Родина

Любовь к Кыргызстану, родному краю проходит красной нитью через весь этот, немного грустный, лиричный рассказ. Первая публикация.

Солнце еще не взошло, лишь позолотило оборку из облаков, окаймлявших свинцовые тучи на востоке. По краю оборки оверловкой шла темно-синяя полоса, подчеркивая красоту позолоты. Три стремительных фиолетовых луча, зародившись из туч, постепенно заострялись и таяли над тополями у Ала-Арчи.

Владимир Иванович приостановился, глядя на тучи, а потом наблюдая за десятком баранов, пригнанных аксакалом к зеленой прибрежной траве. Те знали, что делать: забирались по наружной насыпи на дамбу, топали до внутренней насыпи и спускались по ней к речке. Один уже повзрослевший ягненок догнал матку, ткнулся к вымени, да так и шагал, посасывая. «Нахаленок», — усмехнулся, переглянувшись с аксакалом. Пошел по берегу, прислушиваясь к журчанию воды. Свернул в перпендикулярную речке улицу и залюбовался зелеными палисадниками.

Цвели розы: благородные с бутонами-свечками вверх, вьющиеся, оплетая все на своем пути, дички на растопырившихся кустах. Огромные стриженые зеленые шары шиповника, разбросанные там и сям перед калитками, поверху были усыпаны цветами: розовыми, желтыми, белыми. Из глубины шаров вымахивали, свисая великолепными дугами, мощные ветки – гирлянды, лениво покачиваясь. Все это благоухало, вплетая свой аромат в запахи других цветущих.

Вдруг, под ногами что-то захрустело, а над головой послышалось сердитое цоканье, чередовавшееся со звуками пилы. Подняв лицо, встретился глазами с агатовыми бусинками на мордочке настороженной белки, готовой прыгнуть, куда подальше в случае чего. Передними лапками она прицепилась к сучку в развилке и к стволу вверх – задними. Чуть выше была другая. Из калитки вышла толстая тетка с ведром. Уставившись на землю под абрикосом, сплошь усыпанную разгрызенными косточками и мякотью плодов, лениво зевнула: «И костошат, и костошат».

Увидев первый пустой троллейбус, Владимир Иванович сел в него, устроившись с южной стороны так, чтобы были видны горы. И они замелькали коричнево-зеленые внизу в белых с голубизной шапках. Он любил горы в любое время года. Зимой – неповторимые катанья на лыжах, когда дух захватывало, а тело набирало сил. Летом, когда в зное от них веяло прохладой. Осенью – с нависшими тучами. Но, особенно, весной, когда цвели маки. Он увидел эту красоту, оглянувшись в забрызганное грязью заднее стекло дачного автобуса. Потом ждал каждый год весеннюю пору, чтобы полюбоваться, как полыхнет красный склон под порывом ветра и замрет. И отдыхал взором от сочетания красного и зеленого у подножья.

Вспомнилось лето у друга под Сосновкой, хатка у самой горы в огромном урюково-яблочном саду. Семья трудилась, запасая сухофрукты для продажи. Вместе со всеми резал яблоки, cобирал в мешки высохший урюк. Ходили с другом далеко в горы в поисках ежевики. Купались в холодной горной речушке с каменистым коричневатым дном и большим валуном посредине, на котором загорали. Ночевали на сеновале, забираяcь по лестнице.

Троллейбус остановился на восточной окраине Бишкека. Пересел в автобус, следовавший северным берегом Иссык-Куля. Владимир Иванович хорошо знал эту дорогу и само озеро, полное неповторимой первозданной красоты, кусты облепихи на берегу, приносимые волнами ракушки, повторявшие затем их очертания на песке, мелком, светло-коричневом на солнце и насыщенном краской у прибоя, ласку соленой озерной воды, голубой, нежной и теплой. Помнил бездонное звездное небо над озером и прохладу летних ночей.

Отдавшись воспоминаниям, не заметил, как подъехали к Канту. Автобус спустился к арке у базара и притормозил рядом с мужчиной, продававшим щенят. В ящике лежало их несколько, а один, постарше — рядом. Он только что видел, как хозяйка соседнего лотка подметала огрызком веника территорию. Веник резво прыгал, взметал пыль, толкал бумажки, брызгал каплями воды. Поняв, что веник лежит, щенок ринулся к нему, схватил зубами, прыгнул на бордюр и начал мотать головой из стороны в сторону. У продавца на груди вдруг оттопырился пиджак. В мгновение из-за его борта показалась еще одна беспокойная коричневая мордочка с трагическим выражением глаз, затем лапы, которыми щенок оперся о ключицу и несколько раз узким красным языком лизнул лоб, нос, щеку человека. Человек положил руку между ушек и втиснул щенка назад, видимо собираясь увезти с собою.

В это время автобус тронулся, продолжая путь. Владимир Иванович начал смотреть на дорогу, преодолевшую равнину, и затем прижавшуюся к горе. После моста, перекинутого через полноводную зеленую Чу, появились красные и желтые скалы по сторонам, а дальше изумрудный лесок в низинке перед поворотом на Балыкчи.

Автобус притормозил у города – дорогу галопом пересекал небольшой табун лошадей со взметнувшимися от бега гривами. Прямо перед самым автобусом параллельно лошадям мчалась девчонка с развевающимися волосами, имитируя бег великолепных животных. Табунок проскакал, но движение задерживала отставшая кобыла, непредсказуемо перемещавшаяся с одной стороны дороги на другую. Шкура лошади производила впечатление географической карты: на коричневом фоне были разбросаны желтые разноформенные большие, как материки, пятна. Почему-то стало жалко ее, не знавшую куда идти, метущуюся и пятнистую.

За Балыкчи заголубела гладь Иссык-Куля, потянулись хорошо знакомые места.

В детстве и юности он был заводилой, подстрекавшим всех к озорству, научился ругаться не только на отцовском немецком, материнском русском, но и на других языках. Окончив школу, поступил в Пржевальский пединститут изучать эти самые языки. Учительствуя затем в Канте, женился на немке из соседнего поселка. Когда немцы начали массово покидать страну, он долго метался между желанием быть с семьею, собиравшейся в Германию, и страхом оставить одинокую мать. И все – таки уехал. В Германии жилось упорядоченно, сытно, была возможность помогать матери, и мать, оберегая семью сына, находила тысячу доводов, чтобы удержать его там. Но под горячую руку Владимир не раз выговаривал жене, что та уехать его вынудила.

Автобус подкатил к Караколу, который для него навсегда остался Пржевальском. Владимир Иванович поймал попутку и помчался на пристань к памятнику путешественнику – любимому месту тусовки однокурсников. Посидел около, отключившись от действительности воспоминаниями той жизни и ощущением чего-то безвозвратно ушедшего. Когда очнулся, солнце уже уверенно шло по второй половине неба, и он заторопился в институт. Побродил по зданию, не встретил ни одного знакомого лица и направился к выходу. Прямо на крыльце беззастенчиво целовалась парочка. Девушка показалась похожей на ту, которая много лет назад вошла в его целомудренное сердце и долго в нем оставалась. Мучительно захотелось встречи. Ноги понесли по хорошо знакомой улице, почти не изменившейся. Дом он признал сразу. И сразу что-то сжалось внутри, полоснуло болью, тоской. На стук вышла молоденькая киргизка. Он назвал имя и спросил – здесь ли живет? Женщина даже не слышала про такую: «Русские давно уехали. Когда родители купили дом, я еще маленькой была». Владимир понял, что никогда не найдет ЕЕ, и внезапно ощутил пустоту: исчезла мечта о встрече, мечта исчезла.

Уехал он ночным рейсом. Сел в автобус и провалился в сон. Проснулся от тряски за Токмаком – автобус ехал по раздолбанной старой дороге, единственным украшением которой были великолепные пирамидальные тополя. Водитель тряс людей из-за дешевого казахского бензина, который тут продавали в бутылках из-под минералки. Купив парочку, забросил их за заднее сиденье. Через несколько километров в салоне стало нечем дышать. Остановили машину. Пока шофер поливал пол автобуса из арыка, Владимир Иванович смотрел на радугу в брызгах воды, отлетавшей от гнувшегося под напором прутика, выросшего из корня карагача, пересекавшего поток по дну.

Подъехав к Канту, вышел из автобуса, дошел до дома культуры, свернул налево. Вскоре показался заболоченный, поросший камышом пруд с разноголосо кричавшими лягушками. Обогнул пруд справа, перешел по доске через дренажную канаву и оказался на кладбище. Побродив, нашел могилу, и тут горло сдавило. Он долго молча стоял, глядя на потрескавшуюся фотографию. Сразу после прилета в Бишкек, где остановился, он уже побывал здесь: вырвал сухую траву и, сидя на ней, не по-мужски плакал, чувствуя вину перед матерью, которую похоронили чужие люди. Посадил два куста роз. Сейчас, глядя на родное лицо, пытался оправдаться за отъезд влиянием обстоятельств, сравнивая себя с прутиком, сгибавшимся под струей воды. Ругал за то, что метался по жизни подобно пятнистой лошади по дороге. Чуть успокоился, обвинив в отъезде жену и тещу, которые, как того щенка, сунули в карман и увезли. Попросив прощенья за все, в чем был и не был виноват, принес в пакете из канавы воды, полил цветы и отправился к автобусной остановке.

В пути, чтобы успокоиться, принялся читать объявления, написанные большими буквами и прибитые как флаги к деревьям: «Продается дом», «Куплю шкуры», «Цемент, шифер». И опять: «Продается дом». Приближался Бишкек. Люди стали чаще выходить, чем заходить. Освободился проход, стала видна кабина водителя, на которой висела карта Киргизии. От знакомых очертаний всплывающей экзотической рыбки с голубым глазом в груди защемило. Сердце кувыркнулось, замерло потом еще раз и еще. Это был его дом. Земля, на которой он любил, в которой покоилась его мать. Это была родина.

© Екатерина Кушара, 2011. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора