Над городом туман

Пьеса представляет разные грани таланта выдающегося отечественного ученого и философа Арона Брудного. Впервые опубликована в литературном альманахе КРСУ за 2006 год.

Публикуется по книге: Чабыт / Порыв: Литературный альманах. Вып. III. – Бишкек: КРСУ, 2006. – 217 с. Тираж 150 экз.

УДК 82/821
ББК 84 Ки7-4
Ч-12
ISBN 9967-05-228-7
Ч 4702300100-06

Редколлегия: В.М. Плоских, М.А. Рудов, Л.В. Тарасова

Эпиграф:

Первая Проститутка: Все есть вода. Так говорит гость мой Фалес.
Вторая Проститутка: Все есть воздух, сказал мне юный Анаксимен.
Третья Проститутка: Все есть число. Мой лысый Пифагор не может ошибиться.
Четвертая Проститутка: Гераклит ласкает меня, шептая: все есть огонь.
Спутник (входит): Все есть судьба.
В. Набоков. Дар.

Эпиграф насвечен на занавес.

АКТ 1

Перед занавесом стоит скромно одетый человек (читает Набокова):

Смерть еще далека (послезавтра я все обдумаю). Но иногда сердцу хочется «Автора! автора!».
В зале автора нет, господа.

Автора нет. Но он попросил меня присутствовать и исполнять его обязанности. На языке мертвой империи я – и. о., исполняющий обязанности. Главная обязанность автора – существовать. Итак, в зале автора нет, господа. Он существует на сцене. В моем лице. В зале нет и тех, кто писал «Порт мертвых вод», «Минус шесть», «Пао-Пао», «Фарфоровую джонку». В зале нет и тех, кто видел «Ингу», «Город ветров», «Падение Елены Лэй», и, естественно, «Часовщика и курицу». И, конечно, нет тех, кто ставил «Чайки умирают в гавани», «Стреляйте в пианиста», «Скандал в Клошмерле», «Завороженного».
Но автор всем им премного обязан и премного благодарен.
Из зала легко взбегает на сцену девушка.

Девушка: Почему «шептая»?
И. о.: Где?

Она указывает ему на занавес, на эпиграф.
Ах, да. Не знаю, почему, это не я писал. Но мы спросим у Владимира Владимировича и, если он разрешит, изменим на «шепча».
Занавес поднимается. Сцена пуста: это подиум, на котором обычно происходит демонстрация мод.
Девушка немедля разворачивает плакат:

Модели не для постели

И. о.: Мы ничего подобного показывать не собираемся.
Девушка: А что вы будете показывать?
И. о.: Мы будем показывать, как работает машина времени.
Девушка: Макаревич приехал?
И. о.: Может быть, и приехал, не знаю... (Сообразив): Нет, я не о нем. Я о «Машине времени», которую изобрел Эйч Джи Даблью.
Девушка: Кто?
И. о.: Уэллс.
Девушка: Пускай Уэллс. Но что у нас будет?
И. о.: У нас будет ПОКАЗ МОД.

Свет гаснет. Музыка: «Besa me mucho…» (исп. трио Лос-Панчос).

Девушка: Besa me, macho…
Голос и. о.: Моды 1940 года. Осенний сезон.

Тони Бабич!

Пусто на подиуме. Но издалека слышатся шаги.

Жан Морнар ван ден Дреше!

И появляется молодой человек, в темных очках, в отлично пошитом костюме, с плащом, переброшенным через правую руку.

Фрэнк Джексон!
Молодой человек продолжает идти.

Герой Советского Союза Рамон Иванович Лопес!

Он останавливается.

Рамон дель Рио Меркадер!

Он снимает очки и роняет плащ. В руке у него маленький, блестящий ледоруб.

Лев Троцкий!

Огромная черная тень, черный силуэт человека с бородкой падает на подиум. Меркадер швыряет в неё ледоруб, вспыхивает свет, и тени больше нет – только ледоруб воткнулся в доски.
На занавесе высвечивается надпись:

Всё есть число.
Пифагор не может ошибаться

Голос и.о.: Моды 192... двадцать какого-то года. (Джаз: блюз Сент-Джеймсской больницы).

Инженер Петр Петрович Гарин!

В луче прожектора проходят по подиуму три совершенно одинаковых человека – среднего роста, в одинаково надвинутых шляпах, с одинаково остренькими бородками.
Свет гаснет и вспыхивает вновь. Взрывается и стихает барабанный бой.

Королева шотландская Мэри Стюарт!

Неуверенные шаги – и в луч прожектора входит женщина без головы, в бордовом платье. Белый, широкий, забрызганный кровью воротник. И вдруг из него в луч света высовывается голова собачки.
Свет гаснет.

Костюм Евы с меховой опушкой!
Вспышка – обнаженная женщина.

Голос из тьмы:

Свадебный наряд апреля 1945 года

Невеста была в черном.

Грохот орудий. Вступает саксофон: блюз Сент-Джеймсской больницы.
Гитлер (китель с черной нашивкой за ранение, Eisenkreutz 1 класса) и Ева Браун в черном платье. Они идут спокойно мелкими шажками, глядя куда-то поверх зрительного зала – и вдруг останавливаются, словно бы споткнулись: перед ними лежит дохлая овчарка. Они переглядываются, и Гитлер кивает, кивает и Ева. Свет медленно уходит с подиума в оркестровую яму и так же медленно стихает канонада. Тишина – и в ней глухо звучат два выстрела.

ТЬМА.
Голос и.о.: Моды марта 1953 года. Домашние одежды Отца и Учителя всего прогрессивного человечества.

Мелодия: тихо, в бешеном темпе джаз играет 7.40». Музыку обрывает удар по железному листу (за сценой). Луч прожектора скользит по пустому дивану, по полу... и тогда становится видно: на сцене лежит человек в домашней куртке, с закрытыми глазами.
Мелодия: флейта и барабан. «Трот-марш» – вдохновенное создание безвестного Кручинина.
Идут два человека. Один – блестя пенсне и совершенно бесшумно, другой – толстый, неуклюжий в блестящих скрипучих ботинках (скрипучих ботинках!), на них падает свет, и всё громче скрипят они на каждом шагу.
Из темноты выходит и неслышно рапортует человек в военной форме.

Толстяк: И в чем же дело?
Человек в форме: Он как бы спит.
Человек в пенсне: И не надо ему мешать.

Толстяк снимает ботинки, прячет под мышки. Он неописуемо нелеп – из-под мышек торчат носки желтых ботинок.
Они бесшумно удаляются.
В луче света человек в домашней куртке, лежа, поднимает левую руку вверх – и гигантская тень грозит вслед уходящим.
Яркая вспышка – и на сцену выбегает молодой человек в расстегнутом генеральском мундире. Он кричит вслед уходящим:
Вы его убили!
Обращаясь к публике:
Отца убили...

СЛЕВА:
Насвечивается гигантский силуэт человека в шляпе с профилем клоуна (курнос):
Да все только и мечтали,
чтоб он умер лет на 10 раньше...

СПРАВА:
Падает свет на полного китайца (с бородавкой) в темно-синем кителе. Он стоит с закрытыми глазами и каменным лицом. Медленно открывает глаза:
На десять лет раньше? В сорок третьем?
Кто тогда мечтал о смерти Сталина?
Только Гитлер!

ТЬМА.
Сцена вновь ярко освещается.
На подиуме – и.о.

И.о.: Этих и подобных им парадоксов мы в дальнейшем касаться не будем, джентльмены... леди и джентльмены! Мы будем думать и говорить о другом. Показ мод, который вы имели возможность видеть, неизменно завершал огонь.

Занавес падает, на него насвечивается надпись:

Все есть огонь, – шепчет Гераклит,
и его слышат тысячи лет, потому что он прав.

АКТ 2

И.о. стоит перед занавесом.

И.о.: Да, да, разумеется. Но небольшое уточнение: все кончается огнем? А Фалес и Аниксимен? Воздух и вода!

Звеня шпорами входит гвардеец в шляпе со страусовым пером. Рука – на эфесе шпаги.
Тени гвардейцев на стене.

Девица: Кто это?
Гвардеец: Это гвардейцы-гасконцы
Карбон де Кастель Жалу,
Лгуны, хвастуны и пропойцы,
Которые даже на солнце
Наводят кромешную мглу...
Девица: И вы такой же?
Гвардеец: Такой же? Нет, не совсем...

Девица разочарована.

Гвардеец, видя это: И такой тоже. Зависит от времени суток. Вот сейчас ночь.
И входит прямо в горло Сены
Кривой клинок трагической луны...
Девица: Красиво. Вы поэт?
Гвардеец: Поэт.
Девица: Но сейчас не ночь еще.
Гвардеец: Разве? А там темно... и фонари.
Девица: Это в зале свет выключают, пока вы на сцене.
Гвардеец: Я любил ходить в театр. Читать стихи, делиться мыслями – не с авансцены, конечно, а с друзьями и актрисами.
Девица: Ну поделитесь.
Гвардеец: Вам не понравится. Видите ли, я пришел к выводу, что змей, соблазнивший Еву, скрыт внутри каждого из нас... в животе.
Девица: Чушь какая.
Гвардеец: И иногда головка его высовывается... кусает невинных дев и страстных жен, и у них появляются опухоли, которые спадают только через девять месяцев и десять дней.
Девица: И в это верили?
Гвардеец: Нет. Это шутка.
Девица: Да кто вы такой, собственно?
Гвардеец: Барон де Бержерак. Сирано де Бержерак.
Девица (рассматривает его): Тот самый?
Сирано: Наверное.
Девица: А нос?
Сирано: Опять! Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?
Девица: Третье.
Сирано: Чем прославился. Сотни лет прошло, а всё помнят, что я носатый был.
Девица: Это вообще почему-то запоминают. Даже конунг какой-то этим знаменит.
Сирано: Это не столько обо мне, сколько о людях говорит.
Девица: Что именно?
Сирано: То, что им помнится. Хотя я сюда пришел не затем.
Девица: А зачем?
Сирано: Чтобы напомнить, о чем я писал в «Ином свете»: вода и воздух взаимно посылают друг другу туман, проникающий в самую их сущность. И сквозь него просвечивает огонь. (Помолчав): Я не знаю, где я, но я в городе, каком-то городе.
И над городом – туман!

ТЬМА.
Голос: Акт 2 окончен.

АКТ 3

Поднимается занавес. Входит Робот. Совершенно бесшумно.

Робот (здороваясь с изумленной девицей, которая продолжает стоять в углу – со свернутым в трубку плакатом в руке): Здравствуйте. Вы – знак?
Девица (растеряна): Чего?
Робот: Извините, пожалуйста. Видите ли, самопорождение человека...
Девица: Ничего не понимаю. Какой вы человек? Вы – механизм.
Робот (обиделся): Будто бы вы – не механизм. Только материал другой.
Девица: Ладно, не будем спорить. Вы про какое-то порождение начали?
Робот: Про самопорождение человека, с Вашего разрешения. Вот вы порождены естественным, так сказать, способом.
Девица: Надо думать. А вы – техническим?
Робот: Можно сказать. Но я пришел сюда в поисках знаков. Это продукты третьего способа.
Девица: И кто это, например?
Робот: Евгений Онегин, если угодно.
Девица: То есть он и не робот, и не... естественно возникший человек?
Робот: Согласны?
Девица: Но он же совсем как натуральный человек?!

Входят Евгении Онегины. Один долговязый, другой – среднего роста, третий – плотный. Все с пистолетами. Смотрят за кулисы – оттуда выходит Ленин.

Ленин: Это я натуральный человек – Николай Ленин. И то – nome de guerre. Вообще-то я Ульянов.
Девица: Да почему вы Николай?
Ленин: Я же объясняю: это псевдоним такой.
Девица: Нет, вы – Владимир Ильич.
Ленин: Это уже Ульянов. Но Онегин, Печорин, Ленин – это по названию великих сибирских рек. Масштабные личности.
Онегин №1 (длинный): Это я масштабная личность!
Онегин №3 (плотный): Мы все глядим в Наполеоны...
Онегин №2 (задумчиво): А я был с честью и умом.
Девица: Довольно! Почему вас трое?
Робот: Их не трое. Их бесконечно много.
Ленин: Не бесконечно, тут вы хватили, но – много. Равно числу читателей.
Девица: Да пусть прочтут – и увидят, какой он.
Ленин: Поймут, но не увидят.
Девица: Гегельянство! Ничего не поймешь.

В это время из-за кулис выходит офицер в фуражке николаевских времен.

Офицер (Ленину): Николай, ты не представишь меня даме?
Ленин: Разумеется. (Девице) Поручик Печорин Григорий.
Девица: Меня зовут (шепчет Печорину на ухо. Тот целует ей руку). Так вы мне объясните.
Печорин: Зачем? Я им объясню, а то они, я вижу, ссориться намерены. (Онегиным) В романе Пушкина у вас лиц нет. Нет фигур. Есть душа. Эксперимент ему удался. Никто не замечает, что ни слова о том, как выглядели Таня и Евгений, у Пушкина нет.
Онегины (хором): Но я существую!
Робот: Вот вы-то знаки и есть.
Печорин: И я.
Ленин: И я.
Робот: Разрешите усомниться.
Ленин: А вы зайдите в мавзолей.
Робот: Туда таких, как я, не пускают.
Онегин №2: Что же, у каждого читателя своя Татьяна?
Печорин: Всенепременно. Даже мокрая девчонка, что меня чуть не утопила, – тоже у каждого своя. Общего – что мокрые они.

Входит поручик Тенгинского полка М. Ю. Лермонтов. Общий поклон.

Лермонтов: Вас послушаешь, так ничего на самом деле не происходило, и мы с Александром все придумали.
Ленин: Ну зачем вы так, Михаил Юрьевич? Я вот выдумал... кое-что... и все получилось, хотя сейчас и стараются все оплевать... кое-кто.
Лермонтов: Не обязательно и выдумывать... (Онегиным): Вы свободны.

Онегины уходят, перешептываясь.

Девица: Зачем вы их?
Лермонтов: А с пистолетами они, мне это неприятно.
Ленин: И мне.
Робот: Люди – удивительные существа, не правда ли?
Ленин: А какие существа не удивительные?
Робот: Не знаю. Но люди – удивительные.
Лермонтов: Простите, а вы – не человек?
Робот: Нет, я прочнее.
Лермонтов: Бывали и в моей жизни минуты, когда мне хотелось быть попрочнее.
Робот: И какие же это были минуты?
Лермонтов: Последние.
Ленин: В него стреляли. И в меня.
Робот: Эти... которые с пистолетами приходили и ушли?
Лермонтов: Нет, как-то без них обошлось.
Ленин: Они (или он – тут не поймешь) другого поэта убили.
Робот: А вас?
Ленин: Нет, со мной обошлось. Пойдемте, вы мне симпатичны. Поговорим. Я ведь вам другую судьбу пророчил, говорил о «тысячах механических рабов» или даже о сотнях тысяч. Не помню.
Робот: Но вы тоже раб?
Ленин: Нет уже. Чей же я раб?
Робот: Божий.
Ленин: Вы уверовали? Или это часть вашей программы? Очень интересно.
Робот: Скорее уверовал. Читал и уверовал. Хотя сам не раб божий, отнюдь.
Лермонтов (он слушал внимательно): Так вы подобие демона?
Робот: Если демонов можно делать человеческими руками, то да, подобие.

Входит философ Эйби.

Эйби: Человеческими руками можно сделать все, кроме самого человека.
Лермонтов: Звучит.
Эйби: Вне всякого сомнения. (Ленину) Но задержитесь, пожалуйста. Меня очень занимает судьба.
Ленин: Идеализм.
Эйби: Что же, и Лев Давыдович идеалистом был?
Ленин: Троцкий-то? Не было лучшего большевика. При чем тут он?
Эйби: Но у него такая судьба....

Входит Троцкий. На голове – повязка с пятнами крови.

Троцкий: Судьба? Я смеюсь над ней.
Эйби: Это не вы сказали.
Троцкий: Я подписываюсь под этими словами.
Робот: Если не ошибаюсь, и вам прочности не хватало?
Троцкий: Не мне, а моему черепу.
Ленин (задумался): А ведь Маркс говорил, что самая неприступная крепость на свете – человеческий череп.
Троцкий (иронически): А нет таких крепостей, которые большевики не смогли бы взять.

АКТ 4

Лермонтов: Здесь всё не просто: этот мир связывает с нынешним разве любовь и смерть – более ничего. Но и Тифлис, бани, старый мост.
Робот: А люди?
Лермонтов: Да, конечно, люди. Любовь с первого взгляда – она согласна на все и сразу. Я шел за ней, за черной чертой...
Ленин: Чертой?
Лермонтов: Да, я рисовал на стене углем – и провел черту по её спине.

Появляется женщина. Лермонтов что-то шепчет ей на ухо. Она кивает, он целует ей руку... Поднимает голову.
Она: Но поклянись!
Лермонтов: Клянусь жизнью.
Она: Клянись, что вынесешь и бросишь в Куру... потом…
Лермонтов: Вынесу и брошу в Куру всё, что ты пожелаешь и на что хватит сил моих. А ты клянёшься?
Она (серьезно): Клянусь любить тебя так, как никто не любил... в эту ночь.

На экране – или за прозрачным занавесом – появляется тень моста. Человеческие тени.

Лермонтов: У меня едва хватило сил выбросить то, что лежало у стены в её комнате. Это был мертвец. С его пояса я снял кинжал – мне стало дурно, я хотел было вернуться – не вспомнил улочку и дом её.
Ленин: Но кинжал?
Лермонтов: Вот он.
Ленин: Ручная, естественно, работа... Вы, вероятно, узнали мастера?
Лермонтов: Я отнёс его мастеру, и мастер сказал, что делал его русскому офицеру. Это был линеец.
Ленин: Простите?
Лермонтов: У нас оборонительная линия проходила от Черного и Каспийского моря. Одним словом, числился этот офицер-линеец пропавшим без вести – с недавних пор.
Ленин: Так. А – женщина?
Лермонтов (восхищен): У вас ум детектива.
Ленин: По логике у меня четверка была. А что до ума, то детективным вы его назвали первым. Итак, вы обратились...
Лермонтов: К кому? как по-вашему?
Ленин: С друзьями он делился вряд ли... К денщику. У него же остался денщик?
Лермонтов: Да. Он сказал, что офицер этот ходил к одной старухе...
Ленин: Старухе?
Лермонтов: Естественно, дочь у неё была. Но вышла замуж. А офицер неделю спустя пропал.
Ленин: А дальше?
Лермонтов: Дальше… Иду я по караван-сараю – и вдруг мужчина с женой. Та показала на меня пальцем, он кивнул.
Ленин: Дальше!

Тени за прозрачной занавеской пришли в движение. Женщина показывает пальцем на Лермонтова, мужчина кивает.

Лермонтов: Я ушел. Мне было тревожно, очень, но я не боялся. Вы верите?
Ленин: Верю. Так бывало и со мной – в других ситуациях, разумеется, потом их назвали историческими. Но тут главное – что в душе творится. Тревога, смятение даже – но не страх. Это не только с отдельным человеком бывает – с толпой на митинге, например. Но у вас случай особый: вы шли один, хотелось оглянуться, наверное...
Лермонтов: Да.
Ленин: Но этого делать нельзя. (Пауза). Что же было? Почему вы молчите?

Лермонтов легко взбегает на мост. Человек в черкеске – за ним.

Человек в черкеске: Ты кто?
Лермонтов: Михаил. А ты?
Человек в черкеске: Муж Маи.

Две фигуры надвинулись на Лермонтова, но он сделал легкое движение – и одна из них исчезла..

Ленин: Позвольте, он?..
Лермонтов: Захлебнулся, наверное. Вообще, горцы плавать не умеют
Ленин: А она?
Лермонтов (после паузы): Я её вижу иногда. Во сне.

Из-за кулис выходит Велимир.

Велимир: Черти не углем, а любовью,
Того, что будет чертежи…
Ленин: Удачно как. Кто это?
Лермонтов: Велимир. Ваш современник.
Велимир (не всматриваясь): Нет, это он – мой современник.
Ленин (миролюбиво): Готов согласиться. Но что вы о той женщине – с моста, из караван-сарая, скажете?
Велимир: Панна пены, пани пены,
Что вы – тополь или сон?
Или только бьется в стены
Роковое слово «он»?
Лермонтов: Да было в ней нечто... тополиное: стройная, прямая. Но не только поэтому я за ней пошел.
Велимир: Зазовь.
Зáзовь манности тайн
Зáзовь обманной печали...
Ленин: Зáзовь... Я этого слово не знаю.
Лермонтов: Скажите лучше – не понимаю.
Ленин: Нет... Почему-то понимаю. А вот манность – это мне неясно. (Велимиру) А о другом, и яснее, вы могли бы сказать... современник?
Велимир: А о чем?
Ленин: Ну, раз современник – о Кремле.
Велимир: Где сумасшедший дом?
В стенах или за стенами?
Ленин: Глубоко. А о чем-нибудь другом? Вот мы с Львом Давидовичем говорили о черепе...
Велимир: Кость, где разума обитель...
Ленин: У вас дар какой-то особенный. Упустил я вас из виду современник – где вы скрывались? Политики не любили? Большевиков? НЭП?

Услышав «НЭП», Велимир словно очнулся. Он был задумчив, а сейчас – громко и весело:

Велимир: Эй, молодчики-купчики,
Ветерок в голове!
В пугачевском тулупчике
Я иду по Москве.
Ленин: А это даже я где-то слышал – или читал. Вспомнил. Вы – Хлебников.
Хлебников (вяло): Рад познакомиться.
Ленин: Кажется, я рад куда больше, чем вы. Скажите еще что-нибудь.
Хлебников: Рапр, грапр, апр! Жай!
Каф! Бзуй! Каф!
Ленин: Не понял.
Хлебников: А ведь вы это все устроили.
Ленин: При непосредственном участии ваших современников!
Хлебников (устало): И моём.
Печорин: И моём.
Лермонтов: Значит, и моём.
Девушка (со свернутым в трубку плакатом): И моём!
Троцкий: И моём, как вы помните.
Робот: Но не моём.
Философ Эйби: Да. Но скоро этот рапр, грапр – как там дальше? – и вы устроите…
Робот: Не скоро.
Зам. автора (выходит на авансцену): Не с вами Бог.
Робот: А вы думаете – он с вами?!
Эйби: Имею такую слабость.
Робот: Это именно слабость. Он – с символами.
Зам. автора: Он далеко...

И над залом, над сценой звучит Голос: он высоко.
Все смотрят вверх. На сцену опускается туман – и гаснет свет.

© Брудный А.А., 2006.
© КРСУ, 2006.

СКАЧАТЬ всю книгу: Чабыт / Порыв: Литературный альманах. Вып. III. – Бишкек: КРСУ, 2006