Светлая печаль

Рассказ – грусть, рассказ – печаль, рассказ – размышление… В Бишкеке произошла революция. А что потом? Что на следующий день? Несколько человек собрались в кафе на традиционные «посиделки», но трагедия расстрела, геройской гибели кыргызских парней занимает все их мысли и чувства, не дает думать ни о чем другом… Первая публикация рассказа.

Их имена знает Бог. 
Р. Киплинг

Утро было обычным и ничем не примечательным.

Турат проснулся от пронизывающей и щемящей боли в груди. Казалось, будто сердце скованно железным обручем, которое сжимается все сильней. Осторожно опершись на локоть правой руки, он медленно приподнялся, стараясь дышать ровно и молясь, чтобы боль не усилилась, а наоборот, погасла или исчезла совсем. Хорошо, что рядом нет жены, в этот момент ему меньше всего хотелось видеть ее страдальческое лицо, ей, бедняжке, и так нелегко, подумал он. Вот уже почти два месяца его семья оплакивает гибель старшего сына. Чувство непреходящей вины не оставляло его все это время, и он пытался уединиться, последние несколько дней ночуя во времянке расположенной поодаль от дома, ближе к саду, перед стройным рядом фруктовых деревьев, высаженных еще его дедом.

Пребывая в одиночестве, он не единожды прокручивал в памяти события тех дней и понимал, что младший братик, которого он вырастил и воспитал после смерти родителей как сына, все равно поступил бы по своему, и он не смог бы удержать его от той роковой поездки в город.

Как бы тяжело ему ни было, он старался вспоминать только светлое. Вот и сейчас, лежа в постели, он думал о нем и, закрыв глаза, представлял образ братишки с самых ранних лет. Он рос добрым и послушным мальчуганом, в школе учился хорошо, хулиганил и дрался, как все его сверстники. Окончив школу, не пошел в институт, а остался в селе помогать по хозяйству, параллельно работая в городе на стройке. Успею еще, говорил он насчет дальнейшей учебы, надо вначале встать на ноги, заработать денег. Он был вполне самостоятельным парнем и рассудительным к тому же. Еще школьником на вопрос взрослых, кем он хочет стать, серьезно отвечал: хорошим человеком.

Мысли о прошлом отвлекли его, и он почувствовал, что боль отступила. С облегчением вздохнув, Турат вновь погрузился в думы об Амане. Порядочность и ответственность были главными чертами его характера, ведь они с женой пытались воспитать в нем эти качества, как в свое время воспитывали его отец с матерью и как отметил он порядочность и ответственность во взглядах своей супруги, когда еще ухаживал за ней.

Все ночи, что он спал во времянке, Аманчик снился постоянно. Проснувшись и долго не вставая и позже занимаясь делами или же просто сидя без дел, Турат вспоминал сны, и его грела мысль, что сыну там хорошо и покойно. Он никому не рассказывал свои ночные видения, а сам пытался понять и после долгих, мучительных раздумий успокаивался. Он верил, что раз во снах Аман приходит к нему красивым и улыбающимся, освещенным необыкновенно ярким и золотым солнечным светом, счастливым и каким-то умиротворенным, значит, он в лучшем мире.

В последнее перед событиями время Амана что-то беспокоило, о чем ему поведала жена, но и он сам заметил перемены в поведении сына. Однако расспрашивать не стал и жене не позволил – мало ли что творится в душе взрослого уже парня. И теперь Турат пожалел об этом, не о том, что не узнал его переживаний – это было деликатной сферой, а том, как бы он хотел знать его мысли сейчас, о чем тот думал, о чем мечтал, чего хотел в этой жизни.

В какой-то момент он понял, что все это время подспудно его сверлит мысль: понять и почувствовать то, что чувствовал Аман перед тем, как завершил свой земной путь. Это было сильней и настойчивей боли в груди, он почувствовал неистребимое желание пройти последним путем сына, посетить места в городе, где он бывал, работал, просто гулял с друзьями.

Он принял решение, и все остальное отошло на второй план, даже боль уже не волновала его.

Жена испугалась было, увидев его решительный вид, но он улыбнулся, подмигнул ей как это делал всегда, когда у него было веселое настроение, и попросил приготовить одежду. «Я еду в город», – сказал он и пошел умываться.

***

Странные вещи случаются порой. Мы оказываемся в ситуации, когда отчетливо сознаем, где находимся, о чем говорим и думаем, с кем общаемся.

Но потом, случаются неизъяснимые пустоты в осознании действительности и мы напрочь забываем отдельные, зачастую важные моменты происходящего или происшедшего с нами действа.

Быть может, это особенности человеческой психики или просто провалы в памяти в силу разных причин – возраста, например, или под воздействием крепких напитков, способных поменять наше восприятие бытия.

***

Трое сидели в небольшом кафе, где-то в центре города. Как всегда, начали с пивка для рывка, по паре кружек и затем перешли на водочку, ведь, как известно, пиво не водка, много не выпьешь, да и деньги на ветер.

Закусочка совсем легкая, несколько кусков хлеба, овощной салатик да пару штук вяленой воблы, купленной на базарчике.

Они знали друг друга очень давно, еще со студенческой скамьи, однокашники, одним словом. Посиделки в кафе по выходным были традицией, установившейся с давних пор, причем нерушимой, как и их дружба. Им всегда было о чем покалякать, обсудить проблемы, бывшие у каждого из них, вспомнить о былом, ушедшем, но оставшемся в памяти и сердце.

Захмелели после третьей рюмашки, закурили, повеселели, и разговор оживился, приобрел направленность. Заговорили о событиях, волнующих всех. Разговоры за соседними столиками и за теми, что подальше, крутились тоже вокруг одной только темы – о свержении очередного президента и его окружения.

Особенно всех задел расстрел людей на главной площади. Город был полон слухов, всяких и разных. Смерть безвинных людей, большая часть которых – молодые еще ребята, в расцвете лет, которым бы жить и влюбляться, любить женщин, растить детей и кормить семьи, глубоко тронула многих.

Много еще бед и несправедливости в нашей жизни, безмерное горе и печаль поселились в душах людей, потерявших своих сыновей и братьев, и нет утешения их матерям, и не скоро высохнут слезы и пройдет боль утраты.

…Да, сволочи все они, сказал один из них, будь моя воля, я бы поступил, как в Чаде. В каком Чаде? – спросил другой. Как в каком? – в Африке находится этот Чад, такое же маленькое государство, как и наше.

И что там? – спросил третий, придвинувшись ближе и скрестив руки на груди. А вы что, не слышали и не читали? Двое одновременно и слегка покачали головами. В этом Чаде, как и у нас, часто происходят перевороты, ну, пускай революции, – поправился он под пристальным взглядом друзей. Так вот, после очередной, не знаю какой по счету, заварушки разъяренная толпа, согнав всех, кто так или иначе был у кормушки, отшиздили их как следует, чтобы мать родная не узнала, а затем погнали на пляж как баранов и без суда и жалости расправилась с ними. А как расправились – расстреляли, что ли? – спросил один из двоих. Да и расстреливали тоже и не только, завершил первый свой короткий рассказ и, взяв кружку, допил остаток пива. Чуть помолчав, он продолжил. Свои действия они потом объяснили просто – тем, что у них не было иного выбора. Так как все, кого они казнили, многие годы были властителями и только менялись местами каждый раз, когда смещали главного у руля. Убирали одного, а остальные, сдав его, оставались и продолжали так или иначе править и пудрить мозги людям. Народ же, выпустив пар и остудив гнев, вновь погружался в нищету и апатию, наблюдая дальше, как унижают и издеваются над ним. Вот такой театр абсурда, подытожил он с неким апломбом и посмотрел на друзей, ожидая их реакцию.

Почти как у нас, сказал тот, что спрашивал про расстрел. Да уж, сказал третий, теперь отодвинувшись от стола и закинув ногу на ногу. Только мы не в Африке живем, да и менталитет у нас другой, хотя жизнь такая же, по сути. Да и надежда появилась, добавил он. Может, выпьем за это, предложил первый и разлил по стаканам. Давайте за надежду, ведь она умирает последней и дай Бог, чтоб не умерла. А если лучше не станет, как тогда? – вставил другой; что будет тогда, как поступят люди – как в Чаде?

Нет, так не должно быть, надо верить, верить и надеяться, давайте, – и он первым опрокинул рюмку, двое последовали за ним. Слегка закусив, все трое задымили по новой.

Слегка затянувшуюся паузу прервал один из них. Вот ты говоришь, мы не Африка, менталитет, – обратился он к другому; а чем мы отличаемся от них, в чем разница? Ты же сам говоришь, что жизнь у нас такая же и почему у нас не может повториться, то же самое? Я, например не могу полностью исключать подобное, люди в ярости везде одинаковы и менталитет твой здесь не при чем, главное здесь – психология толпы. Кто и как будет противостоять шобле, громящей все на своем пути? Какой менталитет у мародеров, грабивших, сжигавших и уничтожавших фактически народное добро. Еще хорошо, что у них на пути никто не встал, снесли бы к чертовой матери и не посмотрели. Ведь мародеры – это кто, инопланетяне, что ли, пришельцы какие? Это все наши люди, живущие среди нас, многие из них не скрывались и не скрывали, что делали это. И знаешь, они тоже объясняли это просто, что у них нет другого пути и это хоть какой-то шанс что-то поиметь, и что им не нужно уничтожить, сжечь. Так чем же их менталитет отличается от африканского, ведь и всякие там политологи-болтологи выдают, что мы уже африканизировались, и с этим не поспоришь. Что молчишь? – зыркнул он на друга, – нечем крыть? А я тебе скажу разницу, уже разгорячился он. Разница лишь в количестве революций, давай, ладно, назовем это так, у нас было две, а у них? Даже не знаю сколько, но точно больше, чем два. Вот и все. Никто не знает и не может знать, что произойдет, если подобное повторится в третий, в четвертый раз. Ведь все видели, как жестоко были избиты некоторые власть имущие, да, их не убили, и слава Богу, но только потому, что их успели вызволить, может, выкупить их родственники и знакомые, и все об этом знают. Все увидели, что такое суд толпы, и это должно отрезвить всех, особенно чинуш, хотя в это мало верится.

Поэтому, как говорится, пути Господни неисповедимы.

Ты прав, поддержал его тот, что рассказывал про Чад. Действительно, ничего нельзя предугадать и все возможно, тем более у нас.

Да-а-а, наконец, прервал молчание тот, кого обвинили в незнании особенностей менталитета. Он был самый молчаливый среди них и в основном всегда слушал и думал о своем, он умел слушать, а думы, и мысли, в которые он погружался, превращались затем в неплохие стихи.

Ладно, черт с ним с этим менталитетом, пробурчал он, послушайте, что расскажу; он поерзал на стуле и, придвинувшись опять к столу, затушил остаток сигареты в пепельнице.

Парадокс и удивительная противоположность нашей жизни или ситуации, как хотите. Вот ты говоришь про Чад, а я в интернете читал про Бутан, это тоже малое государство, но не в Африке, а в Азии, в Гималаях, среди высоких гор, что делает наши страны схожими. Причем это одна из самых закрытых и в тоже время демократичных стран, что уже интересно. В этом Бутане всю дорогу правит король, нынешний уж и не знаю какой по счету, и власть передается по наследству от отца к сыну в этой королевской семье. Так вот, покой, и мир царят там, народ предан своему правителю и любит его беззаветно. Конечно, наверняка и там есть свои бедные и богатые, но, главное, дух нации един и никаких распрей. Все знают, что во всем мире уровень жизни определяется по росту национального или внутреннего валового продукта, а у них это называется национальное валовое счастье, и жизнь каждого из жителей определяется именно от того, насколько счастлив человек. И что еще удивительно и даже, пожалуй, неправдоподобно для нас, король, который является единоличным правителем и обладает неограниченной властью со всеми вытекающими отсюда последствиями – вы сейчас будете смеяться – предлагает своим подданным ограничить ее. Он просит у народа согласия ввести такие демократические институты власти, как парламент, независимые суды, свободные средства массовой информации. И что? – почти одновременно и скептически с нетерпением в голосе выпалили двое других.

Он взял сигарету, щелкнул зажигалкой и, слегка вдохнув, выдохнул вместе с легкой дымкой изо рта: а народ против. Опять затянувшись, на этот раз поглубже, он продолжил: они настолько преданы и верят ему, что он почти Бог для них. Король постоянно в гуще народа, ходит по улицам городов и деревень, общаясь с простыми людьми, объясняя свои действия и политику. Он убеждает своих граждан в необходимости перемен и демократизации общества, хотя куда уже дальше им демократизироваться-то!.. И люди с неохотой соглашаются со своим королем, потому что верят ему беспрекословно, а ведь вера народа в своего правителя дорогого стоит, и что может быть ценнее этого, – заключил он.

Во дают! – хихикнул один из слушавших, – прямо Рай земной, нам такое точно не светит, – ухмыльнулся он.

Слушай, – приготовился было первый к расспросам, но в этот момент другой вскочил с места и, приветствуя на ходу, направился к входившему в зал посетителю.

***

В самом кафе свет был тускловатый, но в проеме, разделяющем помещения для курящих и не курящих, освещение было яркое, и потому лицо человека, прошедшего через него и остановившегося перед залом, видно не было, зато был четко виден силуэт с будто бы светившейся аурой по контуру тела. К тому же дневной свет, падающий сзади вперемешку со светом искусственным, усиливал эту иллюзию сияния человека.

Не успели оставшиеся двое перекинуться и парой фраз, как третий под руки подвел к столику неизвестного мужчину и, посадив его на свое место, сам взял свободный стул за соседним столом и уселся рядом. Мужчина подал руку и, поочередно поздоровавшись с двумя, назвал свое имя. Из-за шума от посетителей кафе и уже гремевшей во всю музыки никто из них не расслышал имени, и мужчина, поняв это по мимике лиц собеседников, повторно громко произнес: меня зовут Турат. Двое поочередно представились в ответ, назвав свои имена. Ну, брат давай выпьем за встречу, засуетился тот, что привел мужчину, и стал разливать водку по рюмкам и в пустую кружку от пива себе, одновременно крикнув проходившей неподалеку официантке, чтобы принесла еще стаканчик.

Ну что ж, давайте выпьем, раз уже налито, сказал мужчина и, помолчав, добавил: если Вы не против, выпьем за жизнь, за простую человеческую жизнь, дарованную нам Господом, и за знакомство, конечно, добавил он и опрокинул свою чарку. Все трое закивали в ответ и последовали за мужчиной, также разом опустошив рюмки. Слегка закусили и поочередно запили пивом из двух оставшихся кружек. Извини друг, обратился к мужчине тот, что позвал его к столу, лицо знакомо, а вспомнить, где мы виделись, не могу. Мужчина в ответ пожал плечами и, чуть задумавшись, сказал, что тоже не помнит, а если честно, вообще не помнит, где и когда пересекались их пути. Но ведь город наш маленький и почти все друг друга так или иначе знают, улыбнулся мужчина. Да, ты прав, вернее, Вы правы, согласился обратившийся. Да можно и на ты, как-то грустно улыбаясь, сказал мужчина, сидим же за одним столом, вместе выпиваем. Ну, это будет неправильно, возразил один из друзей, во-первых, Вы старше, ну, и гость за нашим столом в какой-то мере. Да старше я вас ненамного, – пытался было возразить мужчина, но, поняв по лицам сидящих бесполезность этого, вновь улыбнулся с какой-то слегка уловимой грустью в глазах.

Наверное, искали здесь кого-то, – вновь обратился к нему тот, что пригласил его. Да нет, друг, не искал я никого, а зашел случайно, отвлечься хотел, сказал мужчина, словно разговаривая сам с собой, и уже с нескрываемой грустью и тоской посмотрел в полутемный зал, будто хотел увидеть кого-то. Покоя ищу, – неожиданно продолжил он и уже посмотрел на сидящих за столом. Двое смотрели в ответ, а третий, закрыв глаза, казалось, думал о своем. Последовала пауза и тот, что молчал все время, словно очнувшись, схватил бутылку и стал разливать остаток водки по тарам. Закончив, он вдруг спросил у незнакомца: а что случилось, брат, извиняюсь, конечно, если лезу не в свое дело. Да нет, промолвил мужчина, это касается теперь всех, вот только сына своего я уже не верну, – мрачно добавил он и, молча схватив рюмку, опрокинул содержимое в себя, словно хотел горьким питьем загасить горечь внутри себя. Друзья молча выпили за ним, ничего не говоря, все было ясно и так. Вы извините меня, обратился он к сидящим, я пойду лучше, не буду портить вам отдых. Да нет, что Вы, – наперебой возразили трое, – посидите еще, успокойтесь, давайте поговорим, выпьем. Вот давайте выпьем, – сказал он вдруг и, подозвав официантку, попросил принести водки. На вопрос, какую и сколько, показав на пустую бутылку, ответил: такую же. Друзья согласно кивнули. Позвольте, я угощу Вас, – едва улыбнувшись, сказал он, посмотрев вслед официантке, направившейся к барной стойке.

А сколько лет было сыну, байке? – тихо спросил один из друзей. Да молодой совсем, – также тихо ответил мужчина, – нет и двадцати. На площади, да? – спросил уже другой. Мужчина молча кивнул.

Подошла официантка и, поставив на стол бутылку и давно прошеный стаканчик, собиралась уйти, но мужчина, остановив, быстро сунул ей купюру, извлеченную из кармана пиджака, и уже в спину ей бросил: это отдельно за бутылку. И добавил: сдачи не надо. Официантка, полуобернувшись и слегка кивнув, удалилась. Мужчина потянулся было к бутылке, но его опередил тот, что разливал перед этим и, распечатав, стал лить по рюмкам, остальные наблюдали за ним. Закончив, он предложил выпить: за безвинно погибших и пусть их души вознесутся в Рай, не будем чокаться, – добавил он и опустошил свою рюмку. После того, как все выпили, он опять обратился к мужчине: я знаю, что нет никаких слов утешения Вашему горю, у нас тоже есть сыновья, и мы понимаем, каково это. Не дай Бог испытать такое, ведь даже в самом кошмарном сне не приснится подобное. Все молчали, внемля его словам, а мужчина беспрестанно и часто кивал головой, словно сам хотел успокоить говорившего и его друзей.

Сидевшие в кафе где-то в центре города, трое давних друзей и незнакомый им мужчина волей случая оказавшийся в их компании, какое-то время молча курили, думая каждый о своем, да и музыка, громкость, которой, казалось, усилилась, не позволяла быть услышанным при разговоре.

Несмотря на выпитое, в немалых, причем дозах, друзья держались прилично, при этом ясно понимали, как тяжко этому незнакомому мужчине, потерявшего сына. Вместе и каждый в отдельности осознавал, что ему необходимо дать выговориться, выплеснуть накопившееся внутри. Они словно почувствовали облегчение, когда мужчина заговорил – сперва что-то невнятное, а затем, вдруг выпрямившись и оглядев сидящих, четко произнес: позвольте сказать тост. Молчание друзей было согласием, и мужчина, кивнув в знак признательности и приподнявшись из-за стола произнес: спасибо вам, ребята, что пригласили меня за стол, за добрые слова, за сочувствие, я желаю вам и вашим близким всех благ, и пусть не будет горя в ваших семьях. Слегка поперхнувшись и помолчав, мужчина продолжил: я сегодня гулял по городу и видел следы погромов, все это так грустно и страшно, к тому же. Я видел пепелища сожженных зданий, как будто смерч пронесся над ними. Я подумал, это как надо было довести народ, что они сподобились на такое. Но черт с ними, с этими зданиями, их ведь со временем восстановят, наверное, но жизни парней, расстрелянных в тот день, разве вернешь. Не могу до сих пор понять, в чем была их вина, неужели в том, что не пожелали дальше терпеть эту власть, пьющую кровь народа, присосавшуюся, словно вампир к его телу. Что им не хватало, ведь у них все было, неужели этого мало, где предел человеческой алчности? Разве деньги и другие материальные блага важнее и выше человеческой жизни? Эти люди не боятся Бога, вот что печально. Получается, для них важнее их богатство и благополучие, а на простых людей им наплевать.

И вот что еще тревожит меня: будут ли наказаны виновные? Или, как и в прошлые разы, они опять уйдут от суда и благополучно скроются за границей, и будут жить там спокойно и припеваючи, денег-то наворовали много… А ведь в этом-то и кроется главная опасность – в безнаказанности, которая развращает неимоверно, и следующие у власти будут думать, что они тоже могут уйти от ответственности за свои неблаговидные дела, которые еще не совершили, но подсознательно готовы к ним, ради своих шкурных интересов.

Турат смолк и смотрел на рюмку с водкой, вертя ее в руках, будто размышляя, поставить на стол или же выпить. Он было намеревался поднести рюмку к губам, о чем выдавали едва заметные движения руки. Однако пить не стал, поставил стакан на стол, сел и поерзав на стуле, продолжил: не хочу судить никого, лишь Бог один нам всем судья. Конечно, моя боль останется со мной, но как бы не было тяжело, надо ведь жить дальше. Я понимаю, что трудно смириться с гибелью близкого человека, но когда думаешь о том, как эти ребята положили свои головы ради счастья целого народа, это воодушевляет. Никто не гнал их на смерть, они знали, на что шли, и сделали свой выбор ради светлого будущего, ради своих детей. Они принесли надежду на эту землю, казалось, потерянную навсегда. Все ведь помнят, что вытворял режим, все думали, что не избавиться от них, и будут они править вечно. Люди были запуганы, исчезала вера в лучшее и мы превращались, по сути, в рабов. Но, оказалось, невозможно поставить на колени всех.

Что случилось, то случилось, и нельзя вернуть что-то назад, горе мое безмерно, но печаль моя светлая. Мой сын не напрасно принес себя в жертву, я верю в это. Он не дал жизнь своим, не родившимся детям, но он отдал свою ради других многих тысяч, которые появятся на этот свет и будут жить в счастливой и достойной стране. Эта мысль греет меня, и я горд за него и других, павших. Хочу сказать напоследок, – и Турат оглядел сидящих, – давайте помнить этих простых ребят и верить в лучшее, ведь людям свойственно верить.

Мы должны верить в светлое будущее, ведь и сказано было издавна: «По вере вашей будет Вам»…

***

…Когда рассеялся туман сигаретного дыма, и в опустевшем зале воцарилась тишина, друзья, словно очнувшись от наваждения, стали собираться уходить. Расплатившись с официанткой, вышли на улицу и побрели в сторону стоянки ночных такси. По дороге один из них спросил: а откуда взялся этот мужик? Из проема, – тут же ответил другой. А вообще был ли он? – засомневался третий, захмелевший больше двух остальных. Вроде был, подтвердил другой, только когда и как ушел, не помню. Да, да, да, согласились двое; когда ушел, как ушел? – бормотал каждый из них.

Перед тем как разъехаться по домам, решили выкурить по последней, и один из них, щелкнув зажигалкой, дал прикурить двоим и, прикурив сам, молвил: странно, явился как будто ниоткуда и ушел будто в никуда, а ведь точно сказал про веру. А, точно сказал? – обратился он к другим. Точно, точно, – подтвердили они и, рассевшись по машинам, разъехались в ночной мгле в разные стороны.

25.12.2011 г.
    г. Бишкек