Юрка-дурачок

В рассказе описаны события, сопутствующие распаду некогда великой державы, с вытекающими отсюда последствиями, жестко и больно отразившиеся на самых беспомощных людях – тех, кого в обществе и за людей-то не принято считать…

Хотя бы один раз в жизни мы сталкиваемся с человеком, чей разум, как говорят наши старики, немного дремлет. Разные на то всегда причины, мало кто знает, да и не многие хотят знать, откуда тянутся следы такой "спячки", разве что только врачи. В народе таких называют с меткостью, граничащей с чемпионской точностью биатлониста, – "больной на голову".

Таким и был Юрка-дурачок. Дядька Азамат, живший по соседсту с Курмангазы, частенько был навеселе. Завидев издали Юрку, он начинал махать рукой, описывая ею круги, словно крыльями ветряной мельницы и орать:

— Эй, дурак, а ну, иди сюда!

Если Курмангазы был рядом, он одергивал своего крикливого соседа-пьяницу со словами:

— Азамат, перестань, его и так бог обделил, зачем его обижать.

— Отстань, — махал рукой Азамат, — ты чё, прокурор, или судья мне, чтоб указывать! Что хочу, то и говорю, лучше иди, командуй своей сварливой женой. Аха-ха-ха-ха-ха, — гоготал он сам над своей шуткой.

Юрка подходил с улыбкой, протягивал руку, здороваясь. Азамат, со всего размаху ударял по ней, и прозрачная рука тоненького, как тополек, паренька взлетала вверх, словно испуганный мальчишками голубь. Воспарившая рука замирала так на мгновенье и плавно, будто Юрка боялся расплескать зажатый в пальцах драгоценный хрупкий сосуд, возвращалась вниз. Азамат тем временем хлестал его по щекам, приговаривая:

— Ну, скажи, Юрка, кто ты?

Юрка, не переставая улыбаться, тихо шептал то, что и обычно при каждой встрече с вечно пьяным Азаматом: «Я – дурак!»

— Вот видишь! — победно оглядываясь на Курмангазы, восклицал пьяница. — Он сам утверждает, что он — дурак!

— А почему ты дурак? — продолжал выпытывать он у смирно стоявшего паренька.

— Потому что Азамат — умный! А я — дурак!

— Говори громче, я не слышу!

— Азамат — умный, я — дурак!

— Аха-ха-ха-ха-ха! — хватался за живот, пошатываясь и вновь повторяя так нравившиеся слова Азамат:

— Видал, я — умный, а он — дурак, сам признался! Аха-ха-ха-ха-ха! Аха-ха-ха-ха – захлёбывался он.

Худой и длинный, как шест ала-бакан (шест в юрте), Курмангазы брал за руку Юрку-дурачка и тащил к себе во двор. Юрка послушно плелся за ним.

— Эй, дубина, ты куда его, этого дурака, тащишь, я ведь еще не закончил с ним разговор! – вопил, срываясь с места, опомнившийся от смеха Азамат.

Курмангазы переходил на бег. Легкой трусцой за ним семенил дурачок. Огромный пиджак с закатанными по локоть рукавами смешно покачивался на Юркиных плечах, короткие, по щиколотки штанины широких потертых брюк раздувались от ветра.

Добродушный Курмангазы успевал втолкнуть парня во двор, захлопывал тяжелые, покосившиеся ворота, в которые тотчас начали лететь и разбиваться с сухим треском комья засохшей земли. Азамат своим весом мог давно разнести ветхий забор, но помнил, что у соседа рука крепкая. Пьяница еще с минуту бесновался на улице, негодуя, что его легкая добыча так быстро от него ускользнула. И только строгий голос его жены Кадичи, мог утихомирить здоровяка Азамата. Кадича умела иногда вовремя появиться.

Жена человека-жерди, крикливая Зуура, вышедшая на шум, подбоченившись, ждала его на крыльце:

— Мало мне одного дурака в доме, так нет же – еще одного надо приволочь! Да что ж это за наказание такое, а Господи, долго мне терпеть адские муки?

— Хватит, чего зря кричишь? – переходил в наступление суровый Курмангазы. — Помогать будет мне малый, дрова поможет нарубить, да перетаскать в сарай. Старик Ормон с соседней улицы говорит, длинной зима будет, холодной, приметы такие… Подготовится надо.

— Длинный язык у твоего Ормона! Приметы!.. Лучше б он узнал приметы смерти своей, нас всех переживет, проклятый старик, — бросает последние слова, словно ядра, Зуура и уходит, успокоенная, на кухню.

Знает мудрый муж слабости половины второй своей, не зря больше четверти века прожил с ней. Кто ж, как не она не откажется от дармовой помощи! Юрка оплаты не затребует, накормить его – для Зууры не проблема. Даст вкусной жармы, питательного сытного напитка из зерен ячменя, да пол лепешки, вот и весь Юркин обед. Да и не лишним будет ей напоминание, что некому ему, Курмангазы на старости лет пока помочь. Семь дочерей подряд нарожала, как только успевает?! Последний, слава Всевышнему, сын народился, да только мал он еще. Седьмой годок пошел ему с зимы нынешней, Бог даст в этом году в школу пойдет. Это так принято говорить, или даже думать: «Если Бог даст!» А так Курмангазы точно знает, что пойдет этой осенью малыш Сардар учиться. Потому как еще с позапрошлой весны изучил все буквы в алиппе (букваре) сестры-первоклассницы и теперь читает все подряд. А вот и он сам навстречу бежит, сорванец, с огорода:

— Атаке, ата (отец)!

Жилистый, еще крепкий Курмангазы подхватывает малыша, легко подкидывая в воздух и перехватывая на лету почти у самой земли. Вскидывает руки вместе с малышом за голову и — счастливый Сардар уже гордо восседает на шее отца. С огромной, как ему кажется, высоты он приветствует своего друга.

— Салом аллейкум, Юрка-байке!

Отец научил его называть Юрку уважительно — «байке», старший брат. Брат, запрокинув голову и улыбаясь, машет ему откуда-то снизу рукой.

— Чтоб тебе и ему сдохнуть, — ворчала по-началу Зурра на Курмангазы. Какой же он ему «байке»?!

— Будешь трындеть, научу малыша называть Юрку «тайке»! – сказал, как отрезал старый хрыч. Братьев матери принято так называть, вот и проглотила обиду сварливая Зуура. Знает, как заставить упрямую женщину подчинится Курмангазы. Много не говорит, но всегда найдет нужные слова! С сыном своим не сюсюкает Курман, ведет разговоры как со взрослым. Это он старухе своей может сказать между делом «наш малыш», а так всегда называет его полным именем – Сардар.

— Вот ведь как бывает, Сардар, — начал мужской разговор отец его, когда прошлым летом он прибежал к нему весь зареванный, опухший от слез. — Ты вот только не плачь, Сардар, не держи обиду на дядьку Азамата! Не со зла он обижает Юрку нашего. Это он по пьяни. А что дураком обзывает, так не он один, все его так в нашем городке кличут. Почему? Ну, так послушай меня, а там и сам решишь, дурак он или нет. Было это лет десять назад, и тогда Юрке было примерно сколько тебе сейчас, может чуть больше. Жил он на окраине города. Была у него семья: дед с бабкой старенькие, да мать красавица. С такими же голубыми глазами и светлыми, легкими как пух волосами. Да, ты правильно заметил, как небо над нашими головами сейчас, да, и как озеро наше Иссык-куль, куда мы ездили на той (свадьбу) к сестре твоей Махаббат. Да, да и легкими как эти облака. Такой внимательный сын у меня! Были-то были, да недолго жили. Умерли так скоро, один за другим, словно мор какой их скосил. Сначала бабка, через год мать от болезни загнулась и померла, а уж дед – тот и так давно одной ногой в могиле стоял. И остался байке твой один. Близких родственников у них в городе-то и не оказалось: поразъехались кто куда. Кто в Россию, кто в Германию. А дальним родственничкам он и ненужным оказался вовсе. Особенно после того случая. Рассказывают люди, как однажды исчез маленький Юрка. Пропал, три дня его не было. Искали его каждый день, а на третий день высоко в горах рано утром его пастух Осконбек нашел. Ну, ты его знаешь Оскона, в прошлое воскресенье он тебе дал покататься на лошади, когда мы с рынка шли. Вспомнил? Хорошая память у Сардара моего! Нашел его Оскон спящим на высоком валуне, огромном таком камне. Как он на него забрался – уму непостижимо. С месяц молчал Юрка после того случая. А потом говорить начал, соседке своей рассказал. Будто бы поднялся он так высоко в горы за матерью своей. Увидел ее издали, узнал, а она еще и звать начала его по имени. Стояла она в своем красном цветастом платье и махала ему рукой, словно ветряк. А он и пошел к ней. Ближе подходит к ней маленький Юрка, а она отдаляться начинает. Ближе – а она все дальше. Так и шел он за ней пока не устал. Камень этот нашел, говорит, лег на него, потому что горячий он был. Тепло, согрелся на нем, да так и заснул. Что было потом – не помнит. Старики наши говорят, албарсты (горный дух) его заманил, поиграл с ним, заплутал, напугал под конец, мысли его спутал, чтоб ничего толком рассказать людям не смог, да и на камень тот и забросил. А ты не бойся! У тебя ведь, Сардар, отец жив. А пока Курмангазы жив, албарсты не смеет приближаться к дому, боится! Ну, молодец, храбрый у меня сын Сардар! С тех самых пор и не говорит Юрка много, да больше улыбается. Может мать свою продолжает видеть, не знаю… Ты знаешь? Ну, умница мой Сардар, все знает! И не расскажешь отцу, потому что тайна это. Дело говорит сын мой, нельзя тайны чужие выдавать. Настоящий мужчина, мой Сардар! Почему наш байке с нами жить не может? – переспрашивает Курмангазы сына. Да потому что у него свой дом есть, государственный. Нет, у нас, сынок, свой. Но государственный не хуже. Я тебе обязательно его покажу. Вот на следующей неделе как пойдем в больницу зубы мне лечить, так его дом рядом, чуток пройдем — я тебе и покажу. Ладно, ну беги, сын мой.

Частенько ему жена за тон такой в общении с сыном выговаривала:

— Все хвалишь его, не нахвалишься, посадишь его похвальбой себе на голову. Что на старости лет делать будешь, если возомнит сын твой о себе черт знает что! Так и будешь носиться с ним как с писаной торбой, а? Тебе говорю, иль оглох от слов своих слащавых?

— Не лезь в наши мужские дела, старуха. Вон у тебя целый батальон дел, намекал Курмангазы ей на дочерей, — там и разбирайся, твое царство: править тебе не мешаю, и ты мне тоже.

— Так ведь о том и речь, старый болван, — пускала слезу, главное свое оружие Зуура, — сглазишь еще, не дай бог, моего олененка! Услышат духи, какой у тебя распрекрасный сын. Ой, дурак, ой дурак! Не забыть бы на святой могиле Манаса помолиться за отвод злых духов. Ой, чует мое сердце, сглазит, старый осел, единственного сына. Да еще этот дурак твой, Юрка повадился ходить в дом наш. Нечего делать ему здесь, всякую нечисть за собой небось тащит!

А Юрка с Сардаром подружились. Может потому и зачастил сюда в этот неприметный домик с большим садом Юрка-дурачок, что Сардар тянулся к нему и вправду, как за старшим братом. Интересно им было друг с другом. Хоть Юрка-байке большей частью молчал, улыбаясь своим мыслям или видениям, но даже молчать было интересней вместе. Особенно летом, на крыше сарая. Сваи отец поставил высокие, под стать себе, да и сено было удобно хранить под такой высокой крышей. И сестры не достают здесь, потому как и не догадываются, что и без лестницы можно сюда забираться. И невдомек им глупым, что по вытянувшемуся рядом высокому тополю, можно вкарабкаться и залезть, прям под самое небо. Боязно поначалу малышу спрашивать о чертиках у старшего брата. Узнал о них тоже от Курмангазы. После лечения зубов, шли они с отцом домой, а Сардар возьми и вспомни:

— Ата, ты обещал показать мне дом Юрки-байке.

Любопытно Сардару было узнать, куда так все время рвется его байке. Хоть и поиграет с ним Сардар, да и бывало накормит его вкусно Зуура эже (вежливое обращение), а как вечереть начнет, засобирается Юрка: «Ну, ладно, пойду я домой» или «Ну, пошел я домой, меня дома ждут». И сколько бы ни канючил Сардар побыть у них еще немного, Юрка был непреклонен.

— Да, иди, иди домой, ждут тебя, — провожая его, говорил Курмангазы.

Не успевал Юрка выйти за ворота, Зуура, зло смеясь, говорила:

— Как же, ждут его там в его казенном доме, вот дурак так дурак, всем дуракам дурак! Да что возьмешь с дурака.

— Замолчи, старая, саму в казенный дом сдам, дай только время придет…

И вот показывает ему отец на чистенькое белое здание. Голубые рамы окон, как глаза у Юрки байке, догадывается Сардар. Подходят ближе, малыш водит пальцем по воздуху и медленно читает по слогам: «Пси-хо-нев-ро-ло-ги-чес-кий дис-пан-сер!»

— Как сложно и красиво звучит, да атаке?

Курмангазы спрашивает у старушки в белом халате, вышедшей на крыльцо вместе с вязанием.

— Юра Морозов дома?

— Да разве ж этот усидит, у него свободный режим. Болтается где-нибудь, но вечером придет обязательно.

Как будто бы они не знают этого.

— Ну, ничего, говорит старушка, скоро его походам придет конец.

— Как это конец? – переспрашивает удивленный Курмангазы.

— А вы разве не слышали? Тю, весь город болтает об этом, многие и рады, что закрывают нашу психушку. Рас-фор-ми-ро-вы-вають. Тьфу, слово какое! Всех больных перевозят в знаменитый Чым-Коргон. Да, в другую область. Здание наше ветхое, аварийное, на его месте строить будут какое-то городское адмимист, ой слово-то сложное, в общем, для городских начальников будут строить их дурдом. — Тетка смеется.

Сардар с отцом тихо уходят, а по дороге рассказал ему отец, что начал видеть, после своего путешествия за албарсты в горах, Юрок.

— От самого Осконбая слышал я, будто бы когда спускались они с горы и ехали медленно на прихрамывающей лошади, Юрка смотревший по сторонам, прежде чем замолчать на месяц, сказал «Как же их много, и как они сильно верещат, дядя, голова болит от них!» «Кто это может верещать так?» — подумал Осконбай, а вслух спросил: «Где? Я ничего не слышу». И вправду, тишина стояла. Афганских дроздов, тогда у нас еще не было и в помине. Сороки, да кукушки – те большая редкость, даже в таком небольшом городке как наш. «Да как же вы их не видите, вон они на каждом листочке каждого дерева сидят и пищат! Маленькие такие, черные, величиной с ваш большой палец, дядя, хвосты у каждого из них. Машут ими, обмахиваются от жары!» Ехавший впереди в седле Юрка засмеялся неожиданно, запрокинув голову, что своей белокурой башкой стукнул малорослого Осконбая прямо в зубы. Прижал его к себе покрепче пастух, лошадь свою ударил камчой (плеткой), чтоб шла резвей. Понял он, что совсем закружили белобрысого мальчугана албарсты, да так сильно, что задремал разум у мальца. Довез его до самой больницы, там его и отыскали соседи. Да так и оставили навсегда. Никому он не нужным оказался. Тебе нужен, ах мой сердобольный Сардар! И мне, и мне он, конечно, тоже нужен! Раз родился на земле человек, значит, что-то хочет через него нам сказать и показать Всевышний. И никакой он не дурак, это ты верно подметил, Сардар! Да ты не грусти так, не скоро твой байке уедет, еще побудет с нами…

Юрка не помнит о том, что тогда, пока спускались с гор, показалось ему. Может, забота государственная помогла, а может и албарсты запретили. Малыш Сардар спрашивал у него однажды, проверяя, сидя на крыше: хоть и боязно, а любопытно.

— Скажи, Юрка-байке, что ты видишь на листочках вот этого тополя?

— Лучи солнца играют на нем.

— А еще, что там есть?

— Смотри, — говорил байке, — смотри на мою руку, и подставлял ее под солнце, что видишь?

— Ничего не вижу. Руку твою вижу. — А у самого голос дрожит, вдруг сейчас Юрка скажет, что и на руке чертяка сидит.

А Юрка улыбаясь:

— Жилочки видишь на руке, жилочки, и на листике они тоже есть. А если жилочки есть на руке и на листе, значит, мы с деревом – похожи, верно, Сардар? — Юрка запрокидывает голову, смеясь своим мыслям.

— Да! — удивляется малыш.

— А вот видишь белых ангелов вокруг. Видимо невидимо их!

— Нет, не вижу ангелов, только пух летает вокруг – забивает мне нос и уши, в рот еще лезет, тьфу, тьфу, — малыш сплевывает пух.

— Это, Сардарчик, ангелы.

— А они везде, да, байке?

— Да, везде, и даже внутри нас.

— А как их можно увидеть?

— Нет, их ты не увидишь, но вот услышать можешь, я тебя научу, хочешь.

— Хочу, байке.

Научить в этот раз не удается. Снизу доносится голос шумной тетки Зууры.

— Что б он околел, проклятый дурак, увел сына моего единственного. Чего уставился, старый осел, ну и где мне теперь прикажешь его искать? Девчонки уже все улицы близлежащие обегали. Давайте, еще раз сбегайте к Улуку, Бегмату, Жанышу, к тетке Аманкан загляните. Она любит его сладостями потчевать, чтоб ей пусто было! Сестры малыша рассыпаются в разные стороны…

Еще долгих восемь дней Сардару пришлось уговаривать мать пустить к ним байке. Ради разрешения он даже показал матери, где они в последний раз прятались. Зуура отдала приказ старшим дочкам отнести на крышу сарая теплые одеяла, а олененку наказала много не играть с Юркой. "Потому как сам можешь стать таким", — напугала она его. Получив от сына согласие много не играть с дураком, успокоившаяся женщина идет на ашар. На соседней улице у Мамыта в доме затеяна стройка. Надо пойти помочь, треклятым, обед что ль сготовить, а то потом разговоров не оберешься. Скажут, зазналась Зуура, как сына родила, никого признавать не хочет, тьфу, окаянные….

Матери, слава богу, нет, сестры разбежались по подружкам, радуясь внезапной свободе, а Сардара на крыше учит слышать ангелов его старший брат.

— Смотри на меня, — тихо говорит Юрка. Надо дождаться пока ветер будет дуть тебе в спину.

— Почему? — Спрашивает малыш.

— Так удобнее, когда ветер дует спереди – он задувает глаза, нос и рот, а с боков – уши. Это все мешает. Как только ветер коснется спины, садись поудобнее. Садишься, ноги сгибаешь в коленях, близко подтягиваешь их к себе. Да, так, не спеши. Обнимаешь их руками, колени конечно, голову опускаешь вниз. Сидишь так немного, а потом, как услышишь голоса ангелов, так поднимаешь голову, подпираешь двумя руками сразу. Вот так, как я, и смотришь вперед.

— А зачем смотреть вперед? — спрашивает Сардар

— Им, ангелам, интересно, что там впереди тебя, они ж не видят. А ты должен рассказать, ну, про облака. Вон смотри, на лодку похоже, а еще… А еще они могли просто могли наблюдать за красивым закатом, или как идет дождь, или как радуга в небе виснет…

Общение Сардара с Юркой прекратилось так же внезапно, как и началось. С осени в школу пошел, учебная галиматья завлекла малыша. Да и мать, как часовой на посту, строже относиться стала к распорядку дня Сардара, лениться ему не позволяла, а уж о Юрке и говорить не смели. В школе – на переменах – посменный караул сестер. Не замечает их словно Сардар, все новое нравится малышу! Но только зимой вот затосковал Сардар. Приснилось ему, что он и Юрка байке превратились в пушистые снежинки. Дул сильный ветер, и почему-то он дул везде и даже сквозь них. Вторая белая снежинка-Юрка улетала дальше, дальше, и вот… совсем исчезла:

— Юрка-байке, не уходи, я вижу ангелов, я их слышу. — Слепленные тяжелым сном веки долго не поддавались, но Сардар слышал шепот ангела, так похожий на голос матери. Он звучал где-то на самом дне гудящей головы:

— О, мой ангелочек, горит весь! Очи мои ясные, ненаглядные, пусть болезнь твоя на меня перекинется, верблюжонок мой... Чего стоишь, как столб, беги за врачом...

После прихода врача Сардару стало немного полегче дышать, мать спрашивала с беспокойством врача:

— Значит простуда, слава Богу, простуда! А я уж думала, проклятый юродивый ему своих бесов оставил, всю ночь вспоминал его: Юрка-байке, байке. А все треклятый старик! Эй, Курмангазы, запомни, чтоб духу того дурака здесь больше не было. Завтра пойду к бюбу (знахарке), спрошу, может, поможет чем. Вдруг твой дурачок черта лысого нам подкинул. С него, дурака, станется, у него своих чертей – много!

Пока болел Сардар, вспоминал старшего брата. Однажды, еще в последние дни этого лета, когда умер старик Ормон, взял его отец с собой на похороны. Шли они гурьбой. Отец, дядька Азамат с братом младшим своим, да Сардар бежит рядом, держит отца за руку. Чуть поодаль тетки идут – жены братьев и Зуура. Как подходить к дому умершего начали, так Курмангазы схватился за бок, как будто ударил его кто и запричитал:

— Смерть настигла нашего славного Ормона, кто мы теперь без тебя?

Зычными голосами братья-соседи вторят ему:

— Оставил нас дядя Ормон, как мы теперь без него?

Со стороны юрты слышат в ответ плач-крик мужчин:

— Ой, смерть лютая, забрала тебя, отец, как нам жить…

Подошли ближе. Внуки стоят у юрты, опираясь на длинные палки, словно лишились опоры. Взрослые мужчины рядом: одна рука калачом упирается в бок. Гвалт, плач. Женщины подвывая, заходят в юрту, оплакивать и дальше покойного. Мужчины снаружи остались, обнимают сыновей и внуков Ормона, утешают.

В суматохе не сразу увидел Сардар Юрку-байке. Заметил, обрадовался, теребить начал за штанину. А тот рядом стоит, гладит по голове внука подростка старика.

— Не плачь, жалко деда Ормона, хороший человек был.

— Эй, дурак, отстань, откуда тебе знать, каким был мой дед?! Лучше бы ты издох, вместо деда моего! — со злобой кричит мальчишка, откидывая Юркину руку в сторону.

На крик из юрты выходит одна из снох умершего старика. Увидев Юрку, она начинает:

— Кто пустил этого дурака? Да куда ж эти врачи смотрят?! Вечно эти больные на голову расхаживают среди здоровых, пугают только детей. Пошел вон отсюда, собака!

Она хватает чью-то калошу, оставленную у порога юрты, и замахивается ею. Молчат взрослые, нечего им сказать, что ли?

Дурачок бледный стоит, колышется на ветру. Сардар обнимает Юрку за ноги и плачет:

— Он не дурак, скажи им, атаке, он – хороший, добрый, вы просто не знаете его. Скажи, ата-аааа…

Ничего тогда никому не сказал Курмангазы, только отвел расстроенных сына и Юрку домой.

«Почему они не могут любить всех, — не понимает малыш. — Байке же может, и я, значит, смогу, а они – почему нет?»

…Скучал, одним словом Сардар по старшему брату своему, потому, наверное, и вспоминал его…

А потом, когда малыш выздоровел, отец ему рассказал, что еще осенью Юрку и других его друзей перевезли в другое место.

— Теперь у них другой дом, да, атаке? – спросил Сардар

— Да, сынок, — тихо сказал, отворачиваясь Курмангазы.

— Мы поедем к нему?

— Обязательно, сынок, весной съезжу я один, а Бог даст, летом поедем вместе, хорошо, сынок.

Обещание Курмангазы выполнил, съездил по весне в столицу по делам, и по дороге оттуда заехал к Юрке.

— Да, сынок, спрашивал о тебе, помнит тебя, подарок твой, пластилиновый танк, я передал, обрадовался байке твой очень. Что еще? Тоскует он, сильно тоскует, Сардар, по дому своему. Нет, не стал я ему говорить, сынок, что дом снесли, что нет его. И что вывески красной с красивыми словами тоже нет, не сказал. Плакал он, сынок, руки мои целовал, а взять я его с собой не смог. Там строго у них в доме. Нет у нас лучше. Там никого никуда не выпускают. Никогда. Нельзя. Потому что, болеют они, Сардар. Он пробовал сбегать уже два раза, но его возвращали. Милиция, кто еще? Люди разные…

Малыш матери своей еще не говорил, но к поездке тщательно готовился. Во-первых, первый класс на отлично заканчивал, слыл лучшим учеником в классе, учительница хвалила его. А мать всем соседкам ужи прожужжала, какой у нее сын умница. И уже не называла его как раньше: ондатренок, медвежонок, олененок. Сардар сам попросил, и надо же – мать его послушала. Воодушевленный Сардар верил, что сможет уговорить ее. Во-вторых, он сможет обрадовать байке, скажет, что зимой, когда болел, он слышал голос ангела. И в-третьих, он приготовил ему подарок: маленький бумажный фонарик. Правда учительница помогала, но он сам его красил в красный цвет, и теперь, когда его зажигаешь, особенно ночью, он красиво мигает, из-за маленькой лампочки внутри, которую помог выбрать и установить отец.

Юрка опередил его. Он появился у них в доме неожиданно, в начале лета, как только начались каникулы. Благо, автостанция неподалеку от их дома. Матери и сестер дома не оказалось, последние были еще в школе – экзамены, ремонт в классах шел полным ходом, а мать уехала на два дня с младшей дочкой к своим родственникам.

Юрка выглядел уставшим, но счастливым. Рассказывал он сбивчиво. Как добирался на перекладных несколько дней, как избегал людей в милицейской форме, никому не говорил, откуда и куда едет. Потому что даже упоминание населенного пункта приводило людей в беспокойство. Из его обрывочных фраз Курмангазы понял, что Юрка сбежал. Тихо так, неспешно и добрался Юрок до своих родных мест. И немного побыв с ними, радостно улыбаясь, сказал: «Ну, пойду домой».

— Атаке, почему мы не остановили его? У него ведь нет теперь дома!

— Сардар, пусть он увидит своими глазами, он нам не поверит. Потерпи немного, он вернется, ему некуда возвращаться, только к нам.

Но Юрка не пришел. Утром к ним ворвался Азамат с криком:

— Слышали новость? Юрка-дурачок повесился. Прям напротив своего снесенного дурдома: на ветке тополя, в парке под качелями...

За гробом, если гробом можно назвать наскоро сколоченный ящик из старых досок, сто лет провалявшихся в сарае Курмангазы, шли трое. Мой отец Курмангазы, наш сосед-пьяница Азамат и я — Сардар. Гнедая, тощая кляча, еле перебирала копытами, тоскливо водила полуослепшими зрачками и в ее огромных с беленой глазах тускло отражались проезжавшие мимо машины, низко плывущие по небу облака. Серая, словно мука, пыль оседала на бороде дядьки Азамата, стелилась густым туманом на куцых остатках гривы и хвоста гнедой. Бричка-развалюха отчаянно трещала, водруженный на неё гроб тарахтел вместе с ней. Двое взрослых шли молча, лишь изредка подвыпивший Азамат шумно вздыхал. Блеклый, затертый по краям войлочный колпак съезжал ему на глаза. У самого кладбища, устав подправлять, он снял его с головы, сложил вдвое и сунул подмышку. Ветерок, словно ждал этого мгновения и длинные грязные волосы стали разлетаться во все стороны. Веточка-коняшка и я тихонько плелись рядом. Тонкая, тополиная ветвь, служившая мне иноходцем, пообтрепалась, листья на веничке самодельной лошадки поникли, свернулись в бурые трубочки.

На старом русском кладбище уже была вырыта могила. Двое парней помогли Азамату и отцу спустить в неглубокую яму ящик. Недавно прошел дождь, и липкие комья грязи тяжело застучали по крышке гроба. У быстро образовавшегося холма земли я воткнул ветку, на ее конец я нацепил фонарик, так и не успев подарить его байке. Мы тихо посидели у свежей могилы Юрки, и я спросил у отца:

— Отец, байке поглотила земля, да?

— Нет, сынок, его проглотили плохие люди.

— А меня, когда я вырасту, тоже кто-нибудь проглотит? Можно, я не буду больше расти, а?

— Ты вырастешь сильным, сынок! А когда станешь большим человеком, сам кого-нибудь проглотишь…

Вот так я и повзрослел за один день. Ангелов я так больше и не слышал, но часто вечерами я любил забираться на крышу, чтобы встретить там закат, думая и мечтая о том, что ждет меня – впереди. Быстро, словно облака в небе, пролетело детство...

Я выучился на врача, вернулся в родной город, работаю в обычной больнице. На крыше старого сарая теперь пропадает мой маленький сын, я ему и не мешаю. Вот, пожалуй и все… Да, и еще: я никого так и не съел — Юрка-дурачок большая в том деле помеха, я так думаю. А вы?

© Элима Кара, 2011. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора