Повесть о Манасе Великодушном

Книга I

Прозаический пересказ эпоса «Манас» в переводе на русский язык. Публикуется впервые.

По книге (вышла в канун 2011 года): Максутов Б. Повесть о Манасе Великодушном: прозаический пересказ: Кн. 1. — Б.: Бийиктик, 2010. — 320 с.

УДК 398
    ББК 82.3 (2 Ки)
    М 17
    ISBN 978-9967-13-712-7
    М 4702300500-10

Прозаический пересказ Бактыбека Максутова
    Перевод с кыргызского Турусбека Мадылбая
    Редактор Олег Бондаренко

Дорогой читатель!

Мы просим Вас свято почитать эту книгу и содержать ее в чистоте.

Переходящее испокон веков из уст в уста и ценимое дороже золота это драгоценное наследие наших предков, пока на земле будет жить человечество и пока будет существовать кыргызский народ, будь на то Божья воля, и, надеемся, тысячелетиями еще будет почитаемо нашими потомками.

При написании книги были использованы сюжеты разных вариантов эпоса “Манас”, по мере возможности охвачены все эпизоды, и особое внимание уделялось художественному богатству этого произведения народного творчества. Это – первая попытка познакомить отечественных читателей, особенно подрастающее поколение, а со временем и всю культурную мировую общественность, с несравненным, великим эпосом о нашем великом предке – Манасе Великодушном.

НАЧАЛО ЛЕГЕНДЫ

О, это древнее преданье
    Нам пора вам рассказать.
    Эту старую легенду
    Передать мы вам должны.
    Где здесь правда, где здесь ложь, –
    Трудно нынче распознать.
    Рассказали мы лишь часть,
    Чтобы насладились вы.
    Долго будем говорить
    О богатыре Манасе –
    Том, что в доблестных боях
    Обессмертил своё имя.
    Тех, кто видел это всё,
    Уж давно в помине нет.
    Только повесть сохранилась
    О былых горячих днях.
    Не начать ли нам рассказ
    Про минувшие сраженья,
    В назидание потомкам –
    Чтобы знали всё они.

Чтобы слава не забылась,
    Чтоб отвага всегда жила,
    Чтобы честь и благородство,
    Не покинули наши сердца.

С дней минувших и поныне
    Дни мелькали чередой,
    И ночей прошло немало,
    С ними – годы и века.
    В этом мире с давних пор
    Столько душ перебывало,
    Сколько есть камней на свете,
    Ну, а может, даже больше.
    Были добрые и злые,
    И хорошие, и плохие,
    Силачи гороподобные были,
    Мудрецы всезнающие были,
    Мастера всеумеющие были,
    Народы многолюдные были –
                                               давно исчезнувшие, 
    От которых остались теперь
                                               лишь их имена…

Что было вчера, того уж нет сегодня.
    В этом мире только звезды
    Вечно правят свой путь при извечной луне,
    Только вечное солнце всегда с востока встает,
    Только земля черногрудая на извечном месте своем…
    А тем временем скалы осыпались в прах,
    И ветры умчали ту пыль в бесконечные дали.
    Города воздвигались,
    И на старых фундаментах новые стены вставали.

От тех дней – до наших
    Слово рождало слово,
    Мысль рождала мысль,
    Дело рождало дело,
    Песня сливалась с песней,
    Быль становилась древним преданием…

ЗАВОЕВАНИЕ КЫРГЫЗОВ АЛООКЕ-ХАНОМ

Волею судьбы в назначенный час, прожив дарованные ему все дни, снарядился кыргызский хан Орозду в далекий свой путь, откуда уже нет возврата. Китайский хан Алооке был грозен и суров, разорил он дома в мирных кыргызских селениях, заставил плакать девушек и женщин, обагрил кровью всех, кто оказывал сопротивление.

Некому было сопротивляться, некому выступить против, и калмаки, китайцы с манчжурами издевались над народом, измывались над женами, овладели юными девушками, не успевшими достаточно созреть. Сожгли они дома, разорили жилища, и над всем народом кыргызским нависла угроза полного уничтожения, сирые без правителя жители оказались под властью чужеземцев.

«Уж был бы жив Орозду, не видать бы всех этих унижений», — плакали разоренные и растоптанные семьи, плакали старцы со всем своим народом, плакали юные девицы, которых угоняли в рабство, и весь народ погрузился в печаль, и горести одолели всех людей.

Еще вчера живший в мире и благополучии народ в одночасье лишился своей свободы. Несметные вражеские войска напали и опустошили многочисленный народ кыргызов, погасили огонь очагов, увели в рабство, изгнали с родных мест и рассеяли людей по всем четырем сторонам света, навели ужас на бежавших врассыпную жителей. И побрели несчастные кыргызы, не вынесшие унижений и поборов Алооке, – кто на Алтай, кто на Кангай, кто в Иран, а кто и подальше. Некоторые же осели за необъятным Кашгаром, у подножья гор Кебез-Тоо. Осиротевший без правителя народ, не будучи в силах собраться вновь, растерялся от свалившихся на него невзгод, лишился отцовских земель, пустился в бега и побрел по миру.

Рано потерявшие отца семь сыновей Орозду не в силах были выдержать натиск многочисленных калмаков, не сумели найти ни опоры, ни мудрых слов, чтобы остановить врагов, и те разграбили их, отняли у них весь скудный скарб, весь скот, доставшийся в наследство, сами же кыргызы в горе и печали остались ни с чем, и возрыдали они, голые и сирые, в чистом поле.

Шли годы, дети их повзрослели, возмужали, и народ стал крепче, готовый вскочить на коней, чтобы помчаться в чисто поле, и тогда Акбалта из рода нойгут собрался найти всех своих людей и пошел искать их. Он тоже был забит и захвачен ханом Алооке, он тоже испытал неимоверные трудности, горести и лишения, травлю и унижения. Захотелось ему объединиться с сыновьями Орозду, быть с ними вместе в радости и в горе, в сражениях и в походах, в победах и в поражении, не хотелось ему каждый год платить дань молоденькими женщинами и совсем юными девицами, отдавая последние богатства. Уж лучше сражаться с ненавистными кара-китаями и маньчжурами, и вот он мужественно и смело, в то же время с глубоким почтением обратился к Джакыпу:

— Дорогой мой брат Джакып, выслушай, пожалуйста, меня. Тыргооты всеми силами напали на нас, во главе их стоял хан Алооке, разломили они мне хребет, сломили мое сопротивление, захватили наших богатырей, воинов наших разбили наголо. Ненасытен этот пес Алооке, кровожаден чрезмерно, потребовал он у моего народа дань в шесть тысяч слитков серебра да в тысячу мехов выдры.

— Да, я и раньше слышал о злодеяниях Алооке. Оказывается, все это правда, Акбалта-аке.

— Разве просто так ходят слухи, Джакып? Да сгорит его дом, только у самого Алооке есть аж шестьдесят сыновей. Ненавидит он кыргызов род, сразу меняется в лице, когда слышит про нас, весь вскипает, едва услыша наше имя. Вот и теперь он собирается напасть на тебя. Дорогой мой Джакып, трудно будет сладить с этим кабаном, сегодня мы есть, а завтра нас нет – такова уж эта проклятая жизнь.

— И что же делать нам? Подскажите что-нибудь, Акбалта-аке.

И тут Акбалта, перенесший столько тягот и унижений, возрадовавшийся от слов брата, не сдержался и прослезился.

— Что с вами, Акбалта-аке, ведь вы всегда были стойки и мужественны, а теперь плачете, словно ребенок? Крепитесь.

Акбалта, стараясь сдержаться, стараясь не показывать свою слабость, продолжил речь:

— О, этот жестокий мир! Мы совсем растерялись. Одна надежда на тебя, Джакыпа, сына хана Орозду, все кыргызы готовы объединиться вокруг тебя. Я готов присоединиться к тебе, готов жизнь отдать за тебя, готов любого сечь врага, противостоять кара-китаям и маньчжурам.

— Слова истины глаголите, Акбалта-аке. Надо поразмыслить над вашими словами, все взвесить.

— Дорогой ты мой Джакып, я пришел к вам с надеждой, что у вас еще сохранилось в сердце мужество, в руках сила, в голове разум и в душе отвага. Вся надежда народа, вся его опора – это вы, брат Джакып.

Так закончил свои слова Акбалта, и наступила тишина, и лишь собрался Джакып молвить речь, как издали, взвивая пыль, погоняя коней до седьмого пота, поспешно примчались растерянные Текечи-хан и Шигай-хан.

Отдав все свое состояние и бесчисленные стада разбойникам кара-китаям, обобранные до нитки и несчастные, примчались они и, даже не сумев толком поздороваться, тотчас принялись жалобно голосить, прося помощи и поддержки:

— О, дядя Акбалта, о чем тут говорить. Китаи напали и угнали весь мой скот, остальное, что досталось мне от отца, растащили калмаки. Жалко скота, но жалко и собственной жизни: попытался я остановить их, вернуть наше добро и скот, тогда они побили нас всех, — возмущался от ярости Текечи-хан, а уж в это время в разговор встрял Шигай-хан:

— Все они одеты в железные доспехи, хорошо вооруженные богатыри у них разделены на группы, всех, кто пытается сопротивляться, они разбивают в пух и прах, головы проламывают мечами, беспощадно убивают и режут людей, как скот. Будь они прокляты!

— Богатырь ты наш Джакып, это истина. Я своими глазами видел все злодеяния Алооке. – Только подтвердил Акбалта эти слова, как Текечи-хан уж продолжил свою жалобу:

— Дядя Акбалта, народ страдает и уже не выдерживает притязаний и поборов Алооке-хана.

Услышав их жалобы, Улак-хан и дети Орозду во главе с Джакыпом замолкли надолго, не зная, что ответить. Текечи, Шигай и Акбалта посоветовались меж собой и собрали на другой день весь народ на лугу Уйрулмо. Друг за другом выступали кыргызы и говорили все на один лад о том, какие бесчинства творит Алооке, как он в последние дни не дает покоя людям, как отбирает скот – и тот, что пасется в чистом поле, и тот, что откармливают во дворе, и как он бьет и грабит весь народ от мала до велика, как угнетает он всех каждый день и не дает людям спокойной жизни. И тут выступил Текечи-хан, о многом он говорил и завершил свою речь такими словами:

— Дорогие мои соотечественники, нет ничего хуже, чем быть рабом и жить скотом, терпеть унижения и оскорбления. Лучше сразиться с погаными врагами, биться насмерть и пролить кровь, как выдумаете, мои земляки?

Акбалта подхватил его слова:

— Что мы можем ответить тыргоотам и маньчжурам? Лучше погибнуть в сражении, чем жить на своей земле рабами и терпеть унижения.

Шигаю, напуганному свирепостью Алооке, эти слова не очень-то понравились:

— Уважаемый дядя Акбалта, дорогие соотечественники! Да, нам сейчас нелегко, но и иначе пока нельзя. В тяжелую годину нет нужды в простом бахвальстве. Нет у нас пока царя, который бы объединил и повел за собой народ. Нет у нас пока что сил противостоять калмакам и маньчжурам. Разве что-нибудь останется от барашка, если на него нападут девять волков? Разве выдержит маленький народ, если на него нападет несметное войско китаев?

Услышав жалкие слова Шигая, Акбалта весь нахмурился, помрачнел, обозленный и гневный, сверкнул очами и передернул усами:

— Да что ты говоришь, богатырь Шигай? В худшем случае погибнем, но разве есть кто-нибудь, кто жил бы вечно? Если суждено умереть, то тебя не спасут все сокровища мира и даже самый быстрый скакун на свете. Если мы станем подданными Алооке, то он будет погонять нас, как ослов, будет бить нас, как скотов, будет унижать нас, как рабов. Будет он крутить нами, как захочет, будет измываться над малым народом, сколько захочет. Как же мы сдадимся, когда у нас еще не перевелись воины? Взбесился ведь Алооке, попробуем схватиться с этим псом, что вы на это скажете, мой народ?

Его слова тотчас подхватил Бай:

— Уважаемые мои соотечественники, прав здесь Акбалта. Поразмыслите немного. Разве не понятно, что если оставить всё, как есть, то Алооке навсегда отоберет нашу землю и оберет наш народ? Где вы будете прятаться, лишившись родной земли, у кого будете искать защиты, лишившись собственного народа? Пока живы-здоровы, разве можем мы позволить издеваться над нашим народом, дорогие мои братья, что вы на это скажете, а?

Пока народ молча уставился в землю, тишина вдруг была нарушена кличем «какан», и, вздыбив землю, из-за гор появилось несметное войско под пестрым флагом. Громко гремели барабаны, звонко играли горны, и враги захватили врасплох безоружный совсем народ. Восседая на иноходце, накинув на плечи шелковый халат, ехал Алооке, упершись рукою в бок, и отдавал приказы своему многочисленному войску:

— Эй, джигиты, бейте поганых бурутов, если будут сопротивляться, ловите их и срезайте с них скальпы. Гасите очаги поганых бурутов, не давайте им собраться, а рассейте их в разные стороны, учините разгром этим проклятым бурутам. Не оставляйте никого из них, уничтожьте всех подряд.

Получив приказ от жестокого хана, рассвирепевшие воины творили, что хотели, с беззащитным народом. Большая часть кыргызов была в расстерянности, не зная, как спастись. Малая же часть не растерялась, спасаясь бегством в горы. Еще были такие, которые ради спасения собственной шкуры пали ниц пред врагами и молили о пощаде.

И тогда хан китаев Алооке сжег лагерь кыргызов дотла, женщин всех схватил и сделал их своими наложницами, сравнял с землей столицу Орозду, навел страх на несчастный народ.

Огромным потоком двигалось войско, добивало всех, кто не успел скрыться, стрелы дождем осыпали людей, копья и мечи обагрились кровью, дома были охвачены огненным пламенем, лик солнца был невидим за синим дымом, собаки выли, и живший до сих пор спокойно народ пришел в смятение.

Не сумевшие противостоять врагу Текечи-хан, Шигай-хан бежали в сторону Ала-Тоо и едва спаслись.

Хан Алооке велел забрать десятки тысяч лошадей, пасшихся по взгорьям, и сотни тысяч лошадей, пасшихся в горах на пастбище. Молодых мужественных воинов, сопротивлявшихся ему, он велел истребить, юных красивых девушек велел взять в наложницы. Андижан и Коканд, еще дальше Маргелан, а еще дальше Самарканд подчинил он себе; услышав имя Алооке, плачущие дети тотчас переставали плакать; с каждого подворья он брал в дань крупный скот, ничего не оставляя людям, он дочиста обирал народ.

Когда наступила весна, он не дал кыргызам объезжать кобылиц; когда наступила осень, он не дал им поесть откормленных ягнят; когда наступила зима, он стал брать дань юными красавицами. Не желавшие отдавать своих дочерей проклятому Алооке, родители плакали кровавыми слезами, несчастные же их дочери, не зная, то ли умереть, то ли дальше жить, терпели невыносимые муки.

ИЗГНАНИЕ КЫРГЫЗОВ ИЗ АЛА-ТОО

Стар и млад опечалились, словно сами напились крови. Сильно обозленные на калмаков и китаев, десять сыновей Орозду собрали народ, долго горевали, затем объединились с Улак-ханом и Джакыпом и сказали так:

— Чем жить вот так, лучше уж умереть. Если суждено погибнуть, то отдадим наши жизни в борьбе с врагами. Голова на плечах, в груди бьется сердце, и пока мы живы-здоровы, как же нам терпеть такие унижения? Мы были сыновьями Орозду. Мы были рождены и воспитаны отцом с матерью. Мы были древним народом, мы были древним государством. Никогда наш народ не видел столько горя. Чего нам ждать от жизни, если мы будем продолжать так жить? Разве можно спустить обиду поганому врагу? Выстроимся в ряд в сторону Великих гор и сразимся с китаями, мнящими себя всесильными.

Пристыженные воины взялись за оружие и выбрали лучших скакунов, разъяренные, словно лев, Акбалта и Джакып возглавили войско, захватив с собой получивших благословение народа шестьдесят богатырей.

Отдыхавшие богатыри под утро увидели взвивающуюся пыль вдали. Через некоторое время послышались голоса погонявших повозки. Подошли кыргызские богатыри поближе и увидели, как восемьдесят богатырей Алооке везут золото и яхонт, днем отдыхают, а ночью идут.

Шестьдесят богатырей во главе с Акбалтой и Джакыпом напали на них и отобрали у них девяносто пять верблюдов, груженных золотом, и вновь доказали свою отвагу. Оставшиеся в живых пешие воины спасались от них бегством и еле добрались до лагеря хана Алооке.

Узнав о случившемся от своих воинов, Алооке тотчас дал приказ наступать. В ту же ночь на башнях загорелись костры, загремели барабаны и возмущенные китаи, собрав всех своих храбрых богатырей, дружно взялись за оружие, вскочили на скакунов, помчались в селение Орозду, и многочисленная орда кара-калмаков и маньчжурцев учинила там разбой. Всех лучших кыргызских воинов во главе с Акбалтой и Джакыпом связали и привели к Алооке-хану. Красноречивый Акбалта осмотрелся вокруг, оценил обстоятельства и, поняв, что другого выхода нет, начал любезным тоном:

— Богатырь Алооке, я не в силах тягаться с тобой, я не смогу драться с тобой. Если хочешь отнять, то вот тебе мой скот, если хочешь пролить, то вот тебе моя кровь, если хочешь подчинить, то вот тебе мой народ.

Алооке на слова Акбалты не только не смирился, но еще более разъярился, блеснул очами и гневно заговорил:

— Эй, бурут, что ты там болтаешь? Тебе нужно спасать свою шкуру. Мне нужен многочисленный народ, чтобы больше получать дани, чтобы пополнить собственную казну. Поганые буруты, значит, вы возгордились своим множеством скота, пасущимся на пастбищах, чтобы отнять у меня девяносто пять верблюдов, груженных золотом. Тебе меня не одолеть, бурут, я сравняю твои крепости с землей, с корнем уничтожу весь твой народ.

Текечи не выдержал таких унижений и вымолвил:

— Да что ты говоришь, Алооке? Тебе будет не по зубам уничтожить весь народ, живший здесь испокон веков.

— Ну-ка, что ты сказал? – Алооке вскочил с места и плеткой приподнял подбородок Текечи. – Негодный бурут, ты уже осмеливаешься поднять голову и перечить мне? Если уничтожить таких, как ты, остальные кыргызы сами прибегут и будут лебезить предо мной.

— Может, меня и уничтожишь, кровопийца, но весь народ не уничтожишь.

— Ты только посмотри на него. Эй, джигиты, этому соловью сначала отрежьте язык, а потом помучьте так, чтобы всем остальным был урок. После всего отрубите ему голову. Точно так расправляйтесь со всеми, кто будет высовывать голову.

Беспрекословно исполнявшие поручения люди тотчас потащили Текечи.

— Богатырь Алооке, усмири свой гнев. Молодой Текечи, видимо, чересчур вспылил. Мы готовы просить прощения, прости нас. Не казните наших детей, не лишайте нас пастбищ, оставшихся нам от отцов.

Не желавший слушать Акбалту Алооке пуще прежнего рассердился:

— Эй, бурут, я вам не верну ни кусочка земли. Я прогоню вас кого на Урал, кого в Иран, кого в Кангай, кого на Алтай, а кого и подальше. Эй, джигиты, гоните их прочь. Прогоните так, чтобы они больше не увидели свой Ала-Тоо и исчезли с лица земли.

Разгневанный Алооке стоял на своем и, не побоявшись расплаты за изгнанных и убитых людей, пролил очень много крови. Акбалту и Джакыпа вместе со всем селением изгнал на Алтай. Тех, кто сопротивлялся, связывали, нещадно били и мучили. Большая часть пострадавшего народа бежала в Иран, кто не смог уйти туда, уходили в глубь чужих земель.

Снова народ был охвачен горем, в страхе бежал он в разные стороны, скованные по рукам, загнанные, как овцы, люди были переполнены тревогой, ограбленные, несчастные кыргызы лили горючие слезы и рыдали. Самые мужественные были схвачены и убиты. Осиротевших бедных детей хватали и уводили в рабство. Устрашив старших из десяти сыновей Бая и Усена, они прогнали Усена в Орхан. Связав Бая по рукам и ногам, его силой отправили на западную сторону. Из малочисленных кыргызов не осталось никого, кто бы мог сражаться.

Одну часть кыргызов вместе с Акбалтой и Джакыпом вели в окружении шестидесяти китаев и множества калмыцких воинов-калдаев, нагрузив некоторый скарб на шесть волов и четырех мул, а постель заставили нести их самим; на много людей выдавалось молоко всего шести коз и трех коров.

От лагеря из сорока домов кыргызов ровно ничего не осталось. Нигде не останавливались больше одного дня, да и пищи никакой не было; дни шли чредой, ни дня отдыха не давали; месяцы шли чредой, ни в месяц отдыха не давали. Сколько высоких гор они преодолели, сколько стремительных рек прошли вброд, сколько холмов и перевалов перешли, сколько бесконечных пустынь с маревом прошагали; прошли через илийский Уч-Арал, Огуз-Ашуу, Тай-Ашуу; через много-много дней и ночей все, кто остались живы, достигли степей Ак-Талаа и там остановились.

Когда утром рассвело, и на земле стало светло, изгнанники проснулись и получше рассмотрели холмистые места Ак-Талаа.

Было самое время, когда созрели яблоки и орехи, и плоды лежали на земле повсюду; маки алели кругом, и как раз поспели горлец, ревень и другие травы.

Земли там были не тронутые, хворост там с платан, платан там с башню; послушать – птицы там поют, как горные индейки; ящерицы там, как змеи, змеи с канат в девять саженей; много там было зверей и птиц, о которых люди и слыхом не слыхивали и никогда не видели.

Край степей Ак-Талаа назывался Алтай, и жили там кара-калмаки, маньчжуры и много других народов.

Изгнанные из родных земель люди испытали все тяготы жизни на чужбине, плакали и рыдали от тоски по родине, и выживали, как могли. Постепенно свыклись они с условиями: одни доили коров и пили молоко, другие пасли лошадей и ели мясо. Так и прошел год, и кыргызы научились кое-как общаться с калмаками.

В один из дней мудрец Акбалта собрал людей и зарезал синего вола, приведенного с собой из прежних мест, и обратился к соотечественникам, которые постепенно начали забывать все горести и громко гоготали, словно гусята, потряхивая белыми бородами:

— О мой народ, давайте прогоним от себя тоску. Даже если мы будем все время тосковать и плакать, все равно нам не обрести прежний кыргызский народ. Земля всегда сторицей возвращает то, что добыто трудом человека. Давайте будем обрабатывать землю. Будем жить на этом свете достойно и сытно.

— Дядя Акбалта, у нас ведь говорят: «Чем быть на чужбине султаном, лучше оставаться на родине подметкой от сапог». Разве нам вечно суждено оставаться на чужой земле, и из поколения в поколение скитаться по свету? – молвил один юноша, встав с места.

— О, дети мои, чтобы крепиться, у нас нет крепостей, чтобы опереться на кого-нибудь, у нас нет кыргызского народа. Мы бесприютные странники, посреди кара-калмаков и маньчжуров пленники. У нас нет собственных садов, и у нас нет спокойных снов. Если мы займемся земледелием и сумеем накормить себя, лет так через семь-восемь, может, нам повезет. Эта знаменитая алтайская земля, где обитают кара-калмаки и маньчжуры, они, оказывается, не знают про хлебные злаки. Если снять пояса, засучить рукава и взяться серьезно, земля вернет сторицей, возвернет твой труд. К исхудавшему вернется сила, голодный насытится. За одну тарелку зерна можно будет заполучить целого жеребца.

Как святому, были рады люди Акбалте, многие согласились с его словами. И будто подтверждая их, Джакып продолжил:

— Исхудавший и изголодавшийся люд, давайте согласимся с Акбалтой. Прольем на землю пот и посеем много хлеба. Перестанем горевать и мотыгой обработаем в этом году всю землю. Чем отлеживать себе бока, потрудимся на славу и накормим себя пока. Давайте послушаемся Акбалты: живым людям нужен скот, поэтому накопим себе в этом году скотину. Всеми усилиями соберем скот и сравняемся с кара-калмаками и маньчжурами. Да будут слова Акбалты благословенны, а кто их не послушает – те до седьмого колена неверны.

Ранней весной все принялись пахать землю. Пригоршнями бросали семена, и уже осенью ели белый хлеб и стали сыты. Остаток урожая обменивали на скот, за горсть – овцу, за тарелку – жеребца, и за год у всех у них была скотинка.

Шли годы, и труд Джакыпа воздался сторицей: скоту прибавилось, сундук был полон золотых вещей, верблюдов стало шесть, лошадей полна вся ложбина; всего достаточно, душа спокойна, тело довольно, настроение отличное, так и стал Джакып жить-поживать припеваючи.

РОЖДЕНИЕ ВЕЛИКОДУШНОГО И ЕГО ДЕТСТВО 

О, как тяжело умирать, не оставив после себя потомство! Даже животным дана такая участь, а человеку тем более, и вдруг ты лишаешься этого дара природы, дара судьбы, и все богатство, нажитое тобой, все состояние попадает в руки совершенно чужих людей, и после тебя уже не произнесут имя твоего потомка, после смерти не послышится плач родных детей и не будут прочитаны молитвы за упокой твоей души.

Так думал бай Джакып, и его душа не могла успокоиться, и он, обиженный на судьбу, трусцой ехал домой на своей яловой кобыле Туучунагы.

«Днем и ночью я работал, чтобы накопить себе богатства. Честным трудом, неустанной заботой и собственным потом я набрал несметное количество домашнего скота. Ну, а если у меня нет потомства, которое бы унаследовало все это богатство, у меня нет наследника, который пользовался бы всем этим изобилием, у меня нет сына, который бы заплакал-зарыдал после моей смерти… Неужели я так и умру без потомков, исчезну с лица земли без наследников? Кому я пожалуюсь, что умер бобылем? Кто выслушает мои сетования?»

Джакып вдруг горько зарыдал в степи от безутешной печали. Губы его дрожали, и из глаз ручьями текли слезы, омывая его бороду.

Никуда не сворачивая с пути, не обращая ни на кого внимания, он приехал к себе. Привязав коня, сразу же вошел в дом. Заметив потускневший взгляд старика, жена его Чыйырды, хоть и знала, в чем его печаль, сделала вид, что ни о чем не догадывается.

— Муженек, что так омрачило вас, почему вы в печали? – спросила она.

Сердитый Джакып буркнул:

— Эй, ты, дурная голова, неужели ты сама не догадываешься? Некого нам приласкать-приголубить, нет у нас с тобой детей. Нам ни разу не удалось услышать детского плача. Одни живем как перст, я же слыву старыми бобылем. Люди судачат, что ты бесплодная, они проклинают нас за бездетность, наше богатство – за бесполезность. Надеялся, что хоть от второй жены будет прок, и женился на Бакдоолот. Но все мои старания тщетны, нет у меня детей ни от одной из вас, так как же мне не плакать, как мне не горевать?

Голос Джакыпа задрожал, и он разрыдался, голося так, что стало его жалко.

— Да, муженек, с юных лет мы с тобой женаты, а теперь вот состарились. Я тоже всю жизнь мечтала услышать крик ребенка, но не получается. Ладно, я так и осталась бесплодной, но ведь и Бакдоолот, твоя вторая жена, на которую мы оба надеялись, пока тоже не думает рожать.

Только успела она вымолвить эти слова, как вошла Бакдоолот. Она сразу поняла суть дела и тоже стала жаловаться на судьбу:

— Муженек, моя доля ничем не отличается от доли моей сестрички. Сколько я не надеялась, сколько не молилась господу, просила мне дать детей, но так и не смогла осчастливить тебя.

— Бакдоолот, как ты терпишь, когда про тебя говорят, что ты бесплодная? Лучше бы ты выпила яду и умерла!

В сердцах Жакып наговорил своей младшей жене слишком крепкие слова.

— Муженек ты мой, если сестрица моя бесплодная и если она этого не стыдится, то чего же мне-то стыдиться? Сколько проплакала, что нет детей, не внял господь моим словам. Слава богу, хоть богатства у меня достаточно, да и сама я молода, а дальше увидим, что бог преподнесет.

— Получеловек я! Оказывается, без детей свет не мил. Если нет у тебя детей, пусть пропадет весь мир. Мой отец Ногой был ханом, лошадей у меня было без счета, как сыр в масле я катался. Э-э, камнем бы мне в прорубь, чем сыром в масле. Та дура-баба молодостью своей кичится, эта баба-дура старостью своей меня попрекает. Бесплодное дерево, оказывается, ничем не лучше дров.

И бедняга Джакып так ни с чем и остался.

Бакдоолот, обидевшись на них двоих, с надутым видом вышла из дому. Видевшая все это старшая жена, не зная, что ответить, вся тряслась, градом лились ее слезы. Выплакав все глаза, она наконец посмотрела на Джакыпа.

— Муженек ты мой, возблагодарим бога. Соберемся мыслями и очистимся от всей грязи. Помолимся, попросим бога, возможно, он и смилостивится.

Чыйырды вышла, помылась-почистилась, а ночью улеглась, ухватившись за ворот, и всю ночь молила бога.

***

Через несколько дней после этого, в ночь предопределений, когда перевалило за полночь, бай Джакып увидел сон. Из глаз бедняги Джакыпа градом полились слезы.

«Господи ты мой, я готов отдать все мое богатство, весь мой скот, готов все раздарить сиротам и вдовам, всем несчастным. Сделай так, чтобы все, что приснится мне, стало явью, о господи», — просил он всю ночь.

Встав рано поутру, он пришел к главе сорока семей Акбалте и от радости, со слезами на глазах вещал:

— Балтаке, бог мне дал бесчисленное множество скота, но не дал ума в голове. Яков у меня набралось девяносто тысяч, а остального скота – и того больше. Слава о моем богатстве гремит на весь люд. Но нет у меня сына, который бы владел всем этим богатством и, произнося молитвы, причитая, оплакивал бы меня после смерти. Годы идут, и я постепенно теряю силы.

— Уважаемый Джакып, разве дитя вы малое? Будьте благоразумны, будьте же терпеливы.

Акбалте стало жалко Джакыпа.

— Эх ты, Акбалта-аке. Сколько я до сих пор плакал, выплакал столько слез, сколько горевал. Уже пора бы услышать самому господу богу. Ночью мне приснился сон, Акбалта-аке. Давайте сегодня соберем народ, и пусть он растолкует мне мой сон. Даст бог, может, исполняться мои мечты.

— Истину глаголете, уважаемый Джакып. Да обернется ваш сон явью, и господь исполнит все ваши мечты.

— Спасибо, Балта-аке, да сбудутся ваши пожелания.

Акбалта собрал в доме Джакыпа все сорок семей кыргызов. Чтобы хватило всем, зарезал тот яловых кобыл, сотню трехлетних валухов с огромными, как котел, курдюками. Четыре вида скота, включая верблюдов, раздал он сиротам и вдовам, обездоленным и бедным. Когда все наелись, и у всех было приподнято настроение, выпив кумыса и разогнав тоску, попросил Акбалта людей благословить Джакыпа, и начал речь так:

— Дорогие мои соотечественники, баю Джакыпу ночью привиделся сон. Теперь он просит вас растолковать этот сон, что вы по этому поводу думаете?

Многие тотчас подхватили:

— Пусть говорит, — молвили белобородые старцы.

И начал бай Джакып рассказывать свой сон:

— Уважаемые, привиделся ночью мне такой сон. Бог даст так, что сон обернется явью, тогда освободимся мы от калмаков и доберемся до нашей родины Ала-Тоо, до нашего кыргызского народа, который носит белые калпаки. Видел я во сне, что поймал птенца беркута. Хвост и оперение у него было золотое, шпоры – что булатная сталь, когти же – словно железные кинжалы. Когда завязал я его ноги шелковыми путами, он весь заблистал, как сказочная птица; когда я снял наглазник, он вмиг растерзал волка и тигра, медведя и кабана. Ни одна пернатая не осмелилась ослушаться его, и все подчинились ему. Так стоял я на вершине самой высокой горы и держал в руках разящий меч Зулпукор.

Махнул мечом и все кругом загорелось синим пламенем, черные скалы рухнули и превратились в песок. На правой руке я держал солнце, на левой – луну.

Так закончил свою речь бай Джакып.

— Хорошо растолкуйте мне сон, почтенные аксакалы…

И стар и млад замолкли надолго. Старцы смущенно гладили бороды и мешкали. Вскоре вскочил с места радостный Акбалта.

— Дорогие мои земляки! Видать, бог дает нам избавление. Вероятно, нам скоро предстоит путь на родину, где мы раньше жили. Наверное, мы возвернемся к своему народу, давшему нам жизнь. Дорогой наш Джакып, если ваш сон действительно имел место, то считайте, что господь жалует нас. Если бог подарит кыргызскому народу подобного льву сына и станет оберегать его, то скоро мы избавимся от плена кара-калмаков и маньчжуров, все отнятое вновь вернем, все рассеянное снова сберем, снова зажжем огонь в наших очагах и вернемся к прежней благодатной жизни. А то, что вы стоите на вершине, дорогой вы наш Джакып, значит, что вы обретете свое величие и одолеете всех врагов. То, что вы держите в руках птенца беркута, означает, что у вас родится сын. И станет тот сын ваш отважным воином, мужественным львом. И отомстит он врагам нашим за наши страдания и унижения. А то, что вы держите в руках меч Зулпукор и на ладонях у вас солнце да луна, означает, что сын ваш станет героем, будет править всем миром под этим вечным солнцем и луною. Да сбудется все это воочию!

Все сорок кыргызских семей, которые сидели там, в один голос дали благословение.

Когда бай Джакып, Бакдоолот и Чыйырды остались дома одни, последняя спросила:

— Дорогой ты мой, да благословит нас бог, будем взаимно щедры. Сколько лет взывали мы к богу, чтобы он нам дал сына.

— Правильно говоришь, женушка, нам только казалось, что мы живем.

Джакып тоже не скрывал радости. При виде его сияющего лица Чыйырды изложила то, что раньше носила лишь в себе:

— Вот и я о том же, дорогой ты мой. Восхвалим бога. Зарежем часть скота, которого видимо-невидимо. Ту часть, что останется, раздадим людям. Также раздадим несчастным и обездоленным все богатство, что гниет у нас в сундуках, милый ты мой. Разве мы видели кого, кто бы после смерти забрал с собой на тот свет свое богатство?

Бай Джакып аж вскочил с места.

— Да ты что, Чыйырды? Ты о чем здесь болтаешь, будто уже собралась мне родить сына, а? Что мне теперь выбросить на ветер все накопленное из-за того, что мне приснился сон? А сына-то ведь еще нет. Ты думаешь, богатство на дороге валяется, а, старуха? Я еще не готов справлять той за пока что не родившегося сына.

Бай Джакып вновь переменился в душе, отказался от своих слов, сказанных утром, и в нем победил стяжательский дух.

— Да что ты говоришь, дорогой, я ведь тоже видела сон. Господь бог растопит лед в твоем сердце. Зачем нам цепляться за лишнее богатство, если некому его унаследовать? Завтра снова соберем мы народ и зарежем хотя бы сорок-пятьдесят из скота.

— Слушай, Чыйырды, не у калмаков же мы отбираем лошадей. Как же я зарежу столько скота, будто жена мне родила сына? Не китаи же нападают на нас. Как же я зарежу столько скота, будто отдаю я свою дочь замуж?

Бакдоолот тоже обступила мужа с другой стороны.

— Муженек, образумься, дорогой, это Бакдоолот тебе говорит: не сорок, а целых восемьдесят бы ты зарезал, чтобы справить пиршество. Разве ты забыл, что тебе уж стукнуло пятьдесят? Разве не рабы распоряжаются твоим скотом и твоим разумом, старый ты бобыль?

Джакып удивился, услышав такие слова от Бакдоолот.

— Уговорили-таки две ведьмы, обложили с двух сторон. Ладно уж, не остается другого выхода, как согласиться. Вы обе верно служили мне, послушаюсь-ка я вас.

Джакып встал, подошел к насупившейся Чыйырды и помог встать ей.

— Не огорчайся, моя старушка, даст бог, снова восполним потерянное. Не печалься, моя старушка, даст бог, снова обретем мы желанное.

***

С тех пор время промелькнуло, как одно мгновение. Бог смилостивился над Джакыпом и его старшей женой – в один из дней Чыйырды начала уже выбирать пищу.

На радостях бай Джакып зарезал упитанную кобылицу, с мясом в четверть аршина, старуха даже не взглянула. Еще пуще обрадовавшись, он зарезал верблюда с полными жира горбами, старуха даже не попробовала. К разным яствам на дастархане, к меду и сахару даже не притронулась.

Она начала сохнуть изо дня в день. Единственным ее желанием было съесть сердце леопарда. Она все плакала и причитала, требовала принести ей мясо тигра, просила положить в котел и сварить, говорила, что все мясо съест, обещала ничего более не просить. Молила она так, и всех кыргызов привела в замешательство.

Богатей Джакып распродал весь свой скот, все драгоценности, припрятанные на донышке золотых сундуков, и на вырученные деньги разослал своих джигитов в разные стороны, чтобы они добыли сердце и мясо тигра. Когда увидел, что от этого нет толку, порасспросив людей, поехал сам на Алтай и нашел там меткого стрелка Джанчара, рассказал ему о желании своей жены, пообещал отдать ему все, чего захочет, и отправил его на озеро Арал в Алтае. Охотник три дня и три ночи бродил по сосновым лесам в горах, обрыскал все густые заросли, подстрелил тигра, у которого только хвост был длиной в шесть маховых сажень, и вернулся с ним назад.

Сорока семьям кыргызов повезло, то, что искали, нашлось, наконец с трудом добыли сердце тигра и угостили им Чыйырды.

Не давая никому дотронуться, никого не подпуская близко, Чыйырды важно подошла с толстым брюхом, положила сердце в медный котел, сама разожгла костер, не дожидаясь, пока разварится мясо, достала его и, не поделившись ни с кем, сама все съела. Да и две чаши бульона сама выпила. Старуха наелась вдоволь и, разомлевши, легла спать.

***

Бай Джакып обратился к собравшимся:

— Дорогие мои соотечественники, нам повезло, что мы смогли найти мясо тигра. Даст бог, родится дитя живым и здоровым, ниспошлет создатель ему благоденствие, вырастет он юношей с сердцем, как у тигра. Все, что я накопил в своей жизни, все – ваше. Единственная у меня есть к вам просьба: живем мы на чужбине, вдали от своего народа, живем мы среди врагов наших, среди кара-калмаков и маньчжуров. Никто не должен знать, что жена бая Джакыпа съела сердце тигра. Иначе они перебьют и без того малочисленное племя кыргызов, уничтожат всех, бедную старуху Чыйырды же увезут в Пекин и будут измываться над ней, приговаривать, так вот она у вас какая, что съела сердце тигра. А то, может, и убьют, распорют ей живот, чтобы у кыргызов не было сына, подобного тигру.

Тогда встал со своего места Акбалта:

— Милые мои земляки! Истину глаголет бай Джакып. И в преданьях так сказано, да и наши многое перевидевшие старцы так говорят, что у старухи Чыйырды родится тигроподобный сын, храбрец, подобный сивогривому волку. Так что скоро у нас появится на свет богатырь, который вернет нам былую славу, заберет обратно то, что было у нас отнято, появится герой, который будет опорой кыргызам, который станет нашим знаменем, дорогой мой народ. Так что будем живы – увидим. А теперь хлебом поклянитесь все вы, что никому не расскажете, как Чыйырды съела тигриное сердце.

И все, кто был там, стар и млад закричали в один голос:

— Да будет проклят богом тот, кто не сможет сдержаться и сболтнет про это, да разорится он, пусть погибнет весь его скот, и иссякнет весь его род!..

***

Прошло девять месяцев и девять дней с тех пор, как был зачат ребенок. Зарезали сивую кобылицу, установили золотой шест, собрались соседи и стали дожидаться родов. Бай Джакып собрал все сорок семей кыргызов во главе с Акбалта и обратился к народу:

— Дорогие мои соотечественники! Прошло много лет с тех пор, как я женился и обзавелся своим домом, стал жить отдельной семьей. Завел себе огромное количество скота, заимел бесчисленное множество богатства. Я ничем не был хуже каждого из вас, я был ровней каждому из вас. Единственный был недостаток у меня – не было у нас с женой детей, и я не мог обнять собственного сына. Не приведи бог умереть мне от разрыва сердца, когда услышу детский крик, и моя старушка разродится. Не дай бог от радости распрощаться с жизнью в тот момент, когда мне впору наслаждаться ею.

— От радости сердце не разрывается, от счастья жизнь не прерывается, уважаемый Джакып. Мужайтесь, — начал было успокаивать Акбалта, но Джакып, как заведенный, бросил следующие слова:

— Сердце у меня почему-то бьется не так, Акбалта-аке. Чего я здесь стою, лучше пойду к своим лошадям. Если жена моя благополучно разродится и если окажется девочка, то не стоит себя утруждать и звать меня. Только скажите, что остался бедняга Джакып без наследника. Если же родится мальчик, то это божья благодать, это не только моя радость, а радость всех кыргызов. Режьте скота, сколько захотите, берите богатства, сколько душе угодно, и справляйте большой той. Кто первый принесет мне весть, тому сколько захочет скота четырех видов. Для сына я ничего не пожалею, даже голову свою и весь скот, дорогие мои.

Так сказал бай Джакып и отправился к своим лошадям. Забот у него тысяча и дум у него с десяток, ходил он туда-сюда, не находя себе места, затем стал собирать лошадей, чтобы как-то унять биение сердца. Время от времени он поглядывал в сторону села. После полуночи он надел путы на коня своего, отправил его пастись, а сам долго молился и просил бога о помощи. Через некоторое время, подложив под голову седло, улегшись головою на запад, укрывшись верхнею одеждой, он уснул.

Между сном и явью бай Джакып увидел белобородого вещуна.

— Эй ты, богатей Джакып, вставай и благодари бога. Он вам со старухой дал то, что просили. Он внял вашим мольбам о сыне. Сегодня у тебя родится сын, дай ему имя Манас. Будет жив-здоров, весь мир будет в его руках. Он уничтожит любого, кто будет противостоять ему, добьется всего, чего захочет. В мириадах миров никто не осмелится напасть на него, перечить ему; он будет во всем везуч; щедрость его души широка как река, глубина его души глубока как море, высота его души, словно скала; будто стрела, вонзится он в своего врага, а от меча его при взмахе будут разлетаться искры; звать его будут все богатырь Манас. Среди твоих десятков тысяч лошадей есть саврасая кобыла, которая уже много лет не плодилась, так вот, она разродится. Жеребенок ее станет лихим скакуном, и не будет он изнемогать на дозоре, не будет ослабевать в сражении, не будет уставать по полгода, не будет стареть даже в шести десятках лет. Вместе с твоим сыном он родится, в один день с ним на свет появится. Не будет лучшего коня для твоего сына: и долгие походы, и кровавые сражения – все вынесет он, все выдюжит. Еще одно условие есть, богатей Джакып, запомни это накрепко: пока не наберется сил твой сын, пока не окрепнет и не возмужает, пока не станет крепким богатырем, пока не исполнится ему двенадцать лет и пока не признает его весь кыргызский народ, никто чужой не должен знать о нем. К чему я все это, дальше сам поймешь…

Белобородый старец исчез, словно растворился в тумане. Проснулся бай Джакып, осмотрелся вокруг, а никого и нет. Джакып наложил пояс на шею и с полной покорностью взмолился к богу:

— О, мой создатель, прости меня за все грехи. Помоги исполниться всему, о чем говорил святой старец, и да родится у меня сын. Господи, внемли моей мольбе на старости лет.

Он встал лишь тогда, когда рассвело, наконец, и вокруг стало светло. Он ходил взад и вперед, не зная, что делать, не в силах успокоиться. Затем он направился к лошадям. В небольшой впадине, рядом с пасшимися лошадьми, тихо ржала и оберегала своего только что родившегося жеребенка саврасая кобыла, которая уже много лет не плодилась. Увидев красоту жеребенка, его стать и силу, восхитился бай Джакып. Он понял, что со временем жеребенок станет боевым конем с огромными копытами и широким крупом, а если всадник будет ему под стать, то он останется неустанным в бою и крепким на скаку. Понял он, что сон начинает сбываться, и возрадовался про себя.

***

Прошло некоторое время, и у Чыйырды начались схватки. Когда плод переворачивался, позвонки её стонали, а все сорок рёбер трещали, будто норовили сломаться. Душа женщины ушла в пятки, держится она крепко за шест, уж и не надеется на счастливый исход, каждый раз, как перевернется плод, она истошный крик издаёт:

— Да это и не ребенок никакой, а несчастье на мою грешную голову... Не смогла родить в свои молодые годы, вот и беда мне на старости лет.

С места порывается вперед, истошно орет так, что даже знахари и знахарки не в силах совладать с нею, все тело ее в судоргах бьется, с глаз слеза льется, все тело в капельках пота.

Семь дней длились схватки, особенно устали все те, кто был рядом. Ждут не дождутся, надеются, что вот-вот она разродится.

— Потерпите немного, матушка. Кажется, роды на подходе, — утешала Бакдоолот, с утра ухаживавшая за роженицей, и оттого вся в поту.

— Милые мои, боюсь, не выживу. Тяните покрепче за поясницу!

Чыйырды, как не старалась держаться, не в силах вынести все это, зарыдала. Сразу вслед за этим раздался плач ребенка. От его визга задрожала вся юрта в двенадцать полотнищ, затрещал весь купол и, казалось, горы готовы упасть.

— Мальчик или девочка, поскорее скажите, пожалуйста, на милость.

Чыйырды, едва подняв голову, взмолилась.

— Мальчик, мальчик, матушка...

Женщины затараторили в один голос.

Всю жизнь ожидавшая эти слова Чыйырды закрыла глаза и утихла.

От радости Канымжан попробовала было завернуть ребенка в свой платок и взяла его за руку, но тот отдернул свою руку назад, как взрослый юноша.

— Эй вы, женщины, да помогите же завернуть ребенка, а то расселись, словно ждете чьей-то помощи.

— Не можешь завернуть, так отдай его сюда. Кроме как языком плести, больше ничего не умеешь.

Бакдоолот полушутя-полусерьезно подтрунила над сношеницей, попыталась приподнять ревущего ребенка. Ее спина выпрямилась, будто она подняла пятнадцатилетнего юношу. Всю жизнь мечтавшая о ребенке Бакдоолот поцеловала благословенное дитя.

— Да дайте же ребенку пососать грудь, чтобы не плакал, — сказала одна из старух.

— Бакдоолот, погоди немного с молоком, — обратилась к ней Чыйырды, приподняв голову. — Принеси, пожалуйста, ребенка.

Перед глазами Чыйырды возник случай, который произошел чуть ранее. Тогда перед ней предстал старец с огромной белой бородой, до бровей и ресниц весь седой и с румяным лицом:

“Чыйырды, деточка, слава твоего сына, который должен родиться, облетит весь мир. Неотступный в делах, он будет храбрым воином, который завоюет все земли до Пекина, отомстит за вас всех, за все страдания и унижения, посыпавшиеся на ваши головы. Сыну натощак дай пососать эту стальную пулю. Судьба его такова: когда сразятся на пиках, когда пойдут в ход топоры, когда закончатся боеприпасы, когда останется он один в окружении улюлюкающих врагов, пуля эта может пригодиться. Пришей ее накрепко к его воротнику.

— Благодарствую, почтенный вы мой святой. Да будет так, как вы сказали.

Чыйырды от радости даже не знала, что добавить.

— Да будет долгой жизнь твоего сына. Пусть будет он счастливым и везучим. Пусть честно послужит кыргызскому народу.

Белобородый старец исчез так же быстро, как и появился.

После того, как умыли ребенка, Чыйырды достала из-под подушки пулю, которую подарил ей старец, и дала сыну пососать, затем зашила ее под воротник. И только после этого она начала кормить ребенка грудью. Из груди сначала вытекло молоко, потом вытекла вода. Когда в третий раз начал сосать малыш, из груди вытекла кровь, и тогда Чыйырды потеряла сознание и тело ее обмякло. Ребенку дали несколько кутырей топленого масла, перемешанного с медом, накормили его и уложили спать на почетное место.

И в это время в двери вошел короткохвостый серый лев, даже не взглянул на заполнивших дом женщин, неспешно прошел к ребенку, облизал обе щеки мальчика и разлегся справа от него. Вслед за ним вошел гепард с черными пятнами, облизал лоб мальчика, обнюхал грудь его и разлегся с левой стороны.

Не разобравшись, сон это или явь, оцепеневшие от страха женщины побледнели и замолкли, и лишь после того, как те двое исчезли с глаз долой, они наконец снова пришли в себя, снова обрели дар речи и заголосили.

***

Не находя себе места, бай Джакып гонял лошадь туда и обратно, пока не увидел человека, спускавшегося с возвышенности. Когда тот приблизился, он узнал в нем Акбалту. Тот еще издали закричал:

— Эй, бай Джакып, где ты там?

— Дядя Акбалта, я здесь.

— Дорогой ты мой Джакып, радостная весть! Всем нам на счастье твоя старуха Чыйырды родила богатыря, подобного льву, воина, подобного леопарду...

Акбалта вне себя от радости орет и вопит, размахивает руками, брызгает слюной, а Джакып уставился на Акбалту, стоит как помешанный и никак не поймет, о чем это он, у самого из глаз слезы текут, на бороду капают.

— Богатей ты мой Джакып, ты что, ребенок, что ли? Вместо того, чтобы радоваться, ты льешь здесь слезы, сопли размазываешь и теряешь сознание, а?

Акбалта схватил Джакыпа за плечи и долго тряс его.

— Да приди ты наконец в себя, Джакып.

Лишь после этого бай Джакып пришел в себя. Обнял Акбалту и расцеловал его.

— Дядя Акбалта, правду ли вы говорите? Вы собственными глазами видели, что родился мальчик, или же просто услышали от баб и прискакали обрадовать меня?

— Дорогой ты мой Джакып, зачем мне на старости лет лгать, как ты думаешь? Я сидел дома и слышу громкий голос твоего сына. Голос его аж издалека был слышен. Честно говоря, у меня сердце в пятки ушло, когда я вначале услышал.

— И что дальше, дядя Акбалта, рассказывайте дальше. Мне не терпится услышать, что было дальше.

— А что дальше? Не теряя ни минуты, поспешил посмотреть. Рассказывали, что плач твоей жены дошел-таки до господа бога, кричала она, говорят, так, что жить не хотелось, вопила до потери сознания. Говорят, что ребенок появился с зажатым в кулаке сгустком крови. Так твердят там, во всяком случае, все женщины и старухи.

Баю Джакыпу все равно никак не верится.

— Дядя Акбалта, неужели все это правда? Судя по вашему рассказу, ребенок не от мира сего, наверное. Уж не родила ли моя жена скандального ребенка, который готов в любое время забуянить и подраться, если что ему не понравится, и готов даже убить всех подряд, если ему заблагорассудится? А жива ли, здорова моя женушка?

— Жена твоя жива-здорова, не беспокойся.

— Ну, слава богу, теперь немного полегчало. Дядя Акбалта, останусь-ка я пока здесь. С одной стороны, и за скотом-то некому присмотреть.

Разгневался Акбалта и наговорил он всякой-всячины:

— Джакып, разве не ты сетовал все время, что у тебя нет сына? А когда он родился, что это еще за разговоры? Или скот тебе милее сына? Гляди, чтоб не подохнуть тебе в погоне за наживой. Весь твой скот не переживет даже одну засуху, даже один вражеский набег. Бай Джакып, господь бог дал тебе то, что ты просил, и у тебя родился сын.

— О создатель, дорогой, не обдели меня, пожалуйста.

— Бай Джакып, если сын твой доживет до совершенолетия, то не найдется в мире богатыря, подобного ему. Он объединит кыргызов и освободит нас от страданий и гнета, он сделает всех нас счастливыми.

Затем Акбалта перевел слова свои в шутку.

— Бай Джакып, так дашь ли ты, наконец, подарок за добрую весть или нет? Мне надо ехать.

Джакып согласился с ним и рассмеялся, затем всучил Акбалте мешочек с золотом.

— Дядя Акбалта, выбирайте, что хотите, за столь доброе известие. Если этого окажется мало, выбирайте из стада Камбарбоза четыре верблюда, из четырех видов скота пусть будет четыре по девять. Дорогой вы мой Акбалта, вы же знаете, как я вас ценю. Мне не терпится увидеть моего сына, давайте поедем, а то мое сердце не выдержит.

Акбалта и Джакып поехали в сторону аила. Они даже не заметили, как добрались до него. Юноши, находившиеся около дома, помогли им спешиться, а молодухи вежливо открыли им двери.

— Какая радость, бай-аке, на старости лет ваша жена подарила вам леопарда!

— В пожилом-то возрасте ваша жена принесла вам тигра, вот это радость!

— Зять вы наш дорогой, сестрица наша подарила вам в утешение сына, — сообщали все радостную весть.

— Да будет так, дорогие мои, да будет так. Вот вам за добрую весть. Берите, дорогие, — говорил Джакып и подавал каждому по мешочку.

Истосковавшийся в ожидании сына, лелеявший мечту о сыне бедняга Джакып предстал пред очи Чыйырды и поздравил ее:

— Да будет крепкой свивальник твоей колыбели, да будет благословенно ложе младенца, дорогая ты моя женушка!

— Да исполнятся ваши пожелания, дорогой.

— Бакдоолот, принеси-ка младенца.

— Вот, милый.

Взял бай Джакып сына в руки, и, видя, как плачет ребенок, сам не утерпел и тоже заплакал. Крепко поцеловал он сына в шею и тут же решил посмотреть, каков же тот. Лоб высокий, голова узкая, горбатый нос, густые сросшиеся брови, грозный вид, пронзительный взгляд, большой рот, глубоко посаженные глаза, ровные скулы, длинный подбородок, толстые губы. Посмотрел он на сына и возблагодарил бога за то, что он дал ему воинственного сына, который, возможно, отомстит за него, разгромит врагов и заступится за свой народ. И он пожелал своему сыну долгих лет и здравия.

***

Бай Джакып был непомерно рад, мир ему казался прекрасным, и он еще больше восхищался жизнью, тысячекратно благодарил бога, настроение его было хорошее, и он был абсолютно спокоен.

Джакып собрался устроить большой праздник по случаю рождения сына и направил гонца, чтобы пригласить Акбалту. Акбалта очень скоро был у него.

— Дядюшка Акбалта! – начал Джакып. – Господь бог меня облагодетельствовал, вот я и решил устроить большой праздник по случаю рождения сына. Слава богу, у меня восемьдесят тысяч овец, лошадей без счета, более шести тысяч верблюдов. Созовем родственников из Андижана и Ташкента. Пригласим и близких родственников кипчаков, усуней и найманов, аргунов тоже позовем. Если не встречаться друг с другом, не гостить, то и близкая родня, оказывается, станет отдаляться.

— Ты прав, уважаемый Джакып. У нас в обычае отцов получать благословение от народа. Давай это сделаем осенью, к тому времени и скот будет тучным.

Посоветовались они так и, назначив день, отправили более тридцати гонцов в разные стороны, чтобы созвать гостей.

К осени бай Джакып осел на равнине Уч-Арал на берегу реки Кара-Суу. Для встречи гостей было установлено более тысячи юрт. Приехали гости из Самарканда и Джизака, из Олуя-Аты, Ташкента, Или и Чуя, еще дальше из Тибета, отсюда из Урала, а с востока из Китая. А монголов и калмаков было видимо-невидимо в аиле.

«А открою-ка я казну да зарежу крупный скот”, — горделиво решил бай Джакып и зарезал пятьсот лошадей, две тысячи овец, сто быков. Привез сто верблюдов фруктов и овощей, сто верблюдов риса. Повесил высоко ярко-красное знамя, оставшееся от хана Ногоя, и начал праздновать. Праздник длился семь дней подряд, народ нагулялся вдоволь, тридцать скакунов участвовали в соревновании, главным призом стали пятьсот лошадей и тысяча овец, на том и разошелся народ.

Бай Джакып, неся в подоле сына, а за ним и Чыйырды вошли в белую юрту, где сидели кипчак Байджигит, кыргыз Эламан, из Андижана старик Куртка, из аргынов Каракожо, из нойгутов Акбалта, из ногайев Эштек, из турков Абдылда, из Ташкента Убайдулла и из катаганов Мунарбий. Они каждому на плечи накинули по черному чапану, расшитому золотым узором.

И бай Джакып так начал свою речь:

— Уважаемые аксакалы! Здесь собрались мы все дети от одного отца. Китаев, калмаков и маньчжуров мы отправили восвояси. И вот теперь пришел я к вам, чтобы попросить дать имя моему сыну.

Все сидевшие расстерянно зашушукались, ни одному из них в голову не пришло какое бы то ни было имя. Все с недоумением смотрели друг на друга, не находя подходящих слов.

И вдруг неизвестно откуда появился белобородый дервиш с посохом и бубенцами.

— Судя по тому, как важно вы сидите, как богато вы одеты и как мудро вы смотрите, видно, много судеб вы уже определили. Но сейчас, видать, вы озадачены, вас мучают сомнения и вы сильно озабочены.

Дервиш остановил свою речь и оглядел сидевших. Так как никто не смог что-либо ответить, тишину нарушил Бердике.

— Почтенный, этого человека зовут Джакып. На пастбищах его полно крупного скота, в загонах полно овец, в сундуках полно злата и серебра. Он родовитый богатей. Единственный недостаток был у него – не было детей, которые бы унаследовали все это. Но вот бог миловал его, и у него родился сын. Вот сидим и ломаем головы, какое достойное имя дать ребенку.

— В таком случае, аксакалы, позвольте мне предложить имя, — сказал дервиш и посмотрел на старцев, те в один голос согласились.

— Вот это дело, это очень кстати. Мы как раз не могли найти подходящее имя.

— Нареките мальчика вы, мы не возражаем.

Дервиш молитвенно протянул вперед руки и посмотрел на сидевших перед ним гостей.

— Да наречем мальчика именем Манас, и да избежит он многих бед, и да поможет ему бог.

Все сидевшие и отец с матерью были довольны нареченным именем. Старуха Чыйырды тотчас накинула на плечи дервиша халат из золотой парчи.

— Почтенный вы наш отец, вы как раз оказались у нас на празднике по хорошему поводу, да благословит бог вас с обновкой.

— Спасибо, доченька, да будет жить долго ваш сын. И пусть этот халат будет моим подарком и себе, и тебе, сын мой. На, надень его, — сказал дервиш, протянул халат одному из гостей, а сам исчез.

***

Калмаки, тоже побывавшие на празднике и опьяневшие от выпитого кумыса и водки, возвращались домой и бурно обсуждали только что виденное.

— Да-а, однако, — говорил возбужденно один из них. – Этот бурут устроил пир на весь мир. Это что, они хвастаются перед нами, что ли? Эти бродяги зарезали сотни скота, раздали людям злата и серебра, водка лилась рекой…

Другой ему вторил:

— Эй, вы, невежи, а заметили ли вы одну вещь? Казахи, кыргызы, аргыны ведь сразу объединились в состязаниях по борьбе, по стаскиванию с седла, по сражению на копьях…

Третий тоже вставил свое слово:

— А ведь эти кипчак Байджигит и ногай Эр Эштек стали заступаться за них. А то бы мы такое увидели, эх, жаль…

Так и разошлись они в тот день по своим аилам.

Через некоторое время главарь калмаков Душан собрал всех лучших из кара-калмаков и маньчжуров и начал так:

— О, люди! Большинство из вас сами побывали на празднике у бая Джакыпа и воочию увидели все. Вы сами стали свидетелями того, сколько богатства было роздано и сколько скота зарезано. Они, оказывается, дали имя мальчику Чон Джинди (Большой Драчун). Не станет ли он грозой на голову китаев и калмаков, когда повзрослеет – вот в чем вопрос. Давайте отправим гонца в Пекин и оповестим нашего хана Эсена насчет проделок бурутов. Что вы об этом думаете?

Разъяренные калмаки отобрали лучших коней и послали в Пекин гонца.

Гонец скакал и днем и ночью через реки и перевалы, через горы и, наконец, через много дней добрался до Пекина.

Он поторопился предстать перед ханом Эсеном и с ужасом в глазах, будто за ним кто гнался, скороговоркой начал речь:

— О, великий хан! Из далеких бурутов, с гор Ала-Тоо, измученный и измотанный пришел и поселился у нас некий Джакып. Трудолюбивый оказался он, поэтому он посеял пшеницу, завел себе скот и скоро разбогател. Недавно его жена родила, так вот Джакып зарезал неисчислимое количество скота и раздал гостям горы мяса и озера соуса, раздарил бесконечное множество богатства, о, мой хан. Сына же он назвал Большой Драчун.

— Эй, невежа, прекрати эти слова! В обычае всех народов устраивать праздник и просить благословения, когда у него родился сын. Если у него достаточно скота и богатства, разве не должен был он устроить пиршество в честь своего сына, или он должен был прятать его от людей? Правильно поступил он, что зарезал скот и дал достойное имя своему сыну. Это подлость с твоей стороны, что примчался с вестью, что он зарезал много скота, а негодник – Душан, который направил тебя ко мне. Наверняка, вы там, на пире, объелись мяса, будто никогда не видели еды, наверняка, напились кумыса и водки до умопомрачения. Я не намерен позориться перед всем миром из-за того, что вы наполнены завистью к богатому человеку. Убирайся с глаз моих долой!

Эсен не стал слушать завистливые сплетни и прогнал гонца.

Шли дни, а Манас до пяти лет не мог еще ходить, и люди звали его «сиднем Джакыпа». Наконец исполнилось Манасу семь лет. Никто бы и не подумал, что в будущем он станет бесстрашным храбрецом. Люди звали его Большим Драчуном, и до восьми лет он так и оставался полоумным, непослушным драчуном, так что все предположили, что ему уже не измениться. Мальчик действительно рос непоседой и драчуном, его баловство было чрезмерным, и от него часто плакали ребятишки. Он собрал вокруг себя сорок своих ровесников, и однажды бай Джакып застал их играющими поодаль от села, но близко к селу калмаков и маньчжуров. И погнал он их всех вместе с Манасом назад в свое село. В пути он ругал своего сына:

— Эх, сынок, доведешь ты меня до греха. Мы и так лишились своей земли и переселились сюда на Алтай, чтобы в согласии и мире жить по соседвству с местными народами. Боюсь, из-за твоей шалости разграбят мой скот, который я собирал помалу-понемногу, и пустишь ты меня по миру. Ты что думаешь, мы от хорошей, что ли, жизни оставили родные земли и прибыли сюда, на Алтай? Сынок, наш народ, который бы защитил нас, вернул нам утраченное достоинство и сделал нас равным среди равных, остался слишком далеко от нас. Что же станется с горсточкой кыргызов, если заступаясь за вас, мы будем уничтожены китаями и калмаками? Они нам будут мстить за свою землю, сын мой, они и так подозревают, что у меня родился ты – Манас.

Манас насупился и молчит. По пути им встретился Акбалта.

— Дядя Акбалта, наверное, мой сын Большой Драчун доведет меня до больших бед. Его драчливость уже раздражает калмаков и маньчжуров. Не дай бог, вдруг завтра разъяренные калмаки разорят меня и уведут весь мой скот.

— Эй, ты, богатей Джакып, перестань упрекать своего сына, будь неладны твои слова. И удача твоя, и богатство, и власть, и успех твой – все они воплощены в твоем сыне. Мальчик озорным должен быть, а если он не такой, то лучше ему не быть. Сколько слез ты выплакал, пока он у тебя родился? Ведь тогда все твои богатства ничего не стоили. Я думал, ты умный человек, но это оказалось не так. Теперь внимательно выслушай меня, Джакып. Где кыргызский народ, носящий белые калпаки? Где горы Ала-Тоо, по склонам которых мчат свои прозрачные воды шумные реки, по кручам которых разгуливают архары и горные бараны, над которыми по небу парят беркуты? А всего твоего богатства и всего твоего скота едва хватит на то, чтобы их не стало после одной засухи или после одного нашествия врага.

 — Но, дядя Акбалта, жалко и обидно ведь, когда растрачивается и растаскивается все, что добыто непосильным трудом и собственным потом.

 — Эй, ты, богатей Джакып, опомнись. Будь благоразумным. Этот твой озорник со временем остепенится, народному делу сгодится. Может, именно этот твой сын поведет нас на родину в Ала-Тоо, к своему кыргызскому народу.

— Да будет так, дядя Акбалта.

— Благодари бога, Джакып. Лучше нам беречь его, подальше от людских глаз, пусть будет в безопасном месте и так, чтобы о Манасе не прознали калмаки и маньчжуры. И давай научим его, чего он сам не знает, дадим ему хорошие знания.

Разъяренный Джакып, не до конца выслушав слова Акбалты, примчался домой и набросился на Чыйырды:

— Эй, старуха! Господь бог, оказывается, нам не сына дал, а какого-то дьявола. Утихомирь своего сына, если же не сделаешь этого, то не сегодня-завтра китаи и калмаки уведут нас в плен. Вот тогда мы завоем.

— Да ты что, муженек, что же такое случилось, чтобы так сердиться?

— Э-э, какая ты непонятливая! Свет не видывал такого озорника, как твой сын. Он со своими друзьями пошел и поколотил двенадцать калмыцких и маньчжурских мальчишек. Он устроил большой скандал. Этот твой сын нам одни неприятности приносит. Видать, мы у бога выпросили не сына, а какого-то дьявола. Родители и родственники тех двенадцати мальчишек уж не дадут нам спуску. А может, даже все калмаки соберутся и нападут на нас. Изгнанные из кыргызских земель, обзавелись мы здесь мало-мальски скотом, накопили мы здесь немного богатства, а теперь они разорят нас и пустят по ветру.

— Подойди-ка ко мне, сыночек, — Чыйырды обняла Манаса и поцеловала его в щечки. – Муженек, не сердись на сына, которого бог нам дал на старости лет, не печалься напрасными мыслями. В утробе своей девять месяцев я выносила его, так неужто теперь я не вынесу одной его проделки. Надеюсь, как-нибудь все уладится. Кстати, приезжал нынче глава пастухов Ошпур, может, мы вместе с ним отправим сына. Чтобы не зарились на него.

— Умница ты, женушка. А у сына ума недостаточно, если он кичится малым нашим богатством. Пусть походит за скотом, посмотрит, каким трудом все достается. Пусть узнает цену богатству. Нечего его баловать, отдадим Ошпуру в помощники, пусть крепнет в труде.

Бай Джакып, посоветовавшись со своей женой, пригласил к себе Ошпура.

После расспросов о том, о сем бай Джакып сразу перешел к делу:

— Я вот по какому делу пригласил тебя, Ошпур. Возьми к себе, пожалуйста, моего Большого Драчуна. Пусть испытает он на себе тяжелый труд скотовода, пусть попарится в жару, померзнет в холод, пусть немного поголодает, немного помучается. Если же он посмеет перечить тебе, не смотри, что он мой сын, всыпь ему как следует.

— Ладно, дружок, ладно. Пусть будет так, — Ошпур первым приподнялся в знак почтения.

— Дорогой наш Ошпурбай, — Чыйырды слегка прослезилась. – С малых лет ты рос у нас и стал нам почти своим. Про нас знаешь, мы были богаты, но бездетны, всю жизнь мечтали о ребенке, и вот на старости лет бог дал нам сына. Может, мы избаловали его, он стал озорничать. Не сладить нам самим с ним, староваты мы уже. На четыре года мы отдаем его тебе. Бог судья, Ошпурбай, воспитай его, как считаешь нужным, он полностью в твоем распоряжении.

Уехал Ошпурбай вместе с Манасом. Дни шли, и Манас становился взрослым. Сразу по приезду отдал Ошпурбай мальчику своего коня Торучаар, назначил его старшим среди сорока мальчишек. Пуще прежнего стал озорничать Манас. Готовый сразиться даже с горами, но не найдя себе достойных противников, буйствовал он среди ребятишек, а однажды велел друзьям зарезать несколько ягнят, стали они играть в ордо и вечером, когда поспела сваренная баранина, ели они нежное мясо, и затем легли спать.

Утром проснулся Манас от испуга, а ребята разбежались в разные стороны, словно куропатки от нападения сокола. Вскочил он с места, смотрит – четверо его друзей лежат в разных местах убитыми. При виде этого разъяренный Манас с пылающими от жажды мести глазами наспех оделся в воинские доспехи, вскочил на Торучаара, стеганул коня плеткой и помчался в сторону гонявшегося на пегом жеребце за мальчишками богатыря. Глава пастухов лошадей Канджаркол вздыбил своего коня, покрепче ухватился за черную свою дубину и поскакал ему навстречу.

— Ах ты, негодник, Канджаркол! Мы, сорок один резвившихся мальчишек, мирно пасли своих овец и никому не наносили вреда. Разве мы отняли у тебя лошадей или уселись на пегую кобылицу твоей любимой жены – за что ты убил несчастных четверых?..

— Пятым будешь ты! – разбушевавшийся Канджаркол ринулся на Манаса.

— Ты действительно выжил из ума, я надеялся, ты остановишься, а ты ни в какую. Вот теперь я тебе покажу.

В одночасье лишившийся четверых верных соратников, разгневанный Манас бросился на быстро приближающегося Канджаркола и своей черной дубиной нанес удар ему по макушке. Голова богатыря раскололась надвое, его мозг брызнул на землю, и он упал с пегого жеребца.

Потерявший сразу четверых товарищей Манас долго горевал. В то же время он благодарил бога за то, что сумел хоть спасти остальных. Он собрал всех разбежавшихся друзей:

— Горемычные мои друзья, слушайте меня внимательно, будьте все вы моими витязями.

— Согласны! Мы согласны! – вскричали все ребята.

Половину мальчишек Манас отправил собрать дров, остальную половину – зарезать несколько овец, так они взялись за дело. Когда закончили резать овец, собрали дров, оказалось, что у них нет огнива. И как раз в это время появился старый Джырынта, искавший в округе пропавшую овцу.

— Дедушка, одолжите нам свое огниво, — попросил один из мальчишек старика.

— На-кась, выкуси, — негодный старик не дал огниво.

С виду крупный, широкоплечий, словно могучий богатырь, калмак надсмеялся над малыми детьми.

Манаса, понимавшего калмацкую брань глупого старика, это сильно оскорбило. Разъяренный юноша схватил старика за глотку.

— Когда мы попросили вежливо, ты не дал нам свое огниво, если же теперь не дашь, я у дурня калмака силой его отберу!

Старый калмак попытался потащить юношу на своем коне. Разозленный Манас, ухватившись за ворот старика, опрокинул его с коня и бросил наземь. Два-три раза пнул его ногой. Забыв про оторванный пояс, про кисетку с огнивом, едва пришедший в себя старик, прихрамывая, добежал до коня, еле вскочил на него и, все время погоняя лошадь, скрылся из виду. Когда отъехал далеко, поднялся он на горку и долго смотрел на ребят. Затем выругался по-калмацки: «Окмур кумка», — и с торжествующим криком умчался к своим за перевал.

Глава пастухов овец Ошпурбай, прямо с утра поехавший искать Манаса, увидел ребят еще издали. В разных местах расставлены котлы, от них дым взвивается в небо. Манас сидит в окружении всех сорока мальчишек. Сам Манас возвышается посередине, словно гора. И пред очами Ошпура открылась удивительная картина.

С одной стороны от Манаса, взрывая землю лапами, изготовился к прыжку в черных пятнах леопард, с другой – лев с сизой короткой гривой. При виде самого Манаса у Ошпура сердце учащенно застучало. Силы его ослабли, и все тело задрожало. «Юное сердце с толстым кулаком и грубость со слоноподобным телом», этот драчливый сын Джакыпа, оказывается, уже созрел. Если уж он схватится, то противнику не поздоровится. А если уж он нападет, тому не сдобровать. Значит, сейчас Манас в том возрасте, когда готов устроить переполох в стане калмаков и маньчжуров. Если я затрону разговор о перерезанных овцах, то этот упрямый драчун может мне переломать кости. Лучше я расскажу обо всем баю Джакыпу, пусть он сам разбирается с сыном.

Ошпур помчался на жеребце с хорошим ходом, порою отпускал узды, порою пускал в ход плетку, в пути никуда не сворачивая, не останавливаясь, и к началу сумерек он уже был у дома бая Джакыпа. Поздоровался со всеми, поприветствовал, порасспрашивал о житье-бытье и, наконец, Ошпур начал свою речь:

— Брат мой, я не нашел иного выхода, как пожаловаться на вашего сына.

— А что стряслось, что случилось? – Джакып со старухой недоуменно посмомотрели на Ошпура.

— Пока все мирно, брат мой, но ваш сын набрал сорок витязей себе, а себя назначил султаном. Словно волки, они перерезали всех овец и повсюду устраивают пиршества. Наевшись досыта мяса, сорок мальчишек устраивают скачки на третьяках, победители возносят Манаса и открыто произносят его настоящее имя. Если вы сейчас не дадите острастку сыну, то он вскоре не даст нам спокойно жить на Алтае. Он будет постоянно сеять смуту. Брат мой, вы сами знаете, что еще вчера посол хана Эсена, прознав, что среди бурутов появился Манас, рыщет везде, пытаясь найти его и убить.

Не успел Ошпур закончить свою речь, как Чыйырды, не выдержав, расплакалась и тихим голосом молвила баю Джакыпу:

— Муженек ты мой, хотя господь бог и даровал нам множество скота, мы до старости лет не имели детей и вот, наконец, обрели Манаса. Не серчай, что зарезал он несколько барашков. Кто у нас есть, кроме Манаса? Это ведь для него мы разводили столько скота: захочет — зарежет сколько угодно, захочет – сохранит и преумножит. Ну, зарезал овец, что тут такого?..

Бай Джакып сидит себе, помалкивает да ковыряет палкой землю. А Ошпур продолжает речь:

— Сестрица Чыйырды, если я сказал чего плохого, не обижайтесь. Вы не мальчика родили, а богатыря. В двенадцать лет он вытворяет вон что. Если прислушаться, что говорят люди, то получается, глава пастухов лошадей Канджаркол стал жертвой Манаса. Если так будет продолжаться, то из-за вашего сына многочисленные калмаки и маньчжуры не дадут нам жить здесь спокойно. И так, они вот угнетают наших всех, бьют так, что житья от них нет. Давеча вот старик Джырынта рассказал такое, от чего аж кости ноют. Послушайтесь меня, угомоните своего сына прямо сейчас.

Бай Джакып, не поднимая головы, даже не шелохнувшись, продолжал сидеть молча.

— Муженек ты мой, чего нахмурился? Ведь и вправду говорят: «Мальчик озорным должен быть, а если он не такой, то лучше ему не быть». Не огорчайся, что сын немного озорной. Дай ему бог здоровья, и тогда он уж наполнит твои закрома хлебом, набьет твой дом златом и серебром, пастбища близ аила будут пестреть от множества скота, чего не будет хватать, пополнит, что когда-то отобрали, вернет. Он вернет нас в родные земли Ала-Тоо, он объединит нас с родным кыргызским народом. Не злись из-за нескольких овец, наоборот, поддержи и благослови его.

Джакып заорал на Чыйырды:

— Ты что, ополоумела? Для тебя что, скотина на дороге валяется? Или кто просто так заполняет твой загон скотом? Сколько труда я вложил, сколько поту пролил? Чтобы нажить весь этот скот, ведь у меня борода вся поседела, понимаешь, старуха?

— Не стоит так беречь свой скот, дорогой. С этого боку у тебя кангаи, с другого – китаи. Настанет час, нужно будет сражаться насмерть, биться до последней капли крови. Алтай никогда не станет нашей родиной, а калмаки, китаи и маньчжуры никогда не станут нам родней. Давай лучше скорее вернемся на родину. Давай скорее доберемся до родного народа, отдадим ради этого весь скот и возвратимся на родимую землю, к кыргызскому народу, милый ты мой.

Молчавший до этого Ошпур взмолился:

— Почтенный вы мой, заберите своего сына к себе, он все равно не будет слушаться меня. Сами справляйтесь с ним как-нибудь.

Сколько не крепился бай Джакып, слова его старухи Чыйырды и Ошпура пронзили его до мозга костей, и слезы навернулись на кончики его ресниц. Его охватила тревога, мысли разбежались в разные стороны, и он с Ошпуром в ту же ночь заторопился в путь. Когда кони уставали, останавливались лишь на ночлег, а утром наспех собирались в путь и, таким образом, уже к полудню добрались до реки. Вдоль берега в разных местах в ряд были выкопаны очаги, повсюду развешаны котлы, овцы бая Джакыпа зарезаны в огромном количестве, словно идет какое-то пиршество. Здесь будто собрались со всех концов пастухи, нищие и попрошайки, вдовы и сироты. Все они обступили каждый котел. Сначала бай Джакып рассердился на проделки сына и спешился с хмурым видом. И с такими словами обратился к сыну, поспешившему ему навстречу:

— Сын мой, жив ли ты, здоров ли? Я отправил тебя сюда, чтобы ты набрался ума и житейского опыта, а ты таких дел наворотил, что все только об этом и говорят. С чего это ты вдруг стал резать столько овец и угощать всех подряд, сынок?

— Простите меня, отец.

Манас встал на колени.

— Не огорчайтесь по поводу зарезанного скота. Это ведь лишь малая толика из того, что отбирают у тебя китаи и калмаки. Лучше уж пусть наедятся вдосталь эти несчастные.

Баю Джакыпу понравился достойный ответ сына. Он взял его за плечи и велел подняться на ноги.

— Я доволен тобой, сын мой. Оказывается, я неправильно понял тебя, дурная моя голова. Верно ведь говорят: «Благословением народ множится, а от дождя земля полнится». Это ты хорошо сделал, сынок. Да что там скотина, лишь бы голова была цела, а скота потом сколь угодно наживешь. Будь всегда таким же щедрым и помогай бедным и сирым.

Мясо сварилось, и еда была уже готова. Всем подали по полному блюду, не делая никакой разницы между гостями. Когда люди наелись досыта, и стар и млад в один голос произнесли слова благословения:

— Живи долго, Манас!

— Да исполнятся все твои желания, Манас!

— Будь счастлив и да покровительствует тебе удача!

Большинство собравшихся едва добрались до своих коней и упряжи, следующие за ними только встали со своих мест, как вдали поднялась пыль, и с шумным гиканьем явилось войско кара-калмаков. Черные их знамена затрепетали на ветру, и страшный шум калмаков распугал присутвоваший здесь люд.

Наслушавшись разных слухов, хан китаев Эсен одел всех своих воинов в боевые доспехи, посадил их на быстроногих скакунов, вооружил их до зубов и послал к кыргызам в сорок домов, чтобы они там перебили их всех, опустошили их дома, а бая Джакыпа связали и привели к нему.

Грохочущий великан Кочку со всей яростью накинулся на бая Джакыпа:

— Бай Джакып, ты нищим приплелся на Алтай, здесь обрел многочисленное богатство, бесчисленное количество скота и возгордился. У нас есть приказ от хана Эсена. Ты должен отдать своего сына Манаса хану Эсену. Если же не отдашь его ему, то мы проучим тебя, и ты умрешь раньше времени. Я разобью ничтожных кыргызов и отомщу за все.

Джакып огорчился словам Кочку:

— Богатырь Кочку, что мы такого сделали, чтобы ты так рассвирепел?

— Ишь ты, ишь ты… Бай Джакып, я раграблю все твое богатство, если не отдашь Манаса, разворочу твой род с корнем. Не нравятся мне твои слова, лучше отдай нам Манаса и исполни волю нашего хана! Выполняй скорее.

Молчание бая Джакыпа еще больше разъярило Кочку, и тот еще пуще рассвирепел. Большинство людей терпеливо выслушивали поношения великана и не знали, что ответить.

Много времени прошло и, не дождавшись ответа Джакыпа, Кочку позвал ближайших своих воинов:

— Эй, воины! Трубите в трубы и бейте в барабаны! Весь скот, что в долине, и весь скот, что в горах, отнимите у кыргызов!..

Получив приказ от Кочку, семьсот богатырей подняли пыль копытами своих коней, принялись стрелять из ружей и пускать смертоносные стрелы в разные стороны, распугали народ и начали пригонять лошадей – кто из низин, а кто и из расщелин, всполошили все вокруг.

Люди во главе с Акбалта и седобородыми старцами молча глотали обиду и не смели сопротивляться, боялись, как бы не уничтожили их самих, не увели бы их в плен, дети же их были все напуганы и угрюмо наблюдали за происходящим. Весть о нападении дошла и до Манаса, веселившегося вместе со своими сорока друзьями. Услышавши эту весть, Манас вопрошал: «Да что это такое, когда при нас, живых, калмаки нападают на наш народ и отбирают наш скот? Как я, будучи живым, смогу стерпеть все это?» И он надел боевые доспехи, запасся оружием, вскочил на своего коня Торучаары и помчался на помощь.

— Богатырей хана Эсена уничтожу всех до одного. Разобью негодных, напавших на мой мирный народ, и буду гнать их до самого Пекина.

Он стегал плетью своего Торучаара, очи его пламенели, ярость его переполняла до краев, он в гневе торопил своих друзей и сам торопился, и скоро они уже настигли калмаков, гнавших лошадей. С горящим взором, весь разъяренный, большеротый, со смуглым лицом и голубыми глазами четырнадцатилетний юный Манас пришпоривал коня, изготовил свое копье, гневно восклицал, а мчавшиеся рядом сорок друзей выкрикивали клич «Манас!» и набросились на врага. Удача покровительствовала Манасу, и он вонзал копье во врагов, а кто не падал, тому отсекал головы. И разгоряченный Торучаар все больше входил в азарт, подогреваемый выкриками хозяев, широко открывал рот, из которого шла белая пена, он швырял ископыть в небеса и, словно заяц, перепрыгивал расстояние в три-четыре метра. Испытанные в боях и ловкие в сражении сорок друзей разделились на четыре отряда и били подряд всех попадавшихся им на пути. К ним присоединялись родственные племена, умеющие ездить верхом и драться дубинами. Все семьсот калмацких богатырей, недавно уверенных в своей безнаказанности и надеявшихся на легкую наживу, полегли мертвыми там и сям.

Увидев своих воинов, распростертых на земле, великан Кочку разъярился, гневно завопил, несколько раз затянулся из своей трубки и, раздувая ноздри, взъерошив волосы, обозленный, набросился на юного Манаса, пытаясь схватить его, связать и отвезти к хану Эсену, чтобы получить от того почести и богатства.

Манас спокойно обратился к стоящему перед ним Кочку:

— Богатырь Кочку, будьте благоразумны, выслушайте меня. Давайте решим это дело мирно.

— Ты не в том возрасте, чтобы я разговаривал с тобой, сопляк. Тебе всего лишь четырнадцать. Я – не я, если не уничтожу весь ваш род бурутов во главе с твоим отцом Джакыпом! Вот отомщу я вам за всех убитых моих богатырей!

— Богатырь Кочку, оказывается, ты действительно остервенел. Я думал, мы поладим. А теперь получай…

Не видывавший прежде такого единоборства юный Манас нанес удар копьем по буйствовавшему неистово, бледному от ярости и гневному от свирепства великану Кочку. Гороподобный Кочку от прямого попадания копьем грохнулся оземь, словно разрушившаяся скала.

Примчавшиеся к месту боя Акбалта и Джакып стали разнимать богатырей. Обозленный на сына, Джакып запричитал:

— Сыночек ты мой единственный! Что за драку ты затеял? Ведь ты убьешь калмацкого богатыря Кочку, тогда нам не миновать беды. Да разве завтра же многочисленные калмаки и маньчжуры не потребуют от нас выкуп за убийство Кочку? А что если они сочтут нас негодниками и уничтожат весь род кыргызов?

Тут Акбалта накинулся на Джакыпа:

— Бай Джакып, ты напрасно сердишься. Если суждено умереть – хоть спрячься в золотом сундуке, все равно найдет тебя твой конец. Если предписано судьбой, то, нравится тебе или нет, все равно умрешь. Не мешай своему сыну.

Вдохновленный словами Акбалта, разгневанный Манас размахнулся мечом и рассек пополам полуживого великана Кочку.

Акбалта собрал все родственные кыргызам народы, поровну разделил между ними скакунов, захваченных в бою, и обратился к людям с такими словами:

— Дорогие мои родичи, наконец-то настал день и для кыргызов из сорока семей. Создатель нам дал такого смелого и отважного сына, как Манас, готового собрать и объединить народ. Да ниспошлет нам Господь благодать. Объединимся вокруг Манаса и отправимся на Ала-Тоо. До сих пор мы были ни живы, ни мертвы… Мы ничем не отличались от мертвых, и вот теперь Манас вернул нам достоинство. Собирайтесь в путь.

Истосковавшиеся по родине кыргызы сорока семей, не скрывая радости, тотчас стали собираться в путь-дорогу. Тогда никому в голову не пришло, что им придется воевать еще долго-долго и что они потеряют в сражениях множество лучших воинов…

(ВНИМАНИЕ! Выше размещено начало книги)

Скачать полный текст в формате MS Word

© Прозаический пересказ Бактыбека Максутова, 2010.