Меч и Перо

или Обратная сторона луны

(Повесть)

В повести невероятным образом пересекаются пути двух выдающихся людей по имени Чингиз – Чингисхана и Чингиза Айтматова. Кто из них оказал большее влияние на умы и сердца людей?.. Автор не дает прямого ответа, но дает читателю пищу для размышлений. Кто мы? Куда идём? Какая наша цель? Что хотим оставить после себя потомкам?.. Проблемы нравственности, морали и духовного долга человека поднимаются в этом, несомненно, интересном произведении.

Публикуется по книге: Ахматов Асан. Меч и перо (Обратная сторона луны): Повесть. — Б.: Турар, 2011. — 160 с.

УДК 821.51
    ББК 84 Ки 7-4
    А 95
    ISBN 978-9967-15-021-8
    А 4702300100-11

Посвящается Торокулу и Нагиме Айтматовым

Любить и ждать – это, наверное, самое тяжелое испытание,
которое может выпасть на долю женщины.

Судьбу от болезни беспамятства ты защити –
    Ведь у человека на долгом и трудном пути,
    Помимо матери – той, что его родила, –
    Четыре есть матери, словно четыре крыла:
    Родная земля – наша суть и основа основ,
    И слово родное, пришедшее к нам от отцов,
    Родные обычаи – добрый и благостный свет,
    Горящий для нас через тьму поколений и лет,
    Родная история – как бы она ни была
    Горька и печальна, мучительна и тяжела…

Беспамятным ветром развеет беспамятный прах,
   Того, кто забыл о своих четырёх матерях.
   Народ, что четыре святыни не смог защитить,
   Не сможет и счастья судьбы никогда ощутить.
   Четыре Матери – словно судьба дорогих,
   Коль жить – лишь для них, 
   А погибнуть – так только за них!..

Мухтар Шаханов

СОДЕРЖАНИЕ:

    Пролог
    Часть I. Меч
    Часть II. Перо
    Часть III. Дождь
    Эпилог

ПРОЛОГ

    Волк поднял нос по ветру и замер. Замерла и идущая за ним вслед волчица. Посмотрев на застывшего вожака, она поняла, что причиной внезапной остановки был какой-то важный сигнал. И действительно, тонкое обоняние зверя в разреженном горном воздухе уловило фрагменты отдельных запахов, которые могли бы заинтересовать голодную пару. Полученная волками через их феноменальные сенсоры обоняния информация говорила о том, что здесь, на склоне тянь-шаньских гор, недавно паслось стадо горных козлов. Видимо, их спокойствие было кем-то нарушено, гурт ретировался со склона в сторону северных хребтов и в данное время продолжает двигаться без остановки. Волк знал, что в местах с отвесными скалами горным козлам нет равных. Преследование этих животных было бесполезной тратой времени и сил. И если бы не один важный момент, который учуял острый нюх волка, вопрос о возможном преследовании стада перед ними бы не стоял. Нос подсказал вожаку, что среди снявшегося со склона стада есть ослабевшее животное, которое едва поспевало за сородичами. Именно эта информация, выделенная из всей гаммы запахов, заставила голодных хищников перейти из поискового состояния в охотничье.

Волки, осторожно ступая среди камней, спустились на стойбище, где до недавнего времени паслись козероги. Среди многочисленных следов копыт вожак безошибочно нашёл след обречённого. Выделив его из всех прочих, хищник принюхался к отпечатку копыта и, глубоко вдохнув, «отсканировал» его в память. Тысячелетиями совершенствовавшийся мозг зверя, словно современный суперкомпьютер, за долю секунды обработал поступившую информацию, разбив её на составляющие, и выдал виртуальный образ будущей жертвы. Интересующий волков объект был особью мужского пола, трёхлетнего возраста. У него была повреждена правая передняя нога. Рана загноилась, и личинки овода не давали ей зажить, доставляя животному сильную боль. А попавшая в рану инфекция спровоцировала серьёзный воспалительный процесс. Козёл уже не мог в полную силу ступать на больную ногу. Животное потеряло прежнюю скорость передвижения, которая являлась залогом его безопасности, и было обречено. Вопрос теперь стоял лишь во времени его обнаружения. Вот такую информацию получил мозг хищника, при этом волк не забыл о том, что потенциальная жертва, хоть и потеряла главное преимущество, будет до последнего вздоха бороться за свою жизнь, и догнать ее в горах будет нелегко даже в столь нездоровом состоянии. Для волка – совершенного охотника животного мира – это было так же очевидно, как и основной закон природы, гласивший: выживает сильнейший. Как и то, что с самого сотворения мира всё живое подчиняется инстинкту самосохранения.

После того, как хищники определили направление охоты, волчица решила немедленно начать преследование потенциальной жертвы. Она приготовилась сорваться в погоню и ожидала лишь знака от вожака. Однако хищник гнаться за козерогом почему-то не спешил, что вызвало беспокойство у его спутницы. Волчица не догадывалась, что в последний момент в мозг вожака поступила ещё одна немаловажная информация: среди прочих запахов, учуянных сенсорами обоняния волка, имеется особенный, на который необходимо обратить пристальное внимание перед тем, как решиться на погоню за больным животным. Это был запах лошадиного пота, и он мог означать лишь одно – поблизости от животных должен быть человек, который намного умней и коварней любого хищника, в том числе и представителей волчьего рода. Волк, как и всё живое, боялся встречи с человеком. Волчица же не была знакома с людьми, и запах лошадиного пота не испугал её так, как вожака, который, напротив, хорошо знал, с кем имеет дело. Поэтому теперь волк попробовал отыскать следы хозяина лошади, и лишь после принять решение по дальнейшему плану действий.

Вожак не ошибся. Следы копыт он обнаружил на другом склоне хребта, откуда в первый раз учуял лошадей. Здесь же, вынюхивая следы, он нашёл едва заметную тропу, по которой и передвигались кони. Он был знаком с этой тропой. Она простиралась по всей гряде горных склонов и вершин, беря начало в великих степях и заканчиваясь в котловине горячего озера. Волк остерегался этой дороги, потому что он не раз встречался на ней с людьми, которые шли по тропе с тяжёлыми вьюками, нагружёнными на верблюдов и лошадей. То были караваны с шёлком, сопровождаемые неторопливыми погонщиками. Волк сумел определить, что, в отличие от известных ему караванов, этот был особенным. Во-первых, лошади были налегке, без груза и лишь со всадниками. Во-вторых, волк уловил запах кованого металла с едва ощутимым привкусом человеческой крови. Запах закалённого железа волк хорошо запомнил. Когда-то, ещё в юности, он с несколькими молодыми хищниками напал на одинокого путника, который разрубил двоих из них напополам вот таким кованым металлом, после чего остальным пришлось позорно бежать. С тех пор волк осознал, что человек сильней него.

И те, кто сегодня прошёл по этой тропе, не были обычными погонщиками. Вожак интуитивно почуял, что эти люди были иного склада, иного характера. В воздухе чувствовалась их энергетика необычной силы, как у того одинокого путника, да и всадников было очень много.

«Что они здесь могли делать?» – как бы подумал волк. Эти всадники вспугнули стадо. А козероги за версту чуют опасность. Такие вот обстоятельства и подсказывали волку не торопиться с погоней. Возможно, что люди сами вели охоту за стадом. Поэтому вожаку предстояло решить – составить ли конкуренцию человеку, начав собственную погоню за больным животным, или удалиться в поисках другой добычи.

Волчица же не могла взять в толк, почему он медлит. Каждая секунда дорога, и надо начинать преследование! Она в нетерпении укусила его за ляжку. Волк искоса посмотрел на неё, всё ещё не решаясь открыть охоту.

Это была уже немолодая волчья пара, но она ожидала очередной выводок. Нагулявшись и вдоволь натешившись любовными играми, они ослабли и проголодались. Волчица уже почувствовала самое сокровенное для всего живого – в её утробе зарождаются детёныши, и это втройне обострило её инстинкты, в том числе и главный – сохранение рода. Бессознательное подсказывало ей, что она должна в этот важный период хорошо питаться, тогда выводок родится крепким, и у волчат будут все шансы выжить в суровых условиях гор. Именно эти обстоятельства заставили её взять инициативу на себя и, несмотря на опасность, исходившую от призрачных всадников, начать преследование. Самцу не оставалась ничего, кроме как подчиниться воле волчицы.

После беспрерывного бега по непростым горным склонам волк остановился, вновь поднял морду и принюхался, чтобы определить дальнейшее направление погони. Волчица, высунув язык, тяжело дышала. Дыхание её стало частым и прерывистым. Волк с сочувствием посмотрел на спутницу – та почти обессилила. Вожаку необходимо было форсировать охоту, чтобы поскорей накормить беременную самку. Но в таком состоянии, сейчас это сделать было нелегко… Волк, как и многие хищники, был приспособлен к трудностям любого порядка, и если у него не хватало прыти и присущей парнокопытным скорости в преодолении сложного горного рельефа, то этот недостаток с лихвой компенсировали феноменальная выносливость и изворотливый ум. В запасе у волка было ещё одно оружие, которым он и решил сейчас воспользоваться. Ведь ум хищника мог только ему известным способом, по каким-то только волчьему роду известным алгоритмам рассчитать время и место пересечения со своей жертвой в той или иной точке пространственной системы координат. Такие молниеносные расчёты под силу боевым самонаводящимся ракетам, каковыми, в сущности, и были, наверное, волки в дикой природе. Расчёт заставил их развернуться на 180 градусов, что могло бы привести в замешательство любого стороннего наблюдателя за погоней. А расчёт был прост. Волки должны обогнать козерогов и выйти им наперерез к скальному разлому, где, согласно рельефу местности, и должно было пройти стадо.

Они молниеносно пересекли узкую лощину и вышли на пригорок, от которого до скального разлома было рукой подать. Волки не сбавляли скорость. Расчёт оказался верным. Стадо проходило по краю пропасти, когда волки вышли ему во фланг. Промчавшись по отвесному склону, козероги почуяли хищников и ускорили бег. А вожак уже нацелился на выбранную жертву. Он точно знал, что одним из последних в стаде, буквально на пределе шло то самое – ослабевшее животное. Волк уже увидел его, почувствовал его. Козерог от невыносимой боли в хромой ноге сбавлял бег, и поступь его стала неуверенной. В глазах больного животного начинало темнеть, козел терял ориентиры. Дыхание прерывалось, он остановился, чтобы передохнуть. И в этот момент, пригнув голову к земле, волк достиг пределов досягаемости жертвы, а когда до неё осталось не более трёх метров, сделал смертельный для козерога прыжок.

Бедное животное не ожидало атаки. Клыки волка вонзились ему в шею и, словно лезвием, перерезали сонную артерию. Кровь хлынула из раны фонтаном, и хищник с вожделением впился в свою жертву. Наслаждаясь живительной влагой, он на какое-то мгновение в блаженстве забыл, что вслед за стадом идут люди. Волчица также стала в упоении разрывать теплую плоть бьющегося в агонии козерога. Вдруг до волка дошло, что поблизости могут оказаться всадники. Хищник осознал, что они со своей добычей находятся прямо на тропе, и по ней в скором времени должны пройти те самые люди и их лошади.

И он не ошибся – за его молниеносной атакой наблюдали с горы напротив. Люди, взяв под узду лошадей, осторожно ступали по крутой тропе, где любой шаг мог привести к падению в пропасть. Но идущие вперед были уверены в своих силах и продолжали без страха двигаться по едва заметной дорожке, которая в конечном итоге должна была привести их к месту, где волки терзали свой трофей. Наконец вожак почувствовал чужаков. Поставив лапы на убитого козла, он взглянул на отвесные скалы – и увидел на них вереницу приближающихся людей. Один человек посередине цепочки выделялся статью и одеянием. В глаза волку смотрел величайший завоеватель мира – Темуджин, сын Есугея. Хотя волку было всё равно, кто перед ним; сейчас его беспокоило лишь то, что пришельцы могли претендовать на его добычу…

Серый хищник тоже привлёк внимание Темуджина. Полководец был искренне изумлен молниеносным нападением волка на козерога. Остановившись, Темуджин обменялся взглядом со своим главным телохранителем в этом походе и произнёс:

– Ты видел, Джебе, эту атаку серого?

– Да, мой повелитель, – тот не меньше начальника удивился прыжку волка. В горах редко случалось своими глазами увидеть охоту хищников.

– Поразительно. Природа наделила их такими способностями, которые человеку и не грезились, – продолжал восхищаться Темуджин, не замечая, как за ним остановились все нукеры-телохранители его личной тысячи. – Вот так и мы должны всегда действовать в атаках. Внезапно, напористо и хитро, – заключил великий монгол и многозначительно посмотрел на Джебе.

– Несомненно, мой повелитель. Мы будем действовать так, чтобы у врагов не было наималейшего шанса, – ответил Джебе и в почтении склонил перед Темуджином голову, на которой красовался великолепный шлем военачальника непобедимой монгольской армии. Темуджин, прищурив глаза, попытался проникнуть зверю в душу. Ему было очень интересно понять, что чувствует сейчас хищник, увидев сразу столько людей. И надо было решить – продолжить путь, отдав добычу волков своим воинам или же подождать, пока волчица не насытится мясом козерога.

Темуджин почувствовал дух волка, который бесстрашно смотрел в его сторону, пока волчица большими кусками рвала мясо и с жадностью глотала. Зверь не боялся человека и, видимо, решил отстоять завоеванное добро.

– Как ты думаешь, если мы попытаемся отобрать его трофей, он его отдаст? – не отрывая глаз от волка, спросил Темуджин преданного Джебе.

– Не знаю, думаю, что перед человеком ему не устоять, – ответил десятитысячник.

– А я думаю, он не отдаст эту добычу.

– Почему, мой повелитель?

– Потому что у его волчицы не осталась сил, и она скорей всего ждёт потомство. Законы великого неба, мой дорогой Джебе. Всё живое подчинено одному – стремлению продолжить свой род. И если сейчас они уступят нам добычу, то волчица не сможет восстановить силы, и это создаст угрозу для их потомства.

– Вы правы, повелитель, – склонив голову, покорно согласился Джебе и добавил: – Всё живое стремится к жизни.

– Но при всём при том у животных есть одно отличие от нас, – подчеркнул Чингисхан.

– Отличие в чем? – осторожно осведомился Джебе.

– Они не подвластны таким человеческим порокам, как алчность, жадность, зависть. Им не ведомы такие чувства, как жажда власти и богатства. В этом они превосходят человека. И ещё я точно знаю – если мы сможем забрать у него добычу, то его свободу мы точно не сможем отнять. Поверь мне, Джебе, небо всем даёт свободу, и это самое дорогое, что может быть у человека и зверя на всём белом свете.

После этих слов Темуджин, сын Есугея замолчал. Немного подумав, добавил:

– И ещё, в отличие от нас, звери никогда не думают о том, чтобы стать бессмертными или хотя бы суметь продлить свою звериную жизнь.

После этих слов непобедимый махнул рукой, и кавалькада двинулась дальше, вслед за проводником. Расстояние между людьми и хищниками стало сокращаться. Кто-то из них должен был уступить другому… С приближением всадников волк, не упуская из виду волчицу, оскалил острые зубы. Хищник решил выступить навстречу людям и приготовился к схватке.

– Стойте, – скомандовал вдруг Чингисхан. Вереница конников, растянувшаяся по горной тропе в длинную колонну, остановилась.

– Что случилась, мой повелитель?

– Вот видишь, я был прав. Волк и не думает уступать нам дорогу.

Чингисхан не ошибся, волк был готов до конца защищать свою добычу и сразиться с любым, пока волчица не насытится свежим мясом. Он был намерен сразиться и с тем человеком, который продолжал наблюдать за ним и пытался проникнуть в его волчью душу. Вожаку было всё равно, что этот стареющий воин – сам великий Чингисхан, названный своим именем за беспримерные завоевания и непобедимость. Волку было безразлично и то обстоятельство, что великий гурхан, пытаясь заглянуть в его душу, тайно грезил о бессмертии, для чего и шёл через эти труднопроходимые горы в долину горячего озера, чтобы встретиться на его берегу с оракулом, ведающим секрет вечной жизни.

– Знаешь, Джебе, есть немало различных религиозных учений. Согласно индийской вере, которая называется буддизм, душа человека никуда не исчезает и может переселяться в различных животных. Как же называется этот процесс? – попытался вспомнить Чингисхан, наморщив лоб.

– Мне об этом ничего неизвестно, повелитель, – ответил Джебе.

– Вспомнил – реинкарнация. И если это так, то в прошлой жизни я точно был волком. Спросишь, почему? Мне часто снится сон, что я один из них. Джебе, если это так, кто знает, возможно, в этом звере живёт душа одного из моих павших воинов, или моего верного военачальника Мухали, а может быть, моего сына Джучи. Скажи, мой верный Джебе, может такое быть, чтобы наши души после смерти переселялись в животных?

– Мне трудно судить об этом. Но я твердо знаю – всё на земле совершается с позволения великого неба – Тенгри.

– Что же, Джебе, мы не будем тревожить волков и подождем, пока они закончат трапезу. Дадим им время для этого. Может, и впрямь душа бессмертна и способна переселяться куда угодно. Быть может, в этом волке – душа моего отца.

Вожак будто понял, что всадники Чингисхана не сделают без его позволения ни шагу, и незамедлительно присоединился к своей, расправляющейся с козерогом, спутнице. Чингисхан и его воины терпеливо переждали пир хищников. Для того чтобы насытиться, волкам много времени и не потребовалась. По окончанию пиршества серый зверь вновь пристально посмотрел в сторону Чингисхана. Их взгляды опять встретились. Несколько мгновений они глядели друг на друга, после чего пара хищников развернулась и удалилась прочь, оставив на пути следования монгольских воинов обглоданные кости.

Чингисхан дал знак Джебе, и вереница его людей двинулась дальше. До места назначения отряду Чингисхана оставалось преодолеть ещё один сложный перевал.

Правитель, потерявший сердце своего народа, потеряет страну.
Чингисхан

МЕЧ

    Впереди идущий проводник вдруг остановился у исполинской горной ели, которая, словно чудище из сказок, росла в расщелине заросшего тысячелетним мхом валуна. Проводник поднял правую руку, и вереница монгольских воинов, следующая за ним по едва заметной горной тропе, прекратила движение. Поднятая рука означала, что надо спешиться и пройти участок пешком, при этом жестко держать коней за узду, идти нога в ногу, чтобы ни один неверный шаг не вызвал камнепад.

Вместе с воинами спешился и Чингисхан. Сын свободных и просторных монгольских степей замер в ожидании дальнейшей команды проводника. Сейчас от провожатого зависел весь успех перехода, и Чингисхан, несмотря на свой статус, как простой нукер беспрекословно подчинялся отдаваемым командам. Кто-кто, а он знал, что в любом ратном деле строжайшая исполнительская дисциплина – это уже половина успеха. Все замерли в ожидании дальнейших указаний проводника. Но вожатый не спешил продолжать движение. Подойдя к огромному валуну, он посмотрел ввысь, на макушку ели, словно просил у неё совета. В голове он просчитывал степень риска прохождения такого числа людей с лошадьми через узкий проход над пропастью. Ведь он, проводник со стажем, не раз провожавший по этой тропе караваны с шелком, знал, что рано или поздно валун должен сорваться вниз и увлечь за собой и животных, и погонщиков. До сего дня проводник особо не задумывался над тем, когда всё случится. Ему хватало, что караванбаши исправно платили ему за то, что он просто указывал путь их караванам среди горных троп перевала Бедель. И если какой-нибудь караванбаши когда-нибудь сорвется в пропасть, проводника мало волновало. Он – человек, выросший в горах, будет точно знать день и час, когда камень, подточенный дождями, потеряет вековую опору и упадёт вниз вместе со своей елью. Но на сей раз он вел особый караван и потому сомневался. В караване не было вьючных верблюдов с крикливыми погонщиками. Этот караван состоял из тысячи монгольских всадников, костяк которых составляли выходцы из племени конуратов – личной охраны Чингисхана. Великий и непобедимый монгол всецело доверял соплеменникам своей матери Оэлун и жены Борте. Прирожденные воины отличались особой дисциплиной, силой, умом и преданностью. Они были способны вынести любые лишения и трудности. И если бы сейчас проводник допустил оплошность, его участь была предрешена. Поэтому он не спешил, тщательно выбирая безопасные тропы и просчитывая возможные риски. Ведь сам Чингисхан, великий джихангир – повелитель мира должен был перейти через перевал Бедель, чтобы попасть к священным водам озера Иссык-Куль. И путь в этом месте тянь-шаньских гор предстояло показать ему – Бекжану, сыну Каралая из кыргызского племени Бугучу. Великая честь выпала простому джигиту – проводить избранного в котловину горячего озера.

Спешившиеся воины замерли. Замерли и их кони. Внезапно, пока воины ждали команды продолжать движение, Чингисхан отчётливо услышал биение своего сердца. Тук-тук, тук-тук – громко и неустанно отсчитывало оно удары. Здесь, на высокогорье сердце старого воина работало на пределе. Чингисхана охватило неприятное чувство. Ему показалось, что сердце вот-вот разорвёт ему грудь и выскочит наружу. Чингисхан попытался мысленно успокоить его и обратился к нему, как к старому приятелю, ублажая тёплыми и нежными словами: «Успокойся, моё сердце. Мы с тобой пока не все земные дела успели сделать. Потому тебе рано уставать. Сколько тебе ещё предстоит биться, столько и мне совершить славных дел». И сердце будто вняло его словам, и ритм биения вновь стал размеренным и спокойным. «Почудилось», – подумал Чингисхан и тут осознал, что удары кажутся громкими из-за поразительной тишины. Он диву дался кратковременному затишью в горах, при котором можно было услышать не только биение сердца, но даже ход мыслей. Его поразило и то, что мысль вдруг приобрела зримые черты, стала по сути материальной, и её можно было ощутить. Это открытие заставило его пожалеть о том, что он не взял с собой в поход мудрейшего советника – Элю-Чу-Цая. Тот, наверное, нашел бы объяснение всему и смог бы рассказать, почему в горах животные и растения наполняет иной дух, они созданы из особой материи, в отличие от тех, что водятся в его родных монгольских степях. Немного подумав, Чингисхан решил, что здесь вообще всё по-другому, ибо горы – грозная сила, после чего вновь прислушался к тишине. В этот момент, пожалуй, он всем своим нутром почувствовал силу гор, проявлявшуюся здесь, на высоте, где воздух был разряжён до такой степени, что у отважных воинов носом хлестала кровь, и легкие судорожно сжимались от недостатка воздуха. Трудно дышать было и самому Темуджину, отчего ему захотелось опуститься на колени перед величественными вершинами.

Величие Тянь-Шаня давно поражало воображение Темуджина, сына Есугея. И сейчас, впервые стоя перед рвущимся ввысь небесным пиком, он понял, что для него, рождённого в степи, горы всегда останутся чуждыми и таинственными. Чингисхан безошибочно угадал, что от них вечно будет исходить невысказанная, скрытая угроза, и отвести ее не смог бы даже он. Мощь гор, начало гор, тайну гор постичь было трудно, они оказывались недоступными сознанию степняка.

Там, где он родился, всё было намного проще и понятней. Когда зацветёт та или иная трава, где и в каких изгибах и рукавах Керулена водится та или иная рыба, когда приходит сезон дождей, когда прилетает на зимовку та или иная птица… Здесь же, в горах даже погода меняется три раза на дню, и только здесь могли мирно сосуществовать все четыре времени года. Наверное, по этой причине к людям, рождённым и живущим в горах, у Чингисхана было особое отношение. Быть может, где-то в глубине подсознания он испытывал к ним почтение за то, что они были сделаны из особого материла, были крепки духом и телом. Вот и проводник, идущий впереди, наверное, такой породы. Чингисхан давно отметил, что шаги его были твёрдыми и уверенными. Сейчас провожатый даст команду, и они медленно, но верно пройдут этот сложнейший участок и окажутся на самом пике перевала. Тогда он, Чингисхан, наконец, сможет увидеть долину долгожданного озера Иссык-Куль. Но пока… Пока стояла дилемма: идти дальше по выбранному пути или же сменить его. И решение всецело зависело от проводника.

Чингисхан обвёл глазами своих воинов. Монголы были собраны, сосредоточены и, не смотря на трудность перехода, лица их не выдавали усталости. Однако элементы утомления не укрылись от взора завоевателя. Чингисхан подозвал к себе Джебе. Тот, преклонив колени, ожидал указаний.

– Слушай, Джебе, – степенно обратился он к воину. – Насколько я понял, это последний трудный участок, после которого начнётся спуск в долину, где расположено озеро и куда мы держим путь.

– Да, мой повелитель.

– Почему проводник так долго ждёт?

– Здесь тропа проходит рядом с пропастью, а у того огромного валуна проход ещё больше сужается. Проводник думает, что валун может сорваться вниз и вызвать камнепад…

– И вы не идёте дальше, потому что боитесь, что в пропасть могу упасть я, – не дав закончить мысль военачальнику, Чингисхан строго посмотрел на Джебе, потом продолжил: – Мой верный Джебе, мы с тобой столько прошли вместе. Ты знаешь своего повелителя. Слушай меня внимательно, только ты ведаешь, зачем мы идём в долину горячего озера. Вели проводнику не страшиться, ведь не впервые проходит он по этим горным тропам, немало провёл он по ним караванов с китайским шёлком. Надо спешить, ибо воины притомились – им нужен отдых. Вели проводнику не бояться.

– Слушаюсь и повинуюсь, мой Джихангир, – поспешил Джебе исполнить указание своего предводителя, но не успел. Проводник, как будто почувствовав, принял решение без приказаний Джебе. Взмахом руки он подал знак продолжить движение. Воины, прижавшись к отвесной стене, крепко ухватив лошадей за узду, неспешно, по одному, стали проходить опасный участок. Чингисхан тоже двинулся вперед, вслед за ним последовал Джебе, ведущий на поводу лошадь правителя. Повелитель мира степенно подошел к валуну. Тропа здесь действительно была узкой, и пройти её можно было, лишь вплотную прижавшись к отвесной стене. Одно неверное движение могло спровоцировать обвал. Чингисхан в душе просил помощи Тенгри и, положившись на Небо, спокойно пошел по узкой тропе. В отличие от своих нукеров, он не стал вжиматься в стену. У Джебе замерло сердце. Чингисхан решил остановиться на самом опасном участке – прямо напротив исполинской ели и посмотрел вниз, в пропасть. Наблюдавший за ним с другого конца участка проводник от страха закрыл глаза и взмолился всем богам, которых только знал. Чингисхан стоял в таком положении несколько мгновений. Ему хватило этой короткой передышки, чтобы почувствовать состояние высоты. И он был потрясен этими ощущениями. Стоя над пропастью, он осознал, насколько хрупка жизнь человеческая. «Один раз оступился – и твои кости на дне пропасти. Так и в жизни – один неверный шаг – и ты на дне», – подумалось ему. Чингисхан в этот момент вспомнил отца. Веря законам гостеприимства, неукоснительно соблюдавшимися народами степей, он, отведав угощения «радушных» хозяев татарского племени, был подло отравлен. «Жизнь – это тонкая нить над пропастью. Сила человека заключается в том, чтобы удержаться на этой ниточке и не упасть на дно её», – завершил свои размышления повелитель и твердой, уверенной поступью прошёл дальше, расставшись с бездной. Вскочив на лошадь, которую подвёл к нему Джебе, он продолжил свой путь. Теперь воспоминания об отце и семье долго не будут отпускать его, так всегда бывает. И, как ни печально, это признаки недалекой дряхлости. Ведь не зря говорят знающие люди, что первая примета стареющего человека – тяга к воспоминаниям. Покорителю мира было о чём вспоминать, и, прямо в седле, в течение этого неспокойного перехода его захлестнули думы.

После смерти отца Эсугея – главы рода, его семье пришлось пережить многое, о чём Чингисхан всегда вспоминал с болью в сердце. Великая женщина – его мать Оэлун, став вдовой, сделала невозможное – сумела сохранить семью и детей после самого страшного, что могло случиться с ними в степи. От них, изгоев, отвернулась всё вольное сообщество. Как правило, семьи, подобные им, были обречены, ибо только проживание в племени гарантировало жизнь. И Темуджину, в девять лет, по прихоти коварного соплеменника Торгутая была уготована нелегкая ноша – отверженность. Каждый день в те времена он просыпался с одной мыслью – как сегодня выжить и стать при этом сильным. Были дни, когда они с матерью радовались уже тому, что просто встретили утро.

В это тяжелое время всё его существо было подчинено одной цели – остаться в живых и вернуть семье былую славу отца – потомка хана Амбагая. И кто может знать, кем бы он был сейчас, если бы отец был жив! Этот вопрос он не раз задавал себе в последние годы. На пике славы он осмелился как-то спросить об этом у матери. После недолгих раздумий она ответила: «Если бы он был жив, ты не стал бы тем, кто ты есть. В жизни случается так, что родители неосознанно отдают свои жизни за детей, чтобы те когда-нибудь возвеличили себя и предков. Такова цена твоей славы, мой сын, такова мудрость жизни». Вспомнив слова матери, Чингисхан невольно подумал – что было бы лучше для него, и какой выбор он сделал бы сейчас: объединение монголов, с которыми он смог покорить мир, или спокойствие рядом с живым отцом? На этот вопрос ответа не найти – тяжело вздохнул мыслитель. Все в руках провидения. А сейчас надо идти… И после невольных раздумий Чингисхан ещё раз отметил, как непросты в горах и дороги, и мысли. «Без дороги человек – не человек. Он повсюду ищет её. И если где-то дороги нет, то он сам проложит её там, где, казалось бы, это сделать невозможно. А дороги нужны для того, чтобы не стать одиноким. Ибо не должен быть человек одиноким по определению своему». После этого покоритель мира посмотрел с гордостью на вереницу непобедимых воинов и продолжил путь с мыслью о скорой встрече с оракулом, который, по рассказам купцов из Семиречья, знает секреты вечной жизни и может дать Чингисхану бессмертие.

По преданию, старик этот жил тысячи лет на берегу Иссык-Куля, куда и направлялся сейчас великий и непобедимый. Почти никто из окружения Чингисхана об истинных целях данного похода не догадывался. Многие недоумевали, зачем великому, но немолодому джихангиру нужен был этот переход через Тянь-Шань. В тайну был посвящен очень узкий круг людей, в том числе Джебе. Сам Джебе не раз уже видел загадочное горячее озеро. Это было при жизни старшего сына Чингисхана – Джучи, когда братья пришли покорять Семиречье. Чингисхан услышал об озере от сыновей. В восторге после успешного похода они рассказали ему и матери об этом удивительном месте, вдоль которого проходил Шёлковый путь. Тогда же Чингисхан узнал, что на берегу озера живёт какой-то оракул – предсказатель будущего, хранитель секрета вечной молодости. Властелин мира уже тогда особо отметил этот рассказ сыновей. И теперь, когда годы пошли на убыль, жажда познания секретов вечной жизни подвигла его пересечь тянь-шаньские горы и встретиться с оракулом. Разумеется, он мог бы приказать, чтобы старика доставили к нему в ставку. Но поговаривали, что оракул был стар и перехода через Тянь-Шань не выдержит. Поэтому Чингисхан решил сам навестить загадочного старца.

Основной путь остался позади, вместе с пропастями гор Ала-Тоо. Так эти горы называл проводник. Отряд, во главе самим джихангиром, в этот момент стоял на самой высокой точке перевала Бедель. Здесь круглый год лежал снег. Солнечный свет, отражающийся от него, больно бил в глаза – так и ослепнуть можно. Чтобы избежать слепоты, воины соорудили из конского волоса маски, которые хоть как-то предохраняли глаза. Сам Чингисхан обходился без этого приспособления. Лошадь джихангира, утопая в снегу, шла вперёд, пока не зарылась в него по самую грудь. Прикидывая, хватит ли ей сил выскочить из сугроба, лошадь зафыркала и замотала головой. Чингисхан похлопал ее по шее, и это придало ей уверенность. Лошадь собралась и, как посланец тетивы монгольского лука, одним махом разорвала снежные путы, выпрыгнув на сухую площадку, где и замерла. Замер и всадник – покоритель вселенной Темуджин, сын Есугея. Замерли и нукеры вместе с военачальником Джебе-нойоном. От увиденного у них перехватило дух. Их повелитель стрелой взлетел на вершину и, как каменное творение божественного скульптора, застыл там вместе с лошадью. Это было как откровение – когда пред взором Чингисхана, в низине, во всём великолепии предстало заветное озеро. Задержав дыхание, владыка мира стоял на высочайшей вершине из всех, на которых он когда-либо побывал. Впервые он пожалел, что не может, как сказочный зверь, одним прыжком достичь увиденного и поглотить его. Эта вековечная красота смогла бы, наверное, поднять его дух на недосягаемую высоту и сделать бессмертным. Великий воин замер, понимая с сожалением, что просто так бессмертие не даётся никому. Ему стало больно и обидно, что властелину вселенной такая красота никогда не пожелает подчиниться. Он уйдет, а она будет жить тысячелетиями.

Бессильный перед вечностью, он посмотрел выше гор – на владения Тенгри, потом перевел взгляд на озеро. Джихангира поразило, что Иссык-Куль сливается с небом. Обрамленная по краям высокими горами гигантская чаша была полна божественного нектара, и его непостижимая синева завораживала владыку мира. Все это задело тайные струны его души.

– Слушай, Джебе, это то озеро, о котором мне рассказывали вы с Джучи?

– Да, повелитель, то самое озеро, и оно называется Иссык-Куль – Горячее озеро.

– Какое великолепие, словно небо в чаше, — тихо молвил Чингисхан и продолжил созерцать панораму. Прошло немного времени. С доброй улыбкой он взглянул на воина.

– Джучи был прав, мой верный Джебе, это стоило увидеть, – сказал он и снова погрузился в нескончаемые думы о вечном. Стоя у подножий вечных ледников, Чингисхан всем своим нутром ощутил особое восприятие времени в горах. Здесь оно течет по своим законам. В горах каждый шаг – часть борьбы, и здесь выживает только сильнейший.

– Слушай, Джебе, кто сейчас проживает на этой земле? Элю-Чу-Цай говорил, что здесь когда-то бывал сам Искендер Двурогий.

– Мой владыка, это правда. Тут ступала нога величайшего до тебя воина. После похода через эти места здесь остались и живут потомки персидской знати, построившие на берегу озера город Барсхан. Сейчас в нём живут ремесленники, в том числе прекрасные кузнецы, которые куют крепкие и острые мечи для твоих непобедимых воинов.

– Но как их предки оказались во власти Искендера?

– Среди них были принцы, которых Двурогий взял в качестве заложников, дабы персы не могли поднять бунт после его ухода. Кода он достиг подножий Тянь-Шаня, они стали ему обузой. Искендер не стал обременять армию во время тяжелого перехода в Индии и оставил их на берегу озера.

– И те построили здесь город Барсхан?

– Да, мой повелитель. Они назвали его «Городом потомков персидских ханов — Парсхан». А вокруг, в горах и предгорьях живут кочевники – племена кыргызов.

– Да, Джебе, Искендер был великий воин. Далеко ступала его нога. И даже здесь он оставил следы своего величия.

Чингисхан, после слов признания достоинств великого предшественника – Александра Македонского, гордо выпрямился в седле и зычно прокричал:

– Слушай мою команду! В два перехода мы достигнем северной стороны озера, где разобьем лагерь. Местных жителей не трогать, их поселения обойти стороной.

Перед Джебе снова был Чингисхан, великий кочевник и покоритель мира.

– Слушаю и повинуюсь!

Джебе с проворностью юного нукера вскочил в седло и дал знак начинать спуск.

Уже через сутки, то есть за один переход, передовой отряд Джебе-нойона раскинул походный шатер повелителя на мысе на северном берегу Иссык-Куля. Уже на закате, после прибытия Темуджина с основным отрядом во временной ставке запылали костры. Спешившись, Чингисхан не сразу вошёл в шатёр. Он любовался закатом и отметил, что горы – вечные стражники этого края. Войдя в шатёр сам, он пригласил войти и туда и Джебе.

– Ну, присаживайся, мой верный воин. Отведаем пищу вместе. Ты устал не меньше меня после такого перехода. Не легки эти горы, по которым ходят купцы с шелком.

– Усталость меня не тревожит, мой повелитель. Если прикажете, я готов пройти ещё десяток таких перевалов.

– Так уж и десяток? – добродушно усмехнулся Чингисхан. – Мы с тобой уже не молоды. Где те дни, когда мы могли три дня скакать без устали и появиться там, где нас никто не ждет?

Но в душе Чингисхан знал, что если он прикажет Джебе, воин пройдёт и больше десяти перевалов. Его преданность и дисциплина не раз были проверены за долгие годы ратных дел. Немного поразмыслив, пока Джебе устраивался рядом с ним, непобедимый продолжил:

– Не обижайся моей насмешке. Наверное, я смеюсь над собой. Старость настигает меня.

– Мой повелитель. Не говори так. Рано о старости думать.

– Не надо меня успокаивать. Мы, как и все остальные, являемся рабами времени. Ведь и ты стареешь. И твои глаза не так остры, как прежде, когда ты за сто шагов из лука попадал в серебряный дирхам. Скажи мне честно, ты чувствуешь старость?

– Может быть, это и правда, но моё сердце, которое истинно предано тебе, всё ещё молодо.

– Сердце, говоришь? Оно никогда не стареет. Ну, да ладно, приступим к трапезе. Не будем думать о времени, от него всё равно не скроешься.

Подали вареную баранину. Выбрав кусок пожирнее, Чингисхан передал его Джебе, который в почтении принял его обеими руками. Чингисхан взял себе другой кусок, и два ветерана бесконечных битв, умело орудуя небольшими ножами, стали неторопливо насыщаться. Трапеза сопровождалась кумысом. В шатёр вошел нукер с кувшином тёплой воды, и они так же степенно омыли руки. Ужин завершился, пришло время мудрости.

– Твое слово, мой верный Джебе. Давай поговорим о том, зачем мы проделали этот нелегкий путь. Вы нашли оракула? Где он сейчас?

Джебе не сразу ответил на вопрос Чингисхана. Повелитель почувствовал что-то неладное.

– Ты почему молчишь, вы его не нашли?

– Нашли.

– Так и что с ним?

– Мой повелитель. Прискорбная весть…

– Говори, не томи.

– Старец, которого мы искали, умер неделю назад, его уже похоронили.

– Как умер? – удивился Чингисхан. – Он не мог умереть.

– Увы, великий и непобедимый. Так случилась, и ничего не поделать. – После этих слов Джебе склонил голову, чтобы не смотреть в глаза повелителю.

– Ради неба, какой он тогда оракул, знающий тайну вечной жизни? Получается, всё – обман. И стоило нам тратить столько времени и сил, чтобы взглянуть на его могилу, – прошипел он со злостью. Глаза Чингисхана налились кровью.

– Почему ты сразу мне не сказал об этом? Мы здесь с тобой неспешно трапезничаем, а подлый старик покинул этот мир.

– Мне не хотелось портить ваш ужин, – ответил Джебе и замолчал. В такие минуты Чингисхану лучше было не перечить.

– Я сотру с лица земли все, что связано с этим самозванцем, – прошептал великий кочевник и, сжимая кулаки, вышел из шатра. За ним последовал Джебе и воины с факелами. Чингисхан подошел к озеру и, постояв с закрытыми глазами, в сердцах заговорил:

– Почему так случилось, что старик умер, почему?

Потом посмотрел на Джебе и строго спросил его:

– Где жил этот самозванец?

– Недалеко – там, на мысе. Вон в той кибитке, – поспешил ответить Джебе, указывая ему рукой на запад. В свете лунной дорожки, которая вела к мазанке, Чингисхан увидел её силуэт.

– Здесь жил оракул? – удивился Чингисхан. Злость его, как и недоумение отступили. Он не ожидал увидеть столь убогое строение, в котором мог обитать знаток секретов вечной жизни.

Неожиданно Чингисхан услышал голос. Где-то там, вдалеке были люди… Джебе, уловив мысль воина, глазами указал ему, куда смотреть.

В двадцати метрах от мазанки, где ласковые волны Иссык-Куля плескались о небольшой валун, сидел мальчик лет десяти-двенадцати. Почти воин – но еще нет. Он, раскачиваясь, зычным голосом распевал что-то из народных сказаний. И, похоже, появление вооруженных людей его совсем не интересовало. Чингисхан направился к мальчику. Только теперь непобедимый заметил, что у ног подростка лежала большая чёрная собака. Глаза её были закрыты. Мальчик же, не замечая приблизившегося к нему Чингисхана, продолжал пение, которое, вроде бы, повествовало о каком-то герое. Юный сказитель был отрешен от реальности, казалось, он пребывал в трансе. Временами мальчик взмахивал руками, словно находился с мечом на поле брани. Его взор то светлел, то мрачнел. От мальчика исходила небывалая энергетика, и это заворожило Чингисхана.

Вскоре повелитель будто бы впал в гипнотическое состояние. Ему показалась, что на берег налетела буря с проливным дождем. В толще темной воды он вдруг увидел великую битву, конную атаку, услышал лязг оружия, крики обреченных. Ему казалось, что он, насквозь промокший, стоит посреди сражения. Сердце бешено колотилась. Ему было знакомо это состояние. Его можно было испытать только тогда, когда на разгоряченной лошади врываешься в самую гущу сражения. Это было острейшее из чувств, когда-либо испытанных воином. В какой-то момент Чингисхан понял, что это лишь видение, а сам он по-прежнему стоит на берегу теплого озера, у хижины покинувшего мир оракула и слушает какую-то легенду из уст неизвестного мальчика. После своеобразного погружения Чингисхан оказался в поту, будто после настоящей битвы. Мальчик тем временем продолжал свой сказ.

– О чём он рассказывает? – спросил тихонько повелитель монголов, всё ещё оставаясь во власти странного видения.

Джебе ответил не сразу. Когда-то в Семиречье воин слышал у кыргызов что-то подобное. То было народное сказание о великом герое прошлого.

– Сказание о воине Манасе, – ответил Джебе, поразмыслив.

Чингисхан порылся в памяти, но не нашел ничего, кроме какого-то странного, едва уловимого ощущения знания. Может, отголоски прежних жизней?

– Кто такой этот Манас? В чём его сила? Кажется, я слышал о нём что-то?

– Это славный кыргыз. Он был защитником народа и своей земли. Но главная его заслуга в том, что он собрал сорок кыргызких племен под единое знамя и сделал кыргызов непобедимыми.

– Да, кыргызы славные воины. Тебе ли не знать об этом, Джебе.

– Ты прав, великий, это свободолюбивый и гордый народ, как эти горы.

– И сказание о Манасе действительно завораживает. Он и вправду был героем, который заслуживает уважения.

Вдруг мальчик остановил сказание, посмотрел на Чингисхана и громко заплакал.

– Ты чего ревешь? И кому ты рассказываешь про Манаса?

Мальчик ответил не сразу. Всхлипывая, он посмотрел на воинов с факелами и тихо промолвил:

– Я плачу, потому что мне так не хватает деда! А про Манаса я рассказываю потому, что дедушка любил слушать меня. Его душа рядом, и он слышит меня. Я очень скучаю по деду, он был таким хорошим.

– Сказание о Манасе длинное?

– Очень. Настоящие манасчи могут рассказывать о его подвигах трое суток подряд.

– Воистину это народное творение удивляет меня, если ты говоришь правду.

– Я не умею лгать. Когда вырасту, хочу стать настоящим сказителем, тогда я смогу восхвалять Манаса столько дней подряд, сколько у меня хватит сил не спать.

После этих слов мальчик смахнул с глаз слёзы, словно это были капли прибоя, и спрыгнул с камня. И воин и нет, вновь отметил про себя Чингисхан. А юноша просто спросил его:

– Вы – Темуджин, сын Есугея?

– Да. Откуда ты знаешь меня? – Вопрос был почти риторический. Повелитель вселенной знал, что эта встреча – неспроста.

– Дедушка говорил мне, что вы придете сюда.

– А где твой дедушка и кто он такой, если знает то, чего ещё не случилось? Наверное, молва обо мне летит быстрей моих коней.

– Мой дедушка покинул нас, и мы его похоронили.

– Так твой дедушка и есть оракул? – сверлящим взглядом посмотрел Чингисхан на мальчика.

– Да, уважаемый Темуджин, – просто ответил мальчуган и почему-то с выражением большого сострадания посмотрел на пса, который никак не отреагировал на появления чужаков и продолжал лежать. – Собака тоже умирает.

– А чья это собака? – теперь только обратил внимание на неё Чингисхан. – И отчего она умирает?

– Это наша собака, она очень любила дедушку. Когда он умер, она перестала кушать и лаять. Наверное, ждёт его, тоскует.

– Может быть, ведь собаки за долгие годы привязываются к хозяину. Но ты мне скажи, мальчик, от чего умер твой дедушка?

– Я не знаю. Наверное, от старости.

– И насколько он был стар?

– Об этом никто не знает. Может быть, ему было тысячу лет.

– И этому можно верить?

– Не знаю, так говорили в округе.

– А сам-то он что говорил по этому поводу?

– О своём возрасте дедушка никогда ничего не говорил.

– Я смотрю, ты смышленый мальчик. – Чингисхан перевел взгляд на Джебе, стоявшего на почтенном расстоянии, и обратился к нему: – Как думаешь, Джебе, можно верить этому мальчику или нет? – и, не дождавшись ответа, продолжил: – Ну, расскажи, сам-то ты кто будешь?

Мальчик не сразу ответил на этот вопрос. Поразмыслив, как взрослый, он вытер опухшие глаза рукавом грязного кафтана, встал и с гордостью произнес:

– Я Тынар, сын Алтана из племени конуратов.

– Так ты – мой племянник, получается, – усмехнулся Чингисхан, потом с почтительной интонацией добавил: – Моя мать из твоего племени. А вот эти воины – твои соплеменники, – указал он на отряд телохранителей, плотно оцепивший место, где великий вел беседу. Мальчик без тени страха посмотрел на вооруженных людей, которые стояли, не шелохнувшись, и были готовы в любой момент защитить своего предводителя.

– Они тоже великие воины, как и ты? – спросил он у Чингисхана, который, подобно собеседнику, оценивающе разглядывал своих верных нукеров.

– Да, они такие же великие, как и я, – с гордостью ответил, наконец, Чингисхан, и ни один мускул в этот момент на лицах телохранителей не дрогнул от услышанного. Но было видно – и это не ускользнуло от взора правителя, – что им было приятно слышать такие слова из уст самого джихангира.

– А как ты к старику прибился, ведь ты, насколько я понял, не родной ему, пришлый? И откуда ты про меня столько знаешь? – продолжил свои расспросы Чингисхан.

– Я был невольником купца из города Кашгар. Он забрал меня за долги нашей семьи. Отец рано умер и не смог выплатить долг. Когда караван проходил среди этих мест, я сильно захворал, и меня бросили здесь, чтобы я не стал обузой. Местные жители нашли меня умирающим и отнесли к старику. Он выходил меня, за что я ему бесконечно благодарен. Выздоровев, я остался у него и до последних дней помогал готовить различные лекарственные настои из горных трав. Дедушка лечил людей и умел предсказывать будущее. Теперь его нет, и я не знаю, что мне дальше делать. – После этого короткого рассказа о себе мальчик замолчал. На его глаза навернулись слёзы, и он, посмотрев на собаку, которая уже не подавала признаков жизни, сообщил:

– Собака умерла!

Это известие поразило повелителя вселенной. «Животное умерло от тоски по человеку. Разве такое бывает? Что же это за чувство такое, когда зверь ради человека готов пожертвовать своей жизнью? Это точно не любовь, ведь животные не умеют любить. Но это больше, чем преданность. Так что же это такое?» – подумал Чингисхан, потом неизвестно к кому обратился:

– Что могло заставить эту чёрную собаку превознести жизнь старика выше, чем свою собственную?

Он знал, что не найдёт ответа, и просто спросил мальчика, как будто разговор шел о человеке:

– Скажи, Тынар, каким был этот пёс.

– Он был умным, верным и смелым. Однажды он спас меня от двух волков, – поспешил ответить мальчик.

– Эта собака по праву заслуживает почтения, – сказал Чингисхан. Потом с уважением, как к равному, посмотрел на мальчика, который всё больше и больше начинал ему нравиться, и сказал: – Настоящая верность друга – это больше, чем любовь. Надо ценить её и дорожить ею, словно это твоё самое большое богатство.

– Вам лучше знать, великий Чингисхан, – словно взрослый, ответил Тынар и замолчал.

Мальчик чем-то напоминал Чингисхану его самого. Человек, испытавший бремя рабства и потерю отца, знает цену жизни и свободы. Видимо, это способствовало ранней зрелости мальчика. «В будущем его ожидают славные дела. По крайней мере, из него выйдет достойный человек», – с такой мыслью Чингисхан продолжил беседу с ним.

– Слушай, Тынар, раз ты знал, что я приду сюда, может, тебе старик ещё что-нибудь рассказал обо мне?

– Да, рассказал, скорее, просил передать.

И снова Чингисхан был поражён откровением мальчика. Прищурив левый глаз, он тихо, почти шепотом, но властно спросил: – И что же просил передать мне всезнающий старик, который, не дождавшись меня, поспешно покинул этот бренный мир?

– Он просил передать… – мальчик вдруг замолчал. Вокруг всё сразу стихло. Лишь волны по-прежнему бились о берег.

– Ты чего умолк? – спросил его Чингисхан и понял, что мальчик желает остаться с ним наедине. Правитель сделал знак Джебе, и тот отвёл своих людей подальше. После того, как воины отошли на почтительное расстояние, мальчик продолжил:

– Так вот, дедушка просил передать вам следующие слова, – Тынар снова замолчал и, почесав в затылке, продолжил: – Он сказал, что скоро сюда придет великий воин по имени Темуджин. Себя он назовёт Чингисханом. К этому времени меня уже не будет. Передай ему следующее: «Оглядывайся назад и помни, что ты – человек».

– И это всё, что передал твой дед?

– И ещё он сказал: «Нельзя найти то, чего нет».

Прошло долгая пауза, пока разум Чингисхана постигал послания старика. Стремительно стареющему воину стало ясно, что на этом разговор между ним и Тынаром, у которого всё было впереди, окончен. Вдруг великому монголу подумалось: если бы ему, чтобы продлить жизнь, предложили выбор: поменяться местами с этим мальчиком, отдав ему взамен свою славу, и стать молодым и безвестным, или же завтра умереть старым и беспомощным, но со славой героя степей, что бы он выбрал?.. Ответа на этот вопрос у него не было.

Чингисхану от таких мыслей вдруг стало грустно и захотелось побыть одному. Ему ещё предстояло осмыслить послания оракула. Ведь в них таилась разгадка многих тайн. Он похлопал мальчика по плечу и сказал:

– Тынар, ты славный юноша. Если пожелаешь, я возьму тебя с собой. Ты будешь служить мне, как служил старику. Подумай и завтра дай ответ.

– Для меня будет большая честь служить вам, Темуджин, – в глазах мальчика загорелось отражение факелов.

– Тогда, до завтра, мой юный друг, – похлопал он мальчика по другому плечу. – Ты славный представитель племени конуратов. Твой отец мог бы гордиться тобой. Я думаю, что у тебя всё впереди, и ты станешь достойным человеком в этом мире.

После этих слов Чингисхан повернулся и пошёл в сторону шатра. Ему больше не о чем было говорить с мальчиком. Но не успел Чингисхан пройти и десяти шагов, как его окликнул Тынар.

– Темуджин, Темуджин, извините меня великодушно! – Давно его не называли по имени. Так к нему обращалась мать и самые близкие люди.

– Слушаю тебя, Тынар, ты что-то ещё хотел сказать? – обернулся Чингисхан.

– Ваши люди помогут мне закопать Кумайыка? – просто спросил мальчик у властелина вселенной.

– А кто это? – удивился Чингисхан. Имя не было ему знакомо.

– Так звали нашу собаку.

– Ах, да! Я велю своим людям помочь тебе, – голос Чингисхана прозвучал сдавленно и как-то опустошенно. Он посмотрел на мёртвую собаку и добавил: – Верность всегда должна быть вознаграждена. Только животные могут быть такими преданными. Жаль, что люди не всегда могут быть таковыми.

На этом закончился их разговор, и Чингисхан в сопровождении телохранителей удалился в свой шатёр в больших раздумьях.

В походном покое Чингисхана потрескивал арчовник, пламя костра медленно пожирало его, наполняя шатёр теплом и приятным ароматом можжевельника. Огонь поддерживался нукером, который подкладывал дрова, как только костёр терял свою силу. Рядом с огнем на невысоком ложе лежал Чингисхан. Он не спал, и взгляд его был устремлён на играющие блики огня, которые отражались в его зрачках. От огня исходила приятное тепло, оно навевало нескончаемые думы.

Сегодня для Чингисхана стало очевидным, что старик действительно обладал даром предвидения. Ведь не мог же мальчик, при всех своих достоинствах, знать о его визите. Снова и снова он возвращался к разговору с Тынаром и убеждался, что молва не врала насчет старика. Вот только одного Чингисхан не мог понять. Если старик знал секрет вечной жизни, почему он позволил себе покинуть этот мир? От таких раздумий Чингисхану не спалось. В последнее время его вообще часто мучила бессонница. Врачеватели говорили, что это – всего лишь переутомление, и ему необходимо больше отдыхать. Но старый воин склонен был считать по-другому. Он вычислил простую зависимость между сном и бессонницей. Продолжительность сна человека зависит напрямую от продолжительности его жизни. Чем больше ты живешь на этом свете, тем короче становится твой сон. Возможно, причиной бессонницы Чингисхана могло послужить и то, что его длинная и насыщенная жизнь давала много пищи для размышлений. Думы о ней укорачивали время сновидений.

Продолжая думать о послании старика, он невольно прислушивался к шуму прибрежных волн, который был слышен в шатре. Шум прибоя где-то успокаивал Чингисхана, а где-то давал пищу для новых размышлений. Чингисхан, напрягая слух, пытался угадать, какого размера волны. Но так нельзя было определить их величину… Судя по мягкому звуку, они были невелики. Чингисхану вдруг подумалось: вот из такого малого волнения образуется шторм. Из маленького дуновения – буря. Так и люди. Одни, словно буря, врываются в эту жизнь, клокоча и бурля, они неустанно идут к своей цели, оставляя после себя славу героя. Другие же проживают жизнь размеренно и степенно, после чего спокойно уходят на покой. Не это ли имел в виду старик в своем послании?

Засыпая, Чингисхан снова вспомнил отца, образ которого хранил в своей памяти как символ одержанных и будущих побед. Ему вдруг представилось, что он бежит по степи навстречу отцу, а тот идёт к нему пешком. Но сколько бы они ни стремились друг к другу, они не могли приблизиться даже на один шаг. И маленький Темуджин от бессилия кричал: «Отец, отец, не уходи…»

Похоже, он все-таки уснул, и ему привиделось, что от озера к его шатру идёт белобородый старец с чёрной собакой. Чингисхан хотел было подняться и встретить гостя, но почему-то у него не оказалось на это сил. Он так и остался на ложе. Тем временем старик приблизился к шатру и, оставив собаку на пороге, вошёл.

– Здравствуй, Темуджин, – как со старым знакомым, поздоровался старик с Чингисханом.

– Откуда ты меня знаешь, старец? – сдавленный голос вырвался из груди Чингисхана.

– Я тебя ждал, но не дождался, – спокойно ответил старик и многозначительно посмотрел прямо в глаза правителю.

– Ты – оракул, – великий монгол понял, кто почтил визитом его шатёр, и снова попытался встать. На этот раз силы частично вернулись к нему, и ему с трудом удалось это сделать. На ватных ногах, пошатываясь, он приблизился к старику и, заглянув ему в глаза, увидел, что они были небесно-голубого цвета. Это удивило Чингисхана.

– Ты есть, или это мой сон?

– Я – есть, а быть может – и нет.

– Почему у тебя, старик, глаза голубые, как небо, и глубокие, как воды Иссык-Куля? – Чингисхан продолжал задавать старику вопросы, не замечая, что шатра уже нет, а сами они оказались на берегу озера. Собака, тут как тут, подбежала к хозяину и, лизнув ему руку, улеглась у его ног. Оракул, нагнувшись, погладил собаку по голове и спокойно ответил собеседнику:

– В моих глазах отражается цвет этого священного озера, – показал старик рукой на широкие просторы Иссык-Куля. – А глубоки они потому, что в своей жизни многое пришлось мне повидать и хорошего, и плохого. Правда, Кумайык? – старец почему-то обратился к собаке, словно той были известны все тайны жизни оракула. Кумайык, будто понял, о чём спросил его хозяин, утвердительно кивнул, закрыл глаза и положил голову на лапы. Чингисхан, внимательно вглядевшись в пса, заключил:

– Слушай, старик, мне знакома твоя собака. Но ведь она умерла, как и ты, – он перевёл взгляд на старика и спросил: – Вы призраки? Отвечай, старик! Куда все подевались? Я не вижу своих воинов, и где мой шатёр? Отвечай! Почему ты не дождался меня?

Старик не спешил отвечать на вопросы, которые сыпались градом. Он пристально смотрел вдаль, в сторону озера, и чуть погодя произнёс:

– Сколько в жизни вопросов, столько и ответов быть должно.

– Ты точно призрак?! И собака твоя – призрак?! – Чингисхан попытался было схватить старика за руку. Но это у него не получилась.

– Ты прав, мы – всего лишь твоя иллюзия. Но не пугайся, ведь и сама жизнь – иллюзия. Мир существует, пока есть ты. Когда не станет тебя, не станет и этого мира. Не бойся покидать его.

– Мне нечего бояться в этом мире.

– Но ты – покоритель вселенной – боишься смерти.

– Боюсь, как и все. Я ведь человек… Зачем ты явился ко мне, старик? Терзать мою душу? Что тебе от меня нужно, раз ты уже покинул этот бренный мир?

– Опять много вопросов. От тебя мне не нужно ровным счётом ничего.

– Так ты можешь мне помочь? – в голосе Чингисхана послышались нотки надежды.

– Думаю, в том, о чём ты меня собираешься просить, я не смогу помочь.

– Так какой ты тогда оракул, знающий тайну вечной жизни?! – в сердцах вскричал Чингисхан. – И стоило мне тащиться сюда, чтобы услышать твои поучения, которые не стоят и ломаного гроша! Ты ответь мне на один вопрос. Знаешь ты эту тайну или нет?

– А кто тебе сказал, что мне известна эта тайна? – удивился настойчивости собеседника старик.

– Мне сказали знающие люди.

– Они просто хотели дать тебе надежду, Темуджин, и сказали тебе то, что хотели услышать твои уши. Запомни, ничего вечного нет, кроме времени.

– Слушай, старик, если ты дашь мне эликсир бессмертия, то я тебе обещаю, что мой меч станет не оружием завоевателя, а мечом правосудия. Я установлю в мире такой порядок, при котором все люди будут жить в благополучии и согласии как единый народ.

– И ты этому веришь? – усмехнулся старик. – А человеческие пороки, о которых ты так часто стал думать? Зависть, жадность, жажда власти. Ты о них забыл? Чтобы построить новый, лучший мир, тебе необходимо выбить всю эту ересь из каждого. Тебе, великому Джихангиру, под силу сделать это? – строго спросил старик.

Чингисхан ответил не сразу. Немного помолчав, собравшись с мыслями, он тихо признался:

– Увы, старик, не под силу.

– Вот, видишь, великий завоеватель. Даже тебе это не под силу.

После этих слов старца день вдруг сменился ночью, на небе появилась луна и звезды.

– Слушай, великий Чингисхан, ты видишь луну?

– Да, старик, но что из того? Сколько живу, столько ее и созерцаю.

– Так вот, избранный, я хочу тебе сказать, что с сотворения земли, во все времена луна смотрит на землю лишь одной своей стороной. И никому не суждено увидеть её обратную сторону, тёмную её часть. Я открою тебе одну тайну. В недалёком будущем человек таки сможет узреть обратную сторону луны. Тот, грядущий век будет веком расцвета человеческого ума и, возможно, началом его заката. В те времена священные воды Иссык-Куля поднимутся и поглотят города и поселения, которые ты видел на берегу озера. На земле появится много зла, случится много небывалых по силе войн, их ужас превзойдет ужас всех вместе взятых сражений, которые были доселе. Огонь сметет великие города. Брат пойдёт на брата, сын на отца. И огромное число людей по прихоти глупцов обратится в прах и пепел.

– Но такова жизнь, таков мир по сути своей, – перебил Чингисхан старика и добавил: – Войны были, есть и будут.

– Но не такие, которые вёл ты и которые вели до тебя! – возразил старик. Он оценивающе посмотрел на Чингисхана. – Вот ты, Чингисхан, в себе хранишь много вещей, которые не хотел бы никому показывать. Эта обратная сторона твоей луны. И ты её никому не откроешь, потому что это – твоя боль и печаль.

– Может, ты и прав, старик.

– Твоя боль – это смерть отца, которого отравили в степи хитрые татары. Твоя боль – это непонятый тобой старший сын. Твоя боль – это твой побратим Джамуха…

– Хватит, старик, – перебил его Чингисхан. – В жизни любого человека есть боль, которую он никому не показывает. Если я тебя правильно понял, ты просто хочешь мне сказать, что в жизни за всё надо платить. На всё есть своя цена.

– В том числе и на славу, великий и непобедимый.

– Возможно, ты снова прав, старик. Теперь становится ясным твоё послание. Я простой человек, как и все остальные люди. – Чингисхан посмотрел на ночное светило и добавил: – У всех есть своя обратная сторона луны. Наверное, и у тебя тоже.

– И у меня тоже. У всех она есть. Таковы мы, таков и мир, о котором ты говоришь. Посмотри, Чингисхан, здесь, на берегу священного озера, звёзды так близки, кажется, их можно достать руками. У каждой земли свой небосвод, своя звезда, как и у каждого человека – своя судьба. Твою судьбу или мою заново никто не проживёт и не перепишет. Ты родился со сгустком крови в руках. И твоё предназначение было определено свыше. Тебе предначертано завоевать мир мечом. Но в тот век, когда люди увидят обратную сторону луны, родится ещё один Чингиз. Он завоюет мир мудрым словом, книгами. Его нога, как и твоя, тоже ступит на берег этого священного озера.

После этих слов старик замолчал. Молчал и Чингисхан. Чёрная собака подняла голову и взглянула на них обоих, как будто стараясь понять, о чем думают умолкнувшие собеседники, потом снова улеглась у ног старика и задремала. А двое стояли, погруженные в свои думы. Когда на озере появилась лунная дорожка, Чингисхан вдруг отчётливо осознал, что судьба и есть обратная сторона человека, которая всегда вместе с ним, и никуда от нее не уйдешь. Ведь никому ещё не удавалось убежать от собственной тени. Глядя на лунные блики, Чингисхан первым прервал молчание.

– Везде дороги. Без дорог нет человека. А куда ведет эта лунная дорога? Не в мир ли иной? Почему мы не можем быть вечными, старик? Ответь мне.

– Увы, быть вечным никому не суждено. Человек приходит в этот мир лишь для того, чтобы испытать свою душу. И она может быть испытана чем угодно – властью и богатством, бедностью и голодом. И не всякая душа способна выдержать испытание.

– Старик, я немало испытал в этой жизни. Скажу тебе одно, душа может многое выдержать.

– Да, она многое может выдержать. И я хочу спросить тебя, что стало для тебя, Чингисхана, самым страшным испытанием в жизни?

– Не знаю. Наверное, сама жизнь и есть то самое тяжелое испытание. Остаться без отца и по чьей-то прихоти стать изгоем – это можно считать страшным испытанием. А может быть, самым страшным было, когда у меня отняли свободу и посадили в колодки.

– Я согласен с тобой Темуджин, отнять у человека свободу – всё равно, что отнять у него жизнь. Но ты согласишься со мной, что все эти испытания ты выдержал, потому что рядом с тобой и твоей семьёй в трудные минуты оказывались добрые люди.

– Да, я согласен с тобой, старик. И когда меня прятали в овечьей шерсти бесстрашная Хидаян со своим отцом, и когда нас не бросили…

– Тогда кому, как не тебе, знать то, что мир держится не только на власти и богатстве, но и на добре. И справедливый правитель должен уметь не только владеть мечом, но и завоевывать сердца людей праведными делами и великодушием, а может быть, и любовью. Если ты сумеешь это сделать, тогда тебя будут восхвалять веками, как кыргызы восхваляют Манаса Великодушного. И ты станешь бессмертным в сердцах людей.

– Хм... Великодушный, – подумал Чингисхан. – А может быть, действительно, старик прав, и люди слагают песни на века лишь о тех, кто завоевал их сердца, и в этом великом народном почитании и заключается истинное бессмертие? Почему такая простая вещь не приходила мне в голову раньше? Ведь я, покоритель мира, подчинил себе сотни и сотни тысяч людей и могу распоряжаться жизнью каждого из них по своему желанию. Жизнью, но не сердцами. Все оказалось так просто! Сердца людей – вот истинная, не сравнимая ни с чем победа, вот что надо завоёвывать, к чему надо стремиться...

Это простое открытие взволновало Темуджина. Он открыл глаза, чтобы поделиться с собеседником, но только теперь заметил, что и старик и собака исчезли. Перед ним, склонив голову, стоял его верный Джебе, а сам он находился у себя в шатре.

– Это был всего лишь сон, – заключил Чингисхан, но с удивлением отметил, что лёгкий аромат мяты, сопровождавший старика, все еще витал в воздухе. Так пахли белые цветы – эдельвейсы, которые Темуджин повстречал на перевале Бедель. Местные люди называли их «мамыры» и верили в то, что они приносят удачу. Это было хорошим знаком для всемогущего.

– Знаешь, Джебе, нельзя, оказывается, завоевать весь мир лишь одним мечом, – задумчиво обратился Чингисхан к своему главному воину, и в тот же миг снаружи раздались раскаты грома гром. Первые капли покрыли рябью поверхность озера. Чингисхан вышел из шатра и подставил лицо струям дождя. «Дождь – это к обновлению», – подумал он про себя.

Через час от монгольского отряда на мысе остались только погасшие костры. Чингисхан возвращался домой, с твёрдым убеждением в том, что никому и никогда не будет даровано бессмертие, и что всю оставшуюся жизнь надо спешить завоевывать сердца людские.

    *** 

    Герои существуют лишь у людей, и у каждого времени они свои – и те, которых помнят, и те, которых не могут забыть. К каким из них относился Чингисхан, трудно сказать. Вероятно, к тем и к другим… Одно было ясно – подобного героя степей, возможно, мир не увидит ещё многие тысячелетия. Родившись в жестокий век, он, словно огненный метеор, пронесся во вселенной, заставляя кого-то содрогаться лишь от одного имени своего, других – восхищаться его величием. Для кого-то он был злым гением, для кого-то – человеком, принесшим мир, покой и благоденствие, как для великих степей, где прекратились междоусобные войны между свободными племенами. А для кого-то он был просто человеком – мужем, отцом и любящим сыном. Но кем бы ни был этот великий монгол, его жизненный путь, как и у простых смертных, тоже подходила к концу. Остались позади те времена, когда только от одной мысли о предстоящих битвах и сражениях кровь закипала у него в жилах. И как бы ни пытался он уйти от старости, она настигла его, словно сокол, сбивший дичь. Она сбила его, и теперь он, постаревший и ослабевший от недуга вследствие падения с лошади во время охоты, неподвижно лежал на высоком ложе в своей ханской юрте и думал о превратностях судьбы. Наверное, впервые за все эти годы он понял, почему так и не привык к жизни в жилищах из камня и дерева. Он пробовал жить в простых домах и в роскошных дворцах, отвоеванных им у врагов. Но всегда чувствовал себя там неуютно, словно кто-то хотел отнять у него свободу и посадить обратно в колодки. Оседлая и размеренная жизнь была не для него, тем более что дворцы ханов были пропитаны духом человеческих пороков, которые, наверное, являлись неотъемлемой частью этих сооружений. Этот дух витал повсеместно, словно испорченный затхлый воздух в непроветриваемых помещениях, что наводило на Чингисхана безмерную тоску по степям Монголии. И его тянуло в жилище кочевника, где всё было просто, без дворцовых пышностей. В юрте он чувствовал себя свободным, и ничто там не стесняло его сущность. Роскошь и богатство – вот что не даёт оседлому человеку свободу. А где богатство, там человек хочет иметь и власть. А где власть и богатство, там живёт предательство и коварство. Вот почему кочевник меньше подвержен этим соблазнам. Ведь с большим обозом материальных вещей далеко не перекочуешь, и от врагов не скроешься в нужный момент. Чтобы выжить в степи, надо быть всегда в движении, как и сама природа. Он, как тот волк, который, живя в лоне природы, связан с ней невидимой нитью. Берёт от неё совсем немного, потому что лишнее для него становится обузой. Вот почему, наверное, он не мог принять жилища оседлых. И сейчас, представ перед своей судьбой, он был счастлив, что жизнь даровала ему радость быть кочевником.

Размышляя обо всем этом, Чингисхан вдруг почувствовал, как чья-то невидимая рука сильно сжала в груди его сердце. Мгновение – и сердце великого монгола замерло, потом напряглось, не в силах вытолкнуть очередную порцию поступившей крови из желудочка дальше, чтобы ещё на какое-то время продолжить непростой жизненный путь великого завоевателя. Оно первый раз за всю его жизнь затихло. В глазах гурхана появились круги, в лёгких не стало хватать воздуха. Сразу же в голове правителя возникла мысль о том, что это конец… Чингисхан невольно закрыл глаза и приготовился умереть, успев подумать напоследок: «Как же всё-таки короток путь жизни человека от его рождения до смерти. Но как же длинен его путь в нескончаемом море печалей и страданий».

– Ну, вот и всё… – обратился вслух он к вечному небу. Но не успел закончить свою последнею мысль на земле, как та же невидимая рука словно сжалилась над ним, отпустила его сердце, которое снова учащенно забилось, забарахталось в груди – как тогда, в горах Тянь-Шаня… Но это не придало Чингисхану уверенности. Он-то знал, что получил предупреждение о том, что ему пора, и надо прощаться. Его начало, его родник достиг своей дельты и готов был впасть в бескрайнее море, где его ждало, если верить ученью Шакьямуни, перерождение и новая жизнь.

Не всякому смертному даются такие привилегии: минуты прощания. Чингисхан воспринял этот знак судьбы, как подобает, ведь он относился к славному «Золотому роду», ведущему начало от Бортечоно и Хоомарал – Серого Волка и Каурой Лани, и он был истинным посланником вечного неба. Он избранный и должен подобающе уйти из этого мира, достойно покинуть Землю. Об этом он думал не раз, и вот главный момент настал. Чингисхан ясным взором посмотрел на верную жену Борте, которая третий день не отходила от его ложа, и дал ей понять, чтобы она нагнулась к его устам. Умная Борте в покорности склонилась над ним.

– Я слушаю тебя, Темуджин, ты что-то хочешь мне сказать? – ласково промолвила она, и голос её дрогнул. Это почувствовал и Чингисхан. Но не подал виду, что заметил волнение Борте.

– Мне многое нужно тебе сказать, – начал спокойным голосом Чингисхан. Потом, будто вспомнил что-то важное, добавил: – Только ты теперь меня зовешь Темуджином, – и посмотрел на неё с бесконечной благодарностью.

– Кому, как не мне, звать тебя по имени? Так тебя нарекли при твоём рождении. С этим именем ты пришел в мир…

– С этим именем и должен покинуть этот мир, – добавил Чингисхан. Борте, поразмыслив, продолжила:

– Нет, ты теперь Чингисхан. Человек, сумевший объединить всех монголов и завоевавший все царства на земле. Но для меня ты всегда будешь тем самым Темуджином, которого я впервые увидела в девять лет.

– Ты помнишь, как мы с отцом приехали сватать тебя к уважаемому тестю Дайсичену? – Чингисхан вопросительно взглянул на Борте и чуть заметно улыбнулся. Это вышло у него как-то неуверенно. Было видно, что Чингисхану улыбка далась непросто, с трудом. Гурхан слабел с каждой минутой. Борте же не сразу ответила ему. Сердце её сжалась от тягостных предчувствий… Вдруг она с болью в душе осознала, что эти сокровенные минуты последние для нее, когда она может вести разговор и лицезреть мужа. Впереди её ожидает величайшая потеря из всех потерь, которые у неё были в жизни. Тот маленький Темуджин, которого она с первых минут полюбила всем сердцем, уходил в мир иной. Она закрыла глаза, во рту появилась горечь. Это был горький привкус чего-то неуловимого, безвозвратно уходящего… Тихим голосом она сказала любимому:

– Конечно, помню. Я всё помню. Каждый день, каждый час, каждый миг… – Борте замолчала, будто вспомнила что-то ещё сокровенное, и почему-то засмущалась, как тогда, когда впервые узнала, что её приехал сватать за своего старшего сына Темуджина, Есугей-батыр – хан славного рода Борджигинов. Это было так давно. Сколько воды с тех пор утекло в реках Керулена и Онон. Но она помнила тот день, как сегодня, когда они детьми, взявшись за руки, бежали по степи навстречу ветру. И думала она тогда, что время не властно над их детскими душами, а детство бесконечно. Но детство имеет обыкновение заканчиваться. «Наверное, счастливей поры, чем детство, у человека не может и быть», – успела подумать Борте. Чингисхан, словно догадавшись, о чём думает Борте, сделал вид, что не заметил, как она засмущалась, взял её за руку и продолжил:

– Сколько времени утекло с тех пор по нашей реке жизни…

– Да, достаточно времени, чтобы подвести итоги... – сказала она и осеклась.

– А сколько нами пережито, Борте. Об этом, наверное, знаем только ты и я.

– Да, сколько пережито. Не мне ли об этом знать, мой Темуджин, – промолвила она покорно, и после паузы добавила: – Наверное, пережитого нами хватит на десять жизней, если не больше… – после этих слов она поправила его подушку, чтобы ему было удобно вести с ней разговор.

– Ты тоже думаешь, что мне пора на покой? – покоритель вселенной глянул на неё так, будто речь шла не о смерти, а о чём-то несущественном. Борте продолжала молчать. Она опустила поседевшую голову и промолвила:

– Я не о том думаю, о чём ты. Ты – отец моих детей, и я хочу, чтобы ты был рядом с ними как можно дольше.

– Нет ничего вечного… Ты за них не беспокойся, с ними будет всё в порядке. Мы воспитали их так, как велела нам наша душа, сильными и честными батырами великой степи. Я не сомневаюсь, что они с достоинством продолжат моё дело и будут держать дела государства монгольского, как подобает, – после этих слов Чингисхан устало закрыл глаза и поморщился.

– Что с тобой? – спросила в тревоге Борте. – Тебе больно?

– Ничего, ничего… Просто вспомнил… – снова поморщился он и глубоко вздохнул. – Мне всегда старались причинить боль в этой жизни. Но судьба меня научила терпеть и не замечать… Сейчас мне больно только в душе.

– О чём тревожится твоя душа? – спросила Борте и затихла. Чингисхан некоторое время лежал с закрытыми глазами, погрузившись в свои сокровенные мысли.

– Знаешь, Борте. На пороге своего перерождения, человек, оказывается, мысленно снова и снова проживает свою жизнь. Его одолевают думы о том, сделал ли он всё так, как подобает в этой жизни. Думает о том, что успел, что не успел сделать, чего достиг. В какой-то момент к нему приходит осознание того, что есть вещи, которые он бы хотел, вернувшись назад, в прошлое, исправить. Но, увы, никому ещё не дано возвратиться туда, где тебя уже нет. То, что случилась мгновение назад, стало прошлым. И то, что мной сделано, – уже сделано, и его никому не исправить. Теперь, когда я стою перед небом, я хочу, Борте, об одном тебя попросить. Прости меня за Джучи. У меня был славный старший сын. Я не смог его уберечь.

– Не стоит просить прошения, Темуджин, на то была воля священного неба, – покорно сказала Борте, успокаивая своего хана.

– Да, такова была воля неба. Но мне кажется, что некоторые вещи в нашей жизни зависят не только от неба.

– Ты прав. Некоторые вещи человек совершает по своему выбору. Но ты – избранный, и послан самим небом, поэтому не вини себя. То, что ты делал в жизни, дано было тебе свыше, по велению неба. Ты смог объединить всех монголов и создать великое государство. В твоём улусе сейчас спокойствие и мир. Народ живёт и процветает, восхваляя твоё имя. На многие века ты обессмертил себя. Это был твой выбор.

– Ты, как всегда, права, моя мудрая Борте. Человек в каждое мгновение жизни стоит перед каким-то выбором. И в этом выборе, как я понял, самое страшное – предательство. Не тебе ли знать, сколько я видел и дружбы и предательства? Чего было больше, я уже не знаю. Но одно я точно уразумел: хорошее заставляет забыть плохое. Я ещё многое из задуманного не смог выполнить… Одно скажу – как бы ни был долог век человека, его жизни не хватает, оказывается, на все его задуманные дела… И был прав монах Чань-Чунь, когда сказал мне, что человеку всегда всего мало. Мало даже самой жизни.

– Ты не думай об этом сейчас. Думай лучше о будущем. Будет ещё время подумать о прошлом.

– Наверное, уже не будет… Я вот что тебе хотел сказать.

– Я слушаю тебя, Темудждин, – она приготовилась внимать Чингисхану, чувствуя, что это может быть одна из последних бесед с ним.

– Не знаю даже, как и начать… – он посмотрел на неё тёплым взглядом, исполненным благодарности, потом замолчал. Через некоторое время Чингисхан, переводя дух, промолвил: – Спасибо тебе за всё.

– Ну, полно… – снова попыталась Борте успокоить мужа, видя, как всё трудней и трудней ему становилось говорить.

– Ты подарила мне много минут счастья, – продолжил он, словно боялся, что упустит, что-то важное. – Ты подарила мне прекрасных детей. И в трудные времена ты была мне и матери опорой.

– Каждая мать ради своей семьи будет бороться и любить своего мужа, желая ему много лет здравия. Потому мы и женщины…

Теперь, когда Чингисхан стоял на пороге смерти, он всей душой осознал, что его суженная, которая разделила с ним все печали и радости, была великой женщиной, как и его мать Оэлун. Воспоминание о матери перенесли его мысленно сквозь времена в детство. В этот миг Чингисхан отчётливо ощутил запах материнского молока. Ему привиделось, как они с матерью идут по бескрайней монгольской степи. Она, взяв его за руку, поёт ему песню о батыре, который покорил мир. И он, очарованный песней, следует за матерью. И ничего не было прекрасней на свете, чем пение матери и ласковое прикосновение её рук.

– Детство – это самое счастливая пора любого человека. Остальной отрезок жизни – борьба за место под солнцем. Как жаль, что в жизни так быстро заканчивается хорошее, – тихо промолвил Чингисхан, потом посмотрел сквозь верхнее отверстие ханской юрты на звёздное небо и замолчал, погрузившись в сокровенные думы. Свет мерцавших звёзд был ярок, как тогда в горах. Они напомнили ему нелёгкий переход через перевал Бедель. Чингисхан вспомнил и того волка и его спутницу, которых он встретил в пути. «Где сейчас волк и его волчица? Продолжается ли его род, от которого произошли и мои предки?»

– Мы с тобой, наверное, были в этой жизни так же, как та пара волков, – проговорил он, отрешившись от своих дум и посмотрев, в тоске о безвозвратно уходящем времени, на Борте. На её глазах блеснули слёзы.

– Про какого волка ты вспомнил? – попыталась она скрыть слезинку и, отвернувшись в сторону, потихоньку вытерла подолом лицо.

Чингисхан не спешил с ответом. Немного поразмыслив, он сказал:

– Если ты помнишь, это было тогда, когда я втайне от всех побывал на берегу горного озера.

– Помню. Как не помнить… «Горячее озеро» – Иссык-Кол, кажется, оно так называется. О нем мне когда-то поведал наш Джучи.

– Да, именно то озеро. Так вот, я не рассказывал тебе тогда, что там, на высоком перевале, я встретил пару волков. Они задрали козерога. Когда мы подошли к ним вплотную, они нас не испугались и готовы были сражаться за свою добычу.

– Это тебя удивило?

– Да. Ведь человек сильней любого зверя, – многозначительно подчеркнул Чингисхан, сдвинув брови к переносице.

– Может, волчица была беременна и очень нуждалась в пище в тот момент, – высказала свое предположение Борте.

– Наверное. Я так тогда и подумал, – подтвердил её догадку муж.

– Ну, и не стоит этому удивляться. Так устроена жизнь. Мать за своё потомство всегда готова пожертвовать жизнью. Будь это лютый зверь или человек. Все мы подчинены воле священного неба. И поэтому… – не закончив свою мысль, Борте замолчала.

– Знаешь, Борте, тогда мне показалась, что в этого волка вселился дух моего отца. Как ты думаешь, Борте, когда я покину этот бренный мир, куда переселится моя душа?..

Не дождавшись ответа от жены, Чингисхан поспешил сам ответить на свой вопрос:

– Я думаю, стану волком. Потом я дождусь тебя. И мы, как та пара волков, будем продолжать свою жизнь там, в горах. Горы – это сила… – Он снова закрыл глаза. Лицо гурхана стало спокойным и умиротворенным. Женское чутье подсказало Борте, что жизненная силы Чингисхана уже на исходе, и он хочет попрощаться с детьми. Она нагнулась к его уху и спокойным голосом спросила:

– Ты хочешь увидеть детей?

Потом нежно погладила его за руку и, когда он открыл глаза, заглянула в них и поцеловала в лоб. Чингисхан, наверное, впервые так отчётливо осознал, что, как и горы, женщина – это сила, и мир держится не только на войнах, но и на любви. Ему захотелось крепко прижать Борте к своей груди и ощутить, как бьётся её сердце. И сейчас, когда надо было сказать ей что-то касающееся, их сокровенного, он лишь тихо вымолвил:

– Позови сыновей.

– Они все эти дни стоят здесь, у твоей ханской юрты, и в покорности молятся, чтобы вечное небо послало тебе здоровье, мой хан, – сказала она. Потом вышла из юрты и сделала знак нукеру у входа, чтобы он не пускал в юрту никого постороннего. Затем обратилась к сыновьям, которые стояли поодаль в ожидании матери. Она посмотрела на детей, скорбевших из-за болезни отца. «Как повзрослели и возмужали вы, мои жеребята», – подумала Борте. Перед ней стояли настоящие батыры, и каждый из них стоил если не одного тумена, то тысячи нукеров – точно. Она с материнской гордостью взглянула на них.

– Дети мои, отец призывает вас к себе, попрощайтесь с ним, – тихо сказала Борте, и, уже не в силах сдержать слёзы, заплакала. Но плакала она беззвучно. И лишь плечи её вздрагивали, и они выдавали, что Борте смирилась с ожидающей её потерей.

    ***

    В ханскую юрту вошли Угэдей, Чагатай и Толуй. Став на одно колено перед ложем отца, положив правую руку на сердце, они застыли в ожидании его слов. Чингисхан окинул их отеческим взглядом:

– Знание правды – вот главная мудрость жизни, – так начал он. – Я покидаю вас, дети мои. Мечта моя сбылась, я объединил всех монголов. В нашем государстве царит мир и покой. Следуя закону «Священной Ясы», вы можете на долгие-долгие века обеспечить нашим потомкам благодатную жизнь. В этом и заключается истинное дело мужей…

Он замолчал, и вдруг ему подумалось: «Счастливый я отец. Мои дети умны, исполнены достоинства. Я ценю их не только как сыновей, но и как воинов. Каждый из них стал личностью, они ценимы и войском, и своим народом. Не это ли главная моя победа? Ведь в жизни редко бывает, когда все твои дети становятся один лучше другого». Чингисхан, наполненный отцовским чувством гордости, неторопливо продолжил:

– Я хочу, чтобы после моей смерти никто не оплакивал меня. Мы не должны показывать врагу свою слабость.

С каждым словом Чингисхана выражение лиц его сыновей становилось всё более скорбными. Иначе и быть не могло. Каждый из них, хоть и не хотел себе в этом признаться, осознал всем нутром, что их отец, покоритель вселенной, умирает. Никто не в силах изменить то, что предначертано небом. И он – обычный человек, как и все остальные смертные, со своими печалями и радостями.

– Отец, – промолвил Угэдей и на его глаза навернулись скупые мужские слёзы. Голос его дрогнул. – Мы, твои дети, желаем вам ещё сто лет здравия. Вы поправитесь, и ваш недуг отступит от вас, – с чувством произнёс он от имени братьев, так и не решившись смахнуть предательскую слезу, которая скатилась по его лицу. Эта капля не ускользнула от взора Чингисхана.

– Капля дождя не напоит даже одну овцу, но тысячи капель заставят выйти из берегов реку. Одна слеза батыра может расколоть камень. А слеза матери – скалу. В чём сила мужчины? Уважать мать и отца, которые дали ему жизнь. Принимать правду такой, какая она есть. Дети мои, мы можем как угодно называть мой недуг. Хворью, болезнью или еще как-нибудь. И мы можем кого угодно обманывать, успокаивая себя, что великий Чингисхан не может вот так просто взять и умереть. Запомните одну истину. Себя самого никогда не обманешь. Я чувствую, что мне пора на покой…

Чингисхан замолчал и перевёл дух, потом спросил их:

– Помните, дети мои, я когда-то спросил вас – какое наслаждение выше всех наслаждений? Тогда ты, Толуй, ответил мне: «Высшее блаженство заключается в том, чтобы тренировать своих аргымаков, бродить вдоль глубоких озер, спускать своих ястребов и устраивать охоту на птиц, ловя серых уток». Чагатай, ты же сказал тогда, что «высшим блаженством является подавить врага, опрокинуть наездника, расторгнуть сговорённых и привести с собой добычу». Так ты ответил, Чагатай? – спросил он слабеющим голосом у среднего сына.

– Да, отец. Это были мои слова, – поспешил подтвердить Чагатай, склонившись в почтении.

– Угэдей, а ты помнишь, что ты ответил мне?..

– Да, отец. Тогда я дал такой ответ: «Полагаю, что лучшим наслаждением будет, если обеспечить процветание великому государству, созданному трудами нашего отца-хана, жить в благоденствии со своим народом, и держать в порядке дела государственного управления, дать возможность наслаждения старейшинам и обеспечить спокойствие подрастающей молодежи», – и Угэдей склонил голову.

Чингисхан некоторое время молчал, потом опять заговорил:

– Да, слова Угэдея были вполне правильны… Я скажу вам так: если дела государственного управления находятся в порядке, если хан государства мудр и искусен, если начальствующие его братья обладают совершенством, если давшие ему жизнь отец и мать живы и невредимы, если у него имеются знающие чиновники, если он располагает войском, способным подавить врага, если его дети и потомки будут здравствовать до скончания веков, если ему будет покровительствовать вечный дух вселенной, то в этом и будет заключаться его несравненное великое блаженство. Дети мои! Следуйте повелению своего сердца и живите так, как я учил вас, – в правде с самим собой. – Эта речь Чингисхана оказались последней, и свет в его глазах стал меркнуть. Его сознание провалилось в бездну.

– Борте, Борте где ты… – уже не видя ничего вокруг, позвал Чингисхан свою суженую.

– Я здесь, мой Темуджин, – отозвалась она и поспешила к изголовью постели, став рядом на колени.

– Знаешь, Борте, что самое трудное было в моей жизни?

– Не знаю, мой благородный отец моих детей.

– Самое трудное в моей жизни – это было каждый день оставаться сильным. Я всегда стремился к тому, чтобы мой меч был мечом правосудия…

После этих слов взгляд Чингисхана потух, как свеча на ветру. Дети его в великой скорби склонили перед ним свои головы.

– В одном ты прав – себя не обманешь, – промолвила Борте и с огромной любовью посмотрела в угасающие очи Чингисхана. После чего сказала ему своё последнее слово: «Ты всегда был честен с самим собой и не терпел лжи. Я только могу сказать тебе спасибо за всё. Мы с тобой прошли нелёгкий путь. Вечное небо всегда благоволило нам и нашей семье. Но, увы, даже оно не властно над смертью. Для семьи ты всегда останешься хорошим отцом, для меня – хорошим мужем, для народа же – справедливым правителем. Про тебя будущие поколения будут слагать легенды, воспевая твои подвиги. Ты будешь вечным героем степей. Иди с миром…»

– …Я чувствую запах горного эдельвейса… И вправду, всё оказывается, как на обратной стороне луны… Всё было, как будто бы вчера… – прошептал Чингисхан последние слова на этой земле, после чего сердце великого монгола остановилось, и душа его, подобно молнии, взмыла в небо, обессмертив на века его имя.

…Сквозь время и пространство пара волков неслась в бесконечном движении по горной гряде, и над ними стелился голубой шлейф небесного пути, проходившего над землями, где промчалась золотая колесница Чингисхана. То был путь великого воина, который никому не дано повторить. Ибо у каждого свой путь, своя дорога, своя судьба. Над каждой землей – свое небо. А у каждой дороги есть конец. И никому не дано в этой жизни знать свою судьбу, пока жива душа.

…Какие глубокие чувства вызывают воспоминания о предках,
которые ушли не так далеко, если учесть, что каждый из нас
прибудет туда к ним. Знать и помнить об этом необходимо нам самим,
и горсть земли, брошенная на их могилу, – связующая нить.
Чингиз Айтматов

ПЕРО

    Самолет «Боинг-737» авиакомпании «Люфтганза», рейс №1213 Ганновер – Бишкек, в 19.58 по общеевропейскому времени, с немецкой педантичностью, согласно расписанию, вырулил на взлетную полосу. Ровно через две минуты он взлетит, и настанет очередь следующего самолета. На стартовой позиции самолет замер. Рука капитана корабля легла на рычаги тяги. Через какие-то мгновения он получит от диспетчера разрешение на взлёт, после чего потянет рычаги на себя, и самолет в стремительном порыве уйдет в небо.

Прочувствовать предстартовое состояние лайнера, когда он только набирает реактивную силу, – это особенное ощущение. Кто летал, тому знакомо это чувство, и каждый, наверное, по-своему переживал это состояние.

Наверное, большинство пассажиров все свои мысли в это время направляют к богу, прося его, чтобы он сделал перелет благополучным от взлёта до посадки. Другие – знатоки статистики, которая утверждает, что самолет является самым безопасным транспортным средством, в этот момент просто закрывают глаза и стараются как можно быстрее оказаться в воздухе (будто это зависит от них), после чего спокойно отходят ко сну и коротают, таким образом, время полета. Но есть и такие, кто, скрывая внутренний страх под маской железного спокойствия, думают о том, что, может быть, именно в этот раз сели не на тот рейс, и, по той же злосчастной статистике, могут попасть в роковые проценты.

Но как бы то ни было, все двигатели «Боинга-737» рейса №1213 ровно в 20.00 вышли на свои положенные тягловые барьеры, и капитан корабля одним движением руки, словно жокей, пускающий скакуна в аллюр, погнал махину по взлётной полосе, и стремительный самолет с бешеным ускорением помчался вперед. Когда «Боинг» достиг на разгоне положенные 450 км /ч, он с удивительной легкостью, будто и не было тех трёхсот тонн, оторвался от бетонки и взмыл, словно птица. Пассажиры, придавленные скоростью, невольно вжались в кресла, доверив свои жизни пилоту, а его жизнь – всевышнему.

На борту рейса №1213 находился чрезвычайный посол СССР в Люксембурге Чингиз Айтматов. Известному писателю нравились предстартовые ощущения. В такие минуты его охватывало удивительное чувство. Ему казалась, что стальной гигант, который медленно выползал на взлетную полосу, постепенно наполнялся жизненной силой. Словно в бездушную высокотехнологичную конструкцию самолета вселялся неизвестной природы дух, он условно называл его Икаром, в честь наказанного Солнцем сына мифического воздухоплавателя.

«Как далеко вперёд ушла человеческая мысль со времен полета Икара с Дедалом», – подумал писатель в тот момент, когда самолет оторвался от земли. Посмотрев через иллюминатор на шасси, которые аккуратно спрятались за створками, он заключил, что Дедалу и не снилась, что дух его отпрыска в ХХI веке сможет с легкостью поднимать тяжеленный гигант в небо и, не опасаясь Солнца, доставить его в любую точку планеты.

Для Айтматова мир полётов был особенным и где-то даже близким. Это было связано с тем, что частые странствия, переезды из страны в страну стали неотъемлемой частью его жизни. И действительно, когда он переступал порог какого-либо аэропорта, он словно попадал в иной мир, не вписывающийся в контекст земных реалий. Здесь были свои правила и неписаные законы, своя аура. Огромные таблоиды высвечивали время маршрутов и номера рейсов. Диктор приятным, совсем не «вокзальным» голосом, объявлял о начале посадки или о прибытии лайнеров. Мягкие голоса прощаний, крепкие объятия встреч. В этом месте земная круговерть не останавливалась ни на минуту. Создавалось впечатление, точнее иллюзия отсутствия самого времени в его обычном восприятии. Возможно, местные константы давали повод предположить, что есть другие измерения и пространства. Поэтому, если ты подолгу находился в этой системе координат, то трудно было отличить день от ночи. Но в этой системе всё было единым слаженным механизмом, подобным швейцарским часам, в которых всё выверено с высокой степенью точности, что давало возможность согласованной работы каждого колесика с секундной погрешностью за долгие годы.

Эта предельная чёткость и обособленность от всего и нравилась писателю в системе воздушных сообщений между странами и континентами. Порой в длительных перелётах он начинал терять чувство времени. Скорее всего, из-за постоянной смены часовых поясов. Но когда, после молниеносного броска, он снова оказывался на земле, перескочив из одного часового пояса в другой, у него реально возникало понимание того, что человек когда-нибудь укротит время и сможет передвигаться в прошлое и будущее в любом направлении. В такие моменты он ловил себя на мысли, что пока человек летает, он остаётся молодым.

Капитан самолета по внутренней связи мягким баритоном поприветствовал пассажиров и сообщил, что самолет находится на высоте девяти тысяч семисот метров и полёт проходит нормально, после чего пожелал всем удачи. Голос командира был спокойным и ровным. Это придало уверенность даже отъявленным пессимистам, которые поспешили хоть чуточку вздремнуть, чтобы отключится от гнетущей действительности, где их чувствами на время перелёта овладевал животный страх.

Писатель тем временем вернулся к нескончаемым думам. Сейчас они были связаны с отцом – Торокулом. Совсем недавно, нежданно-негаданно к нему пришло известие о том, что на родине – в Кыргызстане было найдено место захоронения отца. Торокула Айтматова в далёком 1937 расстреляли в предгорьях у селения Чон-Таш после суда по ложному обвинению. Эту весть сообщила ему сестра Роза. Она позвонила ему из Бишкека и взволнованно рассказала о том, что сотрудники Государственного Комитета национальной безопасности провели раскопки предположительного места расстрела репрессированных людей. Там они обнаружили останки более ста казненных человек, в числе которых удалось идентифицировать останки отца Торокула Айтматова.

Чингиз Торокулович был готов к любому повороту в истории жизни своего отца. Но не к такому. Это было, словно удар ножом в спину. Всю жизнь они с матерью искали его следы. А он, оказывается, всё это время был рядом. Более того, дом в котором жил писатель, был совсем неподалеку от страшного некрополя. И все эти годы он проезжал мимо этого места, но и подумать не мог, что в двадцати минутах езды от дома, в предгорьях Ала-Тоо покоятся останки отца. Осознание вдруг открывшейся правды о роковом тридцать седьмом захлестнуло его изнутри. Всколыхнуло в нём обиду за мать, брата и сестер, которым по велению злой судьбы не пришлось испытать счастья отеческой любви и заботы. От этих переживаний к горлу подступал комок, горький вкус которого он ощущал всю свою сознательную жизнь, когда вспоминал отца. Время не смогло притупить эту боль. И даже сейчас, когда он уже был в два раза старше родителя, он подсознательно никак не мог простить тех, кто прервал жизнь отца. Торокулу тогда было всего лишь тридцать пять лет. И это было больше, чем трагедия, насильно разлучившая его с семьей.

Писатель прервал на время мысли об отце и вслушался в приглушенный шум двигателей самолета. Они продолжали монотонно гудеть. Айтматов открыл глаза, с некоторым сожалением о неумолимости движения стрелок посмотрел на циферблат наручных часов и, глубоко вздохнув, снова закрыл глаза. Лететь ещё два часа.

Подумав о времени, Айтматов невольно вернулся к размышлениям о возрасте. В этом году ему исполнится шестьдесят пять. Многое сделано, многое сделать еще не успел. Одно он знал точно – страшная правда об отце внесёт коррективы в его жизнь. Придут переосмысление, новые духовные открытия, которые обязательно повлияют на творчество. А сейчас надо достойно проводить отца и остальных, попавших на страшную наковальню под сталинско-ежовский молот. Писатель не успел подумать о предстоящих мероприятиях по перезахоронению, как почувствовал на себе пристальный взгляд. Это был взгляд одной из стюардесс рейса «двенадцать тринадцать». Она стояла напротив него с присущей всем бортпроводницам улыбкой и смотрела ему прямо в глаза.

– Господин Айтматов, с Вами всё в порядки? Не требуется ли Вам чего-нибудь?

Айтматов привык, что его узнают. Положение обязывает. Его произведения переведены на 165 языков мира. В особенности его почитали в Германии, откуда, судя по всему, и была родом это миловидная стюардесса, неплохо говорившая на языке Пушкина.

– Что-то не так? – удивился Айтматов. Ему стало интересно, чем это он привлек внимание стюардессы, кроме того, что она его просто узнала.

– Нет, Вы просто выглядите немного усталым, – ответила она ему, не переставая улыбаться.

– Ах, да, возможно, – Айтматов почувствовал себя неловко. – Может быть, действительно мне не так хорошо. Но я Вас уверяю, всё в порядке. Хотя, принесите мне минеральной воды, – поспешил он озадачить её, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания окружающих, и улыбнулся.

Стюардесса не заставила себя долго ждать. Отпив несколько глотков воды, писатель вернул ей стакан и поблагодарил за оказанное внимание. Бортпроводница удалилась, довольная тем, что смогла угодить знаменитому литератору. Айтматов же снова оказался наедине со своими мыслями и переживаниями. Они вернули его в злосчастный тридцать седьмой год. Перед глазами всплыл образ матери – Нагимы, и тот далёкий глубоко отпечатанный в детской памяти день, когда он последний раз видел отца. Это было в Москве…

Нагима никогда не думала, что ей когда-нибудь в жизни доведется жить в столице Советского Союза. Совсем девочкой из рассказов отца и братьев она узнала, что Москва – исторический и культурный центр великой державы. Спустя годы она воочию увидела город с Красной площадью, который стал штабом строительства светлого будущего. Здесь ковались «красные кадры», которые и должны были строить коммунизм. И она была счастлива, что её муж – Торокул учится в Институте красной профессуры. В будущем, познав премудрости марксизма и ленинизма, он будет работать в родном Кыргызстане. Но пока их семья была здесь, и всё в жизни Нагимы складывалась совсем неплохо, несмотря на то, что после Октябрьской революции нелегкая судьба далеко разбросала её родных и близких.

«Что может быть прекрасней на свете, если рядом любимый человек и прекрасные дети», – Нагима предавалась приятным мыслям, когда со двора прибежали запыхавшиеся Чингиз и Ильгиз. Двухмесячная Роза тихо лежала в детской кроватке и смотрела куда-то вдаль. Рядом с кроваткой двухлетняя Люция играла на полу с куклой. Четверо ребятишек – настоящее счастье, которым она не могла насытиться. Мальчики как вкопанные встали на пороге, затаив дыхание, но убедившись, что малютка Роза не спит, загалдели:

– Мама, когда мы пойдём встречать ата?

В это время дня отец возвращался после учёбы, по обыкновению, все они встречали его во дворе, после чего садились ужинать в тесном семейном кругу.

– Конечно, сейчас пойдем, – ответила им Нагима и принялась пеленать младшенькую. После того, как все дети были готовы к встрече, они гурьбой пошли во двор. Из-за угла должен был появиться отец. Чингиз и Ильгиз приготовились, по обыкновению, повиснуть у него на шее. Но они напрасно прождали его весь вечер. На улице уже смеркалось, а главы семейства всё ещё не было. Как стемнело, Нагима завела детей домой. Накормила и уложила спать.

– Почему папа не идет? – гомонили дети. Редко было, чтобы отец приходил поздно. И даже если такое случалась, он всегда заранее предупреждал супругу.

– У папы, наверное, сегодня много важных дел, – Нагима старалась успокоить их. Но дети прислушивались к шагам во дворе, с надеждой, что вот-вот зайдёт отец и хотя бы поцелует их на ночь. Когда дети успокоились и заснули, Нагима в который раз посмотрела на часы. Стрелки показывали половину первого ночи. В этот момент она поняла, что в их жизни случилась что-то серьезное.

Женская интуиция Нагимы, а быть может, и просто её материнский инстинкт, смутно подсказал ей, что к её гнезду приближается какая-то беда. Повинуясь этому материнскому началу, она, словно голубка, попыталась защитить своих детей от этой неизвестности и, войдя в комнату, где спали дети, прижав руки к груди, где сильно и тревожно билось сердце, она тихо прошептала:

– Мои птенчики, что же такое случилась, что задерживается так поздно ваш отец? – Присев на край кроватки, где сладко спал, обняв своего брата, маленький Ильгиз, она в тревоге посмотрела на мальчиков. Не по годам смышленый Чингиз по интонации матери угадал, что волнение Нагимы перешло в состояние тревоги. Ему вдруг стало от этого страшно. Он захотел встать и обнять мать, прижаться к ней и почувствовать её тепло. Но он лежал в полном оцепенении. Её тревога невольно перешла к нему, и он не мог пошевелить даже пальцем. Нагима, глубоко вздохнув, снова обвела их взглядом, полным материнской любви, и, услышав во дворе какие-то звуки, вышла из детской комнаты. Чингиз определил, что это был скрежет машинных тормозов. Нагима же сразу поняла, что к подъезду подъехала неизвестная машина. Она подошла к окну, и, тихонько отодвинув шторку, посмотрела вниз. Эта была машина, прозванная в народе «воронком». Вот чего больше всего на свете боялась Нагима… Из машины вышел человек в кожаной куртке, за ним вышел Торокул. За все совместные годы жизни она хорошо изучила мужа, и от её взора не ускользнуло то, что он был поникшим и подавленным.

– Будьте дома и никуда не выезжайте без нашего разрешения, – со двора до её слуха донесся незнакомый и неприятный голос. – Если вы понадобитесь, мы Вас вызовем, – пробурчал он и, сев в машину, через открытое окно добавил: – Вам всё понятно?

– Понятно, – тихо ответил Торокул и краем глаза посмотрел на окна квартиры. На кухне горел свет. Машина, громко работая мотором, уехала, оставив Торокула наедине со своими мыслями. Он знал, что за шторами стоит Нагима и в тревоге смотрит на него. Он не ошибся. Что-то в сердце Торокула защемило. Это тоже было предчувствие того, что где-то притаилась неминуемая беда. Его мозг уже не первый день лихорадочно работал, ища решение, как не допустить её на порог своего дома. Но он пока не знал, как это сделать, потому что это зависело не от него. В стране, которую он истинно полюбил, шли непонятные процессы. Было странно, что они были направлены против тех, кто был душой и телом предан партии и революции. Ему ещё предстояло понять, что происходит, но сейчас надо было думать о семье.

Пока Торокул поднимался в квартиру, он решил, что первое, что можно сделать, чтобы обезопасить семью, – это отправить всех на родину, в Кыргызстан, в своё родовое село Шекер. Дети не были застрахованы от того, что после его ареста их распределят по сиротским домам. Этого он допустить не мог.

Поднявшись на третий этаж, Торокул потянул на себя входную дверь. Она была не заперта. На пороге стояла его Нагима.

– Что-то случилось? – вымолвила она сквозь волнение, и голос её дрогнул. Торокул молчал. Он молчал, потому что ему нечего было сказать. Да и то, что случилась непоправимое, Нагиме стало понятно по одному взгляду мужа. Она никогда не видела его таким растерянным и беспомощным. Стянув с ног хромовые сапоги, он, по обыкновению, прошел в столовую. На столе стоял подогретый ужин. Он не притронулся к нему. Задумчиво присев за круглый стол, он нежно погладил белоснежную скатерть и с грустью сказал:

– Когда-то я подарил её тебе на день рождения. Много хороших гостей нам пришлось принимать за этим достарханом. И всегда, кто бы ни был у нас в гостях, – твоя рука была щедра на угощения. Никто из друзей не уходил без восхваления твоего великодушного гостеприимства. И я, втайне от тебя, гордился тем, какая у меня хлебосольная жена. Сколько раз за этим столом мы сидели всей семьёй. И я гордился тем, какая заботливая мать у моих детей… Нагый, в этой жизни я боюсь только одного. Потерять вас, потерять тебя, мою любовь. Одно скажу, я безмерно счастлив с тобой. Спасибо за то, что я повстречал тебя на жизненном пути. Я верю, что мы с нашими детьми проживём счастливую и долгую жизнь. Но, сейчас я всем своим нутром чую, что моё счастье хотят у меня украсть, – голос Торокула дрогнул.

После этих, с трудом сказанных слов он опустил голову и замолчал. Нагима также молчала и скомканным платком вытирала набегавшие слёзы. Что она могла сказать ему сейчас, как она могла успокоить душу любимого, ведь они оба чувствовали надвигающеюся беду и в глубине души знали, как трудно будет от неё уйти.

Немного посидев за столом, Торокул встал и на цыпочках прошел в детскую. Взяв табурет, он присел у изголовья детей. Долго смотрел на них. Ильгиз, прижавшись к брату, сладко спал, но почувствовал гревший особой любовью взгляд отца и улыбнулся во сне. Чингиз же не спал, он сразу открыл глаза и с почтением взглянул на отца. Торокул обнял своего старшего и вдохнул аромат его волос. Потом нагнулся и нежно поцеловал Ильгиза. Детский нежный запах, такой родной, такой чистый одурманил его, наполняя душу Торокула великим чувством – отцовством.

– Ата, Вы почему сегодня пришли так поздно? – спросил Чингиз заспанным голосом, – мы с Ильгизом так ждали. Вы не забыли, что обещали сделать нам бумажного змея?

– Не забыл, мои хорошие, не забыл, – тихо ответил он сыну. Чингиз понимал, что такие просьбы сейчас неуместны, ведь он смог почувствовать, что на душе отца тяжёлым грузом лежит какой-то камень. Мальчик не знал, как снять его с сердца Торокула. Ему просто захотелось отвлечь отца от неприятных раздумий. Но это было не под силу девятилетнему Чингизу. Он ещё не знал, какие тучи сгустились над их семьёй.

– Не забыл, сынок, – повторил отец, но видно было, что его что-то продолжает тревожить.

– Хорошо, ата, мы будем тебе помогать, я уже приготовил необходимые материалы, – Чингиз снова попытался увести тяжёлые думы Торокула в сторону, и на этот раз ему это удалась.

– Ты почему не спишь? – очнулся Торокул. – Сколько времени уже? Не забыл, что ты старший и должен всем быть примером?

– Нет, ата, не забыл. Просто мне хотелось дождаться Вас.

– Спи, мой родной, спи. Вам всем утром рано вставать.

– Это почему же?

– Завтра узнаешь, сынок, завтра.

– Знаете, ата, сестренка Люция постоянно хочет с нами в войнушку играть. Она ведь девчонка, и мужские игры не для нее, правда, отец? – попытался он продолжить разговор. Торокул замолчал. Спустя некоторое время он вздохнул, потрепал сына за ухо и ответил:

– В войну никому нельзя играть, особенно детям. Спи.

– Хорошо, ата, я сейчас обязательно засну, – глядя на усталые глаза отца, ему сейчас совсем не хотелась огорчать его.

– Ты у меня смышленый, – вздохнул Торокул, обняв Чингиза. Дети по особенному пахнут потому, что они ангелы, – сказал Торокул неизвестно кому, скорей всего самому себе.

Нагима, которая стояла в проёме двери и слышала разговор отца с сыном, глядя с болью в душе на Торокула, тихо произнесла:

– Когда они спят, такие сладкие.

В этот момент сквозь сон маленький Ильгиз потянул ручонки к отцу. Торокул улыбнулся и снова поцеловал младшего сына. Тот поморщился, во сне сладко зевнул, потом снова заснул. Торокул пристально посмотрел на Нагиму. Сердце её от этого взгляда сжалась. В его глазах она увидела безграничную тоску. Неужели её счастью конец? Так и закончится оно в Москве, в сердце Советского Союза… В ее голове пронеслись страшные мысли, и она тихо заплакала.

– Нагима, не плачь, – Торокул нежно обнял её за плечи. – Нужно быть крепкой, постарайся успокоиться, – голос Торокула дрогнул, и эти успокоительные слова прозвучали не так, как он того хотел. – Я хочу с тобой серьёзно поговорить.

– Нет, нет, помолчи немного, – обвила она его шею и уткнулось лицом в кудрявые волосы мужа. – Ты помнишь, как мы первый раз встретились с тобой, как познакомились?

– Конечно, помню, такое нельзя забыть. Я влюбился в тебя тогда с первого взгляда. Ты, красивая как богиня, сидела за машинкой и что-то печатала.

– Я помню. Это было в приёмной комитета комсомола. Ты вошёл, такой статный, благородный, и, посмотрев на тебя, я поняла в тот момент, что это ты, мой суженный. Ведь я любила тебя всегда, с самого своего рождения. Я молила Бога, чтобы однажды встретить тебя, и ты пришёл… Но теперь я боюсь того, что ты хочешь мне сказать. Мы должны расстаться. Ведь я не ошибаюсь. Ты хочешь, чтобы мы уехали?

– Да…

Какого труда сейчас Торокулу стоило произнести это короткое утвердительное слово. Торокул вдруг чётко осознал, что рядом с Нагимой он, может быть, в последний раз, на следующий день дом его опустеет, и в нём не будут слышны детские голоса, смех и радостные возгласы его ребятишек.

И сидели они так на диване. Она обняла его за шею и думала свою горькую думу. Оба понимали, что скорая разлука неотвратима. В эти минуты они ощутили, какое это было безмерное счастье – найти друг друга. И они в этот миг хотели только одного, чтобы их счастье продолжалось как можно дольше. Но час разлуки неумолимо приближался. Торокул посмотрел на часы и тихо сказал.

– Нагый, надо собираться. Поезд отходит в 8.00. Вы должны на него успеть.

– А ты, милый мой? – спросила она дрожащим голосом, глядя любящими, заплаканными глазами в глаза супруга.

– Я остаюсь здесь, – твердо ответил Торокул и опустил голову. Не мог он в этот момент смотреть в глаза любимой, в которых было столько надежды, что беда обойдёт семью стороной.

– Что же случилась, любимый, неужели всё так плохо? – все-таки решилась она задать вопрос.

– Я всего не могу рассказать. Одно скажу, в Кыргызстане арестовали многих людей, с которыми я работал и которых хорошо знал. Так вот, Нагый, якобы они дают показания о том, что готовилась контрреволюция.

– Кого именно арестовали?

– Юсупа и других… Юсуп не может быть врагом народа. Не могу понять, что творится…

– Ой, как нехорошо мне, Торокул, ой, как нехорошо. Я давно боялась беды. Теперь она случилась и с нами. Неужели это неотвратимо, и горе должно случиться с нашей семьёй? Ты же ни в чём не виноват. Они не посмеют тебя арестовать. Все знают, как ты радеешь за советскую власть и свой народ.

– Это уже не важно. Важно сейчас то, что нам надо позаботиться о детях.

– Я не хочу, чтобы мы были разлучены, Торокул.

– Я думаю, всё образуется. Мы не будем разлучены навсегда. Ну, всё, готовься.

– Как, Торокул?! – вскрикнула жена.

– Мне надо остаться. Если я уеду, у них появится больше подозрений и оснований для моего ареста. А я ни в чём не виноват. Разберутся.

– Может, всё-таки нам остаться? Всё будет хорошо, – с последней искрой надежды обратилась Нагима к мужу, хотя сама понимала, что ничего уже не исправить. И если бы оставался хоть малейший шанс, Торокул не отправлял бы семью подальше от себя.

– Если меня арестуют, то тебя могут сослать в Сибирь, а детей сдадут в сиротский приют.

– Они не посмеют так сделать, отнять у нас детей, – в сердцах вырвалось из уст матери.

– Поэтому сегодня же, сейчас же, ты должна ехать в Кыргызстан. Будь мудрой.

Нагима, не выдержав, снова зарыдала. Торокул нежно поцеловал её глаза, посмотрел в них и сказал:

– Я верю в твои силы, Нагима. Ты должна ради детей сделать все то, о чём мы сейчас говорили.

Так они, не смыкая глаз до утра, и просидели на диване, согревая друг друга теплом. Оба хорошо понимали в тот момент, что судьба преподнесла им испытание на прочность. Они слышали биение своих сердец. И никто из них ни на миг не пожалел о любви с первого взгляда в комсомольской приемной. Их любовь была предопределена свыше. Их любовь была от Бога, и она была велика в координатах любых измерений.

Чингиз прекрасно слышал разговор родителей. Теперь он спрятался под одеяло и горько плакал. Детский ум не мог понять, зачем им бежать, куда и от кого. Он твёрдо знал одно – раз отец сказал, что надо ехать, значит, они поедут. И Чингиз как старший мужчина должен будет нести ответственность за всю семью.

Под утро Нагима стала наспех собирать вещи и укладывать их в чемодан. Торокул снова сел у изголовья детей и молча посмотрел на них. Чингиз вылез из постели, вытер припухшие глаза и обратился к отцу:

– Вы за нами приедете?

– Ты что, всё слышал?

– Да, ата, всё.

– Обязательно приеду, сынок.

– Я не хочу без Вас уезжать.

– Сынок, так надо. Теперь ты слушай меня внимательно.

– Слушаю.

– Чингиз, я хочу обратиться тебе, как ко взрослому. Ты теперь некоторое время будешь за всех отвечать, пока я буду в Москве.

– Хорошо, отец, я всё сделаю, как Вы скажете.

– Я верю, что ты справишься. И пока я не вернусь, ты должен во всём слушать маму и помогать ей. Маме будет тяжело. Поэтому, вся надежда на тебя. Ты меня понял, сынок? – Торокул в самом деле говорил с сыном, как со взрослым. Это придало Чингизу уверенности в себе.

– Я всё понял, отец, – ответил он. И на его глаза опять навернулись предательские слёзы.

– Не плачь, сынок, – сердце Торокула защемило.

– Я не плачу, ата.

– Будь всегда крепким, умным и достойным сыном. Тебе в жизни будет нелегко. Но я верю в тебя, мой сын, ты преодолеешь любые преграды. Если со мной что-то случится, запомни на всю жизнь, что твой отец всегда был достойным сыном своего народа.

Чингиз тихо плакал, будто знал тогда, что это последние часы его общения с отцом. Их последний в жизни разговор.

– Ну, всё, буди всех, Нагима! – обратился он к жене.

Чингиз быстро оделся и стал поднимать Ильгиза. Тот не понимал, почему его так рано будят, сидел на краю кроватки и недоуменно хлопал глазками, и даже попытался вновь юркнуть под одеяло. Нагима наспех одела Люцию, прошла на кухню и принесла разогретый суп. Дети не притронулись к еде. Нагима, накормив грудью маленькую Розу, хорошенько укутала её. Двухмесячная девочка, наевшись, мирно посапывала в пеленках. Пока в этом мире ее больше всего интересовало теплое молоко матери… Нагима придвинула чемодан, проверила все необходимые документы и присела на край стула. Она была готова.

– Посидим на дорожку, – промолвила Нагима и в который раз с болью в сердце посмотрела на Торокула. Дети обступили её, словно цыплята, и пытались понять, куда их в такой спешке увозят мать с отцом.

На улице светало. Чингиз ещё не знал, что эта дорога от московского дома до Шекера в Таласе станет его путёвкой во взрослую жизнь. Москва же не знала, что по её мостовой, взяв за руку братишку, торопливо шел мальчик с великим будущим. В эти минуты, когда столица только просыпалась, по её улице шел человек, который когда-нибудь сможет покорить мир пером. Но это будет позже.

Семья Торокула уже добралась до перрона вокзала, где множество людей сновало во всех направлениях. Билеты отец купил в плацкартный вагон, пассажиры там уже занимали места и спешили прильнуть к окнам, чтобы попрощаться с провожающими. Раздался гудок поезда – скоро убытие. Торокул крепко обнял и поцеловал каждого из детей. Нагима прижалась к его груди. Она слышала, как стучит его сердце.

– Может, останемся? Ведь от судьбы не убежишь, – в сердцах попыталась она остановить этот страшный сон.

– Нет, Нагима. Мы бежим не от судьбы. Я благодарен ей, что встретил тебя. Я благодарен тебе, что ты подарила мне прекрасных детей. Ты едешь на Родину, чтобы уберечь их от... – он замолчал, потом просто и уверенно сказал: – Пока живы дети, буду и я жив. Прощай. Береги себя и детей. Я скоро приеду.

Потом он обратился к Чингизу:

– Теперь ты старший в семье.

Вагоны тронулись. Торокул выскочил на ходу и какое-то время шел рядом с вагоном, возле окна, за которым сидела его семья. Он перешел на бег. Состав набирал скорость. Торокул всё бежал и кричал:

– Дорогие мои, я вас люблю. Нагима, береги детей. Ильгиз, Роза, Люция, Чингиз… Прощайте!!!

Дети прильнули к окну вагона и со смешанными чувствами смотрели на бегущего по перрону отца. Только в эти мгновения Чингиз осознал, что все они видят отца в последний раз. А Торокул всё бежал и бежал, чтобы еще хоть секундочку, хоть долю секунды быть рядом с семьей. Рядом, но уже так далеко…

Чингизу Айтматову постоянно будет сниться отец, который бежит за поездом. И бег этот будет нескончаемым, пока он не найдет место казни отца и его могилу. Но всё это случится потом. Тогда же мальчик, высматривая фигуру Торокула там, в самом конце перрона, отчётливо понимал, что его безмятежное детство закончилось навсегда. И сердце стучало – тук-тук, тук-тук.

А Торокул, как загнанный конь, продолжал бежать вслед за составом. Тяжело дыша, он остановился только на краю перрона, с дикой болью глядя на последний вагон. А поезд размеренно набирал ход, навсегда унося его счастье. В последний раз он помахал рукой и, закрыв глаза, прошептал: «Пусть Всевышний бережет вас от невзгод и напастей, прощайте, мои любимые. Даст Бог, свидимся».

Вот и последний вагон стал крохотной точкой вдали, а он все слышал сердцем перестук колёс на стыках рельс. Тук-тук, тук-тук. И не было для Торокула тогда ненавистней ничего, чем поезд, который всё дальше и дальше уносил от него счастье…

    ***

    Тук-тук, тук-тук. Спустя пятьдесят пять лет так билось сердце его сына – писателя Чингиза Айтматова, летевшего на «Боинге-737» рейсом № 1213, чтобы оказать последние почести отцу. Это билось сердце того девятилетнего мальчика, который на всю жизнь запомнил образ бегущего за вагоном отца…

И снова писатель сквозь время и пространство увидел Торокула, который, проводив семью, долго ещё стоял на перроне, не в силах шелохнуться. В тот момент его охватило оцепенение, после чего пришла полная пустота. Неужели так и должно было быть в жизни? По чей-то прихоти разрушена его судьба. Человек – единственный из всех живых, родившись на свет, плачет. Плачет громко и горько потому, что наш бренный мир полон людских пороков – зла, зависти, жажды власти… Плачет потому, что не хочет войти в этот страшный мир.

Вот с такими тяжелыми мыслями Торокул возвращался домой, который теперь был пуст. Никогда ему не было так тяжко на душе, как сейчас. Подойдя к дому, он перед подъездом увидел «чёрный воронок». Случилось то, чего он ожидал. Из машины вылезли двое. Торокул молча подошел к ним. Один из них коротко спросил:

– Вещи будешь брать?

– Возьму.

Они поднялись наверх, в квартиру. Дверь долго не хотела открываться, ключ застрял на полуобороте. Когда Торокул сумел открыть дверь, оттуда повеяло пустотой и холодом. Он прошёл, в сопровождении двух сотрудников НКВД, в зал. Подойдя к серванту, открыл его и вытащил папку. Здесь хранились семейные фотографии. Быстро выбрав фотографию, на которой он был запечатлен вместе с детьми, спрятал её в нагрудный карман. Потом прошел в ванную комнату, достал из шкафчика платок, расчёску и зубной порошок. Уложив все это в мешочек, молча вышел из квартиры. За ним последовали конвоиры. Один из них окликнул:

– Айтматов, дверь, что не будешь закрывать?

– Нет. Квартира – казённая. Сюда вместо нас, наверное, поселят новых, – и тихо добавил: – Несчастных…

– На что намекаешь? – услышав последнее слово, один из НКВД-шников грубо подтолкнул Торокула и при этом пригрозил: – Ты много не разговаривай, поехали, там поговорим!

Они вышли во двор. Торокул в последний раз краем глаза взглянул на окна квартиры, которая еще недавно была обителью счастья. Они казались безжизненными, пустыми, от них веяло холодом и одиночеством. Процессия подошла к черному автомобилю, Торокула посадили на заднее сидение. С двух сторон, с шумом захлопнув двери воронка и взяв его в тиски, уселись и те двое. Машина завелась и, тихо урча, тронулась в сторону Лубянки.

    ***

    Монотонно продолжали урчать двигатели «Боинга» рейса №1213. Айтматов открыл глаза, почувствовав на себе чей-то взгляд. В проходе салона, рядом с его пассажирским креслом, стоял мужчина. На вид он был ровесником писателя, быть может, чуть постарше. С аккуратно зачесанными назад седыми волосами он добродушными глазами смотрел на писателя и, когда тот обратил на него внимание, улыбнулся ему.

– Извините, Чингиз Торокулович, за мою назойливость, я не смог удержаться, чтобы не взять у Вас автограф. Кто знает, когда еще выпадет счастливый случай увидеть Вас так близко. Я – Ваш земляк и большой почитатель.

– Ничего страшного, – поспешил успокоить его Айтматов. Писатель давно привык к таким взаимоотношениям со своими читателями и никогда не отказывал в столь простой вещи, как автограф. Вынув из нагрудного кармана пиджака ручку, он привычным движением размашисто расписался на авиабилете рейса №1213, который протянул его поклонник.

– А почему именно на авиабилете? – поинтересовался Айтматов, возвращая подписанный билет.

– Это – моя история. В будущем я буду своим внукам рассказывать, что летел когда-то с самим Айтматовым.

Писатель улыбнулся и доброжелательно посмотрел на земляка.

– А сколько у Вас внуков?

– Трое. Две внучки и внук.

– Внуки – это хорошо, это наше будущее.

– Вы правы, ради них мы и живём. – Незнакомец спрятал билет с автографом и потом серьезным голосом обратился к Айтматову: – Я хотел главное сказать Вам, Чингиз Торокулович, у меня отец тоже был расстрелян в том ужасном тридцать седьмом году. Как они могли так поступить с нашими отцами, оставить нас сиротами?

Голос незнакомца дрогнул, и он замолчал. Молчал и Айтматов. Ему нечего было сказать в ответ этому человеку, который не менее его вкусил горький хлеб безотцовщины. Он-то знает, каково быть сыном врага народа, изгоем общества. Их поколение многое пережило, и сейчас они понимали друг друга без слов.

– Да, это большая трагедия, – сказал, наконец, Айтматов сдавленным, но спокойным голосом. Незнакомец понял, что сейчас больше не стоит тревожить писателя.

– Спасибо вам за Ваши книги и автограф. Пусть никогда не повторится то, что пришлось увидеть нам. До встречи, Чингиз Торокулович.

– До встречи.

– Берегите себя.

– И Вы тоже.

Этот короткий разговор в самолете заставил писателя снова вернуться в тридцать седьмой.

    ***

    В мыслях он увидел отца, которого везли в холодном арестантском вагоне из Москвы во Фрунзе… Когда состав, спустя трое с лишним суток, пересёк границу Кыргызстана, Торокул вовсе перестал отходить от небольшого окна с решеткой. Торокул смотрел на знакомые до боли пейзажи и думал: «Нет лучше места на свете, чем Родина. Вот они – предгорья моего Таласа. Когда-то здесь великий Манас вершил свои праведные дела и оберегал свой народ от напастей. Я прошу тебя, дух Манаса, дай мне и моей семье силы выдержать испытание». Когда-то он, еще со своим отцом Айтматом, участвовал в строительстве этого железнодорожного пути, пробивал тоннель через гору. Можно сказать, способствовал техническому прогрессу. И вот теперь по этой железной дороге его везли, чтобы судить и осудить по пятьдесят восьмой статье.

Черное жерло туннеля угрюмо приняло медленно идущий состав, и вагоны один за другим вслед за паровозом проваливались в темноту. Слышался только отчётливый перестук колёс: тук-тук, тук-тук… Скоро будет станция Маймак. Торокул подумал, что эту станцию пропустить никак нельзя. Оттуда рукой подать до родного Шекера. Может быть, ему удастся увидеть кого-нибудь из знакомых, подать весточку о себе? И если знакомый услышит его, то тот обязательно сообщит его родным: «Так, мол, и так, видел Торокула, он жив, и его везут во Фрунзе. Спрашивает, как там мои дорогие Чингиз, Ильгиз, Люция и маленькая Розочка?» Он, не переставая, думал о них, о Нагиме и готовился к единственной возможности дать о себе знать. Его сердце забилось сильнее, когда вагон вырвался из объятий горы, и через зарешеченное окошко вновь проник свет. Поезд приближался к Маймаку.

Торокул подумал: «Эх, если бы поезд остановился, то было бы побольше времени, чтобы обратить на себя внимание. И если конвоиры будут меня избивать за неположенные разговоры, всё равно сил и времени хватит, чтобы дать знать о себе». Надо просто крикнуть, что будет сил: «Я – Торокул Айтматов из Шекера! Кто меня слышит, передайте моим, что я жив! Меня везут во Фрунзе».

Железная дорога пошла на изгиб, и вдали показалась та самая станция. Сейчас состав по идее должен сбавить ход. Но почему-то он и не собирается этого делать… «Эх, не остановится», – в сердцах заключил Торокул, не заметив, как до боли в пальцах сжал железные прутья решетки. «Надо попытаться на ходу прокричать. Неужели на станции никого не будет?» – думал он, лихорадочно готовясь. Прижавшись к решетке, он всматривался вперед, насколько позволял угол обзора. Вон она виднеется, станция, на которой степенно стоит её смотритель. Он-то точно знает семью Айтматовых. И, возможно, когда его жена и дети прибыли сюда, он и был тем, кто в силу своей должности первым встретил их. Может быть, тогда поинтересовался, куда они держат путь. А может, и пригрел на время, пока не приехали сородичи Торокула. По крайней мере, Торокул хотел в это верить. И уже видел станционного смотрителя с флажком.

– Эй, передайте семье Айтматовых, что я жив. Меня везут во Фрунзе! – что было сил, прокричал Торокул. – Вы меня слышите? Передайте Айтматовой Нагиме, что я жив…

Только на это у него и хватило времени. Торокул тут же получил удар прикладом от вбежавшего в вагонную камеру конвоира и потерял сознание.

Поезд промчался, и станционный смотритель поковылял к себе в комнату. Он так и не услышал отчаянного крика Торокула. Но арестантские вагоны он сразу выделял из всего состава. Они были серыми, неприметными, но от них всегда исходил холод. «Этап пошёл», – отметил он для себя, и в последнее мгновение, когда состав уже покидал станционный участок, на ходу заметил отчаянное лицо Торокула за решеткой. «Политический, наверное, лицо интеллигентное», – подумал смотритель про арестанта, который что-то там кричал, и почему-то вспомнил, как месяц назад, в ночное время на станцию прибыла семья здешнего, шекерского. Тогда, как и полагается по расписанию, московский поезд остановился на две минуты, и из вагона вышла эта семья – мальчуган лет десяти, который помог спуститься братишке и сестрёнке. Затем их мать с грудным ребёнком. Она долга стояла, прижав к себе свою ношу, пока поезд не укатил дальше. Было видно, что женщина растеряна и не знает, что ей делать. Смотритель тогда решил пригласить их к себе в каморку и напоить чаем. Жалко было смотреть на продрогших ребятишек. Он сразу понял, что муж этой женщины попал в беду. Сколько сейчас таких поломанных судеб на бескрайних просторах Советского Союза? Сколько отцов и мужей разлучено с семьями и отправлено в необъятную Сибирь? И этот, которого он сегодня увидел в окошечке арестантского вагона, тоже из такой категории. Бедный, он также чей-то муж, отец и сын… С этими мыслями смотритель станции Маймак глядел вслед удалявшемуся поезду, не подозревая, что видел отца тех самых несчастных детей.

…Спустя некоторое время, Торокул пришёл в себя. Он лежал, обессиленный, на ледяном полу. Сумев превозмочь боль в затылке, он поднялся с пола и снова потянулся к решетке, к этому единственному окну во внешний мир. Вдали проносились горы родного Таласа. С великой тоской он смотрел в ту сторону, где в селе Шекер сейчас находились его дети и Нагима, и бесконечно повторял: «Дорогие мои, как вы там, все ли здоровы? Я люблю вас, будьте счастливы…»

А в это время маленький Чингиз смотрел в сторону станции Маймак и думал об отце. Он по-прежнему не терял веры, что отец скоро вернётся, обнимет всех и скажет: «Ну что, мои хорошие, соскучились? Ну, вот и я дома. Больше мы никогда-никогда не расстанемся!» Отца он так и не дождался…

(ВНИМАНИЕ! Выше приведена первая часть книги)

Скачать полный текст в формате MS Word

© Ахматов А.К., 2010. Все права защищены 
    Фрагмент произведения публикуется с разрешения автора