Поэты Саудовской Аравии в переводах Николая Переяслова

Читая стихи поэтов Востока и, в частности, Саудовской Аравии, начинаешь отчётливо понимать, что главное призвание мужчины в этом мире — это поиски красоты, служение красоте и любовь к красоте, а всё остальное — это только путь к ней и вынужденная борьба за неё, когда мир вдруг вторгается своей грубой силой в прекрасные сады любви и грозит разрушить царящую в них идиллию.

От переводчика

ПОЭТЫ ПРИХОДЯТ В МИР, ЧТОБ ОН НЕ РАЗУЧИЛСЯ ЛЮБИТЬ

Восток в сознании русского читателя всегда воспринимался как некая поэтическая Мекка, которую олицетворяли священные для каждого ценителя поэзии имена Хайяма, Фирдоуси, Саади, Руми, Антера, Имр уль Кайса и целого ряда других стихотворцев Ближнего Востока, Малой Азии и стран Арабского мира, усиленные «персидскими мотивами» лучших поэтов России различных эпох — Пушкина, Лермонтова, Есенина, Пастернака и многих других известных мастеров поэтического слова. Восприятию Востока как мирового символа «родины поэзии» способствовала уже сама образная насыщенность персидского, арабского, турецкого и других языков этого региона, напоминающих собой цветистые узоры ковра, где почти каждое слово — уже само по себе художественный образ, каждый эпитет — яркий мазок краски, каждая строка — замысловатый образно-смысловой орнамент, заключающий в себе психологический, исторический, философский или любовно-чувственный опыт данного народа.

Наиболее часто используемые образы восточной поэзии — это луна, роза, сон и, конечно же, прекрасная дева, из-за чего изображаемый поэтами в их произведениях мир воспринимается как некая не столько реальная, сколько созданная их воображением и грёзами романтически-сказочная страна, напоминающая собой декорации какого-то огромного театра, где тысячелетиями разыгрываются бесконечно похожие друг на друга любовно-драматические и идиллические сюжеты.

Читая стихи поэтов Востока и, в частности, Саудовской Аравии, начинаешь отчётливо понимать, что главное призвание мужчины в этом мире — это поиски красоты, служение красоте и любовь к красоте, а всё остальное — это только путь к ней и вынужденная борьба за неё, когда мир вдруг вторгается своей грубой силой в прекрасные сады любви и грозит разрушить царящую в них идиллию, поломав кусты благоухающих роз и жасмина, распугав самозабвенно поющих на их ветвях соловьёв и заслонив дымом пожарища сияющую на небе красавицу луну. Легко ли перенести подобный ужас поэту, вся жизнь которого — есть романтическое странствие по миру в поисках любви и идеала женской красоты, как о том пишет в своём стихотворении «Луна Севильи» Хасан Аль-Саб, мечтающий в каждой встреченной им женщине увидеть не просто красавицу, но узнать в ней обличье самой Дульсинеи Тобосской, пленившей когда-то своей красотой легендарного рыцаря Дон Кихота Ла-Манчского:

Внемля Луне, к чьим ногам я сложил свой талант,
я потерял своё сердце на пыльной дороге,
что прошагал я, мечтая — на каждом пороге! —
лик Дульсинеи узреть (как любой дилетант).

Поэты не скрывают от нас, что стихи для них — это своего рода прибежища, в которых они хотели бы укрыться от бурь и треволнений окружающего их века и наслаждаться там красотой и любовью. Но мир, как мы сказали выше, не оставляет их даже в их поэтических грёзах, что подтверждает своими стихами и поэт Мухамад Хасан Фаджи, так выразивший своё разочарование от поэтического странствия по судьбе:

Я проходил по жизни в поисках умиротворения,
но это странствие лишь усилило мои сомнения и печали.
После стольких страданий я почувствовал, как будто бы я
находился в своём поиске несколько столетий...

Поэзия, как мы видим, перестаёт сегодня быть зоной, свободной от тех проблем, что омрачают и разрушают радость нашей реальной жизни. Однако осознание угрозы, исходящей отовсюду в адрес создаваемого поэтом мира, порождает в его душе не только обезоруживающее его отчаяние, но и стремление изо всех сил сопротивляться, бороться за свой мир, защищать его посильными для поэта средствами. А что у него может быть сильнее, чем его поэтическое, столь близкое по своей сути молитвенному, слово? Об этом как раз и говорится в объёмном стихотворении-балладе Латифы Кари «Расслоение личности»:

Пусть в этом мире я всего лишь странник,
но как его я брошу хоть на миг?
Мне и представить на мгновенье страшно,
что с ним случится без молитв моих!..

Молитва, вера, религиозное поклонение древним святыням и отношение человека к Всевышнему — всё это тоже является одной из постоянных тем в творчестве поэтов Востока, и это вовсе не удивительно, поскольку в судьбе народов, исповедующих ислам, религия занимает гораздо больше места, чем тема христианства у их коллег в России. Ведь, если обращение к православной тематике стало возможным в стихах русских поэтов только в последние полтора десятилетия, а до этого на протяжении семидесяти с лишним лет сочинение стихов на христианскую тему подпадало под категорию запретных и даже уголовно наказуемых деяний, то использование религиозных мотивов в творчестве поэтов Востока насчитывает там тысячелетние традиции, накопив в этой области огромный духовно-философский и литературно-художественный опыт. Не случайно некоторые из стихов этого рода имеют максимальное сближение с заветами великих религиозных подвижников, умевших блистательно облекать свой духовный опыт в предельно ёмкие и мудрые словесные формулы. К примеру, такие, как в стихотворении Калифа Мустафы «Состояние молитвы»:

В преддверии молитвы — дух
возносится к небесным высям,
и отлетают, точно пух,
все малозначащие мысли...

…Чтоб милость Бога заслужить,
склоню главу — авось, услышит?
Нам ещё рано в мире жить,
чтоб не просить подмоги свыше.

Земля плывёт из века в век
и нам кричит сквозь кипень быта:
— Ты хочешь знаний, человек?
Без веры — в них погибель скрыта!..

Начав этот разговор с констатации художественной ёмкости и образности восточной поэзии, нельзя не взглянуть на то, при помощи каких конкретных приёмов выстраивают свои поэтические метафоры поэты Саудовской Аравии. Вот, например, Хусаин Сёрбан в одном из стихотворений цикла «Неизведанный вкус смерти» пишет о скоротечности жизни, рисуя его исчерпанность следующим образом: «Я выстраиваю бутыли времени / час к часу, / день ко дню, / и начинаю чувствовать прожитые годы / с ощущением пугающей пустоты», — и перед читателем с поразительной зримостью вырисовывается ряд опорожнённых бутылей, каждая из которых символизирует собой прожитый (т. е. опустошённый, выпитый, точно сладкое вино или ключевая вода) год прошедшей жизни.

Но чем же были наполнены эти бутыли, что так пугают поэта своей всё увеличивающейся пустотой? Жизненными силами? Богатством? Счастьем?..

Об этом можно догадаться, читая стихотворение Абдаллы Аль-Файзала Аль Сауда «Сияние», в котором он говорит:

И мне не страшен час, когда прервётся
земная жизнь короткая моя,
пока любви — хоть капля остаётся…
А ты, родная, мыслишь — так, как я?

В опустошаемых с течением жизни сосудах находилась любовь, и пока хотя бы капля этой священной жидкости ещё имеется на дне бутыли, жизнь не закончилась и продолжает оставаться исполненной глубокого и счастливого смысла.

Художественные образы, используемые поэтами Саудовской Аравии, учат читателя видеть чудо в каждом обычном явлении и предмете, представляя ему окружающий мир как огромный сказочный живой лес, в котором все вещи и стихии похожи на реальных птиц и животных. Например: «Дождь, как огромный серый пеликан, / нисходит наземь из вселенских высей», — рисует фантастический, но вполне узнаваемый и опирающийся на реальный прототип образ Наиф Аль-Джухани. У него же далее читаем: «Он был один. / Он был совсем один, / когда, как птица, / из души глубин — / вдруг взмыла песня». И ещё из этого же ряда: «И ветер, как конь, вдруг застыл у крыльца, / когда твоего я коснулся лица».

О чём бы ни писали поэты Саудовской Аравии, их образная система не несёт в себе модернистской зауми и опирается на естественные для каждого человека природные образы.

Так, например, в стихотворении Гассана Аль-Кунаизи женщина, опускающая в жаркий час покрывала на балконе, сравнивается им с порхающей диковинной бабочкой, а героиня поэмы Джази Аль-Кусайби «Луна и цыганская королева» загадочная цыганка Салма — «табора царица» — летает у него в танце, «как большая птица». Ночь в балладе Абд Аль-Рахмана Аль-Кауда «Легенда ночи» угрожает разлукой влюблённым, и потому он говорит про неё, что она, словно «злая волчица, на невинных людей нынче злится», а Фавзия абу Кхалид, открывая поэтическую книжку, видит перед собой «как на ладони, клапаны человеческого сердца».

Поэты не используют образов, рождённых изощрённостью ума — для наполнения своей речи узнаваемыми узорами им хватает тех красок и образов, которые дарит сама окружающая жизнь. Отсюда в их стихах так много уже упоминаемых нами в начале этого разговора цветов (особенно роз и жасмина), так часто появляется в них сияющая круглоликая луна, так чарующе бросают обжигающие взоры красавицы. Пример одного из самых урбанистических образов — это образ настенных часов в стихотворении Худа Аль-Дагфага «Убытие», которые он воспринимает как «мумифицированную бабочку», которую «одиночество подвесило на ослепшую стену».

Если же поэт хочет явить читателю что-то необычное, фантастическое, тогда в его стихотворение входит тема сна и сновидения. Но и там мы непременно встретимся с нашими старыми знакомцами луной и розами. Потому что, как сказал в стихотворении «Секрет жизни и природы» Мухаммад Хасан Аввад: «Что этот мир без садов с розами, / без вёсен, соблазняющих наши взоры?..» Поэты приходят в этот мир, чтобы он не разучился любить и страдать, чтобы людские сердца не очерствели от иссушающего их зноя жестокости и ветра бездуховности. Мир, возможно, и существует-то только до тех пор, пока в нём живут поэты, способные запечатлеть его для Вечности в своих строках, разбудить души спящих людей и наполнить всё окружающее пространство любовью, страстью и жизнью:

Я спрашиваю себя:
зачем полная луна говорит мне,
что я всё ещё нахожусь во власти твоей любви,
и что моё совершенство
не может отгородить меня
от блеска драгоценностей полнолуния в твоих глазах
и волшебства их энергии —
не потому ли, что ты и есть часть луны?
Ты возвращаешься к ней,
ещё и потому, что я — плод тирании,
бесплодия и туч,
войны и мира,
снов и бессонниц.
Потому, что я подмят яблоком искушения,
листьями греха базилика.
И когда меня касаются принуждение, тирания,
я — буду рожать
исключительно зёрна искушения,
которые станут вторгаться в лучшие твои времена,
марать твои руки,
делить с тобой животворящий огонь...

Думается, эти строки из стихотворения Ашиана Аль-Хинди «Лунные войны» должны висеть над столом каждого политического деятеля современности, да и вообще быть знакомы каждому мыслящему человеку. Потому что в них — суть поэзии, а также напоминание того, что без поэзии наш мир похож на голую, выжженную солнцем пустыню. Конечно, в пустыне тоже есть жизнь, и для кого-то эта жизнь кажется естественной и прекрасной, однако мы не должны забывать о том, что много миллионов лет назад на месте сегодняшних пустынь цвели прекрасные сады, в которых благоухали розы и под ясной полной луной распевали свои песни соловьи. Поэзия — это способ сохранить наши души живыми и цветущими, как сад, и поэты Востока являются в этом деле садовниками от Бога.

Гаида аль-Манфа

ГОРОД ДЛЯ ЛЮБЯЩИХ

Мой гнев, разрастаясь, струится из глаз, как поток,
бесследно смывая все краски и светлые дали.
И он закрывает собою, как чёрный платок,
следы той любви, что меня за версту выдавали.
И всё ж я останусь собой в этой полночи злой,
собой — в этих жгучих песках, раскалившихся адом.
Останусь пылать от любви, стану чёрной золой
с безумно горящим и незатухающим взглядом,
в котором застынет, как в стёклах витрин отражён,
тот город, что в мире для любящих сооружён…

***

Безумные страсти лишают покоя души.
И, пав на колени, прошу я, как нищий ночлега:
— Не дай мне оглохнуть средь этой зловещей тиши,
но дай мне хоть шанс — для свершения бунта, побега!
Позволь мне рвануться навстречу зовущим рукам
того, кто моею во снах упивается лаской.
Любовь твоя — цепью повисла на мне, к облакам
меня не пуская от этой реальности вязкой.

Я мёртвою хваткой держу себя, чтоб никогда
мечту мою не погребли ни пески и ни скалы,
чтоб в море собою её не сгубила вода
и буря ветрами горячими не заласкала.
Ведь я в той мечте — свою боль, как ребёнка, лелею,
цедя молоко облаков, что над нами белеют…

ПОЭЗИЯ! Слышу трубящий твой рог над собой.
Давно уже веку я вещей предвестницей стала.
И горя рюкзак я несу за народной судьбой,
как муку любви на лице, что в безлюбье устало.
Я страсть схоронила свою под шатром из ресниц,
как рифму расплющив её между тысяч страниц…

***

Я сотням веков раздарила задаром любовь.
Я сотни детей до рождения не доносила.
Ты стал моей раной, в которой пульсирует кровь.
Бинтуя её, я ночами без слов голосила.

Но губы сухие молчат, а скупые слова
как саженцы кактусов, долго сквозь боль прорастают.
В пустыне моей захватил чужестранец права,
спустив на меня свою брань, как собак злую стаю.

Боюсь и представить, что смолкнет мой голос в груди,
и кто-то стихи мои бросит в гудящее пламя.
И те, что любви моей жаждали там, впереди,
останутся вновь со своим одиночеством сами.

Но пусть прозвучит отречение, как приговор,
пусть боль твоих глаз отразится во взглядах прохожих —
любовь возвратится, как путник в покинутый двор,
и встретит внучат, на неё выраженьем похожих.
Любовь не сгорит, как с моими стихами страницы,
и отсвет её — на лицо моё вновь возвратится!!!

Абдалла аль-Файзал Аль Сауд

СИЯНИЕ

Когда закат над горизонтом плавится,
как будто соком брызжущий гранат,
когда в листве дух свежести появится
и поплывёт туманом аромат
цветов жасмина или, может, жимолости —
тогда надежды грудь мою теснят,
и я живу с забытой одержимостью,
как это было много лет назад.

Я все печали забываю начисто,
и все тревоги тают, словно дым,
и я хочу идти сквозь дни размашисто,
как будто снова стал я молодым.
И мне не страшен час, когда прервётся
земная жизнь короткая моя,
пока любви — хоть капля остаётся…
А ты, родная, мыслишь — так, как я?

Конечно — да! Пусть ты того не знаешь,
но, дни свои спасая от тоски,
ты тем — меня в изгнанье утешаешь,
ведь мы с тобой — как копии! — близки.
И стоит нам взглянуть в глаза друг другу —
мир расцветает, словно сад любви…

Зла и коварства — нет в нашей крови,
и наш союз — неразделим по духу.

Мухаммед Саид Аль-Амоуди

ВОСЬМИСТИШИЯ

Неужто, конец — это впрямь возвращение к прошлому?
Коль знать бы то раньше, я не был бы так удручён.
Но кто мне простит теперь глупую тягу к хорошему
и то, что стремленьем любить я был так увлечён?
Полжизни живём мы, скитаясь по роще отчаянья,
мечтая, что скоро созреют здесь чудо-плоды.
Но наши иллюзии — все безвозвратно отчалили,
и жизнь, точно море, давно их слизала следы.

Не верьте тому, кто возносит свободу, как стяг.
Свобода — мираж. Разве жажду залить миражами?
Бесплоден Восток. Там лишь ветры на всех скоростях
гоняют песок. Ну, а Запад — бандюга с ножами.
Разрушены оба — восточный и западный мир,
и их не спасёт даже память о прошлой их славе.
Так будет со всеми, кому станет деспот — кумир,
и кто страсть к наживе на первое место поставит.

Что силы нам даст, как не грёзы о верной любви,
которыми мы ограждаем себя от злодеев,
что землю давно утопить бы хотели в крови,
вселенское зло этим самым планете содеяв?
Любовь — это сила, которую не одолеть.
А опыт и знания — к мудрости верной дорога.
Не бойтесь мечтать. Нас мечты подгоняют, как плеть,
и к цели ведут, опекая любовно и строго…

Мухаммад Хасан Аввад

СЕКРЕТЫ ЖИЗНИ И ПРИРОДЫ

Скажи, какой секрет таят в себе ветра,
что обжигают днём, но студят нас с утра?

Какой секрет лежит на тёмном дне озёр?
На них — то тишь да гладь, то волны выше гор.

До наших дней ответ не найден человеком:
кто гонит шар Земной вкруг солнца век за веком?

Зачем и почему горят ночами звёзды,
сменяет утро тьму, садятся птицы в гнёзда?

Кому права даны вершить, когда придётся,
затмения луны, а иногда — и солнца?

И сами мы, скажи, в угоду чьим кумирам
живём во зле и лжи, и несогласьи с миром?

И почему не жизнь, а смерть царит над нами,
владея и душой, и нашими умами?

Когда-нибудь опять дано ль науке с верой
для всех народов стать
одной духовной мерой?

Кто нам подарит шанс вновь превратиться в зрячих,
чтобы изгнать того, кто правду жизни прячет?

Коль заповедь отцов мы отвергаем сами,
то так, в конце концов, поступят дети с нами.

Живи! Люби людей под ширью поднебесной.
Знай: без секретов — жизнь была б неинтересной!

Мухамад Хасан Фаджи

СТРОФЫ

1.
Я шёл по жизни в поисках покоя,
влача печаль, как тяжкий груз оков.
И было чувство на душе такое,
Как будто путь мой длился сто веков.
Чего хотел я? От кого бежал?
Над кем победу в битве одержал?
Я жил в несчастьях. Но — я в них мужал!
И этим нежность в сердце удержал.

2.
О да, я знаю — в жизни есть удача,
что, словно страсть, заставит нас дрожать.
Жизнь отпускает без мольбы и плача
тех, кто за ней надумает бежать.
Что хочешь в жизни можно взять упорством,
но много больше будешь горд собой,
когда рискнёшь вступить в единоборство
с самой судьбой…

3.
Я вопрошаю — я, что знал лишь горе,
плутая нищим в мрачных временах,
кого судьба терзала, словно море,
топя в ревущих вспененных волнах,
я, что не знал ни милости небесной
и ни земных прижизненных услад,
кричу, зависнув над кромешной бездной:
— Где мой удел? Ждёт меня рай иль ад?..

4.
Да, я хотел поймать земную славу,
но на пути к ней лишь росла печаль,
что, как холмы, вставала слева, справа,
в тени скрывая солнце, как в ночах.
Мне так узнать хотелось в одночасье,
что будет, если я свой путь прерву?
И я вдруг — встал. И понял — это счастье.
Удача в том и есть, что я живу!..

5.
Над пышным садом облако парило
и говорило: «Если бы не я,
то ни одна бы ветка не дарила
ни людям плод, ни тень для соловья».
А сад молчал и с ним не препирался.
Потом сказал: «Без матушки земли
ни ты, ни я — как кто бы ни старался —
ничто бы сами сделать не смогли!»

6.
О, бабочка! О, хрупкая бедняжка,
что бьётся в гладь оконного стекла —
я думал, это просто лишь бумажка,
что я смахнул случайно со стола.
Но она рвётся сквозь стекло упрямо
и говорит, мне будоража кровь,
что, как ни запирай на окнах рамы,
а красота — свободна, как любовь!..

7.
Ну, здравствуй, брат! Возьми меня за руку.
Идти нам дальше — вместе по судьбе
через разлуку, через боль и муку…
Я доверяю жизнь свою тебе.
И я, и сотни наших верных братьев
в один огромный стиснулись кулак,
мечты и нежность бросив на кроватях…
Коль ты наш брат — то сделай тоже так!

8.
Сон и покой утрачены навеки
(я не заметил этот день и час),
их не вернуть, как не вернуть те реки,
что протекли когда-то мимо нас.
И вот теперь мой бедный разум плачет,
словно тростник над высохшей рекой.
Он истощился бодрствовать. И, значит,
важней, чем сила, для него — покой.

9.
Когда б я встал, как путник среди поля,
перед развилкой — я б пошёл туда,
где меня ждёт покой, и мою волю —
не гонит поиск славы никуда.
Ведь склоны гор — вершин ничуть не хуже,
и мне вершины больше не нужны.
Пускай другие рвутся к славе дружно,
пускай в толпе толкаются натужно,
мне это впредь нисколечко не нужно —
хочу покоя лишь и тишины,
и по ночам — простые видеть сны…

10.
О как бы я хотел, закончив дни устало,
стать розовым кустом вблизи у родника!..
(Как обеднел бы мир, когда бы вдруг не стало
во всех его садах ни одного цветка…)
Я не хотел бы жить, словно в песках сгорая
средь мира, что сгубил собою красоту.
Но это мы несём в него и образ рая,
и аромат цветов, и ада пустоту…

11.
Я много раз мечтал стать яркою звездою
иль астронавтом, к ней ведущим звездолёт
через вселенский мрак, что чёрною водою
всё затопил вокруг на сто парсек вперёд.
Ещё — проводником хотелось стать кому-то,
чтобы помочь найти во мраке отчий дом…

…Взрослея, я забыл об этом почему-то,
и лишь сейчас опять припомнил вдруг о том.

12.
Превратности судьбы нас только закаляют
и не дают друзей в скитаниях забыть.
Когда палач рукой нам шею заголяет —
ты не проси его повежливее быть.
От бури теплоход ушёл в пучину моря,
от молнии в полях дотла сгорела рожь.
Есть множество людей, кого пугает горе,
но есть и те, пред кем бросает горе в дрожь…

13.
Я рвался в высоту — но скатывался в пропасть,
я о друзьях мечтал — но век живу один,
я склоны рыл, стремясь найти алмазный проблеск,
но выкопал скелет, лежавший средь глубин.

Взяв череп в руки, я вздыхаю и грущу.
А вдруг — и в небесах — лишь прах я отыщу?..

14.
Я зрячим был, но свет — мне заслонил туман,
теперь живу во мгле и видеть свет не чаю.
Во тьме мимо меня протопал караван…
«Куда идёте вы?» — А мне не отвечают.
Слепцы ведут слепцов, неведомо, куда,
хотя пред ними след, и их глаза открыты.
Но вижу я: их всех ждёт впереди беда.
Я вижу истин свет — тех, что людьми забыты…

Ахмед Квэндиль

КРИК

О, не суди меня за промахи с победами
по тем законам, что слагались дедами!

Не утирай мне слёзы огорчения
бесплатными своими поученьями.

Не мучь меня! Ведь ты меня — убьёшь
тем, что разумным в жизни ты зовёшь.

Оставь в покое все мои стихи,
где ты находишь лишь одни грехи.

Дай самому мне в жизни выбирать,
куда идти, как жить, как умирать.

Дай мне вздохнуть всей грудью самому
и доверять лишь своему уму.

При свете дня и в темноте ночей
Не запирай меня, словно ручей —
вода свободно течь всегда должна,
остановившись, загниёт она.

У птиц — есть крылья и простор небес,
а у зверей — большой свободный лес,
позволь и мне быть вольным и счастливым
под стать морским приливам и отливам…

Хусаин Сёрбан

ИЗ ЦИКЛА «КРУПИЦЫ ПАМЯТИ»

Вот белый гроб несут на спинах мавры,
что весь укутан в лилии и лавры,
в нём — королева с краской на лице.
(Такой — блистать бы нынче во дворце!..)
Куда же слуги на плечах несут
её, как хрупкий дорогой сосуд?..

Я открываю память, как ларец,
я обхожу её, словно дворец,
но ничего я в нём не нахожу,
и оттого в бессилии тужу.

Кого хоронят? Кто лежит в гробу?
Перебираю всю свою судьбу —
но там всё мутно, как в глубинах моря,
и сердце вновь сжимается от горя…

Ибрахим аль-Хусейн

ПО ВОЛНАМ ПАМЯТИ

Нет момента печальней, чем тот,
что несёт столько мук,
когда розы увядшие
я выпускаю из рук.
Становлюсь я беспомощен,
будто нырнул глубоко —
так, что солнца лучам
дотянуться ко мне нелегко.
Я с пустыми руками стою.
Сердцу ужасы снятся.
Где взять сил —
не сломаться?..

***

Моя душа
пустеет и страдает
когда её вдруг розы
покидают,
ведь только розы
в ней питали страсть,
давая силы,
чтобы не упасть.

Лишь розу розы
ласково встречают,
других цветов —
они не замечают.

Лишь полночь тьмою
краски растворяет,
в ней ветви роз
шипы свои теряют,
мир исчезает,
сумраком объят,
и всё вокруг —
восторг и аромат.
И мы плывём, реальность в нём теряя,
из ночи в ночь, как в океан, ныряя.

Мы — это те,
кто от мечтаний пьян.
Мы — это те,
кто погружён в туман,
в котором счастье —
это только миги,
словно пометки на страницах книги
текущих лет,
где, словно в чистом поле,
видны стволы
деревьев нашей боли…

Пусть розы будут
нашим минаретом.
Они встают
за час перед рассветом,
нам лепестки даря и аромат.
На ложе слёз
они нас утешают.
Они наш быт
собою украшают
и превращают ночь — в любовный сад.

Позволь и мне,
увидев твои муки,
взять ход событий
в собственные руки —
мы обнажим сердца свои, как сад,
чтоб их омыли
свет и аромат!

Приходит вечер…
Мы глядим на дали,
что лепестками
розы закидали,
сидим в молчанье,
звёзд далёкий свет
мешая с тёплым пеплом сигарет.
А жизнь — как ночь —
окутывает нас,
нам множа сеть
морщинок вокруг глаз…

Но в час, когда
воспоминаний грёзы
в моей душе, как из-под вод всплывут,
вновь осыпая
прошлых болей слёзы,
восходят розы —
и цветут,
цветут…

ОБВОРОВАННОСТЬ

Мы забыли про шторы,
мечты наши тайные — взорам
посторонних открыв,
хоть и знали, что есть средь них — воры.

Через век и страну
мы несли наши чувства нагими.
Через мир и войну
мы несли их, как честное имя.

Нынче руки к тебе протяну —
нынче в нас, как в родник, загляну —
и с отчаяньем поздним пойму —
стали души
пустыми…

ПОЛОТЕНЦЕ

Наступила середина ночи.
Жить в молчанье — больше нету мочи.
Полотенце в руки я беру,
выхожу из дома,
окна тру,
чтоб душа у города воскресла.
Возвращаюсь в дом.
Кидаюсь в кресло.
В ночь смотрю, что фонарём горит…
Ну, когда ж она —
заговорит?..

Хашим аль-Джахдали

ПРОТОКОЛ СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ

1. Начало

Юный поэт, сочиняя баллады,
в иве густой и дуплистой
прячет себя от докучливых взглядов,
будто бы в роще тенистой.
Я для себя
выбрал лучшие кущи:
место моё —
было в розе цветущей.
……………………..
Ах, как она мне блистала!
Но — моим небом не стала.

2. Песня

Подросток около моря,
глядя через туманы,
с прозрением в юном взоре
выстраивает свои планы.
Девочка на берегу —
завтрашняя невеста —
месит рукой загорелой
текучее «тесто» —
из горизонта, дождя
и песка золотого…
На пеликана при этом глядит молодого,
что возле берега
ветер легонько качает,
и — капли крови
на крыльях его замечает.
………………………..
Там же, на море,
где чайки несут нам приветы,
смерти моей
вы отыщете скоро приметы.

3. История жизни

Уходит тишина в закат, сгорая.
Приходит к морю
человек в тоске,
и море — его душу забирает,
стирая след и имя на песке.
Тот, кто умрёт —
навек простится с болью,
став навсегда
водою, йодом, солью…
…………………………
Но тем, кто жив,
надежда греет кровь,
что всяк умерший —
возродится вновь.

4. Одиночество

Я был один, забыт тобой,
я распростился уж с судьбой,
и в этот миг я обнаружил,
что я живу в системе той,
где сотни солнц по небу кружат,
чтоб каждый день был светел твой.
………………………….
Куда ты от меня уйдёшь?
Ведь ты — в крови моей живёшь.

5. Акт творения

О, девочка моя! Ты — мой творец!
Из моего ребра ты в мир явилась,
где расцвела, как роза, сделав милость —
создав меня тем самым, наконец!..

Наиф аль-Джухани

ЯНТАРЬ И ТРАВА

1.
Дождь мир окрасил серым цветом пепла.
Дубравы, рощи, песни и поля —
всё стало серым, как сама земля,
словно природа
на цвета ослепла!

Дождь, как огромный серый пеликан,
нисходит наземь из вселенских высей.
И рядом с ним
я забываю мысли
и — уменьшаюсь
(хоть сажай в карман).

А он растёт,
растёт над ширью стран,
как серый шар — размером в бесконечность!
Словно веков минувших караван,
груз миражей везущий
через Вечность.

2.
Он был один.
Он был совсем один,
когда, как птица,
из души глубин —
вдруг взмыла песня
средь рассветной рани.
Он был один.
Он был совсем один,
когда пропал,
как лодка среди льдин,
стремясь к стене,
белеющей в тумане…

3.
И ветер, как конь, вдруг застыл у крыльца,
когда твоего я коснулся лица.

Всё то, что вобрали в себя миражи,
я смерти своей посвящаю
без лжи.

Бреду, натыкаясь на боль каждый миг,
в тумане
любовных посланий твоих.

4.
Когда колышет ветер тени,
колебля блики на стене,
я волен падать на колени
и молча плакать в тишине.
Я волен выбрать сушь иль воду,
из слов устраивать парад
иль дать им полную свободу
свергаться с огненных эстрад.

5.
Ты здесь, ты со мной, твои волосы —
густейшего цвета огня —
дают мне команду без голоса,
в осенние страсти маня.
Всё в мире — на месте,
ты — рядом,
как дар за мечты и труды.
И ты
объясняешь мне взглядом
загадку земли
и воды.

Гассан аль-Кунаизи

ЛЬНЯНАЯ ЖЕНЩИНА

То ль это явь,
то ль это сон,
то ль воплощение надежды? —
Ты нарядила мой балкон
в льняные, влажные одежды.
Тогда был час дневной жары,
когда все прячутся в покои,
и только лёгкие ковры
дорогу преграждают зною.

Потом упал закат, и ты
пришла раздвинуть ткань прилежно,
на фоне близкой темноты
порхая бабочкою нежной.

И вот опять — во мраке таешь,
как будто вправду — улетаешь…

ШАДИЯ

Ты спала, а я подумал,
что, наверно, не случайно
твой отец с твоею мамой —
так же, как и мой с моей! —
познакомились в Ливане.
В этом некая есть тайна,
только логикою вряд ли
суждено добраться к ней.

Я не знаю, как на свадьбе
у родителей всё было,
я не слушал звуков песни,
что им пел слепой певец.
В сердце мамином — загадка,
но её надёжно скрыла
жизнь, которую распутать
не возьмётся и мудрец.

Ты спала. Из-за балкона
в дом влетали птичьи песни,
солнца лучик белой точкой
на щеке твоей горел.
Я смотрел, припоминая
нежность лет, прошедших вместе,
как сынок из колыбели
в первый раз на нас смотрел.

Ты спала. Я поцелуем
губ твоих легко коснулся.
Как в тот миг тебя любил я!
Как болел я за тебя!..
Но, чтоб в сердце страх потери
наяву вдруг не проснулся —
я решил тебя покинуть,
больше всех тебя любя.

И я тихо удалился,
изучая свои чувства,
наложив запрет строжайший
боль-страданья ворошить.
И ушёл я, свою душу
целиком отдав искусству,
чтоб над белою бумагой
о грядущем ворожить.

Ты спала. И я растаял,
словно призрак бестелесный,
растворив себя в поэмах,
будто в сини
поднебесной…

СИЛА СТРАСТИ

Красота — это гостья
из тех лучезарных высот,
что доступны не всяким,
но, если кому повезёт —
надо быть начеку,
чтоб с катушек башка не слетела
от восторга, в каком
и душа цепенеет, и тело.

Вот рука, что я знаю
не хуже, чем знаю свою —
ту, что ныне скользит
по ногам твоим, бёдрам и дальше…
Вот душа — вся, как плач, —
что противится сна забытью
и вхожденью в безумную явь,
что наполнена фальшью.

Что за странная близость!
Мы будто утратили вес,
ничего не осталось —
лишь наших объятий беспечность.
Слишком много дано нам сегодня
по воле небес,
этот день превращая
в сладчайшую жаркую Вечность.

Никакими словами
не выписать этот экстаз!
Никакими стихами
не спеть песню праздника тела,
когда влага любви
орошала, как дождиком, нас
и, все боли гася, как бальзам,
страсть струной в нас звенела!..

……………………………..

…Когда тело — ветшает,
наполнившись старческих мук,
нужно вновь возжелать
тех ночей, что дарили нам счастье.
Смерть — как раз и крадётся
по пальцам дряхлеющих рук,
когда те забывают
объятья сжигающей страсти.

Мухаммад Саад аль-Мишан

ЛЕЙЛА

Не расскажешь о любви — тут не хватит слов.
Она соткана из ветра, музыки и снов.
Я сравнил бы её с солнцем,
Но у солнца нет
Этой нежности, с какой я
Шлю тебе привет.
Я б сравнил любовь с водою,
Что в ключе бурлит —
Но кого она собою в жизни утолит?
Я б с огнём её сравнил бы,
Потому что в ней —
Моё сердце полыхает уже много дней.
Я твержу, что не хватает
Мне любви твоей,
Ты — меня винишь в подобном уже много дней.
В этом мы с тобой похожи, словно две руки,
Как два берега широкой медленной реки.
Я — к тебе стремлюсь на берег,
Ты — спешишь сюда.
Боже мой, соедини нас раз и навсегда!

…………………………….

Слышишь, Лейла, без тебя я — как в печи, горю.
Подари мне ночь, я Бога — возблагодарю!
А пока — живи без грусти, с верою в крови.
Век нам сам назначит место
Встречи для любви…

Ахмад аль-Мулла

СМЫСЛ ДВИЖЕНИЯ

Мне Дух Пути сказал:
— Постой, мой друг,
коль ты не видишь ничего вокруг —
то для чего тебе вперёд стремиться?
Ходьбой вслепую — стоит ли гордиться?..

ДЕРЕВО

Дерево, что в сумраке кричит —
ранено смертельно одиночеством.
Бедное, ему давно не хочется
жить в своей тени, словно в ночи.

Кто прервёт хоть на мгновенье путь
и под ним присядет отдохнуть?
Кто его своим теплом согреет?

Горько в одиночестве стареет
дерево, кричащее в ночи…

Калид Мустафа

РИФМОВАННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ № 1

Как хочется нам воздуха глоток,
чистейшего, как ключевой поток!
Ну, а вдохнём — и весь восторг погас,
поскольку дышим — тем, что входит в нас…

РИФМОВАННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ № 2

Что талдычить про ложность идеи,
доверяясь гудящей молве?
Если где-то и есть поврежденье,
то оно —
лишь у нас в голове!

СОСТОЯНИЕ МОЛИТВЫ

В преддверии молитвы — дух
возносится к небесным высям,
и отлетают, точно пух,
все малозначащие
мысли.

Я опускаю на окне
мир заслоняющие шторы,
а взгляд — уж ищет на стене
молитв словесные узоры.

Чтоб милость Бога заслужить,
склоню главу — авось, услышит?
Нам ещё рано в мире жить,
чтоб не просить
подмоги свыше.

Земля плывёт из века в век
и нам кричит сквозь кипень быта:
— Ты хочешь знаний, человек?
Без веры —
в них погибель cкрыта!..

Абд аль-Рахман аль-Кауд

ЛЕГЕНДА НОЧИ

В детстве,
когда я ещё не научился искусству самовыражения
и не познал таинственную силу слова,
когда я ещё не поймался в капкан Поэзии
и не влип в политический кавардак XX века,
когда диалоги Гегеля ещё не разбудили аппетит моего ума
и я — был ещё просто ребёнком;
когда мои губы и зубы были ещё слишком слабы,
чтобы сталкиваться в поцелуе
и я даже не понимал ещё разницу между числами —
моя мама,
помогая мне поскорее уснуть,
склонялась к моему изголовью
и неспешно нанизывала на ниточку своего повествования
сказку за сказкой.

Надеясь, что мои веки вот-вот закроются,
она бережно стирала с моего лица остатки исчезавшего дня
и приоткрывала перед моим воображением
фрагмент за фрагментом истории:

«Было время когда-то, мой мальчик,
был полдень сплошной,
когда огненный шар приводил всех людей в исступленье,
и горячий песок
прикипал прямо к коже ножной,
и иссохли колодцы практически в каждом селенье,
так что пот — был единственной влагой,
но мог ли помочь
он от жажды кого-то спасти в час палящего света?
И работник, в пустыне трудившийся целое лето,
вспомнил время, когда
над землёй была вечная ночь…
Только, сын, я не знаю — действительно было ли это?..»

Заинтригованный услышанным,
я истово упрашивал маму
досказать мне начатый рассказ,
умоляя её не прерывать недослушанную мною историю
и не отнимать у меня тем самым
как бы уже показанный мне подарок.

«Хорошо, я продолжу, — вернулась к рассказу она, —
было время, когда
ночь была холодна и длинна,
остужала песок, пополняла росой родники,
придавала здоровую свежесть дыханью реки,
разгоняла ветрами жару, звёзд включала свеченье…
Ну, а после — забыла она
о своём назначенье.
Свет её победил!
Он был раньше — супругом,
а теперь они стали — враги, и воюют друг с другом.

Ночь, как злая волчица,
на невинных людей нынче злится,
угрожая влюблённым,
долгой лаской во тьме утомлённым…»

…При последних словах
мои веки закрылись и слиплись,
всё в сознанье смешалось,
и в душу вошёл мою сон.
Но фрагмент про пропавшую ночь — я запомнил надолго…

Мчались годы, гонясь друг за другом,
а легенда про ночь всё жила
в моём сердце, очерчена кругом,
и сквозь дни продолженья ждала.

И однажды зимой, когда ночь, как цветок, увядала,
глубоко-глубоко в сердце тишины
прозвучал для меня вещий зов.
Мои вёсла, гребущие в неподвижности времени,
мои дремлющие мечты —
рванулись из своего укрытия
и указали мне путь,
который мой отец похоронил в бесконечных молитвах.
Туда! Туда!..
Там свет возник, и златоглавый шар
вдруг покатился, набирая скорость,
туда, куда ушёл отец без сборов,
и там — разлился золотой пожар.

И я проснулся в тишине дневной
и, свет увидев, вспомнил всё и понял,
что если ночь
забыта будет мной,
то свет придёт —
и мне о ней напомнит…

Латифа Кари

РАССЛОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ

Разве тебя — печаль моя тревожит?
Тогда скажи скорее мне слова,
что силу духа мне стократ умножат,
чтоб не плыла в сомненьях голова.

Мои грехи горят на мне, как язвы,
мне зудом нервы страшно теребя.
Мои грехи томят меня, но разве
мои печали — трогают тебя?..

Скажи — хоть смерть моя тебя встревожит?
Тогда возьми отцовский звёздный плащ,
и — я надеюсь — он тебе поможет
прогнать прилипший к твоим окнам плач.

Ты приготовь для сердца мне Плеяды —
пускай глядят в окно моё в ночи.
Я никогда не плавился от взглядов,
как жидкий воск, стекая со свечи.

Мои слова — не грубые оковы,
а украшенья для прекрасных рук.
Я красоту любви не прячу в слово,
а открываю всем, кто есть вокруг.

Мой мир — не сны и не пустые грёзы,
я потакать соблазнам не привык.
Моя стихия — не стихи, а проза,
и это — мой
не вымышленный лик.

Да, я прожжён смертельными грехами,
но всё во мне идёт наоборот,
едва душа вдруг запоёт стихами,
и я внезапно становлюсь — не тот.

Я обнимаю тень кустов дрожащих,
что, как в стекле, во мне отражены.
И в этом тоже — весь я настоящий,
и оба лика очень мне нужны.

Как море, Вечность ластится к порогу,
крутя веков исчезнувших кино
и предлагая выбрать мне эпоху,
в которой мне родиться не дано.

Пусть в этом мире я всего лишь странник,
но как его я брошу хоть на миг?
Мне и представить на мгновенье страшно,
что с ним случится без молитв моих!

Здесь странный климат, странные печали.
Плывут века, как в небе — облака.
Здесь боль моя томит меня ночами
и заполняет душу мне тоска.

Устал я жить, в соблазнах погибая,
и говорю, поймав любимой взгляд:
— Дай мне сойти с ума с тобой, родная,
и не вернуться
никогда назад…

Фатима Аль-Карни

ПРОТЕСТ

Ночь начинает себя с ежедневного ритуала —
хочет, чтоб я перед сном, как всегда, размышляла
то о луне,
то о тонкостях стихосложения,
то о молитвах
и таинствах богослужения.

Но, лишь Вселенная тьмою свой облик сокроет,
но, лишь бездействие землю наполнит покоем,
но, лишь мечты мою душу томить перестанут —
я ни во что до утра больше верить не стану.

Нету проблемы важней для меня в этой полночи душной,
кроме одной: как вместить мои слёзы в подушку…

МОЯ МЕЧТА

Моя девчоночья мечта ещё довлеет надо мной,
она — как голос молодой и не уставший.
Я славлю песню, славлю жизнь
и упоение весной,
и всё, что делает меня мудрей и старше.

Ну, кто сказал, что не должна
я жить мечтой, что мне нужна,
когда я помню и сквозь лет мерцанье,
что я — не просто человек,
стихи слагающий весь век,
а — женщина,
и в том — моё призванье?..

ГОРОД

В этом городе — тысячи улиц,
я бродила по ним день и ночь.
Как случилось, что мы — разминулись,
и никто не сумел нам помочь?

Видно, жизнь сторожит нас незримо,
чтоб ходили мы рядом, но — мимо…

Джази аль-Кусайби

ЛУНА И ЦЫГАНСКАЯ КОРОЛЕВА

Я победил. И надо б славу спеть
моим богам, но с грустью беспричинной
смотрю на мир враждебно-паучиный,
вокруг меня плетущий свою сеть.

За утром — вечер тянет будней нить,
и солнце — друг, с каким мы пировали, —
сегодня не желает засветить
хотя б свечу в моей души подвале!

И ночь забыла прежний наш интим,
как будто я — из тех, кто милость просит!
И даже друг давнишний — тот, что с ним
мы всё делили, — нынче меня бросил.

***

Всё потеряв, лежу я на земле,
вокруг — цыгане шумные мелькают.
А я лежу и, не спеша, во мгле
своей душой к их миру приникаю.

В кровавом платье, с шалью на плечах,
со мною Салма — табора царица.
Она летает, как большая птица,
мой возмужанья приближая час.

Цыгане тычут пики в вышину,
склоняя их то вправо, а то влево —
они хотят сорвать с небес Луну,
чтобы украсить ею королеву.

О вы, кто любит злаки и цветы!
Где были вы, когда, всем угрожая,
вдруг саранча упала с высоты?
Что вы пожнёте в месяц урожая?

А вы, поэты? Как вам дальше жить,
похоронив Луну под тёмной влагой?
Как без неё вам с рифмами дружить
и ворожить ночами над бумагой?

Я не был трусом. Я воспел Луну
как мученицу в каменной темнице.
А завтра вам в поэме я верну
рассвет, в котором есть цветы и птицы.

***

Я возмужаю. Даже если мне
цыгане сбреют бороду с усами.
Я возмужаю. Не в угоду Салме,
а чтоб помочь похищенной Луне.

***

«Жизнь победит!» — поэты всех веков
о том твердили в песнях и балладах.
«Кто ждёт весны, тот ледяных оков —
не убоится!» — ну, а, значит, надо
писать стихи о счастье и борьбе.
Есть ещё место чудесам на свете!..

…Все вещи в мире следуют судьбе.
Все вещи в мире — тянутся к свободе.

***

Я вижу Салму… Как она страшна! —
Косматый бес седой, а не старуха.
Словно серьга тяжёлая, Луна —
моя Луна! — ей озаряет ухо.

Пока поэты славят жизнь и розы,
у них — Луну украли из-под носа!..

***

Я вновь смотрю в безлунный окоём.
Вернись, Луна! Спаси нас от безлунья!
Мы свои души в цепи закуём,
в воспоминанья впав, словно в безумье.

Мир без тебя ослеп и изнемог,
а нам бы жить в согласии с судьбою.
Мы, как в ломбард, сдаём себя в залог
тебе — за право быть всегда собою.

***

В безлунной тьме — все краски стали серы.
Но как вернуть Луну, живя без веры?..

Хасан аль-Саб

ТОСКА

Во мне давно живёт тоска,
я, к счастью, помню, по чему.
Моя тоска мне так близка!
И сердце знает, почему.

Мне пальма видится одна,
что жизнь берёт не от дождей.
Ей зеленеть судьба дана —
от чувств, желаний и идей.

Под ней источник не течёт.
Лишь зной лучей её печёт.
Стоит, листвой у туч шурша.
Во тьме песков — её душа.

Судьбу, как яблоко, жуя,
в ней образ силы вижу я,
вот и тоскует потому
душа
по образу тому…

ЛУНА СЕВИЛЬИ

Внемля Луне, к чьим ногам я сложил свой талант,
я потерял своё сердце на пыльной дороге,
что прошагал я, мечтая — на каждом пороге —
лик Дульсинеи узреть (как любой дилетант).

В поисках той, что прочтёт моё сердце, как лист,
в поисках той, чьи глаза, как Луна, полыхают,
я и стремился в места (хоть душой — не турист)
те, что поэзией рыцарей бедных пленяют.

Я — ищу женщину с взором испанской Луны!
(Американец — зевает, тоски не скрывая…)
А моё сердце — ликует, узрев валуны
древнего замка, поэзию в них открывая!

***

О, если б был я, как Шехерезада, речист,
чтоб избежать западни мог в словесной дуэли,
как Дон-Кихот — был наивен и в помыслах чист,
чтобы с копьём мчаться к машущей крыльями цели!

Был бы троянским конём — я б проник в тайну тайн,
был бы губами Бодлера — шептал, словно ветер.
Если бы стал я навеки свободою пьян —
я бы воспел ту любовь, что при жизни не встретил!..

Абдалла Аль-Сафар

ГОРЬКИЙ ХЛЕБ CКИТАНИЙ

1. Мы и не знали…
Мы и не знали,
Какие тяжёлые ночи нас ждали,
Мы и не знали,
Как долго идти нам сквозь дни.
Мы и не знали,
Что кости, устав от тоски и печали,
Ломаются с треском — и эхом, как криком,
Пугают пустыню они.

2. Дробящееся изображение
Однажды ты отправишься в путь — и дорога
Будет заполнена толпой.
Она будет переполнена людьми,
И ты будешь идти по дороге,
Где будет тесно от идущих.

И это шествие
Будет похоже на дробящуюся мозаику,
Составленную из осколков наших костей.

3. Метни вперёд свой нож
Ты не пробуешь даже завыть
Иль вскочить на коня искушения бунтом.
Почему ты лишь молча горюешь?
Ты ведь можешь метнуть вперёд нож.
Вот и шея,
Которая его ожидает.
И давно приготовлено кем-то
Погребальное покрывало…

4. Пища скитальцев
Где та дорога, что для нас открыта?
Где та обочина, чтоб нам присесть, горюя?
Недели странствий разделили нас,
В лёд превращая горький хлеб скитаний…

5. Жестокость пустыни
Жалел ли он своё сердце,
Когда ронял из него кровь
На дорогу?
Те, кто хватали потом лампы
В тёмной пустыне,
Не задавали вопросов о том,
Каким они заправлены маслом…

6. Песня
Песня раскачивает окна,
Будит собой дорогу.
Но чем мы ответим на это,
Когда в нас отравлена кровь?

Не надо, никого не зовите…
Да там — никого уж и нет…

Абдалла Аль-Сайхан

ЛЕГЕНДА О ЛЮБВИ

ВРЕМЯ: То ли далёкое, то ли не очень — прошлое.
МЕСТО: Деревня на круглом холме, будто принцесса на горошине.
ФАБУЛА: История про красавицу Лейлу и её любовь. (Ах, ну какая женщина!)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Жители деревни и их старейшина.

РАЗГОВОРЫ:

«Скажите, откуда у Лейлы в очах
возник этот блеск, как лучи в облаках?
И что за соблазн в её смуглых руках,
летящей походке и голых плечах?..»

Мужчины и парни отводят глаза,
в глазах их — бушует слепая гроза…

«Скажите, ну кто же её научил,
как в гнёздах, селиться в сердцах у мужчин?..»

«Ах, Лейла!..» О скромности женской забыв…
«Ах, Лейла!..» Колечки кудряшек завив,
несёт она гордо кипящую страсть —
и как в этой страсти глупцам не пропасть?

(Когда от любви мы теряем покой,
мы лица свои прикрываем рукой.)
«Какой у любви, — спросит юноша, — цвет?..»
Ну, что ты, старейшина, скажешь в ответ?

РЕЧЬ СТАРЕЙШИНЫ:

«Чтобы мир не утонул в крови,
мы — искореним ростки любви.
У дороги — дерево стоит,
пусть любой, в чьём сердце боль сидит,
его срубит и сожжёт дотла,
чтоб любовь гнездо там не свила.
Ведь любовь — опасна, как чума,
может всех свести она с ума!..»

ОТ АВТОРА:

«…И дерево любви — тотчас гурьбой срубили.
Но всё ж, как ни старались — не сгубили.
Взошёл на месте пня один росток всего,
и стали по ночам все поливать его.
Он рос до самых туч. И вот уж через время
стал крепок и могуч, покрыв собой деревню,
и ветви протянул до всех концов земли,
чтоб от любви — нигде укрыться не смогли.
И кто его плодом случайно угощался —
с покоем навсегда в душе своей прощался;
а кто в его тени спасался от жары —
тот без любви ни дня не мог жить с той поры,
и лишь встречал потом девицу на пути,
и всё — влюблялся так, что с места не сойти!..»

Ахмед Аль-Салиб

КОШМАРНЫЙ СОН

Мне сон закрыл глаза. И в этом сне пророс
невиданный сюжет (ну как в него поверить?),
как будто вкруг меня — всё двери, двери, двери —
и все спешат за них, чтоб свой задать вопрос
и получить ответ…
От страха холодея,
я тоже выбрал дверь, чтобы её открыть.
Но та — не поддалась, мою умерив прыть,
и я шагнул к другой, себя пытая: «Где я?»
Зачем я здесь кружу меж запертых дверей,
не находя средь них ни выхода, ни входа?
Я позабыл свой дом. Утратил имя рода.
И не припомню вид
родимых алтарей.
Я написал стихи, чтоб воскресить любовь,
я написал стихи о мудрости отцовской,
о воинском мече, где не засохла кровь…
День двигался в закат.
И, следуя за солнцем,
я сделал поворот вокруг своей оси,
чтоб посмотреть на всех, бредущих по дорогам.
— Куда идёте вы? — я громко их спросил.
И услыхал в ответ:
— Идём на встречу с Богом….
С тревогой я тот сон стряхнул с усталых глаз,
направо посмотрел… налево повернулся…
Не вижу — никого! Как будто свет погас.
Со страхом тру глаза…
Да вправду ль я проснулся?
Я двинулся вперёд. Я шёл и шёл, и шёл.
Верблюд мой приотстал или свернул с дороги,
а я всё шёл вперёд, влекомый миражом,
на вату облаков швырнув свои тревоги.
О, друг мой и мудрец!
Когда же на земле
наступят времена отрады и покоя?
Мир тонет в чёрном зле,
как в стынущей золе.
Как сердцу не болеть, когда вокруг — такое?!
И потому я вновь
зову свою любовь,
поскольку лишь она несёт мне радость в душу.
Её слова текут, мне оживляя кровь,
как мягкий щедрый дождь, что увлажняет сушу.

(Моя б душа — и ныне спать могла,
когда б любовь
мой сон не прогнала…)

Я взглядом, как лучом, буравил облака.
(Так свет прожекторов — пронзает небо снизу.)
Я сердцем ощущал, как Кто-то, в белых ризах,
Собою смерть поправ,
идёт из далека.
О, друг мой и мудрец!
Я жду и жду, и жду.
Так ждут среди руин, когда придёт спасенье.
Подай мне твой совет —
тебе дано прозренье —
как разогнать мне сна гнетущую беду?..

Я протянул ладонь, прося мне дать совет,
и раз прося, и два… Но нет конца кошмару!
И не несёт ответ
ни вечер, ни рассвет,
лишь в голове огонь горит под стать пожару.
Ответа не найти.
Обман, словно туман
закрыл к ним все пути,
дразня меня кошмаром.
Я продавцу вина
налил вина стакан,
чтобы потешил он себя своим товаром.
Я оплатил кувшин и вылил на себя,
потом пришёл к тебе, как ливнем орошённый.
Соблазны истребя.
Одну тебя любя.
Слова, как бахрому, в волненье теребя.
Свой страх в душе губя,
вошёл, как входят к жёнам…

И сон — упал сражённым.

ПОПЫТКА ИСПОВЕДИ

Теперь я знаю: горькие печали
идут за нами с самых ранних лет.
Мы их, как с яблок кожицу, счищали,
бросали вон, как вянущий букет.
Мы ждали счастья. И — не получали!
И вот теперь — в душе и страсти нет.

Я сыпал в мир стихи свои, как росы,
я рифмой двери в душах отпирал.
Но не за каждой ждали меня розы
и соловьёв ликующий хорал —
порой за дверью громыхали грозы,
и я лишь слёзы в сердце собирал…

Теперь я знаю: то звалось — любовью,
тот снежный холод высоко в горах,
тот блеск в кострах, отсвечивающий кровью,
те смешанные вместе смех и страх.
Тот ужас, что подходит к изголовью,
как будто ты уже истлевший прах.

Ну кто мне может объяснить причину,
из-за которой, беса веселя,
дождь, разорвав небесную овчину,
вбивает в грязь созревшие поля?..
Зачем улыбку убивать кручиной?
Зачем невесту разлучать с мужчиной?
Жизнь без любви — бесплодная земля.

Теперь я знаю: в этой жизни вечной,
едва шагну на свет из темноты —
тебя увижу в каждой первой встречной:
всё ты, всё ты…

***

Теперь я знаю: в буйном мире этом —
я был лишь буквой на чужих губах.
Лишь повстречав тебя, я стал поэтом,
что создал песню вопреки запретам
о людях тех, что и зимой, и летом
в песках пустых, а не в густых хлебах
кочуют у верблюдов на горбах…

***

Теперь я знаю: этот мир радушный —
бывает злобный, как татарский хан,
что целый город может вмиг разрушить
из-за того, что гневен или пьян.
Теперь я знаю, что своей любовью
я поквитался с ним за рану ту,
что до сих пор сочится в сердце кровью,
солёным вкусом щекоча во рту.
Так возвратил я, вопреки злословью,
украденную миром красоту.

О, тайна страсти! О, любовь поэта!
Ты для меня — запретнее стихов.
И я несу традицию запрета,
как бедуин
и жнец своих грехов.

Ну кто сумеет объяснить причину
и скажет мне, кто дал тебе закон,
чтоб по нему порабощать мужчину,
внушив ему,
что этим счастлив он?

Ну кто откроет, в чём она — причина,
что порождает в сердце моём песнь,
что на себе, как жаркая лучина,
мои грехи сжигает все как есть.

И я сияю. О, как я сияю,
слагая песнь, где радость и беда
переплелись навек!.. Теперь я знаю:
мне быть с бедою этой — навсегда.
Куда б ни шёл я — молнии трезубцы
пронзят мне душу, словно утлый чёлн.
Я потеряю разум. И безумцем
уйду во мрак, словно в пучину волн.
Судьба темна, будто ночное поле.
Кругом — ворьё! За всем не уследить.
Теперь я знаю: я взорвал код боли.
Так дай же губы — вечность усладить!

Хусейн Сухейль

СЛОВО О СТРАНСТВИЯХ

Вспомни несколько историй,
собери девиц в кружок —
и поведай ту, в которой
в дальний путь ушёл дружок.

Не пугайся слова правды,
расскажи, как он любил
ветер странствий,
как преграды
он любые обходил.

Расскажи, как в зной и в холод
средь барханов и болот,
презирая жажду, голод,
вновь и вновь он
шёл вперёд…

***

Призови любовь на помощь,
как маяк гори во мгле,
расскажи, как в шторм и полночь
плыл он в утлом корабле.

Как с такими же парнями
посреди лихой судьбы
встал он в ряд, врастя корнями
в камни скал, — точь-в-точь дубы!..

Джасим Аль-Сухейих

ТАЙНА ТВОИХ ВОЛОС

Моя судьба течёт в твоих руках,
как шёлк волос, струящихся под гребнем,
что бесконечны, точно путь в песках,
идя которым, мы растём и крепнем.

Я б их поштучно сосчитать был рад
и их длину измерить точной мерой,
я к ним привязан, как привязан раб
к своей судьбе, зовущейся галерой…

Ты головой качнёшь — и от спины
они взлетают, словно тень бушприта,
и я взмываю на валу волны,
стремясь к легенде, что под ними скрыта!

Сквозь стылый холод монотонных дней
спешу туда, где, мне суля экстазы,
из-под ресниц колеблемых теней
скользят на щёки крупных слёз алмазы.

Ты только пряди в узел не сплетай!
Зачем ты их к затылку поднимаешь?
Твоих волос теченье — тайна тайн,
которой ты пока не понимаешь.

Весь мир открыт мне, словно сто дорог,
когда ты вольно пряди распустила!
А стянешь в узел — и грозит мне рок…
Ты их не тронь… В них — моей жизни сила.

Ахмед Саад Аль-Тайяр

ЯЗЫК

Какая колдунья, меня занавесив шатром
из дивных волос, на руках чуть воздетых распятым,
меня опоила волшебным своим ароматом,
смертельную эту забаву считая добром?

Какая луна, разливая отраву в крови
и юный мой разум смущая собою безбожно,
светила над садом ночным так зовуще-тревожно,
что ноги мои заплелись в паутине любви?

Какою мечтою меня подсознанье влекло
на белые яхты и рыцарских замков ступени,
чтоб утро, настав, разогнало обманные тени
и солнечным светом мне душу едва не сожгло?

Какие сигналы мне дали понять, что могу
я выйти из дома и, взяв в свои руки лопату,
забыть обо всём и пойти, не спеша, с ней куда-то,
чтоб розовый куст посадить на крутом берегу?

Какое томленье берёт по ночам меня в плен,
лишая покоя своей нестерпимой тоскою,
которая дальнею песней звучит за рекою
и душу уводит с собой из привычных мне стен?

В какие просторы поэзии вторгся мой слог,
чтоб самые сочные фрукты, растущие летом,
что нас соблазняют и вкусом, и огненным цветом,
на голых ветвях средь зимы я собрать себе смог?

Какое же солнце потоком горячих лучей
меня обливало, резвясь, как водой из фонтана,
что я не заметил, как будто среди океана
остался один вдруг среди непроглядных ночей?

Какая же гавань так страстно звала к себе тех,
кто с нею прощался, её покидая надолго,
влекомый стремлением к славе ли, чувством ли долга:
«Я буду вас ждать! Возвращайтесь ко мне для утех!»

Какой там корабль посылал урагану привет
тогда, как ему призывать целый мир бы на помощь,
и чья там слеза на подушку упала вдруг в полночь,
чтоб в громе рыданий людских содрогнулся весь свет?..

Мухаммед Аль-Субайти

СРЕДИ ПЕСКОВ

Пустыня пустынна, как после напалма,
но с неба, как гром, вдруг упали слова:
— Запомни, Мухаммед, ты людям — как пальма
средь мира, где выжжена веры трава.

И образ кокоса вкатился мне в память,
и голос с небес повторил мне в тот день:
— Для всех, кто иссох от безлюбья, ты — пальма,
что путнику в зной отдаёт свою тень.
Весенние ветры, осеннее пламя —
вот каждого дерева жизненный ход!
Лелей же и ты, как осенняя пальма,
свет слова в себе, как спасительный плод.
Как после зимы холодящей воскреснет
прекрасная пальма в согретых песках,
так жизнь воскресает в пленительной песне,
что снова и снова поётся в веках:

Я дружу с пустынями,
я дружу с садами,
с небесами синими,
с морем, с городами.
С рощами ветвистыми,
горных рек кипеньем.
С кораблями быстрыми,
с соловьиным пеньем.

Можно ль пальмы не любить?
Белый дом с балконом?
Иль тропы тугую нить
по зелёным склонам?

Как же можно
в мире жить,
если с миром —
не дружить?..

Ты с пальмой — как два близнеца разнополых,
один — наблюдает истории ход,
другая — причёской из прядей весёлых —
народам забыть красоту не даёт.
Ты — пальмам близнец. Ты их любишь так нежно!
Ты ими шагнул по просторам другим.
Ты стал для них — голосом в мире безбрежном,
а пальмы — давно стали небом твоим.
Им видно, как всходят над миром Плеяды,
тебе — виден месяца серп золотой.
Их кровь, словно сок по кистям винограда,
струится по венам к листве молодой.
Смотри, как язык светотени сплетает
ажурные строфы на окон листках.
Поведай, каких же чернил не хватает
тебе для поэмы о вечных песках?

— Мне больно, — сказал я, — но петь на потребу
меня не заставит ликующий зал.
— Ты нынче далёк, словно море от неба,
от званья поэта, — мне голос сказал.

— Неправда! Я близок, как росы и слёзы,
как жажда — и фруктов сочащихся сад,
как космос — и город, как песни — и проза,
как кактус — и розы за сеткой оград.

И голос небесный сказал мне:
— Ты — пальма,
а, значит, готов будь встречать клевету,
которой ветра ли, деревьев толпа ли
тебя обольют за твою красоту.
За то, что стоишь, как торшер в белой спальне,
в прихожей у Господа, в сонмище звёзд.
За то, что, как солнцем, светящим сквозь пальму,
поэзией путь твой пронизан насквозь.
Не вены в тебе — а бурлящие реки,
в которых, бунтуя, ревёт твоя кровь.
Ты помнишь, как, страстью охваченный, в Мекке
ты в песне воспел неземную любовь?
Слова, как слетевший с небес полумесяц,
светясь, над твоим трепетали лицом,
и ночь окружала, как стайка прелестниц,
и день был, как гимн, сочинённый Творцом.
Иди же! Доверь себя промыслу Бога,
пусть в спину летит тебе мат-перемат,
смотри: пред тобой — никого… лишь дорога…
да ночь… да незримых садов аромат…

Post skriptum:

…И вот я иду прямо к спрятанным смыслам,
цежу, как нектар, из явлений их суть,
пью воду упрёков, следя, как повисла
солёная радуга, метя мой путь.
Повсюду — народ, что охоч до расправы,
готовый в застолье и в распре убить.
Ни моря вблизи — чтобы парус расправить,
ни неба — чтоб крылья скорей распрямить.
Струятся меж пальцев слова и значенья,
как струйки песка на дневные следы.
Века и дороги уходят в кочевья,
влекомые светом далёкой звезды.
Я в сердце своём собираю тревоги,
я страхами кровь свою в венах стужу.
Сквозь ужас и ночь пролегают дороги,
которыми я второпях прохожу.

— Вы видели, видели? Это не сказка?..
— Не знаю. Не видел. Я сном был объят…

Упала звезда. И луна из Дамаска
затмила собою сиянье Плеяд.

О, эта луна! Я твердить не устану,
что свет её — душу доводит до слёз.
Но как разгадать её вечную тайну,
что скрыта в слепящем потоке волос?.

………………………………………..

…Я шёл. Вдоль дороги кипели сраженья
мешалось предательство и героизм.
Трудней и трудней становилось движенье,
и в сердце врывались тоска и трагизм.
Я шёл и любимой придумывал имя,
но имя — стирала окрестная мгла,
шепча, что нельзя именами другими
назвать ту страну, что Отчизной была.
Душа трепетала, ловя её голос,
пьянея от ветра, студившего грудь.
Я в небо с пустыни смотрел её голой,
свершая судьбой предназначенный путь.
Мои облака распахнулись, и ливень
пролился на тех, кто голодными спал,
на тех, кто мечтал хоть на миг стать счастливым,
на тех, кто безмерно от жизни устал.
На пальмы под звёздным скопленьем несметным,
на ветер, что бродит меж дюн, словно страж,
на горы, залитые солнцем рассветным
и море, синеющее, как мираж…

Али Аль-Умари

О ЗЕРКАЛАХ

Ты каждой ночью, прежде, чем в кровать
улечься спать, свернувшись, как котёнок,
глядишь, глядишь до самых до потёмок
в больших зеркал мерцающую гладь.

Красавиц тоже не щадят года!
Ты с грустью видишь — очи отсверкали.
И в сон уходишь, точно в зазеркалье —
туда, где ты стройна и молода.

Лишь тень обид, что в твоих мыслях тают —
как мотыльки, возле зеркал летают…

ПЕТУХ

Что поднимает тебя среди ночи,
чтобы исторгнуть во мрак этот крик?
Мир ещё спит, и проснуться не хочет
до той поры, пока в дом не проник
солнечный луч сквозь оконные шторы…
А до того — только ругань в ответ
на залихватские переборы,
что из души изливаешь ты в свет…

Сурейя Аль-Урайид

ВОПРОСЫ

«Всякая тайна томит и рождает вопросы:
ты — это всё ещё ты? В твоём сердце — живёт
жажда Отчизны? Зовут тебя в даль её росы
так, что пчелой, что несёт к своей пасеке мёд,
ты и на миг не сумеешь прервать свой полёт?
Так и умрёшь ты у вечного гнева в тисках
в поисках родины, что затерялась в песках…»

Вновь ты вершишь этот путь, будто сонмами духов,
тучей вопросов себя осыпая до пят:
как может женщина, еле воспрянув от слухов,
сметь независимой быть и не прятать свой взгляд?
Нет твоих сил, чтоб смотреть на неё без тоски.
Песня её — как текущие в вечность пески.

Ты — это вечная родина. В текстах былинных
тонут, как в мраке ночном, очертанья твои:
губы любимых, в кочевьях забытые длинных,
беглая страсть лагерей — вместо долгой любви.

Ты не забыл свою Лейлу?.. Ту милую Лейлу…
Лейлу, которая «да» не сказала тебе…
Лейлу, которая линий лица не имела…
Лейлу, которая пахнуть цветком не умела…
Лейлу, что с родинкой чёрной на верхней губе…
Лейлу, которая жить своей жизнью посмела,
собственный путь свой торя по пустыне-судьбе…

Женщины! Сёстры мои! В нашем извечном молчанье
слышен нам гул ураганов, что зреют вдали.
Мы утешаем любимых в ночах от отчаянья,
хоть говорим им, что к ним за защитой пришли.
И все вопросы, что мы в своём сердце храним,
нам разъяснят
те, кто нами безмерно любим.

Разве милы нам глаза, где усталость видна?
Или шатры — сквозь которые светит луна?..

Кто из живых ныне будет судьбою сожжён?
Кто избежать не сумеет губительной встречи?
Я иль она? иль другая? иль третья из жён, —
как угадать, кого выберут смертные смерчи?
Знаем, что будут застигнуты роком они —
там, где дорога их станет не шире ступни…

Мы — не умеем читать горизонта язык,
но всё равно и ему адресуем вопросы,
видя, как в небе вдруг облачный сгусток возник
и в его недрах уже зарождаются грозы.
Как не спросить небеса, что темнеют от хмури:
ласточки жмутся к земле — то к дождю или к буре?
Наши рассказы — способны вместить те тревоги,
что за века на себе накопили дороги?

Надо правдивыми быть. Надо честными быть,
каждый свой миг проживая, как на эшафоте.
В небо взгляни: разве ласточки могут забыть
воздух, кружащий им головы в вольном полёте?..

***

…Вновь тишина среди поля застыла, как куб,
мы же ей рады, как рад подаянью калека.
Время, как будто вода, протекает у губ
и размывает черты наши в зеркале века.

Глухи сомненья к деталям, и глухи — к речам,
лишь говорят нам, когда мы гуляем без солнца:
«Тот из прохожих, кто ходит один по ночам,
не заблудился бы между любви и бессонниц.
Ночь лишь на вид холодна. А шагнёшь за порог —
и перекрестье дорог
опалит, как ожог».

Не потому ль мы заводим с утра эту песню разлуки,
будто прощаясь с осколками личной души?
Даль превращается в вёрсты неслыханной муки,
не оставляя на отдых минутки в тиши.
В вечной дороге мы сами хороним, что было,
ради скитаний покинув покой и уют.
И только женщины, словно рабыни, уныло
песню тоски и печали
поют и поют…

Нет, я не женщину славлю стихом, хоть я в ней и сгораю!
Это сгорание как объяснит всем она —
как приближение к смерти, забвенью и раю
иль — пробужденье от долго томившего сна?
В этом сгорании — родины ритм ощущаю
и её буйный, чарующий душу восторг.
Эхо, входящее в эхо, и смутное счастье,
что, как песок, носит ветер сквозь вечный простор.
Мир так устал за века! На слова нет надежды.
Правда должна быть разящей — точь-в-точь, как любовь.
Я вынимаю кинжал свой и в тело невежды
без сожаленья вонзаю, пустив его кровь.
И лишь один меня мучит на свете вопрос:
что будешь делать, когда ты однажды проснёшься
и, наконец, к пониманью того прикоснёшься,
что ты давно до всех сутей и смыслов дорос?
Нет у ответов ни возраста и ни имён.
Это лишь пункт, где кончается список страданий.
Где будешь снова ты гордым, без слёз и рыданий.
Где будешь снова ты с родиной соединён.

ТО, ЧТО НЕ ИМЕЕТ НАЗВАНИЯ

Это было, было между нами,
я не знаю, как это назвать,
там, вдали, под прошлыми летами —
может, дружбой бабочки с цветами
или детской тягою играть?

Это — то, что через расстоянья
до сих пор влечёт наши мечты,
наполняет наше подсознанье
радостью и чувством красоты.

Что возносит к небу наши души,
когда наши грешные тела
с караваном движутся по суше
не пугаясь мирового зла.

Наши души делаются больше,
чем объёмы необъятной тьмы,
чем пустыни обожжённой площадь
и те маски, что носили мы.

Вдаль зовут нас утренние песни,
а ночные гимны — в глубь времён.
Ничего на свете нет чудесней,
чем страна, в которой ты рождён.

Мы вдохнули в грудь такие чувства,
что весь мир вошёл, как воздух, в нас.
То, что было далеко и чуждо —
стало рядом, стало здесь, сейчас.

И любой, нас повстречавший странник,
будет принят нами, словно друг,
и окутан самой нежной страстью,
словно дождь, заливший всё вокруг.

Но порой я думаю невольно —
как же страшен будет нам тот час,
как же будет нестерпимо больно,
когда чувства
вдруг покинут
нас!..

Абдалла Салих Аль-Усаймин

В МИРЕ ЛЕГЕНД

Когда я был маленьким, я был готов
всю ночь напролёт слушать бабушки сказки
про псов двухголовых, крылатых котов,
про львов и про змей, обожающих пляски.
И все одногодки мои и друзья
внимали легендам таким же, как я,
под сердцем храня леденящую жуть…
Но разве нас кто-то хотел обмануть?..

***

И вот я прошёл через долгую жизнь,
себе говоря то и дело: «Держись!»
Стал волос седым мой, стал старческим вид,
а мир — до сих пор из легенд состоит.
Все стали вокруг — мастера болтовни,
победу — в беду превращают они,
а об интервенции так говорят,
как будто то был лишь военный парад!
Мне раньше твердили: «Израиль — не прав», —
и я восставал ради попранных прав.
Но разве победу в сраженье найдёшь,
когда командир в том сражении — ложь?..

И снова я слушал, как там или тут
лукавые люди легенды плетут,
из хода столетий творя миражи
при помощи горсточек правды — и лжи.
То скажут: «Измена!»
То скажут: «Беда!»
То скажут: «Да нет, всё идёт, как всегда!»
И я уж не чувствую важность борьбы.
И я отхожу от народной судьбы —
пусть те, кто сильнее меня и умней,
родятся в отчизне и властвуют в ней…

Я вдоволь сражался. Я песни слагал
о том, как я в тяготах изнемогал.
Я стойкость, как символ, в стихах водрузил.
И тут — меня Киссинджер планом сразил.
Везде зазвучали о мире слова,
и сразу вскружилась у всех голова,
и тот, кто вчера был заклятым врагом,
глядишь — стал обласкан и принят кругом,
а те, кто к борьбе призывали вчера —
уже компромисс воспевают с утра…
Я — песней тянул через годы свой путь.
Так что ж мне — всю жизнь теперь перечеркнуть?..

Всё стало легендой.
Вчера все вокруг —
одно говорили.
Сегодня же вдруг —
твердят по-другому,
как годы назад
дразня меня правд и неправд свистопляской,
да так, что я вновь, как в капкане, зажат
меж нынешним веком
и бабкиной сказкой.

Но если я раньше легенды — любил,
то век нынче ложью любовь ту — убил.

Ибрагим Аль-Ваззан

ПРОБУЖДЕНИЕ

Я приду, любимая, не тешить,
а как вестник в белых облаках,
чтоб зажечь в глазах твоих надежду
на ту жатву, что несу в руках.
Чтоб в тебе, как в жарком тигле пламя,
замерцал тот призрачный ответ,
для какого и вопроса нет,
чтобы передать его словами.

В прошлом и грядущем — у меня
ничего нет, кроме слов любимой:
«Ты — мой щит от адского огня!
Ты — защита от коварства дня…»
Всё иное — пусть проходит мимо!
Отрекусь от лет, что впереди,
распрощаюсь с жизнью, как с наследством,
только б биться у тебя в груди
молодым, невинным, чистым сердцем.

Перевёл с арабского Николай ПЕРЕЯСЛОВ

Скачать текст в формате MS Word