Клад под яблоней

Новый рассказ из цикла «Записки коллекционера». Поучительно узнать, как в советское время люди хранили свои сбережения, и к чему это приводило… Первая публикация.

Эта история произошла в 1991 году перед распадом Советского Союза, когда инфляция начинала свой разбег, и государство ещё пыталось как-то бороться с ней. Денежная реформа, вошедшая в историю как Павловская по фамилии тогдашнего премьер-министра, не отличалась особой изобретательностью. В один момент все бумажные купюры 50 и 100 рублевого достоинства образца 1961 года объявили утратившими свою покупательную способность, и населению предлагалось в течение трех дней поменять свои «кровные» на купюры более мелкого достоинства. Кстати подобные реформы часто проводили в средневековой Средней Азии, когда с приходом нового правителя, Нового года или по каким либо другим причинам находящиеся в обращении монеты объявлялись «старыми», и чтобы снова запустить накопления в оборот требовалось за соответствующую плату пометить их особым надчеканом на монетном дворе. Существует даже теория, оправдывающая корыстных правителей, что они не просто набивали свою казну за счет ограбления населения, а таким образом стимулировали интенсивное обращение денег, делая бессмысленными сбережения, закопанные в кубышках. Неизвестно, знали ли советские чиновники о восточных денежных аферах, но антинародная реформа преподносилась как борьба с нетрудовыми доходами и сопровождалась призывами хранить свои деньги в сберегательных кассах. Тогда многие, в том числе и я, отнесли свои накопления в сберкассы, где они благополучно сгорели на следующем этапе инфляции.

Другим подобным мероприятием по сокращению денежной массы стал выпуск талонов-квитанций на получение автомобилей. Весьма ограниченное количество таких бумажек, с гарантиями государства, распределялись по предприятиям среди трудовых коллективов и вручались лишь передовикам производства по рекомендациям профсоюзных комитетов. После оплаты полной стоимости автомобиля всего через полгода счастливчикам обещали новенькие «Москвичи» или «Жигули». В годы повального дефицита, когда в очередях на автомобили отмечались годами, желающих купить машину с отсрочкой всего на полгода оказалось больше чем достаточно.

Исполком Первомайского района выделил автомобильный талон и на наш институт инженерных изысканий, но условия предъявлялись довольно жесткие, необходимо было оплатить его в течение трех дней, иначе он утрачивал свою магическую силу. Профсоюзный комитет, где я тогда председательствовал, на своем заседании вручил талон одному из ветеранов труда, но тот, пробегав два дня, так и не сумел собрать необходимую сумму, и вернул талон обратно. Рабочий день пятницы подходил к концу, и оставалось всего три часа для оплаты талона. Вот тут я вспомнил о своем друге, всю жизнь копившего деньги на покупку автомобиля. Пользуясь служебным положением, я подправил профкомовский протокол, вставив в его фамилию Владимира Смоловика, и попросив у директора машину, помчался к приятелю домой с радостным известием.

Смоловик в институте инженерных изысканий трудился начальником полевого отряда, когда я познакомился с ним, ему еще не было и пятидесяти, но мне он казался пожилым человеком, умудренным жизненным опытом. Мужчина он бы видный, высокий с крупными аристократическими четами лица. Он пользовался успехом у женщин, в том числе и молоденьких сотрудниц, но о своих любовных приключениях предпочитал не распространяться. Не раз нам приходилась жить с ним в одной палатке и на Иссык-Куле, и в Нарыне, и Таш-Кумыре, куда только нас не забрасывала профессия геолога. Вместе с ним мне довелось замерзать в горах, томиться в снежном плену, голодать и изнывать от жажды, но как коммунист с большим стажем все тяготы романтической профессии он переносил стойко. Владимир рассказывал мне, что воспитывался в детдоме и о своих родителях знал лишь то, что они «враги народа». Одно время он даже избирался секретарем парторганизации нашего института. Кстати, освободили его от этой почетной нагрузки не без моего участия, и я считал себя в долгу перед ним.

Однажды в очередной командировке в Тюпе меня поселили в гостиничном номере вместе директором Госгортехнадзора. Мы с ним хорошо пообщались, и он предложил мне перейти на работу в его контору, предлагая большие перспективы, высокий оклад, и что мне в то время очень нравилось, постоянные командировки по всему Кыргызстану. Но было и одно условие на ответственные должности горных инспекторов по технике безопасности в то время принимали только коммунистов. Я рассказал о своей встрече Смоловику и он пообещал дать мне рекомендацию. Однако в райкоме партии выдвинули свои условия, чтобы соблюсти баланс между рабочими и интеллигенцией в коммунистической среде, требовалось принять в неё одновременно еще и рабочего. Владимир отыскал среди своих подчиненных безотказного сельского парня Усена, который после окончания школы уже несколько лет не вылазил из командировок, копая разведочные шурфы. На собеседование в райком партии мы пришли втроем. Первыми пригласили нашего рабочего со Смоловиком. Усен подробно рассказал о внешней и внутренней политике партии, как его научил наш секретарь парткома, но срезался на пустяке. Когда его спросили, почему он захотел стать коммунистом, вместо заученной стандартной фразы «чтобы находиться в передовых рядах трудового коллектива и участвовать в строительстве светлого будущего», он с деревенской непосредственностью сообщил, что так захотел начальник, поскольку его другу, то есть мне, вступление в партию необходимо для карьеры. Естественно, ни его, ни меня в партию не приняли, а Владимиру объявили строгий выговор, а в дальнейшем не переизбрали на секретарский пост. Но и после этого Смоловик оставался убежденным коммунистом.

С объявлением Михаилом Горбачевым перестройки появились первые иммигранты в Германию, тогда для выезда за рубеж на постоянное местожительство требовалась еще и разрешение трудового коллектива. Отец нашего сослуживца Петра Шац, попавший в советский плен во время Отечественной войны решил вернуться на историческую родину со своими детьми. Собранию трудового коллектива нашего института предстояло вынести свой вердикт отпускать или нет ценного сотрудника за рубеж. После выступления трех сослуживцев, поведывавших какой Петр отличный производственник, выросший за десять лет из молодого специалиста в ведущего инженера-изыскателя, и о том, что он надежный друг, с которым не страшно пойти в геологическую разведку, казалось, что разрешение коллектива у Петра в кармане. Но здесь слово попросил Владимир Смоловик, смотревший на миграцию по-своему.

Начал он тихо, обращаясь ко всему залу.

— Вот сейчас все нахваливали нашего сотрудника, какой он хороший. Все правильно, не спорю. Мне тоже довелось с ним не раз в полевых экспедициях хлебать пустые щи из одной миски. Но мне не понятна ваша логика. Наше государство выучило его, выкормило, сделало классным специалистом, и вот, когда он должен рассчитаться по кредитам, мы спокойного его отпускаем. Езжай, мол, дорогой, работай на наших врагов капиталистов. Какие мы все добренькие за чужой счет, если он собрался переметнуться в другой стан зарабатывать капиталы, то пусть сначала оплатит свое обучение в институте. Между прочим, Германия – страна, входящая в НАТО, а если НАТО вздумает напасть на Советский Союз, на чьей ты будешь стороне? – задал он свой коварный вопрос, повышая голос, и, не дожидаясь ответа, продолжал, возбуждаясь все больше – Ты пойдешь с автоматом против страны, которая тебя вырастила? Ты будешь убивать советских людей? Он рванул рубаху на груди, — Стреляй в меня, сволочь!

Разрешение коллектива Петр тогда так и не получил, но все равно уехал.

Так вот, талон на машину я помчался отдавать домой к Смоловику, недавно вышедшему на пенсию, поскольку наверняка знал, что деньги на машину у него есть. Я сам помогал ему избавиться от сотенных купюр во время Павловской реформы.

Смоловик встретил меня объятьями.

— Какими судьбами, я уже решил, проводили на пенсию и забыли старого полевика.

Я быстро поведал ему, что могу помочь с осуществлением его давней мечты – покупкой автомобиля. Только нужно срочно оплатить гарантийный талон, и уже через полгода максимум, можно будет разъезжать на новеньких «Жигулях».

Смоловик обрадовался несказанно.

— Нет проблем. Только сейчас деньги откопаю.

Владимир пошел в сад с лопатой, и я последовал за ним.

Отсчитав от огромной яблони своими длинными ногами семь шагов на север, он начал копать большую яму, прямо посередине клубничной грядки. Я терпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу. На полуметровой глубине мой друг остановился передохнуть:

— Вроде бы я их так глубоко не закапывал, — удивленно пожимал он плечами.

— А ты точно помнишь, что семь шагов? – поинтересовался я.

— Конечно, как я могу забыть? 7 ноября – день Октябрьской революции.

— Может, ты считал по старому стилю? — неудачно попытался пошутить я.

— Чем зубоскалить, лучше помоги, — предложил Смоловик, и, сунув мне в руки свою лопату побежал в сарай за другой.

Мы интенсивно расширяли яму во всех направлениях, благо земля оказалась рыхлой, и скоро на месте клубничной грядки зияла воронка, как от авиационной бомбы.

— Давай перекурим, — предложил Владимир, — я хорошо помню, как весной отсчитывал шаги от яблони по направлению к дому и закопал на два штыка, не больше. Неужели сосед – наркоман проследил и выкопал? Да, вроде бы я маскировался, копал, когда стемнело.

Поплевав на ладони, мы продолжили раскопки. Трехлитровая банка с купюрами нашлась всего в трех метрах от яблони, видимо сегодня на радостях Владимир шагал слишком широко.

— Вот они мои бабулички, — радостно закричал Владимир, очищая от грязи свой стеклянный сейф, закрытый полиэтиленовой крышкой. Она открылась удивительно легко, а вот отсыревшие пачки из купюр 5 рублевого достоинства, никак не хотели покидать свое убежище.

— Блин, немного подмокли, давай их утюжком подсушим, — предложил Смоловик, вытряхивая свои сбережения прямо на землю.

— Какой утюжок, через час закрывается касса и нас совершено, нет времени, — запричитал я. Но ничего другого в голову не приходило, и мне пришлось гладить горячим утюгом разбухшие купюры, испускавшие зловоние. За полчаса я просушил более-менее лишь пару пачек. Володя же, разорвав упаковки, проветривал остальную денежную массу дочкиным феном, но это мало помогало. Некоторые купюры слиплись настолько, что существовала реальная опасность порвать их при разделении. До закрытия кассы оставалось полчаса, пересчитывать и раскладывать деньги по пачкам уже не оставалось времени. Мы повезли их ворохом, загрузив в наволочку от подушки.

Кассиры подбивали итоги дня, когда мы ввалили им на стол подмоченный капитал. Отутюженные купюры кое-как прошли через счетную машинку, а вот просушенные феном стали липнуть и расползаться.

— Деньги я у вас не приму, — категорически заявила кассирша.

— На каком основании, — возник я, — они что, фальшивые?

— Нет, они влажные, — заупрямилась она.

— Покажите нам инструкцию, запрещающую принимать влажные деньги, — встрял Владимир.

— Не приму и все, — не соглашалась пожилая женщина, обратно сгребая сбережения Смоловика в наволочку.

— Безобразие! Где ваше начальство? Мы будем жаловаться! — стали мы громко возмущаться. На наши крики вышла молодая женщина, и мы сбивчиво, наперебой пытались объяснить ей критичность нашего положения.

— Жалуйтесь куда, хотите, Ваши деньги мы не возьмем, — стала на защиту своих сотрудниц начальница сберкассы. И тут Смоловик, вдруг резко понизил тон и галантно, взяв начальницу под локоток, отвел в сторону.

Не знаю, как старый ловелас сумел так быстро её очаровать, но к моему удивлению она пошла нам навстречу и призвала на помощь еще трех сотрудниц, которые раскладывали липкие, зловонные купюры на столе и, пересчитывая их, сопровождали свою работу высказываниями самых нелестных эпитетов в адрес владельца сбережений.

Исполкомовский чиновник выходил из своего кабинета домой, когда мы вбежали нему с квитанцией об оплате гарантийного талона.

— Молодцы, успели, хотя наш председатель сказал, что можно подождать до утра понедельника.

В тот вечер мы с Владимиром хорошо посидели:

— Ты настоящий друг, — не уставал повторять Владимир, но при этом не чувствовалась в его настроении особой радости. При прощании он покаялся, что ради этой машины отступил от своих принципов, и впервые за всю свою праведную жизнь коммуниста дал взятку, оставив начальнице сберкассы пенсию за два месяца.

Осталось лишь добавить, что в связи с распадом Союза машину Смоловик не получил ни через полгода, ни через год. Деньги ему, правда, вернули и даже с учетом инфляции, но на них уже можно было купить разве что автомобильные покрышки для «Жигулей».

© Камышев А.М., 2011. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора