Сулуу

Трогательный рассказ о семейной жизни – бытовых драмах и любви.

Публикуется по книге: Байджиев Мар. Рассказы и повести. – Б.: Шам, 2005. – 432 стр.

УДК 82/821
    ББК 84 Ки 7-4
    Б 18
    ISBN 9967-22-688-9
    Б 4702300100-85

– Ты меня не любишь, не жалеешь, – сказала жена, едва я успел переступить порог.

В моей руке повисло помойное ведро.

Я хотел тут же закрыть дверь с другой стороны и ретироваться, но жена уже крепко держала меня за ворот пальто. Мокрая половая тряпка угрожающе дрожала в ее свободной руке.

– Ты меня не любишь, не жалеешь, – повторила она.

Черт возьми, откуда она знает Есенина? Нет. Она не знает его. Она говорила совсем другие слова, но смысл ее длинного монолога сводился к четырем словам с двумя отрицательными частицами: «Ты меня не любишь, не жалеешь».

– Стиральная машина не работает!

– Газ кончился!

– У сына расстроился желудок!

– Испортился холодильник!

– Айна сломала электросамовар!

– В спальне протекает радиатор!

«Боже мой, сплошная механизация!» – ужаснулся я.

– А ты бог знает, где шатаешься после работы. Хотя бы помог. Дети с утра голодные. Айну никак не докричусь, у Данияра понос. Ну, куда пошел с грязными ногами? Что за безалаберный человек, а? Возьми ребенка, целый час надрывается!

Я снял ботинки, на цыпочках прошел в столовую, взял на руки двухлетнего сына, снял с него мокрые штанишки, начал раскачивать его и строить ему рожицы. Но мальчуган крепко уцепился за мое кашне и продолжал орать. В дверях появилась жена.

– О Кудай! (Это она упомянула бога.) Что ты за человек? Сними свое пальто, щеки своим воротником натрешь ему! Руки у него грязные!

Пальто и кашне уже были вымазаны не то горчицей, не то чем-то еще. Я мужественно сжал зубы.

– Ну, что мне с тобой делать? – И она пошла, пошла развивать свой монолог, сводившийся к четырем словам с двумя отрицательными частицами: «Ты меня не любишь, не жалеешь».

Только она умела говорить так четко и лаконично.

– Ну, будет, будет… Сейчас наведу порядок, – промямлил я.

– «Наведу, наведу». Смотри, что в доме творится, только и умеешь болтать языком. Зарплату, конечно, опять задерживают?

«Толкнул же меня черт жениться на такой женщине. О, если бы я знал тогда, что двадцатилетняя кроткая девчонка через семь лет превратится в дикую пантеру!»

– Ну, что стоишь? Снимай пальто, вычищу! Иди на кухню! Каша пригорит! Оставь ребенка, опять руку обожжешь несчастному!

«О-о! Ну и наградил бог женой!»

На кухне страшный дым – каша давно сгорела. Я скорей наливаю в кастрюлю воду, надо вымыть кастрюлю и сварить новую кашу. Но сгоревшая каша приросла ко дну, я ожесточенно скребу его ножом и с ужасом замечаю, что содрал кусок эмали.

– Ты что там скребешь? Открой дверь. Айна пришла! – кричит жена.

В радиотехнике эта, кажется, называется дистанционным управлением…

Открываю дверь – на пороге дочка. Она в мокрой шубке, в грязных ботинках.

– Папа! Папа! А почему камбала похожа на пощечину! А, папа? – спрашивает она возбужденно.

– Тсс! Сейчас узнаешь разницу, – говорю я.

Айна притихает. У дочери, как и у меня, чуткое сердце, беду она чувствует заранее. Я снимаю с нее шубку, приглаживаю растрепанные волосы. Дочь обнимает мои колени:

– Папа, папа! А Вовка Жуков пластилин съел!

– Тсс… Тихо…

– Папа, а ты можешь съесть пластилин без хлеба? – шепчет Айнашка.

– Ну, где же каша? – слышится голос с дистанции.

– Сейчас.

Я снова бегу на кухню, прячу кастрюлю, ставлю на плитку большую кружку, наливаю молоко, ищу манную крупу. Но ее нет – она кончилась.

Из столовой доносится диссонирующее трио: звонко кричит жена, отрывисто ревет сын. Айна долго тянет одну и ту же ноту: э-э-э… – она поняла, что пощечина не очень-то похожа на камбалу.

Я затыкаю уши. Боже мой! И зачем я так рано сгубил жизнь свою? Жениться, конечно, надо, но нельзя так быстро размножаться – двое детей за пять лет, а сколько их будет к концу следующей пятилетки?

Молоко поднимается, я, обжигая руку, несу кружку.

– А где каша?

– Каши нет…

– Съел?

– Сгорела… Ну, довольно, успокойся, Сулуу…

Так называл я ее семь лет назад, а теперь это слово употребляю в экстренных случаях, ибо «сулуу» – по-киргизски «красивая». Салия и Сулуу – есть какое-то созвучие, вернее, было какое-то созвучие лет семь назад, когда мы до утра могли бродить по пустым улица, часами стоять на мосту и смотреть на уходящие поезда, когда она была кроткой девочкой, когда… словом, все это было тогда…

– Ну что, Сулуу? Заладил одно и то же! – резко говорит она, но я чувствую, что голос ее смягчился. Слово «сулуу» действует магически, но ненадолго. Салия дует на ложку с молоком, раскачивая ее перед носом сына. Мальчуган, раскрыв ротик, как воробушек, следит за ложкой и ждет. Но, сделав глоток, он ревет благим матом, извивается, как дождевой червяк, и хочет сползти на пол. Характером он пошел в маму… Салия пробует молоко, и ее голос звучит, как боевой клик:

– Это молоко-о?!

– Да, молоко…

– Это же кумыс… был!

– А кумыс тоже молоко, разве что кобылье, – я пытаюсь отразить удар хладнокровием.

– Сам ты кобыла, ребенка чуть не отравил!

Но это уж слишком! Так она никогда не оскорбляла меня. Я решаю прервать с ней всякие дипломатические отношения. «Грубиянка, а еще хочет, чтобы я любил ее и жалел!»

Я ухожу в другую комнату, беру номер «Огонька» и начинаю решать кроссворд.

Жена еще долго бранится, плачут дети, гремит посуда, но постепенно шум умолкает; меня тянет ко сну. В комнату вбегает дочка.

– Папка, пойдем кушать. Мама сказала, чтобы мы вымыли руки.

Я нехотя встаю, чешу затылок, не хочется мне видеть Салию.

– Ну, папка-а, пойдем, остынет. – Дочка тянет меня за руку.

– А мама остыла? – спрашиваю я ехидно.

– О-о, мама же не суп! – недоумевает Айна. Обедаем молча. Я замечаю, что в комнате наведены идеальный порядок и чистота.

– Айнашка, иди, налей воды в чайник и поставь, – обращается Салия к пятилетней дочери. Но это сказано мне. Айнашка еще не достает ни до крана, ни до плиты. Я шумно бросаю ложку в пустую тарелку иду ставить чайник.

Потом включаю телевизор: на экране «Баллада о солдате». Жена гремит посудой, убирает со стола.

– Мама, потуши свет. Кино, – говорит дочь.

Салия гасит свет. «Балладу о солдате» я видел, но хочется посмотреть еще раз, чтобы унестись мыслями в иной мир, не думать о настоящей минуте, о жене, которая так мастерски умеет портить человеку настроение. Да. Но люблю ли я ее? Вчера, кажется, любил, идя домой, кажется, все еще продолжал любить. А сейчас? Сомневаюсь… В какую минуту я перестал любить ее? Ах да! Когда она нагрубила мне из-за этого молока. Откуда я мог знать, что вместо молока кипячу кумыс?

Между тем фильм идет. Жена сидит за моей спиной и молчит. Даниярчик спит у нее на коленях. Айнашка лежит на полу, на полосатой дорожке (она любит смотреть лежа), изредка шмыгая носом, и тоже молчит. Она очень серьезна сейчас и, кажется, все понимает.

Молчим.

На экране замелькали кадры – пошел технический брак, но мы молчим и ждем продолжения фильма.

Наладилось.

Солдат, совсем еще мальчишка, с мальчишеским хрипловатым голосом расстался с девочкой, которую встретил в пути… Они встретились впервые в жизни и расстались на всю жизнь.

И вдруг слышу за своей спиной всхлипывание, жена плачет. Я думаю, что она плачет от обиды, ведь я не разговариваю с ней.

Айнашка поднимает голову. Я вижу, как блестят ее черные глаза.

– Ма-а-ма, не плачь. Ну что ты пла-а-чешь? – тянет она. – Его же не убили еще.

– Его убьют, – серьезно отвечает Салия.

– Не убью-ют, откуда ты знаешь?

– Дяденька сказал, что его убьют, – тихо отвечает Салия.

Я смотрю на дочь и глажу ее по головке, в темноте блестят ее голубые белки, а на каждой щечке по слезинке (она не выносит, когда плачет мать). Потом она смотрит на меня. Я глотаю комок, подкатившийся к горлу.

Последние эпизоды фильма.

На экране немолодая женщина в черном платке идет на нас и смотрит глазами, полными материнской скорби… Конец фильма. Полтора часа шла картина, а мы не заметили, как прошло время.

Молчим. Я смотрю на спящего сына. Он спит, раскинув пухленькие ручонки, и очень похож на Салию. Я люблю смотреть, как он спит. Мне хочется отдать все, чтобы он спокойно спал. Ведь ради этого сложил голову мой отец, ему не суждено было увидеть внуков…Выключаю телевизор. А семейные неполадки кажутся мне ничтожными. Боже мой! На что мы тратим себя и свои нервы? Это все Салия! Но почему она молчит сейчас? Я поворачиваюсь к ней, она смотрит в пол. О чем она думает? Салия поднимает голову, наши глаза встречаются.

– Ты меня любишь?

– Да.

– Жалеешь?

– Да.

В моей руке ее жесткие, теплые ладони.

– Сулуу…

© Мар Байджиев, 1963 г.

ОТКРЫТЬ всю книгу «Рассказы и повести» в формате PDF