На струнах сердца

Николай Марусич – профессиональный драматический актер, и это очень чувствуется в его стихах. Впрочем, почти все его стихи положены автором на музыку, и мало кто в родном Кыргызстане, особенно в Бишкеке, неоднократно воспетом Марусичем, не знает его песен. Его хрипловатый голос, поддержанный гитарным звоном, читатель услышит и при чтении текста его произведений, в которых оголены все нервы автора, и сам ритм попадает в унисон не только рваному гитарному перебору, но и всей сегодняшней нашей жизни, где в любой момент может лопнуть слишком натянутая струна…

Представленные здесь стихотворения опубликованы в журнале "Литературный Кыргызстан" №3 за 2010 год.

Памяти Николая Марусича — безвременно ушедшего в 2011 году актера, поэта, композитора, певца

Взлет, паденье

Взлёт, паденье – это вне задачи.
Собран новый тип полётов в жизни.
Старый мир получит нашу сдачу,
А поломка не вредит отчизне.

Мне б остаться меж землёй и небом
Рыжею отметиной прогресса,
Разделить собою быль и небыль,
Обнажив простор для рубки леса.

Сверхзадача, самолёта точка,
Счастье – в небо сигаретой взвиться;
А потом, как сломанная почка,
Вниз упасть и вдребезги разбиться,

Распахав собой кусочек нивы,
Упереться в скальную породу;
И восславить матушку-природу,
И остаться факелом красивым…

Авторы модели, удивившись,
Соберут мой лом для экспертизы,
В заключенье скажут: все в излишке –
Силы, чувства, страсти и капризы…

Мастер помянёт свою поделку,
Просидит со свечкой до рассвета,
Технарям подкинет для совета
Истину, что вышла на поверку:

Новый аппарат пошёл свечою,
На творца за это – не в обиде.
Пусть земля останется землёю,
Потому что в небе след не виден.

Иссык-Куль

Иссык-Куль, голубая волна,
Посиделок ночных тишина.
Утро в дымке, рыбачий кураж,
Замок-призрак встаёт, как мираж…

Города, не проснувшись от сна,
Поменяли свои имена.
Только чайка – крикливый твой страж –
Облетает покинутый пляж.

Облепихи цепляется куст,
Липкий вкус полусомкнутых уст,
Чебачок и бутылка вина,
Мысли, дерзко шальной, глубина…

Уходящая в горы весна.
Крутит запахи неба волна.
Старый пирс очарованно пуст,
И звучит в тишине: ну и пусть…

Ты братишка и наш – и не наш,
Дискотек отзвучавших ты страж…
Только как не меняй времена,
Никогда здесь не вспыхнет война!

Лебеди

Белый лебедь крылом взмахнул.
Черный лебедь крылом взмахнул…
А у белого – черная роза,
А у черного – белая роза;
В ритме танца поплыли, – лови, –
По волнам любви…

Гладь, озерная рябь,
Озорной ваш взгляд
Нашей встрече рад, –
Оглянись назад,
Там любви парад,
Гладь, озерная рябь…

Перепутал я, где ж любовь моя:
То ли белая, то ли черная?
Масть легла, – я любил двоих,
Страсть была, обнимал я их…
Как глоток вина
Выпил всё до дна.

Ваш прощальный взгляд,
Ваш протяжный крик,
Ваших рук тепло
Сохраню в себе:
Вместе два крыла, колыбель моя,
Успокойте меня, унесите с собой!..
Это ангела два
Были рядом со мной.

Шанхай и Карпинка

Мой город, как девочка, в белое платье оделся.
Художник напомнил мне лица ушедших друзей.
Кусочек весны меж седых великанов пригрелся.
Пригрезилась роскошь забытых безоблачных дней.

Шанхай и Карпинка, Кузнечная крепость, Дзержинка…
Лица друзей, лица милых друзей узнаю.

Усталый фотограф на площади старой победы –
Восточный когда-то базар прошлой жизни моей,
Слезящийся дед, проклинающий новые беды…
В мечту безнадежную поезд увозит людей.

Шанхай и Карпинка, Кузнечная крепость, Дзержинка…
Старик, наливай, – выпьем юность шальную свою!

Пивной автомат, танцплощадка в Панфиловском парке,
Цветы бульдонеж, нестареющий цирк Шапито,
Телега и шарабара, раздающий подарки,
Гитары, клеша, папиросы в кармане пальто…

Шанхай и Карпинка, Кузнечная крепость, Дзержинка…
Лица друзей, лица милых друзей узнаю.

Влюблён в твои улицы цвета зелёного лета,
В беспечную влажность сверкающих в клумбах стрекоз,
В последний троллейбус, бегущий навстречу рассвету,
И в ливень весенний, отмывший мой город от слёз.

Шанхай и Карпинка, Кузнечная крепость, Дзержинка…
Старик, наливай, выпьем юность шальную свою.

Девчонки тех лет, и Бродвей, что ведет к Ала-Тоо,
Карагачевая роща и база Чон-Таш…
Мой город, вернуться к тебе мы хоть завтра готовы,
Поверь, старичок, навсегда ты останешься – наш!

Шанхай и Карпинка, Кузнечная крепость, Дзержинка…
Лица друзей, лица милых друзей узнаю.
Шанхай и Карпинка, Кузнечная крепость, Дзержинка…
Старик, наливай,
                              выпьем юность шальную свою!

Когда-то здесь жила семья

Когда-то здесь жила семья.
А что осталось? – только я,
Диван, кровать, пустой сервант,
Поблекший фрак, помятый бант,
Немытый пол, в углу белье
И одиночество мое…

А эхо сплетен тут как тут:
Из домыслов узлы плетут,
В лицо до неба вознесут –
И дегтем спину обольют;
При встрече, вежливо смеясь,
Перевернув, опустят в грязь…

Увы, – и Бога не боясь,
В душе людской проснулась мразь:
От встречи не успев остыть,
Возьмутся кости перемыть,
Не поперхнувшись, проглотив
Уже заезженный мотив,
Что не скажу без боли я:
«Когда-то здесь жила семья»…

***

…Зачем, скажи, арча зимой цветёт,
Напоминая терпкий вкус любви?
То запах хвои, так душа поёт,
На струнах сердца – только позови,

Вновь подарю закаты и рассвет,
И радость встреч, и сладостную дрожь,
И новых песен вешний жгучий свет…
И никогда ты больше не уйдёшь!

Скрипки, Шнитке, пастораль

Иней горных рек, первый снег,
Ночь закрытых век, листья – в бег;
Боль моих утрат, мокрый листопад;
Боль пустых потерь, пьяная метель…

Скрипки, Шнитке, пастораль.
На лице твоем печаль.
В зале грустный полумрак.
На рояли брошен фрак.

Наших чувств вино выпито давно.
Смех твоих друзей… Зябко у дверей.
Рук твоих тепло ветром унесло.
Шепот губ вернется – холод остается.

Псом бездомным вою…
Справлюсь я с бедою:
Грех наш замолю. Я тебя люблю!
Иней горных рек, первый снег,
Ночь закрытых век, листья – в бег…

Я все же выжил

Перрон уходит в призрачную дымку.
Друзья отводят в сторону глаза.
Мы у окна стоим с тобой в обнимку.
В горах гремит прощальная гроза.
По улицам спешат родные люди.
Мелькнула школа, станция Пишпек…
Всё это мы с тобою не забудем,
На новой родине отпраздновав успех.

Лишь ночь на выдох, да день на вздох,
Я всё же выжил, а не издох.
Чужих увидел, жизнь городов…
Будь проклят поезд «Бишкек-Ростов»!
Страхует полис от катастроф?
Где мое поле, родимый кров?!..

Купе скрипит, храпит в проходе тетка.
Глаз щиплет грязным дымом из трубы.
Под стук колес я заливаю в глотку водку
Отдавшись в руки матушки-судьбы;
На полустанках беспредел гуляет свадьбу,
Российский мат несется по степи…
Что будет завтра, хочется узнать мне
И самого себя мне хочется найти.

Приехали, слезайте, остановка!
Зачем пожаловал, ублюдок дикий, к нам?
Для чужаков есть плетка и винтовка,
Вали назад, я голодаю сам!..
Так долгожданная отчизна блудным детям,
Вернувшимся к груди ее припасть,
Дала понять, что тут покой не светит:
Дай бог вам бесполезно не пропасть.

Здесь коридоры общежитий и гостиниц
Забиты жаждущими вновь прильнуть к корням…
Нам всем отчизна приготовила гостинец –
Грустить по навсегда ушедшим дням!
По паспорту зовусь я только русским,
На деле – чужеродный азиат.
Путь для меня здесь всюду – самый узкий,
И чувство, что в чужой забрался сад.

Слезится вечер за окном чужого дома.
Свеча рыдает по ушедшим дням любви…
Орел двуглавый и алмазная корона,
К себе меня ты больше не зови!
Семью увез от Ошского кошмара,
Спеша устроить заново судьбу,
Но… Полумесяцу, решил я, крест – не пара,
Жизнь превратив в бесплодную борьбу.

Лишь ночь на выдох, да день на вздох,
Я всё же выжил, а не издох.
Чужих увидел, жизнь городов…
Будь проклят поезд «Бишкек-Ростов»!
Страхует полис от катастроф?
Где мое поле, родимый кров?!..

Транзит

В город сирени спешит
«Фрунзе-Бишкек» транзит.
Город, кафе, фонари –
Город нашей любви…

Я соберу друзей, тех, кто еще жив,
Тех, кто не устал, тех, кто не пропал…
Будет томиться плов, будет дымиться мангал,
Разноязыкий хор будет славить стол.

Я покажу друзьям наш общий дом,
Будет весело нам за накрытым столом,
Будут пить друзья чуйское вино,
Будут петь они добрые песни свои…

Я расскажу друзьям про любовь мою –
Про любовь мою к городу моему…
Будет томиться плов, будет дымиться мангал,
Разноязыкий хор будет славить стол

В город сирени спешит
«Фрунзе-Бишкек» транзит.
Город, кафе, фонари –
Город нашей любви.

Мама

Глоток живительной влаги –
Родник с ключевой водой…
Дай, мама, ты сыну напиться,
Верни его память домой, –

Где запах горячей картошки,
Где пахнет парным молоком,
Где детство смеется в ладошку,
Где смех и веселье кругом, –

Домой, где мальчишки на крышах
Гоняют своих сизарей,
Где посвист их радостный слышен,
Где люди светлей и добрей;

Домой, где мама живая
Меня приласкает, споет
И сон мой тревожный рукою
                                                     с лица уберет…

Мое поколение

Мое поколение до остервенения
Верило в ценность Великих Надежд,
И с оптимизмом без промедленья
Сметало с пути чужаков и невежд.
Не принимали мы трусость и ложь,
Возможность абсурда не ставили в грош!

В покер можно сыграть с судьбой.
Ее не обманешь, ты знаешь?
А мираж – это сон или явь:
Ошибешься, тогда пролетаешь
Глаза – окна разбитых домов…

Мое поколение спившихся пацанов,
Пустые подъезды, глухие дворы,
Ржавые иглы вонзаются в вены…
Мое поколение – рыба на суше.
Мой голос в пустыне все глуше и глуше.

За искренностью – боль,
За правду – нож к горлу.
И только ночью стынет кровь
Вслед аккорду…

Жизнь – путешествие во времени,
Попутчики лишь разные в пути,
Попутчицы лишь разные в пути.
Закат, рассвет… И это все – не бред.
Мгновенье-жизнь, мгновение-смерть?
Всевышний знает лишь ответ.

Черная пыль

Черная пыль, черная быль…
Плачет душа, плесень пришла.
Под землей саркофаг.
Над землею мрак.

Над землей туман,
Иллюзорности дурман.
Что болит – душа ? – от зла?
По ком звонят колокола?

Так же рассвет наступает.
Только петух не поет.
Все вокруг замирает.
Лишь мародер бредет:
Ему бы успеть до рассвета
Полный баул утащить,
Ему бы успеть на рассвете
Маску лица заменить,

Чтоб не узрел прохожий
Под маской добряка – подлеца,
Нужна одежда святоши
И светлый лик мудреца…

***

Хватает взгляда, суть ясна!
И дрожь по телу пробегает:
Такая женщина бывает,
Как будто Богом вам дана.

Все честно, в этом нет обмана:
Жизнь начинается твоя!
Пусть начинается с нуля
Домой дорога без тумана.

Текут мгновенья не спеша,
Лишь одного тебя балуя,
И, пальцы рук ее целуя,
Любовью полнится душа!

И расцветает все вокруг:
Она с тобой, чтобы понять,
Как в детстве понимала мать…
Как просто, вот – для сердца друг!

Матери черты

Глаза, молящие в ночи
Для сердца теплые лучи…
В тебе сквозь годы суеты
Я вижу матери черты!

…Господи, прости, прости
Сына неразумного своего:
Накрыло теплою волной –
Кружится ангел надо мной…

Прости, что крест земной несу,
Прости, что я тебя люблю!
Прости за то, что не сумел
Построить то, что я хотел!

Старый проектор

Старый проектор трещит, старый, немой,
Добрый немой, старый немой…
Жизнь колесом кружит, станем добрей,
Станем добрей, – старый, налей!

Выпьем за детство свое, за пацанов,
За матерей и за отцов,
Выпьем и снова нальем – за наши дворы,
Наши дворы, царства прошлой поры…

Девушка, кино, девушка, казино;
Девушка, вино, девушка, домино…

Я молод с тобой, рука – в руке.
Я не хочу терять, я не хочу терять!
Твой поцелуй станет нежней,
Твой поцелуй станет нежней, –
Девушка-вино, девушка-домино…

Актеры – цель

Последний мой Монмартр, не умерший театр,
Разорванная роль, потерянная боль,
Жизнь снова прожита без прошлого щита,
Кулисы как саван, дряхлеющий тиран…

За пылью чуть видна хранительница сна.
Разбитый реквизит след прошлого хранит.
Датчанин всех эпох, больного сердца вздох
Средь серых птиц летит и никому не мстит.

Зеркал холодный ряд, бессмысленный парад.
Забытый балаган и у виска – наган.
Ловцы раздетых душ рвут бесполезный плюш.
Латает свой карман большой жратвы гурман.

Здесь все слова пусты, один пред Богом ты.
Пусть впереди туман – ты от надежды пьян…
Последний мой Монмартр не умерший театр,
Разорванная роль, потерянная боль.

Идет отстрел, актеры – цель.
Ты в казино монету – в щель.
Все решено, сажусь на мель…
Идет отстрел, актеры – цель!

© Николай Марусич, 2011. Все права защищены
Из архива журнала «Литературный Кыргызстан»