Однажды очень давно

Повести киргизского прозаика и драматурга Мара Байджиева посвящены духовной жизни нашего современника. Художественным миром своих произведений Мар Байджиев утверждает высокие нравственные ценности, справедливость и гуманизм.

Публикуется по книге: Байджиев Мар. Рассказы и повести. – Б.: Шам, 2005. – 432 стр.

УДК 82/821
    ББК 84 Ки 7-4
    Б 18
    ISBN 9967-22-688-9
    Б 4702300100-85

Мой юный друг!

Я хочу рассказать тебе сказку, которую создал мой народ много веков назад. Послушай внимательно, ибо расскажу я ее не для того, чтобы занять твое свободное время и оторвать тебя от каких-то важных дел, хотя знаю по своему опыту, что в юности все дела без исключения кажутся самыми важными. Но пролетят годы, и ты сам поймешь, что же было самым важным, самым главным в прожитой тобою жизни. Через жестокое решето времени отсеется все мелкое, незначительное, легковесное, и перед взором твоим, как чистые, ясные зерна, предстанут те события, которые питали твой мозг и твое сердце. Это и будет испытанная, осознанная жизненным опытом мудрость, которую ты обрел, пока шел по земле. Так происходит с каждым человеком, с каждым народом, государством, человечеством.

Свои познания о бытии человек всегда стремился увековечить на граните, папирусе и пергаменте, в устных творениях, печатных книгах и передавал их от поколения к поколению.

Я расскажу тебе древнюю сказку, которая сегодня очень похожа на правду.

Итак, мой друг, слушай...

***

…В горах выла пурга. Красные скалы трещали от лютого мороза. С хребтов с гулом сползали тяжелые снежные лавины. Синий лед мертвой хваткой сковал горные потоки.

С высокой каменной кручи застывшим водопадом спускалась ледяная глыба. Внизу, в пологой котловине, напоминающей чашу, до самого дна замерзло голубое озеро. Лежали запорошенные снегом мертвые птицы. Тощие волки, рыча, терзали оледенелую падаль.

В долине маленькой речушки, берущей начало из теплого родника, защищенной с обеих сторон высокими хребтами, приютилось десятка два убогих юрт – кочевье охотничьего рода ак-илбирс.1 Здесь было тихо. Только там, наверху, злая пурга срывала с далеких вершин охапки сыпучего снега и белая пыль туманила желтый диск холодного солнца. Казалось, весь мир затонул в белой мгле. Из дымоходов юрт, почти до пояса засыпанных снегом, струился синий дымок – единственный признак жизни. Из крайней юрты едва доносился плач ребенка.

– Ку-у! Ку-у!

У входа в войлочный домик, свернувшись калачиком, дремал лохматый пес. Легкий холодный вихрь шевелил его злой седой загривок.

В ветхой юрте, покрытой сверху шкурами козерогов, горел костер. В большом черном казане кипела вода. У огня тянул трубку хозяин дома Касен – человек средних лет. Длинные волосы ниспадали ему на плечи. Рядом сидела девочка лет семи-восьми, облокотившись на колени отца. Узенькие черные глаза ее светились нездоровым голодным блеском.

Касен гладил голову девочки:

– Завтра откроется небо и пошлет нам пищу, потерпи…

– Ку-у! У-у! – стонал грудной ребенок.

Мать пыталась из смуглых мягких грудей выдавить струйку молока. С темного соска на губы младенца капнуло молоко, но малыш уже не реагировал: капелька потекла по его щеке. Женщина громко всхлипнула. Касен поднял на нее тяжелые глаза, взял руку ребенка, засунул ладонь под мышку – пульса не было… Он встал, набросил шубу и вышел. Холодный ветер начал трепать полог юрты, словно хотел затушить костер и лишить людей последнего источника жизни. Девочка на четвереньках доползла до выхода, отыскала сыромятный шнур и закрепила полог.

Проваливаясь в сугробы, Касен направился к красной скале, где зиял вход в каменный грот. Здесь жила старая Сайкал-эне со своим великовозрастным сыном. Она лечила от всех болезней, отгоняла злых духов, в трудные дни холода, засухи и голода вымаливала у всевышнего спасение и благополучие. Сайкал-эне была самым старым человеком охотничьего рода, а может, была старше всех людей, живущих тогда на киргизской земле, – ей было более ста лет. Однако, несмотря на столь преклонный возраст, она обладала ясной речью и мудростью, считалась матерью и старейшиной рода «белых барсов». Ее каменное жилье было похоже на дом старой колдуньи. У входа, как верные стражники, стояли каменные идолы. С потолка свисали палочки с древними письменами тайных знаков, засушенные змеи. На стенах торчали пучки разных трав и листьев, кудлатые гривы диких животных, чучело дикой козы. В центре грота сидела сама хозяйка. В огромном черном казане она кипятила целебные травы и коренья, что-то бубнила себе под нос. У ног старухи тихо скулил ее сын Саяк. Ему давно перевалило за пятьдесят, у него были длинные седые волосы, седая жидкая бородка, вислые усы, но глаза были детские, доверчивые. Саяк был юродивый.

– Сейчас, потерпи, малыш! Суф! Суф! Святая трава! Отгони от сына моего голод! – сказала Сайкал-эне, достала деревянную чашку, налила травяного отвара, протянула сыну. Юродивый поднял голову, прислушался к хрусту снега, взял чашку.

– Ау! – тихо, как ласковый пес, пролаял он и похлопал рукой по земляному полу.

Мать поняла, что кто-то идет, приоткрыла платок, обнажив ухо с огромной серебряной серьгой, прислушалась. Сайкал-эне была слепая. Вошел Касен.

– Сайкал-эне, небо хочет забрать моего сына, – сказал он.

Саяк подбежал к Касену, лизнул в щеку, в глазах его появились слезы. Тот ласково погладил юродивого.

Сайкал-эне налила в чашу горячий настой травы.

– Дай жене и сыну, – сказала она.

Касен взял чашу и вышел.

Саяк спрятал лицо в коленях матери и заскулил.

Старуха подняла руки к чучелу дикой козы, взмолилась:

– О, Святая Кайберен! Ты всегда была добра к роду своему, давала нам мясо и жизнь. Попроси у неба немного солнца и тепла, не дай погибнуть моим и твоим детям!

Коза, чуть склонив голову, смотрела на старуху закостеневшими глазами, в них тускло мерцал отсвет костра.

Вдруг юродивый поднял голову, словно его осенила какая-то мысль. Он вышел за порог и, проваливаясь в сугробы, побежал к дальней юрте, где жил вождь охотничьего рода Кожожаш. Холодный ветер трепал жалкие лохмотья Саяка, взъерошенные седые волосы, но бедняга слабо ощущал жару и холод.

Дом Кожожаша мало чем отличался от других охотничьих юрт, разве что у входа была прибита голова дикого козла – знак того, что здесь живет вождь племени. На стенах висели шкуры волков и лис, на полу были расстелены медвежьи шкуры, на особом месте – луки со стрелами и дротики. У костра сидел полуобнаженный Кожожаш – высокий, стройный, крепкого сложения. Длинные густые волосы его свисали до плеч; рядом его сын Калыгул – мальчик лет десяти, из-за пазухи его торчала голова щенка. Жена охотника – смуглая красавица Зулайка – деревянной поварешкой наливала в деревянные чашки жидкий бульон. Долго шаря в казане, она наконец достала маленький кусочек мяса, положила его на достархан из дубленой кожи, кивнула сыну, чтобы он пригласил деда, неподвижно лежавшего с закрытыми глазами и походившего на мертвеца. Отец Кожожаша Карыпбай, унаследовавший от отца своего Ак-Ильбирса отвагу, дерзкий характер и меткий глаз, управлял охотничьим родом почти полвека. Однажды, выйдя на большую охоту, он натянул тетиву лука и вдруг заметил, что правая его рука дрожит, а пущенная стрела, лишь слегка поранив бок косули, упала на землю. Карыпбай понял, что к нему подкралась старость, забрала силы. Вечером он собрал старейшин и сообщил, что больше не может управлять родом. У вождя должны быть сила и другие достоинства, которых нет у других. К счастью, сын его Кожожаш был самым сильным и выносливым, самым добрым и справедливым, самым мудрым джигитом рода «белых барсов». А как охотнику ему не было равных, может быть, и на всей киргизской земле. Дротик он метал дальше всех, в убегающую козу он успевал всадить две стрелы – одну в шею, другую в ляжку.

Старейшины избрали Кожожаша своим вождем. Старая Сайкал-эне попросила у неба благословения, и юному Кожожашу охотники доверили свою жизнь и судьбу. Почти все вопросы Кожожаш всегда решал единолично, а когда дело касалось жизни и смерти, он выносил это на суд старейшин во главе с Сайкал-эне.

– Ата! – позвал мальчик.

Старый Карыпбай открыл глаза, приподнялся на локте. Мальчик поднес деревянный тазик. Из медного длинногорлого чайника полил ему на руки теплой воды. Старик вымыл руки, кивком головы поблагодарил внука. Женщина положила перед ним мясо. Старец отрезал крохотный кусочек, остальное отдал мальчику, опять кивком приказал вернуть его Зулайке. Женщина вопросительно глянула на мужа.

– Старики легче переносят голод, – хриплым голосом сказал Карыпбай.

Кожожаш слегка кивнул жене. Она взяла мясо. Отрезала сыну маленький кусочек, остальное отложила в сторону, видимо, не решаясь есть при свекре.

В юрту вошел Саяк, молча сел на почетное место.

Зулайка взяла деревянную чашу, отлила от каждого понемногу и поставила перед юродивым. Саяк посмотрел на мальчика и старика, которые медленно, со смаком жевали мясо. Кожожаш кивнул жене, чтобы она угостила Саяка. Зулайка отрезала половину своей доли мяса и положила в чашу юродивого.

Саяк радостно заскулил. Взял свою чашу и кинулся к выходу.

– Что ты задумал, малыш? – спросил Кожожаш. – Ешь!

Саяк покачал головой и жестом изобразил плачущего ребенка.

– О, божья душа! Ну, неси, неси! – разрешил Кожожаш.

Саяк, держа перед собой дымящийся бульон, оставляя на снегу неровные следы, побежал к юрте Касена. Почти у самого порога он поскользнулся и упал, чашка опрокинулась, и все ее содержимое ушло в снег. Саяк приподнялся, начал лихорадочно шарить в сугробе в надежде найти кусочек мяса, но, не найдя его, сел на корточки заплакал, как малое дитя.

Рыжий пес, лежавший у входа в юрту Касена, лениво поднял кудлатую голову в сторону реки и коротко пролаял, вернее, простонал:

– Оу-у!

Саяк поднял голову, и вдруг глаза его засветились радостью.

Там, на другой стороне речки, журчащей среди белых, укрытых снегом валунов, в белой мгле маячила одинокая фигура козы. От воды шел пар. Коза копытцем разбивала прибрежный ледок и щипала пожухлую траву, вмерзшую в грунт.

Саяк, прихрамывая и восторженно визжа, через сугробы поспешно направился к юрте Кожожаша.

Дикая коза с тревогой посмотрела на человека, но, увидев, что тот удаляется, успокоилась, опустила голову и принялась щипать мерзлую траву.

Кожожаш вышел из юрты, держа наготове лук со стрелой. Саяк осторожно, как кошка, перебегал от юрты к юрте, видимо, сообщал охотникам, что у стоянки появилась добыча.

Кожожаш, прячась за серые скалы и ледяные глыбы, начал пробираться к реке. Но как только он оторвался от последней юрты, коза заметила человека и устремилась вверх по склону. Охотник, по пояс утопая в снегу, начал преследовать ее. Касен и еще два охотника с луками и дротиками двинулись за ним.

Из юрт высыпали изнуренные голодом и белой стужей старики. Дети, женщины. Они смотрели вслед охотникам и молились:

– О небо, дай нам пищу! Не дай уйти добыче!

Саяк возбужденно топтался на месте и радостно скулил. Он знал, что стрела Кожожаша не пролетит мимо цели.

Коза, разрезая мокрой грудью рыхлый, сухой снег, увлекая за собой преследователей, все дальше и дальше уходила от стойбища. Касен и охотники, не в силах двигаться быстро, остались далеко позади. За козой поспевал один Кожожаш.

И животное, и человек были истощены зимним голодом, лютым морозом, но жажда жизни влекла обоих вперед.

Охотник несколько раз натягивал тетиву лука. Но сильный боковой ветер уносил стрелу. Она теряла убойную силу, падала в стороне. Временами человек в изнеможении падал лицом в снег, лизал ледяную корку. Животное, заметив, что человек останавливался, переводило дыхание, пристально следило за ним: он мог в любой момент выпустить опасную стрелу.

Кожожаш собрал последние силы, устремился вверх чуть быстрее козы. Расстояние между ними сократилось настолько, что можно было стрелять. До вершины оставалось совсем немного, добыча могла уйти. Охотник припал на колено, задубевшими пальцами натянул тетиву лука. Засвистела стрела. Коза ткнулась головой в снег. Кожожаш радостно засмеялся, поцеловал лук, отбросил его в сторону и упал на спину, чтобы перевести дыхание.

Снизу, восторженно крича, карабкались Касен и охотники. Целая свора собак, утопая в сугробе, с визгом и лаем устремилась вверх. На стойбище обнимались аильчане и молились всевышнему:

– О небо! Мы благодарны тебе! Ты спасло нас от голодной смерти!

Саяк гордо бил себя в грудь, тряся лохмотьями, плясал и визжал от радости.

Кожожаш, довольный своей удачей, раскинул руки и улыбался: он знал, что теперь пища будет, и люди продержатся до появления солнца. Ему представлялось, как они сидят вокруг костра, пьют горячий бульон. Он даже почувствовал запах варенного мяса – тонкие, чувственные ноздри его чуть заметно задрожали. Но тут же до него донесся слабый стон, и он поднял голову.

Коза, оставляя за собой кровавый след, медленно шла вверх. Из левой лопатки ее, где торчало древко стрелы, сочилась струйка крови.

Собаки с визгом и лаем обогнали Кожожаша, начали преследовать козу, прижали ее к красной отвесной скале. Коза смотрела на них большими черными глазами, полными страха и обреченности.

Охотники, радостные и довольные, приближались к добыче. Все были уверены, что она не уйдет. Кожожаш вынул кинжал, на четвереньках пополз вверх. И вдруг глаза их встретились. Глаза человека и глаза животного. Коза смотрела на человека с мольбой. Животное тяжело дышало большим надутым животом. Из набухшего вымени ее бежала струйка молока. И человеку вдруг показалось, что это вовсе не животное перед ним, а беременная женщина с простреленной грудью. Только глаза ее были очень длинные и необычные. Кожожаш невольно зажмурился, упал лицом в снег. Когда он поднял голову, коза смотрела на него так, словно просила пощады и помощи. Из левой лопатки ее вытекала кровь. Кожожаш встал, добрался до козы, отогнал собак, вынул из лопатки животного стрелу, подставил ладонь под набухший сосок. Ладонь наполнилась теплым молоком. Он позвал за собой собак и пошел вниз.

Собрав последние силы, коза медленно начала уходить вверх по склону. От красной струйки на лопатке шел пар – кровь застывала на морозе.

Касен и охотники только теперь добрались до Кожожаша. Они готовы были растерзать его за то, что тот отпустил добычу. Кожожаш показал на молоко в ладони. Молодой охотник схватил лук, вставил стрелу. Касен отвел его руку.

– Люди умирают от голода, а мы жалеем скотину! – крикнул юноша.

– Она стельная, – спокойно ответил Касен.

Охотники спустились вниз, где ждали их старики, дети и женщины.

Коза шла по гребню скалы. На фоне белого неба четко вырисовывался ее черный силуэт.

Кожожаш вернулся домой, бросил у порога лук, стрелу, сел у огня, развязал вымокшие чарыки1 . Зулайка латала шубку из козьей шкуры. Калыгул помогал матери. Карыпбай лежал на почетном месте с закрытыми глазами.

– Почему ты отпустил козу, она поднялась на дыбы? – спросил сын.

Кожожаш молча смотрел на огонь. Перед ним возникли молящие глаза раненой козы, и вновь она превратилась в беременную женщину с длинными необычными глазами.

– Это была Святая Кайберен, – ответил Кожожаш.

– А как ты узнал ее? – хрипло спросил отец, не открывая глаз.

– Она превратилась в женщину, – ответил Кожожаш.

– Это плохая примета, – прохрипел отец.

– Это я знаю, – отозвался Кожожаш.

Зулайка перестала шить и с тревогой посмотрела на мужа.

– А что будет? – спросил мальчик, заметив страх Зулайки.

– Не знаю, – ответила мать.

– Ата, что будет, если встретишь ее? – спросил мальчик у деда.

– Святая Кайберен – мать всех диких животных, она хозяйка всех наших гор, земли и воды. Она охраняет разумных и добрых. Тот, кто обидит или прольет ее кровь, будет проклят небом, исчезнет с лица земли со всем своим родом, – пояснил старец.

– Я искупил свою вину, отец. Я помог ей уйти живой, – сказал Кожожаш.

– Ты поступил правильно, мой сын. А ты, Зулайка, как только потеплеет, пойди в Святую пещеру, помолись небу. Пусть оно простит твоего мужа за кровь Святой Козы, – сказал Карыпбай.

Зулайка послушно кивнула.

– Ой, родной мой! Ой, единственный мой! – послышалось за юртой.

Это вопила Батма, прижав к груди мертвого ребенка, завернутого в пеленки.

– Бери! Забери и меня-я! Проклятая зима! – кричала она, разрывая на себе платье, обнажив вислые пустые груди.

Касен подошел к жене, чтобы успокоить ее. Батма схватила его за шубу.

– Будь проклят день, когда я пришла к тебе! Неужели я вышла замуж и пришла сюда, чтобы погибнуть от голода и стужи? Уйдем к моим родным, в долину, там есть мясо и хлеб. Там тепло! Ты слышишь? Уйдем, пока не подохли все!

Касен молча гладил ее распущенные волосы. Он был не в силах что-либо ответить и помочь материнскому горю… Студеный ветер уносил вопль женщины вдаль, с размаху швырял на ледяные скалы, искаженным страшным эхом возвращал назад, чтобы ни бог, ни солнце не слышали о земных страданиях живых. Из юрт высыпали изнуренные люди, молча смотрели на Батму. Никто не отвечал ей, не утешал.

– Пусть накричится – легче станет, – сказала Сайкал.

В каменном доме Сайкал-эне собрались старейшины рода. Старуха, как идол, восседала на почетном месте рядом с чучелом Серой Козы, невидящими глазами смотрела перед собой.

– Сайкал-эне, небо не шлет нам ничего, кроме снега и холода. Кони наши подохли от джута. Надо спуститься в долину, просить у кочевников мясо, иначе погибнем, – говорил Кожожаш. – Атантай откочевал в верховья Ак-Сая. Пешком три дня пути. Если он даст лошадей – два дня пути назад. За пять дней умрут все наши дети. К Мундузбаю надо идти через ледяной перевал. Тот, кто пойдет, может погибнуть, и волки не оставят его следов.

Присутствующие опустили головы, молчали. Все ждали, что скажет старая Сайкал-эне.

– Надо идти к Мундузбаю, другого спасения нет. Пусть пойдут двое! Кто? – спросила старуха и протянула вперед сухую, как саксаул, руку.

Все подавленно молчали – никто не хотел рисковать жизнью. Кожожаш обвел взглядом сидящих охотников – ни звука, ни движения. Он поднялся, подошел к старухе, опустился на колени. Она провела ладонями по его лицу.

– Кожожаш? Кто рядом? – спросила она, проводя рукой в пустоте.

– Я пойду сам, – ответил Кожожаш.

– Один погибнешь, – сказала старуха и слегка оттолкнула его от себя.

– Я, – сказал пожилой охотник Тугел.

– Ты стар, – сказала мать Сайкал.

– Я, – сказал худощавый охотник.

– Калыс? Подойди ко мне, – позвала старуха. – Дай мне твою левую руку.

Охотник Калыс подошел к ней, протянул левую руку.

Сайкал-эне взяла его за кисть. Нащупала пульс.

– Ты истощен голодом, – заключила она.

С места поднялся Касен, опустился рядом с Кожожашем. Старуха провела рукой по его лицу.

– Касен, берегите друг друга, – сказала она.

Старуха взяла деревянную чашу с жидкостью, щепотью отдала каплю небу, вторую земле, третью Серой Козе, остальное протянула охотникам. Кожожаш поцеловал руку старухи, сделал глоток из чаши, передал Касену, тот сделал глоток и возвратил старухе.

Сайкал-эне подняла руки к небу:

– Да будет гладким ваш путь, да будет вашим спутником дух предков. О небо, храни моих детей! О Святая Кайберен, хозяйка воды и гор, – обратилась она к чучелу козы, – укажи им верный путь в своих владеньях, не дай заблудиться в Великих горах. Не оставь нас без обоих крыльев.

Слова старухи повторили все. Саяк заскулил, ласково лизнул ее сухую шершавую руку.

***

Выла пурга, заметая землю и небо снежной пылью. Кожожаш и Касен, держась за руки, почти на ощупь спускались вниз. Касен поскользнулся, провалился в сугроб, друг с трудом вытащил его. Путь был долгий и длинный, несколько раз они попадали под снежные лавины, грелись под скалами. Вставали, снова шли.

День близился к концу. Пурга усилилась. Крепче стал мороз. Охотники в изнеможении опустились на лед, чтобы перевести дыхание. Касен повернулся к Кожожашу и увидел, что тот засыпает. Он вскочил на ноги и изо всех сил начал трясти его.

– Не надо… не надо… дай поспать, – бормотал Кожожаш.

– Вставай! Ты замерзнешь! – кричал Касен, натирая ему снегом лицо, голову, грудь. Кожожаш постепенно пришел в себя и, как медведь, начал ползать на четвереньках. Он ползал до тех пор, пока от его головы не пошел пар.

Наконец они добрались до Синего перевала. Здесь высились причудливые ледяные скалы, зияли глубокие щели и обрывы. Охотники привязали к ногам железные когти, шаг за шагом начали преодолевать опасный путь. Малейшее неловкое движение могло окончиться гибелью обоих. Они были связаны крепким волосяным арканом. Надо было добраться почти до самого края ледяной площадки. По кромке соскользнуть вниз. Под ними зияла бездонная пропасть. Кожожаш, как огромный змей, полз по гладкому льду, следом двигался Касен, придерживал его – цеплялся за маленькие ледяные уступы и впадины. Вдруг Кожожаш не удержался, поскользнулся и увлек за собой Касена. Тот ухватился за льдину, но она оказалась хрупкой, и оба охотника, как на салазках, устремились по ледяной глади вниз. Тщетно пытались они удержаться за какой-нибудь выступ, их неумолимо несло к обрыву. Пронзительный крик потряс горы, страшным эхом отозвался из черного ущелья. С противоположной кручи сорвалась лавина, и наступила могильная тишина. Сквозь морозный туман равнодушно просвечивал желтый диск холодного солнца. Кожожаш висел над пропастью. Его удерживал волосяной аркан.

– Брат Касен! Брат Касен! – звал он. Но тот не отвечал. Касен застрял между двумя глыбами льда, с виска его стекала кровь. Он был без сознания.

Кожожаш понял, что настал его последний час.

– Святая Кайберен, хозяйка воды и гор, прости! Я не узнал тебя и нанес рану, пролил на землю твою святую кровь. Пусть твое проклятье кончится на мне. Оставь в живых единственного сына и мой род! – взмолился Кожожаш и заплакал.

Касен медленно пришел в себя, окровавленными руками пытался подтянуть аркан, но не мог. Аркан скользил в его руках.

– Брат Касен, режь аркан! Спасайся! Если не дойдем до кочевья Мундузбая, погибнем оба, и весь наш род погибнет от голода. Режь! Не жалей меня! Мне спасения нет! Я проклят серой Козой! – кричал Кожожаш.

Касен попытался встать на ноги, но глыба льдины, за которую он держался, угрожающе затрещала. Нож вместе с поясом и походным курджуном1 лежал чуть в стороне.

– Брат Касен! Режь аркан! – кричал Кожожаш снизу, – Спасайся!

Касен через силу карабкался к ножу, его подгоняли крики Кожожаша.

– Я знаю! Ты не хочешь убивать меня! Меня не жалей! Пожалей наших детей, жен и матерей! – умолял тот.

Кожожаш попытался развязать крепление на поясе, но узел был завязан намертво, и тогда охотник начал грызть волосяной аркан.

Касен осторожно подбирался к ножу.

Кожожаш неистово грыз аркан, по щекам его текли слезы, с подбородка стекала кровь.

Тем временем нож оказался в руках Касена, и он начал выбивать во льду лунки – одну, вторую, третью, продвигаясь все ближе к Кожожашу.

Аркан был колючий и поддавался тяжело. Изо рта Кожожаша шла кровь, но он продолжал грызть тонкие волосяные нити. Еще немного, и Касен освободиться от непосильного груза. Кожожаш обессилел, скулы его стянуло судорогой. Аркан начал медленно расплетаться… Касен зацепился за лунку. Подтянулся на ладонь, уперся во вторую лунку, подтянулся еще. Аркан расплетался, и теперь их соединяла лишь тонкая полоска. Волоски начали лопаться, и в тот миг, когда смерть неотвратимо глянула ему прямо в глаза, Кожожаш почувствовал вдруг, как натянулся аркан, и успел ухватиться за его конец. Касен сделал очередную зарубку и из последних сил подтянул аркан к себе.

Громкий хохот потряс горы. Оба друга сидели на краю нижней кромки льдины, исцарапанные в кровь, но радостные и счастливые оттого, что победили смерть. Где-то сверху послышался сильный гул. Охотники увидели, что прямо на них движется лавина. А через миг все потонуло в снежной пучине...

Кругом царило белое безмолвие. Солнце освободилось от тумана и залило землю ослепительным светом. На белой снежной глади появилось два темных пятнышка: голова Кожожаша, за ним – Касена.

Прошло немало времени, пока охотники вылезли из-под снега. Они привязали ко лбу защитные кисти из черного конского волоса и двинулись в путь. Друзья шли по ущелью, взбирались на косогор, спускались вниз. Поняв, что давно сбились с пути, продолжали идти, надеясь на свое чутье, пока не иссякли последние силы.

Охотники лежали на снегу не в состоянии двигаться дальше.

– Смотри! – вдруг крикнул Касен и схватился за лук. Кожожаш открыл глаза и увидел чудо: прямо над ними на возвышенности стояла дикая коза.

– Не надо! – успел крикнуть Кожожаш и схватился за стрелу.

Коза скрылась за бугром. Охотники, проваливаясь в сугробы, устремились за ней. Но козы не было. Остался лишь ее след. Было видно, что она прошла только что, и обессилевшие люди уже не шли, а ползли по козьему следу. След обогнул белую скалу, и вдруг глаза охотников засияли. Там, внизу, плескалось лазурное озеро, на берегу стояли юрты. Из тюндуков струился синий дымок, на лугах чернели табуны и отары. В долине было тихо, уютно, тепло.

– Вот она! – крикнул Кожожаш.

Высоко над ними, на горной вершине, на фоне едва заметного солнца вырисовывался четкий силуэт козы.

– О Святая Кайберен, хозяйка воды и гор! – взмолились охотники. – Спасибо тебе!

***

Белую юрту правителя рода Мундузбая можно узнать сразу. Она отделана богатым ярким орнаментом как снаружи, так и внутри. Сам бай – красивый, крепкий человек лет пятидесяти, с бритой головой, в богато расшитых одеждах, облокотившись на цветные подушки и потягивая длинную трубку, читал книгу мудростей Юсуфа Баласагунского.

В юрте было уютно и тепло, пахло вкусной пищей. В казане варилось мясо. У бая было две жены. С первой он прожил десять лет, но не имел детей. Поэтому с ее разрешения взял вторую жену: привел в дом дочь бедняка из соседнего аила, прожил с ней пять лет, но ребенок так и не появился. Жены, как и полагается, жили в разных юртах – старшая в большой, младшая в меньшей, иногда они собирались в большой юрте. Старшая жена – сорокалетняя Бегаим, женщина с красивым надменным лицом, была занята вышиванием. Младшая – миловидная курносая Айке, стоя на коленях, месила тесто.

– Хозяин дома, почему не расскажете своим женам о мудростях, написанных в книге? – сказала ласковым, журчащим голосом старшая жена, не отрываясь от рукоделия.

– А это очень интересует вас? – спросил Мундузбай, отложив книгу.

– Разве хозяин дома не знает, что его жен интересует все, что интересует его? – лукаво спросила Бегаим. – Не так ли, сестра?

Айке застенчиво кивнула.

– Это книга мудростей. В ней говорится о том, как быть счастливым, – ответил бай и начал читать:

В обширном крае хана-мудреца
    Жил мирно волк и рядом с ним овца.
    В его владеньях общею тропой
    Ягненок с волком шли на водопой.

– О-у! – воскликнула старшая. – Как это можно?

– В этом–то вся тайна, – ответил бай.

За юртой залаяли собаки и, судя по удаляющемуся звуку, побежали в сторону гор.

Бегаим набросила на плечи шубу и вышла наружу.

Айке тут же подбежала к мужу, опустилась на колени и подставила шею для поцелуя. Мундузбай поцеловал и с наслаждением понюхал ее волосы.

– О моя ласковая. Дождусь ли я, когда от тебя запахнет грудным молоком? – сказал он.

– Все зависит от вас, – лукаво ответила Айке, оглянулась на дверь и жадно вытянула губы, прося трубку.

Мундузбай, не выпуская из рук, протянул ей кальян. Молодка затянулась, зажмурила глаза. Попросила еще.

– Хватит, маленьким нельзя, – бай ласково погрозил ей пальцем.

– Ну, да-айте, – по-детски взмолилась женщина.

Мундузбай вновь протянул кальян. Айке затянулась и в знак благодарности подставила шею для поцелуя.

Вошла Бегаим и молча остановилась у порога. Мундузбай не решился при старшей жене поцеловать Айке, потрепал ее по щеке.

Айке встала, с вызовом прошла к чыгдану, с гордым и независимым видом продолжала месить тесто.

– Бай-аке, к нам идут какие-то странные люди, – с тревогой сообщила Бегаим.

Мундузбай на всякий случай снял со стены меч и сунул его под тахту, на которую были сложены стеганые одеяла.

Собаки загалдели у самого дома. Открылся полог юрты.

– Ассалам алейкум! – в юрту вошли охотники.

– Ой! – в страхе вскрикнула Айке.

Пришельцы едва держались на ногах. Одежда и обувь на них оледенели, на усах и бровях застыли сосульки. Вид у них действительно был пугающий.

– Не узнали? – спросил Касен. – Мы «белые барсы».

– Что-то мало похожи на «барсов», – засмеялся бай.

Женщины хихикнули. Кожожаш зло посмотрел на них. Те притихли.

– Постой, постой! А ведь действительно «барсы»! – воскликнул Мундузбай. – Брат Кожожаш! Зять Касен?!

– Бай-аке, – обратился к Мундузбаю Кожожаш, – дайте нам двух лошадей и мяса. Весной вернем шкурами волков и куниц.

– А если я вам дам не две, а сто лошадей? – лукаво прищурился бай, испытующе глядя на охотников. Те опешили: не ожидали такого щедрого посула. А Мундузбай продолжал раскручивать нить своего замысла: – Ойроты вновь подняли головы. Спускайтесь в долину, мы с вами сколотим крепкую руку, нападем на Дондок-батыра. Угоним его табуны, и у каждого охотника будет по три лошади.

– Охотники на людей не нападают. Такова наша святая клятва, – произнес гордо Касен.

– А если ойроты нападут на вас?

– Будут уничтожены!

– Хорошо, – неожиданно смягчился бай, – выберите себе полсотни лошадей. Весной, когда расцветут тюльпаны, приезжайте на девичьи игры. Пусть джигиты наши потягаются в силе и ловкости, а девушки покажут свою красоту и наряды. Если появится незваный гость, надеюсь, не откажете в поддержке?!

– Барсы не дадут вас в обиду, бай-аке! – поклялся Кожожаш.

Айке с восхищением посмотрела на молодого охотника, о котором, видимо, слышала не однажды. Женщина ждала ответного взгляда, но Кожожаш словно не замечал ее.

– Байбиче, накормите гостей, – распорядился бай.

– Спасибо, джене, мы сыты, – глядя на Бегаим, гордо отказался Кожожаш, хотя глаза его слезились от вкусного запаха мяса, идущего от кипящего казана.

– Не отведаешь пищи из рук хозяйки – путь твой будет неудачным, – сказала Бегаим.

Айке тем временем налила в фарфоровые пиалы дымящийся бульон и протянула охотникам. А те смотрели друг на друга и не принимали пищу.

– Не смущайте руку юной хозяйки, – сказал бай.

Кожожаш поднял голову. Айке действительно была юной и прекрасной. Она лукаво улыбалась и держала перед ним белую пиалу. Глаза их встретились. Кожожашу ничего не оставалось, как принять из ее рук пиалу и поблагодарить.

Бегаим крошила мясо, Айке резала лапшу. Глаза у нее были удлиненные и необычные. Кожожашу показалось вдруг, что он видел эти глаза, когда ранил дикую козу и животное глянуло на него с мольбой и страхом.

Гости разомлели от тепла, горячей и сытной пищи.

После бешбармака Мундузбай приготовил кальян и протянул Кожожашу.

– Что это? – удивился охотник.

– Ханский табак. Придает человеку бодрость и доброту, – пояснил Мундузбай.

Кожожаш взял кальян, затянулся.

– Хорошо? – спросил бай.

Кожожаш расплылся в широкой блаженной улыбке и затянулся еще раз…

Джигиты Мундузбая, оглашая окрестность гортанными срывающимися криками, носились за табуном. Наконец они отбили тучных кобылиц, догнали у самых гор и начали ловить, набрасывая на них укурук – петлю на длинном шесте.

Когда Мундузбай и гости вышли из юрты, ветер подул со стороны белых хребтов и нагнал в долину снежные пушинки.

Получив лошадей, охотники двинулись в обратный путь. Отъехав от байского аила на почтительное расстояние, Кожожаш оглянулся. У юрты стояла одинокая женская фигура, едва различимая сквозь белый туман легких снежинок. Охотнику показалось, что он очень близко видит ее горячий взгляд, и ему вновь почему-то вспомнилась женщина, которая пригрезилась ему в облике раненной козы.

Айке долго смотрела вслед уходящим охотникам, смотрела до тех пор, пока они не слились с горами, потом взяла ведра и медленно пошла к реке. Высокая, стройная и, кажется, влюбленная…

Ночью прекрасной Айке не спалось. Она лежала в своей белой юрте с открытыми глазами, по щекам ее текли слезы.

– Что случилось? – в тревоге спросил Мундузбай.

Вместо ответа женщина прижала его руку к своему лицу.

– Тебя обижает Бегаим? – спросил бай.

Айке отрицательно покачала головой.

– Может, ты недовольна своей жизнью? Такое даже не снилось ни тебе, ни твоим полунищим предкам, – обиженно сказал бай.

– О бай-аке, разве счастье только в достатке?… Когда я слышу детские голоса, у меня ноют соски… а когда вы уходите к сестре Бегаим, я прижимаю к груди вот это, – она показала самодельную куклу, завернутую в одеяло. – Иногда среди ночи мне кажется, что она плачет, я вскакиваю, обнажаю грудь, а она не берет и молчит как мертвая, – заплакала Айке.

– Что делать, сердце мое! Бог не дает нам детей. Я страдаю не меньше тебя. Годы идут, а в доме моей тишина. Когда сомкну глаза, родственники растащат скот, а враги разорят мой род. А ты у меня совсем молодая…

Айке спрятала свое красивое лицо на груди мужа.

В долине свистел ветер, готовый вырвать колья и оторвать юрту от земли. Женщине показалось, что их войлочный домик, как перекати-поле, несется по холодной бескрайней пустыне…

***

Все, кто мог ходить, собрались у юрты Кожожаша. Касен вывел кобылицу на площадку, связал ей ноги волосяным арканом, трое мужчин потянули за конец. Кобылица со стоном повалилась на бок.

– Омин! – Касен воздел руки к небу, провел ими по лицу. Все мужчины повторили его жест. Касен взялся за нож.

Карыпбай лежал в юрте и едва дышал. Калыгул смачивал ему губы свежей кобыльей кровью. Старик медленно слизывал ее языком.

Когда туша кобылицы была разделана, старик Калыс начал делить мясо на каждую юрту: в каждую кучку он бросал по равному куску мяса, по равному куску жира, по равному куску внутренностей.

Разделив мясо, привели слепую Сайкал-эне, усадили возле расстеленной шкуры, где лежали куски мяса.

Калыс взял долю мяса и спросил:

– Кому?

Брату Касену, – ответила старуха.

Касен взял свою долю, понес домой.

– Кому?

– Брату Тугелу.

– Кому?

Брату Карыпбаю.

Кожожаш взял свою долю.

– Кому?

– Малышу!

Саяк взял мясо, подбежал к матери, лизнул ее в щеку. Старуха ласково потрепала его за ухо.

Когда мясо было роздано, Калыс вышел в центр.

– Кто обижен? – спросил он.

– Никто, – ответили ему.

– Пусть мясо это превратится в кровь и силу! – благословила старая Сайкал.

И вскоре из всех юрт заструился синий дымок.

…Алые языки пламени облизывали черное днище казана, где варилось мясо. Зулайка заиграла на деревянном губном комузе. Над горами поплыла тихая несложная мелодия. Она нарастала, добавляла к себе новые звуки, новые краски.

Кожожаш сидел у огня и слушал мелодию. На коленях его дремал Калыгул. Перед его глазами возникло прекрасное лицо молодой жены Мундузбая. Она улыбалась, обнажив белые, ровные зубы. И глаза у нее были необычные…

С прозрачной сосульки застывшего водопада упала жемчужная слезинка, полетела вниз, в чашу, со звоном разбилась о гладкую поверхность голубого льда. Прозвенела вторая, третья… десятая капля… Зашумел водопад.

Солнце! Оно сияло на ледяных пиках далеких хребтов, отражалось от красных скал. Реки, горы, белые долины, синие еловые леса, юрты, лица людей – все было залито ослепительным солнцем! Зацвели тюльпаны. Защебетали птицы. Зазеленели склоны. С ледников хлынули дремавшие доселе бурные потоки.

На лужайке появилась Серая Коза с двумя козлятами. Ее можно узнать сразу: у нее светлее окраска, прихрамывает на переднюю ногу. На возвышенности,. Вскинув могучие рога, застыл вожак стада – старый козерог Ала-Баш1 . Ни запах, ни звук опасности не пройдут мимо его широких ноздрей и чуткого уха. Но Кожожаш хитрее старого козерога. Кошачьей поступью он крадется к стаду. Вот он натянул тетиву, нацелился в Серую Козу. Коза подняла голову и посмотрела в сторону охотника. Он узнал ее и невольно перевел лук на другую жертву. Засвистела стрела. Молодой козерог покатился вниз по склону.

Прямо перед Кожожашем появился козленок и застыл в страхе.

– Топай! Топай! Мал еще! – сказал Кожожаш и озорно свистнул.

Козленок дал стрекача. Охотник, довольный, засмеялся, оглушая горы. Стадо устремилось вверх. Впереди мчался седогрудый Ала-Баш. Стадо скрылось за склоном. Кожожаш поднялся во весь рост. Козероги вытянулись в цепочку и мчались так, словно у них выросли крылья. Они прыгали через ущелья, через кочки, камни и речки. Серая Коза с двумя козлятами мчалась чуть в стороне. Кожожаш невольно залюбовался красивым, стремительным бегом стройных животных.

Охотники шагали домой, увешанные дичью. Кожожаш нес на плечах козерога. На поясах других охотников болтались серые зайцы, на плечах трепыхались живые куропатки. Казалось, прибавь еще несколько таких серых крылышек, и люди поднимутся над землей. Навстречу с шумом и восторженными криками выбежали мальчишки и кудлатые псы.

***

У подножия серой горы зияла большая пещера. Ветер трепал одинокий кустарник, увешанный разноцветными тряпочными лоскутиками. Из пещеры доносился гул женских голосов. Внутри пещера представляла собой затейливые сталактитовые катакомбы. С потолка свисали причудливые сосульки, падали жемчужные капли. Внизу плескалась теплая вода, шел легкий пар, где-то бурлил горячий родник. Сквозь отверстие в потолке падали косые лучи. Под каждым лучом по пояс в воде стояла обнаженная женщина и «держала» в ладонях свое маленькое солнце. Ловила свой солнечный луч и жена Кожожаша Зулайка.

Мать Сайкал, как каменный идол, сидела в глубине пещеры.

– О Святая мать Умай – покровительница младенцев! – говорила она, подняв руки к лучу солнца, падающему с потолка пещеры. – Не откажи моим дочерям и снохам в счастье родить сына! Не откажи испытать гордость материнства!

Женщины, подняв руки к солнцу, повторяли заклинания старухи.

– Пошли, о создатель, зачатье, чтобы вырос плод во чреве и чтобы живая кровинка пуповины упала на землю предков! – молила другая.

– Береги детей моих от злых духов, от смерти и увечий войны, – говорила старуха.

– Небо и духи предков! Дайте разум вождям родов наших, не дайте погибнуть брату от брата…

– О святая мать Умай, храни душу и сердце от соблазна, храни брачную постель в святости, чистоте и сохранности.

– Храни огонь в моем доме! Храни от стужи и голода моего сына, моего верблюжонка, храни отца его от злых духов, храни его от любви нежности другой женщины. О Святая Кайберен, хозяйка воды и гор, прости мужу моему его проступок, он не узнал тебя зимой и нанес тебе кровавую рану, не накажи его слепотой, увечьем и гибелью, – шептала Зулайка.

– О прозрачная вода! Очисти душу и тело! Пусть болезни и страдания растворятся в твоих теплых, чистых потоках! – молила старуха.

Женщины произносили заклинания вразнобой, по самые плечи погружаясь в теплую ключевую воду. Голоса их, как большие птицы, попавшие в колодец, бились о стены и воды пещеры, сплошным гулом наполняли пустоту и через отверстия, откуда виднелся кусочек голубого неба, уносились к белеющим пикам Великих гор и дальше, видимо, к богу.

Выйдя из пещеры, женщины, уже одетые и гладко причесанные, в белых и красных платках, оторвали с подолов своих платьев лоскутки, привязали к «святому кустарнику», затянули тихую грустную песню и по одинокой тропинке двинулись вниз.

Калыгул с мальчишками играл на лужайке. Вместе с ними резвился черный, лохматый теленок яка. Мальчишки залезали на спину яка, падали, кувыркались на траве. Серая Коза с двумя козлятами паслась где-то рядом, любовалась детьми.

С высокой скалы низвергался водопад. В Голубой Чаше купались Кожожаш и Зулайка. Они резвились и играли, как могут играть счастливые дети природы. Солнце согревало их теплыми лучами, шелковистая лазурь горного озера ласкала их смуглые гладкие тела. Мириады жемчужных брызг окружали их радугой. Сочные травы, пахучие горные цветы, раскидистые кустарники диких ягод укрывали их от посторонних глаз. Они были родными, вольными, вечными жителями Великих гор.

Кожожаш лежал на траве и смотрел на плавающие причудливые облака. Зулайка опустилась рядом, ласково обняла мужа, но он, кажется, даже не заметил ее прикосновения. Перед его глазами стояло прекрасное лицо Айке. Она улыбалась, обнажив белые, ровные зубы. И глаза у нее были необычные…

– Кожожаш, – тихо позвала Зулайка.

Кожожаш вздрогнул и посмотрел на нее.

– Кого ты сейчас видел? – спросила Зулайка.

– Святую Кайберен, – ответил Кожожаш.

– Ты боишься? – спросила она.

Кожожаш задумчиво кивнул в ответ.

– Я помолилась небу, оно простит тебя, – сказала Зулайка. Кожожаш обнял ее большой, сильной рукой…

К Голубой Чаше подошли олени и начали пить воду. Присутствие людей, видимо, не смущало их – здесь никто никогда не обижал животных.

Подпоясанный арканом Калыгул спускался вниз по крутой скале. Карыпбай стоял на верху, держал конец аркана, подстраховывал внука, с волнением наблюдал за каждым его движением. Мальчик добрался до гнезда, взял неуклюжего лохматого беркутенка и начал подниматься вверх. Над ним угрожающе закружилась орлица. Она пикировала над самой головой мальчика, тот отмахивался палкой. Калыгул выпустил несколько стрел, птица улетела прочь.

В капкан попался снежный барс. Охотники с рогатинами и веревкой окружили его. Барс страшно скалил острые как нож зубы. Зеленые глаза его смотрели на людей со смертельной ненавистью. Неистово рыча, он бросался на каждого, кто приближался к нему. Его длинный, пушистый хвост с черным кончиком извивался, как огромная змея. Касен подошел к барсу ближе всех, сунул в пасть конец палки. Барс схватил палку и начал грызть ее. Другой охотник изловчился и набросил на когтистую лапу зверя петлю. Кожожаш в один миг схватил извивающийся хвост. Теперь хищник был не опасен. Охотники туго затянули лапы, поперек открытой пасти засунули сук, накрепко перевязали барса и понесли на палке…

***

В долине буйно зацветали желтые тюльпаны. Аил Мундузбая выглядел празднично, белые войлочные дома были украшены свежими орнаментами. Люди надели свои лучшие одежды, нарядили коней. Набросили на них яркие попоны, надели сбруи и уздечки, отделанные чеканкой из серебра и латуни. В центре аила стояли двухколесные тележки с фургонами. В одной из них сидел купец в чалме и длинном халате. Из всех юрт выходили аильчане, несли купцам войлочные коврики, дорожки, сшитые из козьих шкур, статуэтки из кости, кожу, украшения для лошадей и прочие поделки, меняли свои изделия на женскую одежду, чай, фаянсовую посуду и сладости.

Возле большой юрты Мундузбая были поставлены еще две юрты, одна белая – для невесты, другая серая – для гостей. В юрте бая собрались именитые аксакалы рода. На почетном месте на атласных подушках восседал толстый купец в шелковых одеждах, рядом с ним красивый юноша в расшитом халате, в белой чалме – видимо, жених, чуть поодаль еще два гостя – один долговязый, другой маленький, проворный. Перед гостями был расстелен обильный дасторкон. В длинных бутылях поблескивала рисовая водка.

– Родные, мы давно знаем и уважаем купца Султанбека. Он привозит нашим детям и женщинам одежду и украшения, поит нас чаем и кормит сладостями. Но сегодня он прибыл к нам с важным делом. Он просит отдать мою сестру Жаркын за его сына. Каков будет наш ответ? – спросил Мундузбай.

Все молчали. Наконец заговорил седобородый Бектен.

– Мы хорошо знали отца Султанбека, ты дружишь с ним самим, теперь, видать, бог решил породнить нас. Коли пришел покупатель – товар надо отдать, – важно произнес старец.

– Что скажут аксакалы? – обратился Мундузбай к сидящим.

– Мы согласны, – отозвались старцы.

– Чтобы наш друг и сват остался доволен, помимо перечисленного приданого, я передам всю прислугу – трех лучших джигитов вместе с их женами. Они будут помогать молодым по хозяйству. Каков будет ваш совет? – спросил Мундузбай.

Старцы молчали. Никто не ожидал, что бай решил преподнести своему свату столь дорогой подарок.

– Ты выдаешь сестру и волен дать ей любое приданое. Провожать девушку вместе с ее прислугой – обычай наших предков, – сказал старый Бектен.

– Передайте их родителям, что каждая семья получит за них возмещение, – сказал Мундузбай.

В аил въехали Кожожаш, Касен, на жеребчике – Калыгул, за ними десятка два охотника, вооруженных луками и дротиками, девушки в самотканых одеждах, с маленькими луками. На руке мальчика восседал белый сокол.

В конце весны юноши и девушки рода ак-илбирс спускались в долину на девичьи игры. Здесь они встречались, влюблялись, договаривались о женитьбе. Брак внутри рода был строжайше запрещен.

– Здравствуйте, тетушка. Что за праздник у вас? Уж не третью ли жену берет ваш бай? – спросил Касен у женщины.

– Купцы приехали из Кашгара байскую сестру сватать. Начались девичьи игры, – ответила женщина.

Охотники двинулись к юрте Мундузбая. Стройные, молодые, красивые. Ватага мальчишек бежала за ними.

– «Белые барсы» едут! Охотники едут! – кричали они.

Из юрт выходили любопытные. Девушки смотрели на охотников с тихим восхищением, лукаво перешептывались, приветливо улыбались. Джигиты аила смотрели на стройных гордых девушек, подбирали себе невест.

Кожожаш и Касен подошли к гостевой юрте. Навстречу вышла Айке и приветствовала их поклоном. Увидев ее, Кожожаш смутился, невольно прикрыл рукой заплатку на рукаве.

Айке подошла к мальчику и поцеловала в щеку.

– Чей ты сын? – спросила она.

– Кожожаша, – ответил мальчик.

Айке молча прижала Калыгула к груди и тут же отошла, словно боялась выдать свои чувства к его отцу.

– О-о, вольные охотники пожаловали! – обрадовался Мундузбай.

Калыгул вручил баю сокола.

– Пусть будет крепким путлище вашего сокола!1 – сказал Кожожаш.

– Спасибо, сын мой, – Мундузбай поцеловал мальчика. – А это мой подарок тебе! – он снял свой широкий пояс, украшенный серебряной чеканкой. – Будешь носить, когда станешь настоящим джигитом.

Касен вывалил из курджунов великолепные шкуры снежных барсов и куниц. У гостей разгорелись глаза.

– Принимай, байбиче, подарки! – обратился Мундузбай к старшей жене.

– О-о! – восхитилась Бегаим.

Купцы похвалили шкуры, начали рассматривать их и переговариваться между собой.

– Мы прибыли на девичьи игры и привезли свой долг! – с достоинством произнес Кожожаш.

– Пусть «барсы» твои располагаются в гостевых юртах, – сказал Мундузбай. –Девушек поместите в белой девичьей юрте. Байбиче, налей-ка им жидкого огня, – приказал он.

Бегаим, приветливо улыбаясь, налила гостям водки. Касен поднес пиалу к губам – неприятный запах рисовой сивухи ударил в нос. Он поморщился и вернул пиалу хозяйке. Гости рассмеялись. Кожожаш с вызовом посмотрел на иноземцев, залпом осушил свою чашу, и страшная гримаса исказила его лицо. Охотник выбежал за дверь. Раздался взрыв хохота.

– Точь-в-точь, как вы в первый раз, – сказала Бегаим.

Мундузбай смеялся до слез, но вдруг замолк и уставился на дверь. Кожожаш держал натянутый лук.

– Это яд! – сказал он, глаза его горели лютой ненавистью. – Ты хотел погубить нас!

Мундузбай захохотал еще пуще, взял бутылку, сделал несколько глотков из горла и налил жене. Бегаим выпила с удовольствием. Кожожаш опустил лук. Никто не заметил, когда он успел достать его.

– Налей ему с медом, – приказал бай.

Жена налила охотникам из другого сосуда. Кожожаш и Касен переглянулись и нехотя выпили. Касен блаженно погладил живот и протянул пиалу.

– Еще! – попросил он.

– Э! Пока хватит! Пусть дойдет до сердца. А потом еще! – засмеялся Мундузбай.

Толстый купец что-то шепнул долговязому.

– Ваш уважаемый сват интересуется, нет ли у охотников весенних рожек маралов и пятнистых оленей? – спросил долговязый.

– Охотники едят мясо, рога они не едят! – рассмеялся Кожожаш.

– Нам нужны рога, в них содержится мужская сила, – невозмутимо ответил долговязый.

– В рогах мужская сила? – теперь уже захохотал Кожожаш. –А куда вы свою девали?

Видимо, выпитая водка начала действовать на него. Наступила неловкая пауза.

– Мои братья живут далеко в горах, – сдержанно извинился Мундузбай.

Купец снисходительно улыбнулся.

– Платить будем жидким огнем и вот этим, – он вытащил из-за спины пороховое ружье. – Знаешь, что это такое? – он протянул ружье Кожожашу.

Тот повертел ружье в руках, взглянул в дуло, недоуменно пожал плечами, отдал Касену. Касен внимательно рассмотрел ружье, взвесил в руке, передал мальчику.

– Может, ты знаешь? – спросил Касен.

– Китайская дубинка! – догадался Калыгул.

Гости и хозяин расхохотались.

– Молодец, угадал! – невозмутимо сказал долговязый и спрятал ружье.

Айке, наливая кумыс, пыталась поймать взгляд Кожожаша.

Джигиты бая вели к дому Мундузбая щупленького человека. Рубашка его была изорвана. В руках у него была горсть белых бус из фальшивого жемчуга. Ниточка порвалась, на землю сыпались белые шарики, следом бежали мальчишки и подбирали бусинки. Из юрты вышел Мундузбай.

– Биялы из рода артыков украл у купца бусы, – доложил один из джигитов и толкнул вора в спину.

Мундузбай остановил его знаком.

– Ты решил опозорить мой род перед высокими гостями? – спросил бай.

Вор отвернул от бая свое окровавленное лицо, молча шмыгал носом.

– Что будет тому, кто украл? – обратился Мундузбай к людям, стоящим вокруг.

Никто не ответил.

– Согласно шариату – надо отрубить левую руку, – сказал кто-то.

Один из джигитов обнажил саблю, словно тут же хотел привести приговор в исполнение. Вперед вышел старец, перекинул через шею камчу.

Бай жестом остановил джигита. Молоденькая миловидная женщина прижала к груди малыша и заплакала.

– Прости моего единственного жеребенка, – уважь мою седую голову, бай-аке. Жена подарила ему сына, а он решил подарить ей бусы. А бусы стоят пять баранов, – вымолвил старец.

– Шесть! Шесть! – завопил купец, сидевший в двуколке.

– Я же ничего не просила, – всхлипнув, проговорила женщина с ребенком.

Мундузбай посмотрел на нее.

– Отсчитайте купцу шесть баранов из моей отары, – распорядился он.

Старик бросился к баю. Начал целовать его руку и благодарить за доброту и великодушие.

– А ты, Биялы, вместе с женой поедешь в Кашгарию, я подарю тебя нашему зятю, будешь служить ему, а жена твоя будет служить моей сестре. Узнаю, что ведешь себя непристойно, велю отсечь тебе голову, – сказал бай и направился к юрте.

– Бай-аке, как я проживу, если сын мой уйдет на чужбину? – взмолился старец.

– Ты получил шесть баранов. После свадьбы получишь еще четыре, – ответил Мундузбай и ушел в юрту.

Биялы, его жена Сонун и старец остались стоять на месте в полной растерянности.

На возвышенном месте были расстелены расшитые красочными узорами войлочные ширдаки и ала-кийизы. Гости расположились отдельными кучками так, чтобы разговоры одних не были слышны другим. На самом почетном месте сидели самые почтенные аксакалы – седобородые старцы. Они вели разговоры о стародавних временах, вспоминали события давно минувших дней. Дальше расположились мужчины среднего возраста и гости, прибывшие из других племен иродов. Они острословили и смеялись. В стороне сидели почтенные старухи в белых элечеках и бархатных одеждах, оценивающе смотрели друг на друга, на молодух, обслуживающих гостей, молча пили чай. Молодые люди сидели подальше от взрослых гостей. Пели любовные песни – секетбаи. Играли на комузе, шутили, смеялись.

Проворные молодухи и юноши разносили гостям мясо, кумыс, чай и прочие угощения. Кожожаш и Касен сидели с людьми своего возраста, рядом пристроился Калыгул и смотрел на все с большим любопытством. Иногда сын что-то шепотом спрашивал у отца, тот терпеливо слушал и отвечал ему. Мальчик впервые попал на такой праздник. Поэтому многое ему было в диковинку.

Джигит в бархатном красном малахае, отороченном мехом, подошел к Мундузбаю и сказал ему на ухо:

– Бай-аке, Биялы из рода артыков вместе с женой бежал в горы. Он не хочет идти в слуги к Султанбеку.

– Поймать, повесить на позорном столбе! – повелел бай.

Джигит отвесил поклон и кивнул всадникам, которые стояли чуть в стороне и нетерпеливо ждали приказа. Всадники помчались в сторону гор.

Биялы из рода артыков с женой Сонун и грудным ребенком, собрав свои незатейливые пожитки, тем временем бежали вверх по течению горной реки. За ними, оставляя завесу пыли, с гиканьем и криками гнались байские джигиты.

Преследователи на резвых конях начали настигать беглецов. Биялы круто повернул коня.

– Иди вброд! – приказал он жене.

Женщина не повиновалась.

– Прочь! – крикнул Биялы и стеганул ее камчой по спине.

Сонун, обливаясь слезами, нехотя пошла вперед. Найдя пологое место, она начала переходить реку вброд.

Топот лошадей приближался. Биялы достал боевую дубинку с железным грузилом-шалкэтме и ринулся на преследователей. Четким ударом он свалил первого, бросился на второго, но тот успел увернуться. Беглец отбивался, джигиты пытались набросить ему на шею аркан. Биялы удалось свалить еще одного из них, и теперь он бился против двоих, казалось, миг – и сумеет вырваться, но снизу появились еще трое. Беглец отчаянно сопротивлялся, но на него набросили аркан, свалили на землю.

– Куда же ты задумал бежать, дурень? – сказал всадник в красном малахае, наступив ему на горло.

– Я не скотина, чтобы меня дарили! – прохрипел Биялы.

– А кто же ты? – ехидно спросили его.

– Человек! – ответил Биялы.

– Расскажи об этом баю, – сказал тот, что в красном малахае и кивнул джигитам.

Веревка натянулась. Чтобы аркан не затянул шею, несчастному пришлось бежать за всадниками.

Сонун видела всю эту картину с другого берега реки и рыдала, прижав к груди ребенка. Она вернулась назад и обреченно двинулась к аилу. Биялы бежал за лошадью, на спине его краснели полосы от ударов камчи.

…Начались конные игры. Юноши соревновались в ловкости и быстроте. На полном скаку они поднимали с земли монеты, шапки. Потом начался оодарыш – борьба на конях. Острые схватки разгорелись между охотниками и местными джигитами. «Белых барсов» можно узнать сразу – у каждого на плече красовалась полоска из барсовой шкуры. Кожожаш с азартом вступил в игру, и ему не было равных. Стащив с коня очередного соперника, он искал глазами ту, ради которой старался, и встречал ее горячий ответный взгляд. Айке стояла в окружении молодых женщин и была самой красивой…

Беглеца завели на холм, где стояла большая клетка из бревен, в центре площадки был вкопан столб с перекладиной.

Биялы привязали ноги и повесили вниз головой.

Он попытался вырваться.

– Попался на крючок – не дергайся, – предупредил джигит в красном малахае.

Джигиты ушли, оставив беглеца одного.

Все были заняты свадебными играми, и никто не видел того, что творилось у позорного столба.

Биялы висел вниз головой. На его шее и висках вены вздулись, как прутья.

Люди собрались на площади, где начиналось развязывание верблюда.

– Молодухи и женщины! Кто хочет развязать верблюда и забрать его себе? – призывно кричал глашатай, разъезжая на коне.

В центре площади был вкопан маленький столб, к которому привязали за поводок верблюда. Огромный черный двугорбый верблюд, капая пенистой слюной, жевал жвачку и гордо поглядывал вокруг, словно понимал весь смысл происходившего. Мундузбай и его гости расположились на специальной тахте, перед ними был расстелен дасторкон с яствами. Толстый купец перекидывался с хозяином шутками, беззвучно хохотал мягким животиком.

– Молодухи и женщины! Кто развяжет черного верблюда получит в придачу белую верблюдицу! Спешите получить этот приз, пока бай-аке не передумал! – кричал глашатай.

В толпе смеялись женщины. Шутя подталкивали друг друга, но никто из них не осмеливался выйти в круг. Толстый купец позвал глашатая, что-то шепнул ему на ухо. Глашатай взял у него большую шкатулку, вышел в центр круга.

– Женщины и молодухи, кто развяжет черного верблюда, тот получит в придачу белую верблюдицу, а наш дорогой гость из Кашгарии обещает вот этот подарок, – он высоко поднял шкатулку над головой. – Она наполнена дорогими украшениями! – прокричал глашатай.

Но никто не отзывался на его призыв. Мундузбай подозвал глашатая и что-то зашептал ему на ухо. Тот кивнул головой и вновь вышел в круг.

– Женщины и молодухи! Кто развяжет верблюда, наш бай-аке обещает выполнить любое желание! – объявил он.

Глаза Биялы налились кровью. Солнце светило ему в лицо. На пыльную землю падали капли пота.

– Вышла! Вышла! Глядите! – зашумели в толпе.

Беглец открыл глаза и сквозь деревянные решетки увидел, как две старухи вывели женщину, укрытую с ног до головы черным шелком.

– Кто это? Чья это жена? – спрашивали в толпе.

Все приподнялись с мест, никто не знал, которая из женщин осмелилась выйти в круг. Старухи сняли с ее головы покрывало, и все ахнули.

Биялы застонал. Это была его жена.

– Сонун! Сонун! Жена Биялы из рода артыков! – криком передавали сидящие тем, кто был дальше от центра.

– Самая красивая молодка долины! Неужто разденется?

– На кой черт ей верблюд?

– Украшений захотела! Дура!

– А муж-то что скажет?! – судачили в толпе.

Две старухи вывели женщину, начали медленно снимать с нее покрывало.

– Если твое тело белее тела моей старухи, возьму тебя младшей женой! – озорно крикнул кто-то.

Мужчины засмеялись.

– Тебя на одну-то не хватит! – дерзко ответила Сонун.

Раздался взрыв хохота.

Между тем старухи продолжали раздевать ее. Сонун ловким движением сорвала с головы красный платок, и густые черные волосы рассыпались по плечам.

– Ах, шайтан! – с досадой сказал кто-то.

Все рассмеялись.

Биялы временами открывал глаза, видел свою жену и извивался, как червяк.

Женщину раздели. Волосы, ниспадающие почти до колен, прикрывали ей грудь и спину.

Она спокойно и грациозно шла к верблюду.

Биялы отвернулся. Он не хотел видеть ее позора.

– Не торопись! – крикнул кто-то вслед Сонун.

Раздался дружный хохот.

Толстый купец что-то шепнул глашатаю.

– Если уберешь волосы спереди, наш сват отдаст тебе рулон шелка! – прокричал глашатай.

– Пусть сошьет себе саван, – ответила женщина.

– О-о! – застонали мужчины.

Толстый купец маслеными глазами смотрел на женщину и скалил кривые зубы.

– Если уберешь волосы, бай-аке исполнит два твоих желания! – крикнул глашатай.

Сонун дерзко и вызывающе оглянулась на шумящую толпу и вдруг одним ровным движением убрала волосы, обкрутила вокруг шеи. Толпа охнула и затихла. Сонун действительно была прекрасна. Высокая, стройная, белотелая, она смело шла к столбику. Она казалась ожившим изваянием или, вернее, самой богиней красоты, и все, кто только что шумел, смеялся и острил, замолкли и любовались удивительным созиданием, совершенством и красотой женского тела.

Когда Сонун развязала поводок верблюда, раздался гром восторженных криков. Старухи тут же набросили на ее плечи черное покрывало.

Женщина быстро оделась, забрала ребенка, спокойно подошла к баю. Джигиты протянули ей маленький сундучок, открыли крышку – в нем было несколько витков жемчужных бус, зеркало, сурьма для глаз, гребень, приколка и прочие украшения. Сонун оттолкнула от себя сундучок, прямо глянула в глаза Мундузбая.

– Ты красивая и смелая женщина! – сказал бай. – Проси что хочешь.

– Кинжал! – Сонун протянула руку.

– Красавицам нельзя играть ножом, – пошутил купец.

Все рассмеялись.

– Это мое первое желание! – потребовала Сонун.

Мундузбай развязал свой боевой пояс, бросил к ее ногам. Сонун подняла пояс, вынула кинжал из ножен.

– А теперь я выполню второе свое желание, – сказала она.

Все замерли, молча смотрели на нее и ждали.

Женщина поднялась на холм, разрезала ремни, которыми был привязан Биялы. Он рухнул на пыльную землю. Кто-то принес ведро воды, окатил его с ног до головы. Биялы пришелв себя, встал, подошел к жене, приподнял ее лицо за подбородок, со всего маху влепил пощечину и пошел прочь. Сонун упала в пыль и горько заплакала. Люди начали поднимать и утешать ее.

***

С наступлением ночи начались долгожданные девичьи игры. Каждый джигит, каждая девушка и каждая молодка сочиняли и обдумывали песню. Мелодия могла быть старой, традиционной, а вот слова каждый обязательно должен был сложить сам. Не имеешь своей песни, прослывешь глухим, косноязычным, никчемным человеком, а такому трудно найти себе желаемую пару. У подножия зеленого холма рядком расположились невеста и ее подружки. Чуть ниже, на небольшом расстоянии – джигиты.

Юноша пел посвящение своей избраннице. Та отвечала своей песней. Если слова были по сердцу собравшимся, тут же дружно раздавались возгласы одобрения, пара выходила в круг, становилась друг к другу спинами. Поворачивалась лицами, целовалась. Каждый поцелуй сопровождался шумными возгласами.

Ты стоишь на том берегу,
    Да глубока река Ак-Суу,
    Вброд пройти я не могу,
    Я уношу с собой тоску!
    – пропел Кожожаш, обращаясь к Айке.

Речей твоих серебряный ручей
    Не напоит тоску моих очей.
    Я жажду счастья и любви, томлюсь…
    Скажи, когда я досыта напьюсь? – спела Айке.

– Жаша-а-а! – одобрили сидящие.

Айке вышла в круг, повернулась лицом к Кожожашу, они поцеловались.

– Буду ждать у раздвоенной сосны! – успела шепнуть Айке.

Когда взошла луна и накрыла землю желтым светом, они встретились в условленном месте.

– Увези меня к себе! Я рожу тебе красивых дочерей и рослых сыновей, – горячо шептала Айке, обняв охотника за шею. – Я буду рабыней твоей Зулайки.

– В дом твоего мужа я вошел как брат и гость, – говорил Кожожаш. – Ты знаешь клятву моих предков.

– А ты приди как враг. Приди и отбери меня! Так поступают все, кто имеет власть и силу, – шептала Айке.

Кожожаш качал головой.

– Сегодня последний день луны. Подари мне ребенка, я хочу маленького ребеночка… – шептала Айке, в исступлении целуя Кожожаша…

Джигиты раскачивали длинные качели из волосяных арканов, на каждой из них устроилось по две девушки.

Давай, джигит, качай и пой,
    Качай, раскачивай с плеча.
    Чтоб небо стало вдруг землей.
    Ладонь чтоб стала горяча, – пела молодежь.

Калыгул качался на других качелях с ребятишками.

Качели поднялись вверх, и мальчик увидел, что Айке обнимает его отца. Калыгул слез с качелей, снял с плеча лук. Когда он прибежал к раздвоенной сосне, держа наготове лук, Айке была уже одна. Она стояла на коленях, подняв руки к небу.

– О мать-луна! Ты видела все. Прости меня и пошли мне зачатье! О черное небо! Прости меня и закрой своим мраком мою тайну, – молилась женщина.

По щекам ее текли слезы. Мальчишка невольно опустил лук и пошел прочь.

Аильчане и гости продолжали веселиться. Слышался звонкий смех, песни, шутки.

Мундузбай, угрюмый и расстроенный, ожидал в юрте Айке. Бегаим сидела рядом и с сочувствием смотрела на мужа. Оба молчали. За юртой послышались шаги. Айке шла к дому, напевая песню, которую пела на девичьих играх.

– Она, – сказала Бегаим.

Вошла Айке, увидела мужа и Бегаим, судорожно сжала в кулаке красный тюльпан.

– Хорошо поешь, – ехидно сказала Бегаим.

Мундузбай внимательно посмотрел на Айке, кивнул Бегаим, чтобы она ушла. Бегаим встала.

– Будешь гневаться, – мудрость уйдет от тебя, – посоветовала она мужу и вышла из юрты.

– Где ты была? – спросил Мундузбай, подняв, на Айке тяжелые глаза.

Она сжала губы и молчала.

– Ты хочешь уйти с ним? – спросил Мундузбай.

Айке сняла со стены плетеную камчу, вручила мужу, бросилась к его ногам.

– Избейте меня до потери крови, чтобы я умерла! – попросила она.

Мундузбай поднял камчу. Женщина покорно лежала у его ног, обнажив тонкие красивые плечи. Она была готова принять любое наказание.

Бай переломил рукоятку камчи, со злостью бросил в огонь и вышел из юрты. Айке подняла голову. Увидела, что муж ушел, прижала к груди самодельную куклу и заплакала.

***

Утром в белой юрте оплакивали проводы невесты:

Мы девочку нашу в шелка пеленали,
    От зноя и стужи ее охраняли.
    Ой, бедная птичка, слезинка моя,
    Теперь ты уходишь в чужие края, – плакала Бегаим.

Золотое кольцо ты надень.
    Забранится свекровь – ты молчи,
    С бирюзою кольцо ты надень,
    Свекор обидит – смолчи!
    Если муж твой окажется строг,
    Улыбкой ответь на упрек.
    Чтоб не стал он в сердцах поминать
    Отца твоего и бедную мать, – голосила Айке.

Плакали и прощались со всеми родными и те, кто уходил вместе с невестой в качестве приданой прислуги.

– Ой, единственный мой! Да как же мы без тебя?! – рыдала старуха, обняв сына.

– Не забывай нас. Будет мир и спокойствие – мы приедем с отцом. Только береги себя. Не плачь, – причитала женщина, обняв дочь.

– Чего плачете? Они будут жить у купца, как у бога за пазухой. Нечего плакать! – сердился джигит в красном малахае.

На голову невесты надели элечек – символ того, что отныне она считается женщиной. На шею надели бусы, к концам волос привязали серебряные украшения – теперь она хозяйка дома. Верблюдов навьючили приданым невесты, пригнали лошадей, коров, овец. Мундузбай подвел великолепного оседланного коня – подарок жениху. Седло, уздечка, кожаная попона были отделаны чеканкой из серебра и золота. Бегаим набросила на плечи жениха бурку из белого войлока.

Из белой юрты вывели невесту. Купец и его люди нетерпеливо ждали, когда кончится церемония прощания.

К юрте Мундузбая примчался всадник.

– Ойроты! – прохрипел он и замертво свалился с лошади – между лопаток его торчало древко стрелы.

Черная пыль затмило солнце и землю. Тысячный табун ошалело помчался к аилу, увлекая за собой верховых лошадей и жеребят, пронесся между юртами и ушел к лесу.

Со стороны гор с дикими криками и воплями неслись конные ойроты. Они были одеты в боевые доспехи, в руках сверкали кривые сабли, вперед летели зажженные стрелы. Горела трава, застилая горы и небо огнем и дымом, нагнетая ужас и смятение.

В аиле Мундузбая началась паника. Из юрт выбегали полусонные джигиты, хватались за свои копья, торчащие у входа, но было поздно – налетчики подошли совсем близко. Кони, порвав свои поводья, вырвав коновязи, ушли вместе с табуном.

Аильчане хватали орущих детей, стонущих стариков, бежали к лесу. Ойроты орудовали у крайних юрт – загорелась первая, вторая…

Это была личная дружина молодого калмыкцкого правителя Дондок-батыра. Отец его, Бакей, жил в мире и дружбе с кыргызскими племенами, всегда был желанным гостем, неизменно приезжал на большие свадьбы, погребения и поминки знатных людей. Как-то он решил женить своего единственного сына на кыргызской красавице Айжаркын. Девушка отказалась и поклялась покончить собой, если попытаются выдать ее насильно.

Дондок-батыр выслушал доводы отказа и молча развернул коня… однако, самовлюбленный и чванливый, он затаил глубокую обиду и, как только скончался отец, сколотил крепкую отчаянную дружину из юных воинов, взял в свои руки полную власть, начал совершать кинжальные набеги на соседние кочевья, угонял лошадей, насильно уводил девушек.

С особым нетерпением Дондок-батыр и его дружина ждали весны, когда в долинах начинались девичьи игры. Кочевье Мундузбая всегда славилось своими красавицами: девушки здесь были высокие, стройные, узколицые и белотелые. А ранней весной, когда в Большую долину со всех кочевий съезжалась молодежь, – это было действительно замечательное зрелище. Девушки, ладно и ярко разодетые, в круглых шапках из выдры и лисы, украшениях из коралла, перламутра, молодки в белоснежных элечеках с длинными бусами из жемчуга на резвых конях с красивым снаряжением, отделанным чеканкой из серебра, латуни и желтой меди, выглядели прекрасными.

Дондок-батыр точно рассчитал время и черным смертоносным вихрем закружил над Большой долиной.

Налетчики смяли пеших джигитов, рубили их саблями, били дубинками, вытаскивали из юрт женщин, тащили их а волосы, рвали на них одежду…

В центре аила небольшой отряд джигитов, выставив длинные копья, оказывал сопротивление. Мундузбай, застигнутый врасплох, пеший, с мечом в руке, доблестно отбивался от врагов.

Толстый купец и его люди спешно толкали свои двуколки, пытались расположить их полукругом – привести в боевой порядок.

Маленький Калыгул ловко вскарабкался на большую сосну, снял с плеча свой лук и всадил стрелу в толстый зад ойрота, который наклонился, чтобы схватить за косу бегущую девушку. Мальчишка засмеялся. Толстый ойрот никак не мог понять, откуда вылетела злополучная стрела. Заметив мальчугана, он начал стрелять в него. Но ветви сосны были густые, Калыгул ловко увертывался. В какой-то момент он изловчился и пустил стрелу, которая для врага оказалась роковой. Ойрот рухнул с коня, древко торчало в его горле. Подоспел другой ойрот и кинул горящий дротик в гущу хвои. Сосна затрещала, как факел. Калыгул в страхе начал карабкаться вверх, языки пламени устремились за ним.

Часть налетчиков бросились преследовать беглецов. Касен с несколькими охотниками, взобравшись на высокую скалу, метко поражал врагов из луков. Лужайка наполнялась поверженными врагами. Налетчики окружили скалу, начали метать зажженные стрелы и дротики. Вокруг охотников горела сухая трава, стелющаяся по земле арча. Касен был ранен в руку. Истекая кровью, он продолжал стрелять сквозь огонь и дым, тетиву натягивал зубами.

Личная охрана Мундузбая была перебита.

Группа «белых барсов» встала полукругом у юрты невесты, где собрались в основном девушки и Айке отбивалась от налетчиков. Охотники стреляли без промаха.

Кожожаш на коне без седла рогатой дубинкой отражал удары наседающих на него врагов.

– Ата-а! – в отчаянии закричал Калыгул.

Кожожаш обернулся на крик. Сосна горела факелом. Нижнюю хвою съел огонь. Лишь на самой макушке осталась кисть ветвей, откуда доносился плач мальчика. Ойроты стреляли в него из луков. Кожожаш вырвался из окружения, примчался к горящей сосне, метким ударом выбил из седла одного врага, второго, раскроил череп третьему, снял аркан и кинул на сосну. Мальчик хотел прыгнуть, но было страшно. Внизу пылал огонь, веревка оказалась на почтительном расстоянии, и сук, на который попала петля, начал гореть. Мальчик замешкался.

– Прыгай! – приказал отец.

Мальчик прыгнул, как кошка, уцепился за веревку, соскользнул вниз.

– Беги в лес! – крикнул Кожожаш.

Веревка сгорела и упала. Мальчишка, в обгоревшей одежде, скрылся в лесу. Кожожаш радостно засмеялся и бросился назад, к белой юрте.

Биялы на неоседланном коне, вооруженный кривой ойротской саблей, загнал байского джигита в красном малахае в рощицу, выбил у него копье, начал избивать его камчой, видимо, решил отомстить за свои обиды и позор жены.

– Прости, Биялы! Пощади! – кричал джигит, закрываясь рукой от ударов камчи. Но Биялы был беспощаден и жесток.

– Смотри! – вдруг крикнул джигит.

Четверо конных ойротов, набросив петлю на Сонун и двух девушек, тащили их к лесу.

Биялы кинул джигиту его копье, и они вдвоем ринулись отбивать женщин. Враги отчаянно сопротивлялись, но Биялы и джигит в красной шапке сумели одолеть насильников: двух убили, двое бросились наутек. Биялы и джигит начали преследовать их. Биялы мчался вперед и уже догонял врагов, но тут раздался крик. Он обернулся, увидел, что джигит склонился на луку седла и между лопаток его торчит древко стрелы. Биялы развернул коня и вернулся. Женщины успели скрыться в лесу. Купцы расположили свои двуколки полукругом у гостевой юрты, зарядили ружья и ждали.

В аил вошла свита ойротского предводителя, спокойно проехала мимо горящих жилищ, убитых и раненных людей. Впереди двигались дружинники с копьями. Они приближались к белой юрте.

Ойроты содрали с белых юрт войлок, обнажив клетчатые стены, загнали туда окровавленного бая. Бегаим, Айке и сестра в свадебном наряде прижались к нему. Налетчики обступили их тесным кольцом и ждали своего предводителя. Кожожаш на всем скаку ворвался в гущу врагов, начал орудовать дубинкой, укладывая одного за другим. К нему подоспел Касен, в руке у него была трофейная кривая сабля.

Свита предводителя подошла совсем близко. Уже было видно чванливое, самоуверенное лицо ойротского хана. Свита остановилась, хан поднял руку.

– Та! – крикнул он и опустил руку.

Копьеносцы бросились на байские юрты, но в этот миг могучий грохот потряс небо. Несколько копьеносцев оказались на земле, кони шарахнулись и бросились назад. Второй залп выбил из седла еще несколько налетчиков. Из юрт выбежали те, кто уже приступил к грабежу и насилию. Через некоторое время вся орда, оставив пленных женщин, в дикой панике неслась в сторону гор. Выстрелы звучали вслед, наводя ужас и страх. К байской юрте подъехал Биялы. На своем седле он привез смертельно раненного джигита в красном малахае, осторожно опустил его на землю и ускакал.

– Спасибо тебе, брат Биялы, – сказал ему вслед джигит.

Женщины подняли его и унесли в юрту.

***

Бегаим перевязывала раны Кожожаша и Касена. Айке латала обгоревшие сыромятные штаны Калыгула. Мальчишка стоял тут же, обернувшись полотенцем.

– Благодарю вас, «белые барсы», – сказал бай. – Вы с честью выполнили свое обещание. Не будь вас и огненных стрел свата Султанбека, я бы не справился с Дондоком. Вот что значит единая крепкая рука. Семьям погибших воинов передайте мои глубокие соболезнования. Они получат должное возмещение.

– Что может возместить моих погибших братьев? – ответил Кожожаш.

– Война есть война. В такой битве не миновать ни крови, ни смерти. Мужайтесь, не поддавайтесь скорби, – с сочувствием сказал Мундузбай.

– Да, да, это так, – Касен вытер рукавом слезы.

Мундузбай снял с пояса меч в золотых ножнах, протянул его Кожожашу.

– Это был меч моего деда. Дарю тебе, как доблестному воину, – сказал бай.

Кожожаш взял меч, поцеловал, отвесил поклон благодарности.

…Охотники с интересом рассматривали диковинное оружие. Долговязый купец показал, как оно действует, положил на ладонь Кожожаша свинцовую пулю. Касен взял у купца ружье, выстрелил, попал в цель.

Он понял, что в его руках могучее оружие, которое может поражать цель с дальнего расстояния, почти независимо от силы и направления ветра. Кожожаш любовно погладил приклад, нежно потрогал теплое дуло, нащупал маленькую мушку, нехотя отдал ружье хозяину…

– Ну, как? – спросил долговязый.

Кожожаш показал большой палец.

– В день новолуния будем ждать вас в крепости Таш-Рабат. Везите панты и шкуры, у вас будут вот такие же гремящие стрелы и жидкий огонь, – сказал долговязый.

Домой «белые барсы» везли богатые трофеи, гнали небольшой табун – возмещение за охотников, павших в бою.

Три девушки долины влюбились в трех охотников, которые отличились не только в спортивных турнирах, девичьих играх, но и смертельной схватке с врагом.

Девушки доверили сердца своим возлюбленным и согласились быть похищенными, как только поутихнут оплакивания погибших от рук врагов. Две девушки из стана охотников, видимо, выбрали себе достойных джигитов долины, утром их не оказалось в гостевой юрте, сводницы и снохи сообщили, что ночью их «похитили» и они сидят за брачной ширмой в шелковых платках.

На осень намечалось сразу пять свадеб. В течение всего лета джигиты той и другой стороны будут готовить подарки в виде движимого и недвижимого имущества, чтобы, как только живот белого верблюда лопнет от сытости (так кочевники называют осень), преподнести свои дары родителям девушки, вымолить у них прощение, после чего начнутся взаимные угощения и брачные торжества. Каждый близкий родственник пригласит молодую чету к огню и одарит соответственно своему достатку.

«Белые барсы» неторопливо ехали по тенистому ущелью. Почти у каждого к седлу был привязан боевой трофей: кривая ойротская сабля из чистой стали, кольчуга или шлем. А у трех юношей по-весеннему горела грудь по той простой причине, что у каждого за пазухой хранился носовой платок, вышитый и подаренный любимой девушкой.

Кожожаш ехал молчаливый и угрюмый, не вступал в привычные шутливые разговоры и вспоминал о событиях в Большой долине. Разумеется, он сейчас не мог осознать всю глубину и сложность случившегося. На душе было тревожно, он не мог понять, с чем связано его смятение: причиной тому была то ли головокружительная встреча с прекрасной Айке, то ли предвкушение того, что скоро в его руке засверкает могучее оружие, способное поражать цель с любого расстояния независимо от силы и направления ветра, а может, это был страх, вселившийся в него с того самого дня, когда он на белый снег пролил кровь хозяйки воды и гор – Серой Козы. Не мог он знать и того, какое страшное потрясение ждет его впереди…

Кожожаш вытащил из курджуна сладости, шелковый платок, широким небрежным жестом, чем-то подражая Мундузбаю, бросил перед женой.

Калыгул вытащил меч в золоченых ножнах, вручил деду. Карыпбай обнажил его, полюбовался блеском великолепной дамасской стали, потрогал лезвие, нахмурился и отбросил в сторону.

– Это был меч его деда, – сказал старец. – Плохая примета.

– Мы заработали его в честном бою, – сказал Кожожаш.

– Если друг подарил тебе нож – кончится кровью, – сказал Карыпбай.

Кожожаш насторожился, посмотрел на жену. Зулайка набросила на себя яркий платок, и на какой-то миг вместо жены перед ним предстала прекрасная Айке… Кожожаш налил себе и отцу рисовой водки.

– Жидкий огонь! Возвращает молодость, – пояснил Кожожаш.

Отец медленно осушил деревянную чашу. Кожожаш ждал реакции.

– Кисловатая, – спокойно сказал старец.

***

Кашгарские купцы второй день ждали охотников в условленном месте – в старинной заброшенной крепости Таш-Рабат, расположенной высоко в горах, на пути к перевалу. В центре двора, обнесенного глухой глиняной стеной, были натянуты цветные шатры.

На сторожевой башне стоял стражник с подзорной трубой и всматривался в долину, откуда должна была появиться свита Кожожаша.

Толстый купец сидел у главного шатра. Перед ним была расстелена рисованная карта местности.

– Они живут где-то здесь. Путь лежит через Синий перевал. Дорогу знают только охотники, тайна пути передается по наследству, – водя по карте рукой, пояснял долговязый. – Мундузбай не хотел, чтобы Кожожаш имел огненное оружие, – осторожно заметил он.

– Мы – торговые люди. Для нас главное – выгодно продать свой товар, – сказал толстый купец.

– Имея равные силы, они начнут ссориться между собой, – оторвался от карты долговязый.

– Тем лучше для нас. Может случиться так, что они уничтожат друг друга, а эти горы и пастбища достанутся нам, – засмеялся толстый купец.

– Едут! – доложил стражник.

Вдали показался караван. Охотники ехали, навьючив на лошадей шкуры и мешки с пантами. Купец, приветливо улыбаясь, вышел навстречу. Охотники вывалили перед купцами коротенькие рожки и разные шкуры. Толстый купец отобрал мягкие рожки, жесткие отбросил в сторону и снисходительно засмеялся:

– Эти, старые, можете забрать себе, – и кивнул слуге.

Тот принес ружье и бутылки с рисовой водкой. Кожожаш осмотрел ружье, передал дальше.

– Вы принесли стоимость одного ружья. Через месяц ждем вас здесь, – сказал долговязый.

Ударили по рукам.

***

Весь охотничий род собрался у дома Кожожаша посмотреть на диковинное оружие.

Над стойбищем кружил коршун. Кожожаш поднял руку. Грянул выстрел – птица упала к его ногам. Охотники начали рассматривать ружье, передавали из рук в руки, качали головами, цокали языками, удивлялись, восхищались.

Несколько мальчишек с собаками, крича и улюлюкая, бежали вверх по ущелью. На вершине горы по обеим сторонам узкой щели расположились охотники с луками и короткими дротиками. Кожожаш сидел на самом верху с ружьем наготове. Гиканье, свист, лай доносились снизу, шум быстро приближался. Вдруг на лужайку выскочили несколько пятнистых оленей и устремились вверх, туда, где притаились охотники. Полетели стрелы и дротики, животные начали падать. Сверху раздался выстрел Кожожаша, испуганные олени устремились вниз, но снизу поднялась целая свора собак и мальчишки с луками. Животные бросились в рассыпную по косогору, бежали прямо на охотников, а те метко поражали их стрелами и дротиками. Возвращались охотники с большой добычей, веселые и довольные, набив много козерогов и пятнистых оленей. Вдруг они увидели, что далеко внизу, у подножия хребтов, тянутся две струйки белой пыли.

– Брат Кожожаш! Чужие! – сообщил молодой охотник.

Всадник вел на поводу верблюда. Между двумя горбами расположилась женщина с ребенком. Касен поднял ружье и выстрелил в воздух. Всадник услышал выстрел и повернул на звук. Когда они подъехали ближе, все узнали Биялы и его жену Сонун. Верблюд был навьючен разобранной юртой и прочим домашним скарбом.

– Мы ушли от Мундузбая, идем к тебе, брат Кожожаш, – сказал Биялы.

– Как вам удалось бежать? – спросил Касен.

– Айке помогла. Она родила сына. Бай празднует рождение наследника, – сообщила Сонун.

Домой Кожожаш вернулся озадаченный и расстроенный. Навстречу выбежал Калыгул, взял у отца ружье, начал играть с ним. Зулайка, приветливо улыбаясь, подошла к нему, взяла коня за уздечку, хотела что-то сказать, но муж, не взглянув на нее, молча ушел в юрту.

– Что с тобой, Кожоке? Ты не рад, что приобрел огненную стрелу? – спросила Зулайка, протягивая ему чашу с холодной джармой.

– Айке родила от меня сына, – ответил Кожожаш, не поднимая головы.

– Что? – женщина хотела сказать еще что-то, не смогла, побледнела, но тут же взяла себя в руки. – Мне все время снилась ведьма, – еле слышно произнесла она.

Кожожаш вышел из юрты.

Зулайка плакала. Калыгул стоял рядом и вытирал ее слезы.

– Ты видел ее? – спросила Зулайка.

Мальчик кивнул.

– Красивая?

Мальчик кивнул.

– Красивее меня?

Мальчик кивнул, а потом спохватился и отрицательно покачал головой. Зулайка обняла сына.

– Ты мой единственный! – зарыдала она.

***

Обломок луны, как золотая монета, разрубленная пополам, медленно плыл по мрачному небосводу, скользил сквозь тяжелые лохмотья рваных туч, всплывал среди голубых звездочек и повисал над Великими горами, бросая на землю тусклый желтый свет и длинные сумрачные тени.

Зулайка лежала в постели и ждала, когда все заснут. Несколько раз она хотела встать. Но не могла – то старик начинал кряхтеть и кашлять, то сын разговаривал с кем-то во сне. Но вот, кажется, все затихли, задышали спокойно и ровно. Женщина тихо поднялась, сняла со стены меч, юркнула за дверь. Она подошла к реке и, глядя на луну, помолилась, потом обнажила меч. При тусклом лунном свете сталь сверкнула холодным, зловещим блеском.

Зулайка приставила острие к своей груди, и в тот самый миг, когда упругая сталь должна была пронзить ее хрупкое сердце, раздался крик Кожожаша. От неожиданности Зулайка выронила меч, зарыдала.

– Как ты оказался здесь? – спросила она.

Кожожаш, не отвечая, целовал ее глаза, волосы, умолял простить его, плакал… Потом они сидели на камнях и слушали шум реки.

– Не дели свое сердце пополам. Забери ее с ребенком. У Калыгула будет брат, а у меня – сестра, – сказала Зулайка.

– О моя добрая! – Кожожаш опустился перед ней на колени.

***

По глубокому черному ущелью очертя голову мчался всадник. Опустив поводок, доверившись инстинкту коня, он скакал вниз, словно за ним гналась стая голодных волков. Это был Кожожаш. Он мчался в долину, где прекрасная Айке родила ему сына.

Золотой обломок луны вынырнул из-за черной тучи и осветил юрту Айке. Охотник осторожной привычной поступью «белого барса» подошел к двери. Айке лежала на спине и смотрела на далекие звезды, глаза ее светились материнским счастьем. Малыш причмокивал. Прижавшись к ее сладкой груди.

– Айке-е! – тихо позвал Кожожаш.

Айке вздрогнула. В страхе прижала к себе ребенка.

– Это я, – сказал Кожожаш.

Он раздвинул войлок юрты и смотрел на нее, ласковый и счастливый.

– Зачем ты здесь? – в тревоге спросила женщина.

– Отдай мне сына! – взмолился Кожожаш.

– Мое счастье должно быть со мной, – сказала женщина, закрыв лицо ребенка руками.

– Уйдем в горы, пока темно, – шепнул Кожожаш.

Айке покачала головой.

– Айке, ты не знаешь, что такое воля и синее небо! Будем жить вместе. Зулайка согласна!

– Мой сын – наследник Мундузбая, – ответила женщина. – Он объявил об этом всенародно.

– Это мой сын! Он кровный потомок «белых барсов», – сказал Кожожаш.

– Ты свое получил, – горько усмехнулась Айке.

– Айке, я не могу жить без тебя. Долгими ночами вместо звезд я вижу твои глаза! – взмолился Кожожаш.

Наконец женщина не выдержала и, забыв обо всем, бросилась в объятия любимого, начала целовать его.

– Мой милый! Мой единственный! Теперь уходи! Мундузбай все знает. Он убьет тебя! – взмолилась она.

– Мундузбай предлагал мне дружбу, – спокойно произнес Кожожаш.

– Он заманит тебя и погубит. Меня отравят, как только отниму сына от груди. Им нужен наш ребенок!

– Нет, нет! Этого не будет!

– Если мы уйдем к тебе, бай не потерпит позора. Он закупил ружья, – сообщила Айке. – Джигиты учатся стрелять. Они разорят твой род, а тебя убьют. Если Бегаим отравит меня, собери силы и отними у них нашего ребенка! – умоляюще сказала Айке.

– Я заполучу много огненных стрел и приду как враг. Я не позволю, чтобы чужие руки прикасались к тебе и моему сыну! – поклялся Кожожаш.

Где-то залаяли собаки. Ребенок заплакал. Кожожаш поднял малыша, несколько раз поцеловал. Кто-то приближался к юрте.

– Спасайся! – успела шепнуть Айке.

Кожожаш, как тень, мелькнул между юртами. Через некоторое время раздался топот копыт. В темноте грянули ружейные выстрелы.

Кожожаш мчался среди скал. Ему казалось, что он все еще слышит умоляющий голос Айке.

***

В каменном доме Сайкал-эне собрались все охотники. Здесь шел мужской совет.

– Братья, Мундузбай собирает силы. Он хочет убить нас, а наших жен и детей продать в рабство, – говорил Кожожаш. – Мы должны дать ему достойный отпор.

– Он купил у китайцев три ружья, – сообщил Биялы.

– У каждого охотника должно быть вот это! – Кожожаш поднял ружье и потряс им над головой. – Мы должны заготовить много шкур и много пантов, иначе нас ждет гибель и рабство.

С этого дня в мирном кочевье охотников началась хлопотливая жизнь. Каждый хотел иметь свое собственное ружье, поэтому охотились дни и ночи: делали ловушки, ставили капканы, устраивали загоны, стреляли без разбору и без пощады – заготовляли панты и шкуры. Никто не знал истинных причин, побудивших Кожожаша готовиться к кровавой встрече с Мундузбаем. Привыкшие верить каждому слову своего доблестного вождя, «барсы» были уверены, что Мундузбай хочет напасть на них, разорить, женщин и детей продать в рабство.

Ночами Кожожаш смотрел в открытый тюндук и вместо звезд видел прекрасные глаза Айке, ощущал теплоту маленького существа – своего сына, который соединил их на веки вечные. И хотя они были за высокими снежными вершинами, за крутыми перевалами и глубокими ущельями, так же, как и эти голубые звезды, из своего далека излучали свет, посылали к нему свое таинственное тепло, и оно проникало в глубину его сердца, лишало покоя и сна. Думая о своей будущей жизни, Кожожаш верил, что в доме его будут покой и согласие. Он надеялся на доброту преданной Зулайки на тонкую мудрость Айке. «Она умела мириться с коварной и бесплодной Бегаим – сумеет поладить и с безропотной Зулайкой», – думал он. «Приди как враг и отбери меня. Так поступают все, кто имеет власть и силу». Эти слова сказала Айке, и он запомнил их. Кожожаш не хотел кровопролития и братоубийства. Заполучив десяток ружей, он решил окружить кочевье бая и потребовать Айке и сына. Вождь «белых барсов» был уверен в том, что при виде грозного оружия мудрый Мундузбай не станет возражать…

***

Ровно в день второго новолуния, как было условлено, Касен с группой охотников прибыл в крепость Таш-Рабат. Четыре лошади были навьючены гибкими рожками пятнистых оленей, сыромятной кожей козерогов и косуль, великолепными шкурами снежных барсов, красных лисиц и куниц. Охотники были уверены, что на этот раз им удастся заполучить несколько ружей, но предприимчивые купцы воспользовались отсутствием Кожожаша и под разными предлогами «взвинтили» цену, выдали всего одно ружье и много рисовой водки. Следующая встреча была назначена на конец лета, в день третьего новолуния. Купцы обещали привезти много оружия и много пороха.

В горах гремели выстрелы. Охотники ходили двумя группами. Одну возглавлял Кожожаш, другую Касен. Туши убитых пятнистых оленей гнили в ущельях, у ручьев на лужайках, – словом, там, где настигала их меткая пуля или свистящая стрела. Мясо козерогов терзали волки, грызли собаки, клевали вороны, грифы, тащили шакалы…

У каждой юрты на шестах висели туши вяленого и копченого мяса, сушились натянутые шкуры. Женщины и дети едва успевали засаливать добычу, хлопотали от зари до захода солнца. Так было в последние дни весны…

А в середине лета солнце опустилось так низко, словно хотело разглядеть каждую букашку, каждую травиночку, живущую на земле, и казалось, ночует оно где-то за снежными пиками далеких гор, и лишь на короткое время скатывается за склон ближайшего хребта, чтобы, едва передохнув, вновь повиснуть над стойбищем огненным, всевидящим, гневным оком. Мутная горячая пыль, как необузданный селевой поток, впадающий в лазурное озеро, медленно растекалась и застилала голубое небо; воздух становился серым и тяжелым, как свинец. Даже ночью жар проникал через войлок юрт, через тело, нагревал кровь, безжалостной хваткой сжимал дыхание.

Столетняя Сайкал-эне не помнила, чтобы в Великие горы приходила такая жара. На склонах хребтов пожухли травы. Утих могучий водопад. Теперь вместо мощного пенистого потока стекала мутная струйка. Начало высыхать Голубое озеро. Лишь на самом дне оставалось еще немного воды. Стаяли белые снега далеких вершин. С серого горизонта исчезли облака. Как будто и они, напуганные гремящими выстрелами, вместе с птицами и животными бежали в те края, где было тихо и прохладно.

Охотники группами и в одиночку ходили по лесам и полям и возвращались с пустыми руками. Разве что в капкан или силки попадется заяц или куропатка. Иногда кому-нибудь удавалось у самых ледников подстрелить заблудшего козерога, но довезти его до стойбища было невозможно – беспощадное светило делало свое черное дело, и мясо становилось непригодным к употреблению.

Саяк целыми днями лежал у ног матери и скулил, как голодный щенок.

– В разгар лета у нас нет ни кусочка мяса. С утра до вечера – тарарах! Тара-раах! Уничтожили, распугали всех птиц и зверей. Обидели Серую Козу, – ворчала старая ведьма, выходила из юрты, невидящими глазами поворачивалась к востоку, ощутив горячее дыхание суховея, поднимала сухие, как саксаул, руки. – О небо! Дети мои испугали тебя гремящими стрелами! Прости их! Дай нам воду и пищу! – умоляла она.

В юрту падали косые лунные лучи. Кожожаш лежал с открытыми глазами и, как всегда, вместо звезд видел глаза прекрасной Айке и маленького сына. Вдруг он заметил, как отец осторожно поднялся с постели и на четвереньках пополз в сторону чыгдана – к углу, где хранилась пища, долго шарил там, нашел длинногорлую бутылку из-под рисовой водки, запрокинув голову, ждал, когда обжигающая капелька упадет на язык…

– Отец, – тихо позвал Кожожаш.

Старик вздрогнул от неожиданности.

– У меня сохнет кровь! – хриплым голосом проговорил он. – Чувствую – осталось мне очень мало, духи предков зовут к себе. Найди капельку жидкого огня, – взмолился он.

– Жидкий огонь кончился. Скоро приедут купцы, а у нас ничего нет. Животные бежали от засухи, – сказал Кожожаш.

– Спускайтесь в степи. Мясо сайгаков съедобно, а рога содержат мужскую силу, – посоветовал старец.

***

Охотники с гиканьем и криками гнались за стадом сайгаков – степных антилоп. Стадо было огромное и насчитывало, вероятно, несколько тысяч животных. Степь была открыта на все четыре стороны: ни кусточка, ни бугорочка, за которыми можно укрыться, – одни солончаки; охотники стреляли из ружей и луков на полном скаку, вдогонку. Падали сайгаки – одни от пуль, другие, не выдержав стремительного бега.

Над безбрежной степью зажглись звезды. Охотники расположились в жидком саксаульнике, разожгли костры. Разделывали туши, обрабатывали шкуры, засыпали солью.

– Брат Кожожаш, Биялы заболел, теряет сознание, – доложил охотник.

Биялы лежал на земле. Положив голову на седло. Он бредил.

– Ружье… дайте ружье… я хочу отомстить Мундузбаю за Сонун и за себя! Я хочу убить его, – кричал он в агонии.

Двое держали его за руки.

– Это от солнца… На ноги и голову положите что-нибудь холодное, – распорядился Кожожаш.

Охотники откопали из под песка бурдюк с водой, намочили тряпки, положили больному на голову и на грудь.

– Завтра двинемся за барханы. В саксаульный лес. Сайгаки ушли туда, – сказал Кожожаш.

– Брат Кожожаш. Надо возвращаться домой, – посоветовал старый охотник Бакас. Он с опаской смотрел по сторонам. – Я не нашел ни одной черепахи. Это не к добру.

– А может. Здесь и не бывает черепах! – возразил Касен.

– Дядя Бакас соскучился по своей старухе! – пошутил кто-то.

Охотники дружно засмеялись. Дядя Бакас обиженно махнул рукой и отошел в сторону.

Настала тревожная ночь дикой пустыни. Розовая луна медленно покидала звездный купол. На разные голоса выли степные гиены, но уставшие охотники спали мертвым сном. Только старый Бакас лежал с открытыми глазами.

По самой земле, поднимая скупую пыль, потянуло горячим ветерком. Тихо потрепало кончик его жидкой бородки. Старик насторожился, поднял голову, прислушался. Он уловил голос большого ветра, идущего где-то далеко в степи. Бакас разбудил Кожожаша.

– Брат Кожожаш. Начинается песчаная буря. Так было сорок лет назад, когда мы пришли сюда впервые. Мы потеряли трех джигитов и восемь коней, – тревожно сообщил он.

– Бей в добулбас, – распорядился Кожожаш.

Охотники начали седлать коней, грузить туши сайгаков.

– Надо уходить на юго-запад! – сказал Бакас.

Он посмотрел на предутреннее небо, провел глазами линию по трем звездам и указал направление пути. Охотники, слегка пришпоривая лошадей, двинулись по степи.

Когда из-под земли вынырнуло кроваво-красное солнце, песчаная буря свирепствовала вовсю.

На белых такырах не было ни пыли, ни растительности. Горячий ветер откуда-то гнал по степи тысячи круглых колючих кустарников, хлестал по лицу. Бил лошадей по глазам, трепал хвосты и гривы, рвал на людях одежду, мешал продвигаться вперед. И вокруг ни кусточка. Ни бугорочка, куда можно было бы спрятать голову.

– Смотрите, – вдруг крикнул кто-то из охотников.

Чуть в стороне сквозь песчаную мглу едва просвечивали силуэты каких-то строений…

Это были древние развалины глиняных стен. Всюду виднелись следы огня, черные ямы вырытых в землю очагов, тут и там белели кости людей и верблюдов. Однако развалины показались охотникам райским дворцом спасения. Они сняли с лошадей вьюки, сами расположились вдоль стен.

Буря бушевала два дня и две ночи. Вокруг ни воды, ни травы. Берегли каждую каплю. Две лошади подохли и лежали среди тюков, засыпанные песком.

– Дядя Бакас, – позвал Биялы.

Старый охотник поднял голову.

– Я не могу больше. Пойдемте, – сказал он.

– Куда? Дальше пустыня. Ветер. Надо ждать.

– Я не могу ждать… Я хочу пить и есть. Я хочу убить Мундузбая, – горячился Биялы. Глаза его лихорадочно блестели.

– Выпей мою долю, – старик подал ему маленький бурдюк.

Биялы жадно допил остатки воды, вывернул бурдюк и начал лизать влажную кожу.

– Теперь ложись, – приказал старик.

Биялы лег на свое место. Когда старый Бакас заснул, он подкрался к нему, взял лук со стрелами, пошел по направлению ветра и исчез во мгле. Утром охотники обошли все развалины. Каждый песчаный бугорок – Биялы нигде не было.

Ветер стих так же внезапно, как начался, и только сейчас охотники почувствовали страшное зловоние. Затыкая носы, они выкопали из песка вьюки: туши сайгаков и шкуры кишели червями. Закопав истлевшие туши лошадей, сайгачье мясо и шкуры, охотники двинулись в путь по солончаку. К вечеру они заметили, что далеко от них кружат грифы.

– Биялы погиб, – высказал догадку Касен, указывая на птиц.

Биялы лежал прижав к груди стрелы. Грифы успели обезобразить его лицо. Могилу начали копать ночью при луне. А когда взошло солнце, прах Биялы уже покоился под серым песчаным холмиком. Охотники провели ладонями по лицам и тронулись в путь, палимые беспощадным солнцем голодной степи. Лошадей оставалось все меньше и меньше. Они падали не выдержав зноя и жажды. Да и люди едва держались на ногах. Воду раздавали по норме: здоровым по глотку, больным по два. Те, кто был покрепче, шли пешком, коней вели на поводу.

***

Старая Сайкал сидела в своем каменном доме у огня. Вокруг нее расположились дети. Низким гортанным голосом она пела старинный сказ об охотнике и проклятии Серой козы:

– Постой же, охотник! – кричала Коза.
    Послушай, что скажет несчастная мать.
    Постой, не стреляй, во чреве ее
    Жизнь зачата, неужели убьешь?
    Дай ей материнского счастья вкусить.
    Увидеть родное дитя, вскормить,
    Прижать его к сердцу, обласкать…
    Ведь ты человек! Ты должен понять! –
    Умоляла Коза.
    Охотник оглох. Не слышал Козу,
    Он хищником стал, как волк, он рычал,
    Натягивал лук свой, стрелял и стрелял! –
    речитативом пела старая Сайкал.

Саяк лежал у ее ног и, как дитя, плакал навзрыд. Мальчишки слушали старуху, шмыгали носами.

Серая Коза поднялась на дыбы:

– Всевышним будь проклят весь род твой и ты!
    Ты глух. Не услышал ты просьбы моей.
    Весь род уничтожил мой, малых детей.
    Я горькую чашу испила до дна.
    На старости лет я осталась одна.
    Остались с тобой. Нам обоим не жить.
    Досель я просила – теперь буду мстить! –
    – закончила старая Сайкал-эне, налила из котла воды, начала пить…

Наступила тишина. Дети сидели, боясь шевельнутся. Даже Саяк перестал плакать и смотрел на мать.

Над ними склонилась застывшая Серая Коза. В остекленевших глазах ее зловеще плясали отсветы костра.

– Иду-ут! – послышалось снаружи.

Девочка лет двенадцати вбежала в каменный дом.

– Сайкал-эне! Идут! – радостно сообщила она.

Мальчишки гурьбой выбежали на улицу и затихли: к стойбищу приближались изнуренные голодом и изможденные дальней дорогой люди. Они шли, поддерживая друг друга, как после кровавого побоища. Далеко позади одиноко плелся конь Кожожаша…

***

Засухе, казалось, не будет конца до тех пор, пока солнце не выжжет все живое, на вершинах Великих гор не испарится последний снег. Скала, где некогда шумел водопад, трещала от раскаленного солнца. Вместо Голубого озера зияла пустая высохшая чаша.

Утром старая Сайкал выходила из юрты. Смотрела в небо невидящими глазами, печально качала головой:

– Нет, не будет дождя!

Трескались раскаленные камни. Утихли муравейники. Глубоко в землю ушли насекомые. Горы опустели. Травы пожухли, сравнялись с серой землей. А солнце продолжало висеть над ветхими юртами охотников, посылая смертоносные лучи, и не было пощады живым.

Ранним утром к дому Кожожаша подошел молодой охотник.

– Брат Кожожаш, исчезла юрта брата Касена. Обыскали всю округу. Нет ни его, ни семьи, – сообщил охотник.

На том месте, где стояла юрта Касена, остался круг стоптанной травы, а там, где только вчера был очаг, слабо дымился обгоревший чурбан. Вокруг молча стояли охотники. Подошел Кожожаш.

– Он ушел к Мундузбаю, – сообщили ему.

– Ружье? – спросил Кожожаш.

– Унес с собой, – ответили ему.

– Предатель, – сказал Кожожаш и сжал ружье.

– Это Батма виновата, она увела его к своим родичам, – сказал один из охотников…

Кожожаш с ловкостью снежного барса прыгал с камня на камень. По висячим кореньям арчи скользил вниз, вплавь перебрался через горный поток, в какой-то миг голова его исчезла под белой пеной, но он выплыл, выбрался на другой берег, по крутому склону взобрался на хребет.

Внизу, в долине, шел Касен и вел на поводу тощего коня, навьюченного скудным скарбом. В седле сидела Батма с ребенком. Кожожаш соскользнул вниз, и перед Касеном выросла его грозная фигура. Кожожаш держал своего бывшего друга на мушке.

Касен протянул руку ладонью вперед.

– Кожожаш, пощади! Двое детей моих погибли от голода и стужи. Остался один, если умрет этот – род мой оборвется. Батма обезумела от горя, – сказал он.

Батма прижала к груди больного ребенка и глупо улыбалась.

– Ты предатель! – Кожожаш направил ружье в грудь Касена.

– Я хочу жить! – сказал Касен, опустил руку.

– Ты изменил дружбе и братству! – Кожожаш нажал на курок, но выстрела не последовало. Видимо, заряд отсырел, когда он перебирался через реку. Кожожаш перезарядил ружье – и вновь осечка. Он отбросил ружье в сторону, снял с пояса широкий кинжал и пошел на бывшего друга. Как на лютого врага.

Касен вмиг снял с плеча ружье, мягким выстрелом выбил кинжал, перезарядил, взял Кожожаша на мушку.

– Ты хочешь напасть на Мундузбая, нарушить клятву предков. Остановись. Пока рука твоя не обагрилась кровью человека! – потребовал Касен.

Кожожаш наклонился, чтобы поднять кинжал, но Касен выстрелил еще раз, и кинжал, сверкнув холодной сталью, улетел невесть куда.

– Это ружье добыто трудом всех братьев. Ты вор! – сказал Кожожаш. – Духи предков не простят тебя.

Касен вынул заряд, посмотрел на ружье, швырнул его к ногам Кожожаша, взял поводок коня и пошел дальше.

Кожожаш остался стоять на дороге с двумя ружьями. Без зарядов они были не страшнее двух палок.

– Ты уходишь как трус! – крикнул Кожожаш.

– Я не хочу братоубийства! – отозвался Касен.

***

Недалеко от юрты стоял маленький як Калыгула. Несколько охотников подошли к нему, похлопали по спине, зашли в юрту.

– Калыгул, – обратился к мальчику Калыс, – мать Сайкал говорила с богом. Небо не пошлет нам дождя, пока не принесем жертву. У нас нет ничего живого, кроме твоего яка, – виновато добавил он.

Калыгул заплакал.

– Ты же не захочешь, чтобы я и все твои друзья умерли с голоду? – убеждал сына Кожожаш. Мальчик перестал плакать. Яка поймали, привязали за рожки, привели к Калыгулу. Глотая слезы, он поцеловал своего друга, обнял за шею. Яка увели на лужайку. Старики сняли пояса, набросили на шеи, повернулись к восходу.

– О небо! Если род наш провинился перед тобой, виноваты мы. Прости нас, старых и грешных детей бренной земли! Если нужна тебе человеческая жертва, забери нас и удовлетворись! Не трогай детей наших и внуков, дай им время цвести и продолжать род! Мы довольны, что ты создал нас, мы пожили, попили и поели, повидали судьбу, который начертал ты на лбу каждого. Зубы наши пожелтели и стерлись от времени, состарились тела и души наши! Забери нас к себе, о небо! Не дай нам увидеть смерть своих детей и внуков. Дай нам уйти раньше их. Не дай погибнуть животным и травам! Не пожалей капельку живительной влаги. Напои жаждущую землю, верни ей жизнь! О-о! Синее небо! – старики опустились на колени и воздели руки.

Охотники повалили яка на землю.

– О Святая Кайберен, не гневайся на детей моих и храни нас от беды. Наполни нашу Голубую Чашу водой! Пусть треснет земля – выйдет на свет зеленая поросль! Пусть лопнет вымя – польется молоко! – взмолилась Сайкал-эне.

По иссохшей земле разлилась алая кровь. Над Великими горами поплыли черные лохматые тучи. Саяк смотрел на небо и глупо улыбался. Тяжелая капля упала ему на лоб, покатилась по щеке. Юродивый засмеялся, как младенец, слизнул дождинку.

Упала вторая капля, третья… Сверкнула молния. Громыхнул гром.

Дети сидели в каменном доме Сайкал-эне, ждали, когда сварится мясо. Саяк исполнял танец одинокого стебелька: вот он лежит, изнывает от жажды и умирает. «Умирает» голова его, иссыхает тело, конечности, лишь один мизинчик руки пульсирует нервно и судорожно в такт затихающему сердцебиению, кажется, вот-вот оборвется и этот последний признак жизни. Но вот пошел дождь, и стебелек начал оживать так же медленно, как умирал, встал на ноги и… О небо! О солнце! О жизнь!

Саяк в одних штанах плясал под ливнем.

Мальчишки с Калыгулом, раздевшись догола, подражали ему и восторженно хохотали.

Огромные ленивые псы глодали кости.

Спустилась ночь. Заблестели мокрые скалы. В каменном доме Сайкал-эне спали дети.

Чуть свет первым проснулся Калыгул и услышал шум воды.

– Водопад! – крикнул он и тут же вскочил на ноги.

Дети выбежали из каменного дома.

– Водопад! Водопад!

Обгоняя друг друга, мальчишки и девчонки бежали к Голубой Чаше. Вперед мчался Калыгул. Саяк радостно скулил и ковылял за ними.

Добравшись до края котловины, дети замерли как завороженные. Там, внизу, голубело озерцо. Сверху низвергались жемчужные брызги. Вся долина была в ореоле яркой радуги. С разных сторон парами, в одиночку и с молодняком спускались козероги, пятнистые олени, косули, они жадно пили воду из Голубой Чаши, поднимали головы, раздували ноздри. Чуть передохнув, вновь припадали к долгожданной влаге жизни.

Калыгул вывернул свою одежду из козьей шкуры мехом наружу и на четвереньках пополз вниз по склону, другие мальчишки последовали его примеру. Дети подползли к Голубой Чаше, припали к воде и начали пить вместе с молодняком. Матки, видимо, приняли их за своих детенышей и вели себя спокойно. Напившись досыта, Калыгул надвинул на лоб шапку, подполз к козленку с короткими рожками и сделал стойку, козленок тут же поднялся на дыбы, они начали бодаться и резвиться.

Саяк остался на краю Чаши и любовался игрой детей и козлят. Вдруг до его слуха донеслись звуки глухого барабана. Он поднял голову, заскулил, как щенок, и бросился к стойбищу.

Старый Бакас стоял на бугре и колотил в добулбас.

Из юрт выходили охотники, готовили луки, стрелы, звали собак. «Повезет ли тому, кто упустит пойманного зайца?!» – гласит народная мудрость, а тут само стадо пришло к порогу голодающих охотников.

Подбадривая друг друга радостными приветствиями и шутками, охотники двинулись в сторону Голубой Чаши.

– Стойте! – перед охотниками возникла слепая Сайкал. – Животные пришли к нам, чтобы спастись от сухой смерти, а вы хотите убить их?! Святая Кайберен не простит! – закричала старуха, расставив руки. Саяк скулил и плакал, прижавшись к матери, пытался что-то сказать, но взрослые не обращали на него внимания.

– Сайкал-эне! Нам нужны ружья и лошади. Мундузбай готовит нападение. Касен предал нас. Он покажет дорогу, – сказал Кожожаш.

– Я спущусь к нему, не допущу братоубийства! – сказала старуха.

– Он бросит вас в глубокий зиндан и будет кормить, как собаку! Благословите нас на охоту! – потребовал Кожожаш.

– Нет! Нет! Не-ет! – старуха замотала головой.

Кожожаш опустил ружье. Охотники затихли.

– Смотрите! – крикнул молодой охотник.

Большое стадо козерогов, поднимая пыль, спускалось вниз по склону. Кожожаш увидел животных, и в глазах его заиграл огонь охотничьего азарта. Он зарядил ружье и двинулся к водопаду. Несколько охотников пошли за ним, а потом двинулись и те, кто не решался идти без благословения старой матери. Охотники, обгоняя друг друга, бежали к водопаду.

– О Святая Кайберен! Мои дети пошли убивать твоих детей! Я не могу остановить их. Прости меня! – впервые в жизни зарыдала старуха.

Саяк прижался к матери и завыл. Мимо старухи и плачущего юродивого пробегали охотники с луками и стрелами. Впереди гудел и манил водопад…

Кожожаш вскарабкался на гребень и… замер. Вокруг Голубой Чаши безмятежно и спокойно паслись козероги, маралы, элики, резвились малыши, степенно ходили самки. Вожак стада старый Ала-Баш, раскинув могучие рога, стоял на бугре и тревожно поглядывал вокруг. Серая Коза, утолив жажду, лежала у его ног, устало жевала жвачку. В глазах Кожожаша заиграл огонь. Ему уже чудилось, как они бросают к ногам купца шкуры и панты, а взамен получают ружья. Много ружей. А потом в том же порядке, в каком шли ойроты, охотники идут на кочевье Мундузбая, только вместо луков и сабель у каждого ружье. Он знаками показал, чтобы охотники обошли чашу, прикрыли выходы и ждали сигнала. Кожожаш отыскал точку, откуда как на ладони была видна вся котловина и окрестности, деловито установил ружья, положил патроны, взял на мушку ближнего козла. По горам прокатился гром. Животные замерли, метнулись в разные стороны, начали падать один за другим: смертоносные пули настигали их и укладывали на землю. Два охотника едва успевали перезаряжать ружья. Животные бросились к кустарнику, но оттуда полетели стрелы и дротики. Дети, что играли внизу с козлятами, как только раздался первый выстрел, в панике бросились вверх. Помогая друг другу, они начали карабкаться по узкому ущелью вместе с козлятами. Калыгул помогал малышам выбраться из Голубой Чаши. Внизу металась Серая коза с двумя козлятами. Кожожаш уложил одного козленка, потом второго.

Глаза Кожожаша горели огнем. Он ничего не слышал, ничего не видел. Кроме добычи.

– Давай! Заходите справа! Гоните слева! Это наша последняя охота! – в азарте орал он и продолжал стрелять. Два проворных охотника наперебой заряжали ружья. Вскоре почти все стадо было перебито. Только у крутой скалы прижались друг другу несколько козлят и вожак стада Ала-Баш с Серой Козой. Кто-то из охотников пустил в них стрелу.

– Не надо, оставь их на развод, – сказал Кожожаш и первым спустился в котловину.

Ала-Баш вскинул могучие рога и ринулся на охотника. Кожожаш едва успел отскочить в сторону. Козерог пронесся мимо, развернулся и бросился вновь. Кожожаш выстрелил. Раненный вожак продолжал атаковать. Вторая пуля попала ему в сердце.

– Старый безумец! – сказал Кожожаш, снял с пояса кинжал, подошел к козерогу, чтобы снять с него шкуру, и…

Дикий вопль потряс не6о – среди мертвых козерогов лежал и его Калыгул. На груди мальчика краснела маленькая дырочка.

Кожожаш колотил ружье о камни, рвал траву и грыз землю, а потом упал на труп сына и затих. Охотники молча стояли вокруг.

Саяк, рыдая и скуля, подвел старую Сайкал. Старуха ощупала Клыгула…

– Серая Коза отомстила за своих детей! – сказала старуха.

– Прости меня, мать Сайкал! – Кожожаш бросился к ногам столетней женщины.

– Ты проклят небом! – сказала старуха каменным голосом.

Охотники в страхе отступили от Кожожаша.

Саяк взял старуху за руку и увел прочь. За ней двинулись все другие. На поляне остался один Кожожаш с мертвым сыном, среди убитых животных.

Вокруг цвели красные цветы. Со скалы падал красный водопад. В Голубой Чаше бурлила красная вода. На багровом небе красное солнце уходило за красные скалы… Серая Коза ходила по поляне, обнюхивала мертвых козлят и плакала…

Кожожаш поднял глаза и увидел… женщину с необычными глазами. Рваные одежды прикрывали ее стройное тело. Это была Айке. Она держала за руку мальчика в козьей шубке. Она улыбалась. С груди ее сбегала алая струйка крови. Точно так же, как в тот раз, когда он ранил Серую Козу. Кожожаш поднялся и пошел к ней…

Временами Айке превращалась в обыкновенную Серую Козу. Из вымени ее струилось молоко. Серая Коза шла по горам, по долам, звала своих детей. За ней, как тень, шел Кожожаш. Он слышал ее блеяние и шел по крутым тропам, через высохшие русла рек, через еловые леса и колючие кустарники, через пески и болота. Вместо одежды – лохмотья. Борода, волосы – белые, взлохмаченные, красные глаза слезились от ветра и зноя. Он был страшен.

Серая Коза пядь за пядью поднималась по отвесной скале, увлекая за собой своего преследователя. Человек карабкался за ней. Вот она взобралась на вершину скалы, остановилась, словно ждала его. Кожожаш шел из последних сил, наконец, добрался до вершины. Вот она, Серая Коза! Совсем рядом, ее можно схватить голыми руками, свернуть рога, задушить.

Злая судьба! Коза стояла с изодранными боками, хромая, жалкая, худая, беспомощная, но Кожожаш вместо нее видел Айке. Она улыбалась. Кожожаш лег на живот и пополз, как раненый змей. Серая Коза в отчаянии бросилась со скалы вниз, увлекая за собой лавину камней. Обратный путь был отрезан. Человек остался на маленьком выступе. Внизу – пропасть. Вверху – синее небо. Там парили черные грифы. Глаза у птиц зоркие, неподвижные. Они ждали добычу. Кожожаш схватил нож, ударил им по скале. Он откалывал куски гранита и продолжал стучать. Днем. Вечером. Ночью. Руки его были разбиты в кровь, нож изъеден. От скалы отлетали снопы искр.

Грифы спускались все ниже. Глаза их, хищные и неподвижные, не отрывались от умирающего охотника. А он продолжал высекать на граните то, что хотел сказать людям, пока жив. Солнце медленно поднималось из-за гор, осветило бездыханное тело Кожожаша, рукоятку ножа, рисунки, выбитые им на скале:

Солнце.
    Человек.
    Дымок, идущий из юрты.
    Бегущие дети.
    Козероги с могучими рогами.
    Скелеты животных.

Солнце поднялось еще выше. На лужайке возле ручья Серая Коза облизывала двух маленьких козлят.

В небе парили орлы. Кругом царила сказочная гармония природы. Цвели цветы. Щебетали птицы. Шумел водопад. Голубая Чаша светилась в ореоле радуги.

Над горами звучали струны комуза, в мелодию которого вплетался гортанный голос столетней Сайкал-эне:

Ой, Карагул, мой верблюжонок!
    Вот и нет тебя на свете,
    Где мы найдем теперь тебя?
    Ой, Карагул, мой верблюжонок,
    Заставил сердце кровоточить.
    Ой, Карагул, мой сосунок,
    Зачем надел ты козью шкуру?
    Шелохнулась там трава,
    Дымок рассеялся едва,
    К добыче бросился – о ужас!
    Голова твоя мертва,
    Когда я целился в тебя,
    Почему молчала грудь?
    Когда спускал курок ружья,
    Зачем не дрогнула рука?
    Ой, Карагул, мой сосунок!
    Ой, Карагул, мой верблюжонок.

Голос древней женщины жутким плачем плыл над Великими холодными горами… Постепенно мелодия как бы ушла в глубину веков. Начал нарастать вой ветра. Скалу с рисунками замело снегом…

***

Вот какую грустную сказку сложил мой народ много веков назад, и дошла она до наших дней благодаря тому, что таит в себе глубокую мудрость. Ты хорошо знаешь, мой юный друг, что сегодня все добрые люди нашей теплой планеты стремятся сохранить чистоту воды и воздуха, жизнь людей и животных, плодородие нашей кормилицы Земли. Цивилизованный мир тревожно заговорил об этом только теперь, накануне двадцать первого века, но народ думал и заботился о природе еще в тот далекий период, когда не было на земле ни аэродромов ни полигонов, ни автомашин. Вовсе времена народ был мудрым, неутомимым творцом: создавал полные поэзии песни, сказки, легенды, эпосы и передавал их из уст в уста. Одним из таких творений является сказ об охотнике Кожожаше, который вступил в борьбу с Серой козой, уничтожил все ее потомство. Серая Коза завела его в неприступные скалы и оставила его там навсегда. Так она отомстила за гибель своих детей – природа беспощадна к тому, кто пытается нарушить ее гармонию, обусловленную и сложенную миллионами лет.

Есть легенда и о другом охотнике, который в азарте охоты случайно застрелил своего сына. От этой легенды сохранился только плач-причитание. Известный кинорежиссер Т. Океев посоветовал мне соединить эти две легенды, и, как ты заметил, они легли в основу моего повествования. Я надеюсь, у тебя хватит великодушия простить меня, если сказка показалась тебе скучной.

Счастья тебе, мой друг!

1982 г.

© Мар Байджиев, 1982

СКАЧАТЬ всю книгу «Рассказы и повести» в формате PDF