Саякбай

Избранные стихи и поэма «Саякбай» выдающегося кыргызского поэта в переводе на русский язык.

ПРОСТИ МЕНЯ

(перевела С.Светланова)

Когда ни сна, ни отдыха не зная,
Опять в горенье бьюсь я над строкой,
Прости меня, прости меня родная,
Что праздники не праздную с тобой.

Прошу, не обижайся, что аллеи
Без нас грустят, прохладны и тихи,
Пойми, я сам не свой, я каменею,
Когда порой не пишутся стихи.

Тогда из вольной речки благодатной
Я превращаюсь в мелкий ручеек,
И мысли разлетаются куда-то,
Как на клочки изорванный листок.

Я становлюсь похож на иноходца,
Что сбился с шага, лихо мчась вперед,
Иль на комуз, когда вдруг оборвется
На нем струна и музыка замрет.

Но снова сердце, радостно бушуя,
Меня поднимет к выси неземной,
И становлюсь другим, когда пишу я, -
Понаблюдай в такие дни за мной.

Я так похож на скакуна лихого,
Что выиграл на скачках первый приз,
Иль на комуз, с волненьем на котором
Перед людьми играет комузист.

И мой комуз звучит легко и звонко,
И радость в сердце – ярче, чем рассвет,
Я становлюсь похожим на ребенка,
Что в первый раз взглянул на белый свет.

Прости, что по моей вине порою
Ты остаешься в праздники одна,
Ведь дар поэта мне вручен судьбою,
Ну а судьба поэта так трудна!

ТВОЯ ФОТОКАРТОЧКА

(перевела С.Светланова)

Дав карточку, сказала мне: — Храни! –
Я при себе ношу ее все дни.
Насмешливы на ней твои глаза,
Чего ж призывно так глядят они?

Любить тебя, как видно, мой удел,
Ты для меня всегда мечты предел,
Как жаль мне, что к тебе ни разу я
Губами прикоснуться не посмел.

Не целовал… Но не моя вина,
Играя, ты меня лишила сна,
А может, кем-то вновь играешь ты,
К нему обманной нежности полна.

Другой, наверно, карточку твою
Со зла порвал иль предал бы огню!
Но не виновна карточка, и я,
Хоть горько мне, всегда ее храню.

САЯКБАЙ

(перевел М.Ронкин)

1

Память народная, словно сундук золотой,
Прадедов опыт в себе сохранила для нас.
Время,
          ты этот бесценный сундук приоткрой,
Светом добра озари мой сердечный рассказ.

В дни, когда лето неспешно катилось в июль,
В дни, когда в городе нечем от зноя дышать,
Группа поэтов отправилась на Иссык-Куль,
Чтоб отдохнуть и чтоб людям стихи почитать.

Был Саякбай с нами вместе в поездке тогда,
Грань между нами он свел незаметно на нет:
Сверстником стал мудрецу молодой Байдылда,
Сверстником стал Чалагыз – наш старейший поэт.

Был манасчи на задорную шутку горазд,
И не однажды,
                      до слез нас в дороге смеша,
Будто волшебник, сплетал за рассказом рассказ,
Юность свою воскрешая в словах не спеша.

Солью и перцем он речь пересыпать любил,
Жил в нем сказителя добрый и солнечный дар.
Он вспомнил, как когда-то солдатом служил,
Как за невестою ездил в далекий Кашгар.

В жестах его оживали стихии веков,
Дух его гордый не ведал преград и оков.
Малых детей и согбенных седых стариков
Он завораживал музыкой ритмов и слов.

Помнится мне, как, узнав о приезде его,
В час, когда сумерки густо на землю легли
Будто на пир иль какое еще торжество
Люди на берег с окрестных аилов пришли.

Помнится мне, как великое множество глаз
К нам обратилось, лучась огоньками в ночи.
Мы прочитали стихи,
                              и последним из нас 
Вышел к народу седой Саякбай-манасчи.

Знали давно мы, что, если б он встречу открыл,
Было б нам нечего делать —
                                         и вот потому, 
Чтоб мастерством он собратьев своих не затмил,
Слово всегда в заключенье давали ему.

Знали и то мы, не раз выступавшие с ним,
Что, начиная сказанье свое налегке,
Вдруг понесется, неистов и неукротим,
Как Тайбурул¹, на ветру вдохновенья Саке².

Был и теперь поначалу медлителен он,
Но, преступив незаметно незримый порог,
С каждой строфой набирая могучий разгон,
Начал разматывать версты бушующих строк.

Лился широким потоком былинный рассказ...
Степь оглашалась неистовым ржаньем коней...
И воскресал легендарный воитель Манас...
И оживала в своей красоте Каныкей³...

Воздух ладонью рубя, словно взмахом камчи,
Внутренним светом лучась в иссык-кульской ночи,
Мудрость Бакая⁴ в стихах воспевал манасчи, 
Злобу Кобеша⁵ в стихах проклинал манасчи.

Слово сказителя плоть обретало, и нам
Виделось в эту июльскую ночь наяву,
Как проносились в байге скакуны по холмам,
Бурую пену роняя в густую траву.

Видели мы, как в горючих слезах поутру,
Горя не в силах укрыть от людей своего,
Вся истомившись, ждала Каныкей Тойтору⁶, 
Счастье свое и судьбу загадав на него.

И отводили мы в тяжком смятенье глаза
От Каныкей,
                   чтоб ее не увидеть лица. 
Сказывал сказ Саякбай — и скупая слеза
Стыла росинкою в добрых глазах мудреца.

Ветер дохнул из-за гор — и холодная мгла
Хмарью туманной внезапно окутала нас.
Низкая туча над темной водой поползла,
Гром громыхнул и на дальних вершинах угас.

Молния косо сверкнула — и с черных небес
Яростный ливень рекою пролился во мгле,
Вздыбились волны...
                             Но люди не сдвинулись с мест, 
Будто навек приковал их сказитель к земле.

Сказывал сказ он — и полные скорбной тоски
Гулкие строки гремели раскатами гроз.
И не скрывали нахлынувших слез старики,
И не стыдились джигиты нахлынувших слез.

И молодух, и старух взволновал этот сказ,
И Иссык-Куль, как горячий вулкан, забурлил,
Будто надумал, внимая сказанью, сейчас
Выплеснуть на берег весь свой неистовый пыл.

Ну, а сказитель, отправив на скачку коней
В сизые дали, где жаркое солнце встает,
Об истомившейся всею душой Каныкей
С новою силой продолжил сказанье свое.

Вот уже мчатся лихие тулпары назад,
Гривы свои разметав на горячем ветру.
Горем и болью туманится женщины взгляд,
Ибо не видит она среди них Тойтору.

Мчатся тулпары...
                            А в небе плывут облака.
Мчатся тулпары...
                            И солнце взмывает в зенит.
Ждет Каныкей...
                            И сжимает ей сердце тоска.
Ждет Каныкей...
                             И тревога ей душу томит.

Ждет Каныкей, неизбывной печалью полна,
Ищет глазами она своего скакуна.
И Иссык-Куль, растревожен ее маетой,
В синей дали закипает волною крутой.

Ветер колышет на рыжих холмах ковыли,
Цокот копыт с каждым мигом сильней и сильней.
Вот наконец Тойтору показался вдали,
В самом хвосте распластавшихся в беге коней.

Даже отсюда видна его крепкая стать,
Знать, не состарили долгие годы коня.
Надо ему шестьдесят скакунов обогнать —
Хватит ли силы в крови у него и огня?

Вот одного обошел он...
                                   Еще одного... 
Нет, не иссякла в нем страстная жажда побед.
Тут и решил Семетей подзадорить его
Кличем призывным, что помнил батыр с юных лет.

Помнил батыр, что одно только имя Манас
Силой могучей способно коня наделить.
Помнил батыр, что одно только слово «Талас»⁷  
Камень способно живою душой одарить.

Кликнул он клич —
                            и слепящего солнца лучи 
Щедрым огнем запылали на лике земли.
Руки воздел к небесам Саякбай-манасчи,
Словно молил, чтоб они скакуну помогли.

И Иссык-Куль, штормовую вздымая волну,
Бился о берег и рвал его скальную грудь,
Словно хотел свою силу отдать скакуну,
Ярость свою в его жаркое сердце вдохнуть.

И заклубилась над взгорками пыльная мгла,
И устремился вперед Тойтору, как стрела,
Чтобы в последний,
                              исполненный радости миг 
Вырвать победу у резвых собратьев своих.

Долго ли, коротко сказывал сказ манасчи —
Я не заметил.
                     Лишь помню, как стихла гроза, 
И в чуть знобящей еще после ливня ночи
Лунным огнем озарились опять небеса.

Благодарили Саке от души стар и млад,
Все говорили ему от души: чон рахмат!⁸
Каждый хотел его тотчас в свой дом пригласить,
Свежим кумысом на славу его угостить.

И захотелось такие стихи мне сложить,
Где бы я смог хоть в одной, но крылатой строке
С вечно живым Иссык-Кулем однажды сравнить
Силу таланта и жар вдохновенья Саке.

2

Вкруг Иссык-Куля мы вскоре продолжили путь.
Благо, хватало тогда в нас задора и сил.
Помнится мне, как в аил Ак-Олен завернуть
Парня-шофера старик манасчи попросил.

— Это, — сказал он джигиту, — здесь рядом почти...
Видишь тот дом... Тут рукою подать до него...
Ты мою просьбу капризом, сынок, не сочти:
Хочется беркута мне повидать своего.

Как не уважить душевную просьбу Саке!
К старому дому водитель в момент подрулил.
Спрыгнул с автобуса наземь старик налегке,
Крикнул, да так, чтоб услышал его весь аил:

— Птица моя! Здравствуй, славная птица моя!
Знаю, как ты истомилась, изверилась ждать.
Но возвратился я снова в родные края,
В отчий свой дом, чтоб тебя хоть часок повидать.

Ты уж прости за разлуку меня, старика,
В преданном сердце обиду не прячь глубоко.
Я уже сед, а дорога сюда не близка,
Да и от дел оторваться совсем нелегко...

Нет, неспроста он тянулся домой всей душой,
Искренни были поступки его и слова.
Быстрый и шумный,
                                по летнему саду он шел. 
Мы, молодые, за ним поспевали едва.

Билась упругая жилка на дряблой щеке —
Так был взволнован и так был растроган старик.
И, откликаясь на радостный голос Саке,
Вздрогнула птица, исторгнув клокочущий крик.

Вот уже к беркуту руки простер аксакал,
Вот уже снял с головы у него томого
И, как ребенок, мгновенно лицом просиял,
Словно бы в мире роднее не знал никого.

Плакал старик и от нас своих слез не скрывал.
Чудилось мне, что и беркут заплакать готов,
Хоть до сих пор я ни разу еще не видал
Слез и смятенья в глазах у бесстрашных орлов.

Долог, как вечность, был этот торжественный миг,
Миг, озаренный прекрасной, как жизнь, чистотой.
Может, впервые в тот солнечный день я постиг
Меру любви их и цену их дружбе святой.

Понял, что были одною землей рождены
Беркута ярость и мудрость седого певца.
Понял, что были от искры одной зажжены
Их устремленные к облачным высям сердца.

Веру друг в друга на годы сумев сохранить,
Не растеряв, не растратив отваги и сил,
Зоркостью глаз они были друг другу сродни,
Крепостью духа, размахом стремительных крыл.

На вдохновенье,
                          как будто на крыльях тугих, 
Вольно парили в мятежной стихии они.
Время взрастило и время состарило их,
Горькой чертой обозначив ушедшие дни.

Беркута гладил дрожащей рукой аксакал.
— Видишь, — шептал он, — тот гребень,
закованный в лед
Там я, бывало, на волю тебя выпускал,
С гребня того ты стремглав уносился в полет.

Годы прошли и растаяли, словно снега.
Сколько с тобой провели на охоте мы дней!
Старость связала меня по рукам и ногам,
Как ни крепись, ничего не поделаешь с ней.

Скоро я снова к родным возвращусь берегам —
Может быть, осенью,
                               может, в начале зимы.
В горы с тобой мы поднимемся вместе, и там
Час расставанья друг с другом отпразднуем мы.

3

Так говорил,
                    так и сделал однажды старик — 
Выехал в горы и с беркута снял томого,
Ибо ни в малом, ни в самом большом не привык
С юности слова на ветер бросать своего.

Так он и сделал.
                           И мне не представить уже 
Горечи той, что ему затуманила взгляд,
И не понять, что творилось у старца в душе,
Знавшего, как неминуем и близок закат.

Немощь свою он искусно скрывал от людей,
Правду о ней знали только одни лишь врачи...
Пусть будет проклят на вечные годы тот день,
День, оборвавший прекрасную песнь манасчи!

4

В этом году довелось побывать мне опять 
На Иссык-Куле,
                        где были с Саке мы тогда. 
Долго стоял у воды я, стараясь понять,
Что изменили в краю этом древнем года.

Так же недвижно вздымались хребты в небеса,
Снегом вершин отливая в сквозной синеве.
Знойное солнце нещадно слепило глаза,
Ласковый ветер шуршал в тополиной листве.

Так же, как прежде, над гладью воды вдалеке
Чайки кружили, о доле своей не скорбя.
Лишь Иссык-Куль,
                          не смирившись со смертью Саке, 
Начал мелеть, чтобы выплакать в горе себя.

--------------------------------------------------

Примечания:

1 Тайбурул — конь Семетея, сына Манаса.
2 Саке — уменьшительное от Саякбай.
3 Каныкей — жена Манаса.
4 Бакай — герой эпоса, сподвижник Манаса.
5 Кобеш — герой эпоса, враг Манаса.
6 Тойтору — конь Манаса.
7 Талас — родина Манаса.
8 Чон рахмат! — Большое спасибо!

© Садыков Ж.С.