Ветер с гор

В одно апрельское утро жители маленького кыргызского села собираются на сельском майдане, прослышав о ситуации в Бишкеке, – они тогда ещё не знали, что надвигается революция 2010 года. Вместе с родными и односельчанами Аман едет в Бишкек, на площадь к Белому дому – чтобы встретить свою судьбу… Рассказ посвящается погибшим во время трагических апрельских событий. Первая публикация.

Посвящается погибшим во время трагических апрельских событий

Мы не умрем, но изменимся.
Н. Рерих

Утро было обычным и ничем не примечательным.

Аман проснулся от тяжелого чувства неопределенности. Вот уже несколько месяцев это чувство не покидало его.

Поежившись и свернувшись в клубок, но уже с открытыми глазами, он продолжал лежать в позе эмбриона, пытаясь освободиться от внутреннего напряжения. Периодически он выпрямлялся, вытягиваясь в струнку и глубоко дыша. Это было неприятно. Чувство внутреннего дискомфорта не давало ему спокойно спать, дышать, да и жить, в конце концов. Оно подавляло чувство уверенности, что было самым неприятным.

Полежав еще некоторое время, Аман решил, что лучше встать и выйти на воздух глотнуть утренней свежести. Чтобы не потревожить никого, на цыпочках, как можно осторожнее полусогнувшись, захватив под мышку короткое одеяло-плед, он пробрался к узкому проходу коридора и буквально вывалился на сырое крыльцо.

Прохлада и утренний полумрак окутали тело и проникли в сознание. Аман присел на корточки, и холодный цемент крыльца впился в подошву босых ног. «Потерплю», – подумал он, вдыхая весенний аромат апреля. Несмотря на сырое неудобство, дремота стала одолевать его, и он, укутавшись в плед, слегка завалился на бок, упершись в коробку проема двери.

Всякие мысли стали проноситься в голове, вперемешку с воспоминаниями прошедшего.

Вспомнилась ему черепаха-тортилла, о которой он раньше слышал в сказках; которая живет в неведомых краях, на экзотических островах и морях-океанах, далеко-далеко от тех мест, где жил он.

Вспомнил Аман эту черепаху потому, что увидел ее по телику, в какой-то передаче. Случайно, беспорядочно тыкая на пульт телеящика, вдруг остановился на канале-передаче, где и показывали ту самую тортиллу.

Огромная, под тяжелым панцирем, она черепашьими шагами шла среди густой растительности в ведомом только ей направлении.

Вдруг, появились люди и возбужденно-агрессивные, окружив черепаху, стали палками, похожими на копья, тыкать в землю вокруг нее, не давая двигаться дальше. После они погрузили ее в кузов подъехавшего грузовичка и отвезли к человеку, который поместил ее в огороженное пространство возле своей хижины.

На время Аман приоткрыл глаза и понял, что светает. Посмотрев вперед, в сторону огорода-сада и вверх на макушки деревьев и еще выше вдаль на вершины местных гор, увидел, что звезда-Солнце уже слегка подсветило кончики горных исполинов и свет ее постепенно, нежно и мягко сверху вниз обволакивает эти громадины с силуэтами, похожими на персонажи из сказаний про Манаса.

Еще маленьким он, глядя на эти горы, сравнивал их с героями народного эпоса. Контуры их были очерчены так, что напоминали или голову в шлеме былинного богатыря, или морду огромного зверя, или же грозную птицу-беркута с дерзким взором, устремленным в синее небо. В его воображении эти каменные образы оживали порой, как ему казалось, и тогда он понимал, что они жили-были в стародавние времена и теперь они есть наяву, просто облик их воплощен в этих горах, которые защищают от злых ветров своих потомков их нынешних, живущих здесь и в округе, по всей благодатной Чуйской долине – Сары-Озон.

Тем временем, солнечные лучи проникали все ближе к поверхности земли и осветили уже верхушки деревьев. Сад стал наполняться прозрачно-желтым колором, будто его осветили ярким электрическим светом.

Нежные солнечные блики подобрались к дому и взошли на крыльцо, обдав сидевшего в полудреме Амана ласковым, но еще слабым теплом. От этой приятной неги он опять впал в легкую дрему.

Снова память наполнилась думами о близком былом.

Образ сказочной черепахи-тортиллы явился вновь. Находясь в огороженном со всех сторон загоне, она пребывала в явной растерянности. Черепаха не двигалась и стояла как вкопанная, только изредка и медленно поворачивая свою маленькую головку в разные стороны. Аман вспомнил, что голос за кадром поведал, что приплыла она из другого, далекого острова, заблудившись и потеряв ориентир в океане. Она была уже немолода; и такое случалось с черепахами, отплывшими далеко от берега.

Долгое плавание в безбрежном океане лишило сил, и только по удачной случайности ее прибило к чужим берегам. Она не понимала, что попала не туда, разум ее был помутнен, а грузное тело обессилено. Одно она помнила хорошо, что маленький еще детеныш ждет ее, ради прокорма которого она и отправилась в поисках пищи. Великий материнский инстинкт подгонял ее и придавал ей сил, и шла она, как казалось ей, к своему дитя, не ведая, что ошиблась в выборе пути. И вот теперь она здесь, в чужом краю, в плену и отчаяние заполнило ее душу и сердце.

Находясь в полусне, Аман четко представил это несчастное животное. Глаза черепахи поразили его. Весь вид тортиллы не был особо приятным и напоминал больше камень-валун округло-квадратной формы. Но взгляд больших и грустных глаз, их выразительность и сила взора впечатляли.

Удивительно, как создана природа-жизнь, думал Аман, чуть приоткрыв глаза и сразу зажмурив от уже довольно яркого света. Он продолжал думать о черепахе, ведь рассказ о ней в той передаче завладел его вниманием.

Маленькая девочка – дочка хозяина хижины так полюбила черепаху, что подолгу находилась рядом и пыталась играть с ней. Но она не отвечала ей взаимностью и неподвижно стояла на месте. Когда девочка убегала или же ее уводил отец, черепаха пыталась выбраться из плена, протискиваясь в узкую щель камышового забора. Но ее усилия были напрасны и терпели провал.

Так прошло неизвестно, сколько дней и ничего не менялось. Неволя и тоска по своему черепашонку становилась невыносимой.

В глубине комнаты послышались голоса, а затем сухой и долгий кашель старшего брата. Аман открыл глаза и, привстав с корточек, спустился с крыльца и пошел в сторону сада. Ему было тяжело слышать кашель брата, и Аман видел, как тот страдает от этой внезапно возникшей болезни. Он поймал себя на мысли, что кашель брата и его внутренний разлад имеют примерно одно временное начало. Только если его подавленное самочувствие не имело внешних проявлений, как ему казалось, то состояние брата, который был ему за отца, очень тревожило его. Вроде и врачам показывались и сельский знахарь-табиб приготовил зелье-снадобье, но легче не стало, – наоборот. На дорогие лекарства, которые прописали доктора, денег не хватало. Аман пытался заработать, но ни на стройке, ни на разгрузке вагонов это не удавалось. Почти все уходило на дорогу и еду для самого. Хотя дорога от города до его села была и не так далека, что-то около двух десятков километров, ежедневный проезд туда и обратно забирал почти половину дохода. Да и кушать при таких тяжелых работах надо было довольно плотно. Ну и домой требовалось что-то принести, хотя бы несколько буханок хлеба.

Раньше, когда был мальчуганом, и мать была жива, она пекла очень вкусный хлеб в гонкокана – глиняной печи, что-то типа тандыра. Он хорошо помнил запах и вкус больших, квадратных, округленных по краям плоских буханок. Мать всегда брала свежевыпеченный, еще горячий хлеб, разламывала руками и раздавала по старшинству всем, кто в тот момент находился рядом. А народу возле гонко-печи всегда было много, и соседки, помогавшие выпекать хлеб, детвора из округи, да и взрослых было достаточно. Кто-то проходил мимо и завернул поздороваться, а кто-то пришел, зная, что здесь пекут хлеб.

В деревне ведь все на виду и все знают, кто чем занят, где можно и угощения испробовать, будь то свежий хлеб или максым-жармы кружку, а то и хмельного бозо пару пиалок выпить. От воспоминаний ушедшего защемило в груди. Все было так давно и так недавно, словно вчера, когда он с ватагой таких же сорванцов носился по пыльным улицам детства. Как жаль, что не вернуться туда и только память о прекрасной и беззаботной поре остается навсегда.

Воздух уже прогрелся, и всякая мошкара и мухи стали заполнять пространство по всему двору. Черный кот вальяжно, изгибаясь в дугу, стал прохаживаться перед домом. Птичий галдеж в хоре с петушиным кукареку и кудахтаньем кур нарушили, воцарившуюся было тишину.

Аман встал с крыльца и углубился в сад, направляясь к любимому дереву-яблоне; приблизившись, нырнул под распустившуюся уже листву к стволу, опустившись на прихваченный с собой плед. У него было еще минимум полчаса, пока проснувшиеся брат и сноха примутся за домашние дела. А дел по хозяйству всегда было невпроворот, и брат с женой, словно мураши, с рассвета до заката трудились на подворье.

Кроме того, сноха, которую он очень любил и уважал, и которая заменила ему мать, успевала еще ухаживать за мужчинами в доме, коих было трое: он, брат и племянник-школьник. Их было четверо в семье. Родители Амана умерли, когда он был совсем еще мальчишкой шести лет отроду. Сестра, самая старшая, уже тогда жила со своей семьей в городе. Вторая сестра была старше его на немного, и, после смерти отца, а затем и матери, ее забрала к себе старшая. После того, как справили поочередно поминки, старший брат Турат, в неполные 18 лет женился на своей однокласснице Назик и привел ее в родительский дом. И стали жить втроем, растили, воспитывали Амана как сына. Назик относилась к нему так, что бы он не чувствовал себя обделенным материнской лаской. За все время совместной жизни он не услышал от нее ни одного плохого слова, ни в свой адрес, ни в отношении брата и вообще, Назик была воплощением женственности, материнства, доброты и к тому же образцовой хозяйкой домашнего очага.

Аман чувствовал себя неловко, его подавленное состояние, особенно в последнее время, не осталось незамеченным со стороны родных. Ни брат-отец, ни сноха-мать не трогали его, и только нежную жалость видел он в глазах Назик. А племянник Айдин, еще несмышленыш, маленький озорник, приставал к нему с расспросами и требовал поиграть в футбол или в другие какие-нибудь игры-забавы. Аман как мог, буквально через не могу, старался потакать прихотям племяша, который, по сути, был ему младшим братиком. Айдинчик был единственным и поздним ребенком Турата и Назик.

Лучи Солнца стали проникать через негустую еще крону дерева и, перевернувшись на живот, Аман вновь стал засыпать. Сквозь легкий сон он слышал, как переговаривались домочадцы, и переливчатое щебетанье птиц, переходящее в разноголосицу заполонивших сад пернатых.

Во сне ему снилась черепаха. Она изо всех сил пыталась вырваться из своего заточения. Словно мини-бульдозер, разогнавшись по-черепашьи, таранила забор раз за разом. Был момент, когда тортилла потеряла всякую надежду на свободу, веру, что еще раз увидит своего черепашонка; втянув голову в панцирь, она стояла неподвижная. Это продолжалось некоторое время.

Солнце светило все ярче, но вдруг подул ветер – он дул со стороны океана и это был нежный и одновременно мощный бриз. Черепаха четко учуяла запах океана, его соленый вкус и даже капли воды попали ей на глаза. Эти капли смешались со слезами черепахи, вытекающими из ее огромных и печальных глаз. Это были слезы отчаяния и вместе с тем беспредельной любви ко всему, что было в ее прошлой жизни. Закрыв глаза, она видела свой дивный остров, где родилась и выросла, своего черепашонка, который ждет ее и не понимает, куда она исчезла; своих сородичей и других многочисленных обитателей фауны, живущих по соседству. Миллионы лет жили черепахи в этом раю под названием Пинта, куда приплыли еще их предки с другого острова Эспаньол.

Тем временем ветер усилился, и это придало черепахе новых сил. С невероятной решимостью и упорством, она стала врезаться в ограду все сильней и настойчивей, и уже наполовину ее тело пробилось в образовавшуюся пробоину, да и застряло там. И тут прибежала маленькая девочка – дочка хозяина хижины. Ее тонкое и короткое платьице, словно парусок надувалось от ветра; казалось, что усилившийся ветер приподнимал ее, и были видны крупные капли воды на ее смуглом тельце, капли, принесенные ветром с океана. Увидев черепаху, застрявшую в дыре забора, девочка все поняла. Она была совсем малышкой и многое ей было еще неведомо, но великий инстинкт ребенка подсказал ей, что у этой черепахи тоже есть ребенок, что она мать и надо помочь ей и ее ребенку. Она поняла, что где-то там, эту черепаху-мать ждет ее дитя, так же, как она ждет свою мать, уехавшую на большую землю в поисках заработка и отца тоже, когда он уходил в море за рыбой. Она перелезла через ограду и оказалась перед ней. Увидев слезы на глазах черепахи, девочка упала на коленки и стала вытирать их ручонками и лепетала что-то на своем непонятном языке…

Внезапно Аман проснулся от чьего-то прикосновения. Это домашний кот-черныш пытался влезть под одеяло. «Да…» – подумал Аман, «приснится же»; он, было, разозлился на кота, прервавшего его чудный сон, но неодолимая сила подхватила его и увлекла вновь в объятия Морфея.

…Маленькая девочка, обняв тортиллу, гладила ее по голове, по твердому панцирю и уже из ее глаз текли слезы, которые падали на глаза черепахи и смешивались с ее слезами. Ветер стал резко усиливаться, надвигался шторм. Вдруг девочка вскочила и своими ручонками схватив черепаху за панцирь, стала тянуть на себя, помогая ей выбраться из плена. Но ей не хватало силенок и тогда, она стала расширять расщелину в заборе, изо всех сил разламывая и растаскивая куски высохшего камыша. Огромная черепаха, получив нежданную помощь от маленького человеческого детеныша, сделала последние неимоверные усилия и вытащила свое грузное тело, застрявшее в заборе. Девочка запрыгала от радости и захлопала в ладошки.

В это время из хижины выбежал мужчина – отец девочки, обеспокоенный ее долгим отсутствием и застал дочку и черепаху, бывших вместе за оградой. Он увидел застывшие слезы на глазах дочери и у черепахи тоже. Он увидел большую щель в заборе, и ему все стало ясно. Он очень любил свою маленькую дочь, и ее поступок по освобождению животного поразил его. Мужчина подошел вплотную к ним, и, присев на корточки, обнял девочку, утирая ее слезы. Затем он посмотрел на черепаху и был поражен ее решительным видом. Мужчина увидел ее глаза, устремленные в сторону океана, и словно увидел тело, спрятанное под панцирем, которое будто сжалось в пружину, готовое в любой момент разжаться и тогда ничто не удержит ее.

Все это время, что черепаха находилась в загоне, он особо не обращал на нее внимания, она все время пряталась под панцирем. Лишь один раз он поймал ее взгляд, полный тоски и печали. Он, конечно же, не придал этому значения. Скольких черепах он вылавливал в океане, а затем перепродавал перекупщикам с большого города. Он зарабатывал на этом небольшие деньги и этим промыслом занимались все рыбаки с Галапагосского архипелага, затерянного в огромном океане у самого экватора.

Теперь мужчина был растерян и стоял в задумчивости, держа дочь на руках. Небо уже заволокло тучами, и стал накрапывать дождь. Вдруг решительным шагом он пошел в сторону хижины. Опустив на ходу девочку на землю, он подошел к небольшой трехколесной тележке, на которой перевозил рыбу с берега. Взявшись за длинные поручни, он покатил тележку к месту, где стояла черепаха. Приблизившись к ней вплотную сзади, мужчина наклонил тележку вперед, а сам, обойдя черепаху, стал двумя руками заталкивать ее в тележку. Это стоило усилий, но, в конце концов, это ему удалось, после чего вновь взявшись за поручни, покатил тележку в направлении океана. Маленькая девочка бежала чуть позади, еле поспевая за ним.

Несмотря на довольно сильный ветер вперемежку с мелким накрапывающим муссоном, на улочках деревеньки было немало людей. Все они с удивлением наблюдали за мужчиной, толкавшим тележку с черепахой.

Рыбаки вполголоса и коротко переговаривались между собой, но никто из них не задавал вопросов. Видя, как тяжело ему одному толкать тележку, еще несколько мужчин подбежали к нему и стали помогать. Другие просто шли сзади, подбадривая и подсказывая короткие пути.

Наконец, вся процессия приблизилась к берегу и, не доходя метров десять до воды, остановилась. Мужчины взяли черепаху с разных сторон на руки, подняли ее и, сделав несколько шагов, опустили на песок. После они отошли назад, и только хозяин тележки остался рядом с черепахой. Он стал двумя руками сзади толкать ее, что-то говоря при этом. Затем он встал сбоку и одной рукой стал махать в сторону океана, при этом другой, продолжая подталкивать черепаху.

Пребывающая в оцепенении черепаха вытащила голову из панциря и сделала, казалось, робкие шаги к воде. Родная стихия ждала ее и эти несколько черепашьих шагов показались ей вечностью. Люди сзади одобрительно загудели и замахали руками. Они громко кричали ей что-то, и Аман во сне подумал, что они желали ей доброго пути.

Аман был восхищен благородством этих людей, простых рыбаков, которые помогли обрести свободу несчастному животному.

Черепаха-тортилла вошла в воду и поплыла. Проплыв довольно приличное расстояние, она вынырнула на поверхность глотнуть воздуха, и, развернувшись, устремила взгляд в сторону берега. Люди еще стояли там, а впереди от них почти у воды стоял мужчина, держа за ручку маленькую девочку.

Аман вспомнил, как голос за кадром рассказывал что-то, об этих людях, живущих на острове, о черепахе и об океане. Он также запомнил, что неизвестно, что стало с черепахой, доплыла ли она до своего родного острова, увидела ли своего детеныша, кто знает.

Аман открыл глаза и увидел, что Солнце уже высоко, а земля и воздух озарены божественным и золотистым сиянием. Он продолжал лежать неподвижно с открытыми глазами и наслаждаться ласковым теплом. «Странно», – подумал он, чувствуя какую-то невероятную легкость; он не отошел еще полностью ото сна и не чувствовал еще своего тела, как будто парил над землей и наблюдал сверху за происходящим внизу.

Крики, доносившиеся из глубины села разбудили его окончательно и опустили на землю. Аман стал прислушиваться к отдаленным голосам, пытаясь разобрать отдельные слова, но так ничего и не понял. Лишь гул женских и мужских выкриков вперемежку эхом отзывался в воздухе. Аман привстав, посмотрел в сторону дома и увидел стоявших на крыльце Турата и Назик. Они о чем-то переговаривались, и в их речи проскальзывала тревога. Аман резко вскочил и быстро пошел к дому; приблизившись, увидел, как обеспокоены брат и сноха.

«Аман, – обратился к нему брат, – быстренько сбегай к магазину и узнай, что случилось». «О господи, господи», – запричитала Назик, – лишь бы все было спокойно, боже, боже», – продолжала вполголоса причитать она. «Да подожди ты», – цыкнул в ее сторону Турат, – надо сперва узнать что там». Аман сорвался с места и, на ходу натягивая брюки и легкую футболку, что успела подать ему сноха, выбежал со двора и бросился в сторону магазина. Другие соседи тоже повыходили из домов на улицу, ведущую к центру села, где и находился сельский магазин.

В селе магазин был центровым местом и все об этом знали, а площадка перед магазином была местом стихийного сбора людей. Так повелось издавна, что сельчане при необходимости, а иногда и без причины собирались именно там; конечно не считая официальных мероприятий, которые проходили в сельском Доме культуры, в ДК как коротко говорили жители.

С ранних лет, как Аман стал что-либо понимать из происходящего вокруг, он помнил, как приезжие артисты по большим праздникам выступали в ДК; ну и всякие собрания и встречи начальства из города тоже проходили в клубе.

Но когда люди собирались, чтобы обсудить какие-то насущные проблемы бытия, они собирались именно на площадке возле магазина. Это была не очень большая территория между центральной трассой, ведущей в город, и продуктовым магазином. Когда-то этот небольшой магазинчик был единственным в селе. Это сейчас появилось еще несколько частных магазинов, построенных некоторыми разбогатевшими сельчанами. А раньше этот магазин был один на всех, где кроме необходимых для сельчан продуктов продавались и отдельные промышленные, как тогда говорили, товары. Здесь люди могли купить что-то из одежды, а также детские игрушки и всякую мелочь, канцелярские принадлежности, например.

Аман помнил, как кто-нибудь из сельчан покупал себе сорочку, или кирзовые сапоги, или фуфайку и тут же присутствовавшие при этом земляки полушутя, полусерьезно требовали обмыть обновку, на что покупатель чуть поартачившись, соглашался. Бутылку-другую спиртного закусывали купленной тут же рыбной консервой или еще каким консервантом в виде баклажанной икры или маринованных огурцов с помидорами. Обмывка обновки происходила прямо в магазине и продавщица – Гуляй апа, всю жизнь работавшая в этой ипостаси, как казалось Аману да и другим тоже, не препятствовала этому, ведь и имя этой почтенной уже женщины располагало к веселью. Детям, находившимся на тот момент в магазине, тоже кое-что перепадало в виде сладостей, так как подвыпившие мужчины, раздобрев, покупали конфеты и печенье, чтобы раздать ребятишкам.

Когда же стояли теплые деньки, процесс обмывки происходил на той самой площадке перед магазином и людей могло быть гораздо больше; соответственно, выпивалось горячительного тоже побольше, с продолжениями, благо магазин рядом и «все под рукой» как говорится.

Люди садились – кто на корточки, кто на камни – образуя круг, чуть в стороне от входа в магазин. Камни разных размеров и форм были натасканы мальчишками из разных мест по просьбе взрослых, да так и оставались лежать там как атрибуты околомагазинных посиделок.

Все, кто приходил или приезжал верхом на лошади за покупкой, в той или иной мере принимал участие в этом веселом балагане. Некоторые подходили просто поздороваться, что было обязательным, некоторые – намеренно, чтобы присоединиться к веселью. Не поприветствовать собравшуюся компанию было позорным явлением и человек, допустивший такую оплошность, долгое время был объектом насмешек и порицаний.

Аман вспомнил, как во время одного из таких сборищ, мимо на лошади проезжал местный почтальон по имени Мелис. Все знали, что Мелис был любителем выпить и присоединиться к выпивающим, как говорится, «сам черт велел». Но то ли почтальон был сильно уставшим, то ли решил проигнорировать собравшихся, он сделал вид, что не видит никого и гордо прогарцевал мимо, даже не взглянув на людей, хотя двое-трое из компании выкрикнули приветствие в его адрес. Все молча проводили его взглядом, и, когда он удалился на расстояние неслышимости, один из сельчан выпалил: «Оставаться тебе таким всегда, сволочь». Последовала секундная тишина-осмысление, а затем такой гогот-хохот, что люди из близлежащих домов повылазили и с недоумением, переходящим в непонимающие улыбки, смотрели на гогочущую толпу. А причина такого дикого хохота была в том, что все в селе знали, что когда Мелис прикладывался к бутылке, от него все буквально убегали. Выпив, он становился буяном и артистом местного значения одновременно. Он, частенько пьяный, бродил в одиночку по улицам, приставал к прохожим и горланил песни, активно размахивая руками. Его пьяные и безобидные выходки веселили всех поначалу, но через день-другой затянувшийся запой всем надоедал и люди прятались, завидев его. Мелис никогда не пропускал проходившие в селе коллективные попойки и поэтому всех удивил его неожиданный демарш.

Да, конечно, артистом, хоть и местного пошиба, он был еще тем. Помнится, как-то придя на очередное уличное застолье уже поддатый, Мелис вошел в центр круга, осмотрел всех затуманенным взглядом и выдал оригинальное приветствие: «Здорово, вашу мать-премать, мои други». И вот, после такого – ни здравствуйте, ни до свидания – такое в селе долго не забудут.

Успокоившись, компания продолжала выпивать и веселиться дальше, и уже объектом шуток и приколов становился обычно хозяин обновки. От него уже требовали продемонстрировать новую шмотку, и, заставив надеть – будь-то обувь или какая верхняя одежда – продолжали отпускать насмешки в адрес вещи и ее обладателя.

Аману нравилось находиться при таких событиях, слушать полупьяные разговоры и споры взрослых мужчин. Он с группой таких же, как он мальчишек, играли рядом в альчики, или пинали лянгу, сделанную из клока шерсти, с прикрепленной снизу куском свинца; или просто в догонялки, бегая туда-сюда.

Для них – мальчишек считалось честью, если кто-то из мужчин подзывал и, всучив купюру, просил купить в магазине какую закуску, а то и бутылку или сигареты. Такой везунчик с гордостью заходил в магазин, и, подойдя к прилавку, с важным видом рассматривал разложенные на полках товары, делая вид, что выбирает и затем, обращаясь к продавщице, хлопал при этом по прилавку ладонью, под которой находилась бумажная купюра. Другие мальчишки толпились тут же, создавая свою причастность к покупке. Вся соль была в том, что если оставалась сдача, даже мелочью, она становилась собственностью мальчишки, посланного за покупкой.

Еще круче считалось, если кого-то из пацанов посылали за кем-то. В таком случае его сажали на одну из лошадей, привязанных тут же к дереву или к какому-нибудь столбу, и очередной везунчик с еще большей гордостью и важным видом ехал в сторону дома вызываемого. Толпа друзей опять же бежала рядом, сбоку от лошади. Когда лошадь отходила от площади на определенное расстояние, мальчишка, сидевший верхом, пытался пришпорить коня, ударяя его с двух сторон ногами в бока, и пуститься в галоп, ускакав тем самым от других. Это было попыткой демонстрации своей крутости и независимости. Но пуститься в галоп удавалось не всем, так как лошадь – животное умное – чувствовало маленького седока, у которого ноги даже не доходили до стремени.

Вообще в селе было еще несколько мест, где собирались компании сельчан. Одно из них было недалеко от дома бабки Мыскал – соседки Амана, которая была величайшей мастерицей по приготовлению хмельного напитка – бозо. О, это было что-то, неповторимый вкус и сила этого напитка, приготовленного Мыскал-апа, завоевали желудок всех сельчан, особенно взрослой мужской его части. В метрах тридцати от ее дома, на пересечении небольших и кривых сельских улочек, стоял железный остов бывшего некогда механического агрегата. По прошествии неведомо, какого времени, понять, что это был за агрегат, было невозможно, да это и не нужно было никому; главное, у него были широкие нижние поручни, на которых удобно было сидеть. Сама конструкция имела форму квадрата, углы которой были соединены этими самыми поручнями, напоминая тем самым, небольшую металлическую беседку без верха. Вот там то и собирались любители хмельного бозо, коих было немало. Особенно зимой, когда стояли холода, и зимняя хандра одолевала многих, пиалка-другая этого напитка не только согревала, но и поднимала настроение. Мужчины, приходившие к железному квадрату, после приветствия интересовались друг у друга есть ли чем поживиться у бабки Мыскал и одновременно пожимали плечами, посматривая в сторону ее дома. После некоторого стояния на холоде, они, словно вороны, начинали выписывать круги вокруг дома Мыскал-апы в надежде, что она выйдет во двор дома, просматриваемый с улицы, и тогда можно будет поздороваться, справиться о ее здоровье, завязать разговор ни о чем, а там глядишь и попросит она оказать какую мелкую услугу, после которой обязательно угостит своим чудесным напитком. Обычно она просила помощи у своего соседа Турата или у его жены Назик, а когда и Аман стал способен на что-то, Мыскал-апа звала в основном его, – то дрова наколоть, то воду принести с колонки, ну и еще много чего по мелочи, – ведь она была одинокой старушкой, эта Мыскал-апа. Нет, дети у нее, конечно, были и почти на каждые выходные и праздники приезжали с города навестить ее, но так как они учились и работали в столице, то постоянно проживали там. На уговоры переехать туда к ним жить, Мыскал-апа категорически отказывалась: «На кого я оставлю дом и хозяйство, – говорила она, – здесь мое место, здесь и умру», – заключала она.

После того, как Аман управлялся с делами, Мыскал-апа усаживала его на пол в комнате, устланный теплыми войлочными коврами, и подавала пиалу с напитком бозо, приговаривая при этом: «Пей, сынок, пей до конца, этот напиток пили наши прадеды, он согреет тебя, взбодрит, придаст сил. Да хранит тебя Всевышний», – благословляла и благодарила она Амана напоследок за оказанную ей помощь.

Другие места сборищ подразделялись по категориям, а именно: на молодежные, где происходили свидания и встречи девушек и парней, а также на места, где собирались только девушки и где собирались только парни.

Но главным и основным была, конечно, площадка перед магазином, – своеобразный сельский майдан.

Вот и сегодня утром люди стояли на этом майдане – площадке перед магазином. Народу было довольно много и лица сельчан выражали тревогу и обеспокоенность. Некоторые вполголоса переговаривались, многие просто молчали в напряжении, все ждали. Аман и еще несколько сельчан подошли одновременно к толпе стоявших людей, и, поздоровавшись кивками головы, стали спрашивать друг у друга, что случилось. В принципе все уже знали или догадывались, что произошло, но подробности набирающих оборот событий в городе, были сельчанам не известны. Люди, перебивая друг друга, стали говорить о начавшихся волнениях в столице, кто что слышал или по радио или же по телевизору. Аман понял из сбивчивых рассказов сельчан, что народ вновь взбунтовался, как и пять лет назад.

Все знали, что очередной президент, пришедший к власти на волне народного недовольства, не выполнил своих обещаний. Практически с самого начала его правления всем стало ясно, что власть досталась преступному семейному клану. Уже по прошествии небольшого времени все поняли, что страной правит не он, а его многочисленная родня, братья, сыновья и ближайшее окружение.

Народ молча наблюдал все это время, как семейка и продажная свита разворовывали все и вся и растаскивали народное добро, без какого-либо стыда и зазрения совести. Причем обделывали они свои делишки самым наглым и беспардонным образом.

Аман с высоты своих небольших 18 лет часто задумывался о своем житие-бытие и людей, что были вокруг; хотя это и не свойственно молодому парню его возраста. Он видел, что всем приходится очень тяжело, люди буквально выживали, как могли. Большинство людей занималось мелкой торговлей, к чему их вынудили правители; а где торговля там, как известно, деньги, не важно большие или маленькие, и это было кормушкой для многочисленных чинуш. Своими наездами и вымогательствами они и здесь не оставляли людей в покое. Аман помнил еще со школы по предмету об экономике, что торговля – это двигатель экономики, да только не в этой стране, где торговля всем, что можно продать, чтобы купить пожрать была единственным способом к существованию. Так было для большинства, для подавляющего большинства жителей; пенсионеры продавали свои нехитрые пожитки, потому что прожить на пенсию, которую им платило государство, было невозможно. Да что там говорить, когда многие из них годами не могли позволить себе элементарно купить определенные продукты питания. Аман вспомнил, как однажды на одном из рынков города, проходя мимо мясных рядов, он увидел старенькую бабульку славянской наружности, которая стояла и смотрела на мясное изобилие на прилавке. Продавец мяса, здоровый детина, обращаясь к ней спросил: «Сколько вам, бабушка, взвесить?», на что она, тихим голосом, не смотря в глаза продавцу, ответила что-то невнятное. Аман остановился чуть поодаль и стал наблюдать за ситуацией, но бабушка медленно повернулась и виновато засеменила в его сторону. Аман автоматически сунул руку в карман брюк, нащупал двухсотсомовую купюру и, не раздумывая, пошел навстречу пожилой женщине. Подойдя к ней, спросил: «Бабушка, Вы какое мясо хотели купить»? «Что ты, сынок, – ответила она, – я не купить, я просто посмотреть пришла, я и не помню, когда в последний раз его ела». Аман взяв ее руку, вложил туда деньги и, сказав: «Купите себе мяса, на сколько хватит», быстро покинул базар. Это были его последние деньги в тот день и, хотя ему пришлось пешком добираться до дома, пройдя больше двух десятков километров, он нисколько не пожалел об этом. Ему было только жаль ту бабушку и других таких же одиноких и немощных, про которых забыли, казалось все. А ведь эти люди, независимо от национальности, живут на этой земле, работали всю жизнь, создавая блага для будущих поколений, – думал Аман, топая пешком по трассе. Конечно, он не рассказал об этом случае никому, но неприятный осадок остался.

Даже здоровенные мужики в расцвете лет и сил вынуждены были заниматься, чем попало; толкать тачки на рынках, торговать всякой мелочью на улицах города. Тем же, кому повезло, и у кого имелся какой ни какой автомобиль, занимались извозом, зарабатывая в день хоть небольшие деньги на продукты, хотя основная часть этих денег уходила на бензин, чтобы можно было снова таксовать и зарабатывать опять гроши, – и так по кругу.

Как-то раз Аман решил проехать на одном из таких частных такси, торопился куда-то, и, подойдя к допотопной машине, и взглянув на водителя – средних лет мужчину – даже не решился обратиться. Его поразил и испугал взгляд мужчины, – такая пустота и безнадега были в его глазах, что он не осмелился предложить ту сумму, за которую хотел доехать до места. Он знал, что на эти деньги можно купить всего лишь немного бензина; пришлось ждать маршрутку и опоздать к месту. Вот такая поистине чертовщина творилась в жизни простых людей.

Тяжелые раздумья Амана прервал подъехавший на площадку Темир, который был жителем села, но обитал в основном в городе. Он был активистом какой-то партии, и часто приезжая в село, вел среди людей разъяснительную работу, а точнее, агитировал народ против нынешних властей. Он участвовал на всех митингах и акциях протеста, за что его не раз забирала милиция, но Темир был ярым противником нынешней власти и даже отсидел за это какой-то срок в тюрьме. Он считал себя истинным революционером, поборником справедливости, этаким Че Геварой, поэтому сельчане так и прозвали его – Темир-Че.

Темир был возбужден, и, пройдя на середину площадки, стал говорить о ситуации в городе. «Люди вышли на улицы в знак протеста, – говорил он, – и мы должны присоединиться к ним. Кто хочет и может, езжайте в город и вливайтесь в ряды протестующих», – завершил свою короткую революционную речь Темир-Че. Никто особо не задавал вопросов, все знали и чувствовали, что рано или поздно это должно было произойти.

Аман увидел брата среди людей и стал пробираться к нему; Турат, в свою очередь, двинулся в сторону Амана, и они «стукнулись» прям на середине площадки. Турат посмотрел Аману в глаза и, притянув к себе, обнял его. «Будь осторожен Аман, не надо никакой ненужной прыти, будь рядом со старшими», – сказал Турат. Уже находясь в машине, по дороге в город, Аман думал о старшем брате и о его напутствии. Он понял, каких усилий и душевных мук стоило ему это решение отпустить его в город, где стреляют, где ситуация накалена до предела и что еще будет неизвестно. Конечно, Аман знал, что ничто не удержит его и понимал, что и брат знал это и ничего не предпринял против, чтобы не уронить его мужское достоинство. Ведь он воспитывал и учил его жить по совести, по-людски, не разменивая честь мужскую и человеческую на обман и подлость. Конечно же, Аман был уже взрослым, и многие решения принимал самостоятельно, но не считаться с братом и снохой он не мог. Вот и теперь он знал, что Назик высказывает Турату об его неправильном с ее точки зрения решении отпустить Амана в город. Она считала его еще маленьким мальчиком, несмотря на его совершеннолетие, она была ему за мать, она вырастила и выпестовала его с ранних лет, разве что только грудью не вскармливала. Он знал, как Назик будет плакать и страдать, не находя себе места, пока не увидит его живым и здоровым, ничто и никто не утешит и не успокоит ее; только увидев его вновь целым и невредимым, она утрет слезы и улыбнется. А брат будет молча переживать, и думать о своем, ведь он знает свою Назик, ее беспокойный и вместе с тем мягкий характер. Он даже не пытался ей что-то объяснять, он знал, что она и так все понимает, ведь они растили Амана вместе и вместе пережили все трудности.

И только теперь Аман понял, откуда появился внезапный кашель у Турата, – эта болезнь была следствием переживаний за все невзгоды и лишения, постигшие их семью, равно как и другие семьи. Отсутствие элементарной уверенности в завтрашнем дне, нормальной работы и много-много других проблем, возникших при семейно-клановом правлении в стране, ввергло людей в такую депрессию, что отчаяние овладело массами. Люди потеряли веру и надежду в лучшую жизнь. Кто мог и не мог, уезжали за кордон в поисках прокорма, несмотря на унижения и рабское положение на чужбине. Власть имущие, казалось, позабыли о собственном народе, они считали его за быдло и не обращали внимания на людей. Иначе как понимать их действия по передаче земель другим странам, продажу по дешевке и «прихватизацию» многих богатств страны, и «реформы» по повышению цен на все и вся. Все же, кто был против и осмеливался открыто говорить об этом, объявлялись врагами, и практически уничтожались. Аман осознал, что и его внутренний дискомфорт был следствием всеобщей депрессии, которая коснулась всех и каждого. Вот такие грустные думки одолевали его по пути в город.

Попутно он вспомнил свой утренний сон и черепаху, отпущенную на свободу; «Нет, эти точно так не поступят», – подумал Аман, – эти не дадут людям не то, что свободы, даже элементарно нормальной жизни. Эти не способны на благородные поступки, как те простые рыбаки, даровавшие жизнь тортилле. Ну, раз так, значит люди сами возьмут отнятую у них свободу», – уже лихорадочно мыслил он, – и нет другого пути и выбора у народа». Аман поочередно взглянул на своих попутчиков и увидел их сосредоточенные лица и решимость в глазах; и еще он увидел, что каждый из них как бы сжался, словно пружина, готовая разжаться в нужный момент; и тогда никто и ничто их не остановит.

До города ехали молча, лишь пару раз сидящие в машине перекинулись ничего не значащими фразами, все были в напряжении от ожидания предстоящего.

Тем временем ветер заметно усилился и подул в попутном направлении, отчего движение машины, казалось, убыстрилось. Еще в селе, когда они уже рассаживались по машинам, вдруг подул ветер с гор, хотя солнце светило вовсю. Люди, находившиеся на площади, провожая отъезжающих, повернувшись в сторону гор лицом к ветру, прочли молитву, благословляя своих земляков. «Наши горы и этот ветер вам в помощь, удачи и попутного ветра, – говорили они, – ведь Горы и Ветер – это вечные символы свободного духа народа; пусть благоденствие снизойдет на эту прекрасную и многострадальную землю», – вторили хором друг другу сельчане.

Машина, на борту которой находился Аман, ехала впереди других и, соответственно, первой въехала в город. Сразу же в глаза бросились скопления людей то тут, то там; отдельные группы молодых, в основном парней, шли вдоль центральной трассы в направлении центра города.

Водитель, сбавив скорость, ехал медленнее, так как люди выбегали на проезжую часть, указывая ехавшим в сторону центра и выкрикивая какие-то призывы; некоторые просто перебегали дорогу то в одну, то в другую сторону, присоединяясь к разным группам идущих. Чем ближе машина приближалась к центральной части, ехать по трассе становилось невозможным. Огромные толпы людей высыпали на дорогу, преградив путь всему транспорту. Аман вместе с другими, выйдя из машины, сразу оказался в гуще народа, а водитель, с трудом развернувшись, медленно поехал обратно, чтобы припарковаться в безопасном месте.

Напряжение, царившее повсюду, неистовое возбуждение людей, быстро передалось Аману и его спутникам. Повсюду слышались выкрики, которые сливались с гулом толпы и разобрать, что-либо было затруднительно. Тем не менее, Аман в группе своих земляков, сквозь скопления людей стали пробираться вперед, но так как и другие делали то же самое, быстро продвинуться было проблематичным.

Тем не менее, медленно, но верно, пошагово, они шли вперед и Аман, вытянув шею, и, по возможности, приподнимаясь на носочки, пытался разглядеть, что там впереди. Неожиданно с грохотом раздались выстрелы, а потом еще и еще, и струйки дыма, повиснув в воздухе, стали расплываться, превращаясь в маленькие прозрачные облака. Все произошло быстро, и от шума выстрелов, толпа вначале по инерции присела, а затем стала разбегаться по сторонам. Аман и сотоварищи, воспользовавшись образовавшимся пространством, пригнувшись, побежали вперед и через несколько десятков метров оказались в самом эпицентре событий. По мере приближения к месту, почувствовался резкий запах пороха и гари, перемешанный с яростью и неистовством людей. Температура кипения здесь зашкаливала и творилось невообразимое, людей уже было не остановить. Аман увидел, как толпа накинулась на стрелявших солдат, а также на милиционеров, и стала безжалостно избивать, заодно отняв у них большую часть автоматов и другого оружия. Те, в свою очередь, стали разбегаться, кто куда и кто как мог, что только больше раззадорило людей. Несколько активных мужчин из толпы махали руками в сторону площади, где находились правительственные здания, призывая людей направляться туда. Аман уже находился в самой гуще и, подхваченный плотным людским течением, стиснутый со всех сторон, медленно и верно «поплыл» с этой массой в сторону центральной площади…

Через несколько десятков метров колонна, в которой находился Аман, стала растягиваться и расширяться, так как трасса, по которой двигалась толпа, позволяла это. Стало посвободнее и чуть повеселее; Аман оглядел рядом идущих односельчан и не только, и понял, что пружины внутри каждого из них разжались…

Удар невероятной силы и мощи в грудь припечатал Амана к асфальту, когда он бежал в сторону ворот Белого Дома, и в тот же миг с фантастической скоростью, словно ракета, он оказался в заоблачных высях. Он увидел яркий и нежный белый свет, притягивающий подобно магниту, и ощутил бесподобную легкость и блаженство высоты. Никакой боли не чувствовалось, наоборот, только радость от невесомого парения; он еще подумал, что уже испытывал нечто подобное сегодня утром у себя в саду, проснувшись от долгого и безмятежного сна. При этом ему казалось и сейчас, и утром в саду, что он слышал нечто похожее на колокольный звон откуда-то издалека, словно доносимый ветром со стороны гор.

Аман поначалу не чувствовал ничего, кроме мира, облегчения и покоя, все тревоги исчезли, было огромное ощущение одиночества и свободы.
Но вдруг он понял, что отделился от своего тела, и тут же его бестелесному взору предстала картина, предшествовавшая его взлету.

Он четко увидел все происходившее на земле, а именно, на площади перед Белым домом. Он смотрел на свое физическое тело, как бы извне, и видел людей и события, как посторонний наблюдатель. Его безжизненное тело, окруженное толпой, подняли несколько парней и понесли к машине, находившейся поодаль; вся одежда была в крови, и кровь была повсюду, и Аман подумал: «Наверное, я умер».

После, в больнице, врачи осматривали его и сказали, что ему уже ничем не помочь. Аману казалось, что он находился не очень высоко и пытался говорить с ними, но никто не видел и не слышал его…

Вдруг опять появился свет, и в тот же момент перед Аманом промелькнула как в картинках и пролисталась как книга, история всей его небольшой жизни. Буквально за миг Аман увидел все, – свое беспечное детство, счастливые и веселые школьные годы; затем последовала юношеская пора и, наконец, пора взросления, – и так до настоящего времени. Аман видел сверху свой дом, свое село и всех его жителей, среди которых были и его родные. Все это пронеслось очень быстро, за доли секунды и также быстро и неожиданно прекратилось. Теперь могущественная сила, присутствие которой он ощущал все это время, подхватила его и понесла на предельной высоте в мир странствий и путешествий по городам и весям. Он увидел все диковинные страны и земли, все события, происходившие в разных частях подлунного мира. Пролетая над диковинными островами, Аман четко увидел ту саму черепаху-тортиллу и рядом с ней ее детеныша, и ощутил счастье и покой ее жизни. Он был благодарен этой невидимой, но одновременно сверхъестественной силе, которая посвятила его в секреты и тайны мирозданья и вложила в него знания всех веков, – всего того, что было с самого начала и будет бесконечно.

«…Это – Бог, – осознал Аман, – это он посвятил меня и показал прелести земные – чего он не увидел в своей прошлой жизни».

Вновь он почувствовал, как неведомая сила поднимает его вверх, и белый свет мысленно дал понять, что ему нужно перейти черту, похожую на радугу, и за ней на него вновь нахлынули удивительные ощущения мира и спокойствия. Он увидел перед собой огромную, освещенную золотистым светом долину, восхитительную по своей красоте, плавно переходящую в не менее восхитительные и величественные горы, откуда дул ласковый ветер – ветер с гор – и понял, что здесь теперь его место.

16.04.2011 г., Бишкек

© Abdel Nura, 2011. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора