Проклятье Елены Прекрасной

(рассказ)

Современный рассказ-сказка жанра фэнтези. Может ли заколдованная женщина, у которой не ладится личная жизнь по причине колдовства, найти наконец свою любовь?..

Я проклятая! Тут и к бабке не ходи. Хотя к бабке я ходила: Лиза, моя лучшая подруга ещё со школы, буквально силком потащила меня к потомственной колдунье Акулине Калиновне. Скажу сразу: во всю эту чушь я не верю! А поддалась напору подруги, потому что после истерики и обильных слов настолько ослабла, что почти не сопротивлялась. Аккуратненькая ладненькая старушка пошептала, пофыркала надо мной и глубокомысленно изрекла: сглаз на мне. Более того: »неким супостатом» на меня наложен венец безбрачия. Ага, наложен, да он присобачен намертво, как нимб святого на иконе. У меня тридцатник за плечами, а я ещё закисшая девственница. Короче: нецелованная дура. Ладно бы принципы были или там спецустановка, так нет: я согласна! я готова! берите меня! Не берут! И не просто не берут: шарахаются от меня на другой день знакомства, даже не сделав попытки соблазнить. Ни намёка! Вот и верь после этого бабам, что мужикам одно от нас надо.

Бабулька обласкала меня обнадёживающим взглядом, разлепила тонюсенькие губки, продемонстрировав новенькие голливудские зубы. И сглаз и венец безбрачия она смахнёт к чёртовой бабушке, но стоит это... Две моих месячных зарплаты! Да катись оно!…

Лиза поймала меня у выхода, едва не пинками вернула, бабульке же сказала:

– Снимайте! Будут деньги.

Пока бабулька факирствовала надо мной, шепча тарабарщину, прыская святой водой, а в завершение дала понюхать чёрный шарик похожий на овечий катышек, велела выпить из мензурки серо-буро-малиновую жидкость, напоминавшую забродивший морковный сок, Лиза обзвонила всех моих знакомых, друзей, и через час нужную сумму привезли.

Сколько знаю Лизу, поражаюсь ею. По-моему, такие рождаются штучно, и в лучшие времена прочно вписывают свою жизнь в анналы истории. Родись Лиза в 19 веке, непременно вышла бы за купца высшей гильдии, нарожала бы дюжину ребятишек, была бы набожна, и занималась бы благотворительностью, организуя ночлежки для бездомных, приюты для бедных. В худшем случае из неё получилась бы очередная Ксения Блаженная. Но, увы! Лиза родилась во второй половине 20 века, а сознательная жизнь началась во времена Второй Смуты и беспредела. По сути, такие как Лиза, первые и вымерли в период зарождения «дикого капитализма». А Лиза выжила. Естественный отбор, однако. Лиза дважды успела побывать замужем и оба раза неудачно: первый муж кооператор пал на поле битвы с рэкетирами, оставив вдову без копеечки, а второй муж сам сбежал, презрительно по-деревенски сплюнув:

– Яловая! На хрена ты мне сдалась!

Вот где справедливость, а?! Лиза, как говорится, до мозга костей прирождённая идеальная супермать оказалась бесплодной. Абсолютно! Каких-то там женских деталек не хватает. Лиза на мужа не обиделась, поняла и простила. Более того: нашла ему отменную и плодовитую самку. Четвёртого вынашивает. А Лиза по простоте души им всячески помогает. Блаженная, одно слово. Что заложено природой, то непременно проявится. Ну, не стала женой олигарха, нет бабок для благотворительности, так Лиза её творит нематериально: бескорыстная альтруистка она в любое время суток готова прийти на помощь, только позови. И друзья-товарищи охотно и беззастенчиво пользуются безотказностью Лизы. На халяву-то и уксус сладкий. А Лиза буквально светится, услышав лишь скромное: »Спасибо, Лизок. Мы у тебя в долгу. Если что – звони».

Уроды! Поубивала бы всех! В прошлом году, к всеобщему удивлению, Лиза приболела. Нужны были редкие лекарства, одна ампулка по цене полторы тысчонки. Курс лечения 20 ампул, то есть 30 тысяч как с куста. По закону подлости беда случилась в то время, когда Лиза была на мели. Думаете, позвонила должникам? И не думала! Сложила ручки, обронив: «Стало быть, судьба», приготовилась смиренно покинуть сей мир. Но рядом оказалась такая же ненормальная проклятая Ленка, с уходом подруги категорически несогласная. Позвонила я халявщикам, обрисовала суть дела, используя исключительно чёрные краски. И что вы думаете? Ни одна зараза не прониклась, рублика не отстегнула! Все вдруг в одночасье стали беспросветно нищими, с хлеба на воду перебивались, детки недоедают, вот-вот свалятся от рахита... Тьфу! Даже сейчас противно говорить об этом.

Выкрутились тогда мы сами. Продала я бабушкино наследство: антиквариат, драгоценности. Набрали чуть больше нужной суммы, так что Лизу полечили по высшему классу. Оклемалась эта дурёха, и опять кинулась выполнять свою «миссию»: халявщиков тешить. Вот за это ненавижу её всеми фибрами души! И в тоже время безумно люблю. Может, потому, что в душе я и сама такая же. Только я сдерживаю «души прекрасные порывы», а Лиза отписала им вольную.

Итак, вернулись мы домой, обнадёженные и успокоенные. Лиза сияет от счастья, словно не с меня сняли венец безбрачия, а ей восстановили бабью функцию и завтра же она может приступать к детородному процессу. Блаженная…

Через полчаса моя Лиза унеслась кому-то собачку выгулять, кому-то с дитём посидеть, пока родители оттянутся на корпоративной тусовке.

Оставшись одна, я позволила себе расслабиться: кофейку посмаковала, сигаретку выкурила. Сегодня у меня выходной, имею право ни о чем, не думая, понежиться, пожалеть себя, несчастную. Не думая не получилось. Наоборот, всю черепушку до краёв заполнили мысли. Вот не верю я во всю эту колдовскую-ведьминскую чушь, и всё же, всё же… Сглаз, проклятье... Откуда? Почему? Наконец, за что?

Я классическая безобидная тихоня. Для меня повысить голос, сказать грубое слово, каторге подобно. Я работаю в садике воспитателем. Работу обожаю, ребятишки от меня без ума, с мамочками хорошие отношения, с иными даже дружим. Не припомню, чтобы я кого-то обидела. Нет таких. Никогда не была стервой, парней и мужей чужих не отбивала. За что же проклята? С детства меня дразнят Еленой Прекрасной, но это не из-за внешности, а от фамилии – Прекраснова. Внешность как раз самая обыкновенная: не красавица, но и не уродина. Серединка на половинку. Я ещё девчонкой решила: раз лицом не подхожу к определению Прекрасная, буду стараться душой соответствовать. Как могу, выполняю эту установку. И за это проклята?

Наташа, наш детсадовский психолог, выдвинула версию: проклятие было на родителях, я, стало быть, его унаследовала. По-моему, чушь полнейшая. Так рассуждать, можно и вглубь веков добраться. А что: мой предок питекантроп замахнулся дубинкой на мамонта да смазал, угодив в лоб сотоварищу, тот и отдал языческому богу душу, а его мать или жёнушка прокляли моего предка по всем канонам. А я потомка в три тысячи тридцать третьем колене расхлёбывайся? Ну, согласитесь хренотень неимоверная!

Прошла обычная неделя. Одна из тех, которые ничем не запоминаются, и кажутся одним прожитым днём. Потом галопом пронеслась другая неделя. Я абсолютно не чувствовала, что моя жизнь после посещения потомственной колдуньи хоть на граммульку изменилась. Для проверки я даже вопреки привычке сразу после работы не спешила домой, а часок-другой «дефилировала» по набережной. Увы, увы, увы! Никто не пристал, ни одна зараза не сделала попытки познакомиться. Глянут быстро, и взгляд в сторону. Точно у меня на лбу широкоформатно прописано, что я прокажённая, проклятая, или того хуже, носительница всего букета болячек Венеры.

Вернувшись с очередной прогулки, говорю Лизе:

– Лизок, бабуля нас элементарно кинула, как лохов.

Лиза категорически была не согласна. Дабы укрепить свою веру, не поленилась съездить к бабульке. Вернулась ещё больше вдохновлённая:

– Я была права! Уважаемая Акулина Калиновна сказала: проклятье родовое, стало быть, давнее, для снятия его требуется больше времени, чем на снятие свежего проклятия…

– Больше – это сколько? Месяц, три, пять? Год? До пенсии? А потом она нагрянет долгожданная всепоглощающая любовь? «О! как мы любим на склоне лет…»

– Потерпи до конца месяца, – сказала Лиза так, словно заглянула в будущее и увидела благополучный радужный успех.

Чего-чего, а терпения у меня не занимать. Склады ломятся, да что там склады, залежи! Причём, неглубокого залегания, сколько уж лет разрабатываю без напряга. А рядом нетронутые пласты любви, нежности. Моё достояние, неприкосновенный запас. А так хочется размахнуться и вогнать кирку, отвалить кусок побольше… Да что там киркой…отбойным молотком и ковшом экскаватора черпать, черпать… Ау, потребитель! Где тебя черти носят? Чтоб тебе пусто было…

Наташа-психолог углубила свою версию постулатом: я внутри настолько не верю в успех, что неверие моё выступает на лице, как масляные пятна. Эти «пятна» и отпугивают мужчин. Они неспособны осмыслить их, вникнуть в первопричину, и воспринимают лишь визуально: непонятное, значит, сложное. Мужчины ведь любители чтоб попроще, без заморочек…

А мне-то что делать? Умываться по утрам пятновыводителем? Нутро поменять? Но тогда исчезнет Елена Прекрасная, а появится Баба-Яга. Ау! кому нужна нетронутая Баба-Яга?

В пятницу за час до конца рабочего дня подошла ко мне заведующая и радостно сообщила: наконец-то утрясли вопрос с финансированием на замену саноборудования, завтра утром привезут новенькие унитазы и умывальники, и мастер завтра же приступит к замене старых на новые. Здорово, конечно, только при чём тут я? А притом, что у заведующей семья, дача, равно как и у заместителя, и у остальных, а Леночка одинокая, ей всё едино как убить выходные: либо у телевизора, либо поприсутствовать в садике, пока мастер работает. А что Леночка? Она ж Прекрасная душой, безотказная, конечно же, поприсутствует, проконтролирует, и прочее, прочее, прочее…

Мастер, или попросту сантехник, вопреки расхожему мнению, был трезв как стёклышко. И вообще у него было довольно свежее приятное лицо трезвенника. Вспомнилось где-то услышанное: «Непьющий сантехник – это же клад!»

Среднего роста, чуть-чуть пониже меня, щуплый как подросток. На вид лет сорок, максимум сорок два, впрочем, роскошная седая шевелюра и пышная бородка, наверняка, его старили на пяток лет. Едва глянула на него, как тотчас стала терзаться: очень знакомый облик, но где, когда видела… убейте, не припомню. Даже его имя Марат Семёнович ничего не подсказало.

Пока я мучительно листала страницы своего прошлого, Марат Семёнович спокойно деловито разгрузил прибывшую машину и, испросив позволения, присел перекурить.

И тут меня едва не разобрал смех: вот же! Классический портрет писателя Тургенева в учебнике. Странно: я прониклась к нему с ещё большей симпатией.

Видимо что-то необычное явилось у меня на лице, потому что Марат Семёнович неожиданно пристально посмотрел на меня, и спросил:

– Чем провинились?

– В смысле? – смешалась я как девчонка.

– Не начальница. Значит, либо в наказание заставили присматривать за мной, либо… бессемейная.

– Есть такая буква.

– Что так?

– А вы ничего не видите у меня на лице?

– Вижу, – после паузы, вглядевшись, сказал Марат Семёнович.

Я внутренне сжалась: сейчас скажет о «масляных пятнах»…

– Глубокая печаль и, пожалуй, обида.

Едва он произнёс это, я зауважала его как близкого, как… друга. Жгучие карие глаза с густыми ресницами манили, притягивали. Но это был не похотливый мужской взгляд, нет, он не лез, как говорится, под юбку, не раздевал, дабы лицезреть мои прелести, нет, он… проник дальше, вглубь души, в самые тёмные уголки её… И в них не появилась жалость от увиденного… они искренне по дружески сочувствовали. Меня буквально затрясло сладкой дрожью, в душе полыхнула заря восхода. Впервые мужчина смотрел на меня ТАК! Впервые видел человека, личность, а не бабу, объект для траханья! Господи! Неужели Он! Неужели прощай проклятье! Да здравствует Акулина Калиновна! Многие лета!

Тем временем Марат (я отбросила холодное ненужное «Семёнович») докурил, бросил окурок на пол и тщательно растёр его каблуком, и… сшиб меня на грешную землю с заоблачных высот:

– Елена Юрьевна, не обижайтесь, но я привык работать один. Не люблю, когда дышат в затылок…

Неожиданно для самой себя неприлично подумала: «А я бы с удовольствием подышала в ваш… в твой чудный затылок, а ещё лучше в лицо…»

– Можете вообще закрыть меня. Придёте часиков в шесть. Действительно: чего вам день терять, дома, поди, дел непочатый край.

– А обед? Вы что, совсем не обедаете?

– Я плотно позавтракал. На кухне найдётся чайник? Чайку погоняю и ладушки.

– Нет, такое я не принимаю. У нас приличный садик. Будет вам нормальный обед.

– Воля ваша, – мило усмехнулся Марат. – А теперь…

– Поняла: скройся с глаз, чтобы долго искали.

– Угадали. Приз в студию.

Представляете, я как дура ненормальная понеслась на кухню. Впервые за сто лет с наслаждением мыла, чистила овощи, резала мясо. Носилась, как на воздушной подушке, не касаясь пола ногами, мои руки стали легче крыльев бабочки и порхали, порхали… А в голове, как в кинозале некто крутил дивные цветные клипы с божественной музыкой: я и Марат на улицах вечернего города… я и Марат в театре… я и Марат на пляже… Марат целует меня и я таю, таю, таю…

Вообще-то я с кулинарией не в близких отношениях. В детстве, правда, под маминым руководством кулинарила неплохо, а потом... Для себя почему-то не хотелось душу вкладывать, поэтому делалось всё с прохладцей, на скорую руку, простенько и банально, как это водится у холостяков. А тут такой комплексный обед забабахала! Пробую – и не верю: эту вкуснятину я приготовила? Быть того не может! Сон, глюк…

Глюк разросся до неприличных размеров, когда в 12 часов на запахи пришёл Марат:

– Это что ж здесь деется?

– Обед, – скромно потупила взор, тушуясь, Елена Прекрасная.

– Насыпайте-наливайте, иначе слюной захлебнусь, – скомандовал Марат-Иван-царевич.

Как он ел, нахваливая! С добавкой! Какое счастье, оказывается, смотреть, как ест твою стряпню любимый человек. Что это я? Окстись, девка! Шустрая, как электровеник. Три часа как знакомы и уже любимый? Не гони лошадей…

Не знаю, что во мне творилось, но в эти минуты было именно такое ощущение: кормлю любимого... Я одурела от счастья! От волнения, и ещё бог весть от чего, была пунцовая как перезревший помидор. Настолько одурела, что нагло предложила:

– А не хотите пригласить меня на свидание?

– Вам это нужно? – осторожно спросил, глянув искоса.

– Я хочу!

Марат посмотрел на часы:

– В шесть заканчиваю. Время на марафет… Жду в половине восьмого на выходе из метро «Крестовский остров».

Что это было за свидание! Я с роду не говорила столько много, так складно, связно и умно. А как меня слушали! Для меня это было одновременно как исповедь и как сольное выступление. Дебютное, но на высоком профессиональном уровне. А Марат слушал так, словно любимейшая актриса читала обожаемый монолог из любимой пьесы.

Всё, буквально всё, возбуждало меня, заставляло трепетать и млеть: букет хризантем (я люблю цветы типа ромашки), смесь запахов табака, одеколона и мятной карамельки, исходившие от Марата, его взгляды, а главное, то внимание, с которым он слушал. Меня никогда ТАК не слушали. Я обнажила, вывернула наизнанку свою душу, и Марат бережно трогательно принял это, как дар. Он тоже что-то говорил, но я, к своему стыду, слышала прежде себя, а уже потом, на излёте, его. Так что в памяти остались несвязные отрывки.

Сейчас по прошествии времени, я понимаю, что тогда много было ненормального, болезненного. Я воистину была как в горячечном бреду. Вернее, моя душа. Марат рванул, намертво заклеенные рамы, пустил свежий воздух, лучи восходящего солнца. Пробывшая долгое время взаперти душа, рванулась навстречу свежему воздуху… и её элементарно просквозило. Итог: ангина, ОРЗ и горячечный бред…

Я блаженствовала от этой хвори, я безумно была счастлива, что наконец-то заболела. И не желала излечиваться! Наоборот, желала ещё больше поднять температуру.

Когда возвращались, я твёрдо и вполне спокойно знала, что сейчас мы поедем ко мне. В глазах Марата было согласие. И ещё я почему-то абсолютно была уверена, что это не минутная интрижка, что это если не навсегда, то надолго. Сейчас мы приедем ко мне, я сделаю ужин, потом примем совместно ванну, и будем долго упоительно любиться. Не трахаться, а именно любиться. Меня совершенно не пугало отсутствие опыта в таких делах: я всецело доверяла Марату. Он сделает всё как надо, красиво, нежно, он научит меня... И всё будет прекрасно! А как иначе должно быть у Елены Прекрасной с её Иван-царевичем?

Я ступила на площадку своего этажа и… почувствовала, как моя «хворь» улетучивается. Нет, нет, это не было прозрение, не было ужаса, что хотела сотворить неприличное (только познакомились – и сразу в постель), нет, было что-то другое. Мощно ворвалось в раскрытое окно, всё перемешало внутри, и… подействовало, словно компресс: сбила жар, понизила температуру. Я растерянно глянула на Марата. Он с лёгким удивлением:

– Что-то не так? Мне уйти? Я не обижусь.

Прозвучало как-то банально, фальшиво, по-киношному. Мне это жутко не понравилось: я ожидала необычных слов, ЕГО слов. Это меня окончательно охладило.

Нервно провернула ключ в замке, толкнула дверь ногой.

И началось…

На нас пахнуло приторно-сладким запахом свежей ванильной выпечки. Но этого не может быть, потому что быть не может! Нет в этом мире ни одного человека, который мог бы просто так прийти в мою квартиру и печь в моей духовке. У Лизы есть ключ, но она ни разу им не воспользовалась: всегда созванивалась, прежде чем прийти. И она совершенно не умеет печь.

Я застыла на пороге, как пригвождённая. Марат сопел за моей спиной.

Вдруг из кухни вылетела нарядно одетая девчушка лет шести, взвизгнув «Мамочка пришла!», кинулась ко мне, обхватив за ноги, уткнулась лицом в живот:

– Мамочка, я так по тебе соскучилась! У меня даже голова раскалывалась.

Я ещё глубже рухнула в транс. А из кухни выходит рослый парень, вытирает руки полотенцем и с напускной строгостью говорит:

– Явилась, не запылилась. Где только шляешься? Холодильник пустой. У тебя, что денег нет? Цветы совсем зачахли. Что, так сложно полить, землицу подрыхлить. Цветы ладно, ты о ребёнке за это время хоть раз вспомнила? Нет! Ладно, у нас с тобой нестыковка, но ребёнок-то в чём виноват? Ты посмотри, посмотри на неё, может стыдно станет.

Парень приблизился, глянул поверх моего плеча на Марата:

– Здравствуйте. Вы к нам? Извините, сами понимаете, сейчас нам не до гостей. Семью склеивать надо. В другой раз с удовольствием. Хорошо?

Марат что-то промямлил и быстро, почти бегом, кинулся вниз по лестнице.

Парень сжал мои плечи и передвинул на метр вперёд, закрыл дверь.

– Ты сразу в ванну или только ноги сполоснёшь? Гудят, наверно, как телеграфные столбы. Только не долго: стынет всё, да и мы голодные…

– …как звери, – закончила мысль девочка, отлепившись от меня.

Совершенно не задумываясь, краешком сознания, отметила: девчушка похожа на парня. Едва он сказал про ноги, как я тотчас ощутила дикую усталость в них: дурочка одела с каблучком туфли, покрасоваться хотела, а ходить пришлось о-го-го сколько. Вслед за ногами медленно приходило в себя и всё тело.

– Маруся, открывай все краны в ванне: мама ещё не оклемалась, ей нужно похлюпаться.

– Похлюпаться, похлюпаться, – девочка вприпрыжку скрылась в ванной.

Я, наконец, решилась прямо посмотреть в лицо парня:

– Что…

– Всё потом, – перебил меня, и властно сняв с меня курточку, легонько подтолкнул к ванной.

Шумела вода, девочка обнюхивала флаконы шампуни.

– Этим шампунься, – протянула мне флакон, лукаво улыбаясь. – Пахучий!

Я машинально взяла, присела на край ванны, и так же машинально обронила:

– Кто…

С кухни тотчас прозвучало, перекрыв мне кислород:

– Маруся, а ну ходь ко мне. Не мешай маме.

– Хлюпайся, – как-то странно фыркнув, девочка убежала.

Я хлюпалась. И горячей и холодной водой. Сон не проходил: на кухне – на моей кухне! – хозяйничали непрошеные гости. Они вели себя как дома: шумно и весело разговаривали, звякали посудой, хлопали дверцами шкафов. А я сидела в ванне и совершенно не знала, что мне делать, как вести себя в этой ситуации.

Казалось, прошла вечность, и в дверь вежливо постучали:

– Мамочка, имей совесть: мы уже с голода помираем.

И тут же девчоночий голосок:

– Выйдешь, а тут два трупика валяются.

Всё, хватит прохлаждаться! Действительно, что раскисла. Не хулиганы, не разбойники… довольно милые. Сейчас выйду, и всё разъяснится. Если, конечно, они нормальные, а не…с проблемами на всю голову.

– Выходишь?– спросила девочка, помолчав.

– Выхожу.

На столе на подставке стоял чугунок обвязанный полотенцем, рядом ваза с непривычно мелко, треугольничками, нарезанным хлебом, по углам три тарелки. Девчушка сидела у окна и вертела в пальцах вилку, парень с деревянной ложкой замер над чугунком.

«Чугунок не мой!»– лихорадочно застучало в мозгу.

Я невольно осмотрелась: кухня моя и всё на привычных местах…Они что, с чугунком вломились в мою квартиру?

Парень нагло оценивающе осмотрел меня:

– Хороша, а Марусь?

– Елена Прекрасная! Как в кино! – с удовольствием подпела девчушка.

– Она была сначала лягушкой, потом расколдовалась.

– Здорово, мама, что ты успела расколдоваться, и тебя не съели французы.

«Умная девочка, развитая… не похожа на… больную. Да и папа… не вызывает опасений. Что же всё это значит?!»

– Приступаем, – парень распечатал чугунок и живо наполнил тарелки рассыпчатым духмяным пловом. – Едим молча и смакуем. И только попробуйте сказать, что не вкусно. Вот видите поварёшку? Шишек на лоб наставлю, и мыть посуду заставлю холодной водой. И без мыла!

– А мы стиральным порошочком, – сказала Маруся, стрельнув в меня смеющимися глазёнками.

– А кто вам даст порошочек?

– Тогда мы маминым шампунем помоем. Будут тарелочки пахучие. Правда, мам?

– Правда, – Маруся так смотрела, что промолчать было бы верхом грубости.

– Как там, в садике говорят?

– Когда я ем, то глух и нем.

– Всё, онемели и оглохли.

Плов был божественный! Просто не верилось, как из обычного риса и баранины можно такую вкуснятину сотворить. Никогда не страдала чревоугодием, но в данный момент была близка к этому. Честное слово, невозможно было иначе, глядя, с каким завидным аппетитом ели парень и Маруся. От одного их вида зверский аппетит рождался. И мы лихо работали руками и челюстями.

А в моей бедной головушке метались очумелые мысли, выдвигая чисто фантастическую версию: я каким-то образом попала в параллельный мир, и это действительно моя семья. Только вот одна неувязочка: девчонке на вид лет шесть, парню максимум двадцать…Боже! неужели мы сотворили Марусю, когда папе было 15 лет?! А сколько мне? Двадцать пять. Совратила мальчишку старуха? Брр, бред какой-то! Но они так похожи, Маруся и парень!

– Фу, налопалась, как нажралась, – отвалилась на стену Маруся.

– Следи за словами! – укорил её парень.

– Нет сил, за ними следить. Можно, я пойду, поваляюсь? На диванчике, можно, мам?

– Ты ничего не забыла?

– Спасибо. Вкусненько. Всё, я посуду не мою?

– Не моешь. Можешь уползать, гусеница.

– Уползаю, уползаю, – Маруся намеренно медленно вышла из-за стола, побрела на выход. На пороге обернулась: – Не обижай маму. А то мы заставим тебя стирать наши колготки. Без мыла и порошка. В холоднющей воде.

– Ты ещё здесь?

– Ой, гусеница превратилась в бабочку, – Маруся раскинула руки, – и полетела, полетела на диванчик.

– Ещё? – парень занёс ложку над чугунком.

– Не влезет, – машинально ответила я, отодвигая, пустую тарелку. – Спасибо, действительно вкусно. Талант.

– Благодарю за мелкий подхалимаж.

– Я серьёзно. И так же серьёзно хотела бы…

– Погодь, – парень вскочил, быстро убрал со стола чугунок на плиту, грязную посуду в раковину, хлебницу в буфет. – Пересядь, пожалуйста, сюда, в угол.

– Зачем?

– Здесь у тебя будут стеснены движения и до посуды далеко. Кто тебя знает: вдруг начнёшь посудой кидаться.

– Есть повод? – нехотя, но почему-то я пересела.

Парень сел на моё место, ближе к выходу.

– Можешь спрашивать.

– Кто вы? Почему вломились в мою квартиру? Что всё это значит?

– Не частИ. По порядку, хорошо? Маруся – моя сестрёнка, поздний ребёнок, всеобщая любимица. Чертовски умна и талантлива. Вся в меня. Согласись, классно сыграла. На Оскара тянет за лучшую роль второго плана.

– А первого – вам?

– Чуток не дотягиваю. Без ложной скромности. Так, в номинации…

– Вы отвлеклись.

– Разве? Что там по списку? Вломились? Кто вломился? Я спокойно открыл ключом.

– Откуда у вас ключ от моей квартиры?

– У Лизы позаимствовал, сделал копию. Она не знает.

– И зачем всё это?

Парень перегнулся через стол, оттянул ящик, и со стопки салфеток взял паспорт, протянул мне. Взяла, раскрыла: Иван Глебович Тимошевский, год рождения 23 мая 1989…

– И что?

– Как видишь, неделю назад мне исполнилось 18 лет. Согласно Конституции я теперь могу голосовать и жениться. Вот я и пришёл делать предложение. 11 лет ждал… Елена Юрьевна, я Ванечка. Не вспоминается?

– Ванечка? – Я старательно сосредоточилась, лихорадочно перелистывая архивы памяти. – Ванечка Тимошевский? Ванечка… Ванечка…

– Подсказать? Не любил манную кашу, во время тихого часа сбегал…

Я вспомнила! Поразительно: всё так чётко, ясно возникло с мельчайшими подробностями, точно произошло вчера…

12 лет назад я выпускница педучилища была определена в наш садик. Дали мне старшую группу. Во все времена были и будут самые капризные неуправляемые дети. В моей первой группе таким был Ванечка Тимошевский. Тогда мне по неопытности казалось, что мальчишка бьёт рекорды по неуправляемости и доведения воспитательницы до слёз. Короче, трудный ребёнок. Сколько слёз пролила, сколько нервов потратила, даже собиралась навсегда уйти из педагогики (заведующая отговорила, проведя со мной долгую воспитательную беседу). И всё из-за Ванечки. Он оттягивал на себя внимание все мои 24 часа в сутки: дома только про него и думала (со злостью, конечно), он влезал, вбегал в мои сны…

«Ты моё наказание!» – иногда в сердцах выкрикивала, чудом сдерживаясь, чтобы не отшлёпать.

«Пусть, – простодушно соглашался мой изверг. – А вы меня будете любить? ЛенаЮревна, будете?»

«Если станешь послушным, – буду».

Ванечка нахмуривал лобик, начинал философствовать:

«Саша Котов послушный, вы его любите. Маша Зорина послушная, вы её любите. И Генку, и даже Зинку Ложкину любите. А она ябеда! Всех любите одинаково. А я хочу по-другому».

«Это как же по-другому?»

«По-другому и всё... Как будто во всём мире только одна воспитательница, вы ЛенаЮревна, и только один ребёнок – я…»

«Эгоист ты Ванечка».

«Пусть, – вздыхал шестилетний философ. – А я бы вас всегда по-другому любил. Даже если бы хулиганили, не слушались, шалили...Всегда».

«Спасибо за мелкий подхалимаж, Тимошевский. Ступай, поиграй вон с Толиком».

«Он скучный. И от него пахнет кислым творогом. Можно, я рядом с вами посижу?»

«Не можно. Дети должны бегать, играть, а не сидеть как старички».

«А когда я стану старичком, тогда можно будет с вами сидеть?»

«Тогда у тебя, Тимошевский, будет своя старушка, твоя жена, вот с ней и будете сидеть».

«Не хочу другую!» – вскакивал с гневным лицом и убегал.

А через минуту то в одном конце, то в другом раздавался рёв: Тимошевский проносился тайфуном среди ребят и каждому отвешивал подзатыльник:

«Послушные, да? А ну, давай, хулигань! Пусть ЛенаЮревна и тебя не любит! Давай, шали! Шали!»

Порой у меня грешным образом возникала мысль: может, у мальчишки проблемы с психикой? Отругав себя, углублялась в труды известных педагогов. И так и эдак пыталась применять методики к несносному Ванечке. Но, увы! Чем больше я старалась, тем несноснее становился Тимошевский, ещё больше нервируя и раздражая меня. И в угол ставила и однажды (грешна!) шлёпнула по попе, и с родителями вела долгие беседы. Как ни странно, лучше всего получалось общаться с папой Ванечки. Глеб (отчество не запомнилось) показал удивительное понимание в психологии ребёнка.

Он говорил:

– Елена Юрьевна, уважаемая, не принимайте всё так близко к сердцу. Поверьте, я сам таким был в детстве. У Ванечки случился казус первой влюблённости. Рано, согласен, но кто ж ведает, когда нагрянет. У меня случилось в первом классе. Влюбился в учительницу. Что я вытворял, боже, что вытворял! Чтобы только быть в фокусе внимания, не важно как, главное, что твоё имя постоянно на устах её, что вздрагивает, видя тебя. Значит, всё время думает о тебе...Через год переболел, влюбившись в соседку по парте. Вспомните Елена Юрьевна школьные годы. Мальчику нравится девочка. И что? Он не знает, как выразить свои чувства, как лишний раз обратить на себя внимание. Не забывайте и сильный фактор мнение дружков-приятелей. Будешь мягким, вежливым,…засмеют: »Жених и невеста». Остаётся грубость: за косу дёрнуть, больно пихнуть, подставить подножку... Вот и Ванечка так поступает. Он добрый чувствительный мальчик,…и на порядок умнее меня, того, семилетнего. Ванечка рано научился писать, ещё в четыре года. Это я к чему. У него есть толстая общая тетрадь, так он перед сном на чистой странице пишет дату, затем ваше имя, после чего всю страницу заполняет двумя словами: »Извините, пожалуйста». Вам это о чём-то говорит?

Да, я понимала, что Ванечка Тимошевский неординарный нестандартный ребёнок. Понимала, что к нему нужен особый индивидуальный подход. Да, я была круглой отличницей в училище, но мне было 18 лет, и н-и-к-а-к-о-г-о практического опыта, который приходит с годами самоотверженной работы. И у меня кроме Ванечки было ещё 23 таких же девочек и мальчиков…

Короче: не получилась у нас с Ванечкой «любовь по-другому». Разумеется, по моей вине. Когда я отправляла свою группу в первый класс, то, прежде всего, прощалась с Тимошевским. Расставалась, как с дурным сном. Год общения с Ванечкой для меня был годом каторги, нервной пыткой. Помнится, ещё тогда я пошутила: неплохо бы в трудовую книжку этот год зачислить втройне.

Помню, как прощался Ванечка со мной. Грустное лицо, глазки влажные, обронил какие-то дежурные слова, протянул букетик фиалок, завёрнутый в тетрадный листок. Глубоко вздохнул, подавив всхлип, глухо произнёс:

– Вы непослушная… но я вас люблю…

И убежал. Я помнится, лишь облегчённо выдохнула: всё! свободна! Нюхнула фиалки, обёртку хотела бросить в урну, глядь, – а там детские каракули, торопливые без знаков препинания:

«ЛенаЮревна вы холодная и злая потому что заколдована как Елена Прекрасная вы в лягушкиной коже подождите 11 лет всего малюсеньких 11 лет я вырасту приду и освобожу вас от колдовства мы поженимся а когда станем старичками будем долго сидеть рядом на скамейке и вы будете любить меня по-другому а я уже люблю вас… с уважением Ванечка Тимошевский».

Прав, сто тысяч раз прав был тогда Ванечка: холодная и злая ЛенаЮревна радовалась, что, наконец, сбагрила с рук «невыносимого Тимошевского», а над запиской – по сути, крик души влюблённого! – посмеялась с подружками...Через день письмо любви просто выбросила, как ненужную бумажку…

А Ванечка продолжал трепетно и верно любить эту злюку в «лягушкиной коже». И чем старше становился, тем крепче любил. И старался ни на день не терять из виду: издали, наблюдая, провожал до работы утром, а вечером с работы до дома. Самыми тяжёлыми были отпуска и каникулы: то ЛенуЮревну потянет к тёплому морю, то Ванечку отправят в деревню к бабушке. Потом у ЛеныЮревны стали появляться парни, и Ванечке пришлось приложить массу способностей, чтобы их отваживать. В ход шли даже запрещённые приёмы с клеветой и подлогами. Вручая мне прощальную записку, семилетний Ванечка вручал документ, гласящий, что он застолбил этот участок «на все времена», и всеx посягнувших, как мог, прогонял. «Некий супостат», наложивший на Елену Прекрасную венец безбрачия, носил имя Ванечка Тимошевский. И «родовое проклятие» – это тоже Ванечка…

И вот истекли эти «малюсенькие 11 лет», и Ванечка, вернее уже Иван, явился, чтобы расколдовать Елену Прекрасную, лишить её лягушкиной кожи. И взять в жёны…

Сказать, что я была в шоке от услышанного, ничего не сказать. Я была придавлена, раздавлена, оглушена, проще говоря, невменяема. Целую тыщу лет.

А потом кусочками, дольками вернулась в этот мир, собрала себя в кулак, и посмотрела. И увидела два небесно-голубых озера, тревожно-вопросительно застывшие в ожидании: нырнёт или пройдёт стороной?

Я была в растерянности. Потоки разноречивых мыслей распирали голову, и каждая норовила выпятить себя, как самую правую.

Одни советовали мне: рассмейся в лицо, назови всё детской глупостью, и выстави вон…

Другие требовали: выкажи свою ярость за те моральные муки, что испытывала, находясь под «проклятьем»…

Третьи страстно нашёптывали: плюнь на всё, ныряй! Тебя так любят! Проверено временем…

Четвёртые… пятые…

– Лена…

– Да?

– Поставим точку? Как в сказке…

– А как в сказке?

– Пир горой. Они жили долго и счастливо и умерли в один день. Ой, самое главное забыли! – Иван вскочил, приблизился. – Встань. Быстрее, быстрее, а то сила волшебная иссякнет…

Я только начала приподниматься, как Иван сжал мои плечи, вскинул моё обмякшее тело, крепко обнял.

– Что... – сорвалось с моих губ.

– Волшебный поцелуй Ивана-царевича.

Боже, что это был за поцелуй! Явился хозяин участка…

И я нырнула…

ЭПИЛОГ

Я жена!

Не закисшая старая дева, а счастливая замужняя женщина! Любимая и любящая. Да, я люблю! Боже! какое это восхитительное чувство! Это не тот минутный всплеск, который был у меня при знакомстве с Маратом, это иное Большое Настоящее Чувство. В библии есть такой персонаж Иоанн Предтеча. Так вот Марат для меня был Предтечей: он посеял во мне зёрна веры в любовь, подготовил почву для явления Христа, то бишь моего Ванечки. Я укрепилась в вере: есть Любовь, есть!

Я жена уже 8 дней 11 часов и 47 минут. У нас с Ванечкой медовый месяц, и он привёз меня сюда в горы – наше свадебное путешествие. Мы лежим сейчас поверх пледа на альпийском лугу, внизу в ущелье рокочет речка, а вверху сверкают заснеженные вершины.

Я смотрю на обнажённое загорелое мускулистое тело Ванечки и думаю. Нет, не о том, что меня осуждают знакомые – старуха подцепила мальчишку... Плевать мне с вершин Ала-Тоо на эти разговоры! Ибо, как в той песне «разговоры стихнут скоро, а любовь останется». Я думаю о том, что в лепёшку расшибусь, но сделаю так, чтобы мой Ванечка был счастлив, чтобы НИКОГДА не споткнулся о камень, именуемый «12 лет разницы».

И ещё я, глупая, вспоминаю ярко, красочно, как 12 лет назад завязывала шнурки на ботиночках Ванечки, помогала надеть рукавички, вытирала сопельки, помогала достать из штанишек «петушок»…А теперь этот «петушок» о-го-го какой! Источник наслаждения!

Как я кричала в первую ночь здесь на горной вершине под звёздным небом в медовой духмяной траве! Горы сходили с ума от моего крика Любви!

В новостях случайно не говорили о неожиданных сходах снежных лавин?

10.08.2007

© Заскалько М.М., 2011