Некто

Рассказ-размышление о буднях, о неординарной судьбе, промелькнувшей в суете жизни, казалось бы, незамечено… Но это только нам кажется так иногда, когда речь идет о других.

Кем же был он, ежедневно появляющийся на центральной улице, в гуще толпы, человек, который при знакомстве называл себя «Некто»?

Довольно часто встречался он и в переулках. Несмотря на небритость, обилие седины в неухоженной испанской бородке и нечесаных, неряшливо взъерошенных, длинных волосах, мужчина выглядел благородным. Природная статность, высокий рост, степенность во взгляде, неторопливость в походке – все это выделяло задумчивого человека в суете будничного уличного потока.

Некто можно было обнаружить на рынках, в магазинах, в городском парке у пруда, где он подолгу любовался лебедиными парами, подкармливал размоченными корочками черствого хлеба водоплавающих, вслушивался в кряканье диких утят, пересчитывал вслух доносивщееся эхо кукушки. При этом хмурость густых бровей моментально исчезала, растворяясь в бездонной, умиротворенной улыбке…

В тот день, в час пик он оказался в гуще быстротечного людского потока, на одной из главных улиц большого города. Хоть он и не стремился влиться в царящий ритм, но и противостоять напористости не мог. Более того, Некто находил удовлетворение в быстром, совместном людском течении.

Неловкий юноша, суетливо оглядывающийся по сторонам, нечаянно задел футляром скрипки спортивные, с лампасами шаровары. Некто почувствовал удар, и неожиданная боль тупым отголоском проникла в правое колено. Он приостановился.

– Простите, – с улыбкой обратился к Некто юный музыкант, – это опять вы?

– Да, поэт, я.

– Я не поэт, я учусь в Консерватории.

– Музыка – поэзия звуков в симфоническом оркестре Вселенной.

– Пожалуй, вы правы.

С улицы донесся автомобильный сигнал – рев промчавшегося «жигуленка» с порванным глушителем, который вчера точно так же ворвался в его будничную жизнь и подтолкнул к решительному действию по задержанию грабителя…

«Они следят за мной со вчерашнего дня…» – вдруг вынырнуло из подсознания. Некто ухмыльнулся с грустью, пожал руку юному музыканту и продолжил путь, опять вливаясь в поток, созерцая окружение, словно доктор, измеряя пульс пациента, намеренно подстраивая свой, здоровый, к биению больного в надежде на сиюминутное исцеление благодаря сконструированному им нетрадиционному методу лечения.

Быть может, потому Некто не принадлежал ритмам толпы. Он существовал в ней отстраненно, согласно утвердившемуся в его сознании откровению по поводу исцеления через внедрение собственного потока энергии в окружающую его реальность. Независимо от происходящего он всегда прислушивался к собственному биению сердца, движению души, течению мыслей, одному ему ведомых. И был убежден в полезности своего изобретения. Ибо его энергия, вбирая пульс окружения, поглощая негатив, как бы, трансформируя его, должна была, по его мнению, излучать свет, радостью заполнять окружение, теплотой наполнять сердца, добром проникать в помыслы, очищать души и, словно санитар, дезинфицировать атмосферу в моменты его присутствия.

«…обхохоталась я с него, рыжий, как мой кабель альянс...что, облапил, и все… обцеловать успел… в кабинете?.. в офисе, когда наедине остались… алина, жди прибавки к зарплате…»

…(звонкий рыжеволосый слился с брюнетистым контральтовым, и всё растворилось смехом в пространстве)…

Звуки, слова, шорохи ветра, щебетанье птиц вошли в его сознание с раннего детства, когда впервые он услышал соловьиные переливы в яблоневом саду, в глухой, заброшенной деревеньке. Ему тогда было год и два месяца.

– Птичка стонет, – сообщил младенец маме, что усаживала после кормления грудью малыша на зеленую, душистую лужайку – рядом с собой, посреди цветущего сада.

Была весна. Деревья, трава, цветы наливались соком земли, пропитанной талыми водами.

– Птички не стонут, они поют, сына, – пахнувшая молочной сладостью, прикоснулась мама теплыми губами к вспотевшему лобику младенца, продолжающего прислушиваться к доселе неведомой музыке Вселенной.

«…ванюшк, от энтного городу сплошная толкотня…дитям принадлежностей надоть к школе?... глянька-сь, это чучело мою юбку разодрало пакетцем… эй, ты, дядел с пакетью, а ну вернись… пакет-то взрывной у кавказца… елы-палы… куда ж менты глядят… вон-вон, обоим руки скрутили, пакет собаки обнюхивают»…

(…ворвался лай двух немецких овчарок, напомнив деревенским жителям о доме... но здесь образовался людской затор, в котором зашумели, закричали, завизжали, запричитали, заохали)…

Некто теперь стоял у подземки, прислонившись к облицованной камнем колонне. Зеленая перегородка из труб, пахнувшая свежей краской, отделяла его от толчеи. Мятежный круг за оградой напомнил ему муравейник в саду из далекого детства.

Мимо стремительной походкой прошла сияющая в улыбке девушка с русой, точь-в точь как у мамы, косой, обжигая запахом сирени. Той самой, бело-розовой, под которой когда-то муравьи сотворили под кустом жилище.

В детстве любил наблюдать за «казявками» – так называли в их деревеньке насекомых, расплодившихся в ту пору чрезмерно. Тогда ему было семь лет, он учился играть на гармошке, которую оставил отец в наследство после трагической гибели. Родитель утонул в пруду, спасая пьяного друга, когда мальчику исполнилось семь лет, в день рождения.

«…вчера докторскую защитил… а работы нет…Василий Иванович порядочный с виду... все новорусские лягушатники… это как?.. пальцы, как лягушки, веером распускают…»

…(интеллигентный, глухой дуэт оборвался смешком, который заглушил голос из репродукторов: «Дамы и господа, приветствуем вас на станции «Кремлевская», бывшая «Советская»)…

Мальчика всегда удивляла могучая муравьиная сила, когда он наблюдал часами за строительством гнёзд с множеством лабиринтов. Деревенские называли их «казявкиными кучами». Ему они представлялись в воображении огромными городами, которые приходилось видеть на фотографиях или в кино. Соломки, что они перетаскивали с одного места на другое, казались ему бревнами. Потому и удивляла неимоверная сила, мощь трудолюбивых жителей огромного царства. Он разговаривал с ними почтительно, играл в «Выручалочку-соломку» – размельчая сухие стебли травы на мелкие кусочки, разбрасывал, будто земледелец по весне пшеницу на вспаханном поле, и приговаривал: «Муравьи – муравушки, питайтесь травушкой». Он был уверен, что солома – не только материал для строительства, но и вкуснейшая еда для тружеников-строителей.

Нет, куча мала за оградой, на центральной улице совсем не походила на муравьиное царство, в котором он до сих пор усматривает Созидание. Мысли о зле, как о разрушительной силе во Вселенной, заставили его отвернуться от происходящего, уйти как можно скорее. Лучше всего спуститься в подземку и – до следующей станции, а там и до вокзала рукой подать

Спускаясь по эскалатору, он продолжал присматриваться, прислушиваться и вбирать в себя человеческий гомон, изредка, словно пулями, вонзающийся в его уши сквернословными выражениями, похотливыми возгласами, смиренными и вполне благопристойными репликами.

Звуковая лента жизни ассоциировалась с магнитофонными бобинами, которые ему приходилось часами резать, склеивать, слушать на них голоса, музыку, стуки, звоны, скрипы, топот копыт, трели птиц, взрывы, стрельбу, человеческие шаги. За тридцать лет работы в радиостудии он ни разу не услышал муравьиное стрекотание, которое приводило его в восторг в те далекие, детские годы. Удивлялся тому, что в радиосюжетах никогда не использовался муравьиный хор, частенько всплывающий в его памяти блаженными звуками далекого детства.

Некто было ведомо, что в природе нет ни одного безмолвного сухопутного насекомого. Звук – форма выражения окружающего мира, и в мире насекомых он, имея вибрационную, волновую природу, определяет почти весь спектр жизни, а в радиосюжетах его не было. Потому он пришел впоследствии к выводу, что жизнь в записях – студийная. Да и отражение времени, действительности бытия земного в радиопередачах было далеко от настоящей правды жизни….

Кусты сирены за окном студии умиротворяли естественностью, особенно в весеннюю пору цветения. Напоминали деревенский сад, муравьиный город с огромными лабиринтами, наполняя студийный павильон из открытых окон чарующим запахом весны.

«…Петруша, неприлично ковырять в носу при людях… тут не люди, а пассажиры… озорник…люди-дома, в подземках – ворье … любознательный… тетенька, к вам на очко муха села, засрет все стекла… не позорь маму… сообразительный… у вас, дяденька, гульфик расстегнулся, и бельмом торчит»… …

…(следующая станция Сухово-Кобылино, бывшая Пролетарская, – раздалось, и в вагоне немного попросторнело)…

Некто посмотрел на малыша-очкарика. Обнаружил рядом с ним молодую заботливую маму. Одной рукой она прижимала к щеке ладошку мальчика, а другой пыталась надеть солнцезащитные очки, исподволь озираясь по сторонам в стыдливости.

– Юноша, сколько вам лет?

– Сто лет в обед.

– Петруша, фи, как не ай-яй-яй!

– Нет-нет, ребенок развивается…. Вот тебе шоколадка.

На скуластых щеках мамы появились два розовых пятнышка, и она смущенно улыбнулась в ответ дарителю. Очкарик быстро распаковал подарок и демонстративно откусил уголок, оглядывая пассажиров с гордой хвастливостью и нескрываемым удовлетворением.

Выходя из вагона, Некто помахал рукой мальчику.

– Пока, хороший дядя! – услышал он за спиной звонкий голосок.

Некто прикрыл глаза на мгновенье. Ему показалось, что это его голос из детства, и он слышит его в первый и последний раз за свою нелепую, как его уверяли другие, жизнь.

Грезилось ему иначе… Рано потеряв любимую женщину, он так и остался бобылем. Для окружающих это было странным: красивый, статный, непьющий, при деле, и нате вам – один одинешенек. Для него его жизнь определялась волей неведомой ему судьбы. Ниспосланное Небом Некто воспринимал само собой разумеющимся, данностью, обыденностью своего бытия….

Некто оставался на перроне до тех пор, пока не ушла электричка. Все время махал неуклюже рукой вслед уходящему составу...

«… принес долг… спрашиваю: какой… за проживание… изгнала... сам съехал… у нас, как в бочке селедки…вагоны разгружать сил нет, в театрах – не протолкнись…

В скоморохи не пробовал... не мое – в лысьве гамлета играл… может, к нам, в кукольный... после гамлета... деньжат подзаработаю, отчалю»…

– Молодой человек,– обратился Некто к видному собой юноше-Гамлету, – возьмите…. Трех тысяч хватит до Лысьвы?

– Вы что, подслушивали?

– Нет, я улавливаю. Тридцать лет звукооператором прослужил на радио.

– Мне одной хватает, батяня! Выходит, коллеги по искусству.

– Выходит.

Юноша уже на выходе с эскалатора, недоуменно пожав плечами, бросил между прочим приятелю-кукольнику:

– Остались же еще в этой жизни нормальные люди!

Некто не услышал Гамлета. Он свернул две тысячные купюры, машинально засунул в грудной карман спортивной куртки, продолжая бессмысленно смотреть в одну точку, туда, где уже исчезли из виду провинциальные актеры.

У него частенько так бывало: вдруг, ни с того ни с сего память отказывалась воспроизводить не то что далекое прошлое, но и недавно произошедшие события.

Неожиданно возникавшие провалы у Некто обнаружились с детства, и длились минуту-другую. Затем все возвращалось. Из-за участившихся с возрастом «отключек», как он сам называл это, пришлось уйти на пенсию. Третий год маялся без дел. Потому с раннего утра до поздней ночи взял за правило находиться среди людей – в гуще событий дня. Дома, в однокомнатной квартире его никто не ждал….

Что удивительно – в моменты потери памяти ему представлялись фантастические сюжеты. Вроде сна в яви. Врач-психиатр предложил ему обследоваться в стационаре еще три года назад, но Некто вежливо отказался, признавшись доктору, что эта ерунда – природная.

Ему было шесть лет. Играя в саду, он не заметил, как рядом появился похожий на иконописного чудотворца человек в серебряных одеждах. Молча кивнув, улыбнулся ребенку, жестом позвал к себе, взял на руки.

Они полетели в необъятную даль.

Закружились в поднебесье, где мальчик увидел множество рогатых, похожих на скелеты существ. Затем возвысились в Небеса, где царило кружевное золотое царство.

На троне восседал Владыка. Лица его не было видно.

Лишь парчовые одежды сияли переливами, освещали хоры Ангелов по правую сторону, а по левую – пели в унисон Архангелы.

Поодаль сидели люди, незнакомые ему, в богатых золоченых одеждах. Они смотрели на гостя умиротворенными взглядами, манили, притягивали к себе невероятным магнитом ласковости, доброты и сердечности.

Мальчику захотелось обнять этих людей, расцеловать, и он посмотрел в глаза Чудотворцу в серебряном одеянии. Воздушное золоченое облако, словно люлька, подхватило малыша и поплыло вместе с ним к трону….

Видение окончилось в саду, на том месте, где родилось. И повторялось неожиданно, ярко, в самые неподходящие моменты. Что примечательно, в них он так и остался тем малышом из сада. Персонажей в видениях знает теперь по именам: Апостол Павел, Петр и все остальные…

Родственников, ушедших знакомых там не встретил. Но почему-то до сей поры имел надежду на это. Лишь однажды промелькнул дед Иван. Родной, кровный, которого всего один раз видел в огромном царственном храме. Мама привезла туда его, двенадцатилетнего подростка, чтобы совершить таинство крещения по совету набожной бабки Агафьи, так как их деревенская церковь в ту пору служила чем-то вроде амбара. Председатель колхозный называл его зернохранилищем.

История деда, вообще, была сплошной загадкой, потому что он, бывший военный сразу по окончании войны постригся в монахи…

Нет, его не пугали сны-видения. Но привыкнуть к ним не мог. Самому себе признался однажды: «Суета сует убывает, очищая дорогу путнику в никуда». Может, оттого и возникло это – Некто? Во всяком случае, по-другому он запрещал себя называть оставшимся знакомым и тем, с кем редко, но вступал в диалог.

В то утро он проснулся от кошмарного сна. Все происходило будто в яви: каким-то образом Некто оказался на деревенском погосте, где трое молодых парней в чёрном, с заляпанными грязью лицами, будто волчата, рыли посреди кладбища нору. Затем звериная нора преобразилась в яму. Раздался взрыв. И Некто почувствовал боль в затылке. Трое набросились на него. Сгорбленная тень вонзила в грудь Некто нож. Кровь брызнула фонтаном, заливая убийц. Но это не помешало им столкнуть раненого в яму и заживо закопать. Потом появился дед в золоченом одеянии, взял на руки и вынес внука на поверхность. И вновь возник Он, Тот, который младенцем возносил его в снах-видениях. На этот раз видение повторилось точь-в-точь, как в самый первый раз.

Проснувшись, Некто почему-то решил навестить родную деревню. Полвека прошло с того момента, как он покинул родной дом. Учеба в техникуме, работа, армия, работа. Да и родных, знакомых не осталось. А если и остались, то, встретив нынешнего пенсионера, вряд ли вспомнят того задиристого «цыганенка», как величали его в ту пору сверстники. Да и взрослые не называли по имени.

Выходя из электрички, Некто размышлял: «…до деревни километра два… к ночи подоспею… лето, заночую в стогах… стога-то, поди, остались нетронутыми…».

Проходя по тракту мимо посадок, он услышал оглушительный рев…

Жигуленок с порванным глушаком нагнал путника. Остановил, преграждая дорогу.

«…тот хмырь… прихвостень…» – услышал он писклявый юношеский тенорок.

– Дядя, как звать?

– Некто, – пробормотал еле слышно.

– Надумал драпать?!

– Следы замести?!

– Чего зенки вылупил, ментовской ящур?

Некто молчал.

– Кто вчера Васька ментам перед банком сдал?

– Долбанный стукачишка.

– Со вчерашнего дня сечем, просвечиваем рентгеном.

– Молоток, цыган. Нагадал местечко.

– Зря Васька загубил.

– Базар-вокзал прикрыт. Стукача в посадках зароем!

Некто молчал.

Да, он видел этих троих не только во сне, но и во вчерашнем дне, во время привычной прогулки около Сбербанка, в момент его ограбления. Только не грязью, а масками были закрыты их лица. Одного из них он, действительно, успел схватить за шиворот. Другие умчались на этом самом «жигуленке».

«…лопату давай… нет лопаты… когтями рой… стукачка мордой в землю ткни по ходу… пацаны, давай бензином зальем … следки подпалим… кашолка у тебя, Боб, как моя ж..а… не бз.и козлятиной… холмс безродный… амбал прокрутил по всем весям…»

Некто молчал.

Он уже и не мог говорить, слышать…

И лишь в чудном видении он опять вознесся ввысь на руках Того, Кто когда-то впервые показал мальчику иной мир высоко-высоко за поднебесьем… где ни разу он не увидел близких, знакомых ему людей.

Вдруг вновь промелькнул в Небесном, царственном пространстве дед Иван в золоченых одеждах.

Он осмелился спросить старца: «Почему?.. Почему ты не заменил мне отца в сиротские годы?.. Почему ты скрылся за стенами величественной Лавры?..»

Эти вопросы всю жизнь не давали покоя его ищущей душе.

Дед протянул к нему руки и в мгновенье исчез в серебристой дымке, нахлынувшей неожиданно из поднебесья.

А где-то вдали, вероятно, в деревне, куда позвал его вещий сон, звонили колокола, оповещая сельчан о вечерней службе…. Еле-еле доносился звон до посадок.

Была звездная тихая ночь.

Посадки озарились неистовым пламенем.

Огонь моментально распространился на деревья, траву, нескошенное ячменное поле…

Колокол, не умолкая, звонил.

Трое в черном юркнули в автомобиль.

Рев неисправного глушителя ужасом пронзил деревенскую округу, затмив собою колокольный звон.

Земля не горит, нет. Она покрывается пеплом.

© Балбекин А.Р., 2012