Силовое поле

Стихотворения, палиндромоны

Сборник стихов одного из ведущих русскоязычных поэтов Кыргызстана включает в себя и ранние работы, и произведения последних лет.

Публикуется по книге: Никитенко Александр Иванович. Силовое поле. Стихотворения, палиндромоны. — Б.: 2009 г. — 225 стр.

                                 ***

                              человек
                           чело и веки
                     и артерии как реки
                    не понять его вовек
                              человек
       человек аминокислотная комбинация
              своя у Гитлера и у Горация
            в ней кульминация добра и зла
                 назареянин распят не зря
                    рука не знает правая
                     что левая творит
                но во Вселенной плавая
                     он разумом горит
                какие               над ним
                пропасти         три
                зияют              звездочки
                ему                  сияют
                из                     надежды
                ядерных          вера
                грибов             и любовь

23 ноября 1988 г.

***

Облака и птицы, и
вечность в гроздьях звезд –
Божьи инвестиции
в мой духовный рост.

16 сентября 2008 г.

***

Когда созвездья блещут в небосводе,
я признаюсь при мертвенном огне:
гармония присутствует в природе
лишь если есть гармония во мне.

А так – он дик, дремуч и своенравен,
косматый космос, косный и слепой.
Он сам в себе. Он ничему не равен.
И одухотворяется тобой.

И в том как бездна звездная повисла
и как в своей несметности царит,
ни разума, ни тайны нет, ни смысла,
пока с ней сердце не заговорит.

Когда один выходишь на дорогу
в безмерную мерцающую тьму,
тебе пустыня внемлет, словно Богу,
разверзнутая всем и никому.

Среди вселенских темных космогоний
сейчас — одновременно никогда –
пылает сердце, полное гармоний –
земная вдохновенная звезда.

18 апреля 2009 г.

***

мы не можем ждать милостей от природы
мы не можем ждать милостей
мы не можем ждать
мы не можем
мы
м

м?

1988 г.

***

Проходят надо мною облака –
причудливой фантазии примеры –
неспешно и несметно, как века
минувшие, как будущие эры,
плывут куда-то вдаль издалека.

Уносит их воздушная река
и плещет им в пушистые бока,
и синева речная глубока
и широка. И нет ей равной меры,
как нет её у совести и веры.

И я лежу, гляжу на облака,
под головой – затекшая рука,
но двигаться не хочется, пока
душа летит в заоблачные сферы
и проницает дали и века,
где вместе астронавты и шумеры.

Душа всегда к бессмертию близка!
И если бы не едкий запах серы,
не присное присутствие химеры
рогатой, как козлы, — наверняка
она бы, как века и облака,
была всегда, их переняв размеры.

1988, 2007 гг.

После дождя

Отсвет небес на тропинке сквозь сад.
Свежесть и сырость, и листья блестят.

Вышел мужик и прошел до калитки.
И раздавил он четыре улитки,
пару червей,
пять сырых муравьёв.

Сердце
             их болью
полно до краёв.

Думаю, Бог нам воздаст еще пыток,
чтоб не давили мы впредь
ни улиток,
ни муравьев,
ни червей дождевых.
Чтоб не царили средь прочих живых!

17 мая 1997 г.

Парк культуры

Снега сошли.
И всё, что было скрыто
снегами –
всё ударило в глаза,
разломано, разорвано, разбито:
бутылки, банки, драная кирза,
аксессуары и презервативы
в излюбленных таксистами местах.

Моей весенней лирики мотивы
подохли, не раскрывшись на устах.

Здесь всё в развале. Никакой культуры.
Повсюду язвы варварства страшны.
А я всего лишь срисовал с натуры
то, что снега скрывали до весны.

17 марта 2009 г.

Звезда

Я его достал из горной речки.
Он замерз и двигаться не мог.
Бедные отважные кузнечики!
Скачут в речку прямо из-под ног.

Отогрелся он на жарком камне.
Скрипнул оду Богу своему.
И была звезда моя легка мне
оттого что я помог ему.

1 сентября 2005 г.

***

Входим в вечность, словно в кинозал мы,
смотрим, вопрошая невпопад,
отчего исчезли динозавры
миллионы лет тому назад?

Через миллион тысячелетий,
может, кто-то спросит бытиё
отчего исчезли на планете
люди, населявшие её.

5 января 1988 г.

Разрыв

Радио вдали играет Баха.
Фатум догорает, как свеча.
Убегает от меня собака,
раненую лапу волоча.

На груди болтается ошейник.
След трехлапый страшен на снегу.
Я и сам – бродяга и отшельник –
от толпы в поля мои бегу.

Всё живое в мире – только эхо
боли, что пьяняща и тупа.
Как собаку кто-то переехал,
так по мне проехалась толпа.

Перед болью я срываю шляпу!
Принимаю боль, как анашу.
Как собака раненую лапу,
раненую душу уношу.

14 февраля 1988 г.

***

В этом небесном объёме,
в синих всхолмлениях рощ,
в воздухе, как в водоёме,
скрыта духовная мощь.

Воздуха синяя призма –
родственница родников –
вспоит и ныне и присно,
да и во веки веков.

Ты человечьей породы.
Ты убиваешь свой стресс
слухом великой природы,
духом веков и небес.

1996 г.

***

Отболели вчерашние боли.
Отоснились недавние сны.
Зеленеет озимое поле
под косыми лучами весны.

По закрайкам курчавится иней.
Подросли уже всходы на треть.
Ты пришел со своею гордыней
на зеленое поле смотреть.

Покоритель земли и вселенной,
с побелевшей в пути головой,
остаешься ты малостью бренной
перед этой нетленной травой.

Запевают рассветные птахи.
Не болит эта высь ни о ком!
Солнце вяло ползет по рубахе
золотым полевым пауком.

Облака с огоньком перламутра!
Изнывает на зелени взгляд,
проницает в холодное утро
всё, что дальние дали сулят.

1988 г.

***

На огромном лунном диске –
четкий
контур
камыша…
Тополя, как обелиски.
Реквием гудит глуша!

Это снова чья-то память
чье-то сердце бередит.
И опять в ночную замять
кто-то пристально глядит.

В тишине всё ждут кого-то
с той войны, ночей не спят.
Вновь тесовые ворота
старой памятью скрипят.

Всё минуло.
Всё неблизко.
Почему же у реки
тополя, как обелиски,
и камыш поднял штыки.

1966, 1981 гг.

Ливень

Хлынул ливень,
и трава
стала чистой и пахучей.
С треском сталкивались тучи,
как большие жернова.
Опрокидывался гром
в остывающие дали
и сильнее трепетали
листья вишен под дождем.
И каков же был исход?
Крупных луж блестели латки
и прогуливался кот,
осторожно ставя лапки.
Из травы в продрогший сад
поднимались испаренья
и сирень до одуренья
расточала аромат.
Проглянула вдруг, ясна,
голубая даль за бором.
Пахло вымокшим забором
и стояла тишина.
Вновь на лавочке старуха
умостилась.
А вдали
погромыхивало глухо,
будто там идут бои.

21 апреля 1971 г.

***

Перед этой классической синью,
опьяняющей вроде винца,
нам нельзя предаваться унынью
от того, что ей нету конца.

Мы ведь знаем откуда мы родом –
из стоящей за каждым окном,
за околицей, за поворотом
млечной вечности с синим вином.

Мы давно заодно с небесами
по наитью сошлись и срослись.
Потому-то от века и сами
бесконечны, как даль или высь.

23 ноября 2005 г.

***

Возьмусь за тему. Тему и идею
вдруг обозначу. Тема – это я.
Какой глобальной темой я владею!
В том, что я есть, идея не моя.

Тут колдовала мудрая Природа,
мне придала привычный лад и вид.
И в свой черед для продолженья рода
сгодился я, невечный индивид.

Как пленник общепринятой системы
играл и я в высокие слова.
Однако вот трава растет без темы
и без идеи светит синева.

Не так же ль закодированы все мы?
Цель просто жизни – только жизнь сама.
Но без идеи или же без темы
не мыслим мы нормального ума.
Нормальный ум выдумывает тему –
как плод его ему она под стать.
И вот уже всю нервную систему
сибирских рек вольны мы расшатать.

Нормальный ум растит свою идею
грозить ракетно-ядерным щитом.
И я от представления седею,
что жизни нет на шарике пустом.

Сейчас такое бешеное время
у мировых толкается ворот,
что чья-нибудь идея или тема
глобальный принимает оборот.

Распят из-за идеи в Иудее
Исус Христос. Но счет теперь иной.
Есть я, есть жизнь – без темы и идеи
в ежесекундной хрупкости земной.

1988 г.

***

Мои ночные поединки
с бумагой белой и пером!

Как под водой, в рассветной дымке
поля и ветлы за селом.

Я вышел в поле для разминки.
И даль со мной одних кровей –
как будто в технике размывки
исполненная акварель.

Какое ровное сиянье
от солнца в поле и в груди,
какое кровное слиянье
судьбы и дали впереди!

Я ночью был взрывоопасен,
я мыслью мучился взрывной.
Теперь я вечен и прекрасен,
как эта даль передо мной.

Как эта пыльная дорога,
как гиль враждующих идей,
где всё прекрасное – от Бога,
а остальное – от людей.

1988 г.

На закате

                                   Вячеславу Шаповалову

Та река, словно светлое зарево.
В полземли полыхает вода!
А иначе большие глаза его
не нашли бы её никогда.

Но седеет его борода.
Кто-то серый за шторой мерещится.
А вода, заходя в невода,
тяжелеет, ленивее плещется,
и когда с невысоких запруд
тянет ветер, теплея за хатами,
засыпает в обнимку с закатами,
широко расплескав изумруд.

Тишина в этой дальней обители.
И толкутся, с тоски перебрав,
слышно – левобережные жители
с перебранкою у переправ.

А былое еще похороннее.
И теперь не понять в полусне:
то село – оно потустороннее
или просто на той стороне…

9 сентября 1970, 1978, 2005 гг.

Полдень

облака
над притихшей рекой
застоялись до изнеможения

поломаю
свое отражение
и потрогаю небо рукой

1977, 2005 гг.

***

Луна таится, искажаясь
в рябящем зеркале пруда.
Круговороту подчиняясь,
дымит уснувшая вода.

Несокрушим закон природы
и продолжается во мне –
стремятся все земные воды
плыть облаками в вышине.

1965, 1981 гг.

Лебединовка

Село
с названьем лебединым,
где и не сыщешь лебедей,
живет во мне неизгладимым
воспоминаньем юных дней.

По вечерам
в саду под вишней
царил таинственный сверчок.
И на ночь,
чтоб чего не вышло,
дверь запирали на крючок.

Вносили лампу-керосинку –
мигал,
метался фитилек.
И на него в плену инстинкта
в окно
врывался мотылек.

В огонь
бросался он из мрака,
сгорал
и падал у огня.
И два рубиновые зрака
с мольбой
смотрели на меня.

Он затихал,
до света падок.
И трепетать уже не мог.
И у меня промеж лопаток
бежал
внезапный
холодок.

Тянуло мятой с огорода.
В углах таилась полумгла.
Прямая связь
с живой природой
была трагична
и светла.

Я полон был догадок смутных.
И свет,
и мрак
меня влекли.

А где-то в небе
первый спутник
уже витал
                вокруг
                            Земли.

Наверное, роптали боги
на небесах.
А здесь,
внизу –
отец усталый
парил ноги
в эмалированном тазу.

Дремал на лавке кот-пройдоха.
А над землей
и над селом
стояла новая эпоха,
зиял космический разлом.

14 мая 1980, 2005, 2007 гг.

Человек разумный

Цель жизни – только жизнь.
Не надо фраз красивых
о гениях в америках, россиях,
о лжепророках и о лжемессиях.
Мы выводков мышиных и крысиных
Природе не дороже. Род и вид,
который и живуч, и плодовит,
способен к продолженью рода, вида.

Толпа – опроверженье индивида.

Любуемся мы статуей Давида,
губя за родом род, за видом вид!

Нам сладок разум, но и ядовит.
Страшимся мы подземного Аида,
а сами на земле творим Аид.

А после жжет нас совесть и обида.
Но у Природы нет на нас обид,
она мудра и терпелива, ибо
цель жизни – только жизнь.
Наш вид и род
прервет
однажды
этот
       ход
              природ?

9 февраля 1989 г.

***

Его во сне тревожила Луна,
отблескивала мертвенно на прясле.
В разливе полнолунья звезды сгасли.
Сияла в сад беленая стена.

Он просыпался, как от волшебства,
когда она в лицо ему глядела.
Внизу пестрела темная трава,
зеркальная листва кругом блестела.

Холодный леденящий душу свет.
В саду стояла летняя прохлада.
И от Луны не отрывал он взгляда,
высокой смутной тайною задет.

12 января 1981, 2007 гг.

***

Тишина вокруг густая –
тишиною мир зарос.
Лишь в лесу, не умолкая,
звонко свищет черный дрозд.

Сумасшедше пахнет мята
у обочины во рву.
И багряный свет заката
лег на мокрую траву.

Ярче звуки, звонче краски.
Поднимается парок
со спины худой савраски,
мирно мнущей клеверок.

Молодеем после гроз мы!
Мреет солнце, заходя.
А вдали повисли космы
прошумевшего дождя.

22 марта 1980 г.

Двое

Словно образы светлых видений,
облака пламенели вдали.
И широкие легкие тени
на зеркальную влагу легли.

И просветы зажглись меж стволами,
будто окна в высоких домах.
Двое, тесно прижавшись, стояли,
принимая и высь, и размах.

В роще было прохладно и сыро,
но звучали и запах, и цвет.
И духовность огромного мира
им сердца пронизала как свет.

С ними мир вечереющий сросся.
И сквозила живая листва
в позднем свете любви и сиротства
на планете вражды и родства.

20 апреля 1980 г.

Окно

Что же, дело табак.
Но хороший табак – тоже дело.
По стене к потолку
дым ползет изваяньем плюща.
А в раскрытом окне –
непроглядная темь без предела.
Кто на свет мой придет?
Только нежить летит, трепеща.

И кружит вокруг лампы,
воскрылья свои обжигая.
На пол сыплется с треском,
бьется в белый, как смерть, потолок.
Непонятная мне
жизнь ночная, другая
рвется к свету –
                          её
я от гибели не уберег.
Это ты мне, судьба,
вдруг шепнула сейчас по секрету,
что когда-то вот так же
достанет и мне самому
лишь единственный раз
прикоснуться к горячему свету
и упасть,
и пропасть,
и вернуться в родимую тьму.

1979 г.

Прогулка

Искры в сердце пока еще тлели,
но холодными были, не жгли…
Я не слушал вечерние трели,
вековые сминал ковыли.

Вдруг ударил таившийся стрепет
из-под ног, из сплетений куста –
и испуга внезапного трепет
разорвал мне немые уста.

Птица врезалась в небо рывками,
ночь надвинулась, травы черня.
И рябой, точно в оспинах, камень
из травы посмотрел на меня.

Никого! Только камень и птица.
Только ветром и небом дыша,
понимала, во что воплотится
после тесного тела душа.

23 июля 1979 г.

Продукты моря
(антиреклама)

— Сегодня
ядерное лето!

Вето:

не ешь креветок
на о. Эниветок,

не рыбачь на о. Муруроа –
мурово.

Есть еще люди
в Москве и Пекине,
но их уже нет
на атолле Бикини.

Силенчеловечищеэтакаяглыба,
но сильней
радиоактивная рыба –

опасайтесь не сигареты,
опасайтесь сигуатеры!
Ты копишь нежность или акции,
но рыба накопитель радиации.

Покойник съел тунца – и рад.
А в нем – 2500 рад.

Участники похоронных процессий,
не забывайте про литий, про цезий!

Продукты моря –
индукты горя.

Богатство мирового океана –
окаянно!

Лишь те, кто терпеливо
возьмутся за умы,
доживут счастливо
до ядерной зимы.

1 ноября 1988 г.

***

Осенний дождь повис во мраке
и веет, словно мокрый прах.
Как шерсть на холке у собаки,
полынь наволгла на холмах.

В полях пустынно и просторно,
из труб селенья вьется дым.
И жизнь моя – крыла простерла
над всем грядущим и былым.

Стучит на стыках дальний поезд,
горят огни его сквозь мглу.
И длится жизнь моя, как повесть –
страничка загнута в углу.

14 июля 1981 г.

Берег

Присяду у закатного пруда
понаблюдаю как садится солнце,
меняют цвет вечерние поляны
с зеленого на темно-голубой.
Был у меня сегодня трудный день,
редакционной сутолоки полный.
А вечер я отдам моим раздумьям.
Идут домой с рыбалки рыбаки,
предлинные проносят удилища.
И сельщина теплом мне в сердце веет
с дороги пыльной, с сочных луговин.
А пруд уже налился кумачом
высокого и чистого заката.
И вот уже и ранняя звезда
зажглась в глуби небесности бездонной…
И ночь пришла!
Как дальние огни
больших селений, звезды замерцали,
и между ними, раздвигая космос,
бесшумная ондатра проплыла.
Вскричала потревоженная птица.
Машина просигналила в селе.
И вновь остался я наедине
со звездным небом, слившимся с водою.
И черная звездастая вода
мне прямо в душу рвется мирозданьем.
И ни о чем не думаю я больше,
а только жадно чувствую, горю
мгновеньем этим, этой близкой бездной,
где шепчется камыш на берегу.

30 марта 1983, 2007 гг.

***

Повеет вечерняя свежесть,
умолкнут в ветвях воробьи.
И я непростительно срежусь,
с обычной сойду колеи.

Запахнет примятая мята...
Бездонную высь пронизав,
широкое пламя заката
смешается с зеленью трав.

Проедут с работы селяне,
осядет багряная пыль.
Души и природы слиянье
запомню как светлую быль.

И вновь до травинки приемлю,
до камня, до мшелого пня,
вечернюю красную землю,
которая примет меня.

22 мая 1980 г.

Тропинка

По вольным травам, светом напоенным,
иду с тобой беспечно и влюбленно.
Твоей руки касаюсь невзначай.
Твои глаза полны небесной синькой.
Твой волос пахнет солнцем под косынкой.
Цветут солодка, донник, молочай.

Ты снова юной, ветреною стала.
К твоим ногам пыльца с цветов пристала.
Твой взгляд ловлю и жажду я, и жду –
в твоих глазах бездонных раствориться
и снова в буйных травах повториться,
и ног твоих касаться на ходу.

Вот ветерок увлек тебя в объятья –
смущенно ты одергиваешь платье.
Льнут к медоносам осы и шмели.
И мы с тобой полны добра и света.
И через лето в море первоцвета
тропинка нас влечет за край земли.

10 апреля 1983, 2007 гг.

***

Поле с голубой рассветной рожью,
с огненными маками в меже!
Я к тебе пришел по бездорожью
ранью, солнцем тронутой уже.

Я к тебе вернулся из вселенной,
из холодной дали неземной,
чтобы широко и откровенно
ты, как жизнь, легло передо мной.

Мы живем мгновение, не доле.
Потому и впрямь в конце пути
жизни не хватает, чтобы поле
по своей же воле перейти.

26 мая 1988 г.

***

Над дальним полем дымка синяя.
У этой дали
и полей
душа красивая и сильная.
Она сродни душе твоей.

Горя сурепкой, желтым донником,
зелено-синий колорит
с тобой бродягой и бездомником
о чем-то тайном говорит.

О чем-то вечном и непонятом,
с чем связан ты огнем родства,
как с полем вольным и неполотым
корнями сцеплена трава.

21 мая 1988 г.

В белоснежных садах

В белоснежных садах
нежно окна вечерние светят.
Вдалеке от дорог
пораскинулось это сельцо.
Сыплет снег лепестков
с первозданно белеющих веток
на тропинку в саду,
на траву,
на резное крыльцо.

Хорошо в этот час
помечтать, постоять у порога.
Легким медом цветочным
снова пахнет ночной ветерок.
Вот и снова тебя
привела непрямая дорога
в этот край, что вдали
тебе снился,
храня от тревог.

Льется свет из окна –
лепестков совершенная лепка
на лопастых ветвях
прямо в сердце врастает из мглы.
Этот вешний салют
подпирают упруго и крепко,
растворяясь во мраке,
напоенные соком стволы.

Благодатный покой,
краткий праздник умиротворенья!
Тишина над селом –
только звякнут посудой в дому.
Сердце слышит впотьмах:
наливаются соком деревья,
будто вновь расцвести
удалось и тебе самому.

21 апреля 1984 г.

Паруса

Какие
в нашем крае
паруса –
поля
да большаки под слоем пыли.
Но в час, когда легла в полях роса,
я видел их:
они
        в просторах 
                             плыли.

Быть может, это были облака,
прозрачные и легкие, как перья.
И я смотрел на них издалека,
исполненный ребячьего доверья.

В полях смеркалось.
Ноги жгла роса.
Вечерний холод пронимал до дрожи.
А там, вдали,
летели
            паруса,
на давнюю мечту мою похожи.

Где Солнце село, высь была светла.
И на лазури,
словно кистью ломкой,
мечта моя
очерчена была
горящею, как золото, каемкой.

И день угас.
За горы и леса
ушел.
Иссякли голубые реки.

Я многое забыл с тех пор навеки.
Но не забуду:
                     плыли
                                паруса!

17 февраля 1983 г.

***

Юоновская синь
в колоннах тополиных.
Морозная полынь.
Метелки камышей.
И шорохи мышей
в скирдах полубылинных
в заснеженных полях
на родине моей.

Юоновская синь
в следу глубоком конном –
след полон голубым
на мерзлой белизне.
Юоновская синь
в искомом и исконном –
юоновская синь
в природе и во мне.

Юоновская синь –
сквозящие одежды
для розовых телес
богов да и богинь.
Юоновская синь,
таящая надежды
в эпоху без надежд.
Юоновская синь.

Все корни бытия
подрыли мы, как свиньи.
Вернусь в свои поля,
как после похорон –
пронзит меня простор
юоновскою синью.
И всюду грай ворон.
И всюду он –
Юон.

Ю – юность,
о – объем,
н – неизвестность, небыль
как в Байроновской «Тьме».
Как в ядерной зиме.
Юоновская синь!
Уйдет она из неба –
тепла и доброты
убудет на земле.
Юоновская синь,
ООНовская осень.
Наступит ли «зима»
и ядерная стынь?
Когда мы этот страх,
как камень,
                   с сердца 
                                 сбросим?
Юоновская синь,
юоновская синь.

Юоновская синь,
«предзимних», предконечных
лет мало за спиной.
Так много в сердце сил!
Ни на путях земных,
ни на небесных Млечных
нас только не покинь
юоновская синь!

8 декабря 1988 г.

Море

Я видел море:
ширь и даль без края.
Ложились мерно
волны на песок.
И над волнами
красками играя,
пылал закат,
огромен и высок.

Носился влажный ветер на просторе,
с крутой волны срывая пену вдруг.
И были в мире двое:
я и море –
большой и сильный
ласковый мой друг.

И где б я ни был –
с тишиной в раздоре
приветно гребни пенные креня,
размашисто во мне кипело море
и гулкой далью
полнило меня.

30 октября 1983 г.

Зной

Растрескалась земля,
зверело Солнце злое.
Зной обжигал лицо
каленою волной.
И зыбко, как мираж,
как наважденье зноя,
два дерева в степи
возникли предо мной.

Два дерева в степи
и жгучая остуда
живого родника,
звеневшего у ног.
Два дерева в степи –
как воплощенье чуда.
Два дерева в степи –
и я не одинок.

Два дерева в степи
припомню я однажды
и выжженных небес
растекшуюся медь.
Два дерева в степи,
где утолил я жажду.
Два дерева в степи,
чтоб мог я песню спеть.

И если песня есть
и сложена на счастье
для жителей земли –
мужайся и терпи.
Покуда жив родник
в душе плодоносящей
как на краю земном –
два дерева в степи.

28 февраля 1983 г.

***

Стало небо и светлей и выше.
К листьям тля ползет на сладкий клей.
Целый год я иволгу не слышал,
вот она — поет среди ветвей.

За плечами – век шумит угрюмо.
Запах гари мнится среди дня.
Золотая иволга средь шума
отдаляет беды от меня.

Моросит под вербой клейким соком –
солнечная сыплется пыльца.
В этом мире светлом и высоком
невозможны посвисты свинца.

Вьется муравьиная дорога.
Раздается голос золотой.
И моя огромная тревога
утихает в рощице пустой.

Это чтобы люди не зверели,
чтобы были чище и добрей,
льются птичьи ранние свирели,
заглушая грохот батарей.

4 апреля 1982, 2005 гг.

Высь

Мелькают бабочки над лугом,
садятся в травы на цветы.
И голова немного кругом
идет от горной высоты.

Географическою картой
внизу раскинулись поля.
Здесь  — всё, что долго так искал ты,
о высоте судьбу моля.

Снегами чистыми одеты,
до неба горы поднялись.
Недаром русские поэты
всегда любили эту высь.

Твой дух — не покорен никем он,
высокий мир — в его родне.
И ты, могучий, словно демон,
паришь с веками наравне.

17 августа 1983 г.

Утро

Равнина тихая, безлесая.
Вдали растекся в ширь полей
туман, как озеро белесое,
размыв гребенку тополей.

И Солнце с золотыми бреднями
выходит из живой воды.
На травах, от росы серебряных,
мои темнеются следы.

И ноги жжет роса холодная,
и беспечальна и нова
душа простая и свободная,
как это Солнце и трава.

В поселке спит моя любимая.
Машу сверкающей косой,
курю, прищурившись от дыма я,
по грудь обрызганный росой.

И пахнет сеном свежескошенным.
И сам не знаю почему
желаю я всего хорошего
земному дому моему.

17 августа 1983 г.

Арашан

Нагорные снега я вижу из долины –
сияюще чисты нагорные снега.
Над ними облака седые, как былины,
и голубых небес резные берега.

Здесь воздух поутру горчит дымком прогорклым.
Предзимним холодком предгорье занялось.
И яблоки апорт в пластмассовых ведерках
хозяйки продают, прозябшие насквозь.

По берегу реки ярится облепиха.
Вдоль русла возлежат литые валуны.
Гремучая река — теперь струится тихо,
все камешки теперь на дне её видны.

О вечном под Луной здесь думается снова.
Основа бытия проста и дорога.
И светят в сердце мне свидетели былого,
сообщники веков – нагорные снега.

29 октября 1984, 2007 гг.

***

Встать и уйти из дома
куда глядят глаза.
Рассветная истома,
несметная роса.

В груди от боли клинит.
А ты покой отринь,
от затхлых поликлиник
укройся в зелень, в синь.

Желанья оживи-ка,
дремоту отряси.
Синеет ежевика,
седая от росы.

Твой путь по свету долог…
Взяв боль твою, жива –
твой анестезиолог –
зеленая трава.

Невзгоды наживая,
страдаешь сахарком.
Но свежесть ножевая
спасает от сарком.

Еще труды любые
оставишь за спиной!

Эстетотерапия
поэзией земной.

26 марта 1987 г.

У деда

                                            Диме

На лежанку забрался с ногами,
лег и глянул еще за окно:
яркий месяц стоит над снегами,
и светло, будто гонят кино.

За садами и дальше, до края
голубая искристая мга.
Тень легла через двор – от сарая,
а за нею сияют снега!

Телевизорами не задета
эта древняя дрема села.
И уютная горница деда
от вселенского света светла.

Пахнет ветхим теплом штукатурка.
Вспрыгнув, мягко прокралась в ночи,
улеглась и мурлыкает Мурка
колыбельную мне на печи.

6 декабря 1986, 2005 гг.

Миг

Оглядись.
Оглянись.
Охолонь.
Миг такой выдается не часто.
За рекой
               раздается
                               гармонь,
облака
над закатом лучатся.

Эту даль
не опишешь пером.
И волнует она без причины.
Через красную реку паром
перевозит
                 людей
                             и машины.

Этой встречей ты грезил и жил.
Ты бы корни свои перерезал,
если б землю свою позабыл,
что калена огнем и железом.

Без неё –
и судьба не судьба.
Без неё –
как Антей ты ранимый.
Её волю
ты принял в себя
перед этой широкой равниной.

Было!
Многие тут полегли.
Эта боль
никогда не проходит.
И исходит из сердца земли
твоя память
и в небо уходит.

6 ноября 1983, 3 января 1985 гг.

***

Объясните ради интереса,
я не понимаю суть прогресса.
Все мы тут рабы своих же благ.
Жалко человеков-бедолаг.

Прогрессивно что не агрессивно
ни ко мне, ни к вам и ни к кому.
Я прогресс приветствую пассивно,
потому что он не по уму.

Скажем, если мало стало волка,
без Мазая заяц поисчез,
то в таком прогрессе мало толка,
понял я. И в этом мой прогресс.

Времена с бесстрастной их глубинкой
мне являют истинный мой лик:
был с простой – стал с ядерной дубинкой.
Влез в прогресс. А сам остался дик.

17 сентября 2008 г.

***

Мазаи-дедушки
спят, носом клюнув.
Бал правят денежки,
нам в святцы плюнув.

Цивилизация
зубами щелк –
исчезли зайцы?
За вами волк.

Волков почище мы
в седом лесу
когда ручищами
гребем красу.

Орехи-ягоды…
Жаль лысых Альп.
От нашей пагубы
Земля, как скальп.

Не пункт приказа,
а просто логика:
храни бекаса
и толстолобика.

По свету рыпаясь,
не множь скорбей.
Пусть будут рыба язь,
жук-скарабей.

Без флоры-фауны
в душевном голоде,
мы, как профаны
слепые в городе.

Нальешь аквариум,
идешь ли с псом –
и разговариваешь
с ним обо всем.

А силой мериться
правишь в Исеть.
Во время нереста
ставишь сеть.

Но угрожающе
ведут следы
из окружающей
тебя среды
в медовый месяц,
где ты – нагой,
трезубцем метясь,
грядет изгой
всех дряблых пашен
и грязных вод.
И будет страшен его приход!

Отмстит жестоко!
И не спасут.
Око за око.
Зуб за зуб.

Смог посварганили
из снов зари!
Но мы свергаемы
как цари.

Из Красной книги
в интимном лепете
сигайте, сиги,
линяйте, лебеди.

Спасите Ладогу
от целлюлоз.
Храните радугу
в крылах стрекоз.

Летите голуби!
По всем краям
сносите головы
земцарям.

Вернитесь, туры
эхорогие,
в век экологии
как диктатуры.

2 декабря 1987, 2005 гг.

Путь

                         Отцу

Теперь этот мир
принимаю острее и резче.
Скупее все жесты,
щедрее простые слова.
Мне вновь открываются
обыкновенные вещи –
такие как небо
вода
и трава.

По синему небу
пускал я бумажного змея.
От неба во мне
это чувство судьбы и крыла.
Родимого неба
постигнуть еще не умея,
я чувствовал с детства:
меня высота позвала.

Моя высота
доставала до самого неба!
И вышел я в мир,
и прошел я немало дорог.
И помню я соль
ежедневного честного хлеба
и горечь обид,
словно первый суровый урок.

Спасибо за всё!
А когда от бессилья страдая,
я складывал крылья
и думал: ”Прощай, синева!” –
со мной говорила
степная трава ветровая,
и веяла былью
её вековая молва.

И все, кто когда-то
по травам земным кочевали,
и все, кто когда-то
под синее небо придут,
мне ожесточиться,
о них позабыть не давали.
Для них я и жил.
И они в моём сердце живут.
Без них я не знаю,
зачем это небо над нами,
зачем в этих травах –
тропинка,
росинка,
звезда.
Встаю на колени –
холодное чистое пламя
воды родниковой
с веками роднит
навсегда.

20 января 1987 г.

Морок

Присяду на пенек.
Денек сегодня редкий.
Подую в рукава, чтоб руки отогреть.
Ворона,
как пророк,
нахохлилась на ветке,
косится на меня,
не тщится улететь.

Я ёжусь и тулуп запахиваю туже
в предчувствии плохих вещуньиных вестей.
Библейский глаз её
сквозь дуновенье стужи
мне душу леденит,
пронзает до костей.

Над миром тишина
плывет и тычет слеги
по омутам глухим.
А в ночь была метель –
и манят на покой
для забытья и неги
крахмальные снега,
как свежая постель.

Но сигарету «Кент»
я достаю из пачки,
заблудшую судьбу
сажаю под замок.
Склоняюсь к огоньку –
средь белизны и спячки
решительно плывет
мой
       голубой
                     дымок.

Скентуемся, зима!
По городам шумящим
я тоже пошумел,
но славы не имел.
Был предан без ума
друзьям.
Но настоящим
стал другом для меня
твой морок, тих и бел.

И он меня с собой
влечет во время оно,
где я во тьме слепой
стою перед судьбой.

Но я машу рукой –
срывается ворона
и стужу черных чар
уносит за собой.

24 января 1987, 2007 гг.

***

Рвануть в поля,
вдохнуть свежинки,
глотнуть холодной кутерьмы.
Роятся
          белые
                    снежинки,
круглятся
             древние
                         холмы.

Душа в прозренье правит телом.
В пруду курится полынья.
И над простором белым-белым –
библейский покрик воронья.

Туда,
туда ты поле месишь,
где над мазаром мергенчи
взошел
            железный
                           полумесяц,
где – стой и слушай,
и молчи.

Где веет судеб отзвук скудный
подспудной горечью утрат.
И где снежинки,
как секунды,
в тебя
          из вечности
                            летят.

7 февраля 1987 г.

Быль

Земля,
           гордись сынами!
Сквозь пламя, лед и тьму
прошли мы как цунами
по лону твоему.

Твои большие дали,
печали и поля!
Мы милостей не ждали,
мы взяли их, Земля.

Космическая эра.
Магическая новь.
В тебе все те же – вера,
надежда и любовь.

В иллюминатор светишь,
за нас самих боясь.
Ты, словно мать от детищ,
от нас не отреклась.

Мы плюнули в колодец.
Но ты простила нас?

Тебя еще колотит
той былью и сейчас.

11 декабря 1987 г.

***

Повезло тебе, змея,
потому что ехал – я.

Я вильнул –
и ты успела
уползти из-под колёс.
А другой бы твое тело
с песней вдребезги разнёс.

Знаю,
оба мы нейтрону
одинаково под стать.
Но ползущего не трону,
если сам рожден летать.

30 января 1987 г.

***

Ах, белая зима,
укрой мои печали.
Помчали ликовать по их сырым следам!
Ах, белая зима,
в твоей холодной шали
тепло моим полям,
светло моим садам.

Нет тише – тишины
и нет светлее – света.
Твоя кошачья стать
и поступь в тишине –
для белого стиха,
для зрелого поэта.
Без рифм они родней
звучащей белизне.

Ах, белая зима,
печалиться не надо.
В глаза своей судьбе
смотрю без суеты
сквозь белые цветы
ночного снегопада –
космических полей
                              пушистые
                                            цветы.

20 января 1987 г.

***

Дождь промчался и шумно, и быстро,
и опять я смотрел в синеву.
И дождем освеженные листья
тихо капли роняли в траву.

По полям и сырым перелескам
Солнце кинуло яркую сеть.
И наполнилось трепетным блеском
всё, что в силах сиять и блестеть, –

словно я не вкусил еще правил
вековых – о добре и о зле –
и ликующей душу оставил
на еще не страдавшей земле.

14 июня 1986 г.

***

Преображая мир,
                          нарушь-ка
пласт, весь в прожилках муравы –
зайдется в страхе мышь-норушка
и озвереют муравьи.

Дочерни
              черви дождевые
земле.
Сыновны
              пни опят.
Сановны мы!
И нам, живые,
они о милости вопят.

В глуши природ гнездятся гниды
на «жигуле» и «Шевроле».
И вот уже
               из Красной книги
мы узнаём о журавле.

О царь земли,
уйми свой гонор,
скриви, краснея, кисло рот.
Не гонор,
                а духовный донор
необходим, как кислород.

(Мы о гуманности бухтели…
Через поля идешь пешком –
и гибнут сонмища бактерий
под заграничным башмаком).

Мой взгляд раздумьем отуманен,
я сух, как справка БТИ:
быть может, я антигуманен
уж тем, что есть я в бытии?

О всех боля,
                   иди по миру
и чуя вечность впереди,
хотя бы тварь его
                          помилуй,
хотя бы кроху
                      пощади.

19 февраля 1988 г.

***

Лишь глаза я скошу из кабины,
как летят, пронимая до слёз,
эти красные гроздья рябины,
эти желтые листья берёз.

Отзвенело короткое лето.
Дождь сечет ветровое стекло.
И осеннего грустного света
много в сердце мое затекло.

И горят у шоссе, как рубины,
обжигают меня, как невроз,
эти красные гроздья рябины,
эти желтые листья берёз.

30 сентября 1987 г.

***

Цвел апокалиптический мираж
за полем, пламеневшим диким маком.
Я знал, что там ангары и гараж,
но не было их в воздухе двояком.

Весна во все звенела голоса!
Но там, где были улица с домами,
горячая сквозная полоса
всё заняла в оптическом обмане.

Как адский жар, как пар небытия,
пылал мираж мучительно и зыбко.
И губ моих обугленных края
трагическая трогала улыбка.

11 декабря 1988 г.

(ВНИМАНИЕ! Выше размещена часть книги)

Скачать полный текст книги в формате MS Word

© Никитенко А. И., 2009. Все права защищены
Произведения публикуются с разрешения автора