Дурные сны

Рассказ

Знают ли доподлинно мужчины, что такое прерывание беременности? Вряд ли, иначе не относились бы легкомысленно к убийству в утробе матери своего невинного дитя

Из книги: Мельников В.Я. Сочинения. — Б.: Просвещение, 2003. — 598 с.

ББК 84 Р7-4
УДК 82/821
М-48
ISBN 9967-02-296-5
М 4702010202-03

Они приехали  в тот же пансионат "Голубая бухта", где отдыхали два года назад в свой медовый месяц. Какое это было счастливое время! Им нравилось все: здание пансионата на возвышении, с видом на море и городскую улицу на склоне холма — последнем бастионе невидимых отсюда Кавказских гор. Расположенные вдоль  нее здравницы в большинстве были  старой постройки, со спартанскими удобствами и претензией на некий шик в духе советского  барокко, с аляповатой лепниной на фронтонах, колоннами и пилястрами по фасадам,  крохотными балкончиками, большими окнами и высокими потолками. Именно такое великолепие являла собой "Голубая  бухта". За два года в пансионате  почти ничего не изменилось — такие же непритязательные удобства, те же парковые дорожки и уютные беседки в тени платанов, магнолий, эвкалиптов, в окружении олеандров, орхидей и бог знает еще какой субтропической всячины. Единственным и самым большим новшеством была двенадцатиэтажная гостиница, построенная по соседству — на месте снесенного  старого  пансионата "Чайка". Цветная облицовка стен и зеркальные тонированные стекла этого индустриального  чуда играли на солнце всеми цветами радуги.  Козырек здания украшали огромные буквы, свидетельствовавшие, что новая гостиница унаследовала  название  своего предшественника.

От гостиницы "Чайка" к морю вела мощеная узорной брусчаткой широкая пешеходная дорога с эстакадой над пересечением с улицей и двумя аллеями, одна из пальм и другая -  магнолий. У этой замечательной дороги было еще и другое название — эспланада. Днем по ней  на пляж и обратно шли купальщики, а вечером  в молочном свете фонарей она становилась  средоточием развлечений: оживал гостиничный ресторан, откуда звучала, настраивая на праздничный лад, оркестровая музыка, аллеи заполнялись гуляющей публикой. Кружили голову вечерние наряды, запахи дорогих духов, цветущих магнолий и все вместе - музыка,  туалеты женщин, оживленный говор и эти плывущие волнами ароматы создавали  притягательный фон беспечного курортного увеселения  с примесью легкого флирта.

Авенир не раз ловил быстрые любопытные взгляды идущих парочками девушек, явно свободных от кавалеров, но гасил ответную улыбку — рядом шла жена Людмила. Она тоже замечала эти взгляды и не скрывала хмурой досады.

—  Чего они так пялятся? Знакомые, что ли? — однажды спросила она.

—  В первый раз вижу. Пусть смотрят, тебе-то что?

—  А я  не хочу. Идем отсюда, я устала.

Она решительно  повернула в сторону пансионата. Раздосадованный, отстав на несколько шагов, он пошел следом. Дойдя до беседки, Людмила присела  на скамейку и, опустив голову, долго молчала.  Тень отчуждения  впервые легла между ними. Авенир попытался разрядить обстановку.

—  Ну, скажи, чего ты взъелась на меня? Приехали отдыхать, так давай  отдыхать. Не устраивай по пустякам скандалы. Чего молчишь?

Он взял ее за плечи, повернул лицом к себе и увидел слезы.

—  Плачешь? Что, в конце концов, происходит?

—  Ты представить не можешь, как мне плохо, — сказала она, — Этот аборт... не надо было его делать.

—  Что сделано, то сделано, теперь не вернуть. А сюда приехали для твоей  скорейшей поправки. Вот  и пользуйся, не отравляй настроение себе и мне. И  не  терзайся — миллионы женщин  прошли через это  и ничего, живут нормально. Была бы своя крыша — разве стали бы  думать об аборте. Мы и так стесняем родителей, а с ребенком станет совсем невмоготу...

Они помирились и следующим  вечером пошли  к морю. Но ни  музыка, ни нарядные люди, ни освежающее дыхание моря  не бодрили, не улучшали настроение Людмилы. Она опять  пожаловалась на усталость и попросила посидеть где-нибудь на скамейке.

Утром  была все та же хандра. На пляже Людмила села в тень и не хотела купаться. Авенир досадовал, злился. Ком отчуждения рос, давил все сильнее.

Как-то в тихий час после обеда она заговорила о досрочном возвращении домой.

—  Отпуск пропадет и деньги не вернут за оставшееся время. И что будем делать дома? Ссориться в своей конуре ? — сухо возразил он.

Авенир понимал, что перемены в поведении жены  не блажь, не  пустые капризы, причина в другом — натерпелась, намучилась в роддоме. А ведь в первое время виду не показывала как ей тяжело — ни перед ним, ни перед родителями. Ходила на работу, хозяйничала по дому. В привычной обстановке, наверное, легче  было терпеть,  а здесь от ничегонеделанья совсем расклеилась. Надо чем-то отвлечь ее от  плохих мыслей. Авенир вспомнил про объявления у пансионатской столовой, предлагавшие плавание по морю на теплоходе, автобусные экскурсии в дендрарий, самшитовую рощу, на гору Ахун, в Новый Афон, в Сухуми: "А не поехать ли куда-нибудь... например, в Новый Афон?" — мелькнула мысль.

Через день мягкий экскурсионный автобус повез их в Новый Афон. Мелькали зеленые виды тучной Колхиды; мандариновые рощи сменяли  чайные плантации и поля в оторочке кипарисов и пальм. В абхазских селениях экскурсантов удивляли родовые захоронения, расположенные в усадьбах рядом с домами.

В одном из сел экскурсовод объявил короткую остановку. Вместе со всеми Людмила пошла на базарчик, а ему  захотелось выпить вина в буфете. Не успел допить  стакан "Букета Абхазии", как на пороге появилась рассерженная жена.

— Ты что, решил здесь остаться? Уже все сели, а он вино распивает. Пошли скорей!

Кольнули не слова, а раздраженный, сварливый тон.

— Ведешь себя так, будто и шагу не могу без тебя ступить, — встал на дыбы Авенир. — Отчитала как мальчишку.

— А разве не мальчишество то, что делаешь ты?

Разозленный  ущемлением  своей мужской независимости, он рывком вскочил в автобус, не подав Людмиле руки. Это добавило соли их стычке, но теперь  оружием стало молчание.  Оно угрюмо давило их в пути, и на месте,  — в афонском монастырском подворье и в прохладных пещерах. У знаменитого  сталактитового "водопада" погас свет, и тут же вспыхнули, переливаясь в лучах подсветки, разноцветные волны "водопада".  В темноте Авенир отошел в сторону, так чтобы не было видно за спинами  туристов. И когда зажегся свет, со злорадством  понаблюдал, как Людмила беспомощно  озирается по сторонам, высматривая его в толпе. Вид у нее был такой несчастный, потерянный, что он, не в силах  противиться угрызениям совести, быстро подошел  к ней и положил руку на плечо.

Но и этот мир оказался хрупким. В один из вечеров Людмила снова  отказалась идти на прогулку. Он стал настаивать и услышал  обжегшие холодом слова:

—  Иди один, я тебя не держу.

Авенир не успел еще до конца осознать  смысл сказанного, а в памяти, будто кнопка щелкнула,  включила воспоминания, которым лучше бы не всплывать никогда — настолько они были гнетущи, болезненны и унизительны для Авенира. Это был невероятный, странный дурной сон, приснившийся без всякой причины, плод ночного  кошмара — не больше. Но ядовитое жало его,  оказывается, глубоко засело в самом сердце. Этот сон приснился через полгода после свадьбы, в пору упоительного  счастья, бесконечной нежности и ненасытного  влечения  друг к другу.  В ту злополучную ночь он  с удивительной ясностью увидел большой зал с танцующими парами  и в одной из женщин узнал Людмилу. Она весело кружилась в объятиях  какого-то красавца и была очень хороша в своем длинном белом платье. Вдруг танцующие  остановились, и Людмила, ласково положив руку на плечо партнера, стала вместе с ним уходить за круг танцующих. Потом грациозно помахала кому-то рукой в белой перчатке и скрылась.  В тот же миг Авенир пробудился и с отчаянно  бьющимся сердцем старался понять — что это,  дурной сон или страшная явь? Его переполняла какая-то  детская обида, хотелось плакать; подступала мучительная ревность, рождая опасный призыв к отмщению. Он не спал до утра и все думал, думал...

При ярком свете дня ночной кошмар поблек, стушевался, и впоследствии  Авенир не вспоминал  о нем. Да и Людмила не давала никаких  поводов усомниться в верности и любви к нему.

Они испытывали такие минуты страсти, прекраснее которой, казалось, ничего нет на свете. Но оставаясь вдвоем в своей маленькой комнатке, приходилось все время быть настороже, сдерживать себя.

Однажды, когда Авенир вернулся из недельной командировки, они не убереглись от зачатия ребенка.

—  Что делать? — спросила Людмила.

—  Ну, наверное, что все делают в таких нежелательных случаях, — сказал он.

—  Ты так уверенно говоришь, а мне тревожно, страшно и жалко ребеночка.

—  Какого ребеночка? Никакого ребеночка еще нет, есть лишь бессмысленный, бесчувственный зародыш. Лишь бы  тебе не было  плохо, а о нем давай не будем думать.

Она ничего  не ответила на эти слова, отвернулась и вышла из комнаты.

Аборт сделали в том же роддоме, в котором двадцать два  года назад родилась сама Людмила. Все прошло без осложнений. Пора бы уж перестать беспокоиться, думал он. А вот же не получается. Уж,  не в руку ли  тот злополучный сон? Нет, хватит. Потакание женским капризам к добру не приведет. Нужно  взять  жесткую линию, ни в чем не уступать и вести себя  независимо. "Пусть сидит одна, а я от прогулок не откажусь", — решил он.

Сразу после ужина Авенир прошелся по пальмовой аллее, постоял на пирсе, глядя  на темнеющую спокойную воду, и вернулся на эспланаду. Там и встретил сидящего на скамейке Юрия Петровича — знакомого по пансионату пожилого мужчину с запоминающейся аристократической внешностью и манерами старого русского интеллигента. Опираясь обеими  руками на набалдашник  полированной трости и чуть заметно улыбаясь, он кивнул Авениру и предложил присесть.

—  А где же ваша  очаровательная супруга?

—  Осталась в комнате.  Вроде как прихварывает. Но больше похоже на приступ хандры.

—  Хандры? В этом-то благословенном месте? Да еще в расцвете лет и вдвоем с мужем? Такие вещи просто так не происходят. Тут есть какая-то  подоплека, мой молодой друг.

—  Я думал об этом. Мы любим друг друга, но в последнее время отношения  сильно разладились. Она стала раздражительной, жалуется на какие-то недомогания, усталость. По пустякам  придирается. Ссоримся... Мне кажется,  такой она стала после аборта.

-  Ах, вот оно что! Весьма сожалею и не одобряю это противоестественное дело.

—  Так сложились обстоятельства, что поделаешь.

Все, что  исподволь  накипало в душе Авенира в эти курортные дни, вдруг запросило выхода, захотелось излить свою горечь, найти понимание и мужское сочувствие. И только в сию минуту он неожиданно для себя осознал, что сам,  без чьей-либо помощи вряд ли сможет до конца разобраться в том, что с женой и с ним происходит. Доверительное участие собеседника еще больше подстегнуло это желание, и он путано, то забегая вперед, то возвращаясь назад, стал рассказывать, рассказывать...

Эспланада уже начала пустеть, а разговор все продолжался.

—  Я психолог, — сказал Юрий Петрович, — и мне совершенно  ясно, что в конфликте с вашей женой — назовем это так — целиком виноваты вы. Да, да, именно вы, потому, что  необдуманно, легкомысленно подтолкнули жену на ужасное злодейство, каковым является аборт. При всех обстоятельствах вы не должны были этого делать. Вся беда, наверное, в том, что вы не были  осведомлены, да  и теперь плохо знаете, что  такое аборт. Точнее, слышали,  что он разрешен законом, является медицинским актом и производится в роддоме  с соблюдением определенных требований.  Но это не меняет отвратительной  сути аборта. Он есть не что иное, как человекоубийство, отвратительное и жестокое в квадрате, потому, что  совершается в  отношении беспомощного  существа. Ребенок уже в утробе матери чувствует голод, страх и боль. И вот, представляете, каково ему, когда маленькое тело разрывают на куски стальными крючками, как кричит и мучительно содрогается оно. А каково матери, у которой к таким же физическим мукам добавляются еще и моральные.  Вот в чем причина неадекватного, как вам представляется, поведения Людмилы. Не возмущаться надо бы вам, а  сострадать и поддерживать ее.

Авенир слушал и хмуро молчал. Юрию Петровичу показалось, что он обиделся.

Ночью Авенир долго ворочался  и под утро  в тревожном забытьи ему снова  привиделся дурной сон. Его окружили голые ослепительно белые стены, внушавшие непонятный, мучительный страх и острое желание поскорей вырваться на свободу.  Он мечется, ищет вход и наконец видит темную щель — не раздумывая, ныряет в нее  и оказывается в длинном  глухом дворе с высокой кирпичной оградой. Чувство опасности  подгоняет его, он спешит в дальний конец двора, где, как ему кажется, должна быть калитка. Но путь преграждает огромный пес с перепачканной кровью мордой, скалящий клыки в свирепом рычании. У его лап растерзанное тело ребенка. Пес пригибается и прыгает, целясь в  горло  своей жертвы. Авенир безотчетно прикрывает лицо руками, чтобы не дать сбить себя с ног, бросается навстречу... и  просыпается от убийственного удара по голове. Сильная боль во лбу включает сознание, отсекающее сновидения от реальности. Он отчетливо видит, что скорчившись, лежит  на полу у чугунной отопительной батареи, о ребро  которой и ударился лбом при падении с кровати. Из раны обильно льется кровь, он тщетно пытается закрыть ее ладонью, но только размазывает кровь по лицу.

Над ним беспомощно склоняется перепуганная, ничего не понимающая Людмила. Он просит принести какую-нибудь тряпку или полотенце. Она обматывает его голову махровой тканью, но это мало помогает. Людмила убегает  за дежурным врачом. Тот делает перевязку и удивленно расспрашивает о ночном  злоключении.

...В день их отъезда из пансионата над морем нависли сплошные тучи. В их наэлектризованных мрачных скоплениях властвовала яростная стихия разрушительных сил. Но в сизых сгустках холодного тумана проглядывала и какая-то  магическая красота, сулящая бодрое обновление и наступление в предгрозовой духоте и мраке восхитительной свежести — с мокрой травой и блеском  солнца в лужах и на мокрых листах деревьев и травы.

Рассказ включен автором в новую книгу "Знак скорпиона" (том первый)

Скачать полный текст книги

© Мельников В.Я., 2008. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора