Радушка

Городская сказка

Красивая лирическая сказка для взрослых. Одинокий мужчина и – одинокая девушка в инвалидной коляске. Может быть, они нашли друг друга?..

– Почём печали, Сергеич?

Борис только что сдал смену и не спеша удалялся от фабрики, а электрик Михалыч спешил сменить своего сменщика – занудного толстячка Юрия.

– Как всегда даром. Отсыпать?

– Не-а, я такое не употребляю, – хмыкнул Михалыч, крепко пожимая руку Бориса. – Как там у нас, всё тип-топ?

– Юрка уже рвёт и мечет.

– Да, блин уже не знаешь во сколько выходить. Грёбаные пробки! Два часа трачу на дорогу. Ладно, бывай. Счастливо.

"Счастливо, – с горечью усмехнулся про себя Борис. – Что это такое и с чем его едят".

А вот печалей у Бориса было немеряно. Не в пример мужикам Борис никогда ни с кем не делился, никто и не ведал о его печалях. Скрывал в дальних схронах души, точно на совести его было тяжкое преступление. И только Михалыч, видимо, каким-то чутьём угадал наличие "клада" в душе Бориса. А иначе с чего у него одно и тоже приветствие. В те редкие дни, когда их смены совпадали, при встречах на территории фабрики Михалыч бывало, глянет странновато, но спохватившись, улыбнётся ободряюще глазами: "Крепись, Бориска, всё будет путём".

Не будет. Борис уже это осознал и смирился.

В детстве и ранней юности Борис представлял свою душу огромным полем засеянным тюльпанами всех цветов радуги. И он выбегал росным утром в это поле, голышом, и носился по полю, как выпущенный на волю телёнок после долгой зимовки в душном сарае. А рядом с полем было море Радости. И Бориска с разбегу нырял в это море, с наслаждением плескался, сотрясая тишину счастливым смехом.

Так было пока была жива Ба – бабушка, совмещавшая в себе отца, мать и весь положенный человеку набор родственников. А ещё Ба была Лучший Друг. Да что там говорить, Ба – Солнце согревающее планету по имени Бориска.

А потом Ба несправедливо рано ушла в иной мир. Солнце погасло, море Радости высохло, тюльпаны завяли, поле скукожилось, затем вздыбилось горой, и в той горе была пустота – тёмная, сырая и стылая пещера. Иногда Борис по старой памяти забредал сюда, но кроме растущих сталактитов ничего не находил. А питали те наросты невыплаканные слёзы.

Когда в его жизни появилась Вера, – долго выбирал похожую на Ба, – Борис по-детски надеялся, что она станет его Солнцем и планета Борис возродится: вновь раскинутся поля тюльпанов, заплещется море Радости. И это будет Счастье.

Но не случилось. Вера хоть и походила во многом на Ба, но солнцем не стала. Она оказалась звездой-вампиром – лишь поглощала энергию, а отдавать не спешила. Надежда, которая, как известно, умирает последней, поддерживала Бориса, внушая, что звёздочки дочки-погодки станут тем Солнышком, о котором истосковалась озябшая душа.

И опять, как сейчас говорят, случился облом. Галинка с Настей от отца взяли лишь внешность, а нутром, характером точная копия мамы. Звёздочки-вымпирши. Чем больше старался Борис к ним приблизиться, тем дальше они удалялись, не забывая высасывать энергию из отца. И наконец, настал тот день, когда Надежда в агонии выдавила сквозь стылые губы "Прости" и испустила дух. И Борис с горечью осознал, что все его потуги были смехотворны, ибо рождённый ползать летать не может, а до звёзд, как известно рукой не достать – лететь надо.

И он сник, спрятался в той стылой пещере, как древний старец-аскет. Снаружи осталось лишь его тело, с функцией, которую определила семья: вовремя приносить деньги в дом, и чем больше, тем лучше. А иначе на кой ляд ты нам нужен.

Компьютер, новомодный наркотик, втрое увеличил расстояние между Борисом и его девчонками. У каждой персональный ноутбук. Жена всё свободное время пропадала на дурацких женских форумах, где тщательно перемывали кости мужикам, дочки с головой уходили в зону "В Контакте", где чувствовали себя заправскими сталкерами. Борису не оказалось места в их мирах. Порой ему казалось, что и жена и дочки воспринимают его как холодильник: открыли, взяли, что нужно и закрыли. И тут же забыли о его существовании. До следующего желания.

Борис как обычно не спешил домой: там его никто не ждал. Жена ещё в семь часов ушла на работу, а дочки убежали в школу. Да и окажись они все дома, кроме дежурного "Привет. Есть будешь?", ничего более не дождался бы. Ну, разве что жена добавила бы: " Как там у вас, зарплату не задержат?".

Миновав забор, который наполовину захватил тротуар и за которым сиротливо стоял огрызок фасадной стены, Борис невольно вспомнил, как собственными ушами слышал по ящику заверения губернаторши, что баню ломать не будут, но капитальный ремонт сделают, как и было обещано избирателям. И где сейчас та баня? На свалке в виде строймусора. Захотелось от души выматериться, но внезапно словно дёрнули незримо слева. Борис резко обернулся, невольно вздрогнув, замер. За пыльным окном первого этажа маячил одетый манекен. А спустя минуту, когда манекен моргнул, Борис понял, что ошибся – это была вполне живая девушка лет двадцати пяти. Впрочем, Борис и тут наверняка ошибся: у девушки было печальное лицо, словно под вуалью, что её значительно старило. И даже эта досадность нисколько не умаляла её симпатичное круглое личико, чуть пухленькие губы и точёный носик. Глаз поначалу Борис не рассмотрел – они были доверху заполнены болью, и эта боль застила, мешала что-либо рассмотреть, кроме щёточек ресниц по краям.

Стряхнув с себя необъяснимое оцепенение, Борис понял, что девушка смотрит не на него, а сквозь него, куда-то в лишь ей видимую даль. Он тоже глянул в ту сторону: пустынный сквер, присыпанный ночным снежком, был ещё девственно чистым и завораживающим. Борис невольно удивился: странно, столько раз мимо ходил, а ни разу не видел сквер ТАК. Сейчас он словно не своими глазами посмотрел. Неужели глазами девушки? Мистика какая-то.

Девушка либо сидела, слегка припав на подоконник, либо стояла, если она конечно маленького роста. Ничто в её облике не говорило, что она видит стоящего за окном мужчину и бессовестно глазеющего на неё.

А мистика тем временем продолжалась: неожиданно для себя Борис шагнул к подъезду и потянул на себя дверь. На двери был кодовый замок, но он вырван "с мясом" и болтался на проводках.

Так, эта дверь, квартира номер 33.Один звонок, значит не коммуналка.

Борис вдавил кнопку и за дверью самозабвенно разлился кукареканьем механический петушок. Мелкая дрожь волнами перекатывалась по спине, холодя её, сердце билось, точно птица в клетке. На мгновение Борис словно раздвоился: один укорял, мол, что ты делаешь, зачем, другой подбадривал: жди, раз позвонил.

Петушок, наконец, замолк, и за дверью послышалось странное позвякивание, а затем довольно приятный бархатный девичий голос:

– Подождите, пожалуйста, минутку. У нас тут замок сложный.

Дверь неожиданно распахнулась, когда Борис уже утомился ждать. И он увидел инвалидную коляску, а в ней хрупкую девочку-подростка. В первую секунду Борис опешил от несоответствия тела и лица: тело девочки, а лицо взрослой девушки.

– Я слушаю Вас?

Она смотрела просто, с долькой напряжения и большим любопытством. Это любопытство словно приоткрыло вуаль печали, и теперь хорошо были видны её глаза: миндалевидные, зеленоватые обрамлённые пышными ресницами. Просто шикарные глаза, обезоруживающие и притягивающие взгляд.

– Я... к Вам, – с запинкой обронил Борис.

– Цель?

Пока первый Борис, растерявшись, искал нужные слова, его альтер-эго решительно выступило вперёд:

– Понимаете, я увидел Ваше печальное лицо, и в глазах печали много. У меня у самого этой печали хоть завались, вот я и подумал: может мы наши печали поделим и получим что-нибудь... светлое...

Девушка вздрогнула, словно поперхнувшись, кашлянула, прикрыв рот рукой. Когда она опустила руку, Борис увидел уже другое лицо: напряжение испарилось, от любопытства остался лишь бледный налёт, а "вуаль" отброшена в сторону. В глазах, потеснив печаль, вышел на авансцену интерес в слабом ореоле тревожности. Однако вскоре девушка прикрыла глаза, опустив голову, замерла, точно прислушиваясь к тому, что сейчас происходит у неё внутри.

Первый Борис уже готов был пойти на попятную, извиниться и кинуться вон, но второй удерживал, нашёптывая: погоди, ещё не время, раз начал-доведи до логического конца...

– Я рада, – неожиданно, заставив Бориса вздрогнуть, вскинулась девушка, выпрямилась, смотрела прямо. Глаза её посветлели и были чуть влажными.

– Я тоже рад...

– Нет, Вы не поняли. Меня зовут Рада, – улыбнулась девушка.

Улыбка у неё была робкая, неуверенная, она появилась как солнечный зайчик и засверкала бликами. Словно до этого она долгое время томилась взаперти в тёмном чулане и вот её выпустили на волю, разрешили вести себя как хочется. В следующую секунду она вспорхнула с губ Рады, метнулась к Борису, заиграла перед глазами, искрясь. И он тотчас почувствовал как из глубины его души, из дальних закоулков его пещеры наплывало волной нечто одновременно пугающее и желанное. А пока он лишь ощущал, как в нём росло и ширилось чувство, что с этой девушкой они давным-давно знакомы, близкие друзья, и всё, что сейчас происходит есть лишь игра, их общая забава.

– Да, ошибочка вышла. А я Борис. Очень приятно.

– Взаимно. И что мы будем делать, Борис? Хотите чаю? Или кофе? У меня настоящий, зерновой.

– Погодите, чай-кофе потом. У меня встречное предложение: хотите погулять?

– Погулять? – Рада напряглась, глаза вновь потемнели, по лицу змейкой проскользнула тень. – Борис, что Вы видите перед собой?

– Я вижу хорошенькую девушку, печальную от того что она одна, что ей хочется выйти на улицу, пройтись по снежку, вдохнуть его дивный запах, может, даже умыться снегом, побарахтаться в нём. Но девушка не может.

– Вот именно! Слона-то Вы и не приметили: девушка в инвалидной коляске.

– И что? Девушка не могла исполнить свои желания, потому что была одна. А теперь у неё есть тот, кто поможет ей.

– Вы так считаете?

– Убеждён.

– Хорошо, тогда я пошла, одеваться, – сказала Рада, усмехнувшись и разворачивая коляску. Прежде чем скрыться в комнате, она помедлила на пороге, глянула через плечо: – А Вы не жертвуете своим временем... ради калеки?

Борис всё ещё находился под впечатлением, что это игра.

– А щелбана в лоб за такие слова?

– Даже так?

– И никак иначе. Глупые мысли нужно пресекать на корню. Так что последнее китайское предупреждение.

– Учту. Ох, Борис, Вы мне начинаете нравиться. Не будите меня подольше.

Коляска скрылась, и тотчас из комнаты вылетел скрип дверцы шкафа.

– И не собираюсь будить, – запоздало уже себе проговорил Борис. – Сам готов без просыпа спать подольше.

Посчитав, что цель достигнута и не желая быть третьим лишним, альтер-эго Бориса незаметно ретировалось, вернувшись на своё привычное место. И уже оттуда, добродушно усмехаясь, наставляло: с Богом, Бориска, всё будет путём, это и есть та самая искомая тобой звезда по имени Солнце. Не будь дураком, не спасуй, не загуби...

И вот позади крутые ступени лестницы, дверь, которая не желала распахиваться вширь, точно имела твёрдую установку: коляски инвалидные не пропускать! – и, наконец, тротуар. Рада подалась вперёд, словно намеревалась воспарить, шумно со сладким стоном вдохнула морозный воздух:

– Боже, какое блаженство! Спасибо! Борис я у Вас в неоплатном долгу.

– Ничего, свои люди, сочтёмся.

Рада задержала на нём пристальный взгляд, улыбнулась:

– Хорошо.

Борис с удовольствием отметил, что лицо Рады преобразилось: посвежело, осветилось внутренним светом, глаза влажно блестели. Вот теперь точно можно сказать, что девушке чуть больше двадцати. Преображение Рады как добрый вирус захватил и Бориса: вскоре он почувствовал, что не ощущает давней тяжести, что годами таскал как горб, вечно сутулые плечи расправились, в его тёмной пещере потрескались своды и в щели проскользнули солнечные лучики, воздух теплел, соляные наросты заслезились. Конец ледниковому периоду!

Словно делал это сотни раз, Борис поправил меховую шапочку Рады, убрал под неё выбившуюся прядку волос, затем тщательно подоткнул одеяло в ногах. Рада впрочем, тоже к своему удивлению приняла эту заботу как должное. Хотя в первый момент она порывалась пресечь, но потом решила: раз это сон и он ей нравится, так пусть себе идет, как идёт.

– Поехали? – наконец заглянул ей в лицо Борис.

– Да.

Спустя три часа они возвращались раскрасневшиеся, довольные и счастливые как дети. И страшно проголодались. Все мелкие шероховатости первого знакомства сгладились, и они действительно чувствовали себя так, будто знакомы целую вечность. Борис вновь ощущал себя юношей, порывистым, шутливым, который упорно не желал расставаться с детством. Они много говорили, легко переходя от грустных тем к весёлым. Говорили так, словно это последний день в их жизни и больше никогда-никогда не будет возможности даже слово сказать. Поэтому хотелось сказать больше, открыть душу пошире. Они рассказали о себе всё без утайки, от и до, точно с утра была объявлена акция Искренность и Откровение и они желали быть в ней первыми.

Раде недавно исполнилось двадцать три. Два года назад у неё были папа и мама и братик Данилка, и ещё бабуля, которая жила в деревне. А потом случилась ужасная автокатастрофа, из которой чудом уцелела только Рада, правда с повреждённым позвоночником. Бабуля как увидела маленький гробик, а в нём тельце любимого внучека Данилки, охнула, схватилась за сердце и в одночасье погасла, точно зажжённая спичка на ветру. И осталась Рада одна-одинёшенька. Все те, кто раньше считались друзьями, почему-то удалились, только бывшая одноклассница Иришка в два дня один раз забегает проведать да продукты принести. Она бы и рада почаще приходить, да нет такой возможности: трое малых деток, на двух работах вкалывает, плюс муж проблемный. И коляску Иришка где-то раздобыла, а до того Рада день и ночь валялась в постели. Думала, с коляской её жизнь посветлеет, но до сегодняшнего дня этого не случилось. От её двери до парадной двери чуть больше трёх метров, но они-то и стали камнем преткновения: чтобы спуститься по лестнице, нужна помощь.

Долго набиралась духу, прежде чем окликнула проходящего мужчину. А тот глянул отстранённо и вдруг заспешил:

– Извини, деваха, спешу, каждая минутка на вес золота!

Другой, правда, помог преодолеть лестницу, но после прилип как банный лист: продай квартиру, поселись в приличном пансионе, что ты будешь здесь мучиться и всё такое прочее. Мол, он и покупателя найдёт, не обидят калеку... Послала Рада его куда подальше, пригрозив милицией, если не отстанет. Отстал. Назад к своей двери Раду поднимали уже две пожилых женщины, намаялись так, что Рада потом до конца дня не могла простить себя. С тех пор перестала даже высовываться из своей двери. Себя обслуживать пока хватает силёнок, ну, а улица... проживёт и без неё, это не смертельно.

До беды Рада училась очно на детского психолога, теперь перевелась на заочное. Вообще-то в первое время она была в таком отчаянье, что хотела бросить институт, не видя перспектив в будущем, да и о самом существовании задумывалась: а не лучше ли всё разом оборвать? Иришка провела с ней внушительную беседу, привела примеры из своей нерадостной жизни: тоже впору руки на себя наложить, но у неё даже мыслей таких не возникало. Дали тебе жизнь – живи сколь отмерено, не ной, а старайся изо всех сил сделать эту жизнь легче, интереснее. В общем, убедила Иришка продолжить учёбу заочно, по её рекомендации приняли Раду в штат одной фирмочки на должность веб-дизайнера с выполнением работ на дому. Так и живёт, мечты и желания выбросив, как ненужную ветошь.

Они не заметили, как перешли на "ты". Это прошло столь незаметно, что никто не обратил внимания, точно они действительно так давно общаются, что уже и не припомнят, когда было упразднено это официально-отстранённое "Вы". А на пути к дому Рада лишь мельком отметила, что нисколько не удивляется всему тому, что происходит с ней и с Борисом. А чему удивляться, если всё естественно и привычно. Только вот откуда взялось это ощущение привычности?

Вкатив коляску в подъезд, Борис живо вбежал по лестнице, открыв ключом дверь, распахнул её. Вернулся и к удивлению Рады вдруг наклонился к ней и бережно взял на руки. Она, поддавшись порыву, обхватила его шею руками, прижалась к его плечу, с любопытством прислушиваясь, как внутри неё разливалось прежде неведомое томное тепло, вот оно достигло бёдер и щекочуще барашками побежало по мёртвым ногам. Но этого не может быть, машинально отметила Рада, и тут же сама себе ответила: это наверно сродни фантомным болям – там болят отрезанные руки, ноги, а я чувствую, как щекотно мёртвым ногам. Резюме: у меня расшатанная психика.

Пока она размышляла, Борис дошёл до дивана и осторожно опустил Раду – она не разжала руки, и он вынужден был припасть на колени.

– Огромное спасибо тебе, Боря, – выдохнула Рада, не разжимая рук. – Ради этих часов я готова для тебя на всё...

– Так – таки и на всё?

– Да, да, да.

– Погодь, я занесу коляску и продолжим.

Она с едва скрытым сожалением отпустила его.

Когда коляска была уже в коридоре, дверь закрыта, Борис вернулся к дивану и вновь опустился на колени:

– Так на чём мы остановились? Ах, да: ты готова на всё. Так ли? А слабо стать моей женой?

– Мне нет, – прямо глянула Рада. – А тебе?

– А мне тем более.

– А как же семья, жена?

– Семья у меня, как ты уже знаешь, формальная. Жена бумажная. Не вижу проблем.

– Тогда приготовься: буду целовать тебя до обморока. Это будет моё "Да", – Рада потянулась к нему, но тотчас отпрянула:

– Нет! я вся взопрела и воняю, как старая лошадь.

Борис приблизился, шумно втянул воздух носом:

– Да, действительно, как старая монгольская лошадь.

– И где ж ты нюхал старую монгольскую лошадь?

– На границе с Монголией, служил там. Ладно, поцелуи пока отменяются. Сейчас я наполню ванну, похлюпаешься и вернёшь обещанное. С процентами! И никаких поблажек.

– Обязуюсь вернуть всё до крошечки.

Когда наполнилась ванна, Борис так же бережно перенёс Раду в креслице стоящее там. На мгновение замер, заглянув в её глаза. "Можно", – ответили они.

И вновь в который раз за это время Рада отметила, что не испытывает ни стыда, ни неловкости от того, что Борис её раздевает. Может потому, что Борис держал себя спокойно, буднично? Весь его вид буквально говорил, что он занимается любимым делом, привычным, словно это было его хобби.

Когда на Раде остались лишь трусики и лифчик, Борис отступил, окинул её оценивающим взглядом.

– И вовсе не старая лошадь. Совсем ещё жеребёнок, худющий, правда, но это от того, что комбикормом кормили. Так? Ничего, вот скоро придёт весна, поедем в лес, на свежей травке попасёшься и будешь классная кобылка. Сбрую снимать?

– Что уж теперь, – засмеялась Рада. – Рассупонивай.

Потом он нежно как ребёнка опустил её в воду, при этом умудрился чмокнуть в макушку, точно поставил печать на некоем документе: мол, всё утверждено и подписано, вот и печать прилагается. И нет пути назад.

– Сейчас мы лошадке гривку помоем, и будет у нас чудо пони, – Борис потянулся за шампунем, задел висевшую на крючке мочалку, та соскочила и плюхнулась в воду.

– Ой! – внезапно вскрикнула Рада.

– Что? Обожглась? – дёрнулся Борис, сунул руку в воду проверить.

– Мочалка... – оцепенело, вымолвила Рада. – Я ПОЧУВСТВОВАЛА ЕЁ... НОГОЙ...

Борис осторожно приподнял ногу Рады:

– Этой?

– Д… да…

– Пошевели пальцами.

– Нет... не получается...

– А так? – Борис пробежался губами по подошве, просыпав мелкие поцелуи.

– Щекотно... – неуверенно произнесла Рада.

– Радушка, ты знаешь что это? Живые у тебя ноги, живые! Они просто крепко спят, и до сих пор их никто не будил. Я в лепёшку расшибусь, но ты будешь ходить!

– А можно не в лепёшку, а в блинчики? Я обожаю блинчики.

– Я расшибусь в тысячу блинчиков, но поставлю тебя на ноги. Завтра же займёмся этим! Мы ещё на лыжах кросс забабахаем! – Опустив ногу Рады снова в воду, Борис переместился к её лицу. – Радушка! Где же ты была двенадцать лет назад?

– В школе, в пятый класс ходила...

– А я не нашёл тебя и глупость совершил – женился...

– Боря, ну его к лешим прошлое. Давай целоваться, а то проценты набегают...

 – Радость ты моя! Солнышко долгожданное...

© Заскалько М.М., 2011