Завтра

Небольшая фантастическая повесть, одновременно смешная и грустная, действие которой происходит в будущем – в 26 веке. Тогдашние ученые-археологи откапывают то, что осталось от нынешних землян. Их находкой оказался использованный презерватив…

Оператор отрегулировал изображение, поелозил на походном стуле, будто проверяя его на прочность, так же, не выпуская изо рта сигарету с марихуаной, нажал еще несколько кнопок и, занося палец над решающей, пусковой клавишей, кивнул репортеру:

– Я готов.

– Кира, запускаем! – репортер поднес к бледным губам микрофон и стал ждать ответа.

– Десять секунд, – отозвался недовольный голос. – Уже полминуты, как люди сидят у телевизоров, весь город вас ждёт… Четыре… Три…

Эмблема сенсации – броская картинка со словом «суперновости» – мигнула несколько раз, предупреждая о последних мгновениях перед информационной новинкой, и на телеэкранах возникло изображение масштабных раскопок.

В двадцать шестом веке вышеупомянутая эмблема стала неотъемлемой частью телеизображения. Она высвечивалась даже на экране выключенного (не из сети) телевизора, чтобы его хозяин не пропустил то, о чем спустя несколько секунд будет судачить страна. В век высоких технологий и оперативной информации суперновость могла выйти когда угодно, не исключая и ночных часов. Поэтому население, разбуженное знакомым писком, бодро устраивалось у экранов, не сетуя на свой прерванный сон.

– Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте! – затараторил бодро репортер. – И снова вместе с вами я, Пётр Хорст! Я, как и прежде, как и прежде, нахожусь на раскопках древнего города двадцать первого века, двадцать первого века! Со мной рядом находится все тот же, все тот же самый неутомимый супер-р-р исследователь, аллигато-р-р-р современной археологии, профессор… академик… обладатель радиационной премии… А-а-бру-у-ус Ко-о-о-нти-и-и!

Абрус Конти, академик от археологии, пользующийся уважением учёных Города, был мудрым и терпеливым человеком, кроме загадок истории, ничто не могло заставить его нервничать. Поэтому он не поморщился от многословия Петра Хорста, который, как и всякий бездарный телеведущий любого века, бессознательно повторял по нескольку раз одни и те же слова и даже целые фразы, а так же любил представлять своих собеседников, завывая на каждой гласной имени.

Тертый калач, давший не один десяток интервью, Абрус Конти сегодня был взволнован. Его глаза горели, как у восторженного школьника, получившего нежданно высокую оценку, а руки дрожали и непроизвольно поглаживали грани вакуумного куба. На дне хранилища лежал непонятный плоский предмет.

– Поделитесь с нами вашей находкой, уважаемый, – повернулся к собеседнику репортер, – и своими соображениями, конечно.

– Здравствуйте! Как я уже говорил в прошлых интервью, мои раскопки сейчас остановились на одной точке дорадиационной эпохи. Я имею в виде кладезь гомоинформации – биояму. На основе анализов ее микроэлементов и их синтезирования была уже выпущена экзотико-пищевая продукция. Ее вкусовые качества, я полагаю, уже многим из вас удалось оценить. Но сегодня мои ожидания полностью оправданы. Возможно, это станет источником продления жизни человечества и поиском новых форм поддержания существования, – академик поднял куб выше, телекамера увеличила изображение. – Мы полагаем, что это – уникальное противозачаточное средство, от которого мы давно отказались в силу его примитивности, именуемое в прошлом, э-э-э, пре-зер... ву…аром...

Абрус возвёл глаза к небу, припоминая слово, не вспомнил быстро, досадливо поморщился и продолжил быстро:

– …В простонародье – «гондом»… Тем не менее, данный архаичный контейнер содержит биоклетки, которые мы сможем подвергнуть тщательному биохимическому анализу и, синтезировав их, узнаем, каким он был – человек прошлого.

– Вы хотите сказать, что очень скоро мы сможем стать свидетелями рождения ребенка из дорадиационнй эпохи? – вежливо пояснил Хорст.

– Три месяца на анализ и девять на синтез. Через год, надеюсь, так и будет, – Абрус Конти сделал шаг в сторону, давая понять, что интервью закончено.

Рядом стоял сверхскоростной автомобиль, готовый умчать в лабораторию академика вместе с его изумительной находкой, и ученому, конечно, не терпелось склониться над наноскопом своих коллег по гомонауке.

Петр Хорст это угадал и напросился на съемки целого фильма об исследовании супернаходки и ее синтеза. «Суперновость» была закончена, и миллион восторженных зрителей оторвался от экрана. Люди еще не осознали и половины сказанного академика, лишь пока твердо уверовав, что в их жизни что-то скоро изменится.

***

Начиная со своего самого первого цивилизационного дня и до 50-го года от начала радиационной эпохи, человечество с удивительным упорством стремилось к самоуничтожению. Древний набег ничем не отличался от крестового похода; в любую революцию, так же, как из-за междоусобицы двух средневековых княжеств, умирали люди, всегда одинаково неоригинальные по способу расставания с жизнью. Религиозно-национальная идея стала самым понятным стимулом для братоубийства, и, столетие за столетием, вместе с усовершенствованием оружия, она жирела, подобно клещу, от количества проливаемой крови, но, в отличие от упомянутого насекомого, не знала меры.

И, однако ж, в один день человечество пресытилось: страх перед самоуничтожением заставил остановиться. В двадцать втором веке ядерное оружие мог сделать любой, далёкий от науки человек – настолько эти знания стали доступными. По легенде, девятилетний мальчик Бен Дал скачал в Интернете схему приготовления бомбы в домашних условиях. Цель поражения, по намерениям Бен Дала, была конкретна — несколько ровесников-обидчиков. Механизм должен был сработать во время их игры на пустыре, неподалёку от завода, покинутого коварными янки, но по-прежнему огороженного колючей проволокой и окруженного табличками с жёлтыми, предупреждающими знаками.

Что-то не срослось в подсчетах мальчика, и вместо небольшого взрыва 11 декабря 2194 года планета получила мощный радиационный удар, прокатившийся по всем материкам волной. Уже 12 декабря люди всех стран дружно склонились над унитазами, а у всех беременных женщин, в зависимости от срока, случились выкидыши или преждевременные роды.

В течение ста лет организм человека пытался приспособиться и выработать иммунитет к новым болезням – следствию истончившегося озонового слоя, грязной воды, воздуха. Людям стало не до войн и раздоров: все пытались спасти свои тела, пропитанные вредными радиоволнами. Никто не вспоминал о том, что было до 2194 – было объявлено о новой, радиационной эпохе, или Бендаловом веке.

Однако, хотя человечество и отказалось от самоистребления (все оружие было уничтожено, а малейший намек на зачинство к любому военному действию сулил преступнику долгую и мучительную смерть), не смотря на это, никакие ухищрения не помогли ему (человечеству) предотвратить сокращение своей численности. Людей больше умирало, чем рождалось. Города самых густонаселенных стран обезлюдели, пришли в запустение. А потом любимые дети разгневанной планеты – ураганы, землетрясения, пожары и наводнения – разрушили последние напоминания о самом гадком животном, сотворенном природой.

Чтобы остановить вымирание человеческой цивилизации, решено было всем выжившим воссоединиться на одном материке, в одной стране, в одном городе.

Началось Великое Движение в Спасенный Город. Закончилось оно в конце XXIII века, а зарождающийся век был объявлен Золотым Веком пострадиационной эпохи: человечество начинало жить заново.

На возрождение цивилизации более 200 лет.

Вследствие смерти многих ученых, а также гибели почти всех хранилищ знаний, людям пришлось заново восстанавливать не только науку, но и гуманитарные знания, в частности, историю. Большая ответственность легла на плечи неутомимых археологов, таких, как Абрус Конти, хотя, вполне может быть, он был просто везунчиком.

Производя со своей командой раскопки одного города дорадиационной эпохи, он обнаружил великолепно сохранившуюся биояму, проще говоря, древний туалет. Несколько веков назад люди зачем-то укрепили стены ямы прочным материалом, благодаря чему все пласты человеческих фекалий сохранились, как законсервированные. Ученые-химики и биологи расшифровали атомное строение всей массы и смогли узнать, что раньше предки ели на завтрак, от чего у них случалось несварение и тому подобное. А благодаря синтезированию «двойников» древних обедов, образовалась целая пищевая индустрия. За небольшую сумму люди могли купить разноцветные пластины в обложках с нарисованной курицей, яйцом, яблочным повидлом и так далее – и использовать их как великолепное дополнение к своему завтраку, обеду, ужину, праздничному застолью. Вот почему Абрус Конти назвал биояму, то есть туалет XXI века, «кладезем информации».

Что касается новой находки удачливого археолога, то это был обычный презерватив, с обычными сперматозоидами, и скрученный аккуратным мужчиной после полового акта в аккуратный узелок. В XXVI веке мало кто понимал предназначение этого куска латекса. Теперь зачатие человека происходило в лабораторных условиях: детородные органы мужчины и женщины в результате многовековой мутации утратили свою первоначальную задачу – производить потомство. Умный Абрус Конти предчувствовал невероятное, но возможное: если ученые смогут «расконсервировать» находку и «родить» в искусственных условиях человека XXI века, еще не испытавшего на себе бендаловский удар, с чистыми, здоровыми органами, то это поможет людям пострадиационной эпохи увеличить срок жизни как минимум лет на сорок. 60 лет жизни – это такой маленький срок для счастливого человека!

…Год, предназначенный для анализа и синтеза находки, подходил к концу. Со дня на день люди ждали появления человека из прошлого. Тот еще не был готов появиться перед камерами, а ему уже дали имя – Акэ-Первый (в честь Абруса Конти). В прессе появился ряд статей на тему «Каким окажется человек XXI века», в честь новорожденного готовился Парад Веков…

А ученые скрытничали: ни одного кадра о создании нового человека из фильма, съемкой которой руководила бригада Петра Хорста, не попало в эфир. Оно и понятно: ажиотаж только помешал бы научной работе.

Наконец, на телеэкранах появилась эмблема Суперновости. Все люди бросили свои дела.

Эмблема замерцала, привычно предупреждая о приближающемся репортаже.

***

После того, как раскопки древнего города были завершены, Абрус Конти на время оставил карьеру археолога и принялся создавать отчет – книгу о своем многолетнем труде, удачных находках и жизни человека прошлых веков.

В 2537 году 14 сентября ученый находился у себя дома. Развалясь в удобном кресле перед гибридом телевизора и компьютера, он просматривал черновик своего будущего шедевра. Абрус знал примерное время выхода суперновости: он сам, в качестве наблюдателя, был допущен к синтезированию человека прошлого. В сущности, он уже видел это маленькое соединение клеток, стал свидетелем первого движения в биорастворе, поглощения пищи (созданием которой занималась соседняя с экспериментальной лаборатория). Видел слишком много. И все же Абрусу хотелось знать, как преподнесет информацию Петр Хорст, сам ставший почти ученым, – столько времени этот журналист провел в лаборатории.

– Папа, новость! – постучала в дверь Доулти Конти, восемнадцатилетняя дочь ученого, не пожелавшая смотреть свой телевизор в одиночестве.

Вслед за Доулти в кабинет вошла и взволнованная супруга.

Абрус закрыл рабочий файл и перевел телевизор в режим трансляции. В этот раз Петр Хорст был более красноречив, не тратил время на повторы фраз, а быстро и по существу изложил новость. Ребенок был великолепен! Его показали уже отмытым от биораствора и мирно спящим в стеклянном боксе. На лицах всех ученых, находящихся в лаборатории, да и самого спецкора, присутствовало выражение гордости: «Это наше детище! Это сделали мы!» Условия для роста Акэ-Первого были уже созданы (над этим трудилась третья биолаборатория). Абрус не стал ждать конца суперновости: все было понятно, – и вернулся к прерванной работе…

– Папа! Какой он урод!

– Ты уверен, что этот урод сделает меня молодой? Я буду похожа на него после операции?! Ты хочешь сделать из меня посмешище!

Абрус Конти опешил от такой реакции. Не находя от внезапности никаких доводов в защиту «урода», он, приложив немалые усилия, вытолкал из кабинета дочь и супругу, запер дверь на замок, но и тогда его одиночество продолжали нарушать доносившиеся приглушённые испуганные женские крики и брань. Поразмыслив, «крестный отец урода» набрал номер видеотелефона своего друга, который возглавлял процесс синтезирования Акэ-Первого.

– Приветствую тебя, Никидо!

– Приветствую, – устало откликнулся собеседник с экрана.— Что скажешь?

– Я… э-э-э… Мне тут в голову пришла одна мысль: не рано ли мы показали его? Да к тому же, я начал сомневаться в результативности нашего эксперимента. Я думаю, что никто не захочет, как бы это сказать…

– Никто не захочет взять от «этого уродца» ни одной биоклетки? – Никидо легко прочитал мысли своего друга и коллеги.

Абрус виновато опустил взгляд.

– Моя жена и дочь отреагировали на новость не совсем так, как мне хотелось бы. А что, кто-то тебе уже высказал подобное?

– Мне только что видеофонил Старейшина. Он был недоволен, друг мой, а он всегда прав. Он предвидел, что этот «добендаловский уродец» испугает всех людей. Они ждут спасителя, но не в таком облике… – Никидо пытался говорить спокойно, однако не выдержал и сорвался. — Я, по их мнению, должен был пришивать ему конечности или, вообще, показать нашего младенца?!

Расстроенный ученый замахал руками, изображение исчезло. Абрус вздохнул, выпил сразу две, на всякий случай, таблетки успокоительного морфитрицитрина и вышел из дома. Ему было важно убедиться, что Старейшина, жена и дочь были правы. Или конечная благородная цель его жизни – спасти человечество от медленного вымирания, – бессмысленна.

Ну и что, что человек прошлого был уродом: охват головы в 58 сантиметров против 85 человека XXVI века, волосатые кожные покровы, узкие глаза, наличие выпирающего носа и ушей; короткие, не достигающие коленных чашечек, руки, причем всего две… Чего там все перечислять, все это пока не доказательство плохого здоровья или слабого ума. Когда-то обезьяна, придумавшая сбивать палкой плоды с деревьев, тоже была разумна, для своего времени, конечно; большего от нее природа тогда не требовала…

Абрус Конти так рассуждал, убеждая себя в своей правоте, но его внутренний монолог становился все более унылым. Реплики, доносившиеся до него со стороны гулящих и идущих на вечернюю работу людей, вносили пессимизм в настроение академика. Люди готовы были встретить новорожденного Парадом Веков, грандиозным салютом, специально для этого события перенесенного с 14 сентября, но при одном условии: Акэ-Первый должен был походить на них хоть чем-нибудь. Например, четырьмя или, хотя бы, тремя руками; головы должно было быть две, а если и одна, то сидеть ей, большой (в обхвате 85 сантиметров) на короткой, максимум в четыре сантиметра, шее.

Взгрустнувшему Абрусу попался на глаза знакомый ресторанчик, и ученый решил немного прийти в себя от потрясения в располагающей к покою обстановке.

Трехрукий официант Джонни Билл как будто бы не удивился появлению академика, лишь осведомился о его долгом отсутствии.

– Работы было много, – вяло ответил Абрус. Просматривая меню, он «ненароком» спросил,– а что, Джонни, ты смотрел последнюю суперновость?

– Черт бы побрал этого уродца…

– На первое Б-4, на второе – Р-27 и еще Е-13, пожалуйста… Что ты сказал?

– Я говорю, что из-за этого уродца я пожертвую половиной своих чаевых. Едва показали его, как перестали заказывать все продукты фирмы «Вкус прошлого», а наш хозяин, Мамука Клмнпрстчян, только вчера купил сразу два контейнера этих проклятых пластинок. Наши клиенты в шоке, и почти все заказывают Е-13: все хотят быстро пережить новость.

Академик понимающе покачал головой:

– Никто не ожидал такого спасителя.

Джонни Билл с любопытством глазел на подавленного ученого:

– А почему вы закали Е-13, кальян с гашишем… Вы хотите забыться? Почему? Вы же видели его раньше… Петр Хорст сказал, что вы тоже участвовали в эксперименте.

Абрус Конти неловко молчал, и официант вдруг вспомнил СППОП (Свод Правил Поведения Обслуживающего Персонала) и тактично «забыл» о собственном вопросе, удалившись за заказом. Молча все принес и исчез из поля зрения расстроенного ученого.

Академик мрачно принялся за принесенную пищу. Кубик концентрированного белка и углеводов, проходившего в меню под номером Б-4, он проглотил, почти не размачивая слюной, зато прекрасный, насыщенный кислородом бульон Р-27 тянул через трубочку долго, наслаждаясь живительными для больного сердца пузырьками.

– Вот я и сыт! – чуть было не произнес вслух ученый, отодвигая от себя посуду, и застыл в изумлении от неожиданной мысли. Когда-то его рассмешил прочтенный им исторически верный факт: всего несколько веков назад человек должен был съесть на обед массу продуктов, чтобы наполнить свой желудок. Сейчас это повергло в ужас ученого. Как он, умный человек, мог допустить такую историческую ошибку: потворствовать синтезированию биоклеток?

Еще не поздно исправить эту ошибку…

Абрус Конти расплатился по счету и побежал в лабораторию. Откуда-то появившаяся выносливость в одно мгновение перенесла его в желаемое место. Он сам немало удивился, что не чувствует усталости и одышки. Абрус поднимается на лифте, идет по коридорам, открывает двери – везде пусто, нигде нет ни одного сотрудника, никто не останавливает его, не просит показать пропуск. «Это хорошо,– думает академик. — Я исправлю ошибку. Нужно только пройти к его боксу и опустить клапан для подачи воздуха!»… Абрус открывает дверь и кричит от страха: пол, стены, аппаратура в лаборатории забрызганы кровью, а кое-где валяются человеческие останки, руки, головы, ступни ног… Какая-то голова повернута лицом к вбежавшему, и Абрус вдруг узнает в ней часть своего друга, гениальнейшего ученого… бывшего… Никидо…

А в боксе сидит ненасытный взрослый Акэ-Первый и обгладывает чью-то руку. Вдруг чудовище отрывается от своей трапезы, замечает Абруса и, тяжело преодолев стенки бокса, бросается к своему крестному отцу. Абрус Конти убегает, но каждый шаг теперь дается труднее, ноги тяжелеют, пространство заполняет вакуум, не воздух, и легкие беглеца готовы вот-вот взорваться от напряжения. Человек двадцать первого века сыт, он не преследует Абруса как очередной обед. Чудовище отрывает две руки от ученого, цепляющегося за стену… приставляет к себе, и руки врастают в новое тело и теперь тянут ученого за голову. Голова переходит к другому владельцу, а на плечах Абруса вдруг оказывается уродливая, волосатая, с выпирающим носом и ушами. Акэ хохочет и выталкивает ученого на улицу. Там уже беснуется безумная толпа. Никто не слышит криков и объяснений несчастного ученого: все принимают его за урода дорадиационной эпохи.

От злых ударов и пощипываний он теряет сознание.

***

– Как вы себя чувствуете, уважаемый? – некто, находящийся рядом, помог Абрусу принять полусидящее положение.

– Хорошо, спасибо, – окружающие предметы постепенно стали четко вырисовываться на фоне незнакомой комнаты.

Академик окончательно пришел в себя и повернулся на голоса:

– Что со мной случилось?

Рядом стоял Мамука Клмнпрстчан, хозяин ресторанчика, и человек, смутно кажущийся Абрусу знакомым. Мамука переглянулся с этим знакомым незнакомцем и ответил:

– Ко мне пришел малыш Джонни Билл и сказал, что с нашим уважаемым Абрусом Конти творится неладное: он курит кальян и странно себя ведет. Обычно люди расслабляются, их лица радостные и счастливые. А вы, сказал Джонни, кричали, порывались встать и словно не могли. Я пошел за малышом удостовериться, но уважаемый Лоренцо Кальяни уже вытащил у вас изо рта трубку и бил по щекам. Потом мы перенесли вас сюда, потому что вы не приходили в себя, выкрикивали свое имя и пытались убежать от нас, но в таком-то состоянии на улице с вами могло случиться что угодно.

– Спасибо, – Абрус встал с кушетки, его руки и ноги ломило, а голова кружилась.

– Скажите, уважаемый, – Лоренцо Кальяни, тот самый знакомый, обратился к пошатывающемуся академику,– употребляли ли вы сегодня что-нибудь из трицитринов?

– Морфитрицитрин я пил перед выходом из дома, в связи с некоторыми событиями, вы меня понимаете? – Абрус шарил по карманам в поисках денег: он вдруг подумал, что еще не расплатился за обед, если увиденное, к счастью, всё-таки оказалось галлюцинацией.

Мамука верно истолковал движения клиента:

– Мы вас понимаем, уважаемый. Надеюсь, что в дальнейшем вы всегда будете чувствовать себя хорошо. Уважаемый Лоренцо Кальяни оплатил ваш счет.

– Так что теперь вы мой должник, и в качестве долга я вас прошу составить мне компанию для прогулки, – легко поклонился галантный Лоренцо.

– Охотно.

Они распрощались с хозяином ресторана и вышли на улицу. Там темнело, и по всему городу стали зажигаться частые фонари. Абрус шел с Лоренцо, чуть ли не рука об руку, говорили о всяких пустяках, словно каждый из собеседников избегал своей главной мысли. И вдруг Абрус все вспомнил: не так давно, несколько лет назад, имя Лоренцо Кальяни вызвало у многих людей неприятное чувство. Этот странный человек имел скандальную биографию.

Еще будучи двадцатилетним юношей, он путешествовал в составе исследовательско-археологического отряда. Абрус это отлично помнил, потому что другим отрядом, смежным, в те же годы, руководил он, тогда еще профессор. Исследования продолжались пять лет, но незадолго до их завершения, Лоренцо оказался в клинике «Рука милосердия», где лечили душевнобольных. Кальяни довольно быстро, через год, оттуда выписался. О нем снова заговорили через пару лет. Под каким-то нелогичным предлогом Лоренцо Кальяни избавился от своей второй головы и собирался отрезать нижнюю пару рук, но собрание старейшин отстояло эти конечности, и теперь, даже если бы их размолотило в порошок в результате какого-нибудь несчастного случая, врачи все равно по крупинкам собрали бы эти руки и пришили бы их на родное место.

После этого скандала Лоренцо запил и стал употреблять сильнодействующие наркотики, так много, что несколько раз находился на грани жизни и смерти. Его спасали, и он снова, невменяемый, бродил по городу, что-то бормоча про руки и голову. Тем не менее, в «Руку милосердия» он больше не попадал.

Год назад он исчез из поля зрения городских всезнающих сплетников, окрестивших его «безумным Лоренцо», а сегодня рядом с Абрусом шел красиво, даже вызывающе элегантно одетый человек, и от него пахло легким, приятным ароматом парфюма.

– О чем вы думаете? – Лоренцо перебил мысли ученого.

– О том, что вы празднично одеты, – бесхитростно ответил Абрус.

– Сегодня особый день, улыбнулся Лоренцо,– ведь сегодня настоящее встретилось с прошлым, чтобы спасти будущее.

Абрус покосился на спутника и впервые пожалел, что согласился на моцион с «безумным Лоренцо»: «Кажется, он хочет меня заразить своей ненормальностью». А безумный продолжал:

– Я удивлен, что вы, который «нашел» спасителя, сегодня будто бы огорчены и разочарованы.

Абрус Конти в изумлении остановился, он понял смысл загадки собеседника:

– Неужели вы рады появлению Акэ?

– Моя радость естественна, – в свою очередь удивился Кальяни,– случилось что-то, чего я не знаю?

– Но вы видели репортаж?

– Разумеется.

– И вас не испугало уродство младенца?

– Испугало? Уродство? – по лицу Лоренцо пробежала тень какой-то мысли. — Ах да, уродство… Напротив, я рад рождению абсолютно нормального малыша… Что с вами?

Кальяни подхватил пошатнувшегося академика за локоть:

– Не пугайте меня, уважаемый, что с вами?

– Вы единственный, кто рад Акэ-Первому, – устало сказал Абрус.— Даже жена не поддержала меня в трудную минуту. Знаете, я сегодня слишком переволновался. Пожалуй, пойду-ка я домой.

– Конечно, я думаю, что мы еще увидимся. Может быть, завтра?

– Не знаю, у меня много работы,– уклончиво ответил ученый.

– Тогда разрешите хотя бы вам позвонить. Я давно хотел познакомиться с вами ближе, но не находил повода.

– Звоните, – рассеянно кивнул академик; в следующую секунду где-то послышалась знакомая мелодия, и он обернулся, чтобы определить, откуда доносится призыв суперновости.

К себе завлекал прохожих огромный четырехгранный телевизор-куб, установленный на высоком постаменте. Лоренцо схватил за руку Абруса:

– Пойдемте, наверняка, это что-нибудь про вашего Акэ!

Они устремились в сторону телевизора, под которым уже росла толпа. На экранах появился четырехкратно помноженный Петр Хорст, рядом с ним – академик Никидо. После приветствия Хорст предоставил слово бледному ученому.

– …Я выражаю свою благодарность всем звонившим в нашу лабораторию по указанному нами телефону. И так же благодарен за ряд предложений, которые поступили к нам. Полчаса назад мы провели генетико-хромосомное сопоставление клеток Акэ-Первого и некоторых наших сотрудников. В итоге мы получили неожиданный вывод: поскольку количество нуклеотидных цепей младенца не соответствует нормативному присутствию их в генах современного нам человека, использование клеток Акэ-Первого в медицинских целях предоставляется мне невозможным.

– Что за ахинею он несет? – прошептал Лоренцо Абрусу.

– …Выходит, годичный труд бессмыслен? – подытожил тихо Петр Хорст.

– Отнюдь. Мы многому научились за это время. И непременно изыщем другие средства для регенерации поврежденных органов наших граждан. Но я спешу успокоить население Спасенного Города: никаких операций, связанных с клеточным обменом, мы делать не будем, – безинтонацинно ответил Никидо.

– … Неужели разница в строении генов может помешать ассимиляции пересаживаемых генов в организм нашего современника? – Петр Хорст говорил, не открывая глаз от какой-то точки в пространстве, словно читая написанный текст.

– Безусловно.

– Что будет дальше с Акэ-Первым… и последним?

– Пока мы не решили. Я думаю, что если совет старейшин, который состоится завтра утром, сочтет траты на дальнейшее исследование инопланетной цивилизации недопустимым, то, скорее всего, Акэ-Первый будет уничтожен или отправлен в музей Прошлого, откуда, кстати, уже поступила заявка.

– Ясно. Но вы обмолвились о какой-то инопланетной цивилизации. Вы хотите сказать, что Акэ может оказаться следом пребывания на Земле инопланетян? Неужели это так?

Никидо-сана передернуло, но академик заставил себя ответить как можно безэмоциональней:

– Я думаю, что на ваш вопрос лучше ответит мой коллега, академик Зи-Ма-Не-Бу-Дет. Кстати, это его версия разницы нуклеотидных цепей.

Камера показала другого известного ученого, не пользующегося такой популярностью, как биолог Никидо, но поговаривали, что этот Зи-Ма-Не-Бу-Дет находится в хороших отношениях с Главным Старейшиной.

Спутник не дал Абрусу выслушать речь академика Зи-Ма-Не-Бу-Дет: празднично одетого Лоренцо вдруг скрутило приступом сильнейшей боли, – и бедолага попросил Абруса помочь добраться до дома и сделать укол. Немного раздраженный таким поворотом событий, Абрус вызвал такси, помог Лоренцо войти в дом и направился к указанному столу с аптечкой.

– Не нужно, уважаемый,– Лоренцо неожиданно выпрямился, как ни в чем не бывало. – Я здоров.

– Зачем же вы привезли меня сюда? – опешил ученый, с надеждой косясь на дверь.

– Чтобы вы меня выслушали и помогли спасти человечество,– Лоренцо невозмутимо запер дверь на ключ и положил его себе в карман.

***

Лоренцо подошел к сейфу и, поколдовав над шифром, вынул из глубины несколько книг.

– Вы можете пролистать их, пока я буду рассказывать. Прошу меня простить, уважаемый академик, за то, что я вас обманул, но обстоятельства подчас ждут от нас стремительных решений.

– Что это? – Абрус Конти открыл рот от удивления, когда ученый понял, что перед ним лежит. — Откуда у вас эти бесценные книги?

– С раскопок.

– Но… — ученый взмущённо подумал, что Кальяни незаконно хранит исторические раритеты, и тут же забыл и про свой вопрос, и про желанный выход из дома: одна книга и иллюстрациями в особенности заинтересовала его. Страницы всех пяти книг, надо сказать, были аккуратно закатаны в тонкий пластик. Это говорило о трепетном отношении Лоренцо к историческим ценностям.

– Выслушайте меня,– чтобы сосредоточиться, Лоренцо закурил какую-то странную сигарету и встал у кондиционера. — Я давно ищу единомышленника. А сегодня, когда я увидел ваши переживания из-за людского неприятия вашего детища, то понял, что нашел такого человека. Да и перебирать соратников я не могу за неимением времени…

…Тогда мне было чуть больше двадцати лет. От безделья я напросился в группу начинающих археологов под руководством молодого академика Зи-Ма-Не-Бу-Дет; кстати, второй группой руководили вы. Помните, разница была лишь в разных направлениях наших групп: мы отправлялись на юг, вы – на север.

– Помню… – Абрус не мог отвести глаз от картинки с изображением двух разнополых людей дорадиационного периода.

– … Да… Я, наверное, всегда был любителем совать свой нос в чужие дела, поэтому мое внимание привлекла деятельность Зи-Ма-Не-Бу-Дет. Я стал следить за ним и выяснил, что все археологические находки он сортировал. Одни отсылались в научный центр для исследований, другие странным образом исчезали в неизвестности. Чуть позже я понял, что умалчиваемые находки несли более достоверную информацию о людях из прошлого, чем другие, комментируемые прессой. Зачем это было нужно Зи-Ма-Не-Бу-Дет? И почему старейшины благословляли такую деятельность, преступную по отношению к истории, науке и человечеству в целом?

Я нашел только один ответ: все они боялись смотреть правде в глаза, признать неминуемый конец человечества; боялись массовых самоубийств… Хотя, не исключаю, в этом может быть их задача – тянуть время. Вы тоже, к слову, не знали о тайной деятельности вашей ассистентки Эммы Лейхт. Она очаровала вас, и вам даже не могло прийти в голову, что она, как и Зи-Ма-Не-Бу-Дет, занималась сортировкой науки: это надо знать, а это – нет.

Абрус Конти отложил книги и теперь более внимательно слушал собеседника. Лоренцо выпустил в ребра кондиционера последнюю струйку дыма и стал заваривать для гостя кофе.

– Участвуя в раскопках, я случайно наткнулся на погребенную под когда-то рухнувшим зданием библиотеку. Ничего никому не сказав, отметил для себя место и вернулся туда ночью, с фонарем. Там наугад отобрал несколько книг потолще и унес к себе, в палатку: я понимал, что всю библиотеку мне не утаить. На следующий день наша группа «обнаружила» библиотеку, и книги пошли на сортировку. Эти раритеты, безусловно, принадлежат к дорадиационному периоду, дата их выпуска – конец двадцать первого века. По счастью, они написаны на инглише, который своим звучанием и письмом похож на наш язык, искусственно созданный в Золотой тринадцатый век.

Чтобы сохранить эти книги,– а они едва не рассыпались,– я по ночам закатывал их страницы в пластик. Труд неимоверный! После него у меня днем тряслись руки и болели глаза. На эту напряженную, нервную работу у меня ушло несколько месяцев, я вздрагивал от каждого ночного шороха.

Наконец, я спокойно и не торопясь смог изучить написанное. Одна книга оказалась альманахом, описывающим последние достижения науки и техники; три других – романами из серии «все о человеческих чувствах и страданиях»; пятая книга увлекла меня больше всего. Она была написана для детей, чтобы заставить их верить в Бога, который, якобы, руководил процессом мироздания и следил за всеми поступками людей. Сейчас мы считаем такую веру языческой, хотя, мне кажется, что именно сегодня, в XXVI веке, эта идея не оказалась бы лишней. Кроме того, в этой книге были картинки, да и в журнале тоже (кстати, уважаемый, вы его еще не смотрели). Если бы не они, то я бы никогда осознал своего уродства и уродства окружающих. Милый мой Абрус, если бы мы с вами вдруг оказались в дорадиационном периоде, то нас приняли бы за инопланетян, о которых совсем недавно по телевизору говорил академик Зи-Ма-Не-Бу-Дет. И не вашего малыша, а наши тела, набитые соломой, отправили бы в музей истории или кунсткамеру. Посмотрите на картинки, именно такими изначально задумала природа людей.

Абрус отёр со лба капли пота:

– Вы меня пугаете, уважаемый Лоренцо. Нам с детства говорили, что радиация сделал человека умнее и приспособленнее; что человечество произошло от особого подвида четырехруких обезьян.

Кальяни горько засмеялся:

– Нам слишком много лжи внушали с детства. Откройте журнал (он самый большой по размеру), найдите шестую страницу. Видите картинку? На этом космическом корабле летали на другие планеты, а все, чем мы пользуемся сейчас: телевизор, компьютер, машины – все это придумали еще в двадцатом веке.

– Это невозможно! А как же Мор Берри, Мамбаса, Раджив Окунал, Насран Кул, Пьер Шарри?

– Они были такими же, отчасти, археологами, как и вы, уважаемый. Нашли – разобрали – собрали – включили и запатентовали свои «ноу-хау»… и стали богатыми и прославленными. Поверьте, наша мнимая цивилизация гораздо примитивнее цивилизации дорадиационного периода.

Абрус боялся, что, если он сейчас встанет с кресла, то не сможет стоять из-за головокружения: слова «безумного» Лоренцо действовали на него, как дым от Е-13. Собеседник беспощадно продолжал:

– Конечно, талантливые, умные люди есть и сейчас, но двадцать процентов на полтора миллиона человек – это смехотворная цифра. И, вот увидите, эти двадцать процентов с каждым поколением будут таять. Генетическое истощение неизбежно… Когда я все это понял, мне стало не по себе, как и вам только что. Сейчас я признаю: был слаб духом. Я пытался спрятаться от своего уродства за наркотиками. Употребил их столько, сколько заядлый наркоман двадцать второго века не использовал бы за всю свою жизнь.

– Кто такой «наркоман»? – Абрус Конти схватился за голову четырьмя руками, боясь, что она распадется на части от переизбытка информации.

– Вы, может быть, удивитесь… – улыбнулся Кальяни.

– Теперь я уже ничему не удивлюсь…

– Употребление никотина, морфия, гашиша, кокаина в дорадиационный период не поощрялось и даже наказывалось. Считалось, что эти вещества заставляют человека деградировать. В толстой книге откройте страницу двести первую, нет, двести двадцать первую. Что вы видите?

Ответом стал крик ужаса: Абрус теперь схватился за сердце. Лоренцо, незамедлительно найдя в аптечке шприц, профессиональным движением сделал укол гостю. Спустя некоторое время ученый пришел в себя. Страшась ответа, он указал в сторону раскрытых страниц:

– Этот ребенок похож на наших детей, значит, это «успокаивающие» вещества сделали нас такими?

Лоренцо кивнул:

– Родители этой девочки увлекались алкоголем и наркотиками. Повальное увлечение «успокаивающими» веществами в тринадцатом веке и, конечно, радиация сделали свое дело. Я полагаю, что поначалу от уродцев избавлялись, а потом привыкли к ним. Поколение сменилось – и к двум головам на одних плечах никто уже не испытывал отвращения.

Повисла долгая пауза. Абрус старался не смотреть на раскрытые книги, но они словно заполнили собой все пространство. Наконец, он сообразил, что не получил конкретного и понятного ответа на свой первый вопрос о настоящей причине гостеприимства Лоренцо.

– Так зачем я вам был нужен? Чтобы узнать все это? Я вряд ли смогу вам помочь донести истину до жителей нашего города.

Лоренцо испытывающе разглядывал бледное лицо академика:

– Вы должны мне помочь спасти Акэ-Первого. Главный Старейшина знает все, о чем мы сейчас говорили, и завтра утром отдаст приказ уничтожить малыша.

– Это еще неизвестно,– Абрус пожал плечами. — А если и так, то, каким образом вы думаете его спасти? Допустим, нам удастся вынести его из лаборатории, что потом? Сейчас целая лаборатория занята производством молока, а где достанете его вы? Будете жевать младенцу пластины со вкусовым имитатором?

– Моя идея лучше. Вы думаете, я не подозревал, что рождение спасителя получит такой печальный конец? Я бы, скорое, удивился, если бы все закончилось по-другому. Вы были за Западной Зеленой Стеной? – Лоренцо достал карту, им самим нарисованную.

– Туда никого не пускают, – Абрус со страхом посмотрел на хозяина дома,– неужели вы были и там?

– Разумеется, я жил там целый месяц. Мои книги помогли мне приспособиться к диким условиям. Вот, смотрите, это Спасенный город, это Зеленая Стена, а за ней, чуть правее, лес. Там живут человекоподобные обезьяны. Их интеллект пока низок, но, глядя на разумного человека, я надеюсь, их развитие пойдет намного быстрее. Обезьяны привыкли ко мне, так что я не боюсь их компании.

Абрус содрогнулся, он повернулся было к двери, но любопытство оказалось сильнее суеверного страха:

– Рассказывайте еще.

– Я присмотрел там весьма милую самочку, она сможет выкормить Акэ, а я, разумеется, когда он подрастет, научу его всему, что знаю сам.

– Вы собираетесь жить с обезьянами до конца своих дней?

– Послушайте, – терпение Лоренцо казалось бесконечным, – сегодня в Спасенном Городе живет 1 500 319 человек, это мне известно из достоверных источников. Ежегодно умирает два и семь десятых процента, а рождается – один процент. Вы можете подсчитать, через сколько лет город опустеет? Человечество должно начать с нуля, а иначе оно исчезнет как вид вообще.

– Но ведь можно увеличить деторождаемость? – Абрус вошел в азарт: он давно уже не вступал в дискуссию с умным человеком.

– А вы представьте себе, что жители Спасенного Города – это одна большая семья,– парировал Кальяни,– семья, все члены которой рано или поздно породнятся. Еще в ранние века дорадиационного периода было доказано, что браки внутри семьи ведут к генетическому истощению, потомки рождаются слабые умом и телом, и как следствие – вымирает целая династия, весь род. Об этом как общеизвестном факте я узнал из романа. Именно романы рассказали мне о быте подлинной человеческой жизни. Вы мне не поверите, но древний человек получал такое удовольствие от зачатия потомства, какое нам не могут дать «успокаивающие» вещества.

– На все у вас есть ответ,– проворчал ученый,– а сами-то вы как будете чувствовать себя в лесу без «уродств» цивилизации: захочется вам расслабиться, уйти от проблемы, где вы возьмете, к примеру, трициклины, Е-13? И что вы будете употреблять вместо еды? Травку жевать будете?

Абрус расхохотался до слез, представив уморительную картину.

– С «успокаивающими» веществами я боролся целый год. Я несколько раз почти умирал,– Лоренцо не обиделся на шутку, наоборот, улыбался.– Меня спасала только вера, что, если я умру, то не смогу помочь вашему Акэ.

– Ладно, вы меня убедили,– Абрус вытирал выступившие слезы,– про вашу собственную будущую пищу вы мне ничего не рассказали.

Вместо пространного ответа Лоренцо достал из кармана непонятный предмет, удлиненный и шершавый:

– В лесу полно еды, нужно только заставить свой желудок вспомнить о его первоначальной задаче – перерабатывать нормальную пищу, без консервантов и искусственных химвеществ. Берите, это самая настоящая рыба, природный концентрат фосфора, железа и других веществ. Первый раз меня стошнило, а сейчас я жую ее, когда мне хочется есть. Берите, у меня есть еще. Она сушеная, но вкусовые качества те же, что и у живой.

– Я потом как-нибудь,– академик есть рыбу не стал, но завернул ее в салфетку и спрятал во внутренний, потайной карман.

Он поднялся с кресла и прошелся по комнате, разминая ноги.

– Что ж, поедемте в лаборатории. Надеюсь, мой друг Никидо еще там. Он нам поможет. Только говорить с ним буду я, потому что вы не умеете щадить нервы собеседника. А у Никидо не такое сильное сердце, как у меня.

Лоренцо быстро собрал все необходимые вещи, на первый случай, для жизни в лесу, глазами обежал комнату, проверяя, не забыл ли чего-нибудь; поверх собранных вещей положил дорогие сердцу книги и открыл дверь на улицу:

– Прощай, мой дом!

***

Абрус и Лоренцо, не мешкая, нашли на плохо освещаемой улице таксопарковый столбик. После нажатия кнопки вызова рядом с будкой загорелось еще несколько ламп, осветив для шофера такси пару кварталов. Ученый подумал, что давно не ходил по ночному Городу, а тем более, по таким безмолвным улочкам, подобный этой, где жил Лоренцо.

– Давайте же быстрей, ради всех святых,– бормотал нетерпеливо сквозь зубы Кальяни, вглядываясь в темноту.

– Ради кого? – полюбопытствовал Абрус.

– Да так, эти словечки из древних романов такие прилипчивые…

Через десять минут они сидели в такси и чуть позже – мчались к научному центру города по широкому яркому бульвару. В ожидании такси Абрус успел позвонить другу Никидо с телефонного аппарата (изобретение Мора Бери), вмонтированного в таксопарковый столбик. После пары минут не совсем научных препирательств (Никидо уже собирался домой и поэтому не хотел задерживаться в институте) Абрус все-таки добился согласия подождать ночных визитеров.

Никидо-сан, как и было оговорено, впустил поздних гостей в здание через личную, никем не охраняемую, дверь.

– Ты плохо выглядишь,– заметил Абрус коллеге.

– А завтра я буду выглядеть еще хуже, благодаря тебе,– огрызнулся ученый.

После позднего и поэтому неожидаемого звонка Никидо разозлился и выпил сразу четыре таблетки морфитрицитрина: настолько он чувствовал себя измученным за целый день, а тут еще загадочная просьба о тайном визите посулила добавочную порцию стресса. Так что теперь Никидо-сан сидел в кресле собственного кабинета вялый и неспособный бурно реагировать на шокирующий монолог Абруса Конти: седативные таблетки начинали действовать.

Лоренцо кусал губы, с трудом скрывая улыбку от дипломатично-щадящей манеры Абруса – Никидо начал зевать, изредка одобрительно кивая собеседнику и все чаще моргая глазами. Археолог заметил это и перешел в контрнаступление. На стол, перед носом Никидо, легли древние книги с картинками. Ученый взбодрился, стал их листать, но без особого удивления. Абрус так воодушевился спокойствием коллеги, что, в результате, без обиняков одним залпом изложил свою просьбу помочь вынести из лаборатории Акэ-Первого и доставить за Зеленую Стену. Никидо, казалось, был сломлен последними аргументами друга и комплиментом в адрес своей гениальности из уст какого-то Лоренцо Кальяни. Он сам лично принес младенца и разрешил воспользоваться своим служебным автомобилем.

– А я здесь переночую,– Никидо протянул ключи от транспорта Абрусу, нежно на прощание поцеловал малыша губами обеих голов и, зевая, пожал все руки улыбающихся посетителей,– Абрус, ключи вернешь завтра утром, только позвони сначала.

На улице Лоренцо отдал Абрусу спящего Акэ, заботливо укутанного в теплое мягкое одеяльце:

– Я сам поведу автомобиль, вы слишком возбуждены. К тому же я успел выучить все закоулки нашего славного града, чтобы не намозолить глаза стражам порядка.

– Что мне делать с ним, если он проснется? – Абрус любовно разглядывал своего «крестника» и не уставал поражаться крохотному носику и кулачкам,– я, знаете ли, никогда не держал на руках таких малышек. Доулти нам привезли домой, когда она уже пыталась говорить.

Лоренцо широко улыбался, слушая болтовню академика. Автомобиль выехал за черту Спасенного Города и теперь быстрее мчал драгоценного пассажира. Началась Зона Отдыха горожан, через сорок минут и она закончилась. Где-то впереди, в темноте, великий город площадью в 70 тысяч квадратных километров окружала запретная Зеленая Стена. Гладкая дорога закончилась, вдруг оборвавшись, и Лоренцо свернул направо от таблички «Хода нет», в сторону, несколько метров проехал по заросшей травой поляне и остановился.

– Я бы проехал дальше, но боюсь, что вы потом не сможете найти дорогу назад, – Кальяни заглушил мотор. — Пойдемте, давайте мне вашего протеже и берите мою сумку.

Последняя предосторожность не оказалась лишней: несмотря на свет от фар автомобиля Никидо-сана, Абрус несколько раз спотыкался на кочках и ронял сумку, в то время как Лоренцо ни разу не сбился с размеренного ритма ходьбы. Заговорщики достигли запретной Зеленой Стены. Теперь людскую вымирающую цивилизацию и дикую природу разделяло только ограждение – столбы, соединенные друг с другом частыми лазерными нитями. От столбов шел слабый гул.

– Подержите,– Лоренцо отдал ученому малыша и поставил фонарь на траву, а сам полез куда-то в кусты. Оттуда он достал одно за другим два огромных зеркала на регулирующихся подставках и установил их у двух столбов. Лазерные лучи взметнулись вверх, открывая проход.

– Ну и гений же вы! – восхитился изобретательности Абрус.

– Чуть не забыл,– Лоренцо достал из сумки три небольшие книги, портмоне с деньгами и ключи от дома,– возьмите их, эти вещи мне больше не нужны. Альманаха и другой книги я вам не оставляю, не обессудьте: по ним Акэ будет учиться читать, а вы еще таких себе нароете. Теперь-то, я надеюсь, вы будете более внимательным к своим сотрудникам.

Лоренцо повесил сумку на плечо и взял младенца на руки. Абрус молчал, Лоренцо тоже: не проглатывающийся ком в горле мешал заговорщикам обменяться последними любезностями. Малыш заплакал, и Лоренцо решился первым:

– Спасибо вам, уважаемый. Когда Акэ подрастет, я обязательно расскажу ему о вас.

– Берегите его, Лоренцо. Как я смогу узнать, что с ним все в порядке?

– Хотите, я каждый год, 14 сентября, буду приносить сюда ночью для вас что-нибудь из леса?

– Я был бы счастлив,– Абрус обнял обоих, и Лоренцо и малыша,– каждый день я буду вспоминать вас. Прощайте.

– Прощайте,– Лоренцо попытался незаметно вытереть мокрые углы глаз. – Спешите, нужно вернуть еще до рассвета вашему коллеге автомобиль.

Лоренцо перешагнул границу, теперь его совсем не было видно, и крикнул на прощание:

– Абрус! Не забудьте убрать зеркала в кусты. Закройте их сверху травой. И осторожно, не пораньтесь о кусты!

– Хорошо.

Лоренцо со своей стороны увидел, как лучи постепенно опустились сначала с одной стороны, потом – с другой, и опять замкнулись в единую цепь.

– Не забудьте, ровно через год! – напомнил в темноту Абрус.

– Не забуду, только не переживайте, если перепутаю день,– отозвался приглушенный голос,– я буду ориентироваться на ежегодный салют. Прощайте, Абрус!

– Прощайте, Лоренцо!

…Прижимая к груди драгоценные книги, академик побрел к машине, с трудом развернул ее на неровной поляне и выехал на дорогу. Через час он поставил машину у служебного входа в лабораторию и пешком пошел домой. Край неба на востоке начал светлеть, но Абрус успел вернуться домой до распространения света по всему небосводу. В спальню академик не пошел, а закрылся в кабинете, отключил телевизор из сети – суперновости его больше не интересовали – и мгновенно уснул на неудобном диванчике легким, здоровым сном.

***

В лаборатории, за два часа до этого, Никидо-сан, наоборот, проснулся в кресле от ноющих, затекших мышц. Потерев икры, ученый проковылял по кабинету и вдруг остановился, вспомнив недавнюю встречу с Абрусом и его знакомым. Действие морфитрицитрина продолжалось, но Никидо уже мог здраво соображать. Он бросился в соседний лабораторный зал, где должен был находиться младенец. Вид пустого бокса потряс ученого:

– Неужели это правда?!

Никидо от страха перед грядущим скандалом схватился за лысую большую голову. Быстро спустился по личной лестнице в надежде, что спал несколько мгновений, и похитители только садятся в машину. Отсутствие последней окончательно отрезвило. Никидо застонал:

– Конец моей карьере, конец всему…

В голове закопошились мысли – зеркальное отражение монолога Абруса Конти, сюжеты книжных иллюстраций. Никидо только сейчас осознал, что говорил ему коллега.

– Этого не может быть, не может быть,– ученый никак не мог прийти в себя от потрясения. Он поднялся в кабинет, и здесь пришло решение.

– Я не слышал этот бред. Ничего не знаю. Пришел в лабораторию – младенца нет, его украли, пока я спал, кто-то подмешал мне снотворное… А может же быть такое, что инопланетяне украли своего ребенка… все поверят… Главное сейчас – дождаться рассвета и потом поднять тревогу… Я ничего не помню, не знаю, не видел…

Ученый полез в аптечку за успокаивающими лекарствами, но последние таблетки он выпил несколько часов назад, кокаин кончился еще вчера, остался один гашиш. Никидо-сан набил курительную трубку порошком и поджег. Сразу стало легко и приятно – ученый, улыбаясь, пошел в соседнюю с кабинетом ванную комнату. Там он налил в шикарную ванну воды и залез в нее, не раздеваясь.

Две стены в ванной были сплошь зеркальными. Никидо помахал своему отражению рукой и убедительно сказал двойнику: «Я ничего не знаю». Закрыл глаза, и тотчас от кончика седьмого пальца ноги до макушки маленькой головы прокатилась по телу истома:

– Я ничего не знаю. Я – самый настоящий человек. У меня три, нет, две руки, одна голова… Я – человек будущего… Я спасу всех…

Никидо открыл глаза и закричал от ужаса: напротив его ванны стояла другая, и в ней сидело двухголовое чудовище. Оно кривлялось и угрожало ученому тремя кулаками. Никидо, будучи не в силах оторвать глаз от урода, нащупал рукой какой-то твердый предмет и метнул его. С оглушительным звоном зверь бросился на Никидо и острыми зубами вонзился в тело ученого. Никидо не растерялся и, сжав руками меньшую и более уязвимую голову урода, резко повернул ее, чувствуя невыносимую ответную боль в правом плече.

Чудовище взревело от боли, однако, отступать не хотело, – теперь оно в отместку душило своего врага. «Пусть я умру, но этот урод из прошлого умрет вместе со мной, я спасу человечество, и мне поставят памятник»,– с этой последней мыслью, теряя сознание, Никидо крепче сжал пальцы на короткой шее урода…

Тело великого ученого, последнего специалиста по анализу и синтезу биоклеток, утром обнаружила пятирукая уборщица. Все зеркала, кроме одного разбитого, были забрызганы розовыми каплями, а в ванной лежал сам Никидо, одетый в рабочий костюм. Зубы ученого сжимали трубку с намокшим гашишем, а пальцы трех рук были сомкнуты на шее самоубийцы.

Все решили, что Никидо-сан покончил с собой, когда узнал о похищении человека прошлого. Совет старейшин назначил семье Никидо-сана двукратную пенсию за талант и мужество покойного; шумиху вокруг похищения тоже не стали поднимать – все получилось почти так, как и желал Главный Старейшина.

***

Абрус проснулся только к обеду. Вспомнив о данном Никидо обещании позвонить, он набрал номер видеофона друга. Вместо него на экране появилась помощница академика.

– Никидо-сан умер.

– Как это «умер»? – такого поворота событий Абрус не ожидал.

– Он покончил с собой. Это все, что я могу вам сказать. Извините, – помощница кивнула ученому на прощание и отключила связь.

Смерть Никидо огорчила до слез Абруса Конти и заставила чувствовать себя виноватым. Во-первых, Абрус потерял единственного потенциального собеседника, с кем можно было бы поговорить о Лоренцо и Акэ; во-вторых, вместе со смертью умного академика от биологии, можно сказать, умерла и сама наука Спасенного Города: никто и никогда больше не осмелится проводить смелые, в духе Никидо-сана, эксперименты и опыты; в-третьих, Никидо мог убить себя только в одном случае – чтобы спасти человечество (в этом Абрус был безоговорочно убежден).

Абрус с горя пошел в ресторанчик Мамуки Клмнпрстчана. Там ученый заказал непривычную для себя пищу. Кофе он заказал только потому, что пил его вместе с Лоренцо минувшей ночью. «Кофе и чай – единственные напитки, соединяющие прошлое и настоящее,– размышлял в предвкушении Абрус.— Я должен к ним привыкнуть, хотя они такая редкость в этих шикарных ресторанах. Долой Р-27, теперь только чай и кофе…» Но стоило Абрусу сделать первый глоток кофе, как на лице ученого отразилось недоумение, затем, гримаса отвращения и, наконец, он засмеялся:

– Ах, подлец Лоренцо: он поил меня настоящим кофе, а я и не знал.

Так синтетический кофе остался недопитым. Про себя ученый подумал, что было бы неплохо навестить пустой дом Лоренцо в поисках натуральных съестных припасов. Потом он вообразил себя дегустатором и, закрыв глаза, сжевал три заказанные пластинки фирмы «Вкус прошлого», пытаясь представить себе настоящий вкус мяса, петрушки и хлеба.

Сытый и в мечтательном настроении, он бродил по близлежащим улицам, и к вечеру решился: «Брошу все и уйду к Лоренцо. Буду жить в лесу и есть все, что попадется на глаза». Пятидесятилетним ученым овладел дух романтики. С решительным выражением на лице он явился домой, собрал некоторые вещи, без сожаления стер из памяти компьютера все свои наброски несостоявшегося шедевра и на прощание заглянул в комнату жены. Супруга перед зеркалом пыталась выстроить на своей голове новую, модную прическу под названием «Прощай, малыш!» Дочь, лежа на полу, рисовала нечто безобразное и непонятное.

Абрус сплюнул и закрыл за собой дверь:

– Вот дуры!

Он вернулся к себе в кабинет, забросил в угол сумку, достав предварительно из нее книги Лоренцо и, открыв первую попавшуюся, попытался прочесть написанное. Постепенно лингвистическая рутина увлекал ученого, и скоро он приловчился читать быстрее. Старинный язык показался ему мелодичнее искусственного языка 14 века.

***

Вскоре Абрус вернулся к раскопкам, проходившим, как и прежде, в черте города. Больше великому археологу не везло: ни одна из его последующих находок не была равноценной находке 2536 года. Но Абрус не расстраивался: он продолжал рыть землю с прежним упорством, время от времени утаивая свои находки от коллег.

Каждый год, во второй декаде сентября, он брал отпуск и поселялся в Зоне Отдыха. 14 сентября, ночью, когда над Спасенным Городом громыхал салют, Абрус приходил к тому месту, где когда-то распрощался с Лоренцо и ждал. Лоренцо приходил, перебрасывал Абрусу через лазерные лучи крупные связки лесных, настоящих, плодов. Иногда друзьям удавалось увидеться днем, и они разговаривали: Лоренцо, спрятавшись в тени деревьев, Абрус – в тени куста. Куст, к слову, так разросся в течение пяти лет, что постаревшему и ослабевшему академику-пенсионеру вытащить зеркала из-под его колючих ветвей не представлялось возможным.

В 2542 году Лоренцо привел с собой длинноволосого крепыша-мальчугана. Абрус, чувствовавший себя в тот день неважно, рыдал от счастья, не стесняясь своих слез, как ребенок. Это свидание друзей оказалось последним.

В 2543 году Лоренцо всю ночь в одиночестве созерцал отблески далекого салюта и думал, что Абрус перепутал все числа, или ежегодный праздник был перенесен. Лоренцо приходил к месту встречи еще несколько ночей подряд, пока не осмелился появиться там днём.

Абрус его ждал. Он стоял каменный и молчаливый, но на лице его статуи скульптор изобразил характерную для пожилого ученого добродушную улыбку. Лоренцо показалось, что памятник чудаковатому археологу, завещавшему похоронить себя здесь, у границы Спасенного Города, лицом к Зеленой Стене, вот-вот оживет, – так знакомо застыл Абрус Конти с поднятой рукой в знак приветствия неизвестно кому.

…Последним подарком для добродушного археолога стал огромный букет лесных цветов, который упавший через гудящие лучи прямо к каменным ногам крестного отца нового человечества.

19.07.2002 – 24.06.2012

© Юлия Фертес, 2012