Три рассказа

Рассказы представлены на конкурс литературного творчества молодежи Кыргызстана и стран СНГ, проводившийся в 2012 году под девизом "Много языков – один мир". Вошли в сборник изданных работ – альманах.

Публикуется по книге: Много языков – один мир: Литературный альманах. Составитель Н.Шульгин. – Бишкек: Турар, 2012. – 196 с. Тираж 3000 экз.

УДК 82/821
    ББК 84 (2) 7
    М 73
    ISBN 978-9967-15-146-8
    М 4702000000-12

ДЕВУШКА И КОНЬ

Как-то на днях я поехал в Воронцовку, к родственнику на пару дней, отдохнуть. Выспавшись и поздно позавтракав, перебрав на этажерке давно знакомые книги, я решил выйти на улицу, и посидеть на лавочке. Был погожий осенний день, время близилось к полудню. По слегка заасфальтированной улице прогуливалась всякая домашняя живность. Ленивую сельскую тишину нарушали только крики петуха, да истомленный лай цепной собаки где-то за забором. И вдруг эту сельскую идиллию нарушил гневный всадник на резвой гнедой лошадке. Подъехав к забору противоположного дома, он стал звать сына: «Нурбек! Ай, Нурбек! Ай же, садись-ка на свой велосипед и поезжай, позови Машку. Богом «битый» черный жеребец опять прицепился, покоя не дает…»

Из калитки вышел мальчик лет двенадцати с велосипедом, внимательно посмотрел на меня и под напутственные возгласы отца поехал вверх по улице. Всадник же спешился, привязал лошадь к забору и ушел в дом. Заинтригованный, я решил подождать дальнейшего развития событий.

Как позже мне удалось выяснить, расспросив родственника, соседа на коне зовут Калдыбаем. Он бывший колхозник, ушедший на «вольные хлеба». Держит с десяток лошадей, продает живьем в основном на ритуальные мероприятия. А черный жеребец, досаждающий ему, — собственность Госплемхоза — чистопородный орловский рысак по кличке Воронок. Родившейся и выросший в хозяйстве, этот жеребец обладал буйным нравом. Не признавал и не подчинялся ни одному конюху хозяйства. И только дочь старшего конюха Игнатова, Машка, одна могла управиться с ним. Частенько Воронок высвобождался из плена конюшен и мчал на волю. Второй же страстью жеребца были, конечно же, кобылы. В какой бы форме не встречал Воронок кобылу, в упряжи ли, под седлом ли, приставал смолой, не отгонишь, не отворотишь. И одно оставалось седоку ли, ездовому ли — спасать свой живот бегством.

Не прошло и четверти часа, как на дороге замаячил Нурбек. За ним, в отдалении показалась фигурка девушки. Когда она приблизилась, я разглядел ее: невысокая девушка лет шестнадцати. Миловидное лицо выражало озабоченность. Не останавливаясь у дома соседа, она проследовала дальше в сторону поля. Сосед же, выйдя из ворот, вскочил на коня и зарысил следом. Ошибочно полагая, что развязка истории произойдет где-то за селом и, не желая пропустить это занимательное событие, я тоже зашагал следом. Еще издали мне послышались: конское ржание и топот, свист кнута, ругающийся голос соседа и звонкий девичий голос, зовущий и уговаривающий жеребца. Там за поворотом, передо мной развернулась такая картина: огромный черный жеребец, распустив хвост и гриву, мелкой рысцой сновал челноком с одной стороны улицы на другую. На одной стороне улицы стояла Машка с длинным прутом в руках и повелительным голосом укрощала коня. На другой же стороне улицы почти притертые к забору, жались друг к другу кобылки. Калдыбай на своем коне маячил в отдалении. Явно складывалась трагикомическая ситуация. Жеребец — безусловно, главное действующее лицо разыгрываемой мизансцены — был поставлен в затруднительное положение и никак не мог сделать выбор. Две силы явно боролись в нем; с одной стороны буйное мужское начало, а с другой — теплое, родное, привычное.

Я невольно залюбовался этим конем, его статью, его мощью. Он на треть возвышался над калдыбаевским беспородным табунком. Каждое движение жеребца было преисполнено врожденного изящества. При каждом движении его мощного тела видно было, как под отливающей сталью шкурой перекатываются мускулы. Так как жеребец никак не хотел расстаться с кобылами, было решено гнать лошадей к калдыбаевскому двору, а там кобыл загнать во двор и тем самым разлучить жеребца с ними. Так и двинулись почетным эскортом из жеребца, по-прежнему занимающего собой всю улицу, кобылок, подгоняемых сзади Калдыбаем и прижимаемых жеребцом к забору улицы. Так и добрались до калдыбаевского подворья. И здесь, когда вдруг кобылы исчезли за забором двора, жеребец забеспокоился, заржал тревожно, заметался вдоль забора, пытаясь заглянуть и даже преодолеть его. Этого уже не мог выдержать Калдывай; размахивая и щелкая кнутом, он стал наезжать на жеребца, стараясь отогнать его от своего двора. Но не тут-то было! Жеребец хотя и потерпел фиаско и потерял кобыл, но просто так сдавать позиции и уходить не собирался. И только теперь, когда со сцены были удалены кобылы, наконец, произошло перераспределение ролей. Ярче и звонче зазвучал вдруг голос девушки. И в поведении жеребца появилось что-то покладистое.

— Воронок! Воронок! Ну-ну, милый, хороший. Пойдем домой, Воронок! Я тебе задам овса! Ты ведь любишь овес? Ну-ну, пойдем домой! Намаялся небось, — говоря так, девушка похлестывая прутом, погнала жеребца дальше по улице. Калдыбай, явно обрадованный тем, что наконец-то избавился от надоедливого жеребца, крикнул им вслед: «Машка! Скажи отец, пускай крепко завяжет конь!» Сказав это, он спешился и вместе с лошадью скрылся за воротами.

Я еще некоторое время постоял на улице, следя, как удаляются конь и девушка, и тоже пошел в дом. Близился вечер.

ФИЛОСОФСКИЙ ВОПРОС 

— А, господин бюрократ, прибыли! — это меня теперь так встречает мой старинный школьный товарищ и друг Василий Бусов: — Что беспокоит? А, мотор барахлит и ходовая тоже! Ну-ну.

Не всегда наши отношения были такими, как сейчас. Были и хорошие времена. Помню, когда мы с женой надумали купить машину, я отыскал его. И когда покупали, оформляли и обмывали машину, было много добрых минут. Помню это время, как время радости и надежд. Помню, какой замечательный тост сказал тогда Василий: пусть, мол, машины приходят и уходят, а мы остаемся друзьями.

— Так, господин бюрократ, Ваша машина нуждается в капитальном ремонте! Сколько лет говорите Вашей машине? Пятнадцать?! Тогда требуется сменить: мотор, ходовую, кузов, а если возможно, то и модель! Платить будете сразу, наличными или выписать счет? — Вот так теперь разговаривает со мной мой друг. И мне одному приходится отвечать перед ним за все промахи и прегрешения государственной машины. Но что делать? Надо терпеть. Как говориться от добра, добра не ищут. Василий свой человек, быстро и хорошо сделает и поменьше возьмет.

— Так вот, господин бюрократ, даю шанс оправдаться. Я тебе задам чисто философский вопрос, как раз по твоей части. Отгадаешь, я признаю твою профпригодность, не отгадаешь — не обессудь. — Василий смотрит на меня так, как смотрели родители, когда в детстве я приносил двойку. — Так вот слушай: Какие самые важные качества необходимы мужчине и женщине, чтобы быть счастливым в семейной жизни? Ответ принимаю в двух словах, по одному слову на случай.

— Нет, — говорит жена, выводя меня из транса задумчивости. — Здесь какой-то каламбур! Здесь какая-то народная хитрость! А знаешь что! — На мгновенье прищурившись, а затем, сверкнув глазами, заявляет она: — Позвони-ка своему другу-писателю. Каламбуры по его части! — И, довольная, удаляется.

Конечно, недовольный думаю я, отгадку не нашла, но реванш все-таки взяла. Вот так посвяти женщину, она тебя же и постарается выставить в дураки. Уж позвонить Шаршенбаю я бы и сам догадался. И почему эти жены лучше нас знают, что нам делать.

Позвонить, конечно, можно, но это подорвет мой престиж, в первую очередь, в глазах жены. А мы с женой в семейной жизни переживаем качественное изменение, именуемое психологами «временем передачи лидерства». Улучшив минуту, когда жена вышла в другую комнату, я бросаюсь к телефону и набираю номер Шаршенбая. Выслушав мой сбивчивый монолог, минуту помолчав, он предложил: подъезжай, покумекаем. Мгновение поколебавшись, я согласился; что делать, надо же из двух зол выбирать меньшее. Мой друг не любил, когда его тревожили в неурочное время. Так что, когда он звал, надо было ехать. Но как сказать жене? Какой предлог придумать? Так, ничего не придумав, подошел к жене и сказал: «Я того, съезжу к Шаршенбаю». И всю дорогу думал, почему эти жены относятся к мужьям, как к неполноценным?

— Нет, здесь видимо речь идет о личных качествах, если, конечно, нет в этом подвоха, — говорит Шаршенбай. — Хотя в народных загадках всякое встречается.

Чего греха таить, я люблю бывать у Шаршенбая. Каждый раз с невольным трепетом переступаю порог его дома. И каждый раз как будто попадаю в другой мир. Я говорю не только об особом духовном мире, который торжествует в этом доме. Но о другом, о материальном. В этом доме все кажется на порядок выше в качественном отношении от привычного, знакомого: и люди, и вещи, и мебель. Обласканный, согретый вниманием и уважением домочадцев Шаршенбая, я — простой, затюканный госслужащий начинал чувствовать себя тоже человеком.

— Если исходить от обратного, — продолжал Шаршенбай, — то есть из наблюдений за благополучными удачливыми людьми, то какие качества бросаются в глаза прежде всего? Это, конечно, целеустремленность, решительность, активность. Но главное в том, что эти люди ведут себя так, как будто специально рождены, чтобы быть удачливыми. Они настолько уверены в своей правоте, что невольно веришь в их избранность и невольно начинаешь им подыгрывать."

***

Возвращаясь от Шаршенбая, я с завистью думал, как хорошо быть талантливым. Целый отдельный шкаф под авторские экземпляры отведен. Кажется, со всех концов земли шлют. Конечно, ему не понять наши горести. Надо ехать в командировку, шеф уже неделю ждет. Тоже нашел дармовой извоз. Завтра крайний срок. Надо забирать машину. Ремонт съел три зарплаты. А еще бензин! Эх! И все же, что я скажу Василию? Не разгадал.

— Нет, не верно! Какие еще: «гордость» и «честь», совсем не подходит. С какого рыцарского романа ты это выдрал? Мои слова: «кураж» и «уют». Да, не понимаете Вы, господа национал-патриоты, жизни. Вы что же думали, объявите суверенитет и на боковую, бешбармачить? А оно само пойдет? — Василий смотрит на меня с нескрываемым презрением. — Нет, само не пойдет! Надо пахать в поте лица без выходных и перекуров. А не накручивать налоги, как Вы! Смотри — СТО называется, пустой зал, ни одного клиента. А колеса ведь должны крутиться!

И вот я медленно уезжаю на своем «жигуленке» со двора СТО. Лицо горит. Стыдно и досадно. Все же думали: перестройка, суверенитет, будем лучше жить. Никто же не предполагал, что так будет. Порой самому тошно. Так тошно, что утром не хочется идти на работу, а вечером домой.

ДРУГ-СОБАЧКА

Ну, здравствуй, друг-собачка! Как дневала-ночевала? Ну, ну, шалишь, дай-ка хоть шаг ступить! Вижу, вижу, что рада! Да не скачи ты на меня, шальная! Ишь, уже все пальто измарала! Чисть потом после тебя! Щас, щас. Что, проголодалась за ночь-то? И то верно, ночи-то пошли холодные, сырые. Ну, щас, щас, всему свой срок! Дай только устроюсь! Опять тут мальчишки похозяйничали: миски нет и стулку куда-то зашвырнули. Беда с этими сорванцами! Ну, ничего, я тут на этой бровке устроюсь, а чтобы не сыро было, сумку подложу.

Эй ты, чертова собака, куда хлебец-то потащила?! Ты посмотри, какая проныра! Это же на потом было! Эх ты, воровка! Ни стыда не совести! Да ну ладно, что ж теперь — кушай! Я там хлебец-то постным маслом смочил, чтобы, значится, скусней было. Почуяла, вот! Думал с тобой за компанию закусить, а ты, воровка, весь хлеб стащила. Да ну ладно, кушай. Я тут тебе чуток супу принес. Вот только у тебя миски нет. Но не беда, я щас в земле лунку утопчу и суп туда солью. Вот так, у нас в деревне делали. Ну, вот тебе лунка! И вот тебе суп! Ешь скорей, пока жидкое в землю не ушло. Ешь, ешь, а то совсем изголодалась. Другие-то собаки, я видел, научились в мусорные контейнеры запрыгивать. А ты, конечно, на коротких своих ногах так не сможешь.

Ну, что, съела-то суп? Молодец! А теперь угадай, что я тебе принес? А, попрыгай, попрыгай! Ну ладно, на, грызи! Правда, хорошая косточка — большая… Раньше такую старались не брать. Бывалочи, супружница моя — бабка на базаре с продавцами спорила, ругалась. Эх, раньше, раньше! Слышь, собачка, мы с бабкой раньше в эту пору, бывалочи, любили чай пить с блинами. Признаться, любила моя покойница-бабка блины-то печь. А я, чего греха таить, ими закусывать. Да, жизнь! Вот как все обернулось! Ни черта не поймешь, где верх, где низ. Кругом один обман!

Ну что, сгрызла косточку-то или еще нет? Ну, ну, грызи. Да, холодать стало, скоро запуржит. Как то перезимуем? Лишь бы в дому тепло было. А то на скудных харчах и до весны не дотянуть. Да ты, собачка, всего этого не понимаешь! Может, и хорошо, что не понимаешь? Тебе что, лишь бы брюхо было сыто, да и чтобы кто-нибудь приласкал. Вот когда я тебя, собачка, впервые приметил, какая ты была совсем заброшенная, несчастная… А теперь посмотри, какая стала — вертишься юла-юлой и лаешь — заливаешься. И то верно — беда никого не красит: ни человека, ни животное.

Надо бы мясца с пенсии прикупить, давно не ел. Да боюсь, не получится, надо за квартиру платить, задолженность гасить. Ишь, как получается! Пенсию задерживают, а за квартиру плати исправно. Грозят свет и воду отключить. Что же теперь — всю пенсию им отдай, а самому — хоть зубы на полку? И так уже мы, пенсионеры обижены, с хлеба на воду перебиваемся. Прямо хоть побираться иди.

Куда, куда, шальная?! Что же ты так разбрехалась? Что, велосипеда не видала? Ты тут-то сильно не шуми, помни, ты тут на птичьих правах. Разозлишь жильцов — они тебя враз аннулируют! И останусь тогда я опять один. Не о ком позаботиться, некому слово сказать.

Ну, прощевай, собачка! Темнеть стало рано. Да и холодает, боюсь простудиться, заболеть. Пойду-ка я домой. Завтра, бог даст, еще что-нибудь принесу.

© Акен Ибрагимов, 2102

Скачать полный текст литературного альманаха