Всему свое время

(Сборник рассказов)

Бишкек-2009

Это шестая по счету книга известной кыргызской писательницы Топчугуль Шайдуллаевой. В сборник на русском языке “Всему свое время” вошли шестьдесят коротких рассказов, которые отличаются глубиной постижения характеров и ярким отражением разных жизненных ситуаций.

ЧЕРНЫЙ ТУМАН

Черный туман, нахлынувший со стороны гор, быстро окутал собой весь аил. Несмотря на то, что до наступления сумерков еще было далеко, вокруг сразу же стало темно, как ночью. Поэтому жители этого села, расположенного у самого предгорья, заметно занервничали из-за внезапно накрывшего их тумана. Народ, несмотря на зимний морозный день, будто задыхаясь в своих домах из-за темноты, вышел на улицу, словно ища свет... но и электричество было отключено. И стар, и млад, и дети вышли на главную улицу аила и в надежде найти хоть маленького блика света шумели, крича в темноте, окликая друг друга. И сразу слились в темноте воедино разные голоса: молящиеся, взывающие о помощи у бога, блеяние и мычание скота, лай собак. Неожиданно наступившая темнота будто ослепила всех и сразу.

И лишь одна слепая молодуха, живущая в самой середине села одна, не испугалась от темноты. Она ощупью нашла свою неубранную постель на железной кровати и юркнула в постель. Ей было все равно. Ни детей, ни даже собаки в ее доме не было. Она как всегда молилась о наступлении добра из наступившей тьмы. Но никак не смогла заснуть. Она не обратила даже внимания на шум, поднятый жителями села из-за внезапно наступившей темноты. Единственное, что беспокоило ее сейчас, было то, что хромой парень, живущий по соседству и, боясь быть разоблаченным, обычно приходивший к ней домой с наступлением ночной темноты, сегодня из-за темноты мог перепутать день с ночью. До наступления ночи еще было далеко. Слепая молодуха не успела подумать об этом, как в этот же миг тихо скрипнула дверь, и послышался шорох входившего в комнату человека. Тотчас же она почувствовала незнакомый запах и незнакомые шаги, которые были не похожи на уже привычные для ее слуха шаги, и испуганно подняла голову.

– Это ты, Эргеш? – тихо спросила молодуха. – Что же ты сегодня так рано пришел? Иди осторожнее, я уже лежу в постели.

От этих слов вошедший человек сразу же на месте застыл. Это была жена ее соседа Эргеша – Сайра. Она даже не думала услышать подобные слова, так как зашла домой к слепой молодухе просто за спичками. Ненадолго она стояла ошарашено, а затем, опомнившись, разъяренно заговорила:

– Какой Эргеш?! Это ты о моем муже, да?! Это он, значит, приходит к тебе по ночам?

«Боже, как несчастна я?! Значит, он приходит к этой слепой по ночам?!» Сайра вмиг встрепенулась, позабыв о том, зачем сюда пришла, позабыла даже о своих голодных детях, ждущих, когда она вернется домой и приготовит поесть. Горькое чувство досады пронзило ее грудь, какая-то опустошенность нахлынула на нее с головы до ног, и сердце сильно заколотилось, моментально высохло во рту. Ей и в голову не могла прийти мысль о том, что ее хромой муж занимается прелюбодеянием, да к тому же с этой слепой, невзрачной женщиной. Слепая молодуха, лежавшая в такую рань уже в постели, тоже пришла в себя и выскочила с постели. И ей стало не по себе.

– Сайра, Сайраш это ты?! – не зная дальше, что сказать, она, сидя на железной кровати, застыла на месте.

Сайра не увидела даже то, в каком углу лежала слепая молодуха, и, не сказав ей ни слова, пулей вылетела из комнаты.

Так внезапно, неожиданно наступившая темнота раскрыла ей глаза, сделав ее несчастной. Пока она дошла до ворот своего дома на лбу выступили капельки холодного пота. Едва войдя в ворота, она не в силах больше сдержаться, зарыдала, прислонив свою голову на ворота. В это время черный туман начал потихоньку рассеиваться и вокруг стало немного светлее. И молодая женщина вдруг резко встала, словно очнувшись после забытья. Да, действительно, было много случаев, когда она обидела своего мужа. Много раз она смотрела на него свысока, не слушалась к его словам, но ни разу не изменила ему. И кто же мог подумать, что этот хромой так унизит свою красивую, здоровую жену? Она сейчас раскаивалась за то, что жалея слепую молодуху, через своих детей всегда передавала то только, что испеченную горячую лепешку, то из еды вкусно приготовленной для своих домочадцев делилась она с ней. Ей хотелось пойти и задушить ее прямо в постели. Оказывается, муж ее когда уходил из дома якобы поливать огород или ухаживать за скотом, – вот уже который год, – он уходил к этой слепой молодухе-соседке. Она было возмущена, оскорблена до глубины души за то, что будучи здоровой, зрячей оказалась обманутой.

Когда Сайра вошла в свой дом черный туман окончательно рассеялся, а вокруг стало совсем светло, на западе были видны лучи солнца, ставшие красными от заката. Но этот неожиданный день, словно исчадие ада, запомнился тем, что принес в семью этой женщины несчастье и скандалы, в результате которых, в конце концов, распалась ее семья.

24.01.2004

CВАРЛИBАЯ

У жителей села, расположнного на берегу реки, вся жизнь была так или иначе связана с этой бурной рекой. Их предки в давние-предавние врмена населявшие эти земли вдоль реки, тоже занимались выращиванием риса. Как известно, рис растет только на поливных землях. В середине лета река бурно разливается, не подчиняясь никакой силе, беспощадно смывает рисовые поля. И у некоторых людей тоже, живущих на берегу реки, характеры были точь в точь как у этой разливающейся время от времени реки, – бурные и непредсказуемые.

Как раз в то время, когда река начинала бурно разливаться по своим берегам и жена старика Азимкана, которому было около шестдесяти лет, тоже начинала “бурлить”, не зная покоя. Стоило ее старику или детям чуточку не согласиться в чем-то с ней, так она сразу же начинала их пугать, говоря что “хочет утопится в реке”. И в эти дни все – и старик со своими детьми, и их жены боялись противоречит старушке и следили за тем, чтобы она не убежала в сторону реки.

И этой весной она, обидевшись на своего старика, отправилась утопиться в сторону реки. Не слушая уговоры, мольбы, она добежала до берега реки и начала раздеваться, разуваться, дабы спрыгнуть в бурную реку. Но в этот момент ее настигали старик со своими детьми. Если раньше старуха только раз в год вытворяла такие выходки, то в этом году она уже дважды или даже трижды предприняла подобные попытки. При том эти выходки у нее повторились одни за другим. Хоть и дети уже выросли, а она сама уже перевалила за пожилой возраст, она не пыталась исправить свой взбалмошный характер и даже не стеснялась от своих снох. И пусть кто-то попробует хоть одним словом перечить ей, или хотя бы вежливо возразить ей, так она сразу же завернет за угол, и побежит в сторону реки.

И в этот раз она, разбушевавшись не в меру, выбежала из дома. Но старик, готовивший в это время табак для курения, не удосужился даже обернуться в ее сторону. Да и дети на этот раз все были заняты своими делами. Разъяренная от обиды старуха повернулась назад, но не увидев “гонцов” за собой, ненадолго растерялась. А затем она повернула в дом своего старшего сына, который был расположен как раз на небольшом холме на берегу реки. Сноха в это время мыла свои волосы.

– Ой, келин*, мне надоело больше так жить. Этот твой свёкр довел меня до такой жизни! Теперь вы поухаживайте за ним. Прощай! – сказала она и пошла дальше. Молодая женщина вначале было испугалась, но затем, похоже, вспомнив о чем-то, спокойно продолжила свое занятие.

(*Келин – молодуха, сноха. Здесь: обращение к жене своего сына. (Примечание переводчика))

Старуха несколько раз оборачивалась назад пока не дошла до реки и, не увидев за собой никого, замедлила шаги. Даже мальчиков, которые обычно рыбачат у реки, не было видно. Она села на камень возле реки и холодной водой помыла свое лицо. Горстью отпила холодную воду. Вроде бы ее злоба отошла совсем. Она могла бы и вернуться домой, но ее злило то, что никто за ней не пришел и не стал просить и умолять ее одуматься. И глядя на бурно текущую реку, старуха задрожала всем телом в страхе: неужели она так глупо погибнет?.. Прошло довольно много времени, но никто не пришел за ней. Она разулась и сняв свои маасы*, мыла ноги. У нее совсем сникло настроение. И она начала вновь одевать свои маасы. Как раз в этот момент старик, тайком следивший за ней, не выдержав, крикнул в ее сторону:

(*Маасы – национальная, восточная обувь, мягкие кожаные сапоги без подошв. (Примечание переводчика))

– Эй, старуха, прости и забудь о своей обиде! – и прибежав к ней, обнял ее.

– Несчастный, старый плут! Если бы ты задержался еще хоть на минутку, то я сняла бы и вторую пару своих маасы и утопилась бы в воде, – гневно крикнула старуха на него.

Но на этот раз старуха почувствовала унижение за то, что ее сыновья и снохи не прибежали за ней, как всегда, и не стали упрашивать ее передумать о своем решении, умолять вернуться назад домой. Старуха вдруг ясно представила перед своими глазами, как они все сейчас спокойно и равнодушно сидят у себя дома, предоставив ее судьбу одинокому старику, и до глубины души обиделась на них.

“Все они уже выросли, и обзавелись своими семьями. Ну, конечно, теперь им хоть бы хны, не нужна им даже родная мать? Я, наверное, кроме своего старика никому и не нужна уже?..” – думая так, старуха впервые в жизни с благодарностью посмотрела на своего мужа. Бедный, он все-таки не вытерпел и прибежал за ней. Не зря, оказывается, говорится, что “лучше иметь одного мужа, чем тридцать сыновей…»

Если бы и он не догнал ее, то, как она могла бы поступить? Или все-таки предпочла бы утопиться в реке? И в эту минуту в ее голове мелькнула мысль о том, что больше не следует ей обижать своего старика. Но уже следующей весной, как раз во время разлива реки старик Азимкан неожиданно умер. После смерти старика старуха вскоре заметно сдала и постарела. Видать, раньше ей придавало силы бушевать только то, что рядом с ней был ее старик. Теперь она не только не угрожал, говоря о том, что хочет «утопиться в реке», но даже не хотела смотреть в сторону реки.

…А река все также продолжает течь своим извечным путем, разливаясь по своим берегам, сметая все со своего пути, что попадается под ее бурное течение.

08.12.1996

ЗНАКОМСТВО

Женщина, которой можно было дать по виду больше шестидесяти лет и юная девушка почему-то долго торчали у телефона-автомата, который висел у входа в зал ожидания с высоким потолком большого, шумного городского автовокзала. Затем женщина, перевернув все вверх дном в своей сумочке, вытащила клочок бумаги, которая была уже изрядно помята и истрепана, и сунула в руки девушки. Девушка набрала по телефону указанный там номер и начала говорить:

– Але-её, это редакция “Вечерней газеты”? Я хотела дать объявление для знакомства. Куда? Сколько надо платить? С паспортом и с девяти утра до шести часов вечера, да? Хорошо, спасибо. – Как только девушка положила трубку, к ней подошли двое парней, которые давно уже следили за ней и, очевидно, услышали ее телефонный разговор.

– Девушка, мы хотим познакомиться с вами. Можете и не идти в “Вечернюю газету”. – Говоря так, парни и в самом деле преследовали за девушкой. Тут женщина, сопровождающая девушку, с ненавистью взглянула на парней:

– Это я хочу дать объявление. А она замужем, так, что отойдите в сторону подальше. – Так старуха локтем отодвинула парня, который хотел было преградить путь девушке.

– Видать, матушка наша большая шутница. Кто же станет знакомиться со старухой? Вы лучше не мешайте нам. Мы все равно познакомимся с ней. – Двое парней даже всерьез не восприняли совпротивление старухи.

– Девушка, скажите пожалуйста, кем приходится вам эта старуха?

– Она – моя мать, – до сих пор молчавшая застенчивая девушка коротко буркнула в ответ.

– Это неправда. – Не поверили ей парни. Да и по их виду в это никак нельзя было поверить. Старуха была рыжей, синеглазой, вульгарно раскрашенной, начиная с губ до уха. Одета она была с иголочки. А девушка напротив была смуглой, скромно одетой, хоть и симпатичной, высокой ростом.

Старуха уже начала бояться от этих назойливых парней, которые неожиданно прилипли к ним. Она ведь еле уговорила эту молодую женщину, которая снимала у нее квартиру, чтобы она позвонила в службу знакомств по объявлению. А что если об этом узнает ее муж? Характером он был грубоватый, не дай бог.

– Эй, вы, хайваны*, если сейчас же не отстанете от нас, то я вызову милицию, – разозленная старуха вдруг заговорила на смешанном татарском и кыргызском языках, и начала возмущенно ругать этих двоих парней на чем свет стоит.

(*Хайваны – скоты (на татарском языке))

Похоже, парни наконец-то догадались, что эта старуха не из простых людей, и тотчас же боязливо отступили назад. За это короткое время старуха взяла за руки девушку и они торопливо побежали, завернув за угол большой улицы, скрылись с глаз.

Глядя им вслед, провожая взглядом, двое парней надолго стояли на большой улице, как вкопанные, будто у них на глазах из рук отняли их добычу.

– Она, похоже, хочет выйти замуж. Не надо было нам ее упускать. Сегодня же мы взмыли бы в сторону Иссык-Куля... – Так переговариваясь между собой, двое парней равнодушно вернулись на свое прежнее место.

А у старухи, ведшей молодую женщину за собой, вплоть до тех пор, пока они не вошли во двор своего дома, сердце вовсю колотилось от страха. Молодая женщина в эти минуты хоть и переживала из-за того, что нечаянно оказалась втянутой в эту неприятную историю, все же была рада тому, что они сумели без особых последствий вырваться и избавиться от тех двоих незнакомых парней.

Старуха в прошлом году, когда ей стукнуло уже шестьдесят три года, развелась со своим стариком. Они поровну поделили между собой большой дом и двор на две части и начали со стариком жить раздельно. Старика его родственники из Башкирии быстро поженили. А старуха проживала все еще одна. Они все еще до конца не поделили все свое имущество. Поэтому ежемесячно они продолжают все еще судиться. И каждый раз в суд старик будто нарочно ей на зависть приходит вместе со своей новой женой. Когда же начинают ссориться, они начинают ей нападать вдвоем вместе. По ночам она дрожит от страха, чутко улавливая даже еле слышный шорох. А когда лает собака, она боится выходить во двор.

Одним словом, старуха была изрядно измучена и измождена одиночеством. Она решила вновь попытать свое счастье и выйти замуж, если отыщется для нее подходящая пара. Но в отличие от родственников старика ее родственники даже не подумали о том, что ей надо найти старика. Они, наоборот, подумали, что у нее есть всего вдоволь. Всего у нее в достатке, все, что надо для жизни. И старуха, уставшая от одиночества, сама начала просматривать газеты с объявлениями о знакомствах. Не сумев найти подходящего варианта, она, в конце концов, решила сама же дать объявление в газету. По телефону она не могла разговаривать толком, так как она уже стала плохо слышать. Именно поэтому она уговорила свою квартирантку исполнить роль посредника. Старуха вспомнила о том, что молодая женщина нынче чудом спаслась от неминуемой беды.

“Ах, как жаль, что моя молодость, красивая, беззаботная пора давно уже прошли безвозвратно! Если бы я была молодой, то просто так на улице, как сейчас, могла бы охомутать кого угодно. А кто сейчас поверит тому, что кто-то за ней сейчас будет ухаживать и просить ее руку?”

Так горестно думая, старуха совсем зауныла. Не желая даже поужинать, так как совсем не было у нее аппетита, она долго, неподвижно сидела перед своим домом, глядя на краснеющий, алый закат солнца. В это время ей послышались голоса со второй половины двора. Это был старик и его старуха, которые мирно пили чай, и буднично разговаривали, то и дело раздавался веселый смех его старухи. И до старухи, сгорбленной от печали, сидящей одиноко, так щемяще, отчетливо доходили их голоса, будто они находились совсем рядом.

17.08.2005

ТЕНЬ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

Мальчик-подросток, торопливо идущий от жайлоо* в сторону села через пшеничное поле, добравшись до окраины села, увидел коня председателя колхоза, который лениво щипал пшеничные колосья, медленно шагая посреди бескрайней нивы. Конь, как всегда был оседлан весьма со вкусом и красиво. Мальчик огляделся вокруг, но не увидел самого председателя колхоза. Вокруг не было ни одной живой души. Лишь одинокий конь аппетитно хрустел пщеницей, то и дело помахивая хвостом. Мальчик неподвижно стоял, словно завороженный, глядя на коня. Неподалеку от села течет небольшая речка, через которую мальчику надо было, разувшись, перейти вброд. Мальчику захотелось сесть на коня и переехать через речку, а затем с того берега отогнать его обратно в эту сторону. К тому же соблазн хоть разок проехаться на этом иноходце, который был оседлан лучше всех других коней аила, никак не отпускал мальчика. Мальчик вмиг добежал до коня и, кое-как вставив ногу в стремя, сел на коня. Он, то ли от нахлынувшего чувства, будто совершил какой-то подвиг, то ли опасаясь от своего самовольного поступка, настороженно огляделся вокруг себя и тотчас же, словно окаменевший, замер. Оказывается, совсем рядом с конем председатель их колхоза лежал с молодой женщиной, работавшей продавшицей сельского магазина... Председатель первым увидел мальчика на коне, который неожиданно возник над их головой. К тому же конь фыркнул, когда запрыгнул на него мальчик.

(*Жайлоо – летовка, летнее пастбище)

Председатель колхоза, задыхаясь, резко встал неловким движением и недовольно заорал:

– Эх, ты, сорванец, возникший, как тень после полудня! Слезь, говорю, с коня!

Мальчик слез с коня и, ни разу не обернувшись назад, стремглав побежал в сторону аила. Он был напуган не на шутку. Словно застигнутый на месте преступления вор, мальчик бежал изо всех сил. Лишь добежав до берега речки, он остановился, чтобы отдышаться. Лицо ополоснул водой. Как раз в это время его догнал председатель колхоза на своем коне. Мальчик еще пуще испугался. Но председатель колхоза уже был не такой злой, как совсем недавно. Он слез с коня и подошел к мальчику. Мальчик вскочил с места. Он был выше ростом, по сравнению своих сверстников. Председатель колхоза посмотрел на мальчика с головы до ног и взял его за руки.

– Если я нагрубил, то прости меня дружок. Ты уже совсем взрослый парень, оказывается. О том, что ты увидел – никому не говори, ладно? Ты же мужчина и должен уметь хранить тайну. Договорились, да?

Мальчик опустив голову вниз, в знак согласия, молча, кивнул в ответ.

– Значит, договорились. – Председатель колхоза сунул руку в свой карман, будто желая, что-то дать мальчику, но затем, словно передумав, остановился. У мальчика был совсем поникший вид, будто он совершил какой-то проступок.

Председатель усадил мальчика на конь за собой и, помог ему перебраться на другой берег, а сам, повернув коня, снова ускакал в сторону пшеничной нивы.

Прошло много лет с тех пор, как произошел этот случай. Рослый мальчик и в самом деле оказался верным на свое обещание и об этой своей тайне никому и никогда ни словом не обмолвился. А председатель колхоза, встречаясь с мальчиком, здоровался с ним всегда заискивающе, а затем, когда он возмужал, хвалил его при людях, одобряюще хлопая его по плечам, говорил, что раз он обещает, то обязательно сдержит свое слово.

Тот случай врод бы уже был насовсем позабыт. Но лишь тот мальчик, ставший уже взрослым мужчиной, имевший свою семью и детей, изредка вспоминал об этом, словно возникал и оживал перед его глазами навсегда сохранившийся рисунок. Детские его мечты постепенно отошли в небытие, и он сам достиг того возраста, когда начал ухаживать за девушками, а затем, будучи уже женатым, влюбился в другую молодую женщину... И всякий раз, вспоминая о том давнишнем случае, он то ощущал брезгливое чувство, то словно заново испытывал то детское удивление от увиденного, как голые тела мужчины и женщины барахтались среди зарослей, а впоследствии, став взрослым, он стал в душе жалеть и председатля колхоза и ту молодую женщину. Ибо, тот случай навсегда сохранился в его памяти, глубоко запав в его душу.

18.02.2006

АБЫСЫНЫ*

(*Абысыны – жены родных братьев)

Люди, привезшие келин* из районого центра в аил, разошлись по домам уже далеко за полночь. Новоявленному жениху было под шестьдесят лет, он вот уже несколько лет был вдовцом, так как у него ранее умерла старуха. Этот пожилой человек, ухаживал за немногочисленным домашним скотом во дворе или же занимался на своем огороде, и даже словом не обмолвился своим детям о том, что хочет вновь жениться. Но его сыновья и братья, видя то, что он в последнее время вообще сник, решили найти ему подходящую пару и поженить его. И вот, так теперь он женился не на старухе, а на сорокалетней женщине, которая все еще выглядела молодой, а румянец с ее щек еще не сошел.

(*Келин – молодуха, невеста. Здесь: молодая женщина, только, что вышедшая замуж)

Увидев молодую женщину, старик вначале испугался. Он даже представить себе не мог, что может пожениться на такой молодой женщине. И молодая женщина испугалась, так как не думала, что ее будущий муж окажется таким старым. Пока угощались люди, и еще не совершили обряд нике*, они только молча, тайком переглядывались друг с другом, не говоря ничего. Молодые жены младших братьев старика, до сих пор занимавшиеся обслуживаним людей, приходивших в гости в честь этого бракосочетания, теперь постелили новобрачным постель во внутренней комнате и отправились по домам.

(*Нике – мусульманский обряд, который совершается в первую брачную ночь)

...В пути двое абысыны таинственно зашептались и заговорили о предстоящей молодоженам ночи. Интересно, как эти двое: мужчина и женщина – доселе не знавшие друг друга, будут лежать в одной постели? Двое молодых женщин словно сговорившись, оглянули на светящееся окно в доме старика.

– Пошли посмотрим у окна, – предложила та, которая была моложе. Она всегда отличалась решительностью и на сельских свадьбах и тоях* снискала себе славу знатока и толковой женщины.

(*Той, тои – увеселительные, торжественные мероприятия, празднества)

– А с занавесками что будем делать? Ведь все равно ничего не будет видно? – возразила вторая, отступая назад.

– Занавески совсем прозрачные, тонкие, все, что происходит внутри комнаты – видно как на ладони.

Одна из абысын сейчас была одержима страстью стать свидетельницей того, как ее тихий, спокойный кайын ага*, который ни разу в жизни не выезжал за пределы аила и эта молодая женщина, работавшая много лет продавшицей магазина в районном центре, проведут свою первую ночь, и подбивала на это свою младшую абысын.

(*Кайын ага – здесь: старший брат мужа)

Она взяла за руку свою абысын, которая не слишком жаждала увидеть все это, и они подошли под окно спальни свого кайын ага. И в самом деле, несмотря на то, что висели занавески, внутри все было видно. Когда они подошли под окно те двое, которые только, что поженились, собирались уже лечь в постель. Молодая женщина, ставшая женой кайын ага, торопливо разделась и шустро юркнула в постель. Вслед за ней, не спеша, начал раздеваться и старик. Старик, который обычно целый день возился со своими домашними, хозяйственными хлопотами, всегда одевался тепло, в несколько слоев. Вначале он снял с себя темный костюм, который он одевал лишь изредка, в особо торжественных, праздничных случаях, он бережно повесил его на вешалку, затем начал медленно снимать с себя шерстяной свитер, сотканную кофту, рубашку...

Наконец, оставшись в одном нижнем белье, старик закрыл дверную щеколду и, будто намереваясь плотно закрыть оконные занавески, направился в сторону окна. Двое абысыны – молодые женщины, пристально и с жгучим любопытством следившие до сих пор за движениями старика, словно увидели его в первый раз, теперь заметив идущего в их сторону своего кайын ага, врассыпную бросились бежать. Но старик их даже не заметил. Он все так же, не спеша, закрыл занавески. Затем медленно и буднично выключил свет. Затем, уже закидывая в печь маленькой лопаткой вдоволь угля, чтобы не погас огонь, он замешкался в колебании: “Эх, все же надо было ему подкинуть побольше сена скоту. А он взял да забыл сегодня вдруг об этом. Теперь придется опять одеваться и выходить во двор, но, что подумает о нем его новенькая молодая жена? Зимняя ночь ведь длится долго, а скот никак нельзя оставить без дополнительного корма...”

Интересно, о чем подумала в эти минуты молодая жена, лежавшая в холодной постели скрючившись, в ожидании старика, ушедшего кормить свой скот? Она, конечно, подумала о своей первой брачной ночи, когда она впервые вышла замуж. Тогда все было по другому. Все вокруг казалось ей тогда чудесным: и дом, где она по воле судьбы стала снохой, и веселые, радостные лица людей, встретившие ее в том доме, и даже вещи, которые находились в этом доме, казались ей священными и прекрасными.

Но лучше всех был, конечно, ее молодой жених, который привел ее в этот дом. Его влюбленные глаза светились особой теплотой и заботой, он ни на шаг не отходил от нее, внимательно, бережно следя за всеми ее движениями. Прекрасны были и его друзья – все такие веселые и открытые, приехавшие вместе с ними на угощение. Они всю ночь напролет вместе гудели, пели и танцевали...

Позже все изменилось после того рокового случая. Ее муж погиб во время дорожно-транспортного происшествия. Она своего маленького ребенка, который только, что начал ходить, оставив у бабушки, сама начала работать продавшицей магазина в районном центре. Одним словом, в материальном плане, конечно, жила вполне сносно. Но ей надоело такое тоскливое, страшное одиночество, да и приставания покупателей, которые заходили к ней за покупками и все время норовили иметь с ней близкие отношения.

Она изрядно устала и от всяких сплетен, которые неизменно сопровождали ее одинокую жизнь. И вот, теперь, в конце концов, она решилась на такой отчаянный шаг и предпочла выйти замуж хоть за старика, лишь бы спокойно и тихо прожить оставшуюся жизнь... Вот так она оказалась в этом тихом аиле...

08.11.2005

ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ

В конце шестидесятых годов прошлого века ранней весной в один из горных кыргызских аилов из Узбекистана переехала одна семья. Хоть и вначале все в селе судачили о том, кто они такие и откуда они родом, простодушные сельские жители были рады своим новым соседям. Они всем миром помогли быстренько отремонтировать и привести в божеский вид заброшенный, пустующий дом на окраине села. У новоселов был единственный сын по имени Жаанбай, который только-только начал ходить. А его жену горцы, не долго думая, прозвали «Красавица Мунавар», так как у этой узбечки была на редкость белая, нежная кожа, а ее черные глаза и брови, длинные волосы придавали ее высокорослой, стройной фигуре неповторимую красоту. Мужа же ее народ даже в глаза открыто называл «Махмуд-сарт», то есть, «Узбек-Махмуд». Он начал мешками возить в село фарфоровую посуду, и продавать сельчанам. Непонятно было только то, что откуда он привозит эти пиалы и чайники. А Красавица Мунавар держала свой двор в идеальной чистоте, ухаживая за всевозможными цветами и овощами, которые украшали ее дом уже ранней весной. Она и сама была похожа на красивый цветок, и дом ее был украшен цветами. Но она никогда не выходила на улицу из своего двора. Накрыв голову мягким шелковым платком, одевшись в свое атласное платье, она целыми днями возилась во дворе своими домашними делами. Бригадиры, выводившие других молодых женщин на колхозную работу, никак не смогли вынудить ее выйти на полевые работы. Позже выяснилось, что причиной такого снисходительного к ней отношения были подарки узбека-Махмуда, которые давались им в виде китайских пиал и чайников.

Своего единственного ребенка эта семья растила всячески лелея. И очень рано поженили его. И свадьбу справили пышную, позвав на угощение всех односельчан – кыргызов, свадебный стол ломился от разнообразного яства и сладостей. Видать, этот тихоня узбек-Махмуд незаметно для всех сумел-таки накопить достаточно добра и имущества, хоть и все время, казалось, ходил только с пустым мешком в руках. Он построил большой дом, а двор его заполонили множество домашнего скота. Молодая красивая сноха Красавицы-Мунавар одну за другой родила пятерых дочерей. Узбек-Махмуд горел желанием иметь внука – продолжателя своего рода и совершил во имя этого всевозможные обряды. И лишь после седьмой внучки у них родился внук. Односельчане еще больше зауважали эту семью за умение настойчиво идти к своей цели, за умение дожидаться своего счастья. Ибо, со временем увеличилось количество тех семей, которые втайне мечтали породниться с этой семьей, живущей в достатке, в мире и согласии, взяв в снохи хоть одну из ее красивых, видных, статных дочерей, которые вырастали на глазах у всех одна краше другой.

Как раз в то время, когда старик со своей старухой были весьма довольны своей жизнью и радовались тому, что их единственный сын, таким образом, обзавелся множеством других, новых родственников, за что бесконца благодарили бога про себя, и, когда уже собирались было справить той в честь своего внука, на эту семью совсем неожиданно обрушилось несчастье. Сын, уехавший на базар в город Коканд, вернулся оттуда мрачнее черной тучи. Оказывается, в городской чайхане он случайно встретился с другом своего отца. И он вдруг выпалил ему в глаза: «Ты не сын Махмуда-торговца. Твой отец – совсем другой человек. Он мой друг. Его зовут Айбаш. Очень хороший человек. Работал на больших должностях. Твоя мать ушла с тем торговцем, забрав тебя с собой. А отец все эти долгие годы искал тебя. До сих пор он мучается за то, что не знает твоего адреса. Он уже постарел. А ты, оказывается, как две капли похож на своего отца. Я завтра же пойду и сообщу суйунчу* твоему отцу. А если хочешь, и тебя тоже повезу туда. Это позорно, когда мужчина не знает о своем происхождении и родословии и забывает о своих истинных корнях. Ты обязан хоть разок поехать к нему и увидеться с ним».

(*Сүйүнчү – 1. Радостная весть. 2. Вознаграждение за радостную весть)

Он подробно разъяснил Жаанбаю о домашнем адресе его отца, добавил также, что тот уже стал больным человеком. Затем, дотошно спрашивал о детях сына своего друга и попрощался.

Поскольку Жаанбай приехал в этот аил совсем еще крошечным, он и воспринимал всегда этот аил как свой родной аил. Да и не было никогда повода, чтобы думать иначе, так как мирные жители этого села ни разу ни единым словом не обмолвились о том, что он здесь пришелец, чужак. И отец ни разу не говорил, о том, что он ему не родной сын. Наоборот, отчим души не чаял в нем. Как в таком случае быть с тем неожиданно объявившимся своим отцом? Жаанбай, возвращаясь с базара, так терзал свою душу. С одной стороны ему хотелось никому ни слова не говорить об услышанном сегодня. Или же, все-таки стоит посоветоваться об этом со своей матерью? Он всю дорогу, пока не перешагнул порог своего дома, был погружен в такие тяжелые думы. Если правдивы слова того человека, который назвался другом его истинного отца, то почему мать разлучила его с настоящим отцом? А если отец Махмуд в самом деле ему приходится отчимом, то почему он в нем души не чает и так сильно его любит? Жаанбай представил перед газами своего отца – уже старого, сгорбленного старика, который всю жизнь занимался перетаскиванием на спине мешка, и ему стало жалко отца. А зачем ему искать другого отца, когда рядом с ним есть свой отец? Такие противоречивые мысли одолевали его душу. Но все же, тревожно и неспокойно было на душе.

Мать, ранее никогда не видевшая своего сына в таком дурном, подавленном настроении, наконец, не выдержав, обратилась к сыну:

– Сынок, ненароком не обидел ли тебя кто-нибудь? Почему ты ходишь все время такой хмурый и задумчивый? Расскажи-ка мне, что это тебя так гложет? Выскажись и облегчи свою душу, не скапливай так все внутри себя, иначе, чего доброго, заболеешь еще, мало ли что… Не дай бог...

Говоря так, добрая старуха Мунавар с любовью взглянула в глаза своего сына.

Жаанбай, до сих пор державший все при себе, в конце концов, думая, что не скрыть же такое от своей матери, решился ей излить свою душу.

– Давеча на базаре Коканда я познакомился с одним стариком. Он сам подошел ко мне. Назвался другом моего настоящего отца. Поведал мне о таких вещах, которые мне даже не снились. Говорил, что я вовсе не сын Махмуда-торговца, а моим настоящим отцом якобы является другой человек по имени Айбаш. Говорит, что тот всю жизнь ищет меня и никак не может найти. Говорит, что мать еще маленьким унесла тебя с собой…

Здесь Жаанбай осекся, вдруг заметив, как неузнаваемо побледнела и изменилась мать.

– И как же назвался тот друг твоего отца? – задрожавшим голосом спросила Мунавар, у нее в этот миг был совсем растерянный вид.

– Он не говорил своего имени, – равнодушно ответил Жаанбай.

Красавица Мунавар концом своего мягкого, пухового платка украдкой вытерла слезы на глазах, плача беззвучно. У нее был такой виноватый вид, будто плача, она словно просила прощения у своего сына… И Жаанбаю вмиг все стало понятно. Он больше ни о чем не спросил у матери.

Лишь тяжело вздохнув, он вышел на улицу. И никто не знал об этом мимолетном разговоре между матерью и сыном с глазу на глаз. После этого Жаанбай, уехавший на базар в Коканд, исчез, и его не было дома в течение трех дней. Старик Махмуд совсем потерял покой. Еще никогда так не было, чтобы его сын без вести пропал так долго. Старуха Мунавар почуяла причину исчезновения своего сына и предположила о том, куда же он мог уехать. В душе она терзалась, но и оправдать про себя поступок своего сына не смогла. Она не знала, что и как объяснить своему мужу.

Жаанбай довольно быстро нашел дом своего отца. Поздоровался с ним приветливо, как с близким родственником. Отец, обрадованный тем, что так неожиданно приехал к нему его долгожданный сын, позвав на угощение всех своих родственников и односельчан, зарезал барана и совершил тулоо*, а на плечи сына накрыл тон**. И все близкие родственники, собравшиеся вместе, поздравляли с этим радостным событием отца и сына. Жаанбаю казалось, что все собравшиеся в доме отца люди смотрят на него с любовью и радостью. Старик Айбаш во всеуслышание заявил о том, что хоть и для него все шестеро его детей, которые живут вместе с ним, все одинаково близки и дороги для него, но только, что найденный сын Жаанбай один стоит их шестерых, и от радости, переполнявшей его душу, он не знал куда себя деть. Казалось, что тяжело больной старик, только, что лежавший в постели, словно позабыв о своих болячках, окрылился от радости. Так он вдруг изменился у всех на глазах. В этот миг он действительно был доволен своей судьбою, будто для полного счастья ему до сих пор не хватало лишь этого его вновь найденного сына.

(*Түлөө – Угощение по национальному обычаю. Жертвоприношение в честь уже свершившегося радостного события или же жертвоприношение во имя пожелания добра в будущем после какого-то несчастного случая)
    (**Тон – шуба. Здесь: согласно национальному обычаю в знак высшей почести дарят тон, то есть – шубу из бараньей дубленой кожи)

Жаанбаю иной раз время от времени казалось, будто все это происходит у него во сне, и хотелось, и не хотелось ему верить происходящему вокруг. Но все же он ничуть не жалел о том, что приехал сюда. Ему всего лишь хотелось выполнить свой сыновний долг и заодно убедиться в правдивости слов друга своего отца. Честно говоря, какая-то неведомая доселе сила привела его сюда. А теперь он и не знал, что дальше делать. Отец же вовсе не хотел отпустить своего сына в дорогу, хоть и он переночевал у него.

Через три дня отец на прощание высказал ему свои наставления, посчитав, что напомнить об этом – его отцовский долг:

– Ты больше не задерживайся там среди чужих людей. Переезжай со своей семьей в наши аил, где живут все твои сородичи. Мой дом – это твой дом. И всем, чем располагаю я, – распоряжаться будешь ты. Большая часть из всего этого имущества и ценностей – приходится на твою долю. Если ты в том селе работаешь заведующим складом, то я здесь могу устроить тебя на еще большую уважаемую должность, сынок. Слава богу, со мною тут все считаются, всюду, где бы я ни был, почет и уважение окружают меня. Да и с внуками хотелось бы мне познакомиться.

Старику Айбашу все еще никак не хотелось отпускать сына от себя, и он долго, с гордостью, неотрывно смотрел на него.

Жаанбай лишь кивнул в знак согласия, но ничего не сказал в ответ на эти слова, и, попрощавщись, выехал на дорогу.

После его возвращения односельчане сразу же заметили эту странную перемену в настроении сына старика Махмуда. Похоже, судя по тому, с какой силой вспыхнули сплетни и всякие разговоры среди односельчан, он уже успел ляпнуть кому-то о том, что он нашел своего настоящего отца.

Вскоре весть об этом дошла и до самого торговца Махмуда-узбека. Он хоть и виду не подал об этом, но весь изменился на глазах и, казалось, что его сгорбенная спина согнулась пуще прежнего, а вид его самого стал каким-то изможденным и подавленным. Старуха Мунавар вовсе была обижена на сына. Она никак не смогла понять и оправдать поступок своего сына, которого с младенческого возраста вырастил отчим, а он теперь, возмужав, нашел своего отца. Так на старости лет старуху настигла беда и тяжелые думы.

Как бы то ни было, о чем бы ни думали старик Махмуд со своей старухой Мунавар, никак не могли они предположить об этом – даже в самых страшных снах им в голову не могла бы прийти мысль о том, что их единственный сын, которого они взрастили так лелея, бросит их на старости лет и уедет... Но Жаанбай, все еще не решаясь, колебался, думая о том, что его новый отец Айбаш пообещал устроить его на хорошую должность, да и воспоминания о своих новых родственниках, которые отнеслись к нему весьма уважительно и бережно, были весьма приятны, но больше всего заманчива была для него сейчас мысль о том, что в том узбекском селе люди жили гораздо богаче и лучше, казалось, там текла совсем другая жизнь – намного красивее, привлекательне, чем в этом унылом горном аиле...

А может быть, действительно, стоит ему перебраться туда на постоянное место жительство и поработать? Вот в таком раздвоенном состоянии, не зная, что дальше предпринять, через неделю он под предлогом сьездить на базар, вновь уехал в Коканд. Он в тот день не вернулся домой, и задержался там еще на день-два. А затем, вернувшись, погрузил всю свою домашнюю утварь и вещи на большую грузовую машину, и, забрав свою семью, уехал на постоянное место жительство в Узбекистан – к своему отцу.

– Почему ты покидаешь нас?!

Так криком кричала его рыдающая мать, на что он равнодушно ответил, как бы утешая ее:

– Да ладно, не печальтесь так сильно... Я всего лишь уеду на время и попробую там пожить и поработаю хоть ненадолго, раз отец так настойчиво приглашает к себе. Там мне сулят хорошую должность. А про вас не позабуду, буду часто приезжать...

Старик Махмуд лежал дома скрючившись, безутешно и тщетно борясь со своей печалью, он не смог даже выйти напоследок попрощаться со своими детьми. Он не захотел даже переговорить со своим приемным сыном Жаанбаем, так как душевно не смог бы вынести этого тяжелого разговора. Да и сын, зашедший попрощаться с ним, не нашел силы взглянуть ему прямо в глаза.

Начиная с этого дня для Махмуда-узбека настали по настощему черные дни. Перед его глазами мелькали один за другим события его прошлой жизни. Когда-то еще в молодости он влюбился в карасавицу Мунавар, и, наконец, после долгого ухаживания добившись ее расположения, женился на ней, несмотря на то, что знал, что у нее есть ребенок от своего мужа. Это их решение отвергли его родители, которые не приняли его жену, вследствие чего он был вынужден переменить свое постоянное место жительство, дабы избежать осуждающие взгляды знакомых и больше не слышать пересуды людей, а также всякого рода выдуманные сплетни о себе и о своей семье. Затем его красавица жена никак не могла родить...

А своего приемного сына он вырастил лучше, чем иные своих родных сыновей, да и в самом деле он посвятил будущему этого крохотного ребенка всю свою жизнь и все свои дела. А чем теперь обернулись к нему все его напрасные старания? Видать, правду гласит народная мудрость о том, что сколько волка не корми, он все равно смотрит в лес. Эти мысли словно пули ранили его сердце. Как он теперь будет ходить и жить среди односельчан? И что скажут ему эти простодушные горцы – кыргызы? Будут с ним разговаривать оскорбительно? Да уж, надо же, чтобы свой же сын так опозорил на весь округ, сделав посмещищем перед всеми людьми и, принося в дом бескрайнюю печаль и горе.

Думая так, старик Махмуд неподвижно лежал в постели, казалось, что он не в состоянии даже приподнять голову. Он горевал и тосковал сейчас не только по приемному сыну Жаанбаю, но и по своим шумным, шаловливым внучатам, к которым весьма привык. А как заботливо обращалась с ним его бесподобная, чудная сноха? И как он будет дальше жить без них? Почему же он не умер, не дожидаясь этого дня, чем продолжать так горестно жить?..

Да, к тому же, Махмуд ведь вовсе не разбил чужую семью, чтобы можно было подумать, что все это стало расплатой за его бывшие грехи. Нет, наоборот, этот ревнивец Айбаш со своими всяческими подозрениями вообще не давал житья красавице Мунавар, избивал ее... И она, наконец, с маленьким ребенком в руках убежала к своим родителям и наотрез отказалась вернуться к своему мужу. Именно в ту пору и Махмуд женился на ней и ее вместе с ребенком в руках привез в этот кыргызский аил.

После ухода сына у красавицы Мунавар, казалось, что мягкий, пуховый платок на ее голове мгновенно потерял свой блеск и былой благополучный вид, а все еще красивое лицо ее быстро покрылось старческими глубокими морщинами. Она тоже сгорбилась и слегла в постель...

Односельчане судачили об этой семье по всякому – каждый на свой лад. Соседи, близкие друзья семьи приходили к ним со словами соболезнования и призывали их крепиться, иные даже, обнадеживая их, предсказывали, что Жаанбай рано или поздно обязательно вернется к ним насовсем.

Не прошло и полгода после этого события и Жаанбай, как и прозорливо говорили некоторые их односельчане, обратно переехал в их село. Но вернулся он без своего пятилетнего сына, которого он очень любил. Ребенок вовсе не болел, всего лишь два дня температурил и тихо ушел в иной мир. После этого несчастья Жаанбай, ни на минуту не задумываясь и ни на что больше не оглядываясь, тотчас же быстро собрался и уехал в кыгызское село, где он сам вырос. И всю дорогу он корил себя, жалея про себя: и зачем же я искал своего отца, когда до того, как возмужал, совсем не знал про него? Или отчим мой был хуже, чем родной отец? Разве он ко мне плохо относился? Да, ладно уж. Раз приехал познакомиться, и – баста. Зачем ж надо было переезжать сюда насовсем? Почему же я проявил такую нечуткость, ведь у моих родителей – у мамы и отчима тоже болело сердце из-за меня?.. Подобные мысли, запоздалое раскаяние не давали ему покоя.

Ему хотелось, как только он приедет домой, где он вырос, сесть на колени и попросить прощения отчима Махмуда. Но он не знал, что за эти полгода Махмуд-узбек лишился сначала зрения, а затем и слуха, в результате чего он даже перестал выходить на улицу и перестал разговаривать с людьми. Он даже не почувствовал, в каком состоянии и с каким необъятным горем в душе вернулся к ним его сын Жаанбай.

Вскоре после этого все жители предгорного села пришли проводить Махмуда в последний путь. Хоть и не нашлось среди них таких людей, которые бы откровенно говорили в глаза Жаанбаю о его бесчестном, низком поступке, они все своим безразличным и холодным отношеним к нему будто дали понять, что он не заслуживает их уважения.

Но все же, односельчане не смогли долго держать зла к нему и вновь дали ему склад, которым он ранее заведовал. А Жаанбаю, как вскоре стало ясно, еще предстоло испытать все свои муки. Не прошло много вемени, как обнаружилась у него большая недостача в складе, после чего он за растрату получил срок на пять лет заключения. Отбыв срок наказания, после пятилетнего заключения, где он заболел туберкулезом, он вышел на свободу с подорванным здоровьем, а затем вскоре умер.

На похоронах Жаанбая, засыпая его могилу землей, его односельчане молча и покорно вспоминали в душе простую, извечную истину о том, что всему на земле и на этом свете есть свой срок и свое время. Да, воистину всему свое время. И эта непоколебимая, беспристрастная истина проходит сквозь судьбы всех людей испокон веков. И еще не было в жизни такого случая, чтобы кто-то мог избежать свою судьбу. Ибо, судьба на то и есть судьба, дабы каждый человек вынужден был платить за каждую свою ошибку и проступок двойную цену.

Многие потом изумлялись про себя, говоря: надо же было такому случиться, – вначале судьба отобрала у Жаанбая единственного его сына, а затем и самого себя...

07.07.2005

МОГИЛЬЩИК

Рейсовый автобус, который ежедневно отправляется в путь из аила в районный центр, как всегда был переполнен пассажирами. Кто-то из путников ехал на базар, другой по своим делам, третий попраздновать, кто-то собирался отметить какое-то событие, а еще кто-то просто так, – поскольку ему захотелось погулять в городе, отвлечься и отдохнуть от однообразной и унылой сельской жизни. Обычно все водители, знающие об этом селе непонаслышке, недовольно ворчат, когда им велят поехать туда. Мало, кто из пассажиров платит за проезд наличными деньгами. А большинство из них расплачивается натуральным обменом: кто-то в виде горсти кураги, другие предлагают горсть пшеницы, яблоки, молоко, айран*, и прочую снедь. Особенно часто так поступают пожилые пассажиры. В таких случаях водители ворчат всячески, ругаются, но все же берут молоко и айраны в пластиковых бутылках, курагу и яблоки в целофановых пакетах, раскладывая их внизу, где-то рядом у себя под ногами. Он знает, что многие из этих продуктов, впитав в себя запах бензина, испортятся до вечера, пока он их довезет домой. По этой причине все водители, будто сговорившись, стараются как-нибудь избежать ехать в это предгорное село, жители которого живут крайне скудно.

(*Айран – кислое молоко)

И сегодня – в День Независимости, – переполненный автобус ехал в районный центр. Среди них находился и мужчина солидного возраста, который был одет с иголочки. Он был одет безупречно и был в приподнятом настроении. Он громко переговаривался с молодой женщиной, которая сидела рядом с ним.

– Я еду попраздновать от души, доченька. Денег, слава богу, хватит у меня для этого. – Он, словно подтверждая свои слова, похлопал по своему нагрудному карману. – Если кто-нибудь из друзей встретится со мной, то поеду до самого Ходжента. Плевать на эти деньги. Человек должен успеть жить, увидеть и испытать все, пока он жив на этом свете!..

А молодая женщина, сидевшая рядом с ним, будто соглашаясь с этим человеком, который по возрасту годился ей в отцы, молча кивала в знак согласия головой.

– Сдается мне, что ты, доченька, похоже, лишь изредка приезжаешь в село, поэтому о многом, что происходит сейчас в селе, ты даже не подозреваешь. Сейчас очень много разных болезней распространилось среди народа. А иной раз кажется, что некоторые люди умирают совсем еще здоровые! Вот в прошлый раз, когда мы похоронили старика Камчы, один бедняга скончался прямо на кладбище. Что же делать, коли человек так создан смертным, он где угодно может так отдать богу душу... – Тут неожиданно прервался рассказ этого человека, так как раздался громкий хлопок и автобус, резко притормозив, остановился. Пассажиры от резкого толчка качнулись в сторону, и многие машинально схватились за поручни автобуса, за чьи-то рукава и за что попало лишь бы, чтобы не упасть. Иные от неожиданного, резкого толчка ударились головой о железные корпуса и стекла автобуса, и тотчас же поднялся визгливый плач маленьких детей, недовольный гвалт женщин и других пассажиров. Оказывается, автобус столкнулся мотоциклистом, который ехал на очень большой скорости по асфальтированной дороге. На дороге лежала большая лужа крови. Первым сошел с автобуса тот мужчина, одетый по-праздничному. Парень, получивший ранение в голову, уже не дышал.

“О, несчастный! Это же Сейит. Он только на днях приехал из России. Его родители очень радовались, говоря, что он там заработал приличные деньги и привез домой...”

Так кто-то из пассажиров узнал погибшего и заплакал. Автобус больше не сдвинулся с места. Вокруг людей царили шум и неразбериха. Дети и женщины пугливо и неприязнено глядели на автобус, который стал причиной гибели одного человека. Иные из пассажиров отдельными группами начали возвращаться в сторону села пешком. Так вмиг закончился праздник для всех этих людей. Люди постарше, взявшие на себя ответственость за происшедшее, пытались остановить изредка проезжающие по этой шоссейной дороге попутные машины для того, чтобы доставить тело погибшего в аил.

Но больше всех впал в переполох тот самый щеголевато одетый мужчина. Он был главным могильщиком этого аила. Ему еще предстояло быстренько собрать своих ребят и организовать свою работу. Он руководил их работой, делая им замечания и указывая что и как делать. Обычно, как только доходит до него весть о том, что кто-то в селе скончался, он без всякой посторонней просьбы начинает эту свою привычную работу. И к этому все давно уже привыкли. Всем это нравится, поскольку так всем удобно. Он и сам был в душе весьма рад тому, что хоть и уже был в преклонном возрасте, он сумел-таки найти свое настоящее дело и поставить это всем так нужное дело в такой хорошо организованный поток. А что же ему еще оставалось делать? Ведь он в таком пожилом возрасте от своих девятерых детей не получал помощи даже девять тыйынов*, а ему со своей старухой тоже, между прочим, все-таки надо ведь жить! Но с тех пор, как он взял в свои руки работу могильщиков его жизнь заметно улучшилась. Сразу же вдруг всем стало ясно, что он занялся нужным всему народу делом.

(*Тыйын – денежная единица, равная копейке)

Раньше во время похорон в селе, бывало, еле отыскивали крепких и сильных парней, которые с трудом соглашались копать могилу. Но многие из них даже не представляли, как это делать. Поэтому им нужен был постоянный опытный надсмотрщик, указывающий что и как дальше делать, как и где копать. Одним словом, это было неудобство для всех сельчан.

Могильщик вернулся домой и быстро проверив свои инструменты, убедился, что все его лопаты и кетмени* на месте и отправился дальше искать своих ребят. В пути он вспомнил о своих словах, которые он говорил молодой женщине в автобусе. И мысленно укорил себя: угораздило же ему и в этот праздничный день говорить о смерти и так накликать ее! Ведь ему с утра так хотелось хоть на денек позабыть о смерти и от души попраздновать и отдохнуть, как и все остальные нормальные люди!..

(*Кетмень – тяпка, мотыга)

Уже ближе к полудню на большом старом кладбище на западной стороне аила могильщики начали рыть новую могилу.

– Могилу мужчины не следует копать излишне глубоко, у мужчины грехов бывает меньше, чем у женщины. Поэтому могилу женщины обычно копают глубже...

Там сверху раздавался наставительный голос могильщика, который то и дело перебивался стуками лопат и кетменей о каменистую, твердую землю новой могилы.

08.09.2003

СОПЕРНИЦЫ

В нашем селе недавно скончался старик по имени Сулайманкул, которому было уже около ста лет. Его похоронили между могилами двоих его жён. Кто знает, односельчане, может быть, хотели сделать так, чтобы они все были вместе и на том свете.

Сулайманкул cуучу* вовсе не был ни богачом, ни бабником хоть и являлся двоеженцем. Он долгие годы жил с Азбюбю бакшы**, но она не смогла ему родить детей. Так, видать, бог решил наказать женщину-прорицательницу, которая могла предсказать судьбы других людей, глядя на зеркало, и раскрыть множество других тайн жизни. Сулайманкул хоть и очень сокрушался про себя, думая, что уж лучше было бы если бог наградил ее жену детьми, чем такой сверхъестественной способностью, но ни разу он при ней ни словом не обмолвился об этом.

(*Cуучу, мурап – человек, ведающий распределением воды между потребителями)
    (**Бакшы – знахарь, согласно народному поверью, лечащий болезни призывом добрых сил или изгнанием злых духов)

Однажды, когда ему уже было под пятьдесят лет, Азбюбю уговорила-таки своего мужа жениться второй раз и взять себе токол*. “Иначе я уйду от тебя. И в таком пожилом возрасте мне придется испытать все невзгоды судьбы в доме своего младшего брата”, – говоря так, она горько разрыдалась. Наутро она отправилась в Курган-Тюбе и привела оттуда с собой молодую женщину с ребенком в руках, и представила ее как свою троюродную сестру. Знахарь Азбюбю одевалась лучше всех женщин аила. Она одела молодую женщину тоже как следует, а сама уехала к своему младшему брату. Через два дня Сулайманкул на своем осле поехал за ней. На его голове был новый топу**, который Азбюбю подарила ему. Он как только увидел Азбюбю снял с головы топу. Младший брат Азбюбю холодно встретил своего жезде*** и даже не ответил на его приветствие.

(*Токол – младшая жена. Или по национальному обычаю: жениться во второй раз, не расторгая при этом первый законный брак)
    (**Топу – национальный мужской головной убор)
    (***Жезде – муж старшей сестры)

– Пусть моя эже* побудет еще у нас, пока мы не соберем все посевное в поле. А то нам сейчас тяжело приходится с маленькими детьми, – сказав так, он отвернулся и ушел.

(*Эже – старшая сестра)

Азбюбю делая вид, будто поправляет платок на своей голове, исподтишка внимательно посмотрела на своего мужа. У Сулайманкула и без такого отношения к себе был хмурый и рассерженный вид, и он начал молча снимать с седла свою кетмень, которую он всегда носил с собой. Почувствовав, что он сейчас кетменем ударит либо по ее голове, либо по голове ее младшего брата, Азбюбю мигом подбежала к нему и схватила его за руку:

– Cуучу мой, не сердитесь на меня, я сейчас же... – Отобрав из его рук кетмень, Азбюбю побежала в другую сторону. А затем, не смея даже взглянуть в глаза своего младшего брата, уехала со своим мужем.

“Ну ладно, пока у них не родится ребенок, я поживу с ними вместе, а потом, может быть, отвлекаясь на детей, охладится ко мне”, – подумала она. С другой стороны она, сидя на осле за своим мужем, была довольна этим поступком своего мрачного от злости мужа, который ехал быстро, безжалостно подстёгивая своего осла.

Сулайманкул молча выслушал слова бригадира, а затем большую черную кетмень свою взгрмоздил на арычный берег, и, вытерев капли пота со своего лба рукавом, взглянул на бригадира прямо в глаза:

– Иди ты, брат мой, переговори лучше со своей эже*. Я всего лишь выполнил ее волю, если вы сочтете так нужно, то я готов завтра же отвезти эту молодую женщину обратно домой.

(*Эже – уважительное обращение к женщине старшего возраста)

Бригадир чуть было не рассмеялся от этих слов. Ему не хотелось верить оправданиям Сулайманкула.

– Если вдруг кто-нибудь из вышестоящего начальства узнает об этом, то вам придется туго. Сейчас ведь не то время, когда старики могли взять в токолы молодых женщин.

Бригадир сошел со своего коня и близко подошел к нему. А Сулйманкул накинув на плечо свою кетмень, как ни в чем не бывало, ушел.

— Иди домой, и поступай, как хочешь, мне все равно.

Бригадир весь рассерженный, подошел к Азбюбю.

– Сначала хоть зайди домой, а потом поговорим, – так Азбюбю кое-как уговорила бригадира. Хоть и говорила она вежливо, произнесла эти слова решительно.

Бригадир сердито вошел в дом, где проживали две кундеши*. Молодая женщина с ребенком в руках, увидв его, повернулась и ушла за дом.

(*Күндөш. Күндөштөр – жены-соперницы. По национальному обычаю – жены, вышедшие замуж по обоюдному согласию и имеющие одного общего мужа)

Азбюбю постелила на беседке тюфяк и жестом пригласила бригадира, мол, проходи, усаживайся. А сама уселась напротив него.

– Сын мой, согласись, вот ты и твоя жена ведь так трудитесь в поте лица для того, чтобы прокормить и вырастить своих детей, правильно я говорю? А мы со своим пожилым мужем по сей день не знаем во имя чего и ради кого мы живем... А так и до старости уже подать рукой... Вот об этом мы с ним горько думаем день и ночь. Я лишь бы отвлечь себя занимаюсь знахарством, – делом, которым никто из моих предков в моем роду никогда не занимался. – Тут она скрестила ноги под себя и, глядя в глаза бригадира, заговорила повелительным тоном. – Я всего лишь хотела, чтобы мой муж тоже, как и все другие мужчины, оставил после себя своих потомков. И эта несчастная молодая женщина тоже после смерти своего мужа осталась с ребенком в руках, но ее родственники не смогли приютить ее вместе с ребенком. – Она кивком головы указала в ту сторону, куда только, что скрылась молодая женщина. – Да, к тому же, с грудным малышом в руках она ведь и работать не может. А родителей и близких родственников у нее нет. Она пришла сюда ради того, чтобы вырастить своего ребенка. Всего лишь седьмой год пошел, как кончилась война. Еще народ не успел встать на ноги, как следует. Ты же знаешь, что сейчас особенно трудно именно таким семьям, которые не имеют своего кормильца. А ты тут лопочешь о каком-то своем законе и морочишь мне и всем голову. Пусть живым и здоровым вырастет ее ребенок. А может быть, от нее и родится у Сулайманкула свой потомок. Я ведь не забавы ради решилась пойти на такой шаг, дорогой мой, – говоря так, Азбюбю всплакнула. – Я уже не в том состоянии, чтобы быть ему хорошей женой. Лучшие годы моей жизни остались позади. Теперь я думаю лишь об одном, – как избавиться от своих грехов и сделать счастливым своего мужа. А я уже готова, ведь кому как суждено, – все мы, люди рано или поздно отправимся на тот свет... – у Азбюбю голос охрипла совсм, она встала с места и со скрипом своих маасы* отошла в сторону очага.

(*Маасы – национальная, восточная обувь, мягкие кожаные сапоги без подошв)

Молодой бригадир одновременно и с жалостью, и с удивленим посмотрел вслед за ней, но не нашелся что ей сказать, чтобы ее утешить. Теперь он всю свою злость, с которой он зашел в этот дом, вымещал на своей плети, незаметно и крепко, со всей силой сжимая ее в своих руках.

Прошло много лет с тех пор. У Сулйманкула cуучу родились двое сыновей. Но Азбюбю не смогла покинуть этот дом, как она раньше задумала до этого. Казалось, после рождения детей эти трое человек, живущие под одной крышей, сблизились еще крепче. Молодая кундеш Азбюбю все тяготы и заботы своих маленьких детей возложила на плечи Азбюбю. Тем самым она еще больше понравилась ранее бездетным супругам Азбюбю и Сулайманкулу.

И долго эта семья жила в мире и согласии, чему в восхищении удивлялись их соседи. Но после смерти Азбюбю и ее кундеш, которой не было еще пятидесяти лет, будто отправившись за ней вслед, ушла в иной мир. Вот тогда настало и для Сулайманкула и для всех его детей поистине неизмеримое горе.

21.02.1987

ЛОЖНЫЙ СТЫД

Ширинбю, скрючившись всем телом, целый день лежала в постели. Но никак не смогла избавиться от тяжлых дум, которые не давали ей покоя, и, еле встав, отправилась на вечернюю дойку коров. Обычно сильные ее пальцы, привычно вытягивая молоко из сосков коровы, на этот раз быстро ослабели и она почувствовала усталость. Идя обратно домой, она приняла решение: “Завтра же, не откладывая на потом, мне следует зайти к Калие и получить от нее все необходимые бумаги и отправиться в районный центр. Раз надо, то надо сделать аборт, иначе я могу опозорить своих детей”.

Ширинбю, забеременевшая так неожиданно, когда ей стукнуло уже за пятьдесят лет, чувствовала себя за это неловко и виноватой, будто она совершила нечто постыдное, предосудительное. А муж ее Эргеш хоть и вначале тоже осуждающе отнесся к этому, затем, все же он мужчина, успокоился и начал ее отговаривать: “Ты, что совсем с ума сошла на старости лет? Зачем делать аборт? Как рожала до этого – так и на этот раз спокойно родишь ребенка!”

Вот так он ей не разрешил поехать в районный центр. А взрослые ее дети исподтишка осуждающе смотрели на ее все увеличивающийся живот, судя по всему, они не хотели, чтобы их мама родила ребенка. Особенно тяжело воспринял эту весть ее стрший сын Кадырбек, который вовсе прекратил приезжать в дом родителей. Он совсем недавно стал директором совхоза. Этот ее сын, как-никак имевший авторитет среди народа, похоже, больше всех был огорчен беременностью своей мамы в таком позднем возрасте. А трое дочерей, давно уже имеющие свои семьи, придя к ней, обиженно ворчали: “Это еще, что за новость? Что мы будем говорить людям? Что наша мама родила?..»

После такого к себе отношения Ширинбю втайне и со всей изворотливостью стала искать выход из своего положения, – лишь бы не родить! Столько лет прожив на свете, ей никогда не приходилось испытать такие муки. Она сделала все, что услышала от других людей, и все, что узнала из народной медицины. Она сейчас больше всего думала о том, чтобы избавиться от этой «беды», чем о своем здоровье. В таком отчаянном состоянии она обратилась даже к знахарю. Он ей сказал: «Тебе надо найти пулю винтовки и выпить. Как выпьешь, так сразу, живот твой загорится, и у тебя случится выкидыш».

Ширинбю после настойчивых поисков нашла и пулю, выпила ее вместе с водой. Внутри у нее стало нестерпимо жарко, будто все горело, будто там в животе ее вспыхнул пожар. Но все же, выкидыша не было.

Так незаметно пролетело время и, наконец, подошел срок, и Ширинбю родила мальчика, – своего одиннадцатого ребенка. Все, кто услышали об этом, радовались за нее: «Бедная, родила в таком позднем возрасте, наконец-то, живая и здоровая!»

Услышав эту радостную новость, среди ее детей лишь один Кадырбек не пришел поздравлять ее. Но даже его тайной обиде не суждено было длиться долго. Не прошло и месяца, как младенец умер. Похоже, стараясь вызвать искусственный выкидыш, предпринимая всякие попытки, Ширинбю замучила ребенка еще в своей утробе. После этой смерти и здоровье самой матери-героини* заметно пошатнулось. А затем и вовсе резко ухудшилось.

(*Мать-героиня – Здесь речь идет о Государственном звании, которое раньше в бытность Союза присваивалось многодетным матерям. (Примечание переводчика))

Услышав об этом, Кадырбек тотчас же приехал. Но он никак не решился взглянуть прямо в глаза своим родителям. Он огорченно смотрел на безжизненное тело маленького, безвинного ребенка. Его поразило то, что младенец был удивительно похож на самого Кадырбека. Эх-х, как жаль, почему он не смог приехать пока он был жив, и взглянуть на его невинные, чистые, улыбающиеся глаза!? Ведь он был его родным младшим братом? В этот миг он никак не мог мысленно представить живого своего младшего братишку, а затем, подумав о том, что он сам стал причиной этой смерти, не смея смотреть на больной, изможденный вид своей матери, не выдержав, мелко задрожал всем телом, и, в конце концов, на весь дом громко разрыдался.

04.05.1986

КНОПКА

Этот высокорослый мужчина всегда носит на руках своего ребенка, который еще не может ходить по дороге самостоятельно. И ребенок привык к этому, он, крепко обняв отца за шею, вновь и вновь целует его в потный лоб. Чем больше так ластится его ребенок, тем больше это придает силы его отцу, и он, позабыв об усталости, бодрыми шагами продолжает свой путь. Именно поэтому младенец так отвык от коляски. А если ребенка все-таки иной раз сажают в коляску, то высокорослому человеку так часто приходится гнуть свою спину, наклоняясь и обращаясь к своему ребенку, как будто их насильно разлучили. Да и сын не может тихо и спокойно усидеть в коляске, вновь и вновь оборачивается назад, зовет к себе отца. После этого в этой семье подальше спрятали эту коляску, которая не нравилась таким неразлучным отцу и сыну.

Они живут в высотном доме города. Высокорослый мужчина еще с младенческого возраста ребенка, когда он едва стал различать вещи, начал его учить нажимать на кнопки. Потому, что им каждый день, возвращаясь с улицы домой, приходится нажимать на кнопку лифта, а затем – на восьмом этаже на кнопку дверного сигнала своей квартиры. Дома у этого человека, носящего своего ребенка в руках, телевизор и даже радиоприемник включаются по нажатию кнопки. И все эти действия совершает ребенок со своим мягкими, маленькими пальцами. А отец, пока он нажимает, смотрит на это. И оба от этого получают истинное удовольствие. Ребенок чем больше рос, тем больше удивлялся волшебной силе этих кнопок. Одна из кнопок катает их в лифте, поднимая ввысь. Другая звонит и открывается дверь. А стоит нажать на третью, так сразу заговорит телевизор или радио или, наоборот, они выключают их.

А когда ребенок нажимает на маленькие пуговицы на платье, которые находятся на груди своей мамы, то она сразу же понимает, что он голоден и ему уже хочется есть, и она начинает кормить его своей грудью. И этот мальчик так обожавший нажимать на всякие волшебные кнопки, в тот год, когда ему исполнилось семь лет, и ему надо было пойти в школу, вообще разочаровался в этих кнопках…

Именно в эти дни его высокорослый отец и мать, одевающаяся в платья с пуговицами, похожими на кнопки, крепко поссорились. Ребенок метался между своей матерью и отцом, которые орали во весь голос друг на друга. А мальчик, понимая, что происходит нечто неприятное, но, не зная, как это остановить, как им помочь, плача, кидался между ними то в одну, то в другую сторону. Не зная, как утешить плачущую и кричащую в слезах свою маму, мальчик хотел было нажать на кнопки-пуговицы на ее платье, в ответ на это мать впервые так грубо оттолкнула его от себя. В этот момент высокорослый мужчина уже перешел к избиению матери. Мальчик все еще, не находя себе места, метался между ними, в результате чего сам невольно оказался избитым между их ногами. После этого события мама долго лечилась в больнице, а его хмурый отец все больше начал искать себе утешения в бутылке.

Мальчик пошел в школу. Он и в школе, и дома думал лишь о кнопках, начал переживать за них. А когда кто-то невидимый нажимает на кнопку и зазвенит школьный звонок, он невольно содрогался, словно очнувшись от своих мыслей. А дома его пугает поздний долгий звонок в дверь своего отца, который нажимает на нее со всей силой, а мама, недовольно ворча, тяжело вздыхая, поднимается с постели и идет открывать дверь. Мальчик, лежа в постели, сквозь дремоту явственно ощущает и видит отца, вплоть до того, как его пьяный и сонный взгляд уперся в пол, а мама брезгливо смотрит на него. А позднее отец вовсе перестал возвращаться домой и по ночам.

Мальчик про себя раздраженно и печально думает о тех незнакомых людях, которые придумали эти самые всякие кнопки. А почему те люди не смогли придумать кнопки и для самих людей, подобные тому, как включают и выключают радио или телевизор, – но только для самих людей?.. В таком случае его мама не заболела бы вовсе, а отец не спился бы, да и вообще не ушел бы из дома. Как только они вздумают поссориться между собой, мальчик тихонько и незаметно для них пошел бы и нажал бы на нужную себе кнопку. Так он уберег бы их от очередной неминуемой ссоры. Вот тогда все было бы прекрасно!..

Однажды мальчика в школе здорово напугали ребята постарше его, говоря о том, что: «Стоит нажать лишь на одну кнопку нашим врагам, так сразу за одну секунду мы все можем оказаться в руинах». Испуганный мальчик с расширенными от страха зрачками спросил у тех ребят: «А может быть, и у нас имеется против нее подобная кнопочка?» «Да, конечно», – ответили ребята ему.

Существование подобных кнопок, имеющих чудовищные силы, здорово напугало мальчика. Он крепко задумался. «А кому она нужна такая кнопка, превращающая все вокруг – и цветы, и реки, и озера, дома, травы, людей и животных в пепел? Ради чего их придумали? Лучше было бы, если люди придумали такие кнопки, от воздействия которых люди перестали бы пить водку или ругаться между собой?!»

Мальчик всю ночь, не смыкая глаз, продолжал думать об этой своей мечте. А наутро он пошел в школу и там заявил тем ребятам: «Хотите знать? Вот я вырасту и выдумаю такие кнопки, которые будут вставляться в тела самих людей. Вот тогда те самые страшные кнопки, о которых вы говорили, сами собой исчезнут. И никто никого не будет бояться. Больше не будут нужны никакие кнопки».

Большие ребята посмотрели на этого серьезного мальчика и в едином порыве, словно сговорившись, издевательски расхохотались и разошлись по своим классам. А мальчик вовсе и не обиделся на них. Он все время продолжал думать о своей мечте. А летом он поехал в село к своему дедушке и рассказал ему о своей мечте. Услышав об этом, старик не стал смеяться, а просто с благодарностью пожелал: «Да пусть сбудется твоя мечта, да поможет в этом тебе бог!»

Ну что ж, и нам всем остается пожелать мальчику то же самое.

22.02.1998

ОДНОСЕЛЬЧАНЕ

ЧАСЫ

Взгляд старухи Ашыржан, пришедшей на той* к своим соседям, сразу же остановился на стенных часах с красивыми колокольчиками, которые висели над окном и беспрестанно и равномерно тикали. Улучив момент, старуха незаметно сняла часы и положила их в пах под свою одежду. Это укромное место ее еще ни разу не подвело.

(*Той – свадьба или же увеселительные, торжественные мероприятия, празднества)

Оно было весьма удобно и надежно для того, чтобы украсть что-нибудь и спрятать. Еще ни разу старуха не опозорилась за свою эту постыдную дурную привычку. И на этот раз она среди многих людей беспечно сидела за дасторконом*.

(*Дасторкон – скатерть)

Когда свадьба была уже в самом разгаре, неожиданно зазвенели часы, напугав всех присутствующих. Хозяева дома оглянулись на стену, ища глазами часы на привычном месте. Но часов там не было.

Звонок исходил откуда-то из-под подола старухи Ашыржан. Старуха вмиг растерялась, не решаясь засунуть руку в панталоны, но в то же время не смогла и спокойно усидеть на месте. Казалось, ей некуда было деться от любопытствующих, удивленных взглядов, уставившихся на нее. Затем она резким рывком вскочила с места и вышла из комнаты. И никто не вышел ее провожать.

О том, что эта старуха была воровкой, руки ее были туткак*, то есть, нечисты – знали все в аиле. Лишь маленькая девочка этого дома привязалась за старухой, говоря: “Ашыржан, воровка, отдай наши часы, оставь их у нас! Отдай, говорю, верни наши часы...”

(*Туткак – клептомания)

КЕРОСИН

Старец Миртемир шел хромая, опираясь на свою палку, в ту сторону села к мулле, который слыл святым во всем селе. Маленький внучонок его лежал сейчас в адских муках, нечаянно выпив керосин. Старику казалось, что стоит вызвать муллу, с тем, чтобы он прочел молитву, так сразу внуку станет легче. Поэтому он, не жалея свою хромую ногу, бежал изо всех сил. Увидев чересчур спешащего старика, сосед-учитель окликнул его:

– Что случилось, ава*?

(*Ава – уважительное обращение к старому человеку)

– Беда! Гапарбек выпил керосин и мучается от боли. Я иду к мулле-пирим*. – Старик коротко ответил своему соседу, будто не желая тратить на него время.

(*Мулла-пирим – Мусульманский священнослужитель, молитвой внушающий больному избавление от болезни)

Учитель вслед за стариком посмотрел с удивленным взглядом, не понимая, что же может сделать мулла с выпившим керосин мальчиком, а затем поторопился в сторону дома соседа. И в самом деле, вид у трехлетнего мальчика был измученный, его рвало вовсю. Он быстрой походкой пошел в почту и оттуда позвонил в районный центр, вызвав скорую помощь.

У муллы этого предгорного аила был непререкаемый авторитет. Он был не просто муллой, а считался аристократом, носителем чего-то сверхъестественного. И потому люди принимали его за земного представителя самого Бога.

Он еще в те самые шестидесятые годы переехал в это село из другой страны. Целью его переезда было служение народу этого горного аила. Простоватые сельчане, надеясь на излечение, со всякой болезнью шли к нему – те, у кого болел живот и те, у кого разболелся зуб.

Пирим-мулла всякий раз сумел находить снадобье от всякой болезни. Одним словом, никто не возвращался от него разочарованным. А позже мудрый мулла обучил всех своих сыновей – один стал зубным врачом. Другой терапевтом, а третий – хирургом.

Так, наконец, село в их лице приобрело всех нужных специалистов.

ЯГНЕНОК

Ранним утром сноха Жолдоша-агая* поймала черного ягненка, который несся вместе с течением воды. Оставив свои ведра, она, крепко обняв ягненка, словно маленького ребенка, пришла домой. Судя по тому, как он весь задрожал, ягненок, похоже, долго плыл в воде. Он даже не мог крепко стоят на ногах. Еще бы чуточку задержаться в воде, наверное, он бы уже погиб. Лишь тогда, когда потеплело от солнца, ягненок немного пришел в себя. Жолдош агай внимательно посмотрел на эн** на ухе ягненка и тотчас же решительно отправился в то место перед школой, где обычно собираются и стар, и млад. Он сразу же обратился к людям, сидящим, греясь на солнце:

(*Агай – 1. Учитель. 2. Уважительное обращение к старшему по возрасту мужчине)
    (**Эн – метка на ухе скота, которая служит для различения его от других скотов. Обычно каждый двор аила имеет свою метку)

– Моя сноха утром поймала ягненка в канале. У него на ухе вот такой эн, – показал он всем рукой, – может быть, кто-нибудь узнает его?

Не успел он это объявить, так сразу же поспешно вскочил с места пьяница Ормон:

– Это мой ягненок, со вчерашнего дня мы ищем его и никак не можем найти…

Ормон-пьяница не стал долго объяснять, а сразу пришел и забрал ягненка и ушел. Жена Жолдоша-учителя и дети его хорошо знали о стяжательских повадках Ормона-пьяницы, который мог стащить все, что плохо лежит. Но никто из них не стал упрекать отца за то, что он отдал ягненка своими руками чужим людям. Почему этот Ормон присвоил ягненка? А может быть, лучше было съесть его самим? Лишь сноха про себя тихо и незаметно ни для кого сожалела: это она ведь ранним холодным утром поймала этого ягненка, и сама при этом чуть не упала в воду. Да и другие люди загадали было: это твоя находка!..

А Жолдош агай вообще был таким чистосердечным, честным человеком, каких вообще мало.

ИСМАНАБАД

Чуть не доезжая до села Карабулак, издали виден раскинувшийся сад. В свое время этот сад большую пользу принес и для колхоза, и для самих колхозников. А впоследствии, когда умер садовник Исман, посадивший этот сад, он превратился в заброшенный сад. Но сад сохранил свое название Исманабад. Когда-то на здешних местах кроме полыни ничего не росло, но Исман ежегодно был занят тем, что сажал молодые саженцы, поливал их. И, в конце концов, этот пустырь превратился в зазеленевший сад. Говорят, что садовник Исман будучи уже тяжело больным и старым, все время спрашивал, переживая: «Поливали? Ухаживаете за садом?»

Исман будучи еще жив выбрал себе место на кладбище, где даже установил для себя скромный памятник. Хоть и не все одобряли этот его поступок, многие с пониманием отнеслись. Ибо, он был бездетным. Похоже, поэтому он так позаботился, решив, что после его смерти некому будет установить ему памятник. Он, говорил, что не променяет свою жену Жамал даже на девятерых сыновей. Бывало, когда люди советовали ему развестись со своей бесплодной женой, которая не может родить ребенка, и жениться на другой, чтобы она ему родила ребенка, он им всем привычно отвечал отказом. Старуха Жамал, покорившая раз и навсегда сердце садовника Исмана, умерла раньше своего мужа. Так старик в последние дни своей жизни остался совсем одиноким.

Сад Исмана, где он трудился в поте лица, нынче совсем поредел и засох. И иной раз, кажется, что совсем неподалеку одинокая могила старика Исмана, который хотел оставить после себя хотя бы этот сад, раз он не смог народить детей, продолжает грустно смотреть на сад.

24.01.2006

ПОСЛЕДНИЙ РАИС*

(*Раис – председатель колхоза)

Его настоящее имя – Акимжан. Но все, кто знаком с ним, его звали “Раис аке”*. Мало, кто называл его по настоящему имени. Этот человек сейчас возвращался из районного центра в дурном настроении и был измучен своими тревожными переживаниями. Что же случилось? Он обижен на кого-то или огорчен чем-то? Почему же он не знает куда себя деть? То он злился страшно, крепко сжимая кулаки, то ему хотелось навзрыд заплакать, словно маленький ребенок. Он то и дело поворачивался к своему водителю, требуя, чтобы он ехал быстрее. Но все же, ему казалось, что машина еле карабкается по этой широкой шоссейной дороге. Он никогда так долго не ехал в свое село.

(*Аке – уважительное обращение к старшему по возрасту мужчине)

Сегодня его вызвали в районную администрацию. Там ему сообщили о решении расформировать колхоз, а вместо него создать мелкие частные крестьянские хозяйства. Краснолицый молодой аким* в очках говорил без обиняков, даже не стал проявлять признаки вежливости, ни о чем не посоветовался с ним. Так просто сообщил ему о своем решении. Вот почему раис был так огорчен, удивлен и одновременно удручен. Как этот молодой аким, ни разу не увидевший его колхоз своими глазами, не разговаривавший с народом, не посоветовавшись ни с кем, единолично мог принять такое поспешное решение? Акимжан хоть и вначале от такого неожиданного предложения чуточку растерялся, но все же, не стал скрывать свое удивление.

(*Аким – глава районной администрации)

– Кадыр Шопокович, наш колхоз, слава богу, не является должником правительства. Наше хозяйство приносит прибыль. Да и колхозники живут лучше, чем в других колхозах. И с какой стати возникла необходимость его расформировать, я никак не могу понять…

– Дело не в этом, аксакал*, – аким, не дослушав его доводы, перебил его слова. – Сейчас повсемстно проводится приватизация. И вы тоже наслышаны об этом. Да, знаю, ваш колхоз большой. Много у вас народу и земли. Но мы все равно должны его расформировать. Таково указание сверху. Иначе народ вас не поймет. Они начнут жаловаться. Если надо, то они дойдут и до Президента.

(*Аксакал – уважительное обращение к пожилому мужчине. Буквально: седобородый)

Молодой аким умолк и вопросительно посмотрел в глаза раиса, который все еще находился в состоянии крайнего изумления.

– Кадыр Шопокович, мне кажется, что нам надо посоветоваться и с народом и учитывать его мнение. А может быть, вовсе нет необходимости расформировать наш колхоз, превращая его в мелкие, разрозренные хозяйства. – Акимжану все еще никак не хотелось верить. Ему почему-то не хотелось расформировать свой колхоз. Правда, еще в прошлом году были расформированы несколько соседних колхозов и совхозов, которые были убыточны и числились в должниках. Но ведь колхоз Акимжана чуть ли не единственный прибыльный колхоз в районе.

– А что может сказать народ? Акимжан Кабылович, народ сейчас тоже изменился. Он сегодня может говорить одно, а завтра может отрицать это и говорить совсем по-другому. Хватить тянуть. Надо посоветоваться со специалистами и завтра же, не откладывая на потом, начать расформирование. – Аким так резко оборвал разговор.

…Раис всю дорогу предавался тяжелым раздумьям, не зная как найти выход из создавшегося положения. Он вспомнил о трагической судьбе первого председателя этого колхоза Садыка Саматова, который шестьдесят лет назад, прилагая огромные, неимоверные усилия, сумел-таки собрать разрозренный народ, который и жил вразброс, кто в горах, кто в долине. Но, в конце концов, погиб из рук врагов колхоза. А ведь совсем недавно, только в прошлом году всем селом на сходке решили назвать колхоз его именем. И вот теперь, стало быть, с завтрашнего дня не будет этого колхоза, названного его именем.

Акимжану также предстояло подвести итоги своей двадцатилетней жизни, которые он всецело отдал колхозу, посвятив все свои силы и старания во имя процветания этого колхоза. Так сказать, раз и навсегда распрощаться с привычным укладом жизни. Странно, что Акимжану никогда ранее не приходила в голову мысль о том, что когда-нибудь настанет этот день, казалось, что он всю жизнь проработает председателем колхоза и никогда не думал о том, что власть преходяща. Нет, дело сейчас было даже не в этом. Акимжан все же осознавал, что рано или поздно ему придется распрощаться с председательским креслом. Но даже в самых страшных снах он не смог бы представить то, что он окажется самым последним председателем колхоза и, что он своими же руками уничтожит все, то народное добро, собранное долгими годами упорного труда. Как только он подумал об этом, так сразу сердце его неприятно екнуло.

Но ведь никто не собирается же растащить колхозное добро по чужим краям, – оно же, все-таки будет поделено между самими же колхозниками, между его же односельчанами?! Стоило взглянуть на этот вопрос с этой точки зрения, так он хотя бы немного успокоился. Всего лишь с одной разницей, – теперь Акимжан не сможет править народом так, как раньше правил им. Теперь они не станут слушаться его. Раис лишь ненадолго смирился с этой мыслью. Он вмиг представил перед своими глазами, как колхозники шумно начнут делить колхозное добро и ссориться за лучшие земли. Так дружные колхозники разъединятся, соперничать друг с другом, а то и склочничать.

А как он сам будет жить дальше? Народ с завтрашнего дня прекратить почтительно называть его «Раис аке», для них он отныне станет просто Акимжаном. Он навсегда распрощается со своей конторой, где он проводил обычно большую часть своего времени, распрощается он и со своей служебной машиной. Самое печальное, только теперь выяснилось, что он вообще не нажил добро на своем председательском посту. Даже машину не купил себе, будто всю жизнь собирался ездить на служебной машине. Да, колхоз его хоть и был богат, а он сам, как выяснилось уже сейчас, был бедным. Он только в прошлом году кое-как закончил строительство дома, которое он затеял еще пять лет тому назад. Хорошо хоть сумел построить дом, а то вовсе мог бы остаться и без крыши над своей головой.

Раис сейчас с горечью думал о том, что он все время был занят умножением колхозного добра, и жил заботами о колхозниках. Пока в колхозе дела шли хорошо, и у него на душе тоже было спокойно. Народ жил хорошо и сытно, и он среди них ощущал себя сытно и в достатке. Он сейчас вспомнил о своем сыне, который сейчас служит в армии. Сердце его екнуло от боли. Оказывается, он соскучился по сыну. Он сейчас вспомнил слова своего сына, который с обидой говорил ему: «Оказывается, сыновья других председателей колхозов вообще не служат в армии, их как-нибудь обустраивают на учебу. А вы о нас вообще не думаете».

Акимжан тогда вовсе не придал значения этим словам. В душе он воспринимал своих детей, как и других детей колхозников, дабы они не зазнавались и не выделялись от других. Поэтому они у него все были не избалованные. Раис хорошо знал и жизнь всех – вплоть до каждого своих колхозников. Он знал, как они живут и сколько у них детей, даже особенности их характеров. Еще никто из них ни единым словом не обмолвился о расформировании колхоза. А может быть, они завтра все, как один выступят против расформирования их колхоза?

Но все же, у Акимжана было гнетущее состояние. Все-таки частная собственность – есть частная собственность. И для всех должна быть заманчива мысль об обогащении, работать для личного интереса. Наверное, отыщутся и такие люди, которые еще раньше втайне лелеяли мечту о личном обогащении и с нетерпением ждали этого момента. С другой стороны по-своему прав был и аким района. Но, допустим, если завтра же вдруг этого самого акима вызовет кто-то сверху и велит ему расформировать районную администрацию, то он тоже вряд ли сразу же согласился бы с таким решением? И вообще, мы все странные люди. Стоит сверху кому-то велеть об объединении, так мы сразу же соглашаемся объединиться, а если скажут о разъединении, то тотчас же готовы и разъединиться.

Раис с особым прилежанием исполнял свои обязанности. Именно поэтому сейчас ему казалось, что без должности председателя колхоза придется всему конец. Он даже почувствовал какое-то неведомое чувство бессилия, будто он ни на что другое не способен, казалось, что он совсем опустил уже свои руки. Будто вместе с расформированием колхоза он лишится и своих рук и ног, он всем телом ощутил изнывающую боль.

…Прошло много дней с тех пор. Колхоз был расформирован. Земля была поделена между колхозниками. Акимжан, которому вначале казалось, что вместе с расформированием колхоза вообще остановится и жизнь, понемногу и постепенно свыкся со своим новым положением. Небольшая речка, текущая посредине аила, все так же привычно шумя, бурно текла, будто совсем ничего и не изменилось. И солнце по своему извечному пути привычно клонилось к закату, обогнув крутые горы. Листва тополей вдоль улиц все также, как и раньше привычно шумели, вдохновляя сердца сельских людей. А по вечерам коровы сытной походкой возвращались из стада, своим мычанием наполняя мирную тишину, а вокруг вовсю пахло свежим молоком, ароматом цветов. Одним словом, все шло своим чередом.

Но лишь одно изменение было несомненным: с улиц исчесзли шумные дети, которые обычно играли в альчики. Поредели и ряды стариков, которые в чайхане неспешно пили чай, ведя благостную беседу. Весь народ – и стар, и млад, возился на полевых работах, ковыряясь лопатами и кетменьями целыми днями – даже в полдневную жару. Они все были настолько поглощены своими заботами, что, временами казалось, что они даже стали меньше разговаривать друг с другом. Если раньше в период летней страды раису и его бригадирам приходилось тяжело, когда они выводили людей на работу, особенно женщин, имеющих детей, что им приходилось на конях посещать каждый двор, то теперь все – и стар, и млад, да и имеющие маленьких детей, – все начали с особым рвением и остервенением работать на полях. Люди зарыли арыки и на богарные земли доставили воду, превращая их в поливные земли, в результате чего сразу же по сравнению с прошлыми годами повысилась урожайность.

Бывший раис с восхищением, смешанным с удивлением, невольно воздал про себя должное такому трудолюбию народа, которое вот столько времени, оказывается, затаилось, вынужденно держалось взаперти, не находя выхода, и вот, наконец-то, инициатива народа нашла свое применение на деле. Он лично убедился в правдивости народной мудрости о том, что своя ноша не тянет. Но все же, бывший председатель колхоза, много лет правивший коллективным хозяйством и народом, при этом проявляя и строгость, а там где надо – и широту души, доброту, – хоть и в душе осознавал неправильность былого подавления личной инициативы, еще долго никак не хотел признавать преимущества обновленного метода нового хозяйствования…

24.09.1999

ОДНАЖДЫ В ОДНОМ СЕЛЕ

В одном селе в один и тот же день в двух разных домах умерли двое односельчане, которые и жили совсем по-разному. Никому и в голову не приходило, что они умрут в один день. Один из них умер после продолжительной, тяжелой болезни, а второй погиб от несчастного случая. Но дети того покойного, который долго лежал больным, горевали очень сильно по сравнению с детьми у того покойного, который погиб от несчастного случая. Об этом узнали все жители аила в тот же день, когда их похоронили.

Эти двое человек во многом были совершенно разные люди. Именно поэтому и смерть их, и их похороны были различными. Один из них лишь ухаживал за скотом, а второй резал скот и жил, продавая мясо. Один из них переживал за свой скот, думая, как можно лучше содержать их, дабы они не болели и не худели, не жалея сил трудился и лютой зимой, и в летнюю жару, вынося навоз скота, живя вместе со своим скотом то на летовке, то на зимовке.

А второй? Второй, то есть, мясник старался как можно выгоднее продавать мясо забитого скота, и жил в тепле, коротал время в своем ларьке на базаре. И у обоих было по шестеро детей. У погибшего от несчастного случая был большой двухэтажный дом, а у умершего от болезни был неказистый дом, который был весь в трещинах от последствий землетрясения. У человека и зимою, и летом живущего вместе со скотом так и не нашлось времени, да и условий не было, чтобы построить дом. Да, к тому же дети все подросли, и их всех надо было обучить.

И вот теперь, когда настало время увидеть почет и уважение от детей, которые все стали служащими, а не ходили за скотом подобно своему отцу, он так рано ушел на тот свет. С раннего утра в этом доме раздавались плач-причитание, которые были слышны во всем аиле. Неказистый дом с трещинами, казалось, еле выдерживал этот вой. В это же время на другом конце аила из двора двухэтажного дома еле слышно раздавались плач-причитание, которые почти не были слышны за пределами этого дома. А когда уже выносили тело покойного для погребения, плач вовсе затих.

А плач в неказистом доме все больше усиливался. Дочери, окружившие тело покойного, не обращая внимания на посторонних людей, вовсю рыдали не в силах удержаться. Если бы была чудотворная сила в этом плаче, то давно уже покойный воскрес бы, но, увы...

Вдова-старуха сидела у порога и ее плач-причитание в отличие от плача других сопровождались размеренным, хладнокровным, мудрым спокойствием:

Ты Козу, я – Баян,
    Я горестно плачу,
    Ты ушел в мир иной,
    Куда и я приду вскоре за тобой…

А громкие голоса плачущих сыновей покойного оглушали все звуки вокруг. Это еще что за несправедливость, когда отец только, что начал было гордиться своими сыновьями?! Горе сыновей было безмерно. Во дворе не умещались все люди, прибывшие выразить соболезнование. Поэтому пришлось открыть и запасной выход во дворе. И все плачущие ходили тут в слезах. Они не столько горевали за самого умершего, а за его дочерей и сыновей. А покойный с его мягким характером скрывал, что он болен, не нашел даже силы признаться в своей хронической болезни, не желая создать проблемы для своих родных, не стал лечиться, как следует, поэтому и так рано умер.

Плач-причитание, раздававшиеся с утра из двора двухэтажного дома, постепенно утихая, в конце концов, совсем прекратились. Дети мясника, хоть и он погиб от несчастного случая, в отличие от детей пастуха, похоже, горевали совсем недолго. Односельчане все очень удивлялись этому, говоря: «Бедный, а ведь он трудился не жалея себя, дабы обеспечить всем необходимым своих детей. Неужели дети его так мало любили и уважали?» Мясник всех своих детей, как едва заканчивали они школу, втянул в свои дела, связанные с торговлей. Учил их уму-разуму, мол, научитесь любым способом зарабатывать деньги, чем пять лет учиться, тратя на это деньги и время, а затем жить от зарплаты до зарплаты. У него были любимые присловья, наставления, которые он ежедневно повторял своим детям: «Пока деньги есть – они друг человека, деньги – могут заменить ему и его родственников, в соответствии со своими деньгами – человек имеет уважение и почет. Коли ты денежный человек, ты уважаем и всегда в почете».

Своих детей, которые работали в разных сферах обслуживания, он не пускал вечером домой, без заработанных ими за день хотя бы без 10-15 сомов. Больная жена его после того, как только выдала замуж свою младшую дочь, будто только это ее и удерживало в жизни, вскоре умерла. А старшая сноха не выдержав пытки со стороны свекра, ушла из дома.

С раннего утра до вечера этот человек разделывал туши, продавая мясо, временами казалось, что он вовсе не различает уже живого человека от других неживых вещей, единственным занятием, что приводило его в восторженное состояние, было подсчитывание окровавленными, пахнущими кровью пальцами шуршащих денежных купюр.

Сын его, только, что плакавший, опираясь на палку, вдруг вспомнил веселый нрав своей жены, заодно вспомнив и о жестоких поступках своего отца по отношению к своей снохе, и тотчас же почему-то испытал сильное разочарование. Потом отец его женил еще три раза. Но все эти браки не принесли ему семейного счастья. А замужние сестры приезжали в родительский дом изредка, – раз в два-три года. Да и по приезду они все ходили дома хмурые. Дочери мясника, сидевшие, слагая причитание у изголовья покойника, сегодня впервые почувствовали себя в родительском доме раскованно, и сидели, свободно растягивая ноги. Мясник для всех четверых дочерей сам выбирал женихов, к тому же, придирчиво выбирая их среди живущих в достатке семей.

Стоило кому-то из дочерей приезжать домой и жаловаться отцу на тамошние порядки, мясник, даже не выслушав своих дочерей, равнодушно отправлял их обратно домой. Было такое ощущение, что он, похоже, вообще не интересовался душевным состоянием, здоровьем и условиями жизни своих дочерей. Отцу не хотелось морочить свою голову заботами о своих дочерях, пусть они кое-как сами по себе живут там, куда они вышли замуж, думал он о них. Односельчане никак не могли понять истинную подоплеку действий, которые происходили в этом, снаружи выглядящем красивым, двухэтажном доме. Но все равно сельские жители уважали этого мясника, так как он выручал их всегда, когда они просили у него в долг денег или мяса взаймы.

Когда настало время взять тело покойного на омовение согласно национальной традиции перед тем, как положить в саван, никто добровольно не хотел взять на себя эти обязанности, отчего дети мясника не на шутку встревожились. Обычно на эту обязанность добровольцы сами напрашиваются, желая получить оплату за свой труд или что-то из одежды покойного. А что теперь им делать? Неужели самим сыновьям придется мыть тело покойного мясника?

В этот час на голову сыновей мясника неожиданно выпали тяжелые хлопоты, связанные с достойными проводами своего отца в последний путь, соблюдая все национальные традиции. Стало ясно, что все, кто при жизни делали вид, что уважают денежного мясника, сейчас отвернулись от него. Сыновья, в конце концов, решили на деле применить наставление своего отца о том, что «деньги и есть – твой родственник, твой друг». И народу пустили втихаря слух о том, что они хорошо оплатят тому человеку, кто возьмется обмыть тело покойного. Даже после этого никто не вызвался выполнить эту работу.

В народе говорится о том, что если тело покойного не предадут земле со всеми полагающимися почестями, то он считается как бы умершим плохой смертью. Не зря, оказывается, говорится среди народа, что на миру и смерть красна!.. Когда умирает человек, у его изголовья должен сидеть другой человек, и проводить его с молитвой. Иначе это считается недостойной смертью. А мясник погиб от несчастного случая. Может быть, народ поэтому сейчас сторонится от его тела? Или же этого одинокого, богатого мясника народ на самом деле тайно ненавидел?..

Сыновья мясника, униженные от обиды, сами принялись по указанию муллы кое-как обмыть тело своего отца, и одели на него саван. Так мяснику ни его несметное богатство, собранное за всю свою жизнь, ни его двухэтажный дом, окруженный железным, высоким забором не сослужили добрую службу, не сумев сохранить его честь среди народа.

А сыновья его хоть и в душе понимали об истинном человеческом весе своего отца среди народа, все равно еще долгие годы сохранили в душе обиду на своих односельчан за то, что во время похорон отца они, по их мнению, не проявили должной чуткости.

20.05.1986

ГАЗАНЕК*

(*Газанек – гроздь винограда, сохранившаяся на кусте в поздней осени)

Двое человек, несмотря на сильный ливень, неспешно шли по высокому мосту, построенному на бурной, горной реке. Женщина в шерстяном, белом платке даже не почувствовала, как она крепко сжала за руку маленькой девочки. Из глаз ее незаметно текли горькие слезы, сливаясь с льющимся дождем на ее лице, она в этот миг с сожалением и горечью в душе вспоминала о своих детских годах, которые прошли на берегу этой бурной реки, и о тех временах, когда она днями и ночами напролет ездила на тракторе, вспоминала также о здоровом, высоком парне по имени Апсамат, который приходил к ней на свидание по ночам.

От крика своей души, который исходил из самых потаенных глубин души и был сейчас настолько созвучен с ревом бурной реки, женщина забыла даже о том, что она проходит сейчас по скрипучему, шатающемуся опасному мосту. Девочка, сняв с головы узорчатый топу*, крепко держала в своей руке, а за другой ручонкой, сжимая до боли, вела ее женщина, и девочка хоть и было ей очень больно, молча, шла рядом с ней, боясь освободить свою руку. Девочке казалось, что это мутная, бурная река способна сейчас унести их вместе с мостом со своим бурлящим течением. Она крепко держалась за руку женщины, и от испуга у нее высохло во рту и ей даже захотелось выпить воды. Она торопливо шла, то и дело, облизывая языком дождевую влажность на своем лице и шмыгая носом. Пока они не перешли мост и не дошли до чайханы на берегу реки, не прекратился сильный проливной дождь. Пока дождь немного не утих, Иризбан сидела в чайхане, чтобы переждать его, укутав ноги девочки своим чапаном**. А девочка в этот момент заснула.

(*Топу – легкий национальный головной убор без козырька)
    (**Чапан – верхняя одежда)

Они вдвоем поздно вечером, уже в сумерках дошли до городка угледобытчиков. Девочка все еще спала. В это время, и в городке, оказывается, вовсю шел дождь. Иризбан девочку уложила спать рядом с собой, предварительно забрав из ее сжатого кулачка кусок лепешки. Лицо у нее было с румянцем и с тонкими бровями, так что на первый взгляд она была очень похожа на Иризбан.

Маленький дворик был весь наполнен дождевыми лужами. А оставшийся неприкрытым сверху тандыр* совсем размяк от непрерывного дождя и уже начал рушиться. Иризбан слегка приподняла, исправляя тандыр, а затем, уже начав мыть грязные руки в луже под виноградником, увидела, что удары ливня совсем вышибли сухие листья виноградника, который сейчас уже торчал только голыми кустами.

(*Тандыр – глиняное устройство, в котором пекут лепешки)

Она увидела при лунном свете кисточку винограда и несказанно обрадовалась. Одним ударом палки она выбила эту кисточку и занесла домой. Она испробовала на вкус виноград, который, несмотря на то, что от заморозков немного пожух, все еще сохранил свой естественный сладкий вкус. «И эта маленькая кисточка винограда тоже ведь дар самого Бога для нас, одно из его яств», – подумала она про себя. Она бережливым движением положила виноград в посуду.

Иризбан немного успокоилась, так как до этого переживала, думая, что девочка может проснуться, и будет плакать и скандалить, требуя отвезти ее обратно домой. «Она же еще дитя маленькое, может быть, если отдам ей виноград, успокоится», – решила она, думая о девочке. Иризбан, которая осталась совсем одна после того, как ее муж попал в заключение, ее старшая сестра отдала на попечение свою маленькую дочь. Хоть и они жили только вдвоем и были бездетными, Иризбан с Апсаматом долгие годы жили в мире и согласии, не слушая советы своих близких родственников и не обращая внимания на их обиды. Соседи даже думали, что нет такой силы, которая была бы способна их развести. И вот, теперь случилось так, что один из них отправился отбыть свой срок заключения в далекие края, где неохота была бы, может быть, жить даже самому змею, а другая осталась совсем одна в своем доме.

…Иризбан сама выбрала эту свою судьбу, не слушая свою старую мать, отказавшись выйти замуж за уже засватанного парня. И в одну из ночей, работая на своем тракторе, она безоглядно сбежала вместе с Апсаматом. Впоследствии, когда она никак не могла родить ребенка, свои же родственники начали утверждать, что ее настигло материнское проклятие. Но самое страшное, оказывается, еще было впереди.

Поздней осенью Апсамата вызвал к себе его близкий родственник Зулпукар ава*, сославшись на то, что он заболел.

(*Ава – уважительное обращение к пожилому мужчине)

– Братик мой, годы уже берут свое, и ты зря тратишь время раз до сих пор нету у тебя ребенка. Может случиться и так, что ты совсем не оставишь после себя потомка. И нет ничего горше в этой жизни, чем на старости лет остаться без опоры и потомка своего. Тебе, может быть, кажется, что всю жизнь ты будешь таким сильным и независимым ни от кого. Да, к тому же у каждого человека есть свой долг в жизни, – оставить после себя потомка своего. – Хриплый голос Зулпукар авы был отчетливо слышен, так как он периодически, кашляя, очищал свое горло.

– Ты отпусти свою жену на все четыре стороны! – заключительные слова старика звучали весьма решительно.

– Как?! – Совсем опешил от этих неожиданных слов Апсамат, не зная, как дальше поступить.

А удивленный старик совсем разозлился, уставившись на него с расширенными от гнева, испепеляющими зрачками:

– Эх, ты недотепа, раз уже живешь столько лет со своей женой, до сих пор не научился выгнать свою жену? Есть же правила шариата, чтобы они покарали тебя! Дай ей талак!* – Старик выскочил с места и со злостью начал, весь дрожа, ходить взад и вперед, начал плеваться беспорядочно, будто желая показать ему всю свою злость.

(*Талак – Согласно шариату мусульманской религии, муж волен объявить жене талак, – то есть, развестись и дать ей свободу)

– Ты что, считаешь, что раз работаешь на правительство, ты имеешь право позабыть обо всех традициях мусульманства? Законы жизни и добра ведь совсем другие. Живя вместе с неверными, видать, и ты со своей женой совсем позабыл о почести и обо всех святых понятиях! Поэтому и бог не дает вам ребенка!

Старик с ненавистью взглянул на своего молодого родственника и, беспорядочно кидая и, пиная все, что попадало на своем пути, с гневом вышел на улицу. Еще никогда так с Апсаматом не разговаривал этот его старший брат, которого он считал за своего отца, так как именно он вырастил его, оставшегося без отца. И почему же он сегодня так вдруг разбушевался? И его симпатичная, смуглая жена, напоминающая своим широким лицом пышную, мягкую подушку, тоже в этот момент сидела безмолвно. Казалось, и она еле слышно проворчала, будучи недовольной бездетным положением своего кайни*.

(*Кайни – младший брат мужа)

У Апсамата, когда он возвращался домой, всю дорогу нестерпимо горело все внутри, и страшно разболелась голова. Он сейчас, вспомнив о предновогодних событиях прошлого года, разочарованно, тихо вздыхал про себя. В тот раз он так неловко и ущемленным почувствовал себя рядом со своими коллегами, которые получали из рук Деда Мороза всякие подарки в блестящих и шуршащих обертках для своих детей. А когда от чистого сердца его некоторые благодушные коллеги обратились к женщине, раздававшей подарки, мол, «дайте и ему подарки хотя бы в знак доброго пожелания на будущее», та грубо отрезала, говоря, что «эти подарки назначены только для детей, поэтому, сначала всем следует обзавестись детьми, прежде чем на них претендовать!»

Тоска и унижение овладели всем его телом, отчего он в этот промозглый день поздней осени почувствовал себя глубоко несчастным человеком. Лишь только дойдя до своего дома, уже заходя во двор, он обернулся назад из ворот. Вдруг, словно какая-то неведомая сила одернула его, он, резко повернулся назад и направился в сторону единственной чайханы в поселке, в окнах которой все еще горел свет.

Старик-чайханщик даже не обернулся в его сторону, он весь замерзший, судя по его виду, все время был занят разведением огня под самоваром. Лишь кивком головы он предложил ему, мол, заходи. А изнутри чайханы раздавались неразборчивый гул и веселый гомон людей. Ему не захотелось зайти внутрь, и он уселся на серу* на веранде чайханы. Апсамат неподвижно застыл, глядя на снег, идущий большими хлопьями и на старика, который все еще, беспомощно пытался развести огонь. Этот старик тоже был бездетным, а после смерти своей старухи он нашел для себя это занятие, будто желая, хоть чем-то отвлечь себя.

(*Сөрү – широкая деревянная кровать, беседка)

Апсамат безмолвно сидел, погрузившись в свои тяжелые раздумья, думая о своей несчастной доле. В детские годы он остался без родителей, а теперь вот так и он сам остался бездетным… Он вспомнил о своей жене. А ведь в свое время в красавицу Иризбан были влюблены многие. И надо же было такому случиться, что она оказалась бесплодной. Сейчас он не находил себя, не зная куда себя деть…

– Эй, заходи сюда, – Так окликнул его кто-то из сидевших внутри чайханы. Затем все, кто там сидели, обернулись в его сторону.

– Раз пришел, то надо зайти.

Это были около десятка мужиков, которые, похоже, ели плов, заказав его приготовить здесь же в чайхане. На дасторконе всюду беспорядочно валялись объедки, грязные тарелки и обглоданные косточки. Перед ними лежала пара очищенных луковиц для закуски. Это были игроки в азартные игры, игравшие в карту на деньги.

– А ну-ка, давайте сыграем с угольщиком, он ведь богатый? – предложил кто-то из них, и они втянули Апсамата в свою игру.

Так Апсамат впервые в своей жизни сел играть в такую азартную игру. Он вчистую проиграл все свои деньги в кармане. «Ничего, такое бывает, – Попытались успокоить его те, с кем он играл. – Ничего, в следующий раз ты выиграешь».

Так Апсамат постепенно вовсю пристрастился в эту азартную игру, и у него вошло в привычку ходить по ночам в чайхану, чтобы поиграть в карты, чтобы отвлечься. Иной раз он и в самом деле возвращался домой с полными в своих карманах выигранными деньгами. А зачастую возвращался вообще с пустыми руками. Когда не было денег, он начал растаскивать из дома кое-какие ценные вещи, чтобы поиграть.

Иризбан почуяла всем сердцем то, что ее муж попал в какую-то страшную беду. Она понимала, что все это так происходит из-за их бездетности. Она, наконец, решилась поговорить откровенно обо всем со своим мужем для того, чтобы вообще развестись с ним.

В один из таких дней, когда Апсамат уже проиграв все, что можно было проиграть ценное в доме, не зная, что дальше делать, совсем растерялся, один из игроков, толстяк, широко расставив перед ним ноги, развязно предложил:

– Давай-ка, на этот раз вместо денежных ставок играем на баб? – Сказав это, он повернулся к другим игрокам, и, испытующе подмигнул. Увидев, что Апсамат неприязненно побледнел и умолк, он вовсе перешел на настойчивые требования, будто поставил себе целью, во что бы то ни стало принудить его принять свое предложение:

– Эй, друг, скажи-ка, а? Чего же ты так испугался? Что, тебе так жалко своей жены, которая никак не может тебе родить ребенка? У тебя ведь нет даже детей, чтобы можно было бояться рисковать. Видишь, я же даже на своих детей махнул рукой, будто мне все равно, – и он, будто представив перед своими глазами красавицу Иризбан, еще раз так сладострастно улыбнулся.

Апсамат, которому уже до предела надоела эта унизительная обстановка и изрядно измотали его нервы такие склоки, не выдержав такого издевательства, не в состоянии больше удержать себя в руках, вскочил с места и изо всех сил начал избивать этого толстяка, в небрежной позе стоявшего напротив себя. Вплоть до тех пор, пока не подошла милиция, никто так и не смог их разнять, и помешать Апсамату продолжать избивать толстяка.

***

Иризбан с нежностью наклонилась к девочке, которая безмятежно спала, и почувствовала теплое дыхание, исходящее от ее маленьких ноздрей, и ее голова закружилась от наслаждения, словно она опьянела от этого незнакомого ей доселе чувства. Ее грудь вдруг наполнилась желанием, как можно поскорее сообщить Апсамату о том, что у них появился ребенок, и что она нашла среди увядших листьев виноградника кисточку газанек-винограда.

24.01.1987

СЧАСТЬЕ С ГОРЧИНКОЙ

Две женщины, живущие в одном селе, но в двух разных семьях, оказались в глубоком трауре. Одна из них, белобрысая и высокого роста, которой едва исполнилось сорок лет, лила слезы горя, которые текли из ее огромных, красивых глаз, и она, рыдая, сквозь слёзы говорила приходившим к ней выразить соболезнование людям:

– Для меня лишь бы он ходил живым и здоровым. Я бы вытерпела и вынесла все его выходки и поступки. Как другие он и по бабам не шатался, не изменял мне никогда. Хотя и это я простила бы ему. Если бы даже он женился на другую женщину, я простила бы ему это, – лишь бы он ходил живым и здоровым. Вот так он у меня умер совсем молодым, когда ему надо было только жить да жить. Даже не успел насладиться в жизни почетом и уважением, которые мы ему оказывали… Он, похоже, знал, что скоро умрет, никогда не обижал меня недобрым словом…

А вторая женщина, которой еще не было и пятидесяти лет, была все еще симпатичной, она была хорошей хозяйкой и была из числа тех женщин, которые знают себе цену. И она рыдала перед теми людьми, которые приходили к ней подбодрить ее:

– Уж лучше бы он умер! Вот так он опозорил меня перед всем народом. Как я после этого буду ходить среди народа? Как это он посмел жениться на молодой девушке, которая является сверстницей его же дочери? А та еще так быстро родила от него, бесстыжая! А своих детей превратил в сирот, будучи еще живым. Он же жил дома, припеваючи, на всем готовом, ел и пил все, что хотел. А что ему, этому бабнику еще не хватало дома? Я пойду и устрою им такой скандал, что мало не покажется. Я буду – не я, если не изорву своими ногтями ее бесстыжое лицо! Сделаю так, чтобы их убили! Не дам им жить спокойно на этом свете… Как я теперь вытерплю все эти их выходки. Ведь я еще совсем не старая, да уже и не молода, чтобы все начинать сначала. Как же я вынесу такое несчастье?!

Из-за своих мужей эти две женщины еще долгие годы жизни провели в слезах. Первая, плача, возвеличивала память своего умершего мужа, превратив его почти в идеального человека. А дети с гордостью вспоминали о своем отце. Родственники всячески помогали ее семье, поддерживая во всем. Портрет мужчины, который при жизни всегда трудился самозабвенно, и крепко любил свою семью, а затем неожиданно так рано умер, всегда висел на стене со стороны тёра*. Его вдова и дети постоянно поклонялись памяти покойного, глядя на его фотографию, как на живого человека, и любили всегда встречать своих гостей под этой фотографией, а оставшиеся от отца вещи и одежды словно стали для членов этой семьи самыми дорогими реликвиями.

(*Тёр – почетное место в гостиной, обычно находится на противоположном к двери месте)

Хоть и покойный давно уже отошел в мир иной, в памяти детей и вдовы он всегда незримо присутствовал среди них. Он как бы продолжал вечно жить в их сердцах.

А во втором доме непрерывные рыдания матери порождали у ее детей неприязненные воспоминания о своем отце. Мужчина, который жил на иждивении у своей жены-торговки, и жил, надо сказать, на широкую ногу, транжирил направо и налево нажитое непосильным трудом добро, в один из таких беспечных дней влюбился в молодую женщину и ушел от своей семьи. И как только он ушел из дома, его собственное имя, данное ему с рождения, тотчас же было позабыто насовсем. А его собственные дети прозвали отца «Мажнуном»*. Каждое напоминание о нем в семье сопровождалось с ненавистью и обидой на него. Оставшиеся от Мажнуна-отца одежды вплоть до носков вынесли во двор и сожгли. И все вещи, принадлежавшие ему, выбросились в мусорный ящик. Фотографии его были беспощадно изорваны. А из совместных фотокарточек его фотографию аккуратно вырезали. Одним словом, все домашние начали жестоко расправляться с памятью о нем, будто он и вовсе не жил в этом доме с ними вместе свыше двадцати лет. Казалось, что вместе с сожженными рубашками обожглись и души его детей, а вместе с изорванными фотографиями навсегда были стёрты из их сердца все добрые чувства к своему отцу. С тех пор его дети, услышав о своем отце, лишь молча, понуро опускают головы. Они даже не смогли подобно своей маме рыдать и проклинать своего отца, а всего лишь молчаливо носили в душе непреходящую боль. А родственники покинувшего свой дом мужчины никак не осмелились заходить в их дом, в результате чего сложилось так, что дети лишились не только своего отца, но и остались без родственников.

(*Мажнун – герой-любовник из восточной классической поэмы «Лейли и Мажнун»)

20.01.2000

(ВНИМАНИЕ! Выше приведена часть книги)

Скачать полный текст в формате Word

© Шайдуллаева Т.Ж., 2009

Перевел с кыргызского Мамасалы АПЫШЕВ