Красные виноградники в Арле

(Повесть для чтения и кино)

Аннотация

Повесть о нынешнем поколении киргизских интеллигентов, молодых ученых-геологах, деятелях медицины, культуры, их исканиях в труде и в сложном мире морально-этических, нравственных ценностей: открытие, осуществленное героями в одной из областей естествознания (геолого-сейсмологии), производство сложнейшей операции на сердце, достижения в изобразительном и прикладном искусстве – приметы нашего времени, стремительно набирающего скорости…

Ашир Касымов и Акбар Кабеков, геологи, со студенческой скамьи увлечены идеей о так называемых малых землетрясениях, природа которых еще неясна современной науке. Ребята учатся на последних курсах института, когда их дружбе приходит конец. И, как часто бывает, причиной тому – третье лицо. Сабира Актанова – так зовут главную героиню – студентка медицинского института, любимая Аширом девушка, неожиданно становится подругой Кабекова. Отныне бывшие друзья, сотрудники одного НИИ, работают над реализацией общей идеи врозь и решают ее независимо друг от друга примерно в одно и то же время.

Суть открытия: до сих пор считалось, что землетрясения происходят в результате грандиозных сколов в недрах земли, но данные о малых землетрясениях – свидетельство иной, взрывной их природы. Это открытие существенно поможет в деле прогнозирования места и времени будущих землетрясений.

Последовавшее затем недоразумение сыграет роковую роль в судьбе героев… Первым обнародует итоги своих расследований Кабеков. Присутствовавший на его докладе Касымов попадает в “психологические ножницы”: проблема решена одновременно, но он, Касымов, формально второй. Однако Касымов, убежденный в своей правоте, публикует тезисы своего будущего доклада. События разворачиваются стремительно. Касымова обвиняют в плагиате. Особенно усердствует в этом молодой руководитель лабораторией Сардарбеков, против кандидатуры которого некогда выступил Касымов, а также маститый ученый профессор Торгоев. Максималист Касымов в горячах, не защищаясь, уходит из НИИ. Вскоре он на одной угольной шахте, спасая товарищей, погибает.

Гибель Касымова потрясла Сабиру, заставила ее глубоко задуматься: она возвращается к истории с плагиатом, в которой обнаруживается много противоречивого. Сабира начинает борьбу за восстановление доброго имени Касымова. С помощью больного Султанова, сотрудника того же НИИ, к тому же талантливого художника, ей удается найти доказательства невиновности Касымова.

Но впереди еще предстоят большие трудности…

Научную основу сценария (особенности научного поиска, суть открытия и др.) составили подлинные факты из жизни Института сейсмологии АН Киргизской ССР (работы З. и Т. Грин).

------------------------------------------------------------------------------------------

1

Утро сегодняшнее здесь, у научно-исследовательского института с длинным названием – “ научно-исследовательский институт по изучению предвестников землетрясений и сейсмологическому районированию” – с лихой аббревиатурой – НИИПСЗРМ – казалось обычным.

Для многих.

Но только не для Акбара Кабекова, младшего научного сотрудника этого НИИ.

Кабеков ощущал нынешним утром в себе необыкновенный прилив энергии и нечто такое, что принято называть “положительными эмоциями”.

Ну, что, казалось, было особенного вот в этом эпизоде у автобусной остановки напротив, в двадцати-тридцати шагах от НИИПСЗРМ?..

– Сынок, – обратилась незнакомая старушка к незнакомому мужчине с пузатым портфелем, показав рукой на здание НИИПСЗРМ, – это что за дом?

Мужчина с толстым портфелем не успел и рта раскрыть, как замечательный шанс проявит эрудицию, а заодно и оказать услугу древней женщине был перехвачен… Кабековым, оказавшимся рядом.

– Это в моей компетенции. Позвольте, отвечу я, – излучая “положительные эмоции”, попросил он разрешения у опешившего мужчины с портфелем и, не дожидаясь ответа, обратился к старушке: – Бабуся дорогая, это не дом. А здание. Научно-исследовательского института. По изучению. Предвестников. Землетрясения. И сейсмологическому районированию. И микрорайонированию… Коротко – НИИПСЗРМ. Но вам нужен какой дом?

– Я, сынок, ищу – будь он неладным! – серый дом. А в доме том живет Карыбек, сын Дуйшеналы, – охотно поделилась старушка, протянув помятый листочек бумаги. – А Дуйшеналы…

– Минутку, бабуся! Дуйшеналы, – он кладет ладонь к сердцу, – не в сфере моей компетенции. Обратитесь к нему, – Кабеков отсылает старушку к мужчине с портфелем. И – кстати. Мужчина с пузатым портфелем немедленно приступает к обсуждению плана розыска серого дома, в котором живет Карыбек, сын Дуйшеналы…

Рядом с автобусной остановкой – киоск “Союзпечати”, к нему и устремился Кабеков, стал в конце небольшой очереди.

– Салом алейкум, юноша, – послышалось сзади.

Кабеков обернулся, увидел в хвосте очереди профессора Торгоева.

– Доброе утро, Зарлык Томотоевич, – поприветствовал Акбар, успев перед этим нетерпеливо пробежаться по полосам газеты.

Он подошел с газетой в руке к Торгоеву, поздоровался.

– Есть сообщение? – поинтересовался профессор, пожимая руку Кабекову.

– Успели напечатать.

– Нашел себя?

– Вот, – Кабеков ткнул пальцем в газету.

– Значит, с выходом на заключительный тур, дорогой! Даст бог, скоро отыщем свое имя, – Торгоев нажал на “свое” имя, – и в списке победителей конкурса.

– Если суждено, профессор, – сказал Кабеков.

– Сплюнем, а?

До начала работы оставалось не менее десяти минут. Кабеков вошел в лабораторию, сел за стол, затем, машинально оглядев безлюдное помещение, принялся за газету. Взгляд его, скользя по второй полосе, снова остановился на информации о престижном молодежном конкурсе. Он отыскал в списке допущенных на заключительный тур свое имя, тотчас нетерпеливо снял с рычага телефонную трубку, сказал, с трудом сдерживая поток “положительных” эмоций:

– Алле…Сабира? Это я! Ты находишь таким мое настроение? Ты проницательна… Но уверяю… то, что ты услышишь – не в сфере твоих предположений… Это сюрприз… “Комсомолка” под рукой? Нет?.. Нет, только с газетой! Газета вроде соуса. Не ленись – сбегай вниз! Сорок ступенек туда и сорок назад! Да… А я подожду… Время не проблема. Ну, вот и замечательно! Жду!

Кабеков, прижав плечом к уху трубку, машинально пробежал глазами по третьей полосе газеты, перевернул страницу и… Что это?! Внимание мигом приковало крохотное сообщение в траурной рамке в правом нижнем углу:

“Коллектив объединения народных промыслов “Бешик” выражает соболезнование художнику Касымовой А.К. в связи с гибелью ее брата КАСЫМОВА АШИРА КАСЫМОВИЧА”.

Кабекову стало не по себе – “положительные” эмоции, стайкой вспугнутых выстрелом птиц, улетучились – в голове пронеслись воспоминания – будто нечто в памяти этаким киномехаником решило “прокрутить” несколько отнюдь нерадостных эпизодов трехлетней давности… Он увидел просторную директорскую НИИПСЗРМ, увидел коллег, внимательно слушавших оратора, профессора Зарлыка Томотоевича Торгоева…

Как говорил профессор – ах! Как его речь в оправе классической логики текла непринужденно! Кабеков в деталях помнил высказывание профессора, но не только потому, что он обладал цепкой, незамутненной мелочами быта памятью – запомнилась речь уважаемого профессора (да и остальных на этом заседании) потому, что она была о нем. Впрочем, нет. О нем и о Касымове. Так, пожалуй, точнее.

– …комиссия установила: доклад Кабекова и тезисы опубликованного, хотя и несостоявшегося, доклада Касымова в целом сходны, – говорил Торгоев, – по содержанию. Но доклад Кабекова состоялся пятью месяцами (Торгоев нажал на “пятью месяцами”) раньше выхода в свет тезисов доклада Касымова (последовала многозначительная пауза). И, как выяснилось, за месяц, я подчеркиваю: за месяц до отправки тезисов оргкомитету. Касымов присутствовал на обсуждении доклада Кабекова и, значит, не мог не знать о содержании работ Кабекова. И тем не менее в отсутствии завлабораторией Тургуна Сардарбековича Сардарбекова и меня, председателя экспертной комиссии, Касымов заявил доклад и отослал тезисы. Таким образом, налицо факт заимствования…

Выступил и Сардарбеков.

– Заимствование?! Сказано чересчур мягко, – говорил Сардарбеков негромким бесстрастным голосом, – я бы действия Касымова назвал плагиатом. Да, плагиатом! И желание Кабекова разобраться и уладить дело с Касымовым без, как он выразился, "постороннего вмешательства”, удивляет. Это невозможно, Акбар Турарович. И вы, и Касымов – члены нашего коллектива. Поступок Касымова затрагивает честь коллектива, и коллектив поступает правильно, сурово осуждая Касымова…

“Некто-киномеханик” вернул память, конечно, к выступлению Касымова, к его заключительной части, когда была особенно велика гроза.

– Защищаться? Из-за чего?! Нет! Защищаться и отчитываться не стану, – говорил взволнованно Ашир Касымов, – но скажу: да, опубликовал тезисы! Но сделал это не вопреки совести. Совесть?! Совесть моя чиста! Я сказал все! Впрочем, нет! Вот!

Касымов положил на стол лист бумаги, а затем, на секунду-другую пронзив презрением Кабекова, покинул комнату, в прямом смысле хлопнув дверью…

Председательствующий поднял бумагу, почему-то протянул ее Кабекову:

– Зачтите, Акбар Турарович.

Достаточно было мимолетно брошенного взгляда, чтобы увидеть в конце текста короткую крутопосоленную фразу в адрес Совета НИИПСЗРМ.

Кабеков засмеялся, выдавил:

– Касымов погорячился.

– Давайте-ка ее сюда, – председатель забрал заявление назад, молча пробежался по ней глазами, а затем, неловко маскируя неудовольствие, сказал:

– Касымов просит уволить. Может быть, и резонно… но почему вопрос об увольнении должен решаться на Совете? С каких это пор? – Он обернулся к Кабекову: – Погорячился? Полагаете, это что-то смягчает?..

Он не договорил, что означало “что-то”, хотя и без того было ясно, что имелся ввиду не только факт плагиата, так возмутивший уважаемых членов Совета НИИПСЗРМ, но и действия Касымова на заседании: дерзкое его выступление, набор “соленых” слов в заявлении, да и самое заявление, прозвучавшее более, чем вызов…

До сих пор у Кабекова стояло в ушах касымовское: “мне нечего сказать! Слышите! Мне сказать больше нечего!

2

Между тем по ту сторону провода произошло вот что.

Сабира с газетой в руках подошла к столу. Она, уловив намек Кабекова, отыскала информацию о конкурсе, бросила в трубку обязательное “…алле, алле…”, в ожидании ответа, машинально, так, как это было только что с Кабековым, перевернула страницу газеты и, увидев скорбное сообщение в траурной рамке, изменилась в лице. “Касымов! Боже, неужели Ашир? Погиб?! – заметалось в голове у девушки, – почему? Как? Где?..” Лишь на миг удержалось видение: Касымов мертвый – маска, содеянная равнодушною рукою не то из воска, не то из гипса; маска, запечатлевшая подобие улыбки, исчезнувшей навсегда в плотностях бытия… Но уже в следующую секунду память вернула ее в один из осенних дней минувшего…

То было  в о с е м ь  л е т  назад…

Сабира прошла во дворик, затерявшийся в самом центре города. В середине дворика возвышалось дерево – раскидистая акация, неподалеку – у лужицы – лежала зеленая полянка, в оправе небольшого вишневого сада; виднелось двухэтажное здание с коробчатым балконом, выпиравшимся в торце дома прямо над входом – словом, веяло чем-то покойным, патриархальным: казалось, вот-вот на полянку выкатится гусиная стайка с лубочным пастушком во главе… Но вот и Касымов; сияя от счастья, он бросился навстречу девушке, едва та появилась в проеме дверей.

– Наконец-то! Мы ждем тебя давно! – сказал Касымов, широко улыбаясь. Мы с Карленом Керимовичем.

Рядом стоял мужчина, возможно, вдвое старше Касымова. Мужчина выступил вперед, мягко пожал протянутую руку девушки:

– Султанов. Не падайте в обморок. Это я пожелал написать ваш портрет.

– Постараюсь, – ответила Сабира, – о вас много рассказывал Ашир. Верно, Ашир? Вы тот самый геолог, который свой досуг полностью посвящает живописи?

– Я тот самый живописец, который полностью посвятил свой досуг геологической службе… и… хождениям по клиникам.

Засмеялись, не придав значения “хождениям по клиникам”…

– Проходите наверх – на чердак… Извините… в мою мастерскую.

Касымов и Сабира взбежали вверх по узкой лестнице. Достигнув площадки, девушка обернулась, увидев внизу застывшего в странной позе Султанова, поинтересовалась:

– Что с ним?

– Сердце. Ничего. С ним случается такое часто. Пройдет.

И действительно, Султанов, будто подслушав молодых, взмахом руки попросил их следовать в мастерскую.

Потом Сабира в тесной мастерской, весело болтая с Касымовым, позировала. Султанов наносил мазки – на холсте возникал портрет веселой взбалмошной девушки, почти подростка.

Непринужденно смеялся какой-то шутке Касымов…

И этот некролог!

…Сабира, так и не поговорив с Кабековым, положила трубку на рычаг.

Поднялась.

Перекинув ремень сумки через плечо, двинулась к выходу.

Позже, в салоне троллейбуса, и вовсе некуда было деваться от воспоминаний о Касымове, накатывавшихся одно вслед другому…

Но неужели с той поры минуло восемь лет? Все правильно: Сабире было тогда восемнадцать лет. Позади остался первый курс учебы в медицинском институте, предстоял второй.

Сабира отдыхала в спортивно-оздоровительном лагере своего института на крутом каменистом берегу Иссык-Куля…

Близилась к концу утренняя зарядка. Группа студентов – среди них и Сабира, закончив последнее гимнастическое упражнение, по команде физрука шумно бросилась в воду.

В разгар купания на берегу появились двое ребят.

Глаза у Сабиры засветились радостью: Касымов!..

– Ашир, я здесь! – махнула рукой из воды девушка.

Она выбралась из воды, схватив одежду, забежала в раздевалку-будку, поставленную на пляже, в нескольких метрах от берега. Туда же следом направились и ребята.

– Купальщице из медина наш привет! – грянули хором ребята.

– Что значит “наш”? Кто вы?

– Мы – соседи, – нашелся Кабеков.

– Небезызвестный Ашир Касымов и Акбар Кабеков – в перспективе популярные личности. Как минимум в масштабе… республики, – поддержал приятеля Касымов.

– О!

– В сумме – маленький коллектив единомышленников. Студентов-преддипломников. Обитателей пансионата текстильщиков, – продолжал Касымов.

– Студенты – единомышленники! Но причем здесь пансионат текстильщиков?

– Сабира, перестань дурачиться – выходи, нарочито возмутился Касымов.

– И все-таки?

Сабира поколдовала над прической, взглянув напоследок в зеркальце, вышла.

– И все-таки? – она появилась, излучая очарование.

– Знакомься.

– Сабира.

– Акбар.

– У него… у Акбара, – Касымов нарочито огляделся вокруг – не подслушивают ли? – Дядя главный инженер на текстильной фабрике. Кабековы и текстиль – прямая корреляционная связь.

– Понятно, сказала Сабира, лицо мне знакомое – не припомню, где только видела я вас?

– Спасибо.

– За что? – искренне удивилась девушка.

– Значит, в моем лице есть что-то запоминающееся.

Сабира понимающе засмеялась.

– Ну, а как насчет единомыслия?

– Но нельзя же, Сабира, все сразу. Смотри: озеро, горы на горизонте… чайки… Ну, ладно, – воспротивился вначале, а затем как-то внезапно согласился Касымов, – Акбар освети вопрос.

Шли они по кромке берега. День был действительно подстать настроению: на небе ни облачка, свежий бриз, теплынь, зубчатый окоем гор на юге напоминал огромную человеческую руку, протянутую для приветствия.

– Как ни странно, загадочным голосом произнес Кабеков, – мы с Аширом единого мнения не только в оценке достоинств Иссык-Куля…

– Накаты волн на аркозовый песок… Воздух из чистейшего озона! Ты валяй в лоб! – сказал Касымов

– Он сделал, дурачась, стойку, но, не удержавшись, упал на песок.

– Какой большой, а балованный! – погрозила пальчиком Сабира.

– Стоп! Отсюда заключаю, – осенило Акбара, – Вы – типичный продукт нашего времени: прошли через ясли и детский сад!..

– Вы рассчитываете, что я спрошу: владеете ли дедуктивным методом, да? Нет, не спрошу.

– Уже спросили.

Оба смеются.

– Интересно, в школе она училась? Или после детского сада сразу поступила в медицинский? – не унимался Касымов.

– Ашир, прошу тебя, не шали! – умоляюще взглянула на Касымова Сабира. – И, пожалуйста, не делай стоек. Помни: ты не маленький.

– Скажите, вы слышали что-нибудь о землетрясениях? – вдруг поинтересовался Кабеков.

– А это еще зачем?

– Отвечайте на вопрос.

– Она слышала – валяй дальше, – бросил Касымов.

– Нет, в самом деле. Знаете, что такое землетрясение?

– Столько, сколько, подозреваю, вы об инфаркте миокарда, – ответила Сабира.

– Немало. Смотрите, – Кабеков прутиком, присев на корточки, начертил на мокром песке схему: линию, а вдоль нее точки, – нас с Аширом захватила идея о малых землетрясениях… Может, вы слышали и о них?

– Малые – значит небольшие, – пошутила Сабира.

– Ничего смешного. Мы считаем: вот эти малые землетрясения – ключ к тайнам природы землетрясений.

– У меня в голове туман… Давайте, ребята, о другом… Значит, вы устроились в этом пансионате? – она показала маленькие коттеджи-скворечники за оградой.

– Одна путевка на двоих… одна койка… в столовку – о! романтика молодости! – один обедает в столовой, другой зарабатывает обед, помогая поварам…, – воскликнул Касымов, – по очереди…

– Да, действительно, озеро сегодня особенное, – Сабира почему-то повернулась к Кабекову и, увидев на лице того нечто неожиданное, на секунду-другую пришла в смятение.

Этого не заметил Касымов, он был во власти охватившей его радости встречи.

– Сколько дней у тебя осталось здесь? – спросил он девушку.

– Еще неделя – как летит время!

– К черту малые землетрясения! К дьяволу большие землетрясения!.. Сабира, милая, – так он и сказал, не стесняясь Кабекова, – я рад встрече! Понимаешь, рад!..

Дальше произошло и вовсе неожиданное: Касымов как мальчишка, ликуя, бросился в воду. Прямо в одежде! И совершил в воде немыслимые кульбиты…

Вечером, на небольшой бетонированной площадке, на берегу Иссык-Куля шли танцы. Отдыхающие, преимущественно молодежь, танцевали рок-н-рол. Среди них – Касымов с Сабирой. А Касымов не столько танцевал, сколько дурачился, смешно пародируя танец. Он то и дело с рок-н-рола шутливо и непринужденно переходил на кавказскую лезгинку… украинский гопак… узбекский усулу – он был, безусловно, в центре внимания. Ему подыгрывал незнакомый мужчина необъятной комплекции – это вызывало еще большее оживление…

В стороне, в кольце “зрителей”, стоял Кабеков.

Касымов,”отбучивая” коленца, порою заговорщески подмигивал другу – тот в ответ улыбался – оказавшись рядом, он показывал девушке взглядом на Кабекова – но та и сама, казалось бы, не менее Касымова захваченная танцем, не выпускала из поля зрения Кабекова…

Рок-н-рол закончился, начался новый танец. Выбравшись из клубка танцующих, Касымов подтолкнул подругу к Кабекову, мол, пригласи!.. Сабира потянула в пятачок упиравшегося друга, однако, в самом начале произошел конфуз: Кабеков, столкнувшись с толстым мужчиной, уронил очки, прервал танец и довольно неуклюже стал разыскивать их на полу. Сабира засмеялась, но вдруг осеклась, посерьезнела: столько в этом парне было такого, что вызывало желание немедленно броситься на помощь.

Иное дело – Касымов. Человек, постоянно начиненный порохом, он вызывал к себе чувства иного рода – какие угодно, но только не жалость и сочувствие. Ну, а сейчас, в минуты счастья, тем более. Доброе настроение не покидало его и на следующий день, на каменистом берегу за территорией пансионата текстильщиков, – здесь, на небольшом отрезке, горы как бы врезались в озеро, вступая с ним в некую схватку – оттого, может быть, берег здесь был усыпан крупными валунами и глыбами, порою в несколько обхватов…

Они втроем, прыгая с камня на камень, прогуливались по берегу, вдоль облепихового леса.

– Какой пейзаж! – не удержалась, произнесла восхищенно Сабира. – Камни? Откуда они?

Вопрос застал ребят врасплох.

– Камни, начал было Касымов, но тут же замолк, затем сжал ладони, изображая микрофон, поднес “микрофон” Кабекову. – Слово вам, коллега?

– Да вот с той стороны, – Кабеков показал на горы.

– Уверены, что они не упали с неба?

– Ах, вот что! Камушки принесены древней рекой.

– Значит, это русло… древней реки? – уточнил Касымов, поднес “микрофон” к своим губам. – Я, Ашир Касымов, считаю, что камуш…, извините, – глыбы и валуны – остатки морены, то есть некогда здесь располагался грандиозный ледник… Еще есть вопросы?

– Один, – сказала Сабира, разглядывая игру волн на озере, – кто сегодня дежурит на кухне?

Касымов изумленно взглянул на девушку, а потом, спохватившись, дурачась, с диким воплем убежал.

– Ашир! Ключ! – выкрикнул ему вслед Кабеков, размахивая ключом, сумасшедший! Ладно, обойдется…

Сабира собралась искупаться, разделась. Кабеков отвернулся.

– А вы! Что замолкли? – поинтересовалась девушка, осторожно кончиком ног опробовав воду.

– Что только не придет в голову! Знаете, Сабира, эти места… Камни… У меня такое ощущение, отныне для меня будут как святыни… Сюда будет тянуть…

– Идемте, Акбар, купаться.

Разделся и Акбар. Вдвоем вошли в воду, не догадываясь о том, что Касымов, вспомнив-таки о ключе, в эти минуты бежал назад, что-то напевая в нос… Они неловко ступали по скользким камням… Тут-то и произошло непредвиденное: Кабеков, поскользнувшись об обомшелую поверхность валуна, плюхнулся в воду. Вынырнул он без очков, растерянный, с виноватой улыбкой. Сабиру крохотное ЧП развеселило, она, хохоча, принялась за поиски очков… Ее настроение передалось и парню… Но вот то, к чему, казалось, с неотвратимой неизбежностью шло дело: Сабира непроизвольно взяла Кабекова за руки но, поскользнувшись, едва не упала – Кабеков подхватил ее, девушка оказалась в его объятиях… Потом… Молодые по пояс в воде замерли в долгом поцелуе. Прижавшись друг к другу, они не заметили Касымова, стоявшего буквально в десяти шагах от них…

Под пронзительным, полным презрения взглядом Касымова Кабеков “храбро” вышел из воды, подошел к Касымову. Тот, не раздумывая, ударил – Кабеков упал. Касымов, не скрывая отчаяния, бросился прочь, а Сабира наклонилась над Кабековым, одела ему очки и в порыве нежности припала к его груди…

3.

Сабира с пакетом в руках поднялась по лестнице на этаж выше, направилась по длинному больничному коридору с палатами по обе стороны, с крохотными озелененными холлами-рекреациями. Сабира вошла в палату 23 – это где-то в конце коридора, напротив уютной рекреации с пышными фикусами в пузатых кадках-цветочницах.

В небольшой двухместной палате больной – а это знакомый нам Султанов – увидев Сабиру, встал с кровати.

– О, какой сюрприз! – искренне обрадовался Султанов.

– Не преувеличивайте: мы виделись с вами вчера.

– Время и чувства не всегда соотносимы: порою день кажется годом, а год сжимается в миг.

– Я принесла вам виноград.

– Но зачем так тратиться?

– Не забывайте – я давно не студентка…

– Сдаюсь. Что и говорить – приятно. А виноград… наверно, из солнечного сада.

– Не успела помыть. Закрутилась.

Она достала из тумбочки тарелку, прошла за ширму к раковине.

– Что замолчали? Говорите, – попросил Султанов.

– О чем, байке?.. Может рассказать, как я покупала виноград?

– Ради бога.

– Базары, по-моему, содержат уйму загадок.

– В вас проклевывается домохозяйка.

– Представьте Ошский базар.

– Это сделать нетрудно.

– Прилавки. Груды винограда. Вернее две груды. За весами два торговца. Два характера. Первый вовсю расхваливает товар, второй – весь ушел в себя. Молчун. Я – к молчуну, интересуюсь качеством винограда. Спрашиваю, а сама подготовилась к очевидному ответу. Ну, конечно, думаю, станешь расхваливать – какой же иначе из тебя торговец…

– И что же?

– Молчуна моего будто за живое задело. Чего, говорит, спрашиваете, разве, говорит, нет у вас глаз – вот тебе и очевидное! Один из торговцев лезет из кожи вон, расхваливая товар, а от этого так и прет непонятной гордыней. А ведь у первого виноград выглядел не менее прилично, да и стоил на пол-рубля дешевле…

Сабира появилась из-за ширмы.

– Задача с двумя неизвестными, – продолжала она, ставя тарелку с виноградом на тумбочку и опускаясь на табуретку рядом с койкой больного, – как вы думаете, что я предпочла?.. Забавно, но мой выбор пал на виноград молчуна! Вот он. Знаете…

Сабира, встретившись с пристальным, о чем-то догадывающимся взглядом Султанова, осеклась.

– Что с вами, Сабира? Что-то серьезное?!

Девушка от этого “что-то серьезное” неожиданно вздрогнула, но быстро опомнилась, достала из сумочки газету, развернула и протянула ее Султанову, показав рукой на траурную рамку в конце полосы:

– Взгляните.

Султанов негромко вскрикнул:

– Ой! Касымов! Что с ним?!..

Султанову почему-то вспомнилось: то было восемь лет назад. В небольшом зале крутили фильм о землетрясениях… на экране с грохотом рушились здания, метались обезумевшие от ужаса люди; внимание Султанова – он сидел рядом с профессором Торгоевым и завлабораторией Сардарбековым – раздваивалось: кто-то за спиной довольно громко комментировал фильм, Султанов не удержался и со словами “ребята, помолчим” обернулся и увидел Касымова, а рядом с ним девушку. Сразу затем, дабы принести извинение, а в действительности желая разглядеть девушку, Султанов обернулся еще: девушка – а это была юная Сабира – догадавшись о мужской хитрости, растерянно и виновато улыбнулась… А Касымов небрежно бросил – “принято, шеф”… Конечно, казалось несколько странным, что из десятков памятных минут, связанных с Касымовым, вспомнился именно этот эпизод в кинозале во время просмотра научно-популярного фильма о землетрясениях. Но так казалось с первого взгляда. В действительности “сработало” точно: Султанов видел покойного во многих обстоятельствах, но всегда в одном образе, казалось для Касымова не было ничего важнее своей работы; до этого Султанов видел покойного либо за учебой, склонившегося над учебниками или над чертежами, либо за расшифровкой сейсмограмм; корпеющим над технотрудными отчетами… А тут Касымов с девушкой! Да какой! Рядом с угловатым – притом во всем: в облике и характере – Касымовым, Сабира являла нечто противоположное. Султанов отлично помнит как в нем где-то в сердце екнуло и он долго не мог сосредоточится, пробираясь к идее фильма сквозь сумятицу мыслей о Касымове, девушке… Султанову тогда почудилось нечто смахивающее одновременно на тревогу и надежду… Нужно было что-то предпринять – Султанов, тогда больше руководствуясь чувствами, нежели сознанием, сразу же после фильма пригласил молодых в мастерскую, высказав желание написать портрет девушки…

– Это не все. Взгляните! – Сабира показала конкурсную информацию на второй полосе.

Воцарилась долгая пауза.

– Ашир много рассказывал о вас… Об экспедиции на Караташ. Тогда он был студентом-практикантом…

– Когда это было… Караташ на Кокомерене…

– Вы перебрались бродом через Кокомерен…Однажды после полудня вы ушли с этюдником. К контрольному времени – так это, кажется, называется на языке полевиков…

– Так.

– Контрольное время истекло, а вы не появлялись. Вас искали, жгли костры… А вы вернулись к утру, проплутав всю ночь в горах. По-моему, в ночном ЧП была уйма захватывающих деталей… И о ваших успехах в живописи Ашир рассказывал немало… Ашир любил вас, верил, рассчитывал на вас… В последние годы вы были с Аширом и… Акбаром…

– Мы коллеги. Да, мы знакомы давно. Тогда они были еще студентами. А пять лет совместной работы в одном НИИ – это, конечно, не прогулки в городском сквере.

– Вы верите в виновность Ашира? – неожиданно повернула тему Сабира.

– Ну, вот и спросили. Я ждал этого вопроса. Виновен ли Касымов? – Султанов задумался. – Касымов не привел ни одного факта в доказательство своей невиновности. Ни одного! Что из того, если я скажу “не верю”? Действительно, Сабира, зная Касымова, трудно поверить, но все это, согласитесь, из области недоказуемого… Я огорчил вас?

– Выздоравливайте, Карлен Керимович. До свиданья.

Сабира вышла в коридор, по пути в ординаторскую ее окликнула Кендырбаева.

– Мой больной из 23 палаты, – начала Кендырбаева, – и, между прочим, твой знакомый… этот…

– Султанов, – подсказала Сабира.

– Он вчера сказал – только не падай! – он сказал, что во мне что-то есть…

– Так и сказал?

– Вот так взял меня за руки и говорит: “Сонун Токчулуковна – ой, не могу! – в вас что-то есть.” Гляжу, говорит, и пытаюсь понять это “что-то”. Не посчитайте, говорит, мои слова дежурным комплиментом больного лечащему врачу. Султанов, доложу тебе, дядечка что надо!

– Ох, Сонун Токчулуковна, – Сабира и Кендырбаева примерно одних лет, но Сабира Кендырбаеву не без иронии звала по имени и отчеству, – Султанов – коллега Акбара, зарубила?

– Новость: вернулся из Новосибирска Хашимов – слышала? Два года стажировался в клинике старика Мешалкина! Будто Мешалкин говорил о его деятельности в превосходной степени. Мешалкин доверял будто бы Хашимову ответственные операции. Да! Чуть не забыла! Именно Хашимову поручена операция у нас по протезированию клапанов на сердце. Первая в республике. Почему не спрашиваешь кому?

– Кому?

– Султанову!

Поднялись по широкой изогнутой лестнице.

– В первом варианте в Новосибирск должен был ехать стажироваться мой Мекен… Отказались мы, – продолжала Кендырбаева, но вдруг осеклась, – а вот и Хашимов. Легок на помине…

Навстречу по лестнице стремительно сбегала группа хирургов. Впереди шел Эдил Хашимов. Действительно, и без особого дара предвидения можно было увидеть, что Хашимов – фигура центральная в группе. Поровнявшись, Хашимов своеобразно поприветствовал Сабиру и Кендырбаеву:

– Астрономы допустили ошибку, – произнес он с деланной серьезностью, – комета Галея, дорогая Сонун, прилетает не через год, как мы надеялись, а в следующем месяце – вот и поработай нормально в такой нервной обстановке.

Хашимов бросился догонять товарищей.

– Мы с Мекеном немного поспешили с отказом, – сказала Кендырбаева, явно не обратив внимания на хашимовскую “комету Галея”, – согласись мы тогда, и может быть, операцию сейчас поручили бы Мекену…

– Ты у меня фантастическая дура, – прервала излияния Кендырбаевой вдруг Сабира и, увидев недоумение на лице той, спохватилась, довольно неуклюже попыталась найти выход из создавшегося положения, – то есть, Сонечка, отдаю должное: у тебя богатая фантазия… А фантазия, дорогая, уже от бога – не задери нос.

В ординаторской Сабиру ждал телефонный звонок.

– Рот-фронт пахарям здравоохранения! – послышался в трубке голос Кабекова.

– Здравствуй, Акбар.

– Минутку! – Кабеков, наверное, включил рядом магнитофон, решив “угостить” музыкальной новинкой, – Слышно? Последний крик. Стиль “Фьюжн”. Стив Уандер.

– Телефонный разговор под аккомпанемент “Фьюжн” – вот это да!

– Анонс. К нам в середине ноября приезжает “Неотон”.

– И что же?

– Насколько я знаю, “Неотон” – в сфере твоих симпатий. У тебя спокойный голос.

– С трудом сдерживаю волнение.

– Я заказал два билета.

– За два месяца вперед?

– Но ведь “Неотон”!

– Кто вторая персона?

– Продолжаешь шутить?

– За два месяца может измениться многое, – сказала Сабира после небольшой паузы, утвердилась в решении. – Хорошо, заказывай.

– Согласовано.

– Но звонишь ты, конечно, не только по поводу анонса.

– Тебя интересуют подробности второго тура?

– Только то, что связано с твоей кандидатурой.

– Довольно прозаично: представил работу Сардарбеков – он там у них вроде референта по техническим наукам.

– Ну, и представил?

– В самом лучшем виде.

– Акбар…

– Да…

– Можно вопрос напрямик?

– Слушаю.

– Извини. Что-то подталкивает изнутри, ну, из глубин, что ли, души. Не могу совладать с собой…

– Говори.

– Акбар, в эти радостные минуты не омрачало ли тебя, извини, что-нибудь, связанное с судьбой Ашира?

– Нет, не омрачало! – вспыхнул Кабеков, – нет!! Ашир и мои конкурсные дела – связь?! Смысл?!

– Не сердись. До встречи.

Сабира положила трубку на рычаг, задумалась.

4.

В крохотном зале-рекреации за столиком сидели Сабира и Султанов.

– Факты и только факты, ясные и неопровержимые помогут реабилитировать Касымова. Где их добыть? – говорил Султанов, – Если бы знал где, – пауза. – Но круг поиска определить можно. Личный архив Касымова!.. Попробуйте осмотреть его архив. Я беру на себя изучение бумаг Касымова.

– Здесь?

– Да. Дело деликатное, но иного выхода не вижу.

Сабира задумывается.

– Что вы знаете о Сардарбекове? – спросила она затем.

– О! Сардарбеков! Заведующий нашей лабораторией, наш шеф, – улыбнулся Султанов, – молод… человек с больным честолюбием… Образован. Степенность и важность во всем… Что еще?.. Умеет продемонстрировать напор и энергию, так сказать, молодого поколения – не помню ни одного заседания, где бы он ни выступил с замечаниями или предложениями… И вместе с тем… неспособность понять глубинные задачи науки, обожание инструкций… Еще? Сардарбеков отлично учился в школе, в ВУЗе, в срок остепенился, но все это не гарантия успехов в науке. Призвание ученого определяется, знаете ли, незначительной штучкой, – в последней фразе слышится откровенная ирония. – Талантом. Вот этой “штучки” у Сардарбекова, – Султанов разводит руками. – Все это еще, к сожалению, от бога.

– Тогда…

– Почему доверили руководство лабораторией? Здесь, думается, роковую роль сыграла инерция в механизме нашего мышления. Дела в лаборатории шли с большими перебоями. А тут нагрянул новый товарищ с ярким, хотя и коротким послужным…

– Никто не воспротивился?

– Вы знаете, кто рекомендовал Сардарбекова? Торгоев. Авторитет. “Тургун Сардарбекович – надежда геологосейсмологической науки в республике, – пародировал Султанов профессора Торгоева, – Я убежден, молодой наш коллега достойно пронесет эстафету…” Знаете, милая Сабира, что может породить камушек, сорвавшийся со скалы? Камнепад. А Торгоев не камушек – глыба!..

– Вы?

– Что я? Я воздержался. А выступил против, – говорит Султанов и в его голосе чудится удивление, – Касымов! Все к одному!..

И все-таки удивительная штука – память: казалось, заседание совета НИИПСЗРМ, рассматривавшее кандидатуру Сардарбекова, напрочь забылось, но появилась надобность и все почти в подробностях всплыло. Да как! Время и печальное событие предлагали взглянуть на печальное прошлое иначе. Он глядел и видел все, как бы изнутри, теперь спустя пять лет он в знакомом, ушедшем в небытие, пытался увидеть то, что в конце концов должно было привести вот к этой информации в траурной рамке. Султанов увидел: было в разгаре заседание совета НИИПСЗРМ. Знакомые лица: профессор Торгоев сидел, скрестив на груди руки, внимательно прислушиваясь к выступлению очередного оратора. К Торгоеву склонился пожилой мужчина с отвислыми щеками – он, улыбаясь, шептал на ухо Торгоеву – тот, соглашаясь, кивал головой и тоже улыбался. Рядом сидел Кабеков. Он был спокоен, невозмутим. По крайней мере, так казалось Султанову тогда во время заседания, но сейчас, в воспоминаниях, он увидел, как вдруг тот забеспокоился, вытащил из кармана блокнот с авторучкой, но писать не стал – извлек платочек и вытер со лба пот… Он, Султанов, сидел за Кабековым через одного человека, рисуя шарж на Сардарбекова (юноша в очках с каменным лицом, а в дымке мечты – Сардарбеков при всех, так сказать, регалиях и отличиях: лауреатские медали, ордена и т.п.)… Все точно: в просвете между Торгоевым и Кабековым, лицом к памяти сидел Сардарбеков и в моментах беспокойствия Кабекова просвет уменьшался или вовсе исчезал, что мешало рисованию… Да, конечно, Кабеков волновался, потому что – это запомнилось цепко – сразу затем ему предоставили слово. Кабеков о Сардарбекове говорил в самой превосходной степени: у Сардарбекова де дар организатора, а несколько десятков опубликованных научных работ, успешно защищенная кандидатская диссертация – свидетельство недюжего дара исследователя; говорил Кабеков и о человеческих достоинствах Сардарбекова, коих того, по словам оратора, хоть отбавляй и т.д. и т.п. В заключение Кабеков сказал, что под его выступлением мог бы подписаться каждый молодой сотрудник НИИПСЗРМ, что выступил он от имени молодежи НИИПСЗРМ. Только теперь Султанову здесь, в больничной палате, стало ясно, что выступление Кабекова явилось своеобразным детонатором, что не будь его выступления, не было бы, возможно, выступления и Касымова, что Касымов выступил не только потому, что он был не согласен с кандидатурой Сардарбекова, но из-за несогласия с Кабековым, приписавшим себе право говорить от имени всей молодежи и от имени его, Касымова.

– Я знаком с трудами Сардарбекова… Читал его диссертацию, – горячо говорил Касымов, – и позволю себе не согласится с высказыванием уважаемого Зарлыка Томотоевича – и ни слова о выступлении Кабекова: будто не было только-что выступления того. – Извините, Зарлык Томотоевич, мне кажется ваша оценка научных ценностей работ Сардарбекова преувеличена.

– Не забывайтесь, Касымов! Что значит, преувеличена?! – сделал Касымову замечание председательствующий.

– Может быть, я говорю что-то не так? – чуточку растерялся Касымов, как будто бы теряя нить мысли.

– Продолжайте! – за этим “продолжайте!” почудилось: “говорите, а там посмотрим…”

– Хорошо, продолжу, но вы меня, пожалуйста, не перебивайте! – сказал Касымов запальчиво. – Я скажу все как есть, иначе – грош мне цена! Так вот что я думаю о работах Сардарбекова… Да, я читал их, но меня не покидало чувство, что я читаю вещи общеизвестные, более или менее объединенные темой… Что я хочу этим сказать? Пожалуйста, не перебивайте!.. Я делаю первые шаги в науке и хочу, честное слово, видеть во главе нашей лаборатории подлинного ученого – человека со своей школой, с именем, наконец!..

И, кажется, впервые в глазах до сих пор невозмутимого Сардарбекова метнулось нечто жесткое, колючее… Да так, что рука Султанова, водившая карандашом, казалось, без воли самого Султанова, вдруг замерла…

– Но почему вы спросили о Сардарбекове? – спохватился Султанов.

– Сардарбеков представляет работу Кабекова на конкурсе, – ответила Сабира…

5.

В салоне троллейбуса на одном из передних кресел у окна сидела Сабира. Впереди, лицом к пассажирам, стояла девушка-гид.

– Девушка, можно спросить? – обратился к гиду один из пассажиров, судя по одежде, приезжий.

– Пожалуйста.

– Насколько я понял, микрорайоны во Фрунзе имеют номерное обозначение и вдруг – “Асанбай” – что означает название?

– Асанбай – имя человека.

– Имя? А чем знаменит Асанбай?

– Говорят, он первый прорубил арык.

– Арык?

– Где, извините, этот арык? – спросил, явно иронизируя, молодой человек – он сидел в обнимку с девушкой.

– Где арык?? – явно растерялась девушка-гид.

– Всю жизнь здесь верчусь, но что-то не припомню арыка, – продолжал парень.

– Не припомните потому, что был он, по нашим нынешним меркам, неприметный: ну, арык и арык, – пришел на помощь девушке кто-то из пожилых пассажиров. – Что придираетесь?

– Не придираюсь, а спрашиваю – чувствуете разницу? Или в старину “спрашиваю” означало “придираюсь”?

– В старину умели, сынок, спрашивать.

Сабира молча прислушивалась к разговорам в салоне.

– Называют в честь людей, совершивших подвиги, либо в честь особых событий, – сказала и вовсе растерянно девушка-гид.

– Арык и был особым событием: здесь, молодой человек, простиралась пустыня, – вмешался кто-то сердито сзади.

– Но ведь прокладывали арыки многие.

– Многие, но Асанбай проложил первый!

– Товарищи, мы подъезжаем к одиннадцатому микрорайону…

Троллейбус остановился.

Сабира вышла на улицу, пошагала по узкому, обсаженному деревьями с обеих сторон, тротуару… Вскоре она стояла у серого здания, похожего, как две капли воды, на соседние здания, такие же серые, сколоченные молниеносно из бетонных блоков – в этом доме находилась квартира Касымова.

В квартире, в одной из комнат, пестрой и яркой, в интерьере которой причудливо схлестнулась старина и сегодняшний день, европейское и национальное, поэзия линий и цветистый иероглифичный фольклор – польская мебель, на стенах туш-кииз и цыновка из чия, на полу, вместо паласа, шырдак-кошма-аппликация из ярких орнаментов и др. За круглым столом рассматривала эскиз будущего изделия Алима-эже, родная сестра Касымова – народная умелица, исполняющая заказы на дому. Касымова была не без странностей: она любила наедине с собой порассуждать вслух, нередко выражение лица женщины противоречило подлинному ее настроению; известна она была и своей эксцентричностью. На столе перед Касымовой лежало несколько рисунков-изображений беркута, разноцветные кусочки материала. Она взяла в руки рисунок, внимательно, что-то напевая, то же она проделала со следующим рисунком.

– Ну-ка, этот каков… Чего-то не хватает – но чего? Ясно. Что у беркута главное? Клюв – это во-первых, когти – во-вторых, глаза – о, конечно, и крылья! Да, крылья! – рассуждала вслух Касымова. Она встала, подошла к трюмо, стала вполуоборот в позе беркута на рисунке. – А где они? Сложенные крылья – не крылья… Ни беркут, ни голубь!.. А надо, чтобы вот так! – Касымова изобразила “нормальную” позу беркута, довольная, коротко захохотала, но уже в следующую секунду “беркут”– Касымова обратился в робкую, насторожившуюся птаху. Женщина прислушалась: за дверьми слышался топот каблуков, затем голос девушки: “Где живут Касымовы?” И ответ: “А вот дверь – напротив”…

Касымова бросилась в коридор, припала к глазку и, увидев у дверей Сабиру (та стояла, приводя волосы в порядок), испуганно шарахнулась, вбежала в смежную небольшую комнату, принадлежавшую некогда брату (об этом говорили полки с книгами, письменный стол, а главное – фотографии-портреты Касымова и…Сабиры). Касымова прямо-таки панически опрокинула на стол фотографии, быстро прибрала комнату.

Послышался звонок. Касымова на цыпочках подошла к дверям.

– Кто это? – спросила она, хотя Сабиру знала.

– Здесь живут Касымовы?

– А что?

– Я Актанова.

– Мне это имя ни о чем не говорит, ступайте, девушка – здесь вам нечего делать.

– Вы – Касымова, мне нужно с вами поговорить.

– Да, я Касымова, а вы Актанова – что с того! Нам, девушка, не о чем с вами говорить – оставьте меня в покое!

– Алима-эже, пожалуйста…

– Я больна, девушка, – ступайте! Ступайте!..

– Простите, – произнесла Сабира растерянно, а затем, секунду-другую потоптавшись, направилась по лестнице вниз.

Касымова подбежала к окну, раздвинула шторы – в поле ее зрения – часть двора, знакомый подъезд – с трудом сдерживая нечто похожее на ликование – как-то она отделала! – стала наблюдать за девушкой; она увидела как та, нерешительно оглядевшись, присела на скамейку, задумалась… Касымова задернула шторы, направилась к столу и, как ни в чем не бывало, что-то напевая, продолжила работу над эскизом; она стала дорисовывать карандашом крылья беркуту на облюбованном рисунке… сделала несколько штрихов, но, не утерпев, подбежала к окну, замерла…

Во дворе между тем ситуация изменилась: девушка сидела на том же месте и в той же позе, но зато неподалеку от нее вовсю орудовал метлой, взбивая клубы пыли, дяденька-дворник. Действия дворника вывели из себя Касымову, она вышла на балкон, обрушила вниз поток едких слов.

– Эй, усы, ты что, поздно похмелился? – крикнула она сверху. – Кто же метет в такое время?

– А когда мести изволишь, языкастая? – огрызнулся дяденька.

– Разве не знаешь когда – до солнышка, на зорьке! Гляди, пылью обдало человека!

Касымова показала на Сабиру.

Дяденька, поворчав, ретировался.

– Ай, – тихонечко окликнула Касымова, и когда девушка обернулась, показала рукой на двери подъезда: мол, иди, поднимайся наверх… Минуту-другую спустя встретила у дверей. – Проходи, родненькая, в комнату. Сюда, за стол, – сказала она, посерьезнев. – Я мигом.

Она действительно вскоре вернулась, поставила на стол горячий чайник, а затем и остальное к чаю.

– Но зачем так беспокоиться – я только что завтракала, – попыталась отказаться девушка.

– Да как же у нас, мусульман, без чая? – возразила Касымова, налив на донышко пиалы гостье чаю. – Нет, скажу тебе, такого закона, чтобы принимали у нас человека, не предложив ему чая…

Сабира положила ладонь поверх пиалы.

– Что ж, тогда омин, – заключила Касымова. И тут же обрушилась на гостью. – Ты думаешь, я не знаю, с чем пожаловала! Хочешь, скажу? Тебе неймется узнать об Ашире! Желаешь знать, как все это случилось!..

– Алима-эже!

– Угадала?! – сказала ликующе Касымова, но вдруг преобразилась, приложила палец к губам: – Т-с-с! Идем!..

Хозяйка позвала Сабиру в соседнюю комнату – та, несколько ошеломленная очередным поворотом в настроении Касымовой, молча последовала за ней. Женщины вошли в бывшую комнату Касымова. Сабира с острой внимательностью осмотрела предметы в комнате, задержав взгляд на акварели – она висела на видном месте, над письменным столом…

– Эта комната Ашира… а эту картину, – сказала Касымова, – подарил ко дню рождения Аширу…

– Догадываюсь… Султанов, – опередила на миг хозяйку Сабира.

– Ты знаешь его? Ты знакома с ним? – в голосе женщины отчетливо послышалось удивление.

– Султанов, Алима-эже, лежит сейчас в нашей клинике.

Хозяйка будто бы пропустила мимо ушей слова девушки о Султанове, в глазах вспыхнуло нечто похожее на ликование.

– Ну, что тебя к нам принесло! Желаешь услышать об Ашире?! На, читай! – она прямо-таки швырнула в руки девушки свернутый листок бумаги. – Читай! Читай! Тут обо всем написано! Читай вслух – заодно послушаю и я…

– Алима-эже…

– Читай!

В письме горняки – товарищи Касымова рассказывали о его гибели.

– Здесь все как при жизни беркута, – сломала напряженную паузу после чтения Сабирой письма Касымова.

– Какого беркута? – не сразу поняла смысла сказанного Сабира.

– Моего брата, конечно, – не твоего! Ты – голубка… Ты симпатичная голубка… Гляди: вот гнездо молодого беркута, вот его книги, а вот, – она показала на груду папок на столе, – его сочинения… Днями и ночами засиживался за этим столом мой беркут…

– Алима-эже, – наконец-то набралась духу Сабира, – Как вы намерены поступить с бумагами Ашира? Думаете ли передать их кому-то?

– Передать? Кому-то? Кому? Не тебе ли, голубка? – снова взорвалась, но теперь, кажется, необратимо, Касымова. – Так вот зачем ты заглянула! Догадываюсь…

– Эже!

– Давай-ка сюда! – Женщина забрала из рук девушки письмо. – Не собираюсь, милая голубка, разорять гнездо моего беркута. Не хочу.

Касымова очутилась в кресле.

– Ну, что вы, Алима-эже! Пожалуйста, успокойтесь. И простите меня, глупенькую! – произнесла Сабира, взяв за плечи плачущую женщину. – Пожалуйста…

6.

Сабира, только-что осмотрев больного, подошла к следующей койке – к пожилому мужчине. Поздоровались. Приладила к руке приспособление для замера давления… Внимательно вглядевшись в шкалу манометра…

– Вот и отлично, – сказала она. – Еще недельку терпения – и отправим мы вас к вашим овечкам – соскучились, наверное, по ним?

– Я-то да, а вот как они, – отшучивался больной.

– Они ему, эти овечки, снятся по ночам, – вклинился в разговор больной на соседней койке, судя по всему, неунывающий малый.

– Неужели? – приняла “игру” Сабира, продолжая осмотр.

– Приснилось старому, будто стережет этих самых овечек… Вдруг, говорит, шумы в кустах за камнями, такое, знаете ли, рычание – ну, волки – и все тебе!.. Я, говорит, схватился за ружье, соображаю, говорит, из двух, или одного ствола пальнуть… Изготовился, говорит, нащупал, говорит, курок, а тут, говорит, такое приключилось, что едва-едва не отнялся язык… И знаете, кого чуть было не пристрелил наш молодец, сестренка?

– Кого?

– Джамал – значит, супругу свою! Представляете, волка не испугался, а привиделась законная, освященная шариатом, едва не лишился языка!.. Чуть было не свалился с койки!.. Метался… божился, винясь…

В палате нехитрый юмор больного-неунываки вызвал веселое оживление.

– Действительно так и было, агай? – полюбопытствовала Сабира.

– Что вы, доченька! Вы проверьте у него язык – что-то, я подозреваю, не на шутку забарахлил, – не остался в долгу чабан.

Сабира поднялась, подошла к неунываке.

– Ну, а у нас с вами как обстоят дела? – спросила она.

– Вы имеете ввиду мой язык, сестренка?

– Но, нет, с этим у нас порядок – меня интересует ваша печень, – говорит Сабира, положив ладони на живот больному…

Палата посерьезнела. Вошла медицинская сестра.

– Сабира Актановна, вас хочет видеть какая-то женщина, – сообщила сестра.

– Какая-то? Она не назвала себя?

– Забыла спросить, эже.

– Где она?

– В вестибюле.

– Подойду после осмотра…

Сабира, как ни в чем не бывало, продолжала работу, и лишь закончив работу полностью, направилась к выходу.

В вестибюле клиники, у окна, отвернувшись, стояла женщина с сумкой в руках.

– Она, – кивнула в ее сторону сестра.

Сабира подошла к женщине.

– Я заставила вас долго ждать, – сказала Сабира и в следующую секунду, узнав женщину, тихо изумилась: Алима-эже! Вы?

Да, перед Сабирой стояла Касымова!

Алима-эже, как ни в чем не бывало, поцеловала девушку в щеку – подобного рода приветствие для Сабиры несколько неожиданно, но помня об эксцентрическом характере Касымовой, девушка приняла сие изъявление чувств как нечто само собой разумеющееся.

– Вы ко мне, Алима-эже?

– И к тебе, и не к тебе, – сказала Касымова, а затем заговорщески, предварительно оглядевшись, продолжала: – Помнишь, ты говорила о… о… Султанове?..

– Так вы пришли к Карлену Керимовичу? – осенило наконец-то Сабиру.

– Да, что с ним?

– Это очень здорово, что вы, Алима-эже, пришли проведать Карлена Керимовича.

– Я принесла варенья…

– Идемте, я провожу вас. Зина, – обратилась она к медицинской сестре, – пожалуйста халат посетителю!..

Вскоре Сабира и Касымова остановились у 23 палаты; Сабира постучала в двери:

– Карлен Керимович, к вам гость!

Услышав “да” Султанова, Сабира открыла двери:

– Входите, эже.

Султанов, увидев Касымову, приветливо улыбнулся, хотя в душе был озадачен: кто эта женщина? С чем пожаловала?

Касымова вошла, прямо-таки излучая сострадание.

– Что с вами стряслось?! Как заслышала о вашей беде, не нахожу покоя…

– Что вы! О какой беде речь – ну, сломался маленький винтик, ну, забежал подремонтироваться – с кем не бывает.

– Это сердце-то вы называете маленьким винтиком? Бог с вами! Ребенку известно: в человеческом организме главное – сердце. Верно говорю, товарищ? – обратилась женщина к соседу Султанова, мужчине – тот, сидя на кровати, читал газету.

– Простите, я не понял, – произнес мужчина, оторвавшись от газеты.

– Я говорю, что в человеке главное – сердце.

– Конечно, конечно, – согласился вежливо сосед. И добавил: – И еще печень.

– Видите, а вы – “маленький винтик”. Но как, однако, не везет человеку: три года тому назад от вас ушла жена, а сейчас – перебои с сердцем.

Сосед, словно поперхнувшись, закашлял.

– Пожалуй, пойду, прогуляюсь по двору. Погода на улице – прелесть! – сказал он.

– Прогуляйтесь, – охотно благословил Султанов.

Сосед уходит.

– А что это вдруг заспешил – может, я говорю что-то не так? – спохватилась женщина.

– Вы говорите правду: мне действительно не везет. Но вы допустили небольшую неточность: жена не ушла, она была отпущена мною и не три года тому назад, а три года и девять месяцев минуло с тех пор, – сказал Султанов, улыбаясь.

– А что смешного здесь – не понимаю, – пришла в искреннее недоумение женщина.

– Мне действительно не везет в последние четыре года – вот это смешно. Вы сказали – будто обиделись на меня.

– Нет, нет что вы! Продолжайте…

– Я принесла вам варенье, ваше любимое варенье…

– Мое любимое?!

– Из горной смородины.

– Из горной смородины?

– Помнится, вы говорили, что это… кушанье богов… Мы были втроем, а вы собирались к речке, на этюды…

– Ни слова! – Султанов едва не вскочил на ноги. – Я знаю кто вы – вы Касымова!

– Не знали до сих пор, что я Касымова? Я-то болтаю – о, какой стыд! – Касымова, точь в точь девочка, закрыла лицо рукой, Поделом мне…

– Подумать только: минуло восемь лет с той поры, как я гостил у вас, а вы помните – отменная память, – похвалил Султанов.

– Пустяки: я вас помню двенадцатилетним, похвастала женщина.

– ??

– Помнится, вы приехали к нам, в аил с отцом…

– С отцом? В аил? Ну, да, конечно, конечно…

– На вас был светлый костюмчик… И были вы такой же красивый, как сейчас… И обаятельный…

– Надеюсь, вы пришли не за тем, чтобы сказать об этом…

– Верно, не за тем, женщина вынула из сумки банку с вареньем, заглянула в тумбочку, поставила ее туда, а на тумбочку – папки с бумагами, – Я принесла вам варенье… Боже, да у вас пусто – что значит остаться без жены!.. И я хороша! Ведь хотела сварить курицу… Непременно в следующий раз принесу бульона – так исхудал человек…

– А что это? – Султанов показал взглядом на папки.

– Бумаги Ашира. Для меня бумаги как бумаги, лежат себе и пылятся на полке – не разбираюсь я в них, а вы специалисты, может быть, увидите в них что-то полезное – ну, и… поможете определить их ценность… Может быть, они еще пригодятся…

– Видите ли, Касымова, – сказал Султанов и осекся, – я ведь, честно говоря, запамятовал ваше имя.

– Так и зовите – Касымова! Мне нравится, когда вы называете меня “Касымова”. Я и есть Касымова! Товарищ Касымова! Ха-ха! – захохотала коротко женщина и вдруг, взглянув на часы, спохватилась: – Ой, засиделась! Пойду! А вы лежите, берегите себя. И не беспокойтесь – я буду приходить к вам, вот увидите, приду… Обязательно… _ женщина этаким маленьким вихрем выкатилась за дверь, а затем, не дав опомниться больному, выглянула из-за дверей и сказала напоследок:

– Я в спешке не попрощалась… до свидания!

– До свидания, – бросил Султанов.

Двери захлопнулись. Султанов остался один. Секунду-другую он “переваривал” случившееся, молчал, а затем громко засмеялся, присел на краешек кровати, неловко задел стопку папок на столе – те упали на пол – страницы разлетелись по комнате. Султанов продолжал смеяться, собирал бумагу. В это время зашел сосед по койке, без слов догадавшись о случившемся, улыбнулся, помог Султанову… Султанов с листками бумаги поднялся, машинально глянул в окно, нечаянно стал очевидцем уличной сценки, опять же в “исполнении” Касымовой – та перешла шумную автодорогу не в положенном месте, нырнула в гущу автомобилей, лавируя, урезонивая и отчитывая жестом водителей, не без труда выбралась по другую сторону улицы… Сценку эту наблюдал и сосед Султанова по койке…

– Ну, женщина! – засмеялся сосед. – Столько в ней деревенского лиха!

– Вам не приходилось бывать на выставке прикладного искусства? Там висит ее кошма. Знаете, как она называется? “Молния посетила наше жилище…”

Султанов сел на кровать, перебрал, сложил страницы, по одной из них пробежал взглядом, задумался…

7.

В предоперационной комнате шла обычная подготовка к операции; в центре внимания здесь, конечно, был Эдил Хашимов. Ему только-что медицинская сестра натянула на руки перчатки, завязала сзади петлю халата…

– Аппендицит – легкая операция? Не согласен, – говорил Хашимов, облачаясь в рабочую одежду. – Я хочу, чтобы на моих операциях каждый из вас, работая со мной, думал как я. Я убежден: легких операций нет, бывают операции сложные и менее сложные. Максимум ответственности! Вопросы ко мне? Нет? У меня есть вопросы. Все у вас готово? – спросил он одного из членов бригады.

– Готово.

– У вас?

– В порядке.

– Вы впервые ассистируете? – обернулся хирург к Сабире.

– Впервые.

– Но вы у нас, если не ошибаюсь, не менее года.

– Не ошибаетесь, доктор.

– До этого где пришлось работать?

– В клинике пропедтерапии.

– У профессора Колодяжного?

– Да.

– Значит, и вас потянуло к скальпелю.

– Я бы назвала эту тягу иначе.

– А как? – Хашимов, увидев на лице у девушки некую растерянность, сказал: – Как бы ни назвали, суть остается той же: хирургия – для меня – ремонтные работы: резания, вырезания, пришивания и зашивания – все с помощью скальпеля, – и после небольшой паузы добавил: – Будьте повнимательнее, остальное образуется само собой. Пошли!

Бригада врачей последовала в операционную. Сабире прежде приходилось бывать здесь. Но все как-то мимоходом. Другое дело сейчас, перед операцией, в которой ей предстояло принять участие все, люди и предметы интерьера с их жесткой и строгой функциональностью, содержало в себе нечто волнующее, иное, чего с ходу трудно было понять и осознать. Двери открылись и внимание ее на какой-то миг захватил стол посредине операционной с больным, которого предстояло оперировать, потом ее взгляд метнулся кверху, она увидела на потолке огромную бестеневую лампу, отсюда взгляд скользнул в сторону, к больному мужчине, тучному, розовощекому; увиденное трансформировалось в мысль о трудности предстоящей операции, связанной именно с тем обстоятельством, что оперируемый был человеком тучным; она вспомнила слова Хашимова, эти “…и вас потянуло к скальпелю…” Но вот Хашимов нажатием ноги привел стол в нужное положение, взял из рук Сабиры скальпель, сделал первый надрез – операция началась. Сабира подала тампон. Затем снова скальпель. Ранорасширитель. Тампон. Зажим. Ланцет. Хашимов был весь в работе, слышались его короткие реплики вроде: ”…Вот так…отлично…внимательно…” И она была внимательна, работа вытеснила из головы все постороннее, отчаянно цепляющее; она не заметила обращение себя в механизм, для которого главным была точность; она сосредоточенно следила за действиями хирурга, за его руками, лицом, вернее, его глазами, стараясь не упустить ничего. Она не столько понимала, сколько чувствовала, что операция складывалась наилучшим образом, что Хашимов доволен ее ходом. Уверенность хирурга передалась и ей, но, если первый с каждой капелькой уверенности становился еще более внимательный, то у нее, Сабиры, – вот оно, отсутсвие опыта! – она сослужила нехорошую службу. А случилось вот что. Операция близилась к концу. Хашимов с помощью иглодержателя ловко зашивал рану… Закончив сшивание, он не глядя протянул руку Сабире, но рука повисла в воздухе, потому что девушка вдруг и очень некстати ушла в свое. Вдруг ей припомнилось: шел знакомый фильм о землетрясениях… По-прежнему рушились здания, корежилась земля… Люди из спасательного отряда вытаскивали пострадавших… Но что это? Воспоминание о фильме перебились видениями: Сабира увидела профессора Торгоева… Затем – Сардарбекова… еще кого-то… еще… еще… “Плагиат!” – говорил Торгоев. Ему вторили остальные: “Плагиат!.. Плагиат!.. Плагиат!..”

– Тампон! – послышался рядом голос Хашимова.

Сабира, очнувшись как бы, поспешно подала Хашимову тампон, но потребовалось еще время – пусть самая малость: ну, секунда-другая! – чтобы вернуть рабочее состояние…

Хашимов после операции только что помыл руки, у зеркала стояла Сабира, суетливо прибирала комнату медсестра, закопошился в каком-то приборе мужчина-анестезеолог…

Вошла Кендырбаева.

– Танцуйте, – сказала Кендырбаева Хашимову, – Вам – письмо и вот это… Приглашение в Дом кино. На две персоны.

– Мне вспомнился мужской анекдот по поводу “танцуйте”, – сказал Хашимов, закатился в смехе, и это выглядело несколько странно и нелепо.

– Давайте, – Хашимов взял из рук Кендырбаевой письмо и пригласительный билет. – Действительно приглашают… Сабира Актановна, – вдруг обратился он во всеуслышание к Актановой, – составьте мне компанию в Дом кино!

– Я?! Почему я? – удивилась Сабира, не оборачиваясь.

– Говорят, в Доме кино есть уютная упайная, – как бы между прочим вклинилась в разговор Кендырбаева.

– Дом кино – отличный повод для диалога, – пропустив мимо ушей слова Кендырбаевой, сказал Хашимов.

– Диалога о чем?

– Хотя бы об этой операции.

– А не кажется ли, Эдил Акрамович, что разговор о сегодняшней операции – тема завтрашней летучки? – обрезала Сабира.

Направилась к выходу, следом за ней устремилась и Кендырбаева. Сзади через приоткрытую дверь слышалось нарочито отчаявшееся Хашимова: ”Пропали билетики!”

Кендырбаева догнала Сабиру, заговорила торопливо:

– Молодчина! Ловко отшила!

– У меня, Сонун Токчулуковна, нет слов, – Сабира всем видом показала, что ей сейчас нужно идти в другую сторону.

Женщины, коротко простившись, разошлись; Сабира пошла вниз по лестнице, но не одолев и десяти ступенек, медленно и тихо поднялась наверх, проводила взглядом Кендырбаеву. После того, как та исчезла за поворотом, она продолжила путь по знакомому больничному коридору, остановилась у 23 палаты. Постучалась…

Султанов полулежал на койке.

– Рад вам. Я стал забывать, когда вы были у меня в последний раз.

– Всего пару недель. А потом… а потом закрутилась… время – все мимо…

– У меня сменился сосед… Касымова – вы помните – ко мне приходила сестра Касымова? – так вот Касымова успела завершить кошму. Вот это скорости! Не берусь судить о качестве кошмы, но ее собираются показать на выставке – а это что-то да значит, – сказал Султанов.

Сабира молчала.

– А вы совсем не та Актанова, какую я видел сто лет тому назад у себя в мастерской.

– Какой была та Актанова?

– Ну…

– Бабочкой? Стрекозой?

– Ну, что вы!

– А какая Актанова сегодня? В ней что-то есть?

Султанов на секунду-другую смутился, а затем, уяснив суть “что-то есть”, расплылся в улыбке.

– Ах, эта Сонун Токчулуковна! – произнес он весело. – Выдала сердечную тайну! Знаете, как было…

– Не надо, Карлен Керимович, – перебила и тоже весело Сабира.

– Заглянули кстати, – после некоторой паузы сказал задумчиво Султанов. – Помните, мы говорили о возможностях реабилитации – давайте так определим задачу – вы спрашиваете, есть ли возможности реабилитировать Касымова?..

– Вы считаете Ашира невиновным?! – вырвалось у Сабиры.

– Не спешите. Дело обстоит не так просто. Ой, как не просто! – сказал Султанов, но увидев, как мигом пригрустнула девушка, добавил: – К сожалению, нельзя уверенно говорить о доказательствах.

– Значит, кое-какие доказательства все-таки есть в папках?

– Не в папках, – Султанов положил на тумбочку тетради Касымова, одну из них стал перелистывать. – Здесь. Почему?

– ?

– В папках собраны свежие материалы. Это – как бы ближний внешний конец нити, а нас интересует тот, что упрятан в самом клубке… тот, что ведет к идее ребят. Смотрите, – Султанов начертил на бумаге линию, по обе стороны от линии – зигзагообразные выступы; в целом рисунок напоминал звездчатую фигуру, – Вот так неравномерно расходятся волны при сколе твердого вещества под землей – понимаете?

Сабира кивнула головой.

– А вот дуг ситуация, – Султанов нарисовал некую точку, опоясанную кругами.

– Словно круги на воде.

– Да, да. Напоминают круги на воде от места падения тела. Ощущаете разницу между первым и вторым рисунком?

– Да.

– Мы подступились к главному. Мы, геологи и сейсмологи, считаем, что землетрясения порождают сколы под землей вот такого рода, – показывает на первый рисунок, – отсюда строились расчеты и прогнозы…

– ??

– Сейчас, надеюсь, поймете… При изучении малых землетрясений обнаружилось вот что, – Султанов показал на второй рисунок. – Ребятам – не знаю, кому из них первому – пришло в голову, что это неспроста… что это связано с иной, чем представлялось ранее, природой землетрясений… Послушайте – тут я откопал любопытное… Но сначала о тетрадях, – Султанов показал тетради. – Это конспекты работ по геологии и сейсмологии… И не просто конспекты – Касымов записывал сюда свои соображения… комментарии… Вот с этой стороны – конспекты работ по геологии и сейсмологии, с этой – комментарии… Поразительно: он проделал эту работу будучи студентом-дипломником… плюс в первый год работы в лаборатории! Здесь есть даже шаржи на знакомых вам людей – но об этом позже… Слушайте… Вот что написал Касымов – “…Отсюда: у большинства малых землетрясений, если судить по характеру распространения сейсмических волн – при рода не сколовая, а скорее всего… взрывная… Но почему об этом нигде ничего не сказано? Ведь так очевидно! Может быть, “очевидность” обернулась психологическим барьером: новое всегда кажется чем-то прячущемся за тысячью замками, а тут – на поверхности!.. Алмаз приняли за обломок кварца и пнули ногой!.. А может быть, я преувеличиваю? И новое в действительности факт общеизвестный?.. Не смешно ли: специалисты не заметили, а Касымов заметил! Засмеют!” Ну, и далее в том же духе… Такое впечатление, что Касымов искал либо подтверждение, либо опровержение идеи… Бесспорно, он шел самостийным путем…

Воцарилась пауза. Сабира откровенно разволновалась.

– И вот еще, – продолжал Султанов, – взгляните. – Султанов протянул девушке открытую тетрадь; на левой странице тетради – рисунок-шарж на Кабекова.

– Шарж?!

– Узнаете?

– Это – Акбар.

– Да, шарж на Кабекова. Но важно не то, что Касымов нарисовал шарж на Кабекова, важнее для нас вот этот шутливый автограф самого Кабекова под рисунком. Смотрите, – показал шарж, а под ним написанные рукою Кабекова слова, вроде “…Шаржистом можешь ты не быть…” и т.д.

– Вы полагаете, Акбар мог прочесть записи Ашира? – вырвалось у девушки.

– Я хочу сказать, что Касымов и Кабеков общались самым тесным образом; они действительно начинали вместе, и лишь потом, охладев друг к другу, пошли врозь… Я хочу сказать, что Касымов решил проблему по-своему… Но радоваться рано. Мы – в цейтноте. Вы знаете, когда завершится тур? На днях. Через неделю, ну, от силы через десять дней. Работа Кабекова, насколько мне известно, вне конкуренции. После присуждения ему премии дело невероятно осложнится…

– Неделя! И все-таки мы обязаны что-либо предпринять! Скажите, что?

– Остается, думаю, единственное…

– Говорите.

– Нужен специалист – человек, мнение которого для жюри прозвучало бы авторитетно.

– Для жюри?

– Да, жюри конкурса. Надо, чтобы этот человек, поверив в это, – Султанов показал на стопку тетрадей и папок, – вошел в жюри с заявлением, а жюри… поверив ему, отложило бы рассмотрение дела Кабекова.

Султанов и Сабира подошли к окну. Там, за окном, по другую сторону шоссе, простиралось широкое, покрытое желтизной пшеничное поле.

– Вы помните “Красные виноградники в Арле” Ван Гога? – спросил неожиданно Султанов.

– Да, конечно.

– Мне всегда казалось, что картина писалась с особо напряженной, я бы сказал, горячей точки… Впрочем, как и все остальное у Ван Гога. Мне казалось, что писал художник, стоя на раскаленных головешках. – И после небольшой паузы продолжил несколько невпопад тому, что говорилось перед этим: – Иного пути не вижу. Нужно войти с заявлением в жюри. И немедленно…

– Скажите, кто, по-вашему, тот специалист, могущий произвести впечатление на жюри – академик Симонов?

– Нет, Сабира, Симонов не возьмется за дело сходу: старая машина перед стартом разогревается долго.

Сабира вспомнила академика Симонова, друга отца и семьи (геолог Симонов и историк Актанов были из поколения академиков, избранных в первые дни организации республиканской академии) – так вот, Симонова Сабира встретила вчера на бульваре, неподалеку от своего дома. Симонов, узнав ее, сходу, даже не поздоровавшись, сказал удивленно не то Сабире, не то себе: “Действительно: жизнь – миг. Восемьдесят лет – как один день! И ничего, ровным счетом ничего не успел сделать!”

О симоновское “ничего не успел” сдетонировало другое – Сабира где-то читала рассказ о некой старушенции, кажется, тоже восьмидесятилетней, так та, не в пример Симонову, часто вздыхала: вот де мол зажилась на свете – что у нее де мол такое ощущение, что живет вечность.

Миг и вечность – отчего такая несхожесть в восприятии времени? Это Симонов-то ничего не успел! А битва за свои научные труды и убеждения в Казахстане с местными, прямо скажем, с мировым именем учеными?! А школа, созданная им в республике едва ли не на голом месте?! И это ничего?!..

Сабира возражать Султанову не стала: и в самом деле не имело смысла впрягать в дело старого человека. И уж, конечно, не оттого, что тот “разогревался перед стартом долго”.

– Профессор Торгоев? – спросила она.

– Что вы!

– Сардарбеков?

– Бог с вами! Думайте.

Сабиру как будто наконец-то осенила догадка – в ее взгляде можно прочесть изумление “неужели?”.

– Вы имеете в виду Кабекова?! Самого Кабекова?! – вырвалось у нее.

– Давайте взвесим, прикинем: почему Кабеков? Да потому, что этим мы даем шанс самому Кабекову. Да, шанс. И, может быть, последний…

8.

Шел консилиум врачей. За последним Т-образным столом сидели работники клиники. Совещание подходило к концу; речь держал Матвеев, пожилой мужчина, заведующий клиникой.

– Так, многие высказались, – сказал заведующий, – сейчас несколько вопросов Хашимову, главному, так сказать, действующему лицу в намеченной операции, ну и… лечащему врачу, – заведующий кивнул в сторону Кендырбаевой: – Сначала вам, – сказал он, разглядывая небольшой целлофановый пакетик с искусственными клапанами и обращаясь к Хашимову: – Какова степень риска предстоящей операции?

Матвеев передал пакетик соседу, тот – следующему участнику консилиума, пакетик переходит из рук в руки.

– Мы рискуем, думается мне, не более допустимого, – ответил Хашимов.

– Думается вам?

– Хорошо: риска объективно не больше допустимого. У меня все.

– Вы раздражены – почему?

– Но все это, простите, так очевидно, – пытается выправить положение Хашимов, – И вы, Григорий Васильевич, об этом осведомлены ничуть не хуже меня…

– Вот как, – на секунду-другую смутился Матвеев, но затем, взяв себя в руки, продолжил, повернувшись к Кендырбаевой: – Вы беседовали с больным Султановым по поводу операции?

– Да.

– Он представляет, что ожидает его?

– Да.

– Вы сказали ему, что он по желанию может оперироваться либо здесь, либо в Новосибирске?

– Да.

– И что же?

– Больной согласен оперироваться в нашей клинике.

– Он знает, что операция подобного рода у нас, в республике, осуществляется впервые?

– Да.

– Что он ответил?

– Он сказал… – замялась Кендырбаева.

– Здесь все свои. Смелее… Ну…

– … всю жизнь мечтал попасть… в историю и что потому… не намерен упускать случая.

Слова Кендырбаевой вызвали веселое оживление. Впрочем, засмеялись не все; среди последних – Матвеев, Хашимов, Сабира.

– Не знаю как у вас, у меня сегодняшнее заседание вызвало желание побеседовать с больным лично. Ну, а с решением… а с решением повременим – ведь речь идет об уникальной операции в республике, – заключил Матвеев.

На лице Хашимова – нечто, смахивающее одновременно на досаду и разочарование; а Сабира, рассматривая пакетик с искусственными клапанами, размышляла: рассказать Султанову о консилиуме? Если да – каким образом? Вскользь? Но Султанов не из тех, кто обожает недомолвки – так как?.. Говорить или не говорить? А что, если весть о консилиуме ранит его? И правомочна ли она, Сабира, рассказывать – не удобнее ли это сделать лечащему врачу?..

Однако обернулось иначе. Разговор с Султановым с самого начала пошел о деле. Султанов передал девушке тетради и папки Касымова:

– Тут, без преувеличения – судьба Касымова – храните их, как зеницу ока! Помните предыдущую нашу беседу?

– Вы помогли мне своим вопросом, – сказала Сабира, смущенно извлекая из сумки плотный вдвое сложенный лист бумаги, который оказывается репродукцией картины Ван Гога “Красные виноградники в Арле”. – Это – вам.

– О, вы что же, прочли мои мысли на расстоянии?!..

– Давайте-ка пришпилим ее сюда, я прихватила кнопки, – Сабира прикрепила репродукцию над кроватью больного. – Ну, вот, пожалуй, так неплохо… А Сонун Токчулуковне скажете, что я повесила репродукцию – авось пронесет…

– Я не забыл вкус винограда с Ошского базара, а теперь такой презент – целые виноградники! Да, еще вангоговские! Помните поэта “…Виноградники детства”?..

– Светлая боль по утрам, – подхватила девушка.

– Пламенения вечных закатов… – продолжал Султанов, но вдруг замолчал и после паузы сказал, будто невпопад теме: – А я, Сабира, открыл для себя формулу подлинного мастерства в искусстве – хотите, скажу? Вот она: а² (в+с)² + d+с, где а означает талант, в и с – постоянное чувство голода и жажды, d – искренность, с – неудовлетворенность собой. Сытость противопоказана. Сытость и искусство вещи несовместимые. Это отлично понимали в старину, заметьте, тогда, пытаясь убить подлинное искусство, не закапывали его в зиндан, а, напротив, осыпали всяческими благами, приближали ко двору…

За стеной послышался нарастающий топот шагов, двери распахнулись и вскоре Султанова взяли в кольцо работники клиники – заведующий клиникой, Хашимов, Кендырбаева и еще двое.

– Вас информировали о предстоящей операции? – спросил едва ли не сходу Матвеев.

– Да.

– У вас есть выбор.

– Знаю.

– Клиника академика Мешалкина в Новосибирске – одно из лучших медицинских учреждений не только в стране, но и в мире… Замечательные традиции, прекрасные специалисты…

– Я в курсе.

– И, тем не менее, вы согласны оперироваться у нас?

– Да.

– У меня нет вопросов, – резюмировал Матвеев, поднимаясь.

Кендырбаева, направляясь к дверям, обернулась, пронзила взглядом, полным понимания некоих глубоко упрятанных пружин бытия – всего того, что привело в эту палату Сабиру.

Врачи шумно этаким смерчем выкатились за дверь…

– Ну, а если нет этого… вашего в и с? – поинтересовалась Сабира, оставшись снова вдвоем.

– Без этого ничего не выйдет, – сказал после некоторого раздумья Султанов. – Впрочем, нет, выйдет.

– Что выйдет?

– Напиток с грушевым сиропом… Такая, знаете ли, тепленькая водичка в жару и духоту – из тех, что провоцируют неприятные проблемы в желудке, – Султанов отошел от окна, присел на койку и после некоторой паузы продолжил: – И вот еще что… Добавьте в формулу еще одну слагаемую величину “е” – смелость, дух бунтарства – под “а” понимайте чистоту души – и перед вами новая формула – формула человеческой порядочности. Я отвлекся, Сабира?

– Говорите.

– Не замучил я вас математикой?

– Мне интересно, Карлен Касымович.

– Давайте сменим пластинку?

– Нет, продолжайте.

– Вторая формула для меня самого – неприятное напоминание…

– Извините, я такая дура.

– Что там!.. Помните, вы спрашивали об отношении моем к делу Касымова?

– Вы воздержались.

– Это так сказал я вам. В действительности…

– Что в действительности?

– “Воздержался” – не совсем точно.

– ?!

– Не пугайтесь, милая Сабира, и не удивляйтесь. Мои действия на заседании выглядели благопристойно. Но я не воздержался. Я выступил в защиту Касымова. Я сказал…

– Что сказали? Ведь это важно…

– Важно, – на лице Султанова промелькнула усмешка, – Кому? Что из того, что один из членов совета, некий Султанов, не доктор, не профессор – рядовой кандидат наук, человек с причудами, с приветами, в свои сорок два года все еще не определившийся, разрывающийся на двое – что из того, что этот Султанов, зная Касымова, поставил под сомнение факт плагиата?.. Я подошел ко второй формуле… Мне не хватило этого “d”… Ну, выразил сомнение, ну, не согласился с Сардарбековым, Торгоевым, с мнением совета, наконец – что с того! Надо было хлопнуть по столу, рвануться в бой – да что говорить!.. Словом, не хватило “d”… Струсил. Испугался вот за это, – Султанов приложил ладонь к сердцу, – а испугался – значит, струсил… Вот и получается: в сумме не выступил, а “воздержался”.

– Не наговаривайте на себя, Карлен Касымович, – сказала Сабира искренне и уверенно.

– Мы – интеллигенты третьего поколения, – не то спросил, не то сказал утвердительно Султанов.

– Мамин дед, рассказывают, закончил туземную школу в Пишпеке… Но к чему это вы сказали?

– Я по поводу все того же пункта “d”… С каждым новым поколением, кажется, этого “d” становится поменьше, по-окатанее.

– По-окатанее?

– Так говорим мы, геологи. Представьте: в горный поток попадает кусок камня. И несет камень река, несет… А он сопротивляется, цепляется острыми краями за неровности… Держится… До некоторых пор. А потом, истираясь, исчезает у камня грань, следом – другая, а там глядишь, камень пообкатился, округлился, ну, и покатился далее без сопротивления… Иной раз, нет-нет да и призадумаешься: а что, если так обстоит и у нас, людей? А что, если этого “d” в нас становится все меньше и меньше?..

– Я не верю, – возразила вдруг Сабира.

– Чему не верите?

– Смелость в последующих поколениях не убывает, она… – Сабира замялась.

– Договаривайте.

– Я хочу сказать, Карлен Касымович, вот что. Последующие поколения интеллигенции не трусливые – просто смелость в них выражается в другой форме, и место ее не в гранях камня, а в самой его сердцевине…

Султанов задумался. Сабира положила бумагу Касымова в сумку.

– Нет, вы не трус, – сказала она затем тихо.

“А может быть Султанов прав? Может быть, ему действительно следовало стукнуть рукою по столу? Ринуться, сломя голову, врукопашную? Может быть, действительно, поступи он так, все образовалось бы иначе? Не было бы трагического финала – ведь между событиями в НИИПСЗРМ и гибелью Ашира есть нить: не будь дикого обвинения в плагиате, Ашир остался бы в НИИПСЗРМ, а значит, и не было бы извещения в траурной рамке”, – думала Сабира позже, оставшись наедине с собой. Но будто где-то в душе боролись два некто: “Как можно думать о Султанове? – вступало сразу затем в спор второе “некто”. – Ведь выступил он, не так горячо, а выступил на заседании! И поплатился кстати: уже в следующем году его в составе совета НИИПСЗРМ не оказалось. Исключили, мотивируя необходимостью реорганизации совета, в связи с новыми веяниями. Не напрямую, а именно в связи с реорганизацией совета. И не одного исключили, а в компании с шестью коллегами…” – “Но слишком свежа в памяти расправа над Аширом и выступление в его защиту Султанова, чтобы не ощутить некую, пусть не очень обозначенную связь между тем, что произошло на совете и исключением из совета НИИПСЗРМ Султанова, – вторило первое “некто”. “Акбар, да и Султанов не заметили этой связи” – “Султанов не захотел заметить, а Акбар… а Акбар просто-напросто ослеплен, не в состоянии видеть…” – “Да, Султанов сделал возможное, посильное…” – “И не трус он – нет!..” – “А сейчас?.. Что же, его решение лечь под скальпель молодого хирурга – этого Хашимова – свидетельство трусости?!..”

Накрапывал дождь. Сабира под зонтиком пересекла белокаменную площадь, свернула на одну из аллей, где почти все для нее было непривычно, а потому, оставаясь незамеченным, это все не отвлекало от размышлений, навеянных недавней беседой с Султановым: в голове метались думы, замешанные на воспоминаниях, предчувствиях на будущее; она думала о том, что было связано с судьбой Касымова, о причастности к его судьбе Султанова, Кабекова, малознакомых ей Сардарбекова, Торгоева; в этом смешении мыслей и чувств все же нелегко было сосредоточиться на главном…

И вот тут-то и полоснуло память совсем недавнее… Встреча с Султановым подошла к концу. Сабира поднялась, собираясь уйти…

– Не пропадайте – заглядывайте, – сказал тогда Султанов.

Она покинула палату, не придав значения султановскому “не пропадайте…” Спустя час-другой, шагая по аллее бульвара, она вспомнила подробности встречи с Султановым и вспоминая эти “не пропадайте”… и то, как были они сказаны – глаза и, может быть и отчаяние в голосе – она только теперь ощутила в себе запоздалую тревогу. Промелькнула догадка, настоенная на этой тревоге: неужели она, Сабира, значила для него, Султанова, больше установившегося и как бы узаконенного между ними – неужели он думал о ней не только как о просто знакомой, единомышленнике, наконец, человеке, с которым замыслилось сложное дело?!

9.

Кабеков увлеченно трудился у себя в комнате, сплошь заставленной книгами. На письменном столе лежала карта – Кабеков делал на ней с помощью циркуля какие-то пометки… В это время из глубины коридора послышался звонок. Кабеков не пеша направился к дверям, в коридоре встретился с матерью, пожилой интеллигентной женщиной, устремившейся туда же.

– Не беспокойся, мама, я открою, – мягко отстранил Кабеков женщину, открыл дверь и, увидев на пороге Сабиру, искренне удивился:

– Ты? Как здорово! Мама! Взгляни, кто к нам пожаловал…

Кабекова – а она стояла, любопытствуя, неподалеку, в проеме дверей на кухню – откровенно обрадовалась:

– Сабира! Проходи, дочка. В старину над головой долгожданного гостя порывали пучок травы, но где взять траву в век асфальтобетона! – сказала она, целуя девушку в щеку.

– Мама! – укоризненно взглянул Кабеков на мать, помогая Сабире снять плащ…

(ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало повести)

Скачать полный текст

© Ибрагимов И.М., 2011. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора