Куколка

Рассказ представлен на конкурс литературного творчества молодежи Кыргызстана и стран СНГ, проводившийся в 2012 году под девизом "Много языков – один мир". Вошел в сборник изданных работ – альманах.

Публикуется по книге: Много языков – один мир: Литературный альманах. Составитель Н.Шульгин. – Бишкек: Турар, 2012. – 196 с. Тираж 3000 экз.

УДК 82/821
    ББК 84 (2) 7
    М 73
    ISBN 978-9967-15-146-8
    М 4702000000-12

Сенсация! Пятидесятилетняя жительница столицы Асыл Токоева самоотверженно бросилась в огонь и спасла пятерых малышей. Напомним, пожар в Городском роддоме №N произошел в результате халатности служащих. 

Примерно так красовались заголовки всех утренних газет.

Молодой бойкий журналист Нургазы Аширов, печатавшийся обычно под псевдонимом Арсен Саманчин, проявил немалое усердие, чтобы взять интервью у героини.

― А расскажите мне о своей молодости, — все не унимался корреспондент местной газеты.

Асыл-апа о чем-то задумалась и воспоминания унесли ее в давно ушедшие и безвозвратные времена былой молодости. Глаза ее налились задорным блеском, и вся она ожила, будто отряхнула от себя тяжелый груз всепобеждающей старости.

― Все мы когда-то были молодыми и энергичными, полные энтузиазма и оптимизма, как и вы, — размеренным и спокойным голосом начала свой рассказ Асыл-апа. — Но проходит нещадное время, испещряя наши лица морщинами и с каждым годом давя нас незримой тяжестью. Остаются только светлые воспоминания о былом, да фотографии, запечатлевшие нас и тех людей, которых мы знали, которые нас любили или ненавидели…

Журналист включил диктофон, а сам внимательно слушал уже радуясь тому, что может получиться интересная история о жизни матери-героини, рассказанная ею самой.

― В нашей семье было семь девочек и двое мальчиков, всего девять. Я третья по старшинству. Родители ждали сына, но и третье дите оказалась девочкой, меня тогда чуть не назвали Бурул, чтобы следующим родившимся ребенком был сын. Но и после меня родилась девочка, и только за нею сын. Мой покойный отец, был самым строгим человеком в ауле, работающим в должности начальника сельсовета. Он был одним из передовой интеллигенции, на которых держалась наша независимость. Я, как самая младшая, когда еще не было остальных младших сестер, была любимицей своих родителей, поэтому они всегда баловали меня и я, осознавая, что мне многое дозволено, часто капризничала. Сестрам мои капризы были не по душе и когда они меня за это ругали, я часто жаловалась на них. Старшая сестра моя была на семь лет старше меня, вторая на четыре. Помню, они часто шушукались между собой, скрывая от меня секреты, а я, терзаемая любопытством, так и доставала их с просьбами посвятить меня в тайны. Но те, конечно, даже близко не подпускали меня к себе. Говорили они, оказывается, о парнях, а я была слишком маленькой, чтобы смыслить в этом.

Однажды я увидела свою старшую сестру на улице с одним парнем и, мигом прибежав домой, рассказала об этом маме. Откуда я могла тогда знать, что рассердилась она только для вида, чтобы я не рассказала отцу. «Покажу же я ей, как разговаривать с парнями, ишь какая, повзрослела, видите ли. Совсем ведь еще девчонка!» — ругалась мама. А девчонка тем временем ходила уже в восьмой класс. Я же, довольная тем, что, оказавшись очевидцем страшного преступления, не преминула тут же об этом донести, ждала с минуты на минуту появление сестры, чтобы получить удовольствие от взбучки над ней. В скором времени она прибежала чем-то встревоженная, и скрылась в дальней комнате. Не успела мама как следует опросить ее, как вошел разгневанный отец.

― Где эта сумасшедшая! Подать сюда камчу! — кричал отец, затем, схватив добротную камчу, висевшую на стене как семейная реликвия, стеганул провинившуюся сестру. Та с плачем выбежала из дома…

Мне было так жаль её, что с тех пор я не выдавала никаких тайн и событий, что могли бы привести к скандалам. Этим я вошла в доверие сестер.

По мере того как я взрослела, сестры начали делиться со мной женскими секретами. И у меня появились ухажеры. Благо, мы жили в центре аула, недалеко от нас располагался единственный на весь район кинотеатр. Когда я была еще маленькой, сестры повели меня в кино. Не описать той детской радости и предвкушения удовольствия от киносеанса. Передо мной оказался огромный белый экран, затем погас свет, и там замелькали титры. После, начался фильм, и актеры на экране были гораздо больше своих естественных размеров. Я не отнимала глаз от экрана, стараясь не пропустить ни одного эпизода, ни одной детали, хотя не понимала их разговоров. У меня разболелись глаза, и, как я ни старалась, сами по себе начали слипаться. Не знаю, как я заснула, но проснувшись, испугалась от того, что передо мной сорятся гигантских размеров люди, и сама я нахожусь среди множества незнакомых людей, и нет среди них моей мамы. Я заревела, а мои сестры начали меня упрекать. С тех пор они не водили меня в кино. Затем, уже в седьмом-восьмом классе, меня часто приглашали в кино мои ухажеры. А я ходила только с самыми лучшими из них. Почему-то и у моих старших сестер, и у меня, затем и у моих младших сестер, было очень много поклонников. Откуда нам было знать, что во всем ауле, самыми красивыми, белолицыми и воспитанными, да притом из семьи интеллигентов, были только мы. Поэтому и тянулись они, парни, со всех окраин к нам.

Больше всего в светлой памяти у меня остался мой первый парень. Мы дружили с ним с восьмого класса до окончания школы.

Наш дом расположен на холме, куда зимой собиралась вся детвора из близлежащих домов, чтобы покататься на санках. За спуском лежит главная автострада, машины в своем бешеном ритме, мчатся непрерывающимся потоком. И взрослые, всегда опасаясь того, что наиболее прыткие детишки, катаясь, попадут под колеса, засыпали блестевший ото льда склон холма золой. Слава Богу, никаких трагических происшествий не было. За этой магистралью, немного дальше, зимой и летом текла неспокойная река, которую когда-то прозвали Чон-Суу, что означает большая вода. С тех пор она не поменяла своего названия. Весной к этой реке страшно подойти — ревет своими грязевыми потоками. Даже летом она не пытается обмелеть, ведь наш аул Чаек расположен посреди гор. И вот, за этой рекой, стоит стена из могучих тополей. Не знаю, кто их сажал, но они так высоко поднялись, и выросли в ширину, что каждый отдельный ствол не обхватить даже цепочке из трех здоровых мужчин. Передняя часть леса ухожена, туда были завезены некоторые аттракционы, и поэтому она называется парком. В этом парке проходили все наши свидания. Там мы вели задушевные беседы, о чем-то мечтали, но чаще всего пели. В те времена молодежь не жила без песен, не то, что сейчас. У моего парня был очень приятный и редкий голос. Он не раз занимал первые места в районных конкурсах. Я тоже часто побеждала на школьных выступлениях. Мы учили друг друга новым песням… ― она умолкла, казалось ее душа унеслась в те времена и влажные глаза смотрели в никуда. Да и журналист вживую представлял себе все, что она говорила, и тоже мысленно несся по тем местам и тем временам. Он видел, как эта счастливая красивая пара весело поет и каждый из них смотрит в глаза друг другу и видит в них себя.

― Действительно, мы не ценим тех кто нас любит, но забываем, что можем их потерять… О том, что его не стало, я узнала лишь через год, отучившись первый курс в Пржевальском пединституте. А ведь он никак не хотел расставаться, просил моей руки, а я смеялась над ним, говорю: «Что ты, мы ведь с тобой еще молоды, я не собираюсь выходить замуж сейчас. Но это не значит, что мы прекратим отношения, верно? Мы будем друзьями до самой старости и через много-много лет, вот на этом же самом холме, ты придешь седобородым стариком, а я — беззубая старушка с палочкой выйду тебя встречать и скажу: ― Ей старичок, как дела! ― и будем болтать с тобой за чаем». А он все это время молчал и через силу старался улыбаться, но улыбка эта выходила такой грустной, такой печальной. Таким я запомнила его на всю жизнь.

Никто не знает, как он умер. Его нашли в реке, через неделю после смерти. Одни говорят, что борзые парни избили, другие говорят, что он покончил самоубийством, но как бы там ни было, пусть будет счастлив в другой жизни.

Я немного взгрустнула, но бурные молодые годы не давали мне скучать. Веселые студенческие вечера, танцы, свидания. От парней отбою не было, все называли меня Куколкой, как говорила моя подруга, за удивительно милое лицо и стройный стан. Несмотря на обилие поклонников, кажется, я за всю свою жизнь была влюблена лишь раз. Это был парень из параллельной группы. Не скажу, что он был красив или симпатичен. Даже не знаю, почему влюбилась именно в него, возможно потому, что чувствовала в нем родственную душу. Он учился на отлично и блестяще решал математические задачи, в него были влюблены множество девушек. Оказывается, для выражения чувств совсем не обязательны слова. Я чувствовала сердцем, как сильно он меня любит, и возможно он тоже знал, что я люблю его, но стоило нам оказаться вместе, как он молчал, и я молчала. Мы будто общались про себя, телепатически. И поиграв в неловкую молчанку, расставались до следующей встречи. Я все ждала, что он скажет мне, но он каждый раз смущался, начинал говорить, но переходил к совершенно обыденным вещам. Я не могла сказать ему первой, может быть сейчас, девушки признаются первыми, но в те времена мы не говорили ни слова, пока парень сам не сделает первого шага. Так мы любили друг друга молча, каждый про себя. Куда бы я ни поехала, он оказывался тут как тут: отправят ли нашу группу косить сено, как он, отпросившись, примкнет к нашей группе и будет рядом со мной, стоит ли мне уехать на Иссык-Куль вожатой, как он снова окажется рядом, так прошли четыре года. Однажды моя подруга залетела в нашу комнату очень возбужденной и говорит мне: «Этот твой Канат говорил мне о тебе такие вещи!» И мы, уединившись, начали секретничать. По ее словам я узнала, что он любит меня, как раньше рыцари любили своих Дам сердца. Он считал меня недостижимой, возвышенной, и ему казалось, что он недостоин моей любви. Я была поражена, как мог завидный жених быть такого мнения о себе, значит, у него была слишком низкая самооценка. Он стал каким-то ущербным в моих глазах.

Я окончила Пржевальский педагогический институт и стала учительницей физики. И началась моя жизнь полная новых событий. Мы с сестрой, которая была на три года меня старше, путешествовали по разным городам и странам, преподавая в школах. И везде нас встречали с большим почетом и уважением. Мы редко сидели дома по вечерам. Ходили на танцы, в кино, и все из-за того, что вызывали большой интерес у мужчин, они даже расписанье себе поставили, кто в какой день будет нас приглашать. Но не подумайте ничего такого. Наши отношения с мужчинами были духовными, нежели физическими. Сравнивая век минувший и век нынешний, я глубоко огорчена тем, что нравы и помыслы наших людей совершенно изменились. То ли это влияние Запада, то ли прогресса, то ли времени, но очень тяжело смотреть на нынешний разврат и скудоумие. Нельзя сказать, что не поумнели, но сохранили ли мудрость отцов и духовную чистоту? Никто мне не ответит, но время само покажет.

Вскоре моя сестра вышла замуж, оставив меня одну и головой уйдя в семейные обязанности.

Я приехала в родной Чаек, домой. Очень тяжело было возвращаться после работы в унылую одинокую квартиру. Я быстро устроилась продавцом в магазин неподалеку. В начале, было интересно работать с клиентами, перевыполнять план, поедать батончики «Буревестник», но вскоре все это наскучило, и начались единообразные, серые дни. Тут еще мои родители начали смотреть на меня с какой-то грустью, что мне становилось так неловко, что в животе что-то крутило.

Я поняла, что они озабочены моей дальнейшей судьбой. Тем временем все мои старшие и младшие сестры были уже замужем, мне же было двадцать восемь лет.

«Боже! ― подумала я. ― А ведь скоро мне будет уже тридцать». Я даже не заметила, как прошли счастливые молодые годы. За это время было столько предложений, но я всех отвергала, думала, что у меня всегда будет толпа поклонников, я была больна звездной болезнью и влюблена в свою красоту. Но оказалось, что Старость никого не щадит, будь ты принцесса, нищий или король, и с каждым годом будет накладывать морщины и давить грузом, вступая в противоборство с Грацией.

Я поехала в столицу поступать в аспирантуру, но главной моей целью было замужество. Но я уже не была в центре внимания как раньше, у многих мужчин по отношению ко мне были только несерьезные планы, а молодые на меня даже не смотрели. Тогда я с головой ушла в науку, чтобы обмануть себя. Преподавательская деятельность, научные работы, доклады на конференциях, круглые столы, работы над проектами действительно не позволяют думать об одиночестве. Возможно, моя ложная установка делать все ради общества, не думая о себе, стала для меня трагической, могла бы еще тогда усыновить ребенка. Я спохватилась только когда заметила, что мне уже сорок. Помню, как долго думала и мучилась над этим, и в конце концов отправилась в детский дом. Я смотрела на детей, на каждого ребенка, но поняла, что не смогу никого полюбить, не смогу подарить никому причитающуюся ему материнскую любовь. В таком случае вырастет лишь озлобленный субъект обделенный любовью. Повзрослев, он лишь будет выводить свою месть на чем попало, и это лишь приведет к большим человеческим жертвам. Так я никого и не усыновила, потому что упустила это время. Только тогда я осознала, что карьера, богатство и призвание женщины лишь в том, чтобы рожать и воспитывать своих детей, а все остальное — пустое.

Теперь мне остается лишь тихо умирать. Мне уже ничто не приносит радости, даже преподавание в университете. Раньше я, дура, тешила себя мыслю, что кто-нибудь из моих студентов полюбит меня и позаботится обо мне на старости лет, но через много лет поняла, что преподаватель для студента — это всего лишь ступенька, к которой уже не возвращаются однажды перешагнув.

Я боюсь одиночества, но самое страшное для меня в том, что я подружилась с ней. Я просыпаюсь одна, целый день провожу в одиночестве, и вечером засыпаю с мыслю об одиночестве. Я уже стала дичиться людей, не люблю шумные компании, избегаю толпы. В большом шумном городе, я прохожу по улицам словно призрак. До меня никому нет дела, для всех я бесполезна. Теперь вы наверно понимаете, почему мне не страшно было броситься в огонь.

Больше всего я боюсь того, что мне придется умирать в одиночестве. Я представляю, как однажды утром я не проснусь. Никому уже не будет дела до того, что старуха из соседней квартиры уже не звякает ключами и не шаркает ногами. Никто и не заметит, что меня не стало. Мое тело будет гнить. И соседи заметят мое отсутствие лишь тогда, когда эта вонь просочится наружу через дверные щели. Я уже представляю, как Люба возбужденно звонит в службу скорой помощи, затем в милицию и, немного задумавшись, звонит в спасательную службу, чтобы дверь взломали. А там меня закопают в братскую могилу, где вместо надгробной плиты с моими инициалами будет стоять маленький черный щит с номерами.

― Простите, я устала, вам, наверное уже пора, — внезапно сказала она, вставая.

Журналист даже не знал, как на это отреагировать. Встал, как полоумный и говорит:

― Если вы хотите еще что-то сообщить мне, вот моя визитка, — порывшись в сумке, протягивает ей.

Она молча взяла визитку и так же молча проводила его к двери. Оказавшись на лестничной площадке, Нургазы спросил:

― Может, я позвоню вам в четверг?

― Не нужно, мне больше нечего вам сказать, — ответила она и легонько закрыла дверь.

Нургазы чувствовал себя виновным, будто был замешан в ужасном преступлении. Все его представления о мире вдруг перевернулись, и он стоял как полоумный, не зная, что делать дальше…

© Чыңгыз Исмаилов, 2012

Скачать полный текст литературного альманаха