Единственный выход

…Что делать, если в вашем теле поселились муравьи и ничто не в силах их оттуда выкурить? Тогда вам остается единственный выход… Рассказ с оригинальным сюжетом публикуется впервые.

Маршрутка полнилась духотой. Позади водительского места, за перегородкой стоял Данила – рослый парень двадцати четырех лет.

В салоне было тесно. Люди потели, толкались, возмущенно цыкали, но вынужденно терпели присутствие друг друга. Наполовину опустив стекло, водитель щелкнул зажигалкой – запахло табачным дымом.

Салон внезапно наполнился синевато-серыми сумерками. Следом вновь сделалось светло. Темно, опять светло. «Под мостом проезжаем». Данила приободрился: ехать оставалось недолго.

Третий день отпуска проходил на удивление скучно. Немногим ранее, вырваться из рутины – казалось спасением. Смутные планы на беззаботный месяц при ближайшем рассмотрении оказались непрактичными выдумками или пустой тратой времени. Неожиданно обнаружилось: заняться попросту нечем. Открытие было неприятным.

Не сбавляя скорости, водитель выбросил окурок в окно и поднял стекло. Спиной к Даниле стояла девушка с густым мехом на капюшоне: покачивалась от дорожной тряски, над золотыми сережками берушами чернели маленькие наушники. Он нервно переступил: нос, измученный меховой щекоткой, невольно втягивал сладкий запах духов. На очередной колдобине парень всем лицом зарылся в коричневый мех. «Вцепиться бы зубами, и оторвать этот капюшон к чертовой матери! Визгу будет...» Усмехнувшись, опустил голову – пусть лучше лоб чешется, чем нос.

Как вдруг на сером рукаве своего пальто заметил черного муравья. Машинально тряхнул рукой, и шестиногий пассажир свалился куда-то вниз, на грязный вибрирующий пол. «Раздавят. Ну и нечего в начале марта вылезать. Нормальные мураши в это время спят еще».

— Остановите, остановите на Московской!

Данила опомнился, тоже стал протискиваться к выходу. Выбравшись на бетонную плиту остановки, привольно расправил плечи, вдохнул холодного мартовского воздуха. Улыбнулся с довольством: его попутчикам предстояло и дальше толкаться среди духоты и перекуров водителя.

В родном подъезде все было по-старому: неподвижные сумерки, чуть влажный воздух и запах супа. Супом здесь пахло всегда, причем всегда – одним и тем же. Рисовым. Кто из жильцов на протяжении многих лет так неустанно и пахуче варил рисовый суп, оставалось для Данилы тайной.

Он поднялся на третий этаж. Звеня ключами, вошел в полутемную прихожую однокомнатной квартиры. Щелкнул замком, навесил цепочку – парень даже не догадывался, что оставляет за дверью привычную жизнь.

Лампочка в ванной комнате сквозь поднявшийся пар светила тускло. Данила выключил воду и, отодвинув шторку, выбрался из-под душа. Ступив на холодный кафель пола, сдернул полотенце с дверного крючка, принялся вытираться. Когда просушил голову и открыл глаза, то заметил на правом локте черную соринку. «Странно, отчего водой не смылась? Или упала с полотенца?». Попытался смахнуть – она оставалась на месте. Щурясь при слабом освещении, присмотрелся к черной точке, полагая в ней новоявленную родинку. Однако то была вовсе не родинка.

Данила повесил полотенце на сушилку и оделся. За дверью ванной поджидал прохладный воздух квартиры. Парень включил свет и остановился в узком, обклеенном желтыми обоями коридоре перед стареньким трюмо. Закатал рукав домашней синей футболки.

При ярком освещении родинка-соринка оказалась черной дырочкой. От прикосновений странная ранка нисколько не болела. «Где, а главное, чем можно так здорово проколоть руку?! Да еще и боли не почувствовать?».

Поеживаясь от прохлады, достал йод с ватой, сходил на кухню за спичкой. Через минуту знакомый с детства крохотный «факел» был готов. Данила уже поднес его к локтю, но остановился: из черной дырочки внезапно выросли две короткие темные щетинки, которые подрагивали, покачивались от неведомого сквозняка. Другие волоски на руке, привычно тонкие и светлые, оставались недвижимы. Парень с силой дунул на локоть – шевелящиеся темные щетинки тотчас пропали.

Сбитый с толку, Данила поморщился, вытер распаренный после душа лоб. Снова занес йодистый «факел» над ранкой, чтобы обработать. Как вдруг из нее опять выросли темные щетинки – только теперь бегали, качались независимо друг от друга. А следом на поверхность высунулась голова черного муравья. «Щетинки» на деле оказались усиками.

— Ах ты, гад! – Спичка с темной ваткой полета на пол.

Он хлопнул по руке. Муравей успел спрятаться в дырочке. Тогда, неловко вывернув правый локоть, парень принялся с силой бить с другой стороны, надеясь вытрясти черное тельце. И внимательно смотрел на вытертый рыжий линолеум под ногами – намеревался немедленно раздавить наглого муравья, как только тот окажется на полу. Данилу передергивало при мысли о том, что в глубокой ранке прячется насекомое.

Кожа от ударов покраснела, а муравей все не выпадал. Парень ринулся в душную ванную. Включил сильный напор теплой воды и сунул локоть под струю. Во время этого промывания рукав синей футболки намок и потемнел.

Данила вышел из ванной мрачный – похоже, насекомое по-прежнему пряталось в ранке. Он еще долго разглядывал черную дырочку на локте, растягивал и сжимал ее края пальцами, надеясь выдворить постояльца. Вымокший рукав неприятно лип к плечу. Кожа на локте воспалилась.

Парень поднял спичку с йодистой ваткой на конце. Обработал ранку и пошел ужинать. «Может, я просто не разглядел муравья на линолеуме? Даже если тот в коридоре не выпал – уж под краном был такой напор! Я запросто мог не заметить, как его смыло!». Данила представил происходящее глазами муравья: на безумной скорости в полной тьме ревущий поток мчит его сейчас куда-то, и совсем нет воздуха, чтобы вдохнуть. Удовлетворившись этой мыслью, парень выложил скворчащую яичницу на тарелку.

После ужина он поплелся в зал и плюхнулся на старенький диван с потертой синей обивкой. Включил телевизор. Сменяя каналы на пульте, с неудовольствием отмечал: все – скучно. Какая-то передача о шокирующих пластических операциях ненадолго захватила его внимание. Но когда начался первый рекламный блок, Данила отвлекся и тотчас заметил, как нервно потирает, массирует правый локоть. Вроде бы крохотная безболезненная ранка не давала покоя.

Он против воли прислушался к ощущениям. И чуть не подскочил на месте: внутри появился зуд. Глубоко, возле самой кости. Точно к оголенным нервам прикасаются тоненькие усики и лапки. Данила мучительно нахмурился: «Это ранка закрывается. Идет регенерация. Болячки ведь чешутся, когда заживают!». Поднявшись с дивана, парень с вялой нервностью бродил по однокомнатной квартире.

Квартира досталась ему от матери год назад. После того, как отец их бросил, мама вышла замуж во второй раз и, в конце концов, уехала с отчимом в Новосибирск. Данила переезжать отказался наотрез: учеба в университете, друзья, влюбленность в однокурсницу. Искать же общий язык с отчимом нисколько не хотелось. Мама сделала выбор, судить о ее поступках не следовало. Но и Данила сделал выбор: отчим навсегда – чужак.

Он вернулся в зал, выключил телевизор. Снова улегся на диван. Запретив себе прикасаться к локтю, постарался освободить голову от мыслей. Чтобы отвлечься, в тишине заскользил взглядом по комнате.

Первым в глаза бросался восточный ковер на стене – вишневый, с ромбами и орнаментом. Провисев здесь многие годы, он отчего-то сделался затертым, будто по нему ходили. Узоры поблекли, ковер провис на гвоздях и верхним краем уже давно напоминал морские волны, нарисованные детской рукой. Замерший телевизор на пыльной тумбочке соседствовал со старым советским сервантом – за стеклом тускло блестели тарелки и несколько ваз. Сверху свешивалась кружевная вязаная салфетка некогда белого цвета. В углу темнел книжный шкаф с множеством любовных романов, которые мама не забрала в Новосибирск. На столе чернела швейная машинка, лежала кипа потрепанных журналов и бежевый телефон с круглым грязным диском. Как раз между книжным шкафом и столом было втиснуто зеленое отцовское кресло: в него теперь никто никогда не садился.

Замаявшись, Данила с силой стукнул по локтю. Зуд оборвался.

Несколько месяцев назад парень заметил, что оставшись в одиночестве – обычно дома после работы – разговаривает сам с собой. Поначалу подтрунивал: «Приятно поговорить с умным человеком». Затем свыкся. Вот и теперь в сумеречном зале хмуро пробурчал в потолок:

— Может, к врачу сходить? Да уж… представляю.

Воображаемый пожилой доктор с фонендоскопом на шее поправил очки и поднял бесцветный взгляд на пациента:

— Присаживайтесь. Рассказывайте, что вас беспокоит.

— Понимаете, во мне живет муравей. У вас случайно нет какого-нибудь лекарства от муравьев? Или вы рецепт выпишите?

Парень коротко зафыркал – смеяться было лень.

Зал наполнялся густыми сумерками. Следовало подняться, включить свет. Но он продолжал лежать, разглядывая потолок. Так и уснул. Не разложив дивана, не застелив. В синей футболке с еще влажным рукавом.

Кругом колыхалась непроглядная тьма. В пятно тусклого света, где стоял Данила, лезли муравьиные головы – огромные! Двигались черные жвала, поблескивали выпуклые, будто слепые, глаза. И всюду что-то шуршало, шелестело без конца, тихонько поскрипывало.

— Пошли вон!

Данилу трясло от страха и отвращения. Громадные муравьи не нападали. Однако жались к нему, теснились кругом. И холодными коленчатыми усиками ощупывали, щекотали, возили по лицу, по спине, по рукам.

С каждой минутой гадких усиков из темноты возникало все больше. Они заполонили круг света, тянулись к Даниле. Черные суетливые прутья.

— Мрази! Отвалите от меня!

Он запутался в этих живых зарослях. Его уже не щекотали – требовательно скребли по коже. Все быстрей, все тревожней. Полезли откуда-то сверху.

Близился полдень. Данила просыпался тяжело. Давило виски, футболка прилипла к вспотевшей спине. Колеблясь между сном и явью, он не желал ни того, ни другого. Заворочался, чуть сдвинул руку и недовольно застонал – на диване были рассыпаны какие-то крошки, которые неприятно липли к взмокшему телу: колючие, мелкие – словно раскрошили пару сухарей. Сквозь тягостную дрему парень вяло попытался смахнуть их с дивана, старался сообразить, откуда они взялись.

Приподнялся, моргая, болезненно щурясь. В окна светило слишком яркое весеннее солнце. Вчера следовало задернуть шторы. Данила смел ближайшие крошки в кучку, взял в щепоть и поднес к глазам. Не сухари – что-то другое. Бурые, черные крохотные комочки.

— Я здесь ничего такого не ел, – хрипло, с бессильной апатией промямлил парень. Встать не хватило сил: упав на спину, закрыл глаза.

Зачем куда-то смотреть? Чтобы увидеть неподвижный твердый сервант с посудой? Или темный шкаф с книгами, которые никому не нужны? Данила коротко замычал. Хотелось укрыться от этой слишком знакомой комнаты, отдохнуть от самого себя. Все вокруг было невыносимо. «Я заболел».

Когда стало ясно, что сон не вернется, Данила слез с дивана. Отлежавшееся тело мелко покалывали иголочки. Пошатываясь, побрел в ванную. Почистив зубы и умывшись, немного взбодрился. Вытер руки – уронил полотенце на пол и схватился за локоть. Вокруг вчерашней ранки еще желтело йодистое пятно, но рядом появилось второе отверстие!

Данила вылетел на солнечную кухню. В смятении разглядывал две одинаковые дырочки на локте. «Может, просто не заметил? Нет, вторая появилась недавно. Пока я спал!». Парень заметался по кухне. «Что это такое?! Болезнь?.. Мне надо к дерматологу!». Как вдруг из ранки, не отмеченной йодом, выскочил черный муравей. Щекоча кожу, побежал вверх по руке. Возле запястья его путь оборвался – Данила с неожиданной вспышкой ненависти буквально размазал насекомое.

— Подохни, гаденыш! Вылез, да?!

Крохотное убийство принесло огромное облегчение. Будто разрешилась давняя гнетущая проблема. Парень даже удивился обретенной легкости. Однако триумф длился недолго. Из новой дырочки внезапно показались сразу четыре усика! Данила высоко вскрикнул, хлопнул по локтю…

Замер, прислушиваясь к ощущениям. Глаза широко раскрылись: тело до сих пор покалывали иголочки. Точно всего себя отлежал.

Данила задергался, завертелся на месте, как безумный. Хныча, заскреб ногтями по лицу, по напряженной шее: нет, не отлежал.

Парень дико уставился в потолок, часто-часто дыша. Следовало успокоиться. «Это все неправда! Неправда». Когда закружилась голова, Данила зажмурился и перестал дышать вовсе. «Расслабься…, такого не бывает. Муравьи не живут в людях». Он тяжело сглотнул пересохшим горлом. «Если каждое покалывание сейчас – это муравей, то во мне их целая сотня! Нет-нет-нет, такого не бывает».

— Успокойся и не паникуй. Ты спал в неудобном положении – теперь просто восстанавливается кровообращение.

Данила ринулся в ванную. Грохнув дверью, скинул одежду – почти прижался к зеркалу. И отпрянул. Руки скорчились, сами завозились на груди: дырочка обнаружилась между ребер. И еще одна – на левой скуле. Он закрутился перед зеркалом, нелепо вскидывая локти – никак не удавалось осмотреть спину. Парень внезапно застыл. Потом прижался грудью и щекой к ледяному кафелю на стене. Холод отрезвил ум. Но ощущения нисколько не изменились – внутри все зудело, легонько покалывало.

Трясущимися руками Данила оделся. Сел в зале на диван. В голове боролись два голоса: один настойчиво успокаивал, другой срывался на крик.

— Тебе кажется. Нет здесь никаких муравьев.

— Крошки на диване – из меня! Они роют ходы! Копают норки!

— Нет. Никто не копает.

— Во мне копошатся муравьи! Изнутри съедают!

Тотчас почудилось, будто тело потеряло в весе. Данила вскочил. Остро, до одури захотелось с разбегу удариться о стену. Чтоб муравьи перестали!

— Это лишь кажется. На самом деле ничего нет, — он заплакал.

Парень опустился на пол возле дивана, низко уронив голову. Потом напрягся, горячо засопел – со всей силы ударил в мягкую обивку.

— Нету никаких дырочек! Я только думаю, что есть! На самом деле нет!..

Надрывно всхлипывая, Данила медленно повалился на бок. Подтянул колени к животу – скорчился, сжал голову руками. Сдавленно замычал.

— Это же неправда! Неправда!..

Он лежал на рыжем линолеуме до тех пор, пока тело не окоченело.

Слезы высохли, и хотя отчаяние плитой гранита по-прежнему давило на грудь, бессилие как будто примирило Данилу с нынешним положением. Плечи, скованные напряжением, чуть расслабились. Он задышал ровнее.

Цепляясь за диван, наконец, неловко поднялся. Побрел на кухню – хотелось пить. Каждый следующий шаг становился быстрее, лицо оживало. В коридоре силы вернулись к Даниле: он подскочил к маленькому сломанному холодильнику, стоявшему напротив двери в ванную.

Сверху пестрела липкая клеенка, некогда снятая с кухонного стола. Парень рывком распахнул дверцу – изнутри пахнуло затхлым неживым воздухом. На нижней полке холодильника мутнел большой полупрозрачный пакет с потемневшими от времени макаронами «рожками», почти коричневыми – так долго они пролежали здесь. На верхнюю узкую полку кто-то давно затолкал пару изношенных черных ботинок со стоптанными задниками. Как раз рядом с ботинками хранилось тонкое колесико синей изоленты. Данила выхватил ее из холодильника, захлопнул дверцу и вошел в ванную. Вытащил из шкафчика ножницы. Отрезал от изоленты несколько липких квадратиков.

Стоя перед зеркалом, Данила принялся старательно заклеивать все дырочки на теле этими синими кусочками. «Теперь муравьи задохнуться внутри меня. Сдохнут! И ранки потом заживут». Заклеивая отверстие между ребер, парень даже улыбнулся. «Посмотрим, сможете ли вы жить без воздуха! Изоленту вы не прогрызете». Данилу мутило при мысли о том, что придется ходить по городу, разговаривать с людьми – а внутри, во множестве темных опустевших ходовбудут лежать высохшие черненькие трупики со скрюченными лапками. Тихонько хрустеть во время ходьбы тела и рассыпаться. Будто он – высохшее бревно, источенное насекомыми-вредителями. Или подушка, набитая черной шелухой. «Все равно – это лучше, чем живые муравьи внутри. Прогрызенные норки потом обязательно сомкнуться, зарастут. А я сделаюсь таким же как раньше!». В душе поднималось ликование – надломленное, слепое.

Он полюбовался на себя в зеркало – на левой скуле теперь ярко синел квадратик. «Вот, даже не видно. Как будто их и нет вовсе». Данила пошел на кухню пить чай: хотя уже стоял вечер, есть не хотелось.

Оставалось только ждать. Парень с мстительной неторопливостью размешивал сахар. «Наверное, уже начинают задыхаться». Тишину нарушало позвякивание ложечки в красной керамической кружке. Этот монотонный звук казался единственно правильным, уместным. «Да, совсем как колокольчик. Похоронный колокол по вам, твари! Вы его сейчас слышите – задыхаетесь, бегаете, утыкаетесь в изоленту. Она тонкая, сквозь нее свет виден. Но эту липкую дверь вам не открыть! Вы скоро все подохните!». Данила принялся размешивать сахар быстрее, энергичнее – воображаемая паника насекомых распаляла ненависть. «Я как муравьиный маньяк!».

Злая улыбка пропала с лица. Данила машинально облизнул ложечку и, не глядя, положил на стол. «Маньяк… маньяк. Я схожу с ума».

Парень поднял кружку и осушил ее до дна в несколько глотков. Откинувшись на спинку стула, свободно переводил дух. На душе стало чисто и светло. В наполовину прикрытых глазах заблестели слезы невероятного, почти божественного облегчения:

— Господи! Я псих!.. Я же просто сошел с ума. Господи, Господи, спасибо!

Глубоко прерывисто дыша, Данила поднялся со стула и направился в зал. Там упал на диван и счастливо зажмурился.

Сумасшествие объясняло все. Дырочки на теле, черные муравьи – лишь плод больного ума, не более. А в действительности кожа оставалась по-прежнему целой, гладкой. Он мог прямо сейчас выйти из квартиры – свободно! Куда угодно – идти! Что захочется – делать! Счастье высоко, неуловимо для слуха, зазвенело в воздухе тонкими золотыми нитями. Будущая жизнь, как после школьного выпускного, обернулась светлой сказкой – столько всего впереди!.. Даже зуд и копошение внутри тела отодвинулись, лишились значения. Ведь на самом деле их не существовало. Впервые за последние два дня Данила полностью расслабился.

Однако через час парня начали скрести сомнения. «А вдруг мне это не кажется? Что если муравьи действительно существуют? Если я не сошел с ума, то… я с ума сойду от ужаса!».

Бастион спокойствия дрогнул. Требовалось срочно убедиться в собственном безумии. Каким-то образом проверить его. «Сходить к психиатру?.. Доктор, кажется, внутри моего тела живут муравьи – я ведь сумасшедший, да?». Едва освободившись, Данила вновь погружался в глубокую шахту мятущихся страшных мыслей. «Нельзя. Сразу же закроют – положат в лечебницу. Привяжут к казенной кровати и чем-нибудь обколют. Нет, мама такого не выдержит. Нельзя». Поднявшись с дивана, парень задумчиво закружил по комнате. «Надо кому-нибудь показать дырочки! Если их никто не увидит, значит – все это происходит лишь у меня в голове».

Он поспешил в прихожую, сунул ноги в ботинки, прихватил с полочки ключи. И, выйдя из квартиры, позвонил к соседке.

После приглушенного вопроса из-за двери, звяканья цепочки, на пороге появилась маленькая женщина в поношенном розовом халате.

— Здравствуйте, Валентина Ивановна! Извините, если поздно…

— Данилка, здравствуй. Ты заходи. Чего-то случилось? – Голос ее всегда звучал тихо, вне зависимости от обстоятельств и настроения.

Окунувшись в прихожую чужой квартиры – где все иначе, незнакомо – Данила оглядывался, поневоле тоже говорил тише.

— Да вот, зашел йод попросить. У вас нет случайно?

— Ой, ну что ты на пороге стоишь? Разувайся, на кухню проходи. Мы тут с Коленькой как раз чай собираемся пить. А йод сейчас достану.

Коля был ее сыном – почти ровесником Данилы. Хотя на вид ему давали не меньше сорока. Пропитой, прокуренный, рано поседевший, Николай одно время славился буйным нравом. Однажды в пьяной драке его пырнули ножом. Врачи спасли, мать выходила. С тех пор Николай сделался тихим. Продолжал пить, но уже не бил стекол, не клялся устроить пожар или убить «неугодных». Валентина Ивановна видела в этой перемене начало того долгожданного перерождения, которое обозначают фразой – «вернуться к нормальной жизни». Колю она любила всегда.

Сейчас на уютной и чистенькой, чуть душноватой кухоньке Данила ясно увидел разницу между наличием и отсутствием матери: его кухня была другой. Как минимум, без цветущих фиалок на окне. Валентина Ивановна сняла с холодильника желтую коробку из-под обуви, где хранила все лекарства, и теперь копалась внутри, шуршала пакетиками, звякала пузырьками. В присутствии соседа, Коля мрачно замер над тарелкой супа, не выказывая ни малейшего желания к рукопожатиям или разговорам. Зажал в одной руке хлеб, в другой – ложку, исподлобья тяжело смотрел на Данилу.

— Найду, найду! Точно есть… Кстати, а тебе зачем? Порезался, а?

Парень очнулся: прекратил разглядывать кухню, вид которой поднимал в душе мутные волны неясных чувств. Вспомнил о тайной цели визита:

— Да вот, руку… поранил, — он поспешно снял квадратики изоленты с локтя.

Валентина Ивановна обернулась, держа коричневый пузырек:

— Покажи-ка, дай посмотрю.

С внутренним замиранием Данила выставил локоть на обозрение.

— Погоди, нет. Ничего не вижу – ты к свету подойди.

Не удержав вздоха облегчения, парень расслабленно встал под кухонным абажуром. «Не видит – слава богу, я псих».

— Это здесь, где недавно йодом обрабатывал? И чего тут? Ссадина? – Валентина Ивановна нащупала свои очки на табурете, надела. – Ой, Данилка! Как же ты? Шилом ткнул? И глубоко-то...

Парень отдернул локоть, прикрыл его ладонью. Оглянулся на дверь.

— Да, шилом. Я сапоги чинил. Зимние. И вот.

Данила вдруг заметил, что Коля безотрывно смотрит на него. И мрачно, криво улыбается. Только теперь вспомнилось – один синий квадратик прилеплен и к лицу, скрывая черную дырочку на левой скуле. Парень тотчас повернулся боком, отодвинулся в тень. Валентина Ивановна поморгала большими – сквозь стекла очков – голубыми глазами:

— Осторожнее надо быть. Вот, возьми, — протянула коричневый пузырек. – Данилка, ты чаю хочешь? Садись с нами.

Парень рассеянно поблагодарил, заторопился. У порога едва не надел чужую обувь, ответил на какой-то вопрос о Новосибирске. И ушел.

Данила запер дверь своей квартиры, оставив ключи в замке. Рассеянно побрел на кухню, поставил чайник на огонь. Сел за стол, положив руки на изрезанную белую клеенку. Замер. «Когда это началось? Первый раз я увидел муравья в маршрутке. На рукаве. Может, специально подкинули?». Парень вообразил некоего абстрактного «врага» — попытался приставить к его голове, как маску, одно из знакомых лиц. Но ничего не вышло: неприятные люди были, а врагов не было. «Тогда откуда муравьи?».

На кухонном окне безвольно обвис желтый давно не стираный тюль. За ним на подоконнике прятались глиняные горшочки: в каждом уныло торчало по засохшему растению. Где фиалка, где плющ – не разобрать: только сухие коричневые палочки и хрупкие листья в поддонах горшков. Посади Данила новые цветы, за ними пришлось бы ухаживать. А если выкинуть нынешний сухостой, то пустым горшкам незачем будет стоять на подоконнике – еще один след, напоминающий о маме, исчезнет из квартиры. Над раковиной висело несколько навесных шкафчиков. В углу чопорным иностранцем высился новый холодильник серого цвета. Данила купил его недавно – современная техника не вписывалась в антураж старой кухни. Голубой кафель в цветочек, сломанный отцовский приемник. Ярким пятном выделялась тонкая полиэтиленовая пленка на стене — с фруктово-ягодным натюрмортом и ядовито-красными китайскими иероглифами по краю. На белой давно не чищеной плите истерично засвистел красный чайник.

От свиста парень вздрогнул: короткое движение усилило зуд внутри, пробудило тревожную суету. Данила вскочил. Сорвал пронзительно свистящий красный чайник с плиты, занес его над правым локтем, где в дырочках пугливо шевелились муравьиные усики. «Твари, вы сейчас подохните все!». Дрожащей рукой наклонил носик, из которого рвалась струйка горячего пара. Остановился. И всхлипнул:

— Я же… собираюсь обварить себя кипятком.

Парень осторожно поставил чайник на место и выключил газ.

Тускло светила лампочка, гудели водопроводные трубы: краны, открытые до предела, дрожали от напора хлеставшей воды. Окутанный паром, Данила сидел в ванной. Скорчившись, исступленно плача – возле колена обнаружилось еще три новые дырочки.

— Ну, почему?! Почему?!

Он с силой массировал ногу, подставлял локоть под струю нестерпимо горячей воды. Почти тонул в ванной – надеялся, что вода зальется в прорытые тоннели, и тогда насекомые погибнут. Тщетно. Всплыл только один неосторожный муравей. Данила раздавил его в мокрых пальцах. Однако все до единого крохотные выходы оказались заперты – жемчужными пузырьками воздуха. Парень пытался избавиться от них: растягивал кожу, бил, выдавливал, но эти пузырьки прочно сидели в черных отверстиях. Похоже, муравьи знали об угрозе затопления – рыли ходы умело.

Вода полилась через край. Судорожно всхлипывая, Данила закрыл краны. Вытянулся в ванной и разрыдался от бессилия, от беспрестанного зуда в теле. От отвращения к самому себе. «Даже сейчас выедают изнутри. Бегают-бегают. Копошатся. Во мне! В живом! Прогрызают ходы глубже».

Спиной сполз по борту ванной ниже и чуть не захлебнулся. Сразу приподнялся, болезненно кашляя, выплевывая воду. Даже бегущие слезы, щекотавшие лицо, теперь напоминали муравьев. Они были всюду.

«Съедают живьем! Выгрызают по кусочку, чтобы углубить свои ходы. Копают и едят!». Данила мучительно завозился в ванной, больно ударился затылком о кафельную стену. «Делают муравейник! Источат скоро всего!». Парню привиделось: он лежит на холодном линолеуме в прихожей. Еще живой. Подергивается, но крикнуть уже неспособен: легкие изъедены муравьями насквозь. Тело, как трухлявое бревно, сплошь покрыто дырочками. Внутри шевеление – насекомые хозяйничают, суетятся.

— Не надо! Пожалуйста!.. Ну не надо! Прошу вас!..

Рыдания обратились надрывными хрипами.

— Я же нормальный… нормальный.

Прошел час. Данила больше не всхлипывал. Лежал с закрытыми глазами. Недавние слезы опустошили, а горячая вода расслабила: глубоко – глубже муравьиных нор. До самой души. Хотелось остаться в этой ванной, в этой запертой квартире. Чтобы все замерло в неподвижности. В безвременье.

Наконец, изнемогая от слабости, парень с неимоверным трудом выбрался из ванной. Спустил воду, вытерся. Уронив полотенце на пол, поплелся в зал. Кое-как застелил диван. Забрался под одеяло и сразу уснул.

Данила снова стоял посреди океана тьмы в одиноком пятне света. Однако это пространство ему приходилось делить с еще одним существом. То была муравьиная матка – крупная, как вороная лошадь. Гладкая и блестящая, с матово-слепыми глазами. Слюдяные крылья ее тянулись куда-то в темноту. Матка держалась поодаль: настороженно следила за Данилой.

— Что тебе надо? Зачем вы вообще пришли?!

Она задрала голову, задвигала могучими жвалами – будто пыталась ответить. Подступила чуть ближе, торопливо двигая коленчатыми усиками.

— Вы меня уже всего продырявили! Изъели!

Матка отступила назад. Беспомощно переступила на месте.

— Уводи своих муравьев, поняла?

Как вдруг во тьме что-то затрепетало, в лицо повеяло сухим ветром. Поскрипывая лакированным телом, она коротко с расстановкой завибрировала прозрачными крыльями. Точно не решалась взлететь.

— Вот и правильно: улетай и забери свой выводок!

Матка сосредоточенно опустила голову, усики так и замелькали в воздухе.

— Ты… не собираешься улетать.

Прислушиваясь к старательному трепету крыльев, парень растерялся:

— Но я же не понимаю по-муравьиному!

— Я не понимаю по-муравьиному, – пробурчал Данила и проснулся.

Левая рука, свесившись до самого пола, закоченела. На запястье чернели две новые дырочки. Он заметил, что к руке бежит черный муравей, неся в жвалах белесую куколку. Должно быть, та выпала случайно, когда «муравейник» ворочался во сне. А теперь ее следовало вернуть на место. Данила бесчувственно наблюдал, как насекомое со своей драгоценной ношей приближается. Как только усики коснулись гладкого ногтя, Данила тем же пальцем раздавил муравья вместе с куколкой.

Шевелиться не хотелось. Он знал: стоит изменить положение тела, как колючие темные крошки сразу же прилипнут к телу. Сколько насекомые прокопали за ночь? Сколько «мусора» вынесли наружу?

Поднявшись, Данила поплелся в ванную. Проходя мимо трюмо в коридоре, отвернулся от зеркала. Смотреть на себя не хотелось – наверняка, появились десятки новых дырочек на теле. И все же краем глаза парень отметил худобу. Мелькнувший в отражении профиль выглядел иначе. «Съедают жировую ткань. Надо же им чем-то питаться. Хотя от стресса тоже худеют».

Умывшись, он таки взглянул в зеркало на дверце металлического шкафчика. И застыл с полотенцем в руках. Пристально рассматривал мокрое лицо: невероятно, однако черная дырочка на левой скуле почти пропала! Затянулась розовой пленкой. Как видно, этот выход стал муравьям без надобности, а кожа теперь сама собой восстанавливалась. Других дырочек на лице не появилось. Данила улыбнулся, опустил голову.

Шумно вдохнул: грудь, живот, ноги – всюду чернели крохотные отверстия, из которых выглядывали шевелящиеся усики. Парень уставился в кафельную стену, чтобы совладать с собой. Потом начал одеваться. Натягивая джинсы, случайно коснулся поясницы тыльной стороной ладони. Осторожно притронулся вновь – хныча, отдернул руку, будто обжегся. Это было уже непереносимо: поясница стала губчатой – так густо насекомые испещрили ее крохотными отверстиями. Едва справляясь с отвращением, Данила дрожащими пальцами застегнул пуговицы на рубашке. Спешно обулся в прихожей, подхватил ключи с полочки и вышел из квартиры.

В аптеке царили чистота и тишина. За стеклами блестящей витрины пестрели сотни ярких коробочек. Данила оглядывал их мрачно – как много болезней у человека! Но вряд ли среди выставленных средств найдется хоть одно, избавляющее от муравьев под кожей. Подобного не изобретали.

Парень подошел к окошку – полная женщина в белом халате уже ждала.

— Дайте какое-нибудь успокоительное. И обезболивающее.

— Ну, успокоительные есть разные, — фармацевт растерянно назвала несколько препаратов. – Есть еще валериана и настойка пустырника…

— Да, пустырник подойдет. И обезболивающее дайте.

— Какое? Молодой человек, у вас есть рецепт? – женщина поджала губы.

Данила хмуро опустил голову. «Так ведь у меня ничего не болит. Чешется, зудит внутри, пока они копают. Но причем тут обезболивающее?».

— Ладно, только пустырник.

Сунул руку в окошко, намереваясь забрать сдачу. Тыльную сторону ладони защекотало: из-под рукава рубашки выбралась крылатая матка. За стеклом двинулся белый халат – фармацевт отпрянула. Разглядев муравья, женщина сразу совладала с собой и смущенно улыбнулась. Перепуганный Данила хотел прихлопнуть насекомое, однако матка не медлила – жужжа прозрачными крылышками, полетела куда-то вглубь помещения. Уже не поймать. Парень сгреб сдачу и ринулся вон из аптеки.

По пути домой он не смотрел по сторонам – только под ноги. «Господи, помоги, пожалуйста. Один я не справлюсь».

Стемнело. Данила без движения продолжал сидеть в зеленом отцовском кресле. Раньше казалось, нужна веская причина, чтобы сесть туда: по меньшей мере – значимое событие или откровение. А сегодня он устроился в кресле запросто: там было удобно.

Данила смотрел в черный угол. Губы дрожали. «Ведь как отдернулась! Почти отпрыгнула. Будто из меня огромный таракан вылез, а не муравей». Парень болезненно смежил веки, уронил руки на подлокотники. «Хотя какая разница? Она бы выпила все успокоительное в аптеке, если б я только рубашку расстегнул… Это же уродство! Сотни омерзительных, гадких дырочек на живом теле! И черные их головы торчат… Неправильно. Несправедливо. Никто не спрашивал, согласен ли я на такое. А раз не спрашивали, то и последствия – не моя вина. Я ни в чем не виноват».

Поднялся из кресла и включил свет. С краю стола, возле бежевого телефона лежала синяя коробочка китайского дуста, на которой помимо таракана и клопа изображался муравей – в красном перечеркнутом круге. Средства было достаточно, чтоб отравить весь муравейник.

Данила провел пальцами по шероховатому картону. «Наверное, горький». На подставленную ладонь выпал пакетик, мутный от белой пыли. Внутри лежало два длинных сухих мелка. Один оказался разломлен посередине. «Живот заболит. Потом, вероятно, начнет тошнить. Еще неизвестно, сколько времени потребуется. Нет уж, надо быстро». Парень недовольно затолкал пакетик с мелками обратно, кинул коробочку на стол.

Дыхание оставалось ровным – слезы текли сами собой. «Я для них – обычный муравейник. Домик. Они же не знают, каково это – быть домиком. Просто копают ходы, делают новые дырочки. Заботливо грызут: чтоб не болело, а только чесалось. Муравьи ведь тоже не виноваты».

Данила вышел на балкон. Тут веяло сырой свежестью. Подтянувшись на руках, взобрался с ногами на подоконник. Напоследок оглянулся через плечо. Свет из зала слепил – крепко держась одной рукой за раму, вторую прислонил ко лбу козырьком. У стены стояла растрескавшаяся тумбочка и велосипед без руля. Громоздились черные пакеты набитые барахлом – детскими игрушками, старой одеждой. На гладком цементном полу во тьме, как помнилось, лежала подранная желтая циновка. Данила отвернулся.

Падать было страшно. Хотя уже стоял поздний вечер, в окне первого этажа не включили свет: лететь в застывшую темноту и даже не знать, когда настигнет удар. Под черной пеленой лежали осколки разбитых бутылок, шелуха от семечек, голые кусты, окурки. Хотелось, конечно, по-другому…

В зале за спиной приглушенно зазвонил телефон. Уже дрожа от сырой прохлады, Данила поднял взгляд на многоэтажный дом по соседству. Там светились желтые квадраты окон. Зуд прекратился, зато внутри медленно поднималась тревожная суета.

— Ваш домик должен умереть.

Он отпустил раму. Смелости не хватало, чтобы чуть наклониться. Телефон продолжал звонить. Сидя на корточках, Данила балансировал. «Если не сейчас, то никогда». Подался вперед, непроизвольно взмахнул руками.

Данила рухнул спиной назад, на цементный пол балкона. От такого удара вышибло дух. К тому же угораздило крепко приложиться затылком о порог. Рядом, звеня поломанными спицами, упал велосипед без руля – как видно, зацепил рукой при падении. Настойчиво дребезжал телефон.

Мучительно постанывая, Данила потрогал затылок – на руке осталась кровь. Вяло завозил ногами по полу, вытянул плечо из-под велосипедного колеса. Тяжело поднялся и, пошатываясь, вернулся в зал. Снял трубку.

— Алло…

— Звоню-звоню, почему ты не берешь?

Он прерывисто задышал, однако тотчас выровнял дыхание. Натянув телефонный провод, осел в зеленое кресло.

— Мам, привет.

Данила проснулся непривычно бодрым. Утреннее солнце весны задиристо блестело на вазах в серванте, лукаво прижималось на полу – дрожащими от нетерпения пятнами. Парень вскочил на ноги, натянул штаны: тело было легким, сильным. Очень хотелось есть.

Проходя мимо трюмо в коридоре, он сбился с шага. Встал прямо перед зеркалом, даже о голоде забыл. Да, на теле по-прежнему чернело множество дырочек. Но едва ли не треть из них затянулась розовой пленкой – отверстий становилось меньше! Спустя минуту Данила переборол себя: «Вчера чуть не умер. Неужто одного прикосновения не вытерплю?». Провел ладонью по всей груди. Черный муравей пробежал вверх по пальцам и мигом скрылся в дырочке на запястье. «Они еще не добрались до органов?».

Парень пришел на кухню. Задумчиво насупившись, мыл помидоры на салат, прокаливал масло, взбивал полдесятка яиц в большой чашке. Нарезая помидоры, поранил палец. Слизнул кровь и вылил болтанку в сковороду.

Завтрак был готов. Данила взял хлеб, занес вилку над горячим омлетом. И тут увидел, как темная капля, снова выступившая из пальца, впитывается в светлый хлебный мякиш. «Это симбиоз».

На столе исходила паром уже третья по счету кружка чая. Данила откинулся на спинку стула. И впервые попытался почувствовать насекомых. Суета внутри тела сразу прекратилась – черное полчище настороженно замерло. «Вот теперь я точно схожу с ума». Парень прикрыл веки, чтобы внешний мир не отвлекал от беседы с муравьями.

В полдень Данилу уже клонило в сон. Всю утреннюю бодрость он истратил сначала на искания, а следом – на первые несмелые «беседы».

Как выяснилось, заговорить с отдельным муравьем попросту невозможно – отсутствовала сама личность, не к кому было обращаться. Даже королева-матка, на которую Данила возлагал особые надежды, оказалась не лучше собратьев – без единой мысли в лакированной голове. Впрочем, она и королевой на деле не являлась: смирно сидела возле самого сердца, ела то, что приносили, и послушно откладывала яйца.

Тогда парень попытался заговорить со всеми сразу, но ничего кроме вспышки всеобщей тревоги не добился. Когда паника среди насекомых улеглась, ему, наконец, удалось нащупать «собеседника».

Некое подобие разума жило вне муравьев – бесчувственное, бессловесное, оно ничуть не напоминало сознание человека. Муравьи использовали усики, чтобы связаться с ним – получали новые сведения, распоряжения…

Поначалу «разговор» завязать не удавалось: Данила не мог освоиться с мыслью о том, что разум живет вне отдельных муравьев. Лишь позже он пришел к идее, которая вновь дала обрести почву под ногами.

Разум являлся подобием радиостанции, а сотни насекомых – приемниками, настроенными на ее волну. Одно без другого становилось бессмысленным. Конфликт же внутри системы был невозможен: ни рабства, ни диктата – жизнь целого. Ведь именно приемники создавали радиостанцию.

К вечеру Данила освоился, и дело пошло на лад. Потекли «беседы».

Муравьиный разум оказался довольно примитивным, зато принимал окончательные решения стократ быстрее человеческого. Едва Данила успевал создать вопрос или потребовать чего-то, ответ вспыхивал моментально. Впрочем, иногда ответы не появлялись вовсе – это бывало в тех случаях, когда разум насекомых чего-либо не понимал. Например, он промолчал в ответ на предложение покинуть муравейник – тело Данилы. «Если б я однажды пришел с работы, а дом наклонился, захлопал окнами-глазами и прогудел подъездом-ртом: «Не хочу, чтоб ты жил во мне!» — пожалуй, я бы тоже отказался как-либо это воспринимать». Промолчал, почему муравейник разместили именно здесь, а не в ком-то другом. Парень только хмыкнул: «Вот так всегда. На самые судьбоносные вопросы – нет ответа». Зато муравьиный разум объяснил, зачем потребовалось делать столько дырочек на пояснице: насекомые пробрались в почки и вынесли оттуда все – по их разумению – лишнее. Хотя, что лишнего могло быть в почках, осталось неясно. Главная же новость потрясла Данилу: проблем со
здоровьем должно было стать меньше – насекомые намеревались всегда содержать муравейник в идеальном состоянии. Они заботились о Даниле.

Отпуск перевалил за середину. Парень, сидя в тишине на солнечной кухне, заканчивал есть. Хлебнул горячего чая и взялся за сахарницу. Перевернув ее, высыпал остатки сахара прямо на стол перед собой. Расслабленно положил правую руку возле сладкой горки. На локте темнела единственная дырочка – даже внимательный взгляд принял бы ее за родинку. Остальное тело – по обоюдной договоренности – уже давно сделалось чистым.

— Эй, черныши, ваш черед завтракать! – Данила сосредоточился.

Из руки с привычной щекоткой хлынул на стол черный ручеек. Белая сахарная кучка быстро таяла. Парень следил за пиршеством.

Три недели назад он наверняка пришел бы в ужас: кричал, в панике смахивал муравьев. И давил, давил на столе, убивал бы их в сахаре. Теперь же Данила оставался неподвижным, дышал осторожно – чтобы не портить им завтрака лишней суетой. Званый пир продолжался.

Самый маленький муравей остановился у подножья чудесной горы. Стиснув жвалами блестящий кристаллик, серьезно покачивал усами. Его собрат, поминутно оскальзываясь, зачем-то карабкался на вершину. Двое других ухватились за хлебную крошку, тянули в разные стороны. Данила, улыбаясь, смотрел на муравьев с нежностью. Они были – его часть.

Одевшись, парень подхватил ключи с полочки и вышел из квартиры. В подъезде привычно пахло рисовым супом. Зато на улице пахло весной.

Между стыками плит, возле арыков, заваленных прелыми листьями – всюду чернела мокрая земля. А коричневые заросли дикого винограда у подъезда уже просохли. Позади многоэтажных домов находилась помойка. Теперь там царило оживление: темные от сальной грязи, душистые мусорные баки пестрели воробьями и кошками. Обрывок пакета, зацепившийся за провода, трепетал на ветру. Данила жадно оглядывался, запоминал – суматошно рассовывал по карманам памяти. Ему годилось все: и расплющенная банка из-под пива на асфальте, и ветви тополей, белыми молниями тянущиеся в высокое небо, и девчонка, бегущая куда-то с розовым обручем.

На остановке ждать не пришлось – маршрутка подъехала сразу. Вместе с другими пассажирами Данила забрался в душный салон. Он ехал на базар. Помимо других продуктов, дома заканчивался сахар.

© Артем Хегай, 2012