Филипп Байман: еврейский гаврош, ставший профессором

Биографический очерк об уникальном человеке – чемпионе СССР по классической борьбе, докторе педагогики, профессоре, более пятидесяти лет проработавшем на кафедре физвоспитания и спорта Киргизского госуниверситета, подготовившем более 50 мастеров спорта и мастеров спорта международного класса. Первая публикация.

1.

Мы обнялись, и я ощутил его мощный торс, железом налитые бицепсы. И это в 82 года! Но вот ноги – ноги у старого спортсмена немного подкачали. Он с трудом передвигается по комнате, каждый шаг дается ему с болью: какие-то там хрящи стерлись в бедре.

…Мы не виделись больше 20 лет, и вот, наконец, я выбрался из Иерусалима и навестил Филиппа Баймана в Холоне, где он с женой Евгенией живет в маленькой, но ослепительно чистой и уютной квартире.

Мы с Филиппом Ефимовичем теперь трижды земляки. Украина – Киргизия – Израиль – вот земли, которые связывают наши судьбы. Судьбы, конечно, разные, мало чем похожие. Но тем не менее…

— Я помню, как твоя мама приходила в наш двор на Подоле, — говорит Филипп. – В соседнем доме жила ее сестра – твоя тетя – Фаина Ефимовна Виленчик – с мужем и двумя детьми – Тамарой и Вовой, и твоя мама – Мара Ефимовна — часто заходила к ним. Однажды – это было перед самой войной – видел и твоего папу. Он был в армейской форме, шел рядом с твоей мамой и нес большой белый сверток – тебя, только-только родившегося. Наверное, шли показать своего первенца Виленчикам. Отец твой был невысокого роста, чуть выше мамы, такой симпатичный, чернявый… Я все отлично помню, — добавляет Филипп, — ведь пацан я был глазастый, наблюдательный, к тому же это была еврейская семья и, понятно, что наблюдал я за ней с особым интересом...

Вот это да! Оказывается, есть еще на Земле человек, который видел и помнит моего отца, погибшего на войне в самом ее начале – семьдесят лет назад!

— А как мы встретились с твоей мамой во Фрунзе, ты знаешь? – спрашивает меня Филипп. — Мы работали на строительстве Комсомольского озера – тогда все горожане выходили на субботники, как бы добровольные, но на самом деле – добровольно— принудительные. И вот подходит ко мне какая-то еврейская женщина и спрашивает: — Ты, случайно, не из Киева? Я говорю, да, из Киева, жил на Подоле. Теперь я вас вспомнил, вы приходили в наш двор, к своей сестре. Так мы снова познакомились с твоей мамой, и я стал захаживать к вам и твоей тетке во Фрунзе – все-таки мы были земляки-киевляне.

С этого момента я и сам уже помнил Филиппа Баймана и кое-что о нем знал. Мама рассказывал, что Филька был на Подоле довольно известным мальчишкой: не спускал обид никому из хулиганов и сам был немного хулиган – смелый, боевой, задиристый. А здесь, во Фрунзе он стал борцом французского, или классического стиля. И не простым борцом, а очень успешным — мастером спорта, победителем всяких там чемпионатов и первенств. И мы очень гордились им.

Жизнь наша с Байманом во Фрунзе шла параллельно, практически не пересекаясь – все-таки город был не маленький – 700 тысяч населения в лучшие его годы. Пунктирно знал о его пути. Он жил с мамой и сестрой. Участвовал в борцовских турнирах. Работал и учился. Ездил на соревнования. Был спортивным тренером, судьей. Окончил институт физкультуры. Работал в университете на кафедре физвоспитания. Женился. Родились двое сыновей. Вроде, защитил кандидатскую диссертацию, стал доцентом. Возглавил кафедру. Говорили, что защитил докторскую, кажется, стал профессором.

Мы уехали в Израиль. Байман оставался в Киргизии. Уехали в Израиль и Америку его сыновья. Филипп Ефимович продолжал работать в родном университете. И только в год своего семидесятилетия, в 1999-м он, наконец-то, решился на отъезд из Киргизии в Израиль, к старшему сыну Александру.

Здесь, в Израиле, мы изредка перезванивались, но только сейчас впервые встретились, что называется, лицом к лицу.

И я, наконец, узнал, историю его детства и юности…

2.

Выспаться в то воскресенье 11-летнему Хиле не удалось.

Мама разбудила его в четыре утра, и они побежали в «Бабский» магазин — на улицу Лейбуша Переца (Межигорскую) – занять пораньше очередь за сахаром. В одни руки «давали» только кило дефицитного продукта, так что Хилька обеспечивал семье дополнительный килограмм сладкого песка. Хотя небо над Киевом еще не рассвело, хвост в магазин вился уже приличный.

Вдруг ночную тьму разорвали всполохи огня и грохот разрывов где-то над Днепром, в районе Киевской ТЭЦ. Откуда ни возьмись, появилась конная и пешая милиция, решительно предлагая гражданам разойтись по домам ввиду вероломно начавшихся боевых действий немецкой авиации. Начали палить в небо наши зенитки, и осколки снарядов стали почему-то падать на землю недалеко от испуганных, ничего не понимающих людей. Тут уже было не до сахару, и Хиля с мамой побежали домой...

Да, все было в то утро так, как пелось в знаменитой песне, сложенной в первые же дни войны на мотив популярного вальса Ежи Петерсбурского «Синий платочек»:

Двадцать второго июня
    Ровно в четыре часа
    Киев бомбили, нам объявили,
    Что началася война.

Только вот второй куплет для Хили не подходил, поскольку там есть такие слова:

Война началась на рассвете,
    Чтоб больше народу убить.
    Спали родители, спали их дети
    Когда стали Киев бомбить.

…Большая семья Байманов бежала в Киев от голода и нужды из села Ставище Киевской области. Было это в страшном 1933-м году – в самый пик Голодомора. Поселились на Подоле, где жило немало еврейских семей. В двух маленьких комнатах деревянного двухэтажного дома разместились родители, старший брат Семен (Сюня), родившийся в 24-м, близнецы Роза и Хиля (Хилель) 29-го года рождения, а также две тетки – сестры отца — без мужей, но с детьми. Жизнь в большом городе тоже была не сахар, но все-таки здесь было чуть полегче, можно было что-то заработать, купить продукты на рынке или в магазине.

Здесь Хилька, пошел в школу, где его записали Филей, и с тех пор он стал зваться Филиппом. Кудрявый, крепко сбитый мальчишка был парнем шустрым, боевым, а главное — самостоятельным, то есть, умевшим постоять за себя. Летом бегал с пацанами купаться на Днепр, зимой вся компания каталась на санках прямо на Крещатике.

К началу войны Филипп с Розой окончили шесть классов в русской семилетке. А их старший брат Сюня – еврейскую среднюю школу №10, где обучение велось на идише. Война изменила киевскую жизнь резко и трагически. Семья Байманов снова вспомнила «вкус» голода, поскольку продукты сразу же исчезли с прилавков магазинов, а базарные цены взлетели до небес. Хорошо еще, что поначалу городские власти организовали подвозку хлеба населению: раз в день во двор на Подоле приезжала конная подвода, и каждой семье выдавали полбуханки черного хлеба. Филипп хорошо помнит еще, что они ели горячие клецки, которые мама варила из остатков муки.

Немцы бомбили Киев каждый день, и однажды Филя своими глазами видел звено черных немецких самолетов с фашистскими крестами на крыльях. Бомбовозы летели низко над городом, но наши зенитки били почему-то не по ним, а куда-то за Днепр, видимо, отгоняя следующую волну воздушных бандитов.

Вскоре вышло строгое распоряжение властей с требованием к жителям сдать все приемники и прочую радиоаппаратуру. Пункт приема радиотехники располагался почему-то в здании магазина «Детский мир» в центре города. Предписывалось также уничтожить – сжечь всю политическую и советскую художественную литературу. Филя помнит, что пришлось бросить в общий дворовой костер бедную, ни в чем не повинную «Мать» М.Горького.

Да что там книги! Хорошо известно – и корявые строки из той же песни подтверждают это – что перед лицом врага советская власть уничтожала все, что могла, – от пшеничных полей до фабрик и заводов:

За землю родной Батькивщины
    Поднялся украинский народ.
    На бой уходили все-все мужчины,
    Сжигая свой дом и завод.

Филе не сиделось дома, он убегал на улицу, наблюдая, как вверх по Межигорской уезжали на фронт солдаты, а вниз – к Нижнему валу – шли пешком раненые красноармейцы и первые беженцы.

Брат Сюня получил повестку из военкомата на строительство оборонительных сооружений. Шестнадцатилетнему юноше очень не хотелось покидать родительский кров, но отец, боявшийся репрессий, настоял, и Сюня исчез из дома.

Фронт стремительно приближался, громыхало уже где-то под Киевом. Все понимали, что надо бежать, но как это сделать практически, Байманы плохо себе представляли. К тому же мама ни в какую не хотела уезжать без Сюни, а он все не появлялся. И только 9 сентября, ровно за 10 дней до взятия Киева немцами, отцу удалось нанять возницу с бричкой, в нее накидали кое-какие пожитки, погрузились сами и с горем пополам добрались до железнодорожного вокзала. Перрон и платформы были переполнены людьми, и Байманам с большим трудом удалось втиснуться в товарный вагон последнего состава, уходившего из уже охваченного огнем Киева. Уезжали без Сюни, ничего не зная о его судьбе…

Как только состав с эвакуированными пересек Днепр, мост, по которому только что проехал поезд, был взорван советскими саперами.

Несколько дней они тряслись в переполненном беженцами товарняке, шедшем в сторону Ростова. Как там было внутри, что они ели и пили, Филипп помнит плохо, скорей всего, мало чего и ели. Помнит только, что состав несколько раз бомбили, он останавливался, люди выскакивали из вагонов и разбегались в разные стороны. Но отец строго-настрого запретил всем Байманам покидать вагон и… судьба их хранила. Не все их попутчики возвратились в поезд, но семья Фили – мама и папа, Роза, сам Филипп, две тетки с детьми — сравнительно благополучно добралась до Ставропольского края.

Они попали в станицу Благодарную, где прожили полгода, до тех пор, пока вновь не пришлось бежать от наступавших немцев. Их поселили в маленьком пустующем домике на конной ферме. Отец, умевший варить мыло, наладил его производство в селе и снабжал станичников дефицитным товаром. А Филя, которому уже «стукнуло» 12, стал кучером-возницей. Председатель колхоза, заприметив, бойкого и смышленого мальчишку из эвакуированных, который проявлял неподдельный интерес к лошадям, доверил ему управлять своей бричкой-линейкой, запрягать-распрягать, кормить-поить, словом, ухаживать за животными. Так начались жизненные университеты Филиппа Баймана – одного из миллионов «взрослых детей» войны, как назвал свое поколение ровесник Фили легендарный вратарь Лев Яшин. В те годы, будучи в эвакуации, московский мальчик Лева тоже стал «кормильцем» семьи, работая с отцом на заводе. Их судьбы во многом схожи.

А Филя в Благодарном оказался не только одним из кормильцев, но и спасителем семьи. Фронт с каждым днем приближался к Ставрополью, и всем было ясно, что еврейской семье нужно как можно быстрее «делать ноги». Однажды ночью, никому ничего не сказав, Филипп пробрался на конюшню, запряг в бричку-одноколку двух ездовых лошадей, открыл ворота и погнал вороных к дому. Так на украденном гужевом транспорте Байманы с разными, не всегда веселыми приключениями добрались до Моздока, где отец сдал лошадей городским властям, честно рассказав историю реквизиции колхозного имущества. Отцу выдали за двух коней четыре килограмма муки и отпустили с Богом.

Отпустить-то отпустили, а куда идти, что делать, где притулиться, никто не знал. Добрые люди посоветовали идти на станцию и добираться поездом до Махачкалы. Снова застучали рельсы, снова езда в неизвестность. В столице Дагестана ночевали на вокзале, потом с вещами спустились вниз, к морю, на пристань. А через два часа вокзал, где они только что были, взлетел на воздух от немецких бомб. Видимо, Бог все-таки хранил их.

Хотя вокзал был взорван, но поезда с эвакуированными на юг еще шли, и они решили добираться до Баку – все-таки большой столичный город, далеко от фронта, к тому же там жили какие-то родственники отца. Из недолгой жизни в Баку, на улице Телефонной Филипп помнит лишь несколько рискованных эпизодов. Приметив, что на станции стоят вагоны с зерном, он ночью, опять же никому ничего не сказав и прихватив небольшой мешок, отправился на железнодорожные пути. Улучив момент, забрался на вагон, отогнул брезентовый полог и наполнил свой мешочек пшеницей. И тут его заметили охранники со сторожевой вышки и открыли огонь. Филя кубарем скатился на рельсы и замер. Переждав минут 15 под вагоном, пацан дал деру, не забыв прихватить драгоценный мешок. У хозяйственного отца оказалась в загашнике небольшая ручная крупорушка, и несколько дней семья «лакомилась» затирухой из грубой пшеничной муки. Филька же, нетерпеливый и вечно голодный, просто жарил зерна на сковороде и жадно поглощал криминальный деликатес. Ели также жмых подсолнечный — отходы производства халвы из семечек. А то еще приноровился таскать сахарную свеклу — тоже из вагонов: на конец длинной палки прибил гвоздь, камнем расплющил шляпку и такой самодельной пикой подцеплял из буртов съедобные корнеплоды. Постоянное недоедание, элементарный голод, не оставлявший пацана все дни военного лихолетья, вот, что гнало его на проделки и подвиги, подчас граничившие с криминалом.

В Баку они долго не задержались. Оказалось, что брат отца эвакуировался во Фрунзе. Его сын, лечившийся после ранения в местном госпитале, тоже настоятельно советовал им добираться до Киргизии. Что ж, делать нечего – и Байманам пришлось продолжить скитания по СССР. С 51-й пристани погрузились на пароход в Красноводск, и почти через сутки плавания по Каспию прибыли в Туркмению. Там пересели на поезд и поехали дальше. С двумя пересадками — в Ташкенте и на казахской станции Луговая – добрались, наконец, до города Фрунзе. Стояла осень 1942 года.

3.

Первые годы жизни во Фрунзе были ужасными. Дядя не смог принять их – сам жил в тесноте где-то на отшибе. Они нашли какую-то хибару в районе Кузнечной крепости. Те, кто жили во Фрунзе, знают, что Кузнечной крепостью там пугали детей — это был самый жалкий и страшный район города – настоящая клоака. Бараки, глиняные мазанки, деревянные хибары, теснившиеся одна на другой, кишели ворами, пьяницами, всяким сбродом.

В халабуде, которую снимали Байманы, им пришлось спать на земляном полу. В доме почти не было мебели, постельного белья, одежды. Чувство голода и здесь постоянно не покидало их. Филипп вспоминает, что у него была одна рубашка и один пиджак. И вот когда стало уж совсем невмоготу, он сменял на базаре свой пиджачок на какую-то еду, а маме сказал, что где-то потерял его.

Бедная мама Фили! Бедная Мария Шаевна Пухлина-Байман! Сердце ее было — одна сплошная рана, ведь она все это время ничего не знала о судьбе своего первенца — Сюни, оставшегося в Киеве! Что с ним сталось, удалось ли ему выскользнуть из города, выбраться из Украины, захваченной немцами? Понятно, что она терзалась неизвестностью, и предчувствия ее были нехороши.

А тут еще один страшный удар. В самом конце 1943 года с тяжелой дистрофией – от недоедания — увезли в больницу Филиного отца — Фроима Срульевича. Там, в больнице он и умер в возрасте 63-ти лет. Больница поспешила похоронить несчастного беженца в общей могиле, так что Байманы так и не узнали точного места упокоения главы семьи.

Оставшись без мужа, с двумя несовершеннолетними детьми на руках, Мария Шаевна не сдалась, не опустила руки. Использовала любую возможность где-то подработать, кому-то услужить даже за краюху хлеба. И держалась, воспитывала детей, надеялась на лучшее. Кастрюльку супа раз в два дня передавал через Филю дядя – брат отца.

Но главным кормильцем семьи теперь стал Филипп. 14-летний мальчишка пошел в город искать работу, увидел объявление о наборе учеников и рабочих в типографию и решительно открыл двери отдела кадров. Его взяли в переплетный цех, где брошюровали школьные тетради. Они напомнили ему о том, что надо продолжать учебу, и он записался в вечернюю школу рабочей молодежи №5. В седьмой класс. Днем вкалывал в типографии, вечером бежал в ШРМ. А иногда – наоборот: в школу ходил днем, благо она работала в две смены, а вечером или даже ночью спешил в типографию. Толкового, смышленого парня перевели в наборный цех, где он научился из буковок собирать строчки и страницы книг. Часто Филипп оставался работать после смены, чтобы получать сверхурочные. Позже, когда набрал скорость набора и повысил разряд, перешел в газетный цех, где требовался более быстрый и грамотный набор. Там и платили побольше. Набирал киргизскую республиканскую газету и городскую вечерку – на русском. Впоследствии научился не только набирать, но и верстать газетные полосы, стал верстальщиком, или метранпажем. Это типографская профессия высшей квалификации.

По воскресеньям молодые типографские ребята ходили на стадион «Трудовые резервы» в самом центре города, рядом с парком Панфилова. Все соревнования тогда проходили на воздухе, под открытым небом – и волейбол, баскетбол, теннис, и бокс, и турниры по вольной и классической борьбе. Киргизский дружок Фили предложил ему записаться в секцию классической борьбы, благо Байман был парнем коренастым, крепко сбитым, смелым – как раз то, что нужно для боевого единоборства. Филиппу тоже понравился этот вид спорта, и он очень быстро начал делать заметные успехи. Так и проходили его дни – школа, работа, тренировки, соревнования. Вскоре стал чемпионом республики среди юношей в полулегком весе, и его начали посылать на турниры и чемпионаты – вначале на региональные, среднеазиатские, а затем и на всесоюзные. Боролся он цепко и технично, брал не столько грубой силой, сколько техникой и умом.

4.

Летом 1948 года, как раз после окончания школы, Филипп впервые после войны попал в Киев. Киргизия направила его на молодежное первенство Союза по классической борьбе. Он выступил успешно, став чемпионом СССР в своей весовой категории. И в составе сборной страны принял участие в товарищеском турнире Италия-СССР. В Киеве Филя разыскал сестру отца, вернувшуюся в город из эвакуации, и остановился у нее. Тетя Ева рассказала ему – со слов соседей – о том, как погиб его брат Сюня. Мальчишка прибежал домой, когда в городе уже были немцы. Он поднялся на второй этаж, зашел в квартиру и прочитал прощальную мамину записку, в которой она умоляла его быстрее мчаться на вокзал. Тут он услышал топот ног и голоса на лестнице. Это их дворничиха вела полицаев, которым успела сообщить «за жиденка», пришедшего домой. Сюня распахнул окно и стал спускаться по водосточной трубе. Но во дворе его уже ждали местные бандиты — скороспелые помощнички фашистов. Они схватили его и заставили копать яму тут же в углу двора. Сюня умолял душегубов не убивать его, но полицаи забили юношу насмерть и бросили в недорытую яму, едва забросав тело землей. Так до конца войны оставалась могила Сюни во дворе на Подоле. А после войны двор залили асфальтом, дома снесли, потом стали строить на этом месте станцию метро. Словом, Сюня даже не был захоронен по-человечески.

Вернувшись домой, Филипп долго не решался рассказать маме о гибели брата. И все же пришлось нанести ей еще одну глубокую рану…

В то лето Филя поступил на первый курс Киргизского медицинского института, но работу в типографии не бросил: днем ходил на лекции, вечером верстал газету. Типография выделила Байману одну комнату в коммуналке. 12 метров собственного жилья в общей квартире на три семьи – это, конечно, не фонтан, тем более, что жить на первых порах – пока Роза не вышла замуж – взрослому уже парню пришлось втроем — с мамой и сестрой. И все-таки по сравнению с Кузнечной крепостью, с другими съемными квартирами, где Байманам пришлось обретаться – сухая, теплая комната с общей водой, туалетом и кухней казалась им счастьем.

Когда Филипп сдал все экзамены за первый курс мединститута, во Фрунзенском пединституте открылся факультет физиологии человека и физического воспитания. Байман, уже не мысливший себе жизни без спорта, решил, что это как раз для него. И решительно, как он это делал всегда, перевелся на второй курс пединститута, досдав несколько экзаменов. На базе факультета позже был создан Киргизский государственный институт физической культуры, который Филипп и закончил, одновременно работая лаборантом на кафедре физвоспитания родной альма-матер – пединститута, преобразованного позже в Киргизский государственный (ныне – национальный) университет. Евгения, жена Филиппа, до сих пор жалеет, что он бросил медицинский – был бы сейчас врачом.

Но самому Байману не приходится жалеть об этом. Как можно сожалеть о том, чему отдана вся твоя сознательная жизнь! Преодолевая все тяжести бытия, он упорно, по-борцовски шел к целям, которые не уставал ставить себе. Наверстывая пробелы в образовании, упорно грыз гранит науки в институте, а потом и в Киеве, на Всесоюзных курсах тренеров. Филипп с удовольствием занимался спортом, хотя борьбу всегда считал увлечением, хобби, а не профессией. В этом смысле Байман был подлинным спортсменом-любителем. Смысл же своей профессиональной деятельности видел в педагогической и научной сфере. Базой для этого стала кафедра физвоспитания и спорта Киргизского университета, где Филипп Ефимович проработал более пятидесяти лет, успешно пройдя всю карьерную лестницу – от лаборанта до заведующего кафедрой.

За те четверть века, что вначале кандидат наук и доцент, а затем доктор педагогики и профессор Байман возглавлял кафедру, она стала крупнейшей и одной из лучших профильных кафедр в системе высшего образования Киргизии. Немало ректоров университета сменилось за эти годы, но практически все они не без усилий Баймана становились его убежденными союзниками в деле физического воспитания студентов всех факультетов, в борьбе за спортивные успехи студенческой молодежи. Недаром среди питомцев вуза есть чемпионы и призеры мира и Европы, Олимпийских игр и всемирных универсиад. Только сам Филипп Ефимович, заслуженный тренер Киргизской Республики подготовил более 50 мастеров спорта и мастеров спорта международного класса. А его коллега по кафедре и друг Семен Иткин воспитал в стенах университета олимпийского чемпиона по тяжелой атлетике, неоднократного чемпиона Советского Союза, заслуженного мастера спорта СССР Каныбека Осмоналиева. Семен Иткин, кстати, сегодня тоже живет в Израиле, в Ашкелоне и работает преподавателем физвоспитания в школе.

В музее спортивной жизни Киргизского национального университета, созданного во многом усилиями Филиппа Баймана, немало уникальных экспонатов, чемпионских медалей, кубков и призов, документов и фотографий, некоторые из которых датированы 1932 годом – временем основания Фрунзенского пединститута – первого в Киргизии. В экспозиции музея представлены и научные труды, книги, учебные фильмы, созданные Байманом. Среди них и ставшая библиографической редкостью книга Филиппа о легендарном киргизском батыре, народном любимце Кожомкуле – аналоге русского богатыря Ивана Поддубного. Многие годы Байман исследовал народные виды физических упражнений и спорта киргизов, изучал эпос «Манас», другие фольклорные памятники. В результате появилась его работа об отражении киргизских национальных видов спорта в народном творчестве, а также учебный фильм по киргизской поясной борьбе куреш.

Историография киргизского спорта, физическое воспитание киргизской молодежи, популярность спортивных единоборств в республике – во всем этом есть весомый вклад Филиппа Баймана – того самого еврейского мальчишки с Подола, того киевского гавроша, которого волны войны прибили к берегам Киргизии.

Как и многие известные в республике евреи – например, выдающийся ученый-этнограф Саул Абрамзон – автор капитального труда об истории и происхождении киргизов, профессор медицины Абрам Брудный и его сын профессор философии Арон Брудный, доктор Борис Шапиро, полковники милиции отец и сын Леонид и Александр Зеличенки, целый сонм других замечательных евреев – ученых, врачей, инженеров, организаторов производства, деятелей искусства, журналистов, спортсменов и тренеров, — Филипп Ефимович Байман верой и правдой служил стране, в которой жил, которую любил, которой был предан, что называется душой и телом. Вот почему с таким тяжелым сердцем покидал он горный край, до последнего оттягивая минуту расставания. Вот почему так тоскует он по Киргизии, по своему университету, по своим многочисленным друзьям, ученикам, коллегам, по лучшим годам своей жизни.

Здесь, в Израиле сами собой стали складываться у него стихи. Во многих из них – печаль о былом, воспоминания обо всем, что осталось у него там, в Бишкеке, а Республике Киргизстан. Но я рад, что есть среди стихов Филиппа Баймана и такое:

Страна Израиль — небольшая,
    Но это все — Земля Святая! 
    Теплом и радостью согрета,
    Ее не покидает лето.
    Страна легенд, страна загадок
    В ней каждый плод, как сахар сладок.
    Спасибо, древняя страна,
    Что ты согрела и меня!

На снимках: Филипп Байман в разные годы жизни