Превратиться в скалу

Простые мысли вслух старика, которого, быть может, встречали и вы, обращены к тому, кто, кажется, его никогда и не услышит. Но наш герой, то ли по доброте своей, то ли по обычной человеческой наивности верит, что его слова однажды обязательно достигнут адресата. Способная догнать любого «почта» самая обыкновенная: три сестры – вера, надежда, любовь. Житейская мудрость героя помогает ему надеяться, что родная земля, питая и большого, и малого, дарует каждому человеку ростки щедрости, тепла и любви. Ведь на твердом камне строится крепкий дом, а весной на каменной скале расцветает прекрасный цветок и однажды сквозь вековую патину проступает рисунок величавого скакуна…

Жизнь – сплошное преодоление. 
    Поиск пути. 
    Преодолей Страх.
    Наступит Ясность.
    Преодолей Ясность.
    Придет Сила.
    Преодолей Силу. 
    Одолеет Старость.
    Много путей пройдешь.
    Одни ведут в тернии, 
    другие – через.
    Все пути одинаковы. 
    Они ведут в никуда...
    Но у одного пути есть сердце.

По книгам Карлоса Кастанеды

Вместо предисловия 

Тщетно пытаюсь собрать чётки красивых фраз: блуждающие слова опережают мысль, а душа не всегда поспевает за волей…

Сквозь бесчисленность вселенских судеб к нам устремляются те, кого мы, кажется, навеки похоронили в бездне полыхающего Разума. Росток пульсирующей чужой, но живучей мысли пробивает упрямый мозг, мучая и осеняя. И как бы мы не отстранялись от требовательного гласа, заглушая зов и удаляясь от пламени речей – понимаем: заточенный в подземельях небытия, однажды, услышав биение сердца, – прорвётся к свету…Не рассудком, но сердцем познаю я мир…(От автора)

Сейчас я немощен: я – стар. Мои ноги, исходившие по этой земле не одну тысячу километров, сейчас уже почти не держат меня. Но я благодарен им: они служили мне долго и исправнo, почти восемьдесят лет. Может, мамины благословения помогали мне, не знаю? Моя мама была из народа, который считается богоизбранным, Богом отмеченный народ. Не все правильно понимают это предназначение его. Даже они сами, некоторые из них, хотел сказать я, грешат недопониманием истины. Думается мне, что это великая ответственность перед Творцом за судьбу всего на земле и самой земли. Ибо мы созданы из праха земного, и всё станет им вновь…

…О чем я? Да, мои ноги…. Когда-то я мог трижды в день взбираться на каждую из пяти вершин горы Сулайман-Тоо* – Тахт-и-Сулайман, как называют ее здесь многие. Бабушка рассказывала, что на горе был найден трон пророка Сулаймана** «Гора Сулаймана» – Cвященная пятиглавая Гора. Люди тысячами тянулись к ней, как и сейчас, чтобы поклонится святым местам. Подножие горы подходило прямо к нашему дому. Тот дом стал домом моего детства и самых радостных воспоминаний. Я продолжал приходить в этот дом даже тогда, когда у меня появился свой. Но меня всегда встречали здесь как родного сына.

(*Сулайман-Тоо – единственная Священная гора в Средней Азии, расположенная прямо в центре города Ош, второго по значимости города Кыргызстана. (В сокращенном варианте: С-Т))
    (**Сын библейского царя Давида – Соломон, пророк, историческй человек. В исламской религии называют его Сулайман. Его имя по Библии известно с 8-3-2 вв. до н.э.)

Я рассказываю Вам это, господин Президент, глядя прямо в Ваши глаза. Вы улыбаетесь мне, как будто чувствуете то время и бежите вместе со мной и другими озорниками под палящими лучами южного солнца, а ваше лицо обдувает легкий ветер. Вы будете улыбаться мне во всё время нашего разговора, и завтра и послезавтра, а может быть и месяцы. Если только газетная бумага не пообтреплется. Я приклеил Ваше газетное фото на кусочек картона сапожным клеем. Им я клею, а потом прошиваю старую обувь, которую приносят мне починить. Вы ведь не обидитесь, что я немного отвлекаю Вас такими подробностями. Я никогда не решался рассказать то, что я имею в душе, ни одному правителю. Во времена, когда я был сильным и здоровым я боялся, что если буду задавать слишком много вопросов, меня отправят туда, где солнце не появляется месяцами. А я солнцелюбивый человек. Но не это главное. Я боялся за родных, – тех, кто стал мне ими, после смерти мамы. Да, я скоро потерял ее.

Когда я был совсем маленьким, мама каждую ночь, прежде чем уложить меня спать, читала мне отрывки со страниц, с которыми она никогда не расставалась. И я сохранил их. Не могу сказать, что мною движет почтение к ним – старым, пожелтевшим страничкам мудрой книги, скорее – это единственная ниточка памяти, связывающая меня и маму…

Я помню, как я засыпал, слушая имена многочисленного потомства Ноя: Сим, Хам, Иафет, Гомер, Магог… Я забывал их имена, и маме приходилась по нескольку раз перечитывать мне эти места. Гораздо легче мне было запомнить названия пяти вершин Священной Горы. Слова, как и люди, запоминаются тогда, когда тебе есть с чем их сравнить. Буура-Таг* – «гора-верблюд», точно такой, какого я видел во дворе у Самата. Каттама-Тоо – «слоистая гора», что так похоже на многослойные лепешечки, которые по утрам выпекает бабушка Арзы. Руша-Тоо – «самая светлая гора», такая светлая, как платок на голове у тетушки Санам. Ээр-Тоо – «седловидная гора», как седла, что на улице мастеров-уста изготавливает Усто-Мумин. Кекликучар – «гора летающих куропаток», я слышу шум крыльев напуганных мной птиц. Надо ли говорить, что я – приезжий маленький мальчик – быстро научился языкам: кыргызскому и узбекскому. Вы ведь тоже, господин Президент. Они родственны – языки, как и сами люди. Все-все, да! Я узнал это из тех же листков: мама прочитала мне о Вавилонской башне. Как я был рад, как я был рад сознавать, что теперь я и внуки деда Малика, и даже мальчишка-драчун из соседнего дома – не чужие друг другу, а братья. Я был счастлив, как умеют быть счастливы дети! Что-то я разволновался, погодите – сделаю глоток зеленого чая…

(*Буура-Тоо – первая вершина Сулайман-Тоо, остальные приведены в тексте по мере очередности их расположения, в направлении с востока на запад)

Так вот, однажды я услышал новую историю. Она гласила, будто бы человек рождается из скалы. Я просил мамочку перечитывать мне эти строки снова и снова. Я запомнил их на всю жизнь*. Мне представлялось, как мое тело медленно отделяется от темной каменный глыбы в пещере Чильтен-хана** на второй вершине, куда мы взбирались стайкой ребятишек, чтобы попугать друг друга страшными рассказами о чильтенах. Чильтены – духи, проживали в этой огромной пещере и по поверью, иногда помогали людям. Мне и вправду начинало казаться, что я родился в этой холодной пещере. Неудобно было спрашивать у мамы, когда она успела забрать меня из нее? И не боялась ли она при этом самого главного, и самого грозного дэва***, с длинной бородой и одноглазого, удивительно похожего на торговца сладкими дынями, который больно щелкал меня по носу каждый раз, когда я и бабушка Арзы приходили на шумный, пестрый базар и проходили мимо его лавки. Я боялся, что мама опять будет смеяться, как в тот раз, когда я спросил у нее, почему она не пойдет на гору и не скатится три раза с Жалтырак-Таша**** – «блестящего камня», отполированной до блеска каменной плиты. Вон тетка Патимат, матушка моего друга Азамата, скатилась три раза с нее, и Гора подарила ей, как она сама говорит, третьего сына!

(*Кн.Ветхий Завет в Библии)
    (**Чильтен-хана – расположена на юго-западном склоне второй вершины. Имеет три входа, длина основного –50 м. Плитчатое дно пещеры наклонено в 50 градусов и отполировано до металлического блеска от длительного скатывания и трения паломников)
    (***Дэв – злой дух, демон (вост.))
    (****Жалтырак-Таш (Бел-Таш, Сыйганчак-Таш, Кара-Таш) – наклонная каменная плита с желобом, находится на южном склоне первой вершины Сулайман-Тоо (в дальнейшем С-Т))

Ах, дети, дети, верят в разные красивые истории и чудеса! А они случаются, скажу Вам я, и не только с детьми. Так вот, история рождения из скалы помогала мне в трудные времена. Всю свою жизнь верил, что меня породила Гора, и не только меня, но и маму, и всех тех, кого я видел и знал в округе. Через многие испытания пришлось пройти, но я помнил одно: «Мы сильные, Сынок, как скалы»…

Да, славные были деньки, господин Президент, вы ведь тоже улыбаетесь каждый раз, прямо как сейчас, когда вспоминаете истории из своего детства. Я рос. Мне казалось, что с каждым годом я взбираюсь на вершины и склоны горы быстрей и быстрей. С девяти лет никто уже не читал мне интересных историй на ночь, и когда я чувствовал, что я начинаю забывать образ мамы, мне помогала Гора и моя бабушка Арзы. Как только она видела, что я начинаю грустить – готовилась к ритуалу поминания. Она любила мою маму как родную дочь. На ночь она замешивала тесто, рано утром пекла румяные лепешки и мы отправлялись к Сулайман-Тоо. Проходили мимо квартальной мечети Мухаммада Юсупа Байходжи и шли вдоль канала Жуппас-Арык. Затем переходили его по древним каменным мостикам, блестящими на солнце так, что казалось – взглянешь на них и ослепнешь! По всей длине канала были расположены чигири – колеса, с глиняными кувшинами на них для поднятия воды. Обычно, в другие дни, мы с мальчишками любили поплескаться в прохладной воде. Но теперь я даже не смотрел на воду. Как я спешил! Я бы уже давно сидел в пещере Хур-Кыз* да вот апа** шла слишком медленно и часто останавливалась, чтобы передохнуть. Можно было бы пойти и в мечеть. Дед Малик был бы рад этому. Но Гора не отпускала меня: Моя мама была там. Бабушка сама рассказала нам сказку о прекрасных небесных феях – пери. И я знал, что мама также прекрасна, как и они… Наконец мы в пещере, бабушка зажигала чыраки*** и начинала молиться. Мне казалось, что ставшая невидимой, мама тихонько гладит меня по голове нежной рукой и почти засыпал…

(*Хур-Кыз – пещера, расположенная на юго-востоке второй вершины С-Т. Глубина-12 м, высота – до 10 м. Название пещеры связано с поверьем о небесной пери-деве, которая в ней обитает)
    (**Апа – бабушка (кырг.))
    (***Чырак – сделанный вручную маленький светильник на животном жиру, чаще бараньем)

Я не плачу, господин Президент, просто я слишком стар, для таких воспоминаний, потому-то слезы и не держаться в глазах. Скалы тоже не могут удержать в себе влагу, потому что иначе она разрушила бы их изнутри. Пещера Чака-Тамар*, что на южном склоне Буура-Тоо, плачет редкими-редкими каплями-слезками. Люди верят, что вода излечивает от головных и глазных хворей. А моя вода, поднимается из глубин моего сердца и освобождает его от боли. Вот видите, и сердцам нашим нужна вода…

(*Чака-Тамар – пещера на южном склоне первой вершины С-Т, в ней закопченный потолок и следы возжиганий. Считается, что скапливающаяся здесь вода – исключительное средство для лечения)

Да, мужчины тоже иногда плачут. Я плакал и тогда, когда потерял еще одного самого близкого мне человека – Анаржан – мою жену. Не один год ждали мы нашего малыша. Анаржан с женщинами даже ходила к гроту Эне-Бешик* – «колыбелька для матери». Там, на каменной вертикальной скале, в нише у тропы пилигримов, были отверстия. Моя Анар, как и многие женщины, выспрашивала у горы счастья материнства, а потом – просунув обе руки в отверстие, соединяла их и подолгу молилась. Гора вняла нашим мольбам: Анар и я приготовились стать родителями. Я представлял себе, что когда мой сын подрастет, я расскажу ему красивые легенды о горе, которые в свое время услышал от своей бабушки Арзы. Легенды помогают нам, людям, верить в чудеса: «Любил Сулайман сидя на вершине горы, потому как она ближе к небесам, помолиться Богу. На горе есть святое место, где преклонял колени пророк. Молился он часто, усердно, долго, а главное – с любовью. Просил за людей, что трудились в долинах не покладая рук, за эти красивейшие места, которые могут пропасть без воды, а воды, в то время, сын мой, было очень мало. Увидел его усердие и страдания Бог, послал ему в услужение 500 дэвов. До изнеможения, днем и ночью трудились они, боясь гнева пророка, но сделали так, как приказал Сулайман – через весь город, прямо по середине него стала протекать речка Ак-Буура, даря прохладу и живительную влагу жителям, земле. С тех пор и процветает наш славный город Ош. Вот так-то, малыш! И когда ты родишься, мы с Анаржан понесем тебя к еще одному благословенному месту – Бешик-Таш – «каменной люльке», чтобы гора благословила тебя…»** Кто знал, что у моей жены слабое сердце…

(*Эне-Бешик – грот, рядом с Чака-Тамар. Имеющиеся отверстия в карстовых образованиях служат для ритуальных целей)
    (**Бешик-Таш – горизонтальный уступ. Сюда приносят маленьких детей, прося для них долголетия. Находится на тропе паломников. Первая вершина С-Т. Северо-восточная часть)

Позже, я приходил к камню Жарыл-Таш* просил мне вернуть мое счастье. Но камень, как и вся гора, были глухи к моим стенаниям. Тогда я понял: можно превратиться в скалу, но нельзя иметь вместо сердца камень. Рядом со мной были родные, которые поддерживали и переживали за меня. Нельзя заставлять страдать живых…

(*Жарыл-Таш (кырг.) – камень, который находится у южного подножия третьей вершины – Руша-Тоо. На его поверхности есть поперечная расщелина, на боковых сторонах имеются следы возжиганий и солярные знаки. Существует легенда, что камень поглотил ребенка (по другой версии девушку), но вернул его обратно, когда понял, что не сможет заменить тепло родной матери)

Детей у меня своих нет, но внуки старика-узбека Малика и его жены-кыргызки Арзы – мои братья и сестры. А их дети – мои дети, и дети моих соседей, мои дети, а уж внуков – так и вовсе не сосчитать. Но я помню имя каждого ребенка, с кем хотя бы повстречался, с кем поговорил – все они напоминают мне друзей из моего далекого детства: Амир, Наргиз, Данил, Шахсанам, Саша, Равиль, Элизка, Захар, Медет, Арууке, попрыгунья-болтуша Мария – наша самая младшенькая в семье, любимая. Да-да, в моей семье, семьях соседей – все смешалось, как во времена вавилонского столпотворения. Но дети, замечаю я, понимают друг друга, заботятся, потому что в другом видят продолжение себя... Если начну перечислять их всех, боюсь – вы не захотите слушать меня дальше. А ведь я не рассказал вам самого главного.

Вы у меня в доме седьмой день. Я ждал, пока Вы немного пообвыкните. Не решался заговорить с Вами, все думал, с чего бы начать разговор. Вспоминать обо всем – так для этого мне надо бы заново родиться, чтобы успеть рассказать все то, что приключилось со мной за всю долгую жизнь. Да, о чем это я? Вы ведь помните, что я сапожник. Мои руки, да и глаза уж не те, что были в молодости. Но я все равно продолжаю трудиться каждый день, а иначе нельзя. Вы не подумайте, что я жалуюсь и тружусь ради копеек, мои дети мне всегда помогают. Просто радостно на сердце бывает, когда видишь, как доволен твоей работой человек. До сих пор нерадивым мастерам говорят, вон пойди у Давида-бобо* поучись! Хлоп-Хлоп! Не пугайтесь: я так привык хлопать себя ладонью по колену, когда сильно радуюсь или удивляюсь. Вы уж простите меня, да…

(*Бобо – дедушка (тадж.))

Этим летом принес сын мой Назир – правнук Малик-дада* – башмаки старые, стоптанные. Обувь добротная, хорошая такая, мастер постарался на славу: подошвы крепкие, похожие на гусеницы танка, голенище высокое, со шнурочками. Главное – удобная, и впрямь жалко выбрасывать – у нас на базаре сейчас такие не купишь. А за пять дней до этого, помню, приходил Назир не один, с внуком – Данилкой, что прилетел на лето отдыхать из самой Москвы с матерью, внучкой моей Сейде! Воздух чистый у нас, фрукты… «Уж ни внука ли, – говорю, – рыжего обувь? Его размер будто. Вижу – тот, кто носит башмаки эти, много ходит, а может и бегает, а особенно по горе нашей – Сулайман-Тоо. А кто может так много и часто подниматься на Сулайманку**? Только мальчишки-сорванцы! Смотри, как подошву стер – озорник!» Смеется Назир: «Так-то оно так, дада, только вовсе не мальчишка это, а женщина». Удивлялся я долго, цокал языком: Хлоп-Хлоп! Цок-Цок! Зачем женщине скакать по горе, как мальчишке? Вот если чинно, неспешно по тропе паломников пройтись, вместе с другими, помолиться тихо, как и подобает разумной женщине, к ветке дерева белую ленточку повязать, благословляя жизнь нашу…

(*Дада – отец (узб.))
    (**Сулайманка – просторечное от «Сулайман-Тоо»)

Да только непростой она оказалась та женщина – илимпоз* – археолог, господин Президент. Вот и бегала по всем пяти вершинам. Рисунки рассматривала, пещеры, что-то писала вместе с другими ребятами. Важно это и для горы и для страны, говорила. Что ж важно, так важно, починил я их, вычистил: славно так выглядят – почти что новые, пусть подольше послужат хозяйке своей, ради дела. Деньги за работу свою не стал я брать, а попросил Назира отвезти меня к месту, где я свою Анар в первый раз встретил, к горе Суротту-Таш** – археологи те как раз туда собирались. Все люди помнят и почитают места, где они повстречались с любимыми. Память моя к жене свята, потому что никого больше так не любил я, как ее, мою Анаржан. Святое не то, чему ты поклоняешься, а то, что любишь от чистого сердца. Рассказал тогда я впервые сыну моему Назиру о том, что всю жизнь хранил в сердце своем. Он просьбу мою передал вместе с историей моей. Знал, что поймут они меня, потому что и им дорога земля, горы и все то, с чем хотел попрощаться я. На другой день ехал я уже вместе со всеми в машине. Многое промелькнуло у меня тогда перед глазами…

(*Илимпоз – ученый (кырг.))
    (**Суротту-Таш – «камень с рисунками» (кырг.). Входит в гряду гор Айрымач-Тоо, окаймляющих Ошский оазис с северной и северо-западной сторон. На Суроттуу-Таш находится основное скопление наскальных рисунков)

Давно, слишком давно меня не было здесь, на Суротту-Таш – почти пятьдесят с лишним лет… Сразу после смерти Анар пешком прошел я девять километров и после заката солнца сидел у подножья гряды гор, что полукругом стояли в долине, вспоминал день нашей первой встречи… Шла она с матерью с мазара Камбар-Ата*, а я с Арзы-апа шел в Узбекистан, к её, а теперь уже и моим, родственникам: тогда ведь не было границ и можно было спокойно приходить к близким так, как будто ты переходишь улицу и заходишь в гости. Да, господин Президент, границы люди проводят сами, в сердцах своих, вы уж поверьте мне…

(*Камбар-Ата – первая из пяти вершин Айрымач-Тоо. Расположена на территории Узбекистана ; является мазаром – священным местом)

Нашел я свою Нежность потом в городе, потому как увидел, и не мог забыть. Долго искал, но нашел: видно судьбой самой предназначены были друг другу. Приходили потом к длиной серой горе Суротту-Таш ни один раз с моей Анаржан, любили место это, а в последний – помню, жена забралась на вершину и вдруг как закричит. Испугался я, подумал, что ее змея укусила – так перепугался. А она от радости кричала: «Поднимайся быстрей, Давид, смотри, что я нашла! Он только наш с тобой, понимаешь, наш! Разве не чудо это, Давид!» Быстро вскарабкался я на склон, отливавший желтизной на солнце: Бог мой! Как он был красив – нарисованный на скале и как будто парящий конь! Я и на Сулайманке видел одного, да только там другой был, не такой, какой красавица моя отыскала. Анаржан, стояла, прислонившись к скале, и гладила нежной рукой его гибкую шею. А какие слова находила моя Анар: «Тонконогий, нежный наш, славный, солнечный. Шея у тебя гибкая, тонкая. Как же мы тебя раньше не увидели, такого красивого ….» Стояли мы, обнявшись с Анаржан у скакуна нашего и видели: прекрасен аргымак*, статью своей пленяющий, красив город в дали с величавой горой Сулайман-Тоо. И земля вокруг, и скалы как будто бы говорили нам: человек с открытой душой и открытым сердцем постарался на славу. Ряды садов, строгие борозды пашен, бело-серые пятна распластавшихся по земле дувалов и домов, и даже тонконогий скакун наш – были свидетелями воли человека.

(*Аргымак – скакун (тюрк.))

Там, на Суротту-Таш, поклялись мы друг другу, что вернемся сюда только тогда, когда увидим, что рушится наша любовь, а молчаливым свидетелем стал солнецеподобный конь, светящийся конь! Вот почему я пришел сюда сразу после смерти жены, я хотел верить, что она никуда не ушла от меня…

Желтовато-охристый конь, – цвета моих ладоней, пожелтевших от табака, – с укоризной смотрел на меня: «Как ты мог, как ты мог так подумать?» До глубокой ночи сидел я у скал тех. А когда возвращался неспешно домой, при ярком свете луны, освещавшей мой путь, вспоминал слова любимой моей: «Пока стоят эти горы, пока летит в небеса конь – наша с тобой любовь, Давид, будет жить! Я хотела бы превратиться в скалу, а ты был бы прекрасным конем. И мы жили бы с тобой вечно!» И я повторял как молитву: «Тебя нет рядом со мной, Анаржан, но я давно превратился в скалу, прошедшей века, выстоявшей под натиском бурь и силы ветра, дождя и снега, а ты мой горящий конь, согревающий меня своей верностью и любовью. И мы будем рядом всегда: я и ты…» Я смотрел на звезды и видел, что они соглашаются, подмигивая мне, и луна, покачиваясь, словно вторила им: «Да, да, да!» Небеса благословили нас, Анаржан. Только перед смертью, почувствовав ее дыхание, приду к тебе Гора, и мой аргымак, чтобы проститься и сказать: «Прощайте, когда-то вы помогли поверить мне, что любовь не умирает. Пока вы вместе – скала и конь, верю, – жива любовь на земле». Пришло время исполнить клятву.

За пятьдесят с лишним лет немногое изменилось в округе Суротту-Таш, только домов стало больше. Ехали мы по извилистой, узкой булыжной дороге. Рядом, почти задевая машину, с грохотом проезжали телеги, запряженные лошадьми. Груженные тяжелыми бочками с мазутом, который жгли тут же рядом с полями, несчастные кони двигались еле-еле. Черные клубы дыма поднимались в небо, гарь и копоть разносил ветер по округе. Разве это я мечтал увидеть, Гора? Что осталось от наших прекрасных коней, Анаржан? Жалкие, беспомощные, копотью пропитанные, нагруженные тяжелыми бочками, двигались несчастные по воле хозяев. Жуткие удары плеток, оставляли белые полосы на их изогнутых тяжким трудом хребтах. Я прикрывал глаза, сердце разрывалось на части… Горько вспоминать мне последний приезд к милому сердцу месту, господин Президент, ведь я помнил его совсем другим.

Подъезжали мы к Горе в непроглядной пыли, а я все равно почувствовал ее. Потому как живая она, моя Гора! Но только думал, что умру там от увиденного: ее постепенно растаскивали, срезая от горы кусок за куском, глыбу за глыбой. Вон на чьих камнях покоятся дома в окрест. Неужели погиб лучистый мой конь, сраженный рукой недоброго человека, не видящего красоты твоей неземной… Кто же те люди, что решились лишить скал души?

Не мог подняться на склон я, руки и ноги тряслись от волнения. Успокоили меня добрые люди: жив твой конь, дада, жив…

Хоть и виден лучезарный мой теперь издали, ученые постарались, а хотелось мне погладить желтые поджарые бока коня ладонью – хранил он годами тепло рук моей Анаржан. Да только нет ничего невозможного для человека: ящичек у женщины-археолога был – маленький такой, черненький, а в нем, как и в жизни – легкоступые скакуны. Сидя у подножия скал, рассматривал я, о чудо, моего аргымака близко-близко. Руками чувствовал его тепло и десяток других на него похожих, разбросанных, как оказалось, по всей вершине Суротту-Таш небесных коней. Да, да, НЕБЕСНЫХ! Много интересного тогда узнал я от ученых тех о нем: «Настоящий воин мечтал умереть в бою, сражаясь на таком скакуне-аргымаке. В древнем мире не было ничего ценнее, а как почитали его… От Греции до Китая ценили скакуна за силу, выносливость, а за кровавый пот прозвали его небесным конем. Китайские императоры мечтали о коне том, который украсил бы их конницу. А сколько имен у него: «ферганский конь», «даваньский конь»*, «священный конь», «небесный конь». Не жалели никого ради скакунов небесных. Даже войны жестокие, унесшие тысячи человеческих жизней, были из-за скакунов прекрасных. Использовали их и в хозяйстве. Землепашец обрабатывал на нем свою землю. Торговцы могли проезжать путь свой нелегкий быстро благодаря иноходцу. Конский волос украшал амулеты и украшения, а уж молоко – кумыс, целебный напиток почти обожествляли, как и самих лошадей, придавая им магические свойства». Да как не поверить рассказам, когда видишь настоящих скакунов, пусть даже и нарисованных на камнях! Потому и нарисовал, плененный его красотой и силой древний художник. С великим почтением, затаив дыхание свое, выбивал мастер силуэт коня на скале… Только жаль, что не всем дано рассмотреть, увидеть красоту удивительную твою, мой небесный конь, … Сама Гора выбирает, кого привязать к себе: искренних, чистых сердцем и душою, таких как эти люди-ученые, ради гор, а значит и всех нас старающихся.

(*Даваньский конь – древнекитайское название Ферганской долины – Да Вань)

Женщина-археолог много о своей работе рассказывала, переживала – хоть и оградили Священную гору Сулайман-Тоо железными прутьями, да что толку – народ скот на выпас выводит, эх.… Рядом с древними рисунками (немало и я их помню – змеи, круги, на диск солнца похожие, лабиринты), – повыбивали люди свои имена, словно дети малые, неразумные. Славными намерениями наделяет нас Всевышний, да только дела вот разные у всех получаются, что уж и говорить. Увидел я тогда, господин Президент, настоящее беспокойство и заботу великую за судьбу гор Сулайман-Тоо и Суротту-Таш. От того и обидно мне – не все люди понимают, в чем их истинное достояние и богатство.

Думаю я о том, что не только мне понятно желание женщины той: хотела бы она, чтобы Священная Гора была бы не на словах почитаемой, но чтобы любили люди ее по настоящему, от сердца, заботились бы о ней, берегли. Особенно молодежь наша. Привыкают молодые жить для себя, для своих удовольствий и ничьи их заботы не волнуют, что им Гора. Но в сердцах каждого из них, знаю я, есть невидимые струны. Придет время, и они заиграют музыкой любви, благодарности к земле родной. Всю жизнь верил я, что есть люди на Земле, которые не только о человеке заботятся, но и о земле родной, прирастая к ней корнями, подобно горам, черпающих энергию свою из глубинных недр щедрой земли нашей. Велика их воля и любовь, поднимающаяся к самим небесам… И пока на земле будет жить хоть один такой адам – не бывать разрушениям! Вот какую истину открыл я для себя…

После той поездки повесил я рядом с Вашей, фотографию скакуна своего, что подарила мне добрая женщина: радость он несет неземную, верно? Теплоту и нежность, силу и упорство. А на Вас, господин Президент, великая ответственность за судьбу всего на земле и самой земли. Я продолжаю верить, что малое разрушение, всего лишь начало большого созидания. И сейчас, когда мы так долго говорили по душам, я могу, наверное, обратиться к Вам как к родному сыну, который мне очень дорог, и которому я могу доверить самое сокровенное: «Сын мой, пришло время превратиться в скалу...»

Январь 2006, Элиме Кара