Звезда по имени Асель

Грустная история о девушке, которую, по страшной средневековой традиции, похитил и изнасиловал жених, с согласия родни. Действие происходит в наши дни. Первая публикация.

Остановитесь люди! Откройте глаза и уши! Посмотрите вокруг!
Сколько горя, сколько слёз несёт равнодушие!
Не должно быть традиций и обычаев, которые унижают
и губят наших сестёр, матерей, дочерей.
Делают из человека бессловесного раба.
Страшно быть молчаливым свидетелем ужасного деяния,
Ибо вы становитесь соучастниками преступления.
Преступления против личности, против сути человеческого Бытия!

***

В кабинете стоматолога, как обычно, пахло медикаментами, стены ослепляли своей белизной, а через окно, завешанное сшитыми из белой накрахмаленной снежной ткани занавесками, пробивался матовый свет. На улице пасмурно и холодно, моросит противный дождь.

Асель надела белый халат, прошла по кабинету и села на стул у небольшого канцелярского стола, открыла журнал и просмотрела запись со списком фамилий ожидающих сегодняшний приём у врача. Работать сегодня не было никакого желания, то ли от того, что ночь прошла как-то скомкано, сменяя обрывки жуткого сна на долгие часы бессонницы, то ли от того, что на улице сыро и пасмурно.

Стоящий на столе врача большой металлический будильник громко отбивал уходящие в прошлое секунды, минуты и часы.

Асель вспомнила, как сегодня утром, когда бежала на работу, встретилась в подъезде лицом к лицу с Нурланом. Сколько лет прошло, но сердце так снова застучало, так заныло. Она готова была кинуться ему в объятия и близко-близко прижать к сердцу его руку. Асель от неожиданности потеряла дар речи, закрыла рукой просвечивающуюся сквозь косметический грим ссадину и синяк на лице.

— Асель, как я рад тебя видеть, – сказал возмужавший за эти годы Нурлан. Он стал такой красивый, статный, одетый в дорогой черный плащ, за которым виднелся хороший костюм и белая рубашка с великолепно подобранным галстуком.

Сверху послышался стук каблучков, Асель подняла голову и увидела – пролётом выше стоит шикарно одетая, молодая русская девушка, по виду её ровесница.

— Н-Н-Наташа, познакомься, это Асель. Я ней учился в школе, – стал неловко оправдываться Нурлан, и голос у него был какой-то виноватый, как будто жена его застала в постели с другой женщиной. – А-А-Асель, познакомься, это моя жена Наташа.

Асель кивнула головой, что-то невнятно пробормотала и пулей вылетела из подъезда.

— Она что, чокнутая? – услышала она отражающийся эхом из подъезда голос Наташи. – Да ладно пошли, и так уже опаздываем.

Добежала до остановки и только там, в толпе людей, ожидающих маршрутку, поняла, она никому не нужна в этом мире. Никому! Сердце снова заныло тоскливой, тягучей болью. Её никто не ждёт, никто её не любит.

Затворница

Отец Асель, Макен Суеркулович, по образованию врач, много лет проработал сначала в сельской, а потом и городской больнице. Он свято чтил традиции своего народа. Макен, даже будучи членом партии, тайно не признавал атеизм и всегда старался сохранить прочную связь с родными в далёкой киргизской глубинке. Ездил на похороны и свадьбы многочисленной родни, читал молитвы, принимал участие в обрядах и помогал приехавшим в столицу на обучение молодым родственникам.

Макен Суеркулович был из рода, который издавна ведёт свое начало от самого Боромбая*, человека ставшего легендой. Этот род славился всегда своими сынами и дочерьми, которые были известны в народе как представители творческих профессий, учителя, врачи, художники, писатели. Этот род старый и крепкий, как вековой дуб, раскинувший свои зелёные ветви по всей стране. И Макен был только его небольшой веточкой, от которой отходила ещё меньший отросток. Им была «звёздочка», как называл папа Асель. Единственная и любимая дочь.

(*Боромбай-бий, наст.имя Боромбай Бекмуртов (год рождения не известен, умер в 1858 г.) – верховный манап племени Бугу, был дальновидным политиком, инициатором обращения к России на принятие кыргызами российского подданства. Он умело лавировал между Китаем (ему был присвоен высокий класс чиновничьего сословия китайской империи) и Кокандом)

Асель исполнилось 23 года, она оканчивала медицинский институт. Мама сразу после окончания школы уговорила дочь освоить специальность стоматолога, это востребовано и всегда можно заработать свой кусок хлеба.

По своей природе и воспитанию матери Асель была тихой и очень скромной девочкой. Училась она и в школе и в институте только на отлично, много читала, редко общалась со сверстниками и одноклассниками. Её мама работала учителем, но не в той школе, где училась Асель, а в другой, рядом. Это не мешало маме контролировать процесс обучения дочери, да и с классным руководителем Асель Дарьей Дмитриевной она была знакома ещё до поступления дочери в школу. Мама всегда давала Асель дополнительную нагрузку в учебе, редко отпускала гулять во двор после школьных занятий и постепенно добилась того, что Асель стала полностью и безоговорочно исполнять требования матери. Из школы она шла на дополнительные занятия по математике, химии, физике, потом музыкальная школа, уборка дома, домашние задания, чтение и сон. Таков был практически каждый день Асель, и пробегал он незаметно, оставляя лишь в памяти бесконечные цифры, уравнения, ноты и сюжеты прочитанных книг. Подруг у неё почти не было, поэтому родители разрешили завести ей кошку, единственную молчаливую свидетельницу мечтаний Асель. Именно ей она рассказывала о том, что происходит в школе, делилась с ней своими переживаниями и печалями. Кошка внимательно слушала девочку, уставившись на точку на стене, либо разглядывая муху, кружившую под самым потолком. Как-то Асель завела дневник и записывала туда каждый прожитый ею день, но вскоре, через месяц или два поняла, что каждая страница дневника, как под копирку похожа на предыдущую, и поэтому разорвала страницы в маленькие клочья и выбросила их в мусорное ведро.

Дни рождения Асель справляли обычно в кругу семьи, родители не разрешали дочери пригласить подружек в дом, как педагог мама редко разрешала ей смотреть телевизор, считая, что всё это разлагает ребёнка. Лишь на каникулах Асель вывозили в деревню к бабушке или в пионерский лагерь, и то только под пристальным присмотром старшего воспитателя лагеря тёти Зои, которая доводилась племянницей маме и каждое лето работала в каком-нибудь детском оздоровительном лагере. Асель росла тихой, спокойной, скромной и молчаливой девочкой.

Она была «папиной дочей», они очень хорошо понимали друг друга, и в детстве и позже отец очень был привязан к дочке, и та отвечала ему взаимностью. Как говорила мама: — Я в семье прокурор, а дочка адвокат, которая постоянно защищает своего папу.

Мать в семье была действительно не только прокурором, но и жёстким правителем. Многие друзья семьи замечали, что Макен прочно сидит «под каблуком» своей супруги. Несмотря на то, что Дильбара при посторонних старалась возвысить мужа, говорила, что всё решает только он. На самом деле это была только декорация, за которой скрывалась истинная картина, где жена психологически подавляет мужа и дочь. Макен каждое утро выпрашивал у Дильбары деньги на обед, всю свою зарплату до копейки он отдавал ей. Жена решала, что кому носить, кушать, пить и где и как себя вести. Папа и дочь со временем смирились с этим и приспособились к жизни под «гнётом тирана». Впрочем, они искренне любили маму, потому что это была самая близкая, самая любимая и самая лучшая для них женщина.

Тихое и скромное поведение дочери очень радовало родителей, они и нахвалиться не могли всем своим друзьям и родным, о том, какую прекрасную невесту воспитывают.

— Вот повезёт кому-то! – всегда говорил на застольях чуть подвыпивший и расхрабрившийся отец. Вообще-то в обычной жизни Макен был тихий и безобидный мужчина. Но выпивать приходилось и на работе и на торжествах. Ведь непьющий мужчина – это уже аномалия для маленькой горной страны. Но Макен знал свою норму, которую ему строго отмерила супруга, и всегда старался эту норму выдержать, чтобы не краснеть потом перед женой и дочерью.

А застолья случались довольно часто. Родных много, у кого-то похороны, у кого-то обряд обрезания. Везде накрывают большой стол, приглашают бесчисленное количество гостей, режут баранов, коров и лошадей. Так принято по традиции.

Умер родственник, не важно, бедный он был или богатый, всех нужно накормить, каждому нужно дать с собой мясо и сладости, да ещё подарить что-нибудь на память, платок, рубашку, шапку или отрез ткани. Так и ходят эти подарки по кругу, то тебе подарят колпак, то ты его передаришь, отрезы ткани, платки, рубашки, всё дарится и возвращается назад, может быть через много лет.

Жених и невеста, тили-тили тесто

Школа, где училась Асель, располагалась в 20 минутах неспешной ходьбы. Асель оканчивала второй класс. Уроки закончились, и она шла домой, неся за спиной большой наполненный книжками и тетрадками розовый ранец. Девочка была небольшого роста, худенькой с тонкими, как веточки ивы, ручками и ножками. Форменное школьное платье с нарядным белым передником очень шло девочке. На ноги её были надеты такие же белые, как передник, гольфы и красные лакированные туфельки. Солнышко ласкало своим нежным весенним теплом, а слабый ветерок играл на деревьях молодой, сочной листвой.

— Асель! – услышала девочка детский окрик, доносившийся сзади. Она обернулась. К ней бежал такой же маленький мальчик с таким же огромным, но синим, ранцем на спине, который покачивался из стороны в сторону, как горб на старом верблюде.

Мальчик догнал Асель, скинул на землю ранец и протянул свою руку.

— Меня зовут Нурлан, – ничуть не стесняясь, представился ухажёр.

Нурлан первый день учился в её классе. Его отец военный, и пока он переезжает из одного гарнизона в другой, мальчик живёт у своей тети, как раз в том же доме, где и Асель.

Девочка, не привыкшая к общению с мальчиками, немного засмущалась, опустила глазки вниз и увидела, что шнурки у ботинок Нурлана развязаны.

— У тебя шнурки развязались.

— А, сейчас завяжу, – мальчик сел на бетонную плиту канализационного люка и быстро завязал шнурки каким-то неизвестным для Асель способом. – Пойдём вместе домой, – предложил он.

— Как хочешь, – ответила девочка и, повернувшись, пошла вперёд.

Нурлан надел свой тяжёлый ранец и, обгоняя девочку, обернувшись к ней, сказал:

— Я бы понёс твой портфель, но у меня такой тяжёлый ранец, что я его сам еле-еле волоку.

— Больно надо, – Асель думала, что же будет, если мама или кто другой увидят их вместе. Все скажут, что у Асель появился жених. От этой мысли ей стало стыдно и она, наверное, покраснела, как помидор.

— Давай по дороге кораблики запускать? – не унимался Нурлан. – Вот смотри!

Он достал из кармана десяток деревянных палочек для мороженного. Остановился и быстро сложил из них небольшой квадратный плот и протянул Асель:

— Бери, это твой кораблик!

Так же быстро он сделал другой плотик, потом подошел к арыку, в котором бежала мутная холодная горная вода, предназначенная для полива зелёных насаждений города. Арык был не глубокий и его без труда мог перешагнуть даже ребёнок.

— Давай наперегонки, – предложил Нурлан, – бросай свой кораблик в воду!

Асель не смогла отогнать соблазн поиграть с таким интересным корабликом. Тем более, что она часто видела, как дети играют, пуская бумажные и деревянные кораблики по воде, но сама никогда, по приказу матери, не подходила близко к воде. Она положила кораблик на воду, и он помчался по волнам арыка, лавируя между бетонными берегами. Нурлан бежал сзади, его кораблик зацепился за веточку акации, которая лежала в воде.

Так они добежали до дома, а потом кораблики скрылись в большой трубе, которая проходила по дорогой, по которой ездили автомобили. Асель впервые так беззаботно улыбалась.

— Ладно, ты победила, – согласился Нурлан. – Может, завтра я буду первый.

— Завтра у меня сольфеджио, – ответила девочка.

— Ну, ладно в следующий раз, – мальчик повернулся и побежал на детскую площадку, где его тетя сидела с маленьким сыном.

Асель в хорошем настроении пошла домой и весь день думала, как интересно запускать кораблики. Она выглядывала между занятиями на фортепиано в окно и видела, как Нурлан и другие мальчишки и девчонки двора играют в большой песочнице.

Нурлан проучился в классе два или три месяца, до самых летних каникул. Это был единственный мальчик, с которым общалась Асель. Они вместе шли домой, разговаривали о том, о сём. Как-то их встретил у школьного стадиона Яшка — задира и хулиган из параллельного класса. Он забрался на высокую металлическую трапецию, вкопанную в землю для занятий физкультуры, и оттуда громким голосом завопил:

— Жених и невеста, тили-тили тесто! Жених и невеста, тили-тили тесто!

Асель вдруг снова смутилась и застеснялась.

Нурлан, не долго думая, с ранцем на спине, который болтался из стороны в сторону, подбежал к трапеции, показал кулак Яшке и схватил его портфель, лежавший рядом, на зелёной траве. Потом быстро побежал за Асель и по дороге закинул портфель Яшки задиры в арык с водой. Яшка заплакал, слез с трапеции и побежал к своему портфелю.

— Ты дурак! – кричал он. – Меня теперь отец убьёт.

Яшка достал портфель из воды, слил с него воду и стал раскладывать тетрадки и книжки на горячую бетонную плиту.

— Асель, подожди, – попросил Нурлан.

Он подбежал к ноющему навзрыд Яшке и протянул ему руку.

— Ладно, не обижайся, сам виноват.

Яшка ещё долго сидел, всхлипывая, у арыка. А Нурлан и Асель опять вместе шли знакомой дорогой домой.

Потом начались каникулы, Асель больше не видела Нурлана, наверное, он уехал в гарнизон к отцу. Он так много рассказывал про границу, про их гарнизон, про пограничных собак. Асель всегда с интересом слушала его истории, которые то ли мальчик выдумывал, то ли они действительно имели место в жизни.

Учась в десятом классе, Асель несколько раз видела, как Нурлан приезжал в гости к тёте. Вечерами он с подросшими сверстниками сидел во дворе. Бренчали гитарой, весело что-то обсуждали.

Как-то Асель возвращалась поздно из музыкальной школы и лицом к лицу столкнулась в подъезде с Нурланом.

— Привет, Асель! – обрадовался Нурлан. – Ты меня помнишь?

— Привет, – смущённо ответила она и зарделась красным румянцем.

Но в этот момент дверь квартиры наверху отварилась и в проёме показалась накрученная бигудями голова мамы Дильбары.

— Асель, бесстыдница, живо домой!

— Извини, — Асель опустила голову и побежала по ступенькам вверх.

Втайне от всех Асель мечтала об этой встрече с Нурланом, но мама, мама всё испортила.

Как стыдно! — Думала девочка, сидя на своей кровати с кошкой на руках. В её сердце горел пожар, то хотелось стать птицей, чтобы выпорхнуть в окно, то залезть под одеяло с головой, чтобы никто не увидел этого стыдливого красного румянца на щеках. Что с ней? Почему у неё так стучит сердечко? А в мыслях то и дело всплывает имя Нурлан.

Знак уважения

Это было весной 2007 года. Макена и Дильбару пригласили на обряд обрезания* младшего внука уважаемого Садык-ага*, который, не смотря на свой восьмой десяток, выглядел крепышом. Внука звали Максат, он ещё толком не умел ходить, но по старой традиции ему сделали обрезание, как положено всем мусульманам. Макен сам помогал устроить внука Садык-ага в больницу, чтобы там, в стерильных условиях удалить ненужную плоть у малыша. А через неделю пришло приглашение на званый той.

(*Обре́зание или обреза́ние — хирургическая операция («циркумци́зия», лат. circumcisio), удаление у мальчиков и мужчин крайней плоти с религиозными или традиционными целями)
    (**Ага, ава, аке, байке (брат, дядя) – уважительное обращение к старшим)

Той* – праздник проходил в селе, что располагалось в пригороде от столицы. В живописном горном местечке у небольшой речки раскинулись юрты, на зелёной поляне бегали дети и пасся скот. Из юрт доносились весёлые голоса приглашенных, звуки комуза и национальные песни. Чуть ниже располагалась стоянка автомашин, на которых приехали гости, их было не меньше сотни, молодые люди спешно передвигались у костров, где возвышались огромные казаны, в которых варилось ароматное мясо. Дымились большие начищенные самовары, и, словно челноки, бегали туда-сюда с посудой на руках девушки в стеганых безрукавках с вышитым национальным орнаментом и платках, повязанных « по-крестьянски».

На этот раз Макена посадили ближе к седым аксакалам, как бы подчёркивая дополнительное уважение к нему, Дильбару проводили в юрту к женщинам и тоже уделили больше внимания, чем обычно.

(*Той – праздник, где собираются родственники, друзья, пир)

За столом сидели известные в стране люди, доктора наук, писатели, политики, был даже настоящий генерал. Остальные гости ниже рангом и чином занимали другие юрты и палатки, раскинутые вокруг огромного двора уважаемого аксакала. Во всём была своя иерархия и свой порядок. Но, несмотря на чины и почести, самым главным на этом празднике был, конечно, сам Садык-ага, который сидел во главе стола. Иногда он выходил из юрты и посещал другие палатки, общался с приглашенными и возвращался на место.

Когда мальчишка пробежал перед гостями с полотенцем, большим тазом и кувшином для мытья рук, все гости разом загоготали в предвкушении скорого сытного ужина, гости один за другим, к кому подходил мальчик, мыли руки и благодарили пацана за оказанную услугу. У входа сидел другой парень и беспрерывно разливал чай в бесконечное количество подаваемый ему пиал. Внесли чаши с огромными кусками мяса и поставили их на стол перед гостями. Помощник хозяина, молодой парень, ответственный за разделку мяса, ловко раздал отваренное, ещё горячее мясо каждому гостю по иерархии, затем наклонился над стариком, тот что-то шепнул молодому на ухо. Помощник, кивнул головой, взял из большого чана сваренную баранью голову и торжественно подал её Макену, чем несказанно удивил последнего. Ведь голову, как правило, подают либо хозяину, либо самому уважаемому человеку за столом. Все дружно закивали головами в знак согласия с таким решением.

— Порадуй нас, – сказал старик. – Сегодня ты в кругу самых почётных гостей, и мы тебя очень уважаем.

Старик протянул Макену нож, чтобы он разделил голову, снял с неё всё мясо и раздал каждому сидящему по кусочку.

Пока Макен разделывал голову, старик, глотнув горячий чай, сказал:

— Сеит, братишка, где ты, дорогой?

В середине стола сидел мужчина лет сорока, в тёмном костюме и красном, как алые маки, галстуке. Он чуть привстал.

— Здесь я, уважаемый аксакал*!

(*Аксакал – дословно «белая борода», старик или дедушка)

— Сеит, братишка, вот здесь за нашим столом сидит наш братишка Макен, – старик указал рукой на разделывающего голову барана врача. – Ты знаешь, Макен внук рано покинувшего нас Жакып-ага, сын Суеркула. Мы родственники.

— Да, я это знаю, — согласился Сеит.

— Тогда выпьем за здоровье Макена! – предложил старик, и все подняли свои рюмки.

Потом пили за здоровье внука – виновника торжества, за хозяев, за традиции. Каждый гость находил такие слова, от которых захватывало дух, возрождался патриотизм, и хотелось жить. Когда подали бешбармак, гости были уже немного подвыпившими.

Старик опять обратился к сидящим:

— Сеит и вы дорогие гости, как вы думаете, можем ли мы помочь Макену занять место заведующего отделением в республиканской клинической больнице? Макен не раз помогал каждому из вас и сегодня мы должны помочь ему. Он стеснительный и не хочет обременять просьбами.

Старик знал, что с этой просьбой обратилась жена Макена, Дильбар. Именно она просила дочь Садык-ага, чтобы та поговорила с отцом. Старик, не смотря на возраст, был очень тонким политиком и не озвучил то, что просьба пришла от жены Макена.

Гости на минутку замолчали, размышляя над сказанным. Затем тишину нарушил Сеит.

— Садык-ага, вы знаете, что главврач этой больницы из южного рода, он всюду старается ставить на руководящие посты своих. Южные кланы наступают на северные земли, это политика Президента. Министр здравоохранения тоже от них, но у нас есть вакансия на место зам. начальника РОВД по северному району, мы могли бы предложить их представителю Абдар-аке обменять эти должности.

Генерал закивал головой в знак согласия. Все повеселели и заулыбались.

— Займись этим, дорогой, — сказал старик, поглаживая генерала по спине.

— Быть тебе зав. отделением, Макен Суеркулович, — отчеканил генерал, подняв пиалу с ароматным бульоном.

Макен не ожидал такой развязки и, конечно, был очень тронут вниманием представителей своего рода. Не знал он и о том, что за всем этим были хлопоты его супруги Дильбары.

— Мы должны помогать друг другу, укреплять свой род и быть едиными, как кулак, – вступил в беседу один из присутствующих, который сидел, до этого не проронив ни слова.

Рука руку моет

Макен видел этого мужчину, по виду сверстника, несколько раз на торжествах, но никак не мог с ним познакомиться. По слухам он знал, что этот дальний родственник является внучатым племянником старого Айбека, который когда-то помог молодому, только что отслужившему в армии Макену поступить в институт. Какое-то время Макен даже жил в семье Айбек-ага, пока не нашёл место в общежитии. Потом, позже, когда он познакомился с Дильбарой, родственники помогли организовать свадьбу, выхлопотали через родню квартиру для молодых в новостройках города Фрунзе.

А тут видно случай подвернулся, и, как оказалось, не только познакомиться, но и в дальнейшем породниться. Но об этом позже.

— Это племянник Садык-ага, его зовут Серик, — пояснил Сеит присутствующим.

— Я сам скажу! – прервал его Серик.

— Пользуясь случаем, при всех уважаемых гостях, прошу тебя, брат Макен, отдай свою дочь красавицу за моего сына джигита. Этим самым укрепится наш род да прибавится счастье каждому из нас.

Макен так был тронут вниманием, обещанной должностью, что, не долго думая, согласился. Ведь по традиции невесту не спрашивают, за кого она хочет выйти замуж.

Да и люди эти не чужие, уважаемые, почтенные.

— Пусть Самат, жених, сын Серика байке украдёт невесту, и тогда все будет по закону! – заключил Сеит и все дружно захлопали в ладоши.

Макен никогда не видел Самата, сына Серика, но надеялся, что парень должен быть добрым и порядочным. Что он станет хорошим мужем дочери и зятем для семьи Макена.

Вечерело, выйдя из юрты, Макен увидел стоящих в стороне женщин, они о чём-то беседовали, время от времени их беседа прерывалась дружным, весёлым смехом.

Дильбара подошла к мужу, взяла его за руку и спросила, улыбаясь:

— Не пора ли выдавать дочь замуж?.. Уже есть и жених по имени Самат, – кокетливо сказала она.

— Да знаю я. Жалко звёздочку мою, – устало ответил Макен и опустил голову.

Он и сам понимал, что жених, выкравший по обоюдному согласию родителей жениха и невесты свою возлюбленную, не вписывается в образ семьи для Асель, который представлял себе Макен и его супруга Дильбара. Но ничего поделать уже не мог, слово, сказанное однажды, обязывает человека его исполнить.

Сваты

Несколько дней Макен и Дильбара не могли решиться рассказать дочери о предрешённой на той вечеринке её судьбе. Они отгоняли от себя эту мысль, как назойливую муху. Дильбара ночью тихо плакала, понимая, на что они вынуждены обречь собственную дочь. Ведь не чужая она им, собственная кровинушка, растили, воспитывали. Но такая уж судьба любой женщины, так было всегда и, наверное, останется ещё на долгие годы.

Макен и Дильбара узнали из уст другой родни, что Серик и его сыновья занимаются животноводством, держат скот, обеспечивая мясом, молоком семьи многих уважаемых родственников. У них тоже большая и сильная родня, живут не бедно, но уж очень по старинке, даже, можно сказать, отстало. На лето уводят скот в горы, зимой занимаются рукоделием, шьют шырдаки – войлочные ковры для юрт. В семье несколько невесток, дочери, племянницы занимаются по хозяйству, мужчины обеспечивают кормом скот, ухаживают за лошадьми и баранами. Никогда Дильбара, сама выросшая в таких условиях, не думала, что такая нелёгкая женская судьба постигнет её дочь. Сама она познакомилась с мужем не по традиции, то есть в последний момент перед свадьбой, а по современному, на танцах, когда училась в университете. Были романтические встречи, цветы и долгие разговоры холодными зимними вечерами на кухне студенческого общежития. Потом шумная свадьба, работа по направлению в сельской глубинке и снова перевод в город. Их жизнь сплелась с жизнью города, они стали настоящими горожанами, любили ходить в кино и театры, гуляли по бульварам и паркам. И поэтому думала Дильбара, что и её дочь сможет найти себе мужа в городе. Но судьба распорядилась по-другому. Через неделю Макен получил повышение по должности, и полностью окунулся в новую, интересную работу. Время шло и вскоре Макен и Дильбара забыли про уговор отдать дочь за Самата. А может, не забыли, но не говорили на эту тему, как будто её не существовало вовсе.

По законам гор

Асель оканчивала институт, сдавала последний экзамен. Однокурсники собирались устроить вечеринку по поводу окончания института, их головы были забиты подготовкой к празднику, нарядами и номерами, который должен быть подготовить каждый. Но Асель знала, что мама не отпустит на этот праздник, даже не смотря на то, что ей уже 23 года, так было с выпускным вечером в школе, и поэтому заранее всем сказала, краснея от стыда, что не придёт, потому что болеет бабушка. Все знали Асель, и никто не настаивал на том, чтобы она отпросилась на праздник хотя бы на часок-другой. Её как будто бы не было в коллективе все эти годы, она тихоня и скромница, её просто не замечают. Правда, были случаи, что некоторые ребята из института пытались ухаживать за симпатичной Асель. Но как только она замечала это, тут же краснела от стыда и замыкалась в себе, даже не понимая причины своего поведения. Немногочисленные подружки Асель знали, что она и так немногословна, а стоит появиться рядом представителю другого пола, как она вообще становится чуть ли не немой.

И вот долгожданный день настал, сданы все экзамены, Асель облегчённо вздохнула, собрала все книжки с парты в сумку и вышла на улицу.

— Асель! – окликнула её зав. кафедрой, милая и добрая женщина по имени Майрам Джетегеновна.

Майрам Джетегеновна была дальней родственницей отца. Но родители Асель никогда за эти годы не обращались к ней за помощью, потому что она и так хорошо училась, была примером для других студентов. Признаться, у Дильбара с самого начала не сложились отношения с Майрам. Дильбара считала, что родственница суёт свой нос слишком далеко в их семью.

Майрам как-то беседовала с Макеном, прося не делать из девочки предмет собственных амбиций. Не держать девочку в «чёрном теле» и «ежовых рукавицах».

— Вы сломали её личность! – как врач заключила Майрам. Но Макен Суеркулович только головой качал, соглашался и разводил руками.

Не смотря на высокое положение в ВУЗе, зав. кафедрой всегда была со всеми приветлива и общительна. Студенты её ценили и уважали. Асель хотела в тайных мечтах походить на эту красивую, сильную женщину. Мечтала, что когда-нибудь она наберётся смелости и будет общительной и задорной.

— Поздравляю тебя с окончанием ВУЗа! – протянула ей руку Майрам Джетигеновна. – Я помогу тебе с направлением в республиканскую клиническую больницу в стоматологическое отделение. Там кажется, твой отец заведующий кардиологическим отделением, будете работать по соседству.

Асель опустила глаза и, улыбнувшись, негромко сказала:

— Спасибо вам, Майрам эже вы так добры.

— Ладно, ладно, будет тебе. Передавай привет родителям, и не забудьте пригласить на свадьбу.

— Чью свадьбу? – не поняла Асель.

Майрам-эже* на минуту смутилась, потом посмотрела с сожалением на эту скромную девочку и тут же, взяв себя в руки, сказала:

(*Эже, эжеке – обращение к старшим женщинам)

— Ой, я что-то, наверное, напутала, столько дел, столько дел, – качая головой, оправдывалась родственница. — Удачи тебе Асель! — и протянула ей руку.

Они расстались на крыльце института, и новая кипящая, бурлящая жизнь вокруг Асель опять побежала своим чередом.

По ступеням альма-матер бежали абитуриенты, первокурсники, студенты старших курсов, кто-то собирался в кино, кто-то громко говорил по телефону, ярко светило солнышко, и жизнь казалась такой прекрасной. Чувство свободы опьяняло и давало новые силы, для того чтобы начать теперь новую интересную жизнь, к которой, возможно, Асель готовилась все эти годы.

Теперь она сможет устроиться на работу, снимет отдельное жильё, будет жить для себя, это так романтично и прекрасно. Ведь мама всегда говорила:

— Вот окончишь институт, получишь специальность, тогда и живи, как хочешь, а пока будь добра слушать меня! Не стыди меня перед людьми!

Так, мечтая, она дошла до автобусной остановки, к которой то и дело подъезжали маршрутки, набитые до отказа пассажирами.

Вдруг неожиданно какой-то парень, по виду сельский, одетый в брезентовые штаны, стёганую жилетку и кирзовые сапоги схватил девушку за руки и повёл к стоящему у остановки автомобилю.

— Что вы делаете? – возмутилась Асель, высвобождая руку из крепкого захвата.

— Там папа твой Макен-байке просил приехать! – сконфузился парень.

— С папой что-то случилось?

Асель одёрнула свою руку и сама села в машину, в которой было ещё двое пассажиров, и обратилась к водителю:

— Что с папой, вы знаете?

— Сейчас всё выясним, не волнуйтесь! – улыбнулся водитель, и автомобиль тронулся с места, взвизгнув шинами.

Ехали долго, в дороге все молчали, когда автомобиль выехал из города и свернул на проселочную дорогу. Асель ещё раз спросила, что случилось с её папой.

— Он у нас в гостях, просил, чтобы мы тебя привезли, – коротко ответил один из пассажиров.

— Но папа должен быть на работе, в больнице, куда вы меня везёте? – Асель попыталась отрыть заднюю дверь автомобиля.

Но в это момент водитель так грубо рявкнул: «Сидеть!», что Асель оцепенела от страха и больше не могла ни пошевелиться, ни вымолвить ни слова.

Машина въехала в небольшое пригородное село, покружилась по улицам и вползла во двор большого саманного дома с покатой шиферной крышей, обнесенного железным некрашеным забором с зелёными высокими воротами. Мальчишка лет двенадцати закрыл ворота и загнал сторожевого пса в большую, сколоченную из фанеры будку. Молодая, выскочившая во двор девушка открыла дверцу автомобиля, протянула руку Асель и сказала:

— Выходи, не бойся, будь как дома.

Асель вышла из машины, щурясь на солнце, которое слепило ей глаза, но не успела она осмотреться, как из дома вышла пожилая женщина и другие люди разного возраста и пола. Все смущенно улыбались, и о чём-то перешёптывались.

Женщина подошла к Асель, и, взмахнув руками, как крыльями, накинула на неё белый большой платок.

— Что вы делаете? – попыталась увернуться Асель.

— Доченька, теперь ты наша невестка, мы будем одной дружной семьёй. Того требуют наши традиции, тебя выбрал наш джигит.

— Это какое-то средневековье! – неожиданно для себя закричала Асель и тут же смутилась и покраснела. Окружавшие женщины, причитая что-то себе под нос, взяли испуганную, как лань, девушку под руки, завели в дом и усадили на специальное место, огороженное разноцветными тканями.

Асель с детства была стеснительной девочкой, кричать и возмущаться она не умела и от того просто тихо плакала, прося позвать её родителей. Вокруг неё сидели молодые девушки, они о чём-то тихо разговаривали между собой. Одна из них тихо спросила Асель:

— Ты жениха своего видела?

Асель, роняя огромные горячие слезы, отрицательно покачала головой.

— Это мой брат Самат, ты его не бойся, он хороший, он скоро приедет, он поехал за твоими родителями, а меня зовут Мира.

— Отпустите меня, я хочу домой! – взмолилась Асель.

— Тебе нельзя домой, тебя украли, ты теперь невеста, на тебя надели платок. Такая традиция, – успокаивала её Мира.

Пленница

Всё стало плохо, мир померк на глазах, звуки стали доноситься медленно, Асель почувствовала большую усталость и беспомощно смотрела в окно, в надежде, что скоро приедет папа и разрешит это недоразумение.

За окном был слышен разговор людей, кто-то носил воду, кто-то готовил огонь для большого казана, где-то рубили дрова и ставили во дворе дома большую, украшенную национальным орнаментом юрту.

Солнце медленно склонялось на восток, унося с собой свободную жизнь маленькой Асель.

Через некоторое время в дом стали заходить женщины, мужчин в этот момент по обычаю в дом не запускали. Любопытные женщины приоткрывали занавеску, за которой сидела заплаканная Асель с несколькими молодыми девушками, приставленными составить компанию пленнице, внимательно смотрели, потом одобрительно кивали головой и уходили, давая при выходе матери жениха деньги. Такая старинная традиция – платить за смотрины.

Тем временем во дворе нарастал шум и гам, подъезжали машины, входили и выходили люди. Неожиданно в комнату вошла Дильбара, она подошла к дочери, которая встала навстречу, и они крепко обнялись, горько рыдая о своей женской судьбе.

— Мамочка, заберите меня отсюда, мамочка! – умоляла её Асель. – Я не хочу замуж, я хочу домой.

Слёзы ручьями бежали по лицам всех женщин, которые находились в этот момент дома. Каждая из них понимала горе Асель, потому что каждая прошла через это и смирилась со своей участью. Плакали все, даже девочки-школьницы, не зная того, что им предстоит пережить подобное, рыдали в унисон с другими, дом наполнился печальной песнью, которую запела одна из присутствующих женщин. Её голос разносился по дому, эхом раздавался в отдалённых комнатах и вырывался наружу через приоткрытые окна и двери, унося с собой ещё историю ещё одной сломанной жизни.

Доля наша женская такая,
    Доля наша женская тяжёлая,
    Но хранит нас мать Умай-эне,
    И даёт нам силы и любовь.

— Смирись, звездочка моя, — навзрыд говорила Дильбара, — такая судьба у нас женщин, в роду нашем так было всегда, мы желаем тебе только добра, мы любим тебя и хотим тебе большого счастья. На тебя надели платок невесты, назад дороги нет, отец тоже очень переживает, ему нельзя сюда заходить, он рядом. Замуж каждая женщина должна выйти, мы тебя воспитали, научили всему, что нужно для жизни, остальное научит сама жизнь. Ты ещё родишь нам внуков, я их буду воспитывать.

— Я боюсь, – шептала на ухо матери Асель, у неё тряслись руки и её бил озноб.

— А я тебе кошку твою привезла, Мурку твою, чтобы тебе не было страшно и одиноко.

Мать повернулась в строну и кому-то велела принести кошку из машины.

На руках у Асель опять была Мурка, было уже не так страшно, она потихоньку успокоилась. На улице нескончаемым потоком шли гости, они заходили в юрту и палатки, сидели во дворе и стояли у ворот дома. Праздник начинался. Асель снова усадили в отведённое место, и смотрины продолжились. Мама и отец невесты сидели на почётном месте в большой юрте, как по мановению волшебной палочки съехалась вся многочисленная родня с обеих сторон, аксакалы вели переговоры между сторонами о калыме, подарках для молодожёнов и решали прочие организационные вопросы.

Асель уже не смотрела на входящих и выходящих из дома людей, она гладила свою кошку и старалась ни о чём не думать, как вдруг шторка открылась, и в комнате невесты показался небритый, одетый в телогрейку, брезентовые штаны и национальный калпак мужчина. На вид ему было около тридцати, суровое обветренное лицо с выделяющимися скулами, крепкие руки и жёсткий взгляд. Асель вздрогнула, привстала и попятилась назад. Мужчина улыбнулся и подошёл к ней, от него пахло лошадьми и сеном.

— Не бойся меня, я твой жених Самат. Я тебя не обижу, буду тебя любить и заботиться о тебе.

Он как-то странно, цинично ухмыльнулся, резко повернулся и вышел из дома.

Казалось, что вечер бесконечный. Люди то заходили в дом, то выходили. Девочки принесли для Асель еду, варёное мясо и лапшу, но аппетита не было, и невеста в отчаянии закрыла голову руками.

— Не мучай себя, «звёздочка», – уговаривала невесту мама. — Мы дали согласие и своё благословление. Всё будет хорошо!

— А где папа? – спросила Асель.

— Папа так напился, от горя или от радости, что его унесли в соседний дом, мы там будем сегодня ночевать.

Наступила ночь. Во дворе стало тихо, люди разошлись или легли спасть в юрте и палатках. Девочки постелили в комнате, где сидела Асель, постель, принесли кувшин с тёплой водой, большой таз, мыло, большое новое махровое полотенце и тихонько вышли из комнаты.

Асель не хотела спать, она до сих пор не могла себе представить, что всё происходящее вокруг по настоящему. Только сегодня она была в институте, только сегодня она почувствовала настоящую свободу…

Сила и похоть

Дверь неожиданно открылась, и на пороге показался жених. Он был, по-видимому, пьян, покачиваясь из стороны в сторону, он дошёл до постели, присел на край и скинул с себя сапоги, телогрейку, штаны. Затем встал, прошёлся по комнате, выключил свет. Асель прижалась в углу комнаты к большому сундуку, на котором лежали одеяла и большие подушки. В руках у неё была единственная, понимающая и любящая её кошка.

Самат подошёл к ней, откинул кошку в сторону и разорвал на ней платье, повалив Асель на постеленную для молодых на полу постель. У неё не было сил ни сопротивляться, ни плакать, ни уговаривать. Самат рвал одежду на девушке, рычал, как хищник, обдавая пленницу крепким перегаром, вдруг сильная жгучая боль пронзила её, она вскрикнула, попыталась высвободить руки, но Самат был крепок, силён и ничто не могло его удержать в этот момент, без слов, тяжело дыша, насиловал девушку. Асель только тихо скулила, как маленький беззащитный щенок, сверху на её нежное и красивое личико капала липкая и противная слюна насильника.

Через какое-то время он сполз с девушки, лёг на другой край постели и вскоре беззаботно захрапел. Асель тихонько скулила, даже не в силах заплакать, она чувствовала себя брошенной, преданной, униженной. Она подошла в тазу, сквозь окно пробивался неяркий лунный свет, помыла ноги от крови, вымыла лицо и руки. Ей было противно, что этот человек сделал с ней, она с брезгливостью старалась смыть с себя эти скользкие противные слюни, эту ужасную и страшную ночь, но назад уже дороги не было. Асель села в угол к сундуку, укрылась пледом, взяла на руки кошку и уснула, вымотанная из сил сумасшедшим днём.

Наутро, когда петухи начинают свою раннюю песню, в комнату вошла старшая сноха, она принесла одежду для Асель, взяла простынь с красным пятном и выскочила из комнаты. Во дворе послышались одобрительные разговоры. Затем вошла мама жениха и сказала:

— Асель, теперь ты жена моего сына и наша дочь. Сейчас придёт мулла, мы заключим ваш брак на небесах. Нужно сделать Нике, это обряд венчания. Твои родители тоже здесь. Подойди, я тебя поцелую.

Асель подошла к старой женщине, и та поцеловала её.

Три дня продолжалась свадьба. Люди приезжали со всех концов страны, для Асель они казались чёрными воронами, слетевшимися дикой стаей на кладбищенский погост, где идёт бесконечная поминальная тризна.

Сельская жизнь

Асель прожила с Саматом несколько месяцев. Вскоре после свадьбы Самат и его отец уехали с отарой на летний выпас в горы. Асель осталась помогать родителям мужа по хозяйству. С раннего утра работала она по дому, часами крутила ручку сепаратора, отделяя обрат от сливок, училась доить коров и коз. Чувствовала себя рабыней, проданной в бессрочное рабство в 21 веке.

Как-то в один летних тёплых вечеров к дому Серика прибежала старушка соседка, громко постучала в ворота. На стук вышла свекровь, они о чём-то поговорили и затем вместе зашли в дом. Асель сидела в углу у сундука и читала книжку.

— Асель, доченька, — взмолилась свекровь, – у соседки внук лежит с высокой температурой, у него зуб болит. Ты же доктор, пойди, помоги. В селе у нас нет врача, в городе кто сейчас примет? Поздно уже, да и выходной завтра. А соседка договорилась уже с фельдшером татарином, там, в амбулатории есть и инструмент и кабинет. Только доктора все уехали в город.

Асель собралась быстро, с ней пошли старушка соседка и сестрёнка мужа Мира.

В сельской амбулатории действительно оказался вполне сносный, правда, со старым изношенным оборудованием стоматологический кабинет. Фельдшер, татарин по имени Хасан прокипятил уже инструмент. Принесли мальчика, у него была высокая температура и воспалённая десна. Отёк был настолько огромный, что, казалось, лицо мальчика стекло по левой стороне вниз.

На практике Асель не раз приходилось иметь дело с таким недугом, она попросила фельдшера помочь ей, а остальные остались ждать на улице.

— Вы настоящая волшебница! – сказал фельдшер, когда Асель уговорила мальчика позволить ему сделать инъекцию обезболивающего в воспаленную мякоть десны.

Асель улыбнулась и спросила:

— Здесь можно было бы организовать неплохой кабинет стоматолога, почему здесь нет врача?

— Да был врач, коновал, – посетовал фельдшер, — только много пил он, потом в город подался, здесь никто не хочет работать, а раньше у нас была своя больница с терапевтом, хирургом, стоматологом и физиотерапевтом. Один я остался, пытаюсь сохранить всё как могу, да куда уж там, воруют всё подряд, сил нет.

Фельдшеру Хасану на вид было около 40 лет, волосы у него были густые, светлые, зачёсанные назад, он заметно прихрамывал на правую ногу, носил национальную татарскую тюбетейку и смешные очки, такие очки носили давным-давно, они были похожи на два маленьких велосипедных колеса скреплённых между собой канцелярской скрепкой.

Асель разговаривала с Хасаном, и ей было приятно общение, она заметила, что не стесняется этого мужчину, скромность не сковывает её речь, она как будто освободилась из плена своих предрассудков. И дело спорилось, мальчик оказался смелым, позволил удалить зуб и отважно сидел в кресле, вцепившись маленькими ручонками в подлокотник.

Через полчаса мальчика унесли домой. Асель посоветовала бабушке в ближайшие дни отвезти мальчика в город к стоматологу, а пока порекомендовала давать мальчику антибиотики и обезболивающие. Зуб был удалён и канал прочищен. Больше в таких условиях она сделать ничего не могла.

— Вы же настоящий врач, – сказал на прощание фельдшер. – Помогите сельчанам, приходите хоть раз в неделю сюда, мы организуем приём, в райцентре я договорюсь, закажу хоть какие-нибудь лекарства. Здесь половина села мучается зубной болью. Люди бедные, нет у них средств, чтобы на лечение в город ехать.

— Я подумаю! И поговорю со свекровью, – пообещала Асель.

И действительно, сельчане уговорили свекровь, чтобы она дала своё согласие раз в неделю отпускать Асель в амбулаторию.

Кабинет стоматолога в сельской амбулатории ожил, Асель вела приём больных, стала раскованнее и общительнее. Раз в неделю Асель встречалась с Хасаном и узнала, что семьи у одинокого фельдшера нет, они погибли в автомобильной аварии десять лет тому назад, а до того трагического случая была у Хасана жена Альфия и дочь Зарина. Они подолгу общались, и в этом общении открывала Асель новые для себя чувства, которые были ей досель неведомы, которых она боялась и стеснялась.

Всем, кто знал Асель ранее, было удивительно видеть ту новую, мощную энергию, которая просыпалась в сознании молодой женщины. Даже Самат, вернувшись на несколько дней с выпаса заметил, что Асель стала чаще улыбаться, в её нежных, женских руках работа по дому спорилась.

Всё же Самат понимал, что Асель не любит его, даже, кажется, брезгует его вниманием и ласками. Самат стал ревнив и смотрел на молодую жену, как на свою собственность, принадлежащую только ему одному.

Чужая семья – тёмный лес

Самат был, как всегда, очень груб с молодой женой, мало разговаривал и много пил. Иногда он выходил во двор, брал камчу и хлестал ей собаку, которая то ли от тоски, то ли ненависти кидалась на забор, била своими большими лапами по воротам и так протяжно лаяла, что её неистовый лай постепенно переходил в жуткий вой.

Кошку Асель предусмотрительно отдала матери, поняв, что Самат просто убьёт беззащитное животное без лишних разговоров и сантиментов. Бывало, доставалось от мужа и самой Асель, он мог ударить её по лицу, только за то, что она не подала ему полотенце, когда умывался. Бил ночью в постели, чтобы она не сопротивлялась насилию. В общем, был жесток и бессердечен.

Но, несмотря на обиды и побои, новая работа придавала Асель много сил, и она старалась не замечать тех унижений, которые испытывала в доме мужа. Время шло, как-то отец Асель приехал в гости к новым родственникам – дочь посмотреть, поговорить о будущем молодожёнов. Асель была «папиной дочей», они очень хорошо понимали друг друга, и в детстве и позже отец очень был привязан к дочке, и дочь отвечала ему взаимностью. Как говорила мама:

— Я в семье прокурор, а Асель адвокат, которая постоянно защищает своего папу.

Отец с помощью родственницы из медицинского института Майрам эже выхлопотал для дочери место стоматолога в республиканской клинической больнице. С тем и поделился при встрече, свекровь неохотно согласилась на это, но, с другой стороны, она понимала, что Асель не пленница и училась ведь столько лет.

— Пусть работает, – решила она.

С этого дня началась для Асель новая жизнь, четыре дня в неделю она ездила на маршрутке в город на работу и один день работала в местной амбулатории.

В новом коллективе Асель приняли радушно, она, удивляясь сама себе, быстро входила в общение с коллегами, пациентами и на миг почувствовала, что счастлива. Но счастье длилось лишь до момента возвращения в дом мужа, там она снова становилась пленницей и заложницей безграничной похоти мужа. Она боялась его и всегда старалась не попадаться ему на глаза, а он, напротив, с каждым днём всё больше и больше ревновал её то к водителю маршрутки, то к фельдшеру, то ещё к кому-нибудь.

И всегда шипел, как змея перед сном:

— Я убью тебя, сучка, если посмеешь мне изменить!

Затем он насиловал беззащитную женщину и засыпал крепким сном.

Асель старалась перетерпеть эту боль и унижение, она надеялась, что найдёт в себе силы и пойдёт против мнения общества и рода. Она уйдёт от этого монстра и будет жить свободной и самостоятельной жизнью. Но какой-то неведомый страх держал её в этом доме, она не могла понять ни себя, ни мужа, ни родителей.

Шло время

Самат вернулся из дальнего выпаса, где жил около недели, приехал домой усталый и измученный. Слез с коня, молодая супруга вынесла кувшин с тёплой водой, чтобы муж умылся. Он отодвинул кувшин, обхватил Асель своей могучей рукой за шею и смачно поцеловал её в губы, при этом облобызал слюною почти всё её маленькое личико. Она вспомнила ту первую страшную ночь, проведенную в доме мужа, с трудом оторвалась от объятий Самата и брезгливо рукавом платья вытерла лицо, первый раз смело смотря в глаза ненавистному мужчине.

— Тебе противен муж? – взбесился Самат. Он выхватил из голенища плеть-камчу и стал с размаха бить по беззащитному телу молодой жены. Она закричала, бросила кувшин и полотенце на землю, зарывая руками лицо и голову.

Из дома выбежали мать и отец Самата.

— Сынок успокойся, ты же её убьёшь! — причитала мать.

— Не лезь, сами разберутся, – кричал отец.

Но лиха беда начало. Чем больше был противен для Асель Самат, тем злее он становился и распускал свои огромные, как кувалды, руки.

Коллеги стали замечать, что Асель приходит на работу то с синяком, то с ссадиной на лице. Они понимали, что в семье Асель происходит ужасная драма, но никто не желал выяснять причины, чужая семья – тёмный лес. Да и рукоприкладство в Кыргызстане вещь весьма распространённая и привычная. Бьёт — значит, любит, говорят люди.

Дикие нравы

В один из зимних дней Асель возвращалась с работы, темнело. Фельдшер Хасан вызвался проводить до дома молодого врача, они шли и разговаривали о жизни. В небе ярко светил полный месяц, с гор дул холодный ветерок, предвещая о скором снеге. Вдруг сзади послышался стук копыт, они обернулись и при свете редких уличных фонарей увидели Самата и ещё одного джигита, которые верхом на белых лошадях скакали по укатанной гравием улице.

Когда джигиты поравнялись с Асель и фельдшером, Самат накинул на ничего не подозревающего Хасана петлю аркана и подстегнул свою лошадь. Петля затянулась на теле Хасана, он упал, лошадь потащила его по улице.

— Что вы делаете? – кричал Хасан. – Остановитесь!

Напарник Самата поскакал за ним, постепенно затих крик и топот копыт, и Асель осталась одна на пустынной улице. Она быстрым шагом направилась домой. У самых ворот её настиг Самат, он подъехал к ней на лошади, ни напарника, ни фельдшера рядом не было. Схватил её за волосы и подстегнул лошадь, протащил девушку метров 50, потом бросил в большую лужу. Асель казалось, что Самат, сидя верхом, вот-вот оторвёт её голову, в шее возникла острая резкая боль. Но она уже не боялась этой боли, ей казалось, что она уже ничего не боится в этом жестоком, жестоком мире.

Самат слез с лошади и достал из голенища сапога плеть.

— Что вы сделали с Хасаном? – сквозь слёзы спрашивала Асель.

Но пьяный муж не собирался вступать в полемику, он начал хладнокровно бить жену, как бьет порой свою старую несчастную собаку. К счастью, на Асель было надето тёплое пальто, которое смягчило много ударов камчи.

Затем он выбился из сил, тяжело дыша, взял лошадь под узду и повёл её во двор, оставив жену лежать на холодной и мокрой земле. Женщина села, тихо скуля, посмотрела в небо и прошептала:

— Господи, за что мне всё это? Я больше не могу так жить!

Затем встала и побежала прочь из этого ада, навстречу мерцающему вдали городу. Сзади послышался стук приближающихся копыт, темнело. Асель свернула в лесополосу, спустилась в овраг по колено в холодную воду и спряталась в зарослях камыша и сухой осоки. Самат проехал мимо, через некоторое время вернулся, не найдя жены, он что-то долго кричал, потом зашёл в дом, видно, лёг спать.

В полночь Асель, мокрая и замёрзшая, пришла в дом своих родителей.

Потом был горячий душ и долгий разговор с мамой и отцом.

Они сидели в кухне, Асель с разбитыми плетью руками и ссадинами на голове и теле пыталась уговорить родителей не отправлять её назад к извергу-мужу.

Родители боялись позора и склоняли Асель к тому, чтобы она вернулась назад.

Как ни старалась она объяснить им, что не любит этого человека, боится его, никакие уговоры не помогли.

— Завтра вернешься к мужу и точка! – отец был злой и ударил кулаком по столу. Папа так редко вёл себя, заметила дочь. Сказалось влияние мамы.

Асель зашла в свою комнату, в которой выросла, села на кровать, обняла любимую кошку и горько зарыдала. Кошка мурлыкала успокаивая свою хозяйку, как бы тихо говоря на своём кошачьем языке:

— Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.

Звезда по имени Асель

…В кабинете стоматолога, как обычно, пахло медикаментами, стены ослепляли своей белизной, а через окно, завешанное сшитыми из белой накрахмаленной ткани занавесками пробивался матовый вечерний свет. На улице пасмурно и холодно, моросит противный дождь.

Асель вспомнила, как сегодня утром, когда бежала на работу, встретилась в подъезде лицом к лицу с Нурланом. Сколько лет прошло, но сердце так снова застучало, так заныло. Она готова была кинуться ему в объятия и близко-близко прижать к сердцу его руку. Но, увы, судьба всё решила по иному.

Асель прошла по кабинету и села на стул у небольшого канцелярского стола, открыла журнал, лежащий на столе и просмотрела запись со списком фамилий назначенных на завтрашний приём у врача. Пролистав журнал, открыла пустую страницу, что-то хотела написать, потом задумалась, нарисовала большую звезду и вырезала её ножницами. Подошла к окну и наклеила её на стекло.

— Доченька моя, ты всегда будешь для меня самой яркой и самой красивой звёздочкой! – вспомнила она слова папы. Он поднимал маленькую Асель на руки и кружил над своей головой.

— Эх, папочка, бедный мой папочка… — прошептала она вслух.

Улыбнулась. Посмотрела на фотографию любимой кошки, погладила её своими нежными, молоденькими пальчиками. В коридорах затихли шаги, лишь где-то далеко слышался стук швабры уборщицы моющей лестничный пролёт.

День подходил к концу. Стоящий на столе врача большой металлический будильник громко отбивал уходящие в прошлое секунды, минуты и часы.

Асель подошла к двери, закрыла её изнутри, села в стоматологическое кресло, достала шприц и ампулу с красной полосой, наполнила его дополна, завязала резиновый шнур и медленно ввела себе в вену. Затем откинулась на подголовник кресла, отпустила шнур и закатила опустевшие от слёз и горя глаза.

Пред ней пробегали знакомые сюжеты: папа и мама в деревне у бабушки, тётя Зоя в строгой пионерской форме, Нурлан, бегущий с огромным ранцем, похожим на горб старого верблюда, Самат с камчой в руках, фельдшер со смешными очками, Майрам эже стоящая с указкой у доски в аудитории, кошка Мурка, гоняющая по квартире большую муху. Ночь, заросли камыша, холод.

Будильник медленно и методично отбивал секунды, деля время между прошлым и настоящим, пока его металлический грохот ни утонул в тумане, где нет ничего, кроме холодной и спокойной пустоты.

Время остановилось, и обессиленная, уставшая рука упала, свиснув с кресла…

Сердце Асель остановилось навсегда.

Послесловие

Похоронили Асель Макеновну на городском кладбище. На похороны собралось, как обычно, много людей, некоторые из них были на свадьбе молодожёнов.

Самат недолго горевал и вскоре снова женился на девушке, которую украл в соседнем селе. Хасан был сильно избит в ту роковую ночь, долго лежал в больнице, потом собрал вещи, почти задаром отдал свой дом другу инвалиду и уехал из Кыргызстана в далёкую Россию, в славный город Казань, где проживали его дальние родственники.

Родители Асель замкнулись в себе, не ходили в гости и не общались с роднёй, отец оставил клинику. Стал молчаливым, сутулым, рассеянным.

Макен и Дильбара часто стали вместе пить водку, стараясь забыть о страшном горе, постигшем их. Дильбара бросила работу в школе, стала редко за собой ухаживать. За полгода превратилась в ужасную старуху с впалыми щеками и пустыми глазами. После смерти Асель как-то вдруг сразу заболела и околела кошка Мурка, в комнате всё осталось так, как было в тот последний день.

Макен Суеркулович согнутый, как старик, в три погибели, под тяжестью горя, в старом поношенном плаще, громко шаркая больными ногами, иногда приходит на кладбище, садится на большой камень лежащий рядом, открывает бутылку водки, выпивает с горла глоток другой и плачет, плачет, плачет.

— Прости, звёздочка моя, прости, кызым*, доченька… – шепчет он и держит в руках вырезанную Асель бумажную звезду, заботливо заклеенную в маленький целлофановый пакет.

(*Кыз – девочка. Кызым – (ласкательно) доченька)

Так он сидит до самого вечера, пока высоко на небе не загорится звезда, иногда краснеющая, как будто от стыда, иногда тускло мигающая на самом горизонте небосвода, но всегда скромная, не выделяющаяся среди миллионов таких же мерцающих на бескрайнем небосводе звёзд. Звезда с несчастной судьбой по имени Асель.

© Данияр Деркембаев, 2011. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора