По ту сторону судьбы

История, описанная автором, реальна в нашей современной жизни. Она об истинных семейных ценностях: любви, преданности, взаимоуважении и высокой духовности, готовности к самопожертвованию ради близкого человека. Эта книга об истинной дружбе, верность которой проявляется в самые тяжелые минуты жизни. Перед нами встают по-настоящему красивые герои со своими красивыми поступками, которые заставляют читателя задуматься о собственной жизненной позиции и своем месте в мире других людей.

Публикуется по книге: Кожокеева Гулмира. По ту сторону судьбы. Повесть. – Б.: «Бийиктик плюс», 2012. – 488 с.
    УДК 821.51
    ББК 84 Ки 7–4
    К 58
    ISBN 978–9967–13–879–0
    К 4702300100–12

Посвящается моей маме

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БЛИЗКИЕ ЛЮДИ

То, что за нами, и то, что впереди, мелочи по сравнению с тем, что внутри нас.
    Ральф Эмерсон

ЗНАКОВАЯ ВСТРЕЧА

Мое знакомство с семьей Айгель началось еще в восьмом классе, когда после переезда из Алма-Аты во Фрунзе, я поступила учиться в ее школу. Мама после развода с папой сочла необходимым полностью сменить обстановку, саму жизнь и страну. С первой же встречи между мной и Айгель завязалась дружба. Надо признаться, что по большей части это была ее заслуга: доброжелательная и коммуникабельная, она сразу приняла меня, знакомя с традициями класса и школы, что для меня как новичка было особенно важно. Так мы начали дружить. Через две недели я впервые была приглашена в дом моей одноклассницы и новой подруги. Ее семья проживала недалеко от школы в трехкомнатной квартире. Первое, что бросилось в глаза, когда я переступила порог ее дома, это чистота и уют, улыбчивые лица ее родных. Их семья сос­тояла из семи человек: родителей и пятерых детей. Старшим ребенком была Айгель, младшим – ее сестра Арлен,­ еще ходившая в подготовительную группу садика. Отец подруги, дядя Бакыт, был человеком рослым и краси­вым, с правильными чертами узкого лица. Как потом выяснилось, он был человеком правдивым, не терпящим фальши ни в чем, не способным прислуживаться, торгуя своей честью. Прямолинейность его была настолько выражена, что по молодости даже мешала ему жить в мире со своим окружением. Но, тем не менее, его все считали глубоко порядочным человеком и специалистом с большой буквы, уважительно говоря о нем «хирург от Бога». Так сложилось в этой семье, что преданный своему делу дядя Бакыт большую часть времени проводил в клинике рядом со своими прооперированными пациентами, почти не давая себе возможности активно заниматься воспитанием детей. Это было привилегией тети Жени – мамы Айгель, впрочем, как и все остальное, что касалось домашних дел. Отец был добытчиком, кормильцем семьи. Она же была хранительницей очага, мира и благополучия дома, «Мамой» до последней микрофибры своей души, даже страна отметила это главное ее качество, наградив медалью «Мать-героиня».

Статная и красивая, с огромными миндалевидными карими глазами, эта женщина вся светилась улыбкой, озарявшей ее лицо. Белые, от природы ровные зубы придавали прелесть ее улыбке. Легкая в общении, она всегда была окружена людьми, с которыми у нее складывались глубокие доверительные отношения. Дети ее боготворили. Это улавливалось в их взглядах, словах, трепетном отношении. И она заслуживала все это, мудрая и добрая, создавшая в доме уют и необыкновенную притягательность для каждого, кто хоть однажды посетил его. Еще тогда, будучи подростком, я четко ощутила силу духа и невероятную нежность, исходившие от этой удивительной женщины. В моей семье отношения с мамой были несколько иными. Мама сама по себе была очень строгим человеком, скупой на нежности, и хотя я знала, что она меня любила, горячих проявлений этой любви мне недоставало. То ли мама была вечно занята чем-то непонятным в стремлении устроить свою личную жизнь, то ли я была недостойна ее первейшего внимания, но взаимопонимания между матерью и дочерью, которое я увидела в семье Айгель, у нас не получалось. Поэтому, когда я бывала в доме подруги, в моей душе шевелился червячок зависти к Айгель. Я утешала себя тем, что каждый раз клялась в будущем обязательно стать такой же матерью как тетя Женя.

Дети подрастали, финансовые затраты ползли вверх, и потребности уже не укладывались в советский семейный бюджет. Сегодня, став матерью двоих сыновей, я начинаю понимать, как же тяжело тогда приходилось родителям Айгель, вечно решающим проблемы полноценного питания, да и одевания пятерых детей в условиях столичного быта, втиснутого в трехкомнатную квартиру. Отсутствие какого-либо дополнительного источника финансирования большой семьи сильно утяжеляли положение родителей. И все же, несмотря на сложности жизни, в их доме всегда царили не только мир и порядок, но и чувство настоящего счастья. Это по праву было заслугой тети Жени как жены, матери и хранительницы домашнего очага. И спустя годы, теперь, когда все мы стали взрослыми, говоря о родителях, Айгель никогда не забывает отметить:

– Достойные чести и уважения мужчина и женщина, поднявшие своих детей, не обделив их ни в чем, вложившие в детские сердца совесть, сострадание и любовь, наделив их чистыми помыслами, дав каждому ребенку высшее образование как путевку в жизнь, да будут благословенны! Я говорю о моих родителях!

А я, слушая ее, всякий раз, соглашаясь, мысленно вторю: – Будьте благословенны!

Итак, дети выросли. Айгель стала психологом, следую­щий за ней брат – Эрбол, как и его отец, стал хирургом, младший брат Амир, окончивший технический вуз, не стал работать по профилю, а занялся личным бизнесом, начав свою коммерческую деятельность у самых истоков рыночных отношений нашей страны в начале девяностых.­

Средняя сестра Айгерим получила диплом юриста и успешно работает адвокатом. Младшая из детей – папина­ любимица Арлен решила посвятить свою жизнь науке и, став микробиологом, одна из немногих ученых, в двадцать шесть лет защитила кандидатскую, а сейчас, в тридцать лет начала свою докторскую диссертацию, став большой гордостью не только родителей, братьев и сестер, но и друзей.

Нужно отметить, что в десятом классе наши пути с Айгель разошлись, так как я уехала в Уфу к маминой сес­тре для получения российского аттестата и дальнейшего поступления в технический университет. Первые полгода мы еще как-то переписывались, но потом расстояния между нами и новый круг интересов и знакомых уже во взрослой студенческой жизни закрутили каждую из нас в бурлящем водовороте событий. На втором курсе я вышла замуж за военного человека, старше меня на девять лет. Потом родился мой первенец Никитка. Было сложно сов­мещать роль мамы и студентки, но я справилась. После­ окончания университета я осталась по месту службы мужа еще на пять лет. Но случилась трагедия, и Игорь, мой муж, во время боевых учений получил тяжелую травму и был демобилизован из армии. Сам он – в пятом колене россиянин, но предложение переехать в Киргизию воспринял без особых протестов. Через одиннадцать лет отсутствия я возвращалась домой. Единственный нюанс, несколько коробивший меня, это то, что уезжала я из Советской Киргизии со столицей городом Фрунзе, а возвращалась в суверенную страну Кыргызстан, в столичный город Бишкек. Итак, я вернулась домой уже взрослой­ женщиной, матерью двоих сыновей: восьмилетнего Никиты­ и годовалого Кирюшки. Игорь занялся развитием­ собственного бизнеса, я же, едва младшему сынишке исполнилось три года, вышла на работу в юридическую фирму. Все как будто устроилось, но заболе­ла моя мама и жизнь снова долго не выпускала меня из своих тисков. Несмотря на то, что я в Бишкеке вот уже больше четырех лет, наши с Айгель пути так и не пересеклись. Сразу же по приезду я направилась к ее родителям по старому адресу. Но мне сказали, что они еще десять лет назад переехали, а куда, никто не знал. На том мои попытки разыскать подругу закончились. И вот однажды…­

Это было утро мартовского дня, стоя на остановке в ожидании своей маршрутки, я увидела выходящую из подъехавшего такси молодую женщину с девочкой-подростком. Что-то в ее голосе мне показалось знакомым. Я внимательней присмотрелась и узнала в ней свою школьную подругу.

– Айгель! – воскликнула я.

Женщина остановилась и, посмотрев в мою сторону, на пару секунд застыла в изумлении, потом в ее глазах зажглась радость, и она заулыбалась.

– Аленка?!

Подойдя друг к другу быстрым шагом, мы обнялись.

– Это невероятно, что мы встретились, – сказала Айгель.

– Как жизнь нас закрутила. Ты всегда была здесь или жила где-то в другом месте?

– Я много ездила по миру, но это были лишь командировки по службе, и я всегда возвращалась домой, в свой любимый город.

– Как тетя Женя, отец, Айгерим и Арлен? Девчонки, наверное, стали красавицами, уже замужем?

– Да, спасибо, все слава Богу. Лишь папа.., мы его потеряли девять лет назад.

Я, ничего не знавшая о смерти дяди Бакыта, искренне расстроилась, осознавая весь масштаб трагедии.

– Прости, я не знала, – печально произнесла я.

– Спасибо за участие.

– Это твоя дочь? Как ее зовут?

Айгель взглянула на девочку.

– Даана, – промолвила та.

– Какое необычное имя, – заметила я, – а что оно означает?­

– Косточка, – пояснила девочка и улыбнулась.

– У тебя улыбка бабушки, – отметила я и, взглянув на Айгель, уточнила, – тети Женина улыбка.

– Да, все говорят, – подтвердила она, – хотя во всем остальном она похожа на своего папу.

– Слушай, ты торопишься? Может, посидим где-нибудь, кофе попьем, – предложила я.

– Я бы с удовольствием, но мне необходимо решить кое-какие вопросы до начала уроков в школе. Даана учится во вторую смену с часу дня. Давай завтра запланируем встречу после обеда. Как ты на это смотришь?

– Без проблем. Давай обменяемся телефонами и созвонимся­ после обеда.

На том и расстались.

Первая половина следующего дня ничем особенно не отличалась от предыдущего. Я работаю, согласно второму образованию, юристом в одной частной нотариальной фирме. Отпросившись после обеда с чувством выполненного трудового долга, я ушла на встречу с Айгель.

Мы сидели в небольшом уютном кафе на семь столиков. То ли из-за того, что расценки здесь были высокими, как и подобает в элитных кафешках, то ли из-за раннего времени, зал был почти пустым. Кроме нашего столика лишь еще один в углу был занят молодой парочкой, о чем-то тихо воркующей за бокалами красного вина.

– Здесь уютно, – заметила я.

– И всегда немноголюдно в это время дня, – добавила Айгель.

– Возьмем мартини? – вопрошающе глядя на меня, поинтересовалась она.

– И легкие закуски, я, по правде сказать, еще не обедала.

– С удовольствием.

– Ну, рассказывай, как сложилась твоя жизнь, где работаешь, вообще все рассказывай.

– Я психолог, после окончания медицинского института уехала в Москву, в ординатуру. Там же прошла трехгодичные курсы по практической психологии, по своей специальности кардиохирурга почти не работала, если не считать двухгодичную ординатуру. Вернувшись в Бишкек, не нашла работу психолога, в те годы эта сфера деятельности не пользовалась спросом, не то, что сейчас: просто продыху нет от работы.

– Да, все эти бесконечные перевороты и революции в нашей стране настолько надорвали духовное и душевное равновесие народа, столько людей оказалось за бортом благополучия из-за всех этих житейских передряг с безработицей, вечным ростом цен и моральным распадом общества, что потеря работы тебе долго не будет грозить, – отметила я.

Айгель внимательно посмотрела на меня, подумав о чем-то своем.

– Ты не меняешься. Так же смотришь в суть вещей и говоришь без обиняков, – улыбнувшись, сказала она и, протянув свой бокал, предложила тост, – давай выпьем за эту встречу.

Мартини был с кусочками льда и великолепно освежал.

– Замужем? – продолжая разговор, поинтересовалась я.

– Была. Он погиб в аварии много лет назад вместе с нашим пятилетним сыном.

– Прости, я не знала. Горе-то какое. Прости.

– Ничего. У меня есть Дааночка, очень похожая на отца, – глядя куда-то в пространство, с грустью сказала она, – только благодаря ей смогла я выжить тогда. А сегодня рана в душе зарубцевалась и болит лишь изредка, если потревожишь.

– Мне жаль, что так случилось.

Айгель понимающе кивнула и сделала глоток из бокала.

– Ну а у тебя как? Как сложилась твоя судьба?

– Мамы уже нет, пять лет назад ее разбил обширный инсульт, и она не выжила. Я замужем, у меня двое сыновей – Кирилл и Никита. Старшему сыну скоро пятнадцать, Кирюшке семь. Муж имеет свой бизнес – несколько швейных цехов, выпускающих верхнюю одежду, в основном для российского потребителя. Имеем несколько контейнеров на вещевом базаре «Дордой». Я работаю в нотариальной конторе. Живем в спальном районе в частном доме. Из Союза не выезжала, осталась верной нашей стране, – переводя свое повествование на шутливую волну,­ закончила я.

– Ты же, насколько мне помнится, поступала в Политехнический институт, кажется на инженера-конструктора? – затрудняясь в формулировке моего тогдашнего выбора профессии замялась она.

– …космического оборудования, – пришла я ей на помощь. – Это была детская мечта, не имевшая под собой реальной почвы, так как на базе уфимского университета нельзя было стать космическим конструктором, и я стала инженером по ЭВМ. Но вскоре Союз распался, и моя профессия стала невостребованной. Просидев четыре года дома, я освоила новую сферу деятельности и окончила юридическую академию. С тех пор и работаю юрисконсультом.

Взгляд Айгель несколько потеплел, улыбнувшись лишь уголками губ, она произнесла:

– Я рада за тебя. Ты молодец.

– Ну, а теть Женя как? Не болеет? Наверное, такая же красивая и добрая. Тебе очень повезло с мамой, я всегда тебе в этом плане завидовала, – прерывая возникшую паузу, сказала я.

– Спасибо, она к тебе тоже была сильно привязана в те годы. Долго интересовалась тем, как сложилась твоя судьба, куда ты пропала, почему перестала писать? Я сказала, что ты уехала к тете в Россию. Да, давно это было….

Мама сильно сдала после смерти папы. Я даже побаи­валась, что его потеря окончательно подорвет ее здоровье. Родители очень любили друг друга и, прожив более двадцати девяти лет вместе, так и не растратили этого чувства... Думаю, поэтому им удалось вырастить нас с такой душевной привязанностью друг к другу.

О чем-то задумавшись, Айгель замолчала. Выражение ее лица приобрело некую грусть.

– Я до сих пор помню ваши четверговые откровения. Когда я впервые стала участницей ваших семейных собраний и увидела, как собравшись за накрытым столом, обсуждаете наболевшие проблемы каждого из присутствую­щих: и детей и родителей, как свободно делитесь своими обидами и тревогами, возникшими за неделю. Я была потрясена. Меня удивил сам процесс доверительных откровений и атмосфера взаимопонимания и поддержки, в которой все происходило. И что самое интересное, обсуждались любые вопросы, будь то учеба или отношения между детьми, и даже обиды на родителей. В моей семье такого не было.

– Да, эту традицию родители заложили в нас с детства. Мама считала, что родные души не должны носить в себе затаенные обиды друг на друга, а должны доверительно разбираться в возникшей ситуации сразу, при этом уметь спокойно выслушать каждую сторону. Это правило, установленное мамой, помогало нам – детям, учиться осознавать свои ошибки, уметь просить прощение за проступки и, что немаловажно, уметь прощать. В течение многих десятилетий каждый четверг мы собирались за маминым столом и делились наболевшим и вмес­те решали, как преодолеть наши проблемы. За долгие годы это стало так же привычно, как дыхание или смех. И сегодня, когда мы выросли и обзавелись своими семьями, четверг остается для нас маминым днем откровений. Этот опыт я перенесла­ в свою семью. Мамин стол остался прежним, но вот круг присутствующих за ним сильно расширился, потому что в наших рядах теперь сидят и наши дети – мамины внуки. И это здорово. Конечно, бывают моменты, такие как свадьба или похороны в нашей семье, или у родни и друзей, и просто знакомых, когда мамины четверги выпадают. Но мы компенсируем их при первой возможности.

– Да, теть Женя очень мудрая женщина и мать, – отметила я, поднимая свой бокал, – давай выпьем за нее!

– С удовольствием.

– А кем стала Айгерим? Как у нее сложилось в жизни?

– Она адвокат. Член коллегии, защитилась по кандидатскому минимуму. Преподает в Национальном университете право будущим юристам. Замужем, имеет дочь. В этом году она пойдет в первый класс.

– Кто ее муж?

– Мужчина, – засмеялась Айгель, словно не поняла вопроса.

Я, лукаво улыбнувшись, выжидательно смотрела на нее.­

– Он врач, сосудистый хирург. Работает в ысык-атинской­ районной больнице.

– Это Кант?

– Да, районный центр.

– Он каждый день ездит туда?

– Тут же рядом, на машине дорога занимает у него двадцать минут. В городе в часы пробок больше времени уходит, чтобы добраться на работу.

– Айка второго не планирует рожать?

– Да пока молчат. Хотя мама активно агитирует.

– Как дела у братьев? Амир остался таким же подвижным, так же попадает в вечные смешные приключения? А Эрбол, наверное, такой же серьезный, вдумчивый?

– Амиру, как младшему из мальчишек, всегда доставалось больше любви родителей, но и журили его больше из-за его непоседливости. Ты же помнишь, у него не осталось ни одного места на теле, где не было бы шрамов или переломов. Одну только правую руку он ломал трижды и все на катке, то с горки летел, то на роликах врезался в дерево. Амир всегда был близок к исследованию жизни, к авантюрам. Его пытливый ум еще с раннего детства был в вечном поиске открытий. Он верил в клады и пиратов. Теперь же, повзрослев, он стал поспокойнее, но его воображение рисует невероятные приключения, о которых мой брат рассказывает своим детям на ночь.

– Сколько у него детей?

– Четверо.

– Сколько?!

– Три дочери и сын.

– Какой молодец! Как же он справляется с ними в наше-то сложное время. Их же нужно одеть, обуть, накормить, дать им образование?

Айгель в ответ лишь понимающе улыбнулась.

– Нет, молодец все-таки, – в задумчивости сказала я, – не то что некоторые, родят одного и носятся с ним, дрожа за его жизнь.

– Ты права, детей должно быть много, как у моих родителей. Конечно, им было трудно, но они вырастили нас, и как нам хорошо, что нас пятеро. С женами и мужьями десять, а с детьми более двадцати человек. Когда садимся за мамин стол, целая гвардия получается и чужих людей для массы не надо. Кстати, у Эрбола тоже трое детей: два сына и дочь. Старший уже заканчивает девятый класс. Мальчишки у нас молодцы, пополняют количественную мощь рода. Ну а мы, девчонки, оплошали: у всех троих по одной дочери.

– Что так?

– Да вот, видимо, мужья не уверены в своих возможностях, – переводя все в шутку, закрыла тему Айгель.

– Давно потеряли дядю Бакыта? Мне кажется, он еще в наши школьные годы болел?

– Да, мы с тобой были как раз в девятом классе, когда папа заболел.

– Кажется, была врачебная ошибка, или я что-то путаю? – уточнила я.

– Был выставлен неверный диагноз: инфаркт миокарда. А оказалась острая почечная недостаточность. Соответственно неправильное лечение. Сколько тогда мама потеряла здоровья и нервов, когда ей объявили, что нужно готовиться к худшему исходу, и что запас времени у отца практически не остался. Распродав все имеющиеся­ на тот момент ценности, все свои золотые украшения, обняв истощенного, обреченного мужа, мама вылетела в Москву. Отец уже не ходил. Все родственники и друзья родителей тогда считали, что мамины старания по спасению отца безнадежны. И только мы, дети, еще толком ничего не смыслящие в истинном трагизме случившегося, искренне верили, что папа излечится в столице, и все будет по-прежнему, как до его болезни. Родителей не было больше двух месяцев, мы, никогда не остававшиеся до этого больше суток без их присмотра и заботы, в тот год прошли суровую школу жизни и взросления. Особенно я и Эрбол, трое младших так до конца и не осознали, как нам тогда было туго и не только морально, но в первую очередь материально. Тогда я извлекла свой первый урок родства: сытый голодного не разумеет. И когда родители вернулись, хотя папа так и не выздоровел, и даже выглядел намного хуже с огромным животом из-за жидкости на исхудавшем теле, словно выходец из концлагеря, мы, дети, были неимоверно счастливы своим подростковым умом от осознания, что мама рядом. И теперь ничего уже не страшно, и никто нас не обидит, и мы снова будем обласканы и защищены. Золотая наша мамуля, как же она сильна духом: не сломившись под гнетом потери кормильца при еще малых детях, не опустила руки и, устроившись на две работы, пыталась удержать хрупкий мир семейного бюджета в стабильности. И ей это удалось. Мы были сыты, одеты не хуже других детей в школе.

Даже тогда, когда Москва объявила свой прогноз, увеличив гарантированное время жизни отца лишь на один месяц сверх того, что обещали местные доктора, и отец, смирившись с мыслью, что конец жизни подошел к нему вплотную, начал готовить маму к своим предстоящим похоронам, она не сдалась. Даже тогда, когда все вокруг – и родственники, и друзья, начали опускать или отводить глаза при ней, понимая, что вдовий платок уже неизбежно опускается на ее плечи, она не смирилась.

Мама не могла допустить даже мысли о том, что отец ее детей, с которым было пережито столько счастливых мгновений, месяцев и лет, мужчина, которого она любит, может уйти из ее жизни. Она не могла отдать его смерти. Начались поиски народных целителей, ясновидцев и знахарей. Каждый день мама напоминала нам:

– Ложась спать, засыпая, видя сны и просыпаясь, умываясь и кушая, в школе на переменах молите бога об исцелении отца. Люди говорят, ни к кому так Всевышний не снисходителен, как к молитвам детей, неустанно просящих о благе родителя.

И мы без устали молились.

Сейчас трудно сказать, что именно помогало моим родителям находить силы для подкрепления надежды, но отец пережил прогноз московских врачей на целых четыре месяца. Видимо, настолько велика была его воля к жизни и настолько безбрежна была любовь моей матери, что даже Бог встал на их сторону. Помощь пришла в начале пятого месяца, после приезда из Москвы. Старший сын моей тети женился. Новоявленные сваты в одном из разговоров сообщили, что наслышаны о женщине, немке по происхождению, недавно прибывшей в нашу страну из Дюссельдорфа. Согласно их информации, целительница обладает магическими способностями, в которых убедился их родственник с тяжелым неизлечимым заболеванием. И каково же было удивление, когда спустя четыре месяца после ее лечения, он полностью поправился. Сваты участливо предложили раздобыть адрес этой немки.

В тот же вечер тетя донесла эту информацию до моих родителей.

– Конечно, – обрадовалась мама, – это было бы здорово, может и нам она поможет. Возможно, именно в ее руках лежит исцеление Бакыта.

Как потом часто любил повторять отец, эта женщина старше семидесяти лет, плохо говорившая на русском языке, и изо дня в день поившая его снадобьями из ядовитых для человека растений, стала для него Божьим благословением. Уже через месяц после лечения отеки у папы спали, он начал садиться. А еще через два месяца он начал ходить. Анализы показывали явную резко положительную динамику. Наши мольбы были услышаны. После этого отец прожил еще семь лет и, возможно, жил бы еще, если бы не ошибка теперь уже медсестры.

– А она что сделала?

– Перепутала фамилии пациентов.

– В смысле «перепутала»?

– В соседней с отцом палате лежал другой человек по фамилии Аламанов, у которого ко всему прочему был еще тяжелой формы диабет. Он получал огромные дозы инсулина. Папа тогда грипповал, мы положили его чисто для профилактики во избежание возможных осложнений, способных спровоцировать его болезнь. Просто для профилактики, понимаешь? – голос Айгель дрогнул, – я убедила отца лечь в эту проклятую больницу, я…

– Ну, ты-то тут причем?

– Мне казалось, что, если папа будет в больнице, его друзья и родственники хотя бы из чувства такта чаще будут навещать его, проявляя заботу, и он почувствует себя нужным не только своей семье, но и другим. За годы болезни, чего уж лукавить, ему пришлось нелегко. Обладая пытливым умом, всегда востребованный своими пациентами, коллективом, душа компании, он в одночасье стал изолированным от всего этого. И даже, когда начал поправляться и смог частично возобновить свое участие в жизни родственников и поредевших в количестве некогда близких, как ему казалось, друзей, он все равно не смог вернуться к прежней полноте жизни. Все-таки здоровье его так до конца и не оправилось. Но несмотря на инвалидность второй группы, он жил, смеялся, любил и был любим женой и детьми. При этом, я думаю, он глубоко страдал от своей неполноценности как кормильца семьи. Папа изменился, стал более раздражительным, замкнутым. Однако тяжелее всех приходилось маме. Гордая и сильная, она ни разу не пожаловалась на судьбу, не позволила ни одному человеку проявить унижающую жалость к себе как к несчастной. Мамуля всегда улыбалась людям, отшучивалась и пела песни, как бы тяжело не было. Даже в те трудные годы она оставалась для своих подруг, сестер и коллектива советчицей и защитницей. От нее всегда ждали помощи. И для каждого из них мама находила и время, и участие, и поддержку. Как женщина она всегда выглядела ухоженной, равной каждой из них по счастью и благополучию. И как только ей это удавалось, до сих пор не пойму. Умение держать форму, впрочем, как и удары судьбы, всегда было маминой визитной карточкой. Я другая. У меня так не получается…

Я слушала, затаив дыхание, свою подругу, с такой гордостью и теплом в голосе говорившую о своей маме. Все ее лицо было озарено чувством нежности. Оно словно светилось изнутри.

– Да, – сказала я, вздохнув, – ты рассказываешь о ней, как о божестве каком-то, и я позавидовала и тебе, и твоей маме.

Айгель смутилась.

– Ну, скажешь тоже. Правда излагается всегда легко и складно. А мамуля у меня действительно святая. Самая лучшая из матерей земли!

Она улыбнулась:

– Ну вот, без умолку рассказала почти всю историю отца. Не знаю, почему я все тебе рассказываю. Ты, наверное, обладаешь гипнозом? – рассмеялась Айгель.

– Угу, прям Кашпировская, – подтвердила я, расплываясь в широкой улыбке.

– Ты сказала, что была ошибка медсестры, – возвращаясь к прежней теме, уточнила я, – что-то связанное с лекарством или какой-то процедурой?

– Большая доза инсулина. Отец прямо на игле впал в кому и, пробыв в этом состоянии трое суток, так больше и не оправился. Через неделю мама забрала его домой, так хотел папа. Он больше не поднялся на ноги. Через месяц его не стало.

– Кошмар! Мне жаль, мне очень жаль…

– Мне тоже, – почти шепотом, упавшим голосом сказала она.

Мы обе молчали. Почему-то заломило в висках, я провела пальцами, пытаясь унять боль.

Пауза затянулась. Подошел официант.

– Вам еще что-нибудь подать?

– Да, – сказала я, – кофе, один со сливками.

Когда мы остались одни я уточнила:

– Что стало с этой медсестрой?

– Ничего, возможно, все еще работает. Не знаю. Конечно, первая реакция была прибить ее и всех врачей в этом отделении, но потом спустя годы я успокоилась. Когда папа пришел в сознание, то потребовал от мамы и детей не поднимать шума.

– Я сам врач, – сказал он тогда, – и хорошо знаю, как сложна работа медсестры. Наша работа ходить по острию ножа…. Все равно уже ничего не исправить, а она сделала это не специально, не ломайте ей жизнь. Я требую, пообещайте мне.

И мама обещала. И я тоже.

Айгель взглянула на часы.

– Мы уже сидим здесь три часа. Вот время летит! Но начало прерванной дружбе положено, телефонами мы обменялись, живем в одном городе, думаю, больше не потеряемся. У отца моего зятя сегодня юбилей. Вечером мы приглашены туда. А еще надо привести себя в порядок…

– Да ты и так в порядке, великолепно выглядишь!

– Нет, надо уже идти. Даана со школы пришла. Пока поест, пока соберется.

– Ладно, – сдалась я, хотя уходить совсем не хотелось.

– Давай возьмем за правило, раз в неделю встречаться здесь, пообщаемся, – предложила я.

– С удовольствием. Но это не означает, что стоит только­ этим ограничиваться, звони хоть каждый день. Буду рада слышать тебя.

Уже стоя у такси, она долгим взглядом посмотрела на меня и сказала:

– Мне почему-то стало легко на душе, спасибо тебе за это.

– Не за что, – ответила я, улыбаясь, хотя сразу не сообра­зила, за что было сказано спасибо.

ХОРОШО ЗАБЫТОЕ СТАРОЕ

С нашей новой встречи с Айгель прошло более года. За это время мы очень сблизились. Я стала часто бывать не только в ее доме, но и в квартире тети Жени. Конечно, после долгого перерыва в нашем общении, при первой встрече с ней мне сразу бросились в глаза перемены в ее внешности. В огромных миндалевидных глазах я увидела глубокую усталость, особенный свет, всегда живший в ее взгляде, совсем потускнел, готовый почти погаснуть. Глубокие сеточки морщин вокруг глаз навсегда поселились здесь. Передо мной была погрузневшая женщина. Всегда такая статная, красивая и лучезарная, какой запомнилась мне с детства, она теперь была мало похожа на себя. Потери и тяготы жизни, как бы несгибаемо высоко не держала она голову, не уронив себя, все же сделали свое черное дело, слишком скоро отобрав молодость и яркую красоту. Хотя и сегодня она оставалась видной дородной женщиной, но былая свежесть почти покинула ее. Однако первое же общение, показало ошибочность моего восприятия. Да, она изменилась внешне, но душа ее осталась такой же светлой, молодой и жизнерадостной. Уже много позже я поняла, насколько обманчива бывает­ внешность. Тетя Женя была и оставалась центром надежды и источником света для всех своих знакомых и друзей, но самое главное для детей, в число которых теперь была зачислена и я.

Это был вечер понедельника. Зазвонил городской телефон. Подняв трубку, я произнесла:

– Алло, слушаю вас.

– Ален, мамина сестра умерла. Мы все едем туда. Детей не с кем оставить. Не могла бы ты приехать и побыть с ними?

– Ужасно, какое горе. Тетя Медина оборвалась? Когда?

– Час назад. Ее повезут в деревню. На родину ее мужа. Мы все выезжаем туда.

– Конечно, я присмотрю за детьми, если нужно, я попрошу золовку побыть с ними, а сама помогу вам на похоронах.

– Нет, спасибо. Ты нужнее здесь. Когда сможешь подъехать?

– Да вот оденусь и приеду, а куда?

– Их всех привезут ко мне домой. Дааночка одна не справится с ними. Особенно с дочерью Арлен Камиллой. Ты же знаешь ее ситуацию.

Да, ситуацию девочки я знала хорошо. Ками родилась с тяжелым диагнозом «Детский церебральный паралич, локомоторная форма». Как потом выяснилось, причиной болезни явилась родовая травма. Неправильная тактика ведения родов, выбранная акушер-гинекологом навсегда сломала жизнь девочки и не только ее. Кардинально поменялась и судьба самой Арлен и ее мужа – Армана. Тетя Женя все эти годы была рядом с Арлен, пытаясь поддержать и защитить ее от боли, которая сопровождает ее и по сей день. Куда только не возили Камиллочку, каким только профессорам не показывали, но вердикт был непреклонным и безжалостным: болезнь неизлечима, ребенок никогда не будет ходить и останется глухим навсегда. Доктора опускали глаза и советовали смириться. Но как могло материнское сердце без борьбы принять это. Сколько было пролито слез, сколько было молитв, обращенных к Богу, сколько было вложено сил в поисках исцеления. И не было ни одного дня, когда бы Арлен опустила руки, потеряв надежду. И тетя Женя бессменно была рядом с дочерью, сопровождая ее повсюду и разделив с ней это горе пополам.

Айгель в разговорах о ней всегда отмечала:

– …насколько же сильна духом моя младшая сес­т­­ренка, с таким достоинством несущая свою боль, как же она похожа в этом на маму, такая же сильная, такая же гордая и, как бы трудно ей не приходилось, всегда улыбающаяся.­

Пятнадцать лет перерыва в нашем общении исключили мою возможность наблюдать, как взрослела Арлен. Я ее помнила совсем маленькой девочкой, а когда мы вновь встретились, предо мной предстала красивая молодая замужняя женщина, совсем еще юная, с невероятно светлой улыбкой, вдумчивым взглядом, в котором где-то глубоко жила печаль, так старательно запрятанная, что неопытным глазом не сразу и различимая. Насколько я теперь знаю ее, все, что о ней говорит Айгель, правда. Все эти годы тяжкого испытания она не только не озлобилась, но стала еще милосердней, в ее сердце уместилось столько света и добра, что хватило бы на сотни людей, окажись они на ее месте. В течение всех этих лет, каждые два месяца Ками проходила сложнейшее дорогостоящее лечение, одной зарплаты Арлен и Армана не хватало, поэ­тому теть Женя и Айгель всегда оказывали ей посильную материальную помощь. Арлеша, как ласкательно звали ее домашние, после окончания медицинского института с красным дипломом, осталась в ординатуре и по окончании ее поступила в аспирантуру. И в двадцать шесть лет успешно защитила кандидатскую диссертацию. На момент возобновления моих отношений с семьей подруги, она уже преподавала на кафедре микробиологии в медицинской Академии, читая лекции студентам, и параллельно практиковала в клинике инфекционных болезней. Рабочий день ее начинался с восходом солнца и заканчивался далеко после заката. И откуда только черпал силы этот стойкий оловянный солдатик?!

Когда я подъехала к дому подруги, Айгель уже не было. Дети остались одни, лишь под попечительством Дааны.

– Добрый вечер, тетя Алена, – поприветствовала меня девушка.

– Здравствуй, солнышко.

Из зала послышались спорящие голоса детей, шумно обсуждавших смерть своей тети.

– Она умерла два часа назад, – слышался голос мальчика-подростка.

– Да нет же, – оспаривал голос девочки.

Я прошла в комнату, где громко работал телевизор, а сын и дочь Эрбола, прекратив свой спор, уставились на меня.

– Привет всем. Дааночка, вы кушали? – поинтересовалась­ я.

– Нет еще, я тушу картошку. Скоро уже будет готова.

– Ну, пойдем на кухню, посмотрим, что еще есть для ужина.

Было десять вечера, когда уложив детей спать, я расположилась на диване перед телевизором в поисках какого-нибудь фильма. Подошла Даана.

– Можно я посижу с вами. Не спится, – обратилась она ко мне.

– Конечно, если это не помешает тебе завтра вовремя встать в школу.

– Наверное, я завтра не пойду на учебу. Диана и Канат, дети Эрбол тайакешки сами не доедут, их школа в другом конце города, Айдай – дочь дяди Амира, приехала к нам на каникулы, у них в Америке сейчас почему-то двухнедельный отдых, вот везет им. Правда? Айгерим эжешка разрешила Алюке не ходить в садик. Она ходит в младшую группу. А Ками надо везти только на машине, у нее же плохо ходят ноги. Но голова работает хорошо, за прошлый учебный год она даже медаль получила.

Тетя Медина сильно болела. У нее был рак, мама говорила, это очень мучительно, – почему-то меняя тему, произнесла дочь Айгель, – когда мы ходили проведывать ее, она даже сидеть не могла, была вся желтая, как лимон, и все стонала. Бабушка ее очень любила, кажется больше всех остальных сестер. И тетя Медина была больше всех к тайэнешке привязана. Как вы думаете, когда человек умирает, ему страшно? Когда смерть приходит за ним, ему сильно больно? – подумав о чем-то своем, вдруг спросила она.

– Считается, что смерть, как и рождение, сопровождается болью. Но Бог сделал так, чтобы человек не помнил об этом и не боялся рождаться и умирать. Эти процессы неизбежны как день и ночь и не зависят от нашей воли или желания. Все рожденные когда-нибудь умирают, это касается всего живого на земле.

– Я думаю, ее душа попадет в рай, как и душа моего дедушки, – словно размышляя, произнесла она.

– А как ты это поняла?

– Она много страдала. Мама говорит, что дедушка уже в раю, потому что никому не делал ничего плохого и много лет тяжело болел, поэтому успел отработать все свои грехи. Бабушка же говорит, что тетя Медина очень добрый и щедрый человек, многим людям она помогла в трудную минуту. Я видела, как она похудела и жила на уколах, такие сильные боли ее мучили. Думаю, она заслужила жизнь в раю.

– Мама верно сказала, хорошие люди всегда попадают в рай. А у вас есть фотография маминой тети?

– Да, в фотоальбоме должна быть. Сейчас поищу.

Медина была миловидной женщиной. На всех имеющихся фото разных лет она улыбалась. В отличие от теть Жени, похожей на свою маму, ее сестра имела иные черты.

«Наверное, похожа на отца», – подумалось мне.

Теплая энергетика исходила от снимков с ее изображением.

– Хорошая женщина, – уже вслух сказала я.

Продолжая листать альбом, я увидела фотографию Камиллы в белой рубашке и темных брючках с огромным букетом в руках. Глаза ее светились от счастья, широкая улыбка озаряла лицо.

– Какая она здесь красивая, – не удержалась я.

Глядя на изображение сестренки, Даана с нежностью произнесла:

– Да, очень красивая здесь. Она так хотела пойти в школу, так готовилась, что даже уснуть не могла. Утром кое-как подняли с постели. Мы все в тот день были на школьной линейке, чтобы поздравить Ками с ее первым учебным днем. А после школы пошли в кафе, чтобы отпраздновать это событие, купили большой торт и разно­цветные шары. Камилла была счастлива…

Голос Дааны приобрел нотки грусти, девочка тяжело вздохнула и, помолчав, добавила:

– Сначала она с такой радостью ходила в школу, но уже через неделю каждое утро плакала, упрашивая тетю Арлен пропустить занятия. И мне она сколько раз жаловалась…

– Жаловалась на что?

– На одноклассников, да и на всех школьников.

– Почему?

– Они смеялись над ней и вечно толкали, чтобы она упала. Обзывали, унижая ее.

Она же тогда плохо ходила. Но математику письменно решает лучше всех в классе. А устные предметы даются­ тяжело из-за того, что их нужно пересказывать. Она стесняет­ся своей картавости. Но так было раньше, сейчас она, как и мы, все слова произносит нормально. Это все благодаря ее упорным стараниям.

– А в какую она школу ходит?

– В обычную, возле их дома в третьем микрорайоне.

– Она сейчас в каком классе?

– Уже в шестом. Ками сильная и очень добрая. Добрее, чем я, или кто-то другой из моих братьев и сестер. И никогда не помнит зла. Наверное, поэтому у нее всегда есть подружки. Одна из них дочь ее классного руководителя. Когда Ками была поменьше, она не понимала, что дети смеются над ее больными ногами, обзывают ее калекой. Камилла принимала это за игру, догоняла их, стараясь­ из всех сил плохо работающими ногами не отставать от убегающих. И когда дети начинали кружить над ней, как вороны, корча рожи и смеясь над ее очередным падением, она, не понимая смысла этого издевательства, смеялась вместе с ними, считая это веселой игрой. И сегодня Камиллочка часто смеется, когда падает или ее толкнут чаще специально, чем нечаянно, несмотря на боль смеет­ся, а на ресницах дрожат слезы. Мне иногда кажется, что она все понимает, просто ей так легче выжить среди жестоких детей, так и не принявших ее.

У меня сжалось сердце. Я не знала этих подробностей. Арлен всегда улыбалась, не показывая свою боль, и никогда не жаловалась на жестокость мира по отношению к ее ребенку. А Камилла при наших редких встречах на вопрос, как твои дела, всегда отвечала:

– Все хорошо.

– А ты откуда знаешь, что дети так поступают? – спросила я у Дааны.

– Тетя Арлен жаловалась маме и бабушке и не раз. Мама предлагала ей поговорить с детьми во дворе и в школе, но тетя запретила ей, сказав, что сама поговорит.

– И что, поговорила?

– Да, и с детьми, и с их родителями. Бабушка ходила в школу и беседовала с учителями и даже с директором. Потом были школьные и классные собрания, где ученикам говорили про Камиллочку. Старшеклассники вроде не обижают, понимают и поддерживают ее. Но сверстники не изменили своего отношения. Видела я этих злыдней. Ходила в школу. Им что-то говоришь, а они ржут, как лошади. Я им пригрозила тогда, что приду и надеру уши всем, кто обидит мою сестренку. Помогло лишь на пару недель. После я еще раза три ходила в школу после занятий. Одному из старшеклассников даже по башке дала за то, что он на переменах толкал Ками. Так он, дурак, побежал маме жаловаться, а сам на два класса старше моей сестренки… Трус несчастный, – почти с ненавистью закончила Даана.

– А почему ее не перевели в другую школу?

– Мама говорит, что дети везде одинаковы. Жестокие и нетерпимые. Говорит, что нет гарантии, что и там ее не будут обижать. А мама никогда не ошибается. К ней все приходят за советом – и знакомые, и чужие. Она ведь психолог. Мама сказала, что проблему надо решать на месте.

– И как, решили?

– Думаю, да. Потому что Ками говорит, что в классе к ней стали лучше относиться. Видимо, наконец-то разглядели ее доброе и щедрое сердце. Хотя во дворе особенно ни с кем не дружит. Но она повзрослела, уже как раньше не бегает за теми, кто от нее убегает. А еще она научилась давать сдачи, когда на нее нападают, если, конечно, обидчики не намного старше и сильнее. Теперь она не боится их. Недавно по секрету сказала мне, что чувствует в себе силы воды и ветра, и ее теперь никто не сможет обидеть. Я так удивилась этим словам. Но, чтобы поддержать ее, согласилась с ней. Почему она так сказала, я так и не поняла.

Даана о чем-то задумалась. Я тоже молчала, не мешая ей. Но пауза слишком затянулась.

– А хотите, я вам покажу свои стихи?

– Конечно, хочу.

Девушка встала и направилась в свою комнату, где, мирно расположившись на кровати, спал Канат и младший, полуторагодовалый сын Эрбола Эрмек.

Не включая света, Даана нашла нужную тетрадь и тихонько вернулась в зал.

Послышался стон из спальни, где расположились девочки. Я прошла туда и, подойдя к кровати, прислушалась. Двуспальная кровать гостеприимно разместила Камиллочку, Диану, Айдай и Алию – дочь Айгерим, которую все именовали не иначе как Алюка.

Я стояла и слушала посапывание их носиков, когда снова послышался стон.

Это была Камилла.

– Не надо, – почти плача простонала она, – мне же больно. Пожалуйста, нанешка, не надо.

Открытым ртом она шумно дышала.

– Камиллочка, что случилось? У тебя что-то болит?– спросила я, коснувшись ее плеча.

Девочка продолжала спать. Вошла Даана и пояснила:

– Она всегда так спит. Часто плачет во сне. Я когда утром спрашиваю, что тебе снилось, ты плакала, она говорит, что плохие ребята ее толкали, били и издевались над ней. А иногда она даже не помнит, что ей снится.

– Кого она зовет нанешкой?

– Тайэнешку, мамину маму. Когда она только училась говорить, слово тайэне давалось ей с трудом, и Ками стала называть бабушку нане, а после и я стала так называть тайэнешку. Мне кажется, так даже ближе и роднее звучит. Ведь ни у кого больше нет нанешки, кроме меня и Ками, – с нотками удовольствия в голосе пояснила она.

– Вот стихи, – несколько стесняясь, продолжила Даана.

Это была тетрадь в девяносто шесть страниц.

На первой странице в стиле анимэ было изображение девушки на ветру, держащей в своих ладонях земной шар. Рисунок был великолепен по качеству исполнения и красочности, неся в себе какой-то философский смысл.

– Это ты сама рисовала?

– Да.

– Я знаю, что ты несколько лет посещала студию изобразительных искусств. Айгель говорила, что даже несколько твоих работ выиграли республиканский конкурс, заняв первое место среди рисунков детей до двенадцати лет. И международный конкурс, заняв четвертое место среди юниоров.

– Это было давно. Я тогда училась в шестом классе, – смущенно проговорила она.

– Все равно, это же твои победы. А какие работы вошли в конкурсную программу, наверное, пейзажи какие-нибудь?

– Было отобрано шесть работ на темы: «Мир моими глазами», «История одного человека», «Город, в котором я живу», «Дети мира за мир на земле». Два моих рисунка были отмечены дипломами.

– Ты продолжаешь ходить в изостудию?

– Нет, я уже два года как бросила.

– Почему?

– Времени не хватает на учебу. Программа сложная, мы же по московской программе учимся. Да еще попали в экспериментальный проект обучения. По восемь уроков каждый день. Учеба в школе занимает большую часть дня, плюс домашние задания. Остается время лишь на обед и ужин, еще полчаса можно подышать вечерним воздухом. Лишь по выходным могу позволить себе тренировки по «айкидо».

– Почему именно айкидо?

– Чтобы уметь защищать себя и маму, если понадобится. Я занимаюсь боевым айкидо.

– А танцы не привлекают тебя?

– Привлекают. Я даже четыре года ходила на хореографию, посещала студию современного танца. Но из-за нехватки времени пришлось выбирать между айкидо и танцами. Я сделала свой выбор. Мама согласилась.

Я перевернула страницу и увидела написанные ровным аккуратным почерком стихи.

– Можно я пойду спать? – спросила Даана.

– Конечно, – ответила я, взглянув на нее. Легкое смущение сквозило в ее взгляде.

«Стесняется, – подумалось мне, – возможно, я первая из посторонних, кому дозволено читать ее стихи».

Я сидела часа два, не отрываясь от строк, несущих в себе столько раздумий, задающих столько правильных вопросов, что обычно не является свойственным детскому и подростковому уму. Дааночка открывалась мне заново как глубоко мыслящий, с аналитическим складом восприятия мира человек. В ней глубоко сидела вера в Бога, в его справедливость и милосердие. И хотя стихи были не совсем литературно отработанными, но несли в себе глубокие наблюдения и размышления о жизни. Казалось, это стихи взрослого человека, прошедшего долгий и очень сложный путь.

Если б только могла я унять твою боль,
    И принять на себя часть страданий твоих.
    И ошибку Вселенной, допустившей 
    Страданья твои, я могла бы исправить.
    И за это пришлось бы платить мне 
    Ценою больших для меня испытаний, 
    Я готова принять их, не уронив и слезинки, 
    Стиснув зубы, чтоб не было слышно и стона, 
    Если вдруг он прорваться захочет из сердца, не выдержав боли.
    Я согласна. Только б мне удалось изменить твою горькую долю.
    Только б мне удалось подарить тебе исцеленье.

***

Стихи не были посвящены кому-либо. Но я и без этого поняла о ком шла речь.

«Как же глубоко сидит в тебе боль Камиллы, – подумала я, – как же горько должно быть ей самой, если даже тебя ее участь так ранит».

Кроме стихотворений в тетради было много кратких размышлений, словно фрагменты, вырванные из разных жизненных ситуаций.

Вот некоторые из них:

«… Когда смерть забирает кого-то очень дорогого и любимого, то люди говорят о нем, что он был настолько хорошим человеком, что Бог сам нуждался в его присутствии и забрал к себе. Не значит ли это, что смерть не так страшна как ее описывают, и есть лишь порог, за которым умершего человека непременно ждет что-то хорошее, ведь он сам хороший? Получается, что все, кто остается жить, есть плохие люди, которых Бог не хочет забирать, а значит, не любит их, может, даже ненавидит…. Тогда как же быть со мной, мамой и многими другими людьми, которых я люблю и знаю, что они очень хорошие?»

«…Почему столько детей рождается больными и обречены на страдания? Ведь они не успели сделать что-то дурное. Тогда за чьи грехи они платят такую цену? Если за чужие ошибки, пусть даже их родителей, это ведь несправедливо. Куда смотрит всевидящий Бог?»

«…Вчера к нам приходили тетя Арлен, и Ками. Они приехали после процедуры, которую мама назвала операцией. Камилла была заплаканной, не могла стоять на ногах. Как я поняла из разговора тети с мамой, ей перерезали сухожилия на ногах, потому что они были очень короткими и не позволяли выпрямиться ее ногам. Колени сестренки были толстым слоем забинтованы, и все равно на них была видна подсохшая кровь. Ками долго плакала, рассказывая мне, как ей было больно, что ей делали много уколов в спину и голову. Вечером я спросила у мамы:

– Зачем ей делали уколы в голову? Это же больно?

– Видишь ли, при такой болезни причина недуга сидит­ в голове больного, поэтому врачи вводят лекарства непосредственно в активные точки, расположенные на коже головы и по бокам позвоночника. Таких точек много. Сегодня Камилле сделали сразу двенадцать уколов. Но другого лечения, способного помочь ей, пока нет. Этот метод новый, так сказать экспериментальный, и широкого применения еще не имеет. Но он нам помогает. Вспомни,­ как Камилла не могла передвигаться, ноги сов­сем не распрямлялись. Она плохо говорила. Если бы тетя Арлен, жалея дочь, не проводила курсами такое лечение, и тайэнешка несмотря на слезы и просьбы Камилочки вот уже девять лет не делала растягивающий ее связки и сухожилия ног массаж, разве Ками сегодня ходила бы в школу? Многие из родителей, кто вместе с нами начинал тогда лечение своих больных детей, не достиг­ли такого результата лишь потому, что боясь детских слез и стонов бросили лечение, и их дети так и остались с парализованными ногами. А наша девочка вопреки всему не только поднялась и пошла, но учится в нормальной школе на четверки и пятерки. Это ли не чудо! Это ли не результат каждодневного труда бабушки, вот уже девять лет сопровождающей ее на эти самые болезненные лечебные процедуры. И пусть она не совсем красиво ходит, она все равно уже победила свой недуг, доказав в первую очередь себе и маме, что их труды не напрасны и надежда на дальнейшее улучшение имеет под собой реальную почву. А для этого нужно сегодня потерпеть.

– А вы думаете, она полностью излечится от своей болезни?

– Нет, полностью не получится, такая уж эта болезнь. Но вопреки козням судьбы она окончит школу. Потом овладеет всеми навыками компьютерного мастерства, она же об этом мечтает. А Арлен поможет ей и откроет небольшое интернет-кафе, где она будет хозяйничать и станет наша Камиллочка преуспевающей бизнес-леди. Голова у нее работает хорошо. Вон смотри, как она решает задачи по математике, одна из лучших в классе.

– И в компьютерах она разбирается лучше меня, хотя и младше. Если потренируется, даже хакером может стать, – отметила Даана.

– Вот и хорошо. Значит, профессия ей обеспечена.

«Я вот думаю, – далее писала Даана, – может, Ками будет гениальным программистом, может, Бог специально ее сделал такой. Говорят же, что талантливые люди всегда сильно отличаются от нас. Может быть, ее болезнь, есть плата за дар божий, который мы еще увидим?».

Я перелистнула последнюю страничку тетради. Там было всего три умозаключения.

«…Никто так не восторгается твоими даже самыми крохотными победами, как мама и бабушка».

«…Несмотря на свой возраст, тайэнешка осталась самой молодой и веселой, с ней можно говорить на любые темы как с подругой. Это здорово!»

«Боже, если можно разделить огромную боль в душе одного человека на многих людей, и если есть такие люди, готовые взять на себя часть этой боли, прошу тебя, сделай это. Я знаю, такие люди есть – это моя семья: бабушка, мамины братья и сестры, и мы, их дети».

Закрыв тетрадь, я еще долго сидела в раздумье. Из спальни снова послышался стон.

Я прошла в комнату.

– Это Ками стонет. С кем-то во сне спорит, – тихо сказала Даана.

– Ты еще не спишь?

– Сейчас усну, – коротко ответила девушка.

Я подошла к краю кровати и, наклонившись, взяла руку Камиллы и поцеловала. Девочка не отреагировала.

«Спокойной ночи», – сказала я ей мысленно и вышла в зал.

Вот уже более часа я ворочалась на диване. Разные мысли роем кишели в моей голове.

«Нужно сосчитать до тысячи», – заметила себе я и мысленно начала:

«один, два, три…четыреста сорок шесть, четыреста сорок семь…».

На каком счете я уснула, не знаю, только проснулась я утром, когда услышала шумный разговор детей из детской.

Я взглянула на часы. Было восемь утра.

Набрав номер приемной моей фирмы, поставила в известность руководство о причине своего отсутствия сроком в три дня.

Стоял январь, и за окном было морозно. Даана в столовой накрывала на стол, готовя завтрак. Дети, включив телевизор, увлеченно спорили о каком-то фильме. Им было не до траура, смысла которого они до конца так и не понимали. Жизнь вокруг продолжалась, и для них этот день был лишь поводом пропустить школьные занятия.

ПОДРУГИ

Весна удалась на славу. Яркая сочная молодая зелень как-то особенно густо покрывала землю и деревья. Мои любимые березы принарядились. Казалось бы, посеревшие от грязи и копоти их стволы словно обновили не только крону, но и саму кору, сделав ее лучезарно-белоснежной с узорчатыми черными крапинками. Деревья словно заневестились, гордо обрамляя обочины дорог. У меня произошли некоторые перемены в жизни: смена­ места работы. Теперь я возглавляла свою нотариальную контору, в которой работали четыре юриста. На данном этапе я готовлю документы для расширения своего­ дела, открыв еще и адвокатскую контору. Трое моих хоро­ших знакомых, работающих в сфере частного сыска, готовы объединиться со мной. Меня всегда привлекала адвокатура.­ Вот и сейчас я везу документы в Минюст для регис­трации.

Настроение хорошее. Погода изумительная. Сквозь боковое стекло автомобиля просачиваются лучи теплого солнца и ласкают мне лицо.

Зазвонил сотовый:

– Алло, слушаю.

Это была Марина, близкая подруга Айгель. За три года наших возобновленных отношений я не раз встречалась с ней: в доме подруги и тети Жени она была частым гостем и, по-моему, к ней относились как к члену семьи. Эта связь укрепилась за долгие пятнадцать лет дружбы, еще с институтских дней. Она практически всегда была в курсе многих событий этого дома. Работала Марина в социальном отделе Жогорку Кенеша заместителем начальника отдела и имела троих детей. Старшего сына от первого брака и двух младших от второго мужа. Так уж вышло, что платой за вторую попытку счастья, установленной нынешним супругом, стала отправка старшего сына на постоянное проживание к ее родителям. Дед не только принял внука под свое крыло, но и усыновил, дав ему свою фамилию. Мальчику тогда было шесть лет. В детстве он сильно нуждался в матери и не скрывал этого, но со временем привык к своему новому положению, сдобренному щедрой любовью деда, всегда ровным отношением бабушки и бесконечными придирками дяди – младшего брата матери, жившего в
одном доме с ними. Дядя был женат больше трех лет, но детей не имел. То ли бог наказывал его за вредность, то ли его жена, люто ненавидевшая всех вокруг, по мнению самого мальчика, не заслужила большего, и детей у них не предвиделось. Сегодня старшему сыну Марины исполнилось семнадцать лет. Он вырос со сложным характером, но учитывая обстоятельства его жизни, было бы несправедливо винить в этом только его. Все это постоянно тяготило Марину, делая ее своенравной и эгоистичной, но как убеждала меня Айгель, она никогда не была пакостливой.

– Просто она родилась такой, может, это даже хорошо,­ когда человек на первый план выставляет свои интересы и считает, что мир должен вращаться вокруг него, его детей и его выгоды. По крайней мере, представь, как повезло ее семье, ведь она на страже их интересов, – шутя, успокаивала меня Айгель, когда поначалу нашего общения с Мариной я подмечала не совсем корректное ее поведение в кругу людей, собравшихся за одним столом. Но узнав ее ближе, я привыкла к ее недостаткам и даже оценила достоинства. Ее спасали юмор и самоирония: язвительно подмечая недостатки других, она нередко высмеивала­ и свои промахи, тем самым уравновешивая созданную ею же напряженную обстановку. Возможно, в душе она была достаточно сердобольна, но своенравие и эгоизм портили всю картину. Хотя на помощь при необходимости она приходила одной из первых. Постепенно и мы с ней сдружились. Меня она назвала Ленкой, Айгель – Гелькой, так уж сложилось. В конце концов, как подметила Айгель: все мы не безгрешны, и какая разница, как нас именуют друзья.

Итак, это была Марина.

– Привет, Ленка. Как твои дела на работе? Дома в целом? Что с адвокатской конторой. Открыла?

– Привет, все слава Богу. Вот в Минюст еду, документы для регистрации везу. У тебя как?

– Нормально. Геля тебе говорила о том, что я недавно в Малайзию слетала.

– Слышала. Все путешествуешь.

– Как там здорово. Ну, климат и все такое. Кстати, платки привезла, шелковые, для презентов. Тебе такого нежно лазурного цвета с белыми лотосами по краям. Думаю,­ понравится.

– Ой, спасибо. Это мой любимый цвет.

– Знаю. Поэтому и искала его, очень популярный цвет у туристов.

Я чего звоню, хочу сегодня собрать девчонок, чтоб одно дело обмыть. Я уже предупредила Гельку и остальных. Ты как, часам к пяти освободишься?

– А что обмывать-то будем?

– Меня сделали начальником отдела. Так сказать, карьерный рост!

– Поздравляю, молодец. Все будут?

– Обижаешь, могла бы и не уточнять, – наигранно обиженным тоном ответила Марина.

Под словом все имелись в виду шесть женщин, включая меня и Айгель. В основном это были многолетние подруги Гели, в круг которых влилась и я.

Помимо нас троих были еще: Гульнара, работающая директором в поликлинике, Калемкас, которую мы упрощенно звали Катя, работающая главным редактором в одной частной общественно-политической газете, и Любовь по фамилии Шевцова, за что мы в узком кругу подруг называли ее «наш комсомольский вожак». Впрочем, если учесть, что в прошлом – она работник горкома комсомола и до сей поры хранит свой билет, то мы не сильно ошиблись в ее определении. Все девчонки, кроме меня, разумеется, дружили уже более десяти-двенадцати лет. Их дружба не единожды была проверена разными испытаниями жизни. Стержнем нашей шестерки, конечно же, была Айгель.

– Куда подъезжать? – уточнила я.

– В «Баласагын» – ресторан возле кинотеатра «Россия».

– Хорошо, буду.

– Ну, до встречи.

Несколько секунд подумав, я набрала номер Айгель.

– Привет, Ален! – раздался голос в мобильнике.

– Привет, как дела?

– Пока все в обычном ритме, без особых новостей. Тебе Марина звонила по поводу сегодняшней встречи?

– Только что. Как поздравлять будем?

– Наверное, деньгами. Ты как думаешь?

– Согласна, все мы уже достаточно обеспечены сувенирами. Картину мы ей дарили в прежний кабинет, гарнитур из золота на именины. А так… купит себе, что душа пожелает, и нам беготни меньше.

– Хорошо. До встречи.

Я уже подъехала на работу, где быстро разобравшись с делами, заторопилась в салон красоты «Этуаль».

Уже более пятнадцати минут я восседала в кресле своего­ мастера.

Шесть лет я стриглась и укладывала волосы у одного и того же парикмахера. Это была всегда улыбчивая женщина, что немаловажно для клиента, лет тридцати. Она ни разу не испортила мне прическу. Звали ее Янина.

– Вы несколько обросли, – заметила она, оглядывая мою голову. – Стрижка с укладкой?

– Да, как обычно, единственное – уложи мне сегодня волосы как-нибудь пооригинальней. Иду в ресторан.

– Здорово. А что за мероприятие?

– С подругами встречаюсь.

– Тогда можно поэкспериментировать?

– Попробуй, но не слишком кардинально.

Она согласно кивнула головой и, взяв в руки ножницы, приступила к стрижке, вращая кресло в разные стороны. Видеть себя в зеркало я не могла, кресло стояло спиной к нему.

Спустя сорок минут колдовства Яночка развернула меня.

Представший передо мной образ несколько удивил, но хорошо рассмотрев себя в зеркале, я осталась довольной. Стрижка на этот раз была намного короче, чем обычно,­ но как заметили все мастера, много лет наблюдавшие за мной во время посещения их салона, она меня молодила. Это я заметила и сама. Концы волос были расчесаны наружу от лица и шеи, и словно густые лучи солнышка торчали во все стороны, придавая прическе своеобразный творческий хаос. Получилось довольно креативно.

– Ну как? – выжидательно поинтересовалась Янина.

– Смело, – сказала я и улыбнулась.

– Вам нравится?

– Конечно.

– Короткие стрижки вам идут больше. Вы же всегда держались старой прически.

– Зато при ней можно было собрать волосы заколкой. И уход за ними требовался немудреный. А тут…, я не справлюсь сама.

– Справитесь, я научу. Необязательно направлять волосы от лица, можно зачесать их в обратном направлении и, обработав пенкой, смазать концы воском, смотреться будете совершенно по-иному. А если еще и макияж подберете под каждую прическу, то вообще будет отпад, – довольная собой, расплылась в широкой улыбке мастер.

Я посмотрела на свои ногти. Они были еще в божеском­ виде, хотя можно было наложить свежий лак более яркого тона, но времени совсем не оставалось. Еще нужно было по пути зайти в банкомат и взять деньги.

Ресторан был небольшим, на двадцать столиков, но очень уютным. Белоснежные скатерти и накидки на стульях с шелковыми золотистого цвета бантами придавали особенную торжественность залу. Большие, низко висящие люстры были включены через раз, что несколько приглушало свет. На столиках горели плавающие в прозрачных невысоких вазочках свечи. Я огляделась. Подошел молоденький элегантно одетый официант, приветствуя меня, и поинтересовался, на какое из мероприятий я приглашена.

– У нас тут девичник запланирован…

– Понимаю, о чем идет речь, вас уже ждут. Пройдите, пожалуйста, вот в ту кабинку, я провожу вас.

– У вас еще кабинки есть? Никогда не знала.

– Вы наш частый гость?

– Да нет. Пару раз была.

– Вы пришли, – открывая дверь комнаты в восточной стороне зала, сказал он, пропуская меня вперед.

– А вот и Ленка, – громко объявляя мое появление, отметила Марина, вставая мне навстречу. Все уже собрались за столом.

– Ты, как всегда, последняя приходишь, – улыбаясь, заметила Катя.

– Пытаюсь соответствовать сложившемуся амплуа, – парировала я, подходя к ней. Она встала из-за стола, приветствуя меня, мы, по традиции, чмокнули друг друга в щеку. Этот же ритуал я повторила с каждой из подруг.

– Ну что, – взяла слово Айгель, когда все расселись по местам, – начнем поздравления! Вечер, посвященный искрометной карьере нашей Мариночки, прошу считать открытым. И на правах самозваного тамады беру первое слово.

– Тамаде и флаг в руки, – вставила Гульнара.

– Желательно, стихами, – внесла предложение Катя.

– А чего мелочиться, давай сразу песней, – сказала я.

– Всячески пытаетесь отбить у меня охоту говорить, ох, завидуете моим полномочиям, наверное, – засмеявшись, сказала Айгель.

Потом доброжелательно посмотрев на Марину, произнесла в шутливой форме:

– Ты молодец! Самая политизированная из нас, в курсе всех интриг кулуарной жизни наших депутатов. Однако при этом умеешь держать язык за зубами так, чтоб твое руководство замечало столь ценного сотрудника, стоящего на страже секретности их интересов. Но и это не главное. Ты очень ответственная и исполнительная. И как профессионалу тебе нет цены. Что уж лукавить, в наше время каждое рабочее кресло стоит определенных капиталовложений. Причем, чем выше кресло, тем больше сумма. И все же в отличие от многих других политиканов, ты всегда достигала своих карьерных высот только своими знаниями и профессионализмом. Без блата и без денег. Каким бы продажным не был наш общественный мир, знания и опыт были востребованы всегда. Я горжусь тобой и искренне рада за тебя. Пусть новое твое кресло будет прочным, понапрасну не скрипит и принесет тебе много благ. Надеюсь, и нам послужат в трудную минуту твои возможности, которые, конечно же, возрас­тут. Хотя не надо нам этих трудностей. За тебя, моя подруж­ка!­ Всех тебе земных благ!

– Ура-а-а, – закричали мы, поддерживая тост, и начали чокаться бокалами…

Потом было сказано много хороших пожеланий остальными участницами посиделок, но радостные чувства так распирали нас даже после пятого бокала шампанского, что мы решили говорить тосты по второму, а понадобится и по третьему кругу.

Во время своеобразного антракта Катя и Марина сидели и дымили длинными тонкими сигаретами, как заяд­лые курильщики с десятилетним стажем. Люба, как истинная Шевцова, уже с кем-то из зала танцевала медленный танец. И когда она только успела его подцепить?

Я с Айгель, не подпадающие ни под одну из категорий группировок танцоров и курильщиков, после посещения дамской комнаты, так и не дойдя до своей VIP-кабинки, застряли на диване в общем холле возле открытой двери на улицу и пополняли запасы кислорода в легких, дабы сбить легкую хмель.

– Нужно выпить по чашечке черного кофе, – предложила Айгель.

– «Капуччино», – уточнила я, – и мороженое нужно заказать. Хотя горячее еще не подавали.

– Да, закусок много. Все сытые. А что на горячее?

– Рыба с овощами.

– Это хорошо. Моя нормальная доза шампанского два бокала. Пять уже давит на голову. Ты как?

– О, я шампанское вообще легко переношу. Могу одна выпить пять-шесть бокалов в хорошей компании. Ты же знаешь, как я люблю его.

– Да, – отметила Айгель, – у каждого своя норма, мой оптимум – три бокала. Дальше вроде и хмель проходит, но начинают болеть виски. И весь праздник заканчивается сразу.

– Кажется, Маринка хорошо запаслась им на сегодня, там, в коробке еще три бутылки стоят. Гульнара, вроде бы, веселая. У нее с мужем все утряслось? Он больше не поднимал на нее руки?

– Вроде, нет. По крайней мере, мне она не жаловалась.

– Да козел он. И чего она цепляется за него, такая красивая, добрая. Да любого мужика помани, не то, что пойдет, вприпрыжку поскачет за ней. Ой, не понимаю я ее. Если б мой Игорь хоть раз замахнулся на меня, я бы уже давно ушла от него и напоследок голову ему разбила, – вспылила я вгорячах.

– Любит она его и все верит его очередным клятвам. Да и мужика хорошего найти нынче сложно. Все только побаловаться готовы, а на серьезные отношения охотников мало. Вот и боится остаться одна. Я ее понимаю.

– Ну, тебе-то что жаловаться. Самая видная среди нас. Не считая, Любови, конечно, она тоже яркая дива, вон не успела выйти в зал, как уже прилип кто-то. Все-таки молодец она! – с какой-то гордостью за подругу высказалась я.

– Да, она молодец! Но это всего лишь флирт, на продолжение он может не надеяться…

– Ну прям, что, Любу не знаешь, что ли? Помнишь, как в прошлом году у тебя на дне рождения она закрутила. Я тогда вообще ошарашена была, когда она с этим Володей с соседнего столика уединилась в машине, и мы бы не узнали про грешок, если бы ее колготки не торчали из кармана его пиджака.

Айгель добродушно заулыбалась.

Подумав немного, я добавила:

– Хотя с мужиками так, наверное, и надо. Только крепче любить будут. Да и укреплению семьи это помогает. Узнаешь про измены мужа, так хоть не обидно, и скандала особо не закатишь, ведь свое рыльце в пушку, а дома мир да лад.

– Подруга, я не поняла, – сказала, посерьезнев Айгель. – Ты это вообще рассуждаешь или намекаешь на что-то. У тебя все в порядке с Игорем?

– Да что с ним может быть? Я так, вообще, в целом про отношения между мужиками и женщинами…

Но взгляд Гели остался настороженным.

– Да у меня-то все нормально, что «моего» не знаешь что ли? Семья для него главное, даже главнее, чем сами члены семьи, – как-то слишком зло вырвалось у меня, но я быстро взяла себя в руки и, улыбнувшись, попыталась перевести разговор на другую тему.

– Мы тут собрались с девчонками зайти к тете Жене и еще раз помянуть ее сестру. Ты узнай, когда она сможет принять нас. Желательно, вечером.

– Прямо как на аудиенцию записываетесь. Да в любое­ время, только за два дня предупредите меня, чтобы мамины планы особо не менять. А так, мама всегда рада вас видеть.

– Наши дамы, наверное, потеряли нас. А вон и Люба оттанцевала, пойдем уже.

Мы встали и прошли в общий зал ресторана. Музыканты взяли перекур, и помещение сразу наполнилось многоголосьем посетителей.

– Куда вы исчезли? – с деланной ноткой обиды поинтересовалась Марина.

В комнате стоял сигаретный угар.

– Девчонки, вы бы о нас, некурящих, подумали, – без злобы заметила Люба.

– Пардон, но курить в тамбуре я как-то не привыкла, – виновато сказала Марина и засмеялась. Почему-то и мы все расхохотались. Наверное, играло шампанское.

Уже дома, лежа в постели и прокручивая события вечера, я подумала о превратностях судьбы.

«Айгель – такая видная женщина, и умом бог не обделил и щедростью. А счастья женского особо и не было. И почему ее жизнь так сложилась. В тридцать шесть лет овдовела, потеряв в аварии и мужа, и сына. Хорошо, что у нее есть еще и дочь…»

АЙГЕРИМ

Года полтора назад в один из дождливых дней, я без предупреждения приехала к Айгель. Мы с ней собирались открыть небольшой совместный бизнес, и у меня к ней была масса вопросов. Я поднялась на этаж и уже собралась позвонить в звонок, как заметила, что дверь в дом слегка приоткрыта. Это меня насторожило, легонько толкнув дверь, я прошла в прихожую и тут же услышала шумную сбивчивую речь Айгерим. Она плакала.

– Как мне все надоело. Вечная его ревность. На ровном месте закатывает скандал, потом уходит и напивается,­ словно повод ищет, – всхлипывая, говорила она.

– Успокойся, первый раз что ли? Говорила же тебе, гони его. Сама прощаешь…

Тут из кухни вышла Дааночка.

– Ой, теть Лена, когда вы пришли, я и не услышала звонка…, а кто открыл вам дверь? – одновременно приветствуя и задавая вопросы, спросила она.

– Дверь была открыта, я сама сначала подумала о плохом, но потом все же решилась войти.

– Да? Наверное, бабушка забыла закрыть, когда вошла. Мама, – повернув голову в сторону спален, громко позвала она, – тетя Алена пришла. Проходите, они там, – указывая мне головой направление, добавила девушка.

– Что-то случилось? – пытаясь не попасть впросак, поинтересовалась я.

– Мама, наверное, сама расскажет вам. Проходите.

Из глубины коридора, где располагались две спальни, показалась Айгель. Некоторое недоумение сквозило в ее взгляде.

– Привет, – сказала она как-то сдержанно.

Мне стало неловко.

– Прости, я не знала, что у тебя гости.

– Все нормально, это мама с Айгеримкой приехали. Сейчас они выйдут. Даана, поставь чай.

– Не надо, я забежала лишь на несколько минут, чтобы обсудить некоторые детали по нашему делу. Но в принципе это терпит до завтра, тогда и поговорим, – затараторила я.

– Что за глупости, проходи. А вот и мама.

К нам приближалась тетя Женя.

– Здравствуйте, – заулыбалась я, – как ваши дела? Я немного не вовремя?

– Ты всегда вовремя. Как Игорь, дети?

– Спасибо, все хорошо.

Зависла пауза.

– Чай поставила? – вопросительно поглядев на дочь, поинтересовалась тетя Женя.

– Да, мамуль, Дааночка уже накрывает на стол. Она как раз сегодня испекла мясной пирог. Как будто знала, что вечером соберутся гости.

– Вы пока пообщайтесь, а я помогу дочери, – предложила Айгель и скрылась на кухне.

Мы расположились на диване в холле. Айгерим не показывалась. Спустя двадцать минут уже сидели за чайным столом. Айка – так звали Айгерим все домашние, так и не присоединилась к нам. Я сделала вид, что не подозреваю о ее присутствии.

– Слышала от Айгель, ты открываешь адвокатскую контору? Расширяешься… это хорошо! Я рада за тебя, – сказала теть Женя, в чьей искренности я никогда не сомневалась, но сейчас я почувствовала особенную теплоту в ее голосе. Смутившись, я улыбнулась.

Ни словом, ни взглядом, теть Женя не показала и намека на то, что я стала невольным свидетелем их разговора. Она улыбалась и шутила, словно не было повода для беспокойств и переживаний. Айгель не отставала от мамы в деликатности, расплываясь в улыбке и поддерживая шутку тети Жени, когда та заметила Дааночке по поводу пересоленного пирога.

– Ты, наверное, влюбилась, внученька, кто он, признавайся? Познакомишь нас? – смеясь, сказала она.

– Ну, тайэнешка, что выдумываете, – зарумянившись от смущения, пролепетала девушка, – скажете тоже. Нет у меня никого. Просто соль новая, какая-то другая. Вроде как всегда положила, а пирог такой вышел.

– Очень даже вкусный, и мне совсем не чувствуется пересол, – пришла я на помощь.

– Я же шучу, – полным любви голосом произнесла бабушка, – разве я ела бы, если б он не вкусным был.

Даана понимающе улыбнулась.

– Ты хотела обсудить прейскурант? – уточнила цель моего визита Геля после чаепития.

– У-гу.

– Ладно, пойду я, полежу, телевизор посмотрю, сейчас мой любимый сериал начнется, – сказала теть Женя, тактично найдя причину оставить нас наедине с подругой.­

– Мама обожает корейские сериалы, смотрит их, не отрываясь. Даже поесть забывает, – шутливо заметила Айгель, но столько было в ее голосе обожания в этот момент!..­

– Тоже скажешь, Алена же поверит тебе, придумает­ же, – поддерживая шутку дочери, уже поднимаясь со стола, с улыбкой ответила теть Женя.

Я смотрела на них и думала, какое это счастье, когда мать и дочь духовно являются единым целым и в жизни, и в любви, и в беде. Понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда и чувствуют внутренне состояние близкого человека даже на больших расстояниях.

– Мне неловко, что пришла не вовремя, – еще раз попыталась объясниться я, когда мы остались одни за столом, – наверное, неправильно притворяться, что я ничего не слышала, поэтому спрошу прямо. Что-то случилось? Почему Айгерим плакала?

Геля внимательно посмотрела на меня, и лукаво улыбнувшись, сказала:

– Ничего от тебя не скроешь.

Тон ее голоса был игривым, но усталым.

– Мне было суждено стать случайным свидетелем час­ти вашего разговора, – в том же тоне парировала я.

– Айка, по всей видимости, расходится с мужем, – выдержав паузу, сказала Айгель, потом почти шепотом добавила, – стал выпивать часто, и ревнует к каждому столбу без повода и тем более без причины. Это как неизлечимая болезнь. Своей ревностью он разрушает не только себя, но в первую очередь ее, учиняя каждодневные скандалы. Дочери всего четыре года, а ребенок уже совсем нервный, по ночам вскрикивает, отца боится. Разве это жизнь? Уже и мама с ним говорила, и я, и его сестры, ничего не помогает. Посмотри на Айгерим, вся измотана, нервная, чуть что, плачет. Когда она такой была? Самая спокойная из нас, самая красивая, а не повезло. Так он, дурак, взял привычку, закатив ссору, уходить из дома на трое-четверо суток, а в последнее время и на неделю. Потом приходит, падает в ноги, просит прощение, и она его принимает. Достал всех, знаешь, готова его прибить. Беда в том, что моя сестра не готова к расставанию, любит его, что ли?

– А он?

– Он? Ой, не знаю, если и любит, то любовь у него какая-то нездоровая, как у морального садиста, изводит ее своей ревностью. Одна радость – не сидит на ее шее.

– Ты же говорила, что он работает врачом?

– А толку что? Он же не содержит ее, как заведено в других семьях.

– Совсем не приносит денег домой?

– Если ты имеешь в виду зарплату, то нет. Тратит по своему усмотрению. Даже говорить не хочу о нем… Сейчас ей стало легче, с декретного вышла на работу. А пока сидела дома с ребенком, сложно Айке было. Мы с Арлен помогали.

Представляешь, мало того, что женишься на одной из красивейших женщин, еще и в приданое все готовое получаешь. Не надо зарабатывать жилье, обстановку, да и содержание не проблема, жена сама себя может одеть, обуть, да еще и его накормить. Сидит дома как в тюрьме­ из-за­ ревности мужа, никуда не ходит, ни с кем не общает­ся, так он и тут умудряется подвох увидеть. Нет, что не говори,­ ревность – это тяжелое психическое расстройство. И требует серьезнейшего лечения.

– Айгель, – раздался из спальни теть Женин зов.

– Да, мама, иду.

Я сидела и думала, что все-таки внешность человека не так обманчива, как говорят люди. Он мне всегда не нравился. Не потому, что был некрасив, ведь с лица воду не пить, а было в нем что-то деспотичное в рассуждениях и взглядах, о которых мне довелось судить в наши редкие встречи в доме Айгель. Помнится, я еще при первом знакомстве заметила подруге:

– Айка – такая яркая женщина, не могла найти покрасивше принца? Даже обидно за нее. И потом, какой-то он феодально настроенный, тебе не показалось? Что он имел в виду, говоря, что жена должна сидеть дома, растить детей и готовить ужин мужу. Он хочет усадить ее в клетку?

– У всех свои недостатки и достоинства. На самом деле он более раскрепощенный человек и достаточно адекватный, идущий в ногу со временем. Просто у каждой семьи свои каноны. И потом она счастлива с ним, если вышла за него замуж. А мне, как сестре, большего и не надо, особенно, если учесть, что она его любит, – ответила тогда Айгель.

Теперь, я думаю, моя подруга просто закрыла уже тогда больную для нее тему. И так убедительно закрыла, что я на самом деле поверила, что Айка довольна своим браком.

Вернулась Геля.

– Мама беспокоится о том, что Айке нужно собираться­ домой. Давай мы встретимся завтра после обеда, заедешь ко мне на работу, там все и обсудим? Сейчас просто не до этого, извини.

– Без проблем. У меня есть часок с двух до трех.

– У меня тоже окно в это время. Как раз пообедаем вместе.

– Ну, пока, – встав с места, сказала я и направилась к выходу.

– До завтра.

ПАУТИНА БУДНЕЙ

– Я думаю, эти модели более актуальны, так как качественной одежды на полных женщин на нашем рынке нет. Завозят всякий ширпотреб с Китая под видом турецкого товара. Цены высокие, а качество совсем никчемное. Если уж мы полезли в этот бизнес, то надо постараться завоевать хотя бы собственную страну, а для этого необ­ходимо хорошее современное оборудование, пусть его будет у нас пока мало. Но дело времени.

Быть еще одним совершенно неоригинальным производством, наверное, не стоит, – заключила подруга.

– Но для этого нужны очень большие деньги, того, что мы имеем, не хватит. Пятьдесят тысяч слишком малая сумма для такого оборудования. И потом, я думала, мы открываем швейный цех по пошиву верхней одежды?

– У меня есть хорошие знакомые, уже десять лет работающие в этом бизнесе. Они шьют брюки и куртки для России, шьют и постельное белье. Даже у них, стоящих почти у истоков швейного бизнеса, ситуация банкротства, так как российский предприниматель уже давно перешел на свои цеха. Спрос падает, некуда девать готовый товар…

А мы в столь позднем вливании в эту сферу и вовсе не имеем шанса выжить. У меня есть связи с бизнесменами из Дюссельдорфа, Бонна, с ними сложились хорошие доверительные отношения. Гюнтер из Дюссельдорфа имеет выходы на швейную фабрику и может помочь нам с куп­лей оборудования G-класса. Это предпоследняя модификация швейных станков, находившихся в эксплуатации не более пяти лет. Руководство фабрики планирует приобретение технологически новейшего оборудования, а это они готовы продать с определенными скидками участникам аукциона.

– И что, мы будем участвовать в аукционе? Откуда средства?

– Гюнтер может нам помочь получить эти станки в рассрочку, к примеру, на пять лет. Более того, мы заключаем договор с фабрикой на частичную реализацию их товара, а это ветровки, спортивная одежда и прочие ходовые вещи. Мы просто станем представителями не только в нашей республике, но, возможно, и в Узбекистане.­ Казахи, я думаю, будут идти параллельно с нами, они предприимчивые. Может быть, если мы хорошо развернемся, то немцам не будет необходимости открывать свое фабричное представительство в каждой азиатской респуб­лике. Надо нам быть первыми, чтобы попасть в струю удачи.

– Немецкий товар очень дорогой, найдем ли мы здесь его сбыт?

– К нам он будет приходить по фабричной цене, то есть от производителя, без розничных наценок, и потом часть мы будем оплачивать сразу, часть брать под реал.

– Кем работает твой Гюнтер?

– Он из совета директоров этой фабрики.

– Какая же ему выгода от таких отношений?

– Видимо, никакая, он просто мой должник. Несколько­ раз приглашал к себе поработать в частной клинике. Я отказалась. Тогда он предложил мне помощь такого рода.

– Интересно, что такого ты ему сделала, что он так расщедрился?

– Спасла жизнь.

– Как, когда?

– Давно это было. Все быльем поросло.

Мне нужно связаться с ним и переговорить, все-таки его предложение было сделано год назад, может планы уже изменились или условия стали другими. В общем, все узнаю, и потом решим, где достать деньги. Кстати, нам будет нужен еще свой штат: бухгалтер, технолог, управляющий цехом, швеи, расходов потребуют патенты, проверяющие всех рангов и мастей. Их зарплаты так же надо просчитать и внести в калькуляцию, плюс аренда помещения, хотя с этим повременим, возможно, если нам повезет, фабрика приобретет для своего представительства необходимое помещение. Все упирается в немцев, надо сперва с ними решить.

– Может, для начала обойдемся без управляющих, сами как-нибудь справимся? Лучше больше возьмем швей.

– Как? Ни ты, ни я не владеем этой сферой деятельности, да и потом каждая из нас имеет свое постоянное место работы, к которому мы привязаны до вечера. А частный бизнес требует много времени, тем более на начальном этапе. Ты согласна?

– Наверное, – тяжко вздохнув, ответила я.

Наше время было на исходе. Но я все же поинтересовалась:­

– Как там с Айгеримкой? Что решили?

Теперь тяжело вздохнула Айгель.

– Да не совсем благополучно. Мы никому не говорили из близких родственников об истинном состоянии ее брака. Какой ее муж нервотреп. Когда Айка только встречалась с ним, он хорошо маскировал свои отрицательные стороны. Мало и редко пил, был нежен и даже щедр на подарки. В его прошлом уже имелся опыт несчастливого брака. По его словам, первая жена была полным чудовищем. Каждой женщине в такой ситуации хочется верить, что вся прошлая жизнь ее мужчины являлись полным кошмаром и ошибкой, и что именно она та единственная и лучшая из всех женщин, способная его осчастливить. Так случилось и с моей сестрой. Никакие доводы против его кандидатуры не имели успеха. Пред нами он предстал влюбленным и доброжелательным. Лишь один Амир, уже находившийся за рубежом, узнав о предстоящей свадьбе Айки, был против ее брака с Сабыром.

– Вы знаете, почему он разошелся с первой женой? Нет! А я знаю, – говорил он мне по телефону, – пил и ни в грош не ставил жену, изводя свой ревностью. Она не выдержала и разошлась с ним.

– Но с тех пор прошло больше пяти лет. Жизнь многому его научила. И потом, мне кажется, Айка любит его. Это ее выбор и мы должны его уважать, – высказалась Айгель.

– Не знаю, эжешка, послушал вас и не знаю, как правильно поступить. А что говорит мама?

– Что она может сказать, если дочь твердит про любовь.­ Ты же знаешь нашу мамулю, она всегда на стороне своего ребенка, даже если этот ребенок против всего мира.

– Золотая наша мамочка, – вздохнув, с умилением произнес Амир.

– Да, в этом ты абсолютно прав, – полностью согласилась­ с ним тогда Геля.

Я смотрела на нее, внимательно слушая ее рассказ.

Она о чем-то задумалась. На ее лице царило умиротворение. После затянувшейся паузы, Айгель произнесла:

– Да, такие матери, как моя мамуля, приходят в эту жизнь на сотню тысяч одна, и нам – моим братьям и сестрам,­ в этом плане сильно повезло!

Я улыбнулась и сказала:

– Знаю, вам выпал счастливый жребий.

– Спасибо, – довольная моими словами, ответила она.

– Так что вы решили с Айкой?

– Амир был прав, пьющий человек – это полчеловека. В последний раз, приревновав ее к своим же семейным друзьям, закатил скандал и смотался из дому. Вот уже больше двух недель отсутствует. У других в случае чего глупые жены бегают из дому, а у нас он.

– Вот козел! Вот урод! – не сдержав возмущения, громко высказалась я

– Тише, люди смотрят, – шепотом одернула меня Геля.

Я утихомирилась. Но гнев во мне все еще кипел, хоть и сбавлял пар.

– Что говорит сама Айка? – более спокойным тоном уточнила я.

– Плачет, больно ей, тяжело на душе. Обманутые надежды, растоптанные чувства, видимо, еще любит. Ей надо решиться и разрубить связывающий их узел, а потом пережить это как дурной сон. Она молодая, встретит еще свое счастье.

– Может, он из дому бегает от того, что квартира принадлежит ей, выгнать то он ее не может, вот и бегает, – предположила я.

– Может, но было бы идеально, если б он так и пропал из ее жизни, не возвращаясь больше.

– Мне пора, – сказала Геля, взглянув на часы, – уже надо бежать. У меня по записи два клиента. Должно быть, они на подходе к моему кабинету. Ты на машине, или тебя подвезти?

– Не надо, опоздаешь. Вызову такси. Я сама рассчи­таюсь с официантом.

– Тогда пока, – сказала, вставая с места, Айгель и, подойдя ко мне, поцеловала в щечку.

– Счастливо, созвонимся, – попрощалась я.

Заказав себе чашечку черного кофе, я еще с полчаса размышляла над ситуацией в жизни Айки:

«Бедная девочка, и угораздило же тебя влюбиться в такого кретина. Бедная теть Женя, почему так сложилось у ее дочерей: Айгель одна поднимает дочь, теперь вот Айка останется с ребенком на руках, надеюсь, что не надолго. Хорошо, что у Арлен все в порядке в семейном плане».

С того разговора прошло больше полугода. Айгерим благополучно рассталась с Сабыром. Душевные раны начали затягиваться. Алюка собирается в школу, недавно ей­ исполнилось пять лет. Девочка смышленая, с хорошо развитой логикой и чувством юмора. Чтобы как-то поддержать дочь и помочь ей поднять Алюку, теть Женя живет с Айгерим одной семьей. И это мудро с ее стороны,­ ведь Айке сейчас нужно максимально загрузить себя работой, чтобы не оставалось времени для тяжелых раздумий. Это способствует ее безболезненному восстановлению душевной гармонии после развода. Неделю назад произошло еще одно хорошее событие в жизни Айки. Ее пригласили в генеральную прокуратуру на должность заведующего отделом. Спустя три дня после работы, мы, Айгель, я и Арлен, сидели у нее дома и поздравляли ее.

– Доченька, – говорила теть Женя, – пусть в твоей жизни это будет началом не только больших перемен в карьере, но и в личной жизни. Ты молода, красива и самодостаточна, если встретишь хорошего человека, не бойся попытать счастья еще раз. Я тебя очень люблю и хотела бы видеть радость в твоих глазах и благополучие в жизни. И ни на секунду не сомневаюсь в том, что Бог создал тебя для огромного счастья и чистой любви.

– Спасибо, мамочка, – с теплом в голосе ответила Айгерим,­ – вы всегда со мной рядом в трудную минуту. Я даже не знаю, чтобы я без вас делала. Я вас очень люблю! Все вы мне помогли, поддержали. И вы, эжешка, и вы, тетя Алена, и ты, Арлеш. Спасибо, я этого никогда не забуду.

После того, как Айгель и я высказали свои пожелания процветания и счастья, слово взяла Арлен.

– Ну, теперь моя очередь говорить, – сказала она, улыбаясь, – как всегда: пока до меня очередь доходит, все хорошие слова уже бывают сказаны. Эжешка, теть Лен, ну, хоть чуть-чуть оставили бы для меня, – пошутила­ Арлен, вызывая у всех улыбки на лицах.

– Аечка, то, что я люблю тебя как старшую сестру ты и так знаешь, а вот о том, что я дорожу тобой как самой верной подругой, ближе которой никого нет, – выдержав паузу после последнего слова, – ты тоже знаешь, – быстро­ проговорила она и засмеялась.

На лице Айгерим расцвела широкая улыбка, переходящая в смех, глаза ее искрились довольством и счастьем.

– Это все, что я хотела сказать, – придавая лицу напущенную серьезность, сказала Арлен.

– Арлеш, давай уже без шуток, говори серьезно, – сказала ей теть Женя, хотя тон ее голоса говорил о том, что и она сама не настроена на это.

– Ну ладно, – без улыбки, уже строгим голосом произ­несла Арлен, – так пойдет, мамуль?

Все опять расхохотались.

– Итак, Айгерим, я от всего сердца поздравляю тебя с повышением и желаю тебе дальнейшего карьерного роста,­ – нарочито официально проговорила Арлеша, потом посмотрела на теть Женю и, подмигивая ей, тихо спросила, – теперь правильно, мамуль?

Все опять рассмеялись. Утирая выступившие от смеха слезы, теть Женя сказала:

– Ой, говори, как хочешь.

– Правда?! Вы разрешаете? – с нотками глубокого удивления уточнила Арлен, вызывая новый взрыв смеха.

Когда все успокоились, она предложила:

– Давайте я вам лучше расскажу анекдот.

Должен пройти съезд Союза писателей СССР, каждая республика делегирует своего писателя в Москву. Чукотка также должна представить своего посланника, а писателей нет. Думали-думали, как быть, и решили отправить самого грамотно говорящего в их регионе. Долго его уговаривали, наконец, он прибыл в столицу.

Перед съездом все делегаты проходят регистрацию. Дошла очередь и до чукчи.

Ему задают вопрос:

– Вы Толстого читали?

– Нет. Я писатель.

– А Гоголя?

– Нет.

– Чернышевского?

– Нет, я же говорю вам, что я писатель, а не читатель!

На этот раз все расхохотались надолго…

Уже поздно вечером я возвращалась домой в приподнятом настроении и поймала себя на том, что легкая улыбка все еще играет на моем лице.

НАЧАЛО ПЕРЕМЕН

– Это нужно упаковать в коробку, предварительно завернув хрусталь в газету, затем в вафельные полотенчики. А где посуда, где «Мадонна», Люба, ты же упаковывала ее? – пытаясь разобраться среди бардака и упакованных коробок разных форм и размеров, Айгель старалась перекричать включенный телевизор, по которому транслировался концерт, и одновременно с ним громко подпевающих Ирине Аллегровой своих подруг, Марину и Гульнару, а так же сестру Арлен.

– Даана, сделай телик потише, хотя бы чуть-чуть, ничего не слышно, – громко обратилась она к дочери.

– Хорошо, мамуль.

– Не трогай, – весело завопила Маринка, внутри которой уже играло сто пятьдесят граммов коньяка, – мою Аллегрову. Видишь, какое замечательное трио мы с Гулькой ей составили. Правда? – обращаясь уже к Гульнаре, пошутила она.

– Да, – лаконично подтвердила та.

Обе женщины расхохотались.

– Ленусь, – ласкательно обратилась она ко мне, – присоединяйся к нам, и мы уже будем зваться квартетом.

– Ой, спасибо за приглашение, но бог не наделил меня голосом и слухом еще с рождения. Куда мне тягаться с вами, – улыбаясь, ответила я.

– Тогда ты будешь разливающей. Наливай нам всем по тридцать капель Hennessy, – радостно внесла она свое предложение. – Где наши апельсины? Где кофе с лимоном для закуси?

– Так, девочки, – занимая позу кувшина, шутливо строгим тоном громогласно произнесла Геля, – все посмотрели на меня!

Женщины прекратили свое занятие по сворачиванию в бумагу хрустальных «висючек» от чешской люстры и, замолчав, уставились на Айгель.

Временно возникло затишье, если не считать телевизора, громкость которого так же была убавлена.

– Где коробка с сервизом «Мадонна»? – растягивая слова, медленно спросила Геля.

– Откуда мы знаем, – так же медленно ответила Марина, игриво выпучив глаза.

– Что значит, откуда, я же просила подписывать каждую коробку. Девчонки, при переезде все побьется, отнеситесь серьезней. Самим же потом восстанавливать придется. А у меня настоящая «Мадонна», оригинал. У вас денег не хватит на его восстановление, – пытаясь придать себе серьезный вид, строго заметила она, но, не сдержавшись, улыбнулась.

– Не боись, хватит, – включилась в диалог Гуля, – уж как-нибудь общими усилиями, в складчину купим.

– Лучше не разбивайте. Люба, ты же самая ответственная среди нас, где сервиз? – уже наигранно жалобно спросила Айгель.

– Да вон он в углу под подушками стоит. Я его сразу убрала в сторону. Там все коробки, которые поедут отдельно от мебели и бытовой техники на твоей машине. А что ты хотела?

– Да там кое-какие бумаги были в чайнике, ты случайно их не убирала?

– Нет, в чайник я не заглядывала. И что теперь снова распаковывать будешь? Я там все так замечательно уложила…

– Мне нужны эти бумаги, – пояснила хозяйка дома и приступила к вскрытию короба.

– А все-таки молодец ты, Гелька, – сказала Марина, – не боишься переездов. Это уже какой по счету?

– Третий.

– Вот и я о том же. Мне что ли мужа убедить, перее­хать куда-нибудь..

– Зачем тебе, – заметила Люба, – живешь в своем двухэтажном доме, имеешь сад, беседку, бассейн. Чего тебе не хватает? Даже коттедж в элитном пансионате имеешь.

– Не завидуй, – игриво подметила Марина, – можно подумать, что вы там не отдыхаете.

– Слушай, точно, – включилась в разговор Гуля, – что-то в прошлом году кроме твоей семьи там никто не отдыхал, – сказала она, обращаясь к Любе.

– А кто виноват, вам же всем было предложено: отдыхайте, весь август коттедж свободен. Но вы почему-то не захотели. Понятно, Маринка деловая, нынче тащится только по египетским пляжам, А ты, Гель, тоже отказалась, видите ли у тебя отдых с мамой и сестрами, совсем от нас отбилась, Аленка с Игорем вообще в Питер уехали, могли бы и нас позвать, мы бы с радостью составили компанию, правда, девчонки?

– Слушайте, – словно поймав озарение, прокричала Гуля, – а давайте сами, без мужей поедем куда-нибудь. В этом году, к примеру, в Питер, я там не была, на следующий год в Индию, или Японию, или еще куда-нибудь.. Неважно куда, главное вместе, дней эдак на десять. А что, жизнь-то проходит. Так и постареем, ни разу вместе не побывав за границей.

– Заграница, заграница, и чего тебе не спится? – протяжным голосом затянула Маринка.

– Ой, да ну вас, – состроив обиженную физиономию, – сказала Гульнара.

– А что, мне нравится эта идея, – поддержала я подругу, – лично я с удовольствием поеду с вами. Дети взрослые, когда, если не сейчас, потом свадьбы начнутся, внуки пойдут…

– Это у кого взрослые, а у кого-то еще и школьники, – резонно заметила Айгель.

– Твоя красавица уже в десятом классе. Такая дива выросла – высокая, видная, топ-модель прямо, – сказала Марина.

– Высокая-то она высокая, да мозги пока еще маленькие. Ребенок же совсем, только четырнадцать лет.

– Не скажи, – не согласилась я, – тут недавно мне довелось прочесть ее стихи и некоторые размышления, так я до сих пор под впечатлением хожу. Не всякий взрослый имеет такую наблюдательность, глубину ума и сострадание. Она у тебя не по годам взрослая и скромная.

– У такой строгой мамаши других детей не бывает! – вклинилась Любовь, с хитринкой в глазах глядя на подругу, а увидев Дааночку, проходящую мимо, встала и обняла ее, приговаривая, – я всегда говорила, мачеха она настоящая, мою любимицу совсем затерроризиро­вала. Убери, подай, помой, сделай то, сделай это…

– Вот именно, – сказала Даана, широко улыбаясь и как бы поддерживая ее нападки на маму. Девушка не первый раз являлась участницей шутливых перебранок двух подруг.

– Детства совсем ребенка лишила, – никак не могла угомониться Люба, – в четыре года отдала девочку в первый класс, ради чего спрашивается? Мачеха!

– Теперь и сама не знаю, что я так поторопилась. Няня у нас была бывшим педагогом. Вот и подготовила ребенка к школе. В два года она у меня знала буквы и считала до двадцати, в три читала слова и начала писать слоги, к четырем годам она свободно читала детские книжки и газетные вырезки, решала несложные задачи на вычитание и сложение. Счет цифр дошел до ста. К тому времени, у Любовь Васильевны случилось горе, погиб муж. После похорон она переехала в Россию. Мы остались без няни. Новую гувернантку дочь совсем не воспринимала. Появились сложности. И я решила отвести ее в подготовительную группу садика. Опрос показал, что она полностью владеет знаниями первого класса. Нам порекомендовали попробовать пройти тестирование в лучшей школе города, и она его с успехом прошла. Руководство школы сделало для нее исключение, и Даана стала первоклассницей.

– Она у тебя перепрыгивала из класса в класс?– уточнила­ Марина.

– Нет, не первый раз уже спрашиваешь.

– Просто во многих школах это практикуют.

– Мы попали в программу, где этого не было.

– Дааночка, сколько сейчас твоим одноклассникам? – спросила Гульнара.

– По шестнадцать лет, но есть и трое учеников, которым по семнадцать.

– Наверное, классно быть самой маленькой, все тебя жалеют, все помогают?

– Я сама помогаю многим. Ничего хорошего.

– Почему? – поинтересовалась я, безучастная до этого момента.

– Потому что, как говорит ребенок, – взяла слово Айгель, – они уже большие девочки и мальчики. Ходят по клубам и дискотекам. Им можно, они уже почти взрослые. А нам пока нет.

– У-гу, учиться с ними, экзамены сдавать мне не рано, а вот в кино вечером пойти или в клуб нельзя, – недовольно отметила девушка.

– Конечно, рано! Когда исполнится тебе семнадцать, ты по вечерам будешь ходить в кино. А пока рано, – сказала, как отрезала Айгель.

– Вот видите, какая несправедливая жизнь, – шутливо надув губки, пожаловалась Даана.

– Иди, обиженная моя и угнетенная, поставь чайник на огонь. Нам пора попить кофе, – добродушно улыбаясь, сказала ей мама.

– А давайте торт возьмем. Гелька у тебя же здесь магазин через дорогу – «куликовские торты», – внесла предложение Марина.

– Думаешь, остались торты в продаже, время-то уже позднее – девять вечера, – засомневалась Айгель.

– Это же супермаркет, там все должно быть.

– Я могу сходить, и мороженое как раз возьму для Даа­ночки. Верно? – поднимаясь с места, предложила Гуля.

– Я не хочу мороженое, мне лучше чипсы возьмите, – внесла коррективы девушка.

– Ну вот, Геля, кажется, и все. Вещи упакованы и готовы к переезду. Во сколько завтра машина подъедет?

– К десяти часам, кстати, Игорь подъедет?

– Обязательно!

– Наши мальчики тоже, – подчеркнуто сообщила Люба.

– Вот спасибо. Думаю, за час управимся.

– Ты уже в той квартире ремонт закончила?

– Да, полностью. Осталось только разложить вещи. А потом будет новоселье.

– Это хорошо, когда новоселье, – сказала мечтательно Марина.

– Ну, все, девчонки, пошли обмывать окончание упаковки, плов уже готов и пирог подоспел.

– И Гулька с тортом уже на подходе, – не меняя мечтательного тона, вставила Марина. Потом было чаепитие. Посидели от души. Вспоминали, сколько раз этот дом привечал их щедрым застольем, сколько раз служил ночным кровом, обо всех праздниках, отмеченных здесь.

– Светлый дом, жалко даже оставлять его. Слушай, Гель, как ты так легко меняешь квартиры? Мне вот отец на свадьбу подарил трехкомнатную кооперативную квартиру, лет семнадцать назад, так я до сих пор в ней живу. Мне как-то жалко ее бросать, там все свое, родное, дети родились?

– А ты бери такую, как у Гели, в сто шестьдесят квадратных метров и не жалко будет. Простор, красота, новоселье, в конце концов, – сказала я, – все поместятся: и дети, и внуки.

– Так-то оно так, да отцовского подарка жалко.

– Ладно, жалостливая наша, скажи тост, – попросила ее Марина.

– Чтобы легко и быстро завтра переехать. Пусть новый дом примет нас так же тепло, как этот, чтобы нам хорошо там пилось и елось! – радостно произнесла Люба.

– Слушай, а Катя так и не вернулась из Италии? Что-то сильно задерживается, ты не знаешь, почему? – спросила я Гелю.

– Я знаю, почему, – поспешила с ответом Марина, – недавно говорила с ней. Ее не будет еще месяц. Между прочим, как мне показалось, у Калемкас там закручивает­ся любовный роман, – придавая загадочность своему голосу, сообщила Марина.

– Да ты что? – одновременно радостно и недоверчиво произнесла Люба, – у всех какие-то любовные дела зарождаются, одна я невезучая.

– Ой, тебе ли жаловаться на судьбу? Мужики вон как вьются вокруг тебя, аж слюни пускают, – прерывая ее притворные стенания, парировала Гульнара.

– Вот в том то и беда, что кроме слюней больше ничего и нет, – не осталась в долгу Любовь.

– Ладно, девочки, вернемся к Кате, – прекращая милую перебранку подруг, вставила Марина, – так вот, он тоже журналист, итальянец из Милана, разведен, вроде бы как-то с интересом смотрит на нее. Калемкас говорит, что они там очень падки на экзотику в образе азиаток. Может, что путное и выйдет у них.

– Было бы здорово, она бы в Италии осталась жить, а мы бы каждое лето ездили к ней в гости на пару недель, – мечтательно сказала Люба, – итальянцы вообще мужики горячие, темпераментные…

– У тебя как всегда одно на уме, – подкалывая подругу, засмеялась Марина.

– А что еще должно быть на уме молодой, красивой и что самое главное, свободной и любвеобильной женщины? – сладко потягиваясь, ответила Любаша.

Подруги дружно рассмеялись.

– Да, девчонки, какими мы будем лет через пятнадцать? – оглядывая родные лица добрым любящим взглядом, спросила Айгель.

– Надеюсь, что такими же останемся, – заметила я.

– Иначе от скуки помрем, не дожив до девяноста лет, – сказала Гуля.

– Почему именно до девяноста, ни больше, ни меньше? – уточнила Айгель.

– А дальше маразм начнется, обузой детям станешь, а я не хочу. Уходить нужно красиво и достойно.

– Я с тобой согласна, – поддержала я подругу.

– Мама говорит, проси у Бога всегда много, тогда получишь половину. Я бы хотела дожить до глубокой-глубокой старости, увидеть своих взрослых внуков, а если повезет – посидеть на свадьбах у правнуков. Вот моя мама видит, как растут и взрослеют ее одиннадцать внуков. Скоро начнутся внучатые свадьбы. Лет через пять и моя дочь засобирается замуж, и мама будет стоять рядом со мной на почетном месте главной сватьи, как начало начал нашего рода, продолженное во внуках и правнуках. Я одену ее во все молочно-бежевое и сама оденусь так же, и мы будем танцевать с ней на виду у всех приглашенных, – уйдя в свои мечты, с нежностью в голосе сказала Геля.

Я с теплом восприняла слова подруги. Она не раз мне говорила:

– Когда придет время выдавать Даану замуж, пусть бы мне попались достойные сваты. Не обижали бы мою дочь. Все же отца рядом не будет. Одна буду стоять вдовою. Хотя нет, что я говорю, у меня мамочка рядом будет стоять плечом к плечу. Гордо будем стоять и красиво. А по обеим сторонам от меня будут две моих сестры и два брата. Вот какая сила будет. А еще тети и дяди…

«Ах, моя Геля», – подумала я и улыбнулась ей.

– Что-то мы совсем о далеком размечтались, давайте жить сегодняшним днем, мы только что поднимали бокалы за завтрашний день в новом твоем доме. Люб, что ты там говорила в своем тосте? – уточнила Марина.

– Пусть новый дом примет нас так же тепло, как этот, чтобы нам хорошо в нем гулялось и елось! – повторила та.

– И любилось, это тоже очень важно! – подметила Гуля.

– У-ра, девчонки, у-ра-а!

Утро следующего дня встретило нас ярким солнцем. Посчитав, что мои мальчишки уже достаточно взрослые, чтобы приготовить себе и отцу ужин, и с учетом того, что Игорек все равно завтра утром прибудет сюда, я осталась ночевать у подруги. О чем сейчас жалела, так как это послужило еще одним поводом девчонкам для задержки «на часик». Марина была в ударе!

Итак, я проснулась. Вчерашнее прощание с Гелиной квартирой отзывалось во мне гулкой головной болью. Из соседней комнаты донесся скрежет чего-то металлического и звон посуды.

«Прямо по мозгам», – про себя с недовольством отметила­ я.

– Вставай, красота, – словно прочитав мои мысли, сказала из кухни Айгель, – скоро завтракать будем. Я успела шорпо приготовить.

– Ой, какое шорпо. Ничего не хочу.

– А, плохо, – в голосе звучали нотки иронии, – говорила я вам, помните: насколько хорошо вам сегодня, настолько­ плохо вам будет завтра! Не слушались.

– Это не я, это Люба с Маринкой никак угомониться не могли.

– Да, но и мы с тобой не жертвы насилия, – все в том же тоне продолжала Геля, – в рот никто не заливал. Сами смешали сначала шампанское, затем мартини.

– Ой, не трави душу, – взмолилась я, – и без того тошно.

– Вставай, я кофе приготовила с лимоном, враз поправишься.­

– Слушай, я же немного выпила, всего по бокалу или нет?

– Ты просто намешала.

– Вот ты молодец, сказала не буду и никто тебя не смог заставить, а я безвольная какая-то, тряпка, – с разочарованием­ закончила я.

– Вставай, не заговаривай зубы, – появляясь на пороге моей спальни, сказала Геля, – Маринка с утречка уже звонила, представляешь с полвосьмого на работе, в восемь совещание провела, вот как надо. Вот кто молодец!

– А другие молодцы как себя чувствуют?

– Не знаю, не отзванивались еще. Ну, Любовь, думаю, в полном порядке, она у нас всегда на пике северного сияния, организм привычный. А Гуля тоже предпочитает более крепкие напитки, чем вино, так что, думаю, не должна болеть. Это мы с тобой такие хилые, больше пятнадцати градусов не осилим….

– Ой, да на фиг эти градусы, – потягиваясь в постели, простонала я, – без них как-то спокойнее, ни тебе головной боли, ни тошноты.

– Ладно, вставай, уже девять часов, скоро муж твой подъедет, зачем ему знать о твоих слабостях.

Кофе был отменным, его Геля варила умело.

– А Дааночка в школе? – спросила я, не обнаружив присутствия девочки дома.

– Она отпросилась на сегодня. Помогать переезжать будет. Я ее за молоком послала.

– Кашу будешь варить?

– Тебя лечить, – улыбаясь, сказала подруга.

– А что, поможет?

– Непременно. Молоко нейтрализует остатки алкоголя в желудке и восстанавливает кислотность. Молочный белок связывает остатки непереваренной пищи и продукты распада и выводит их из организма естественным путем.

– Ого, подруга, дорогая, какая же ты умная…

Переезд занял весь день. Более двух часов шесть мужиков выносили вещи из прежней квартиры на пятом этаже, причем дом не имел лифта. Они их затем еще час грузили в машину для перевоза, и еще три часа выгружали и вносили в новый дом тоже на пятом уровне. Благо здесь был не только пассажирский лифт, но и грузовой.

Однако то, что открылось моим глазам за порогом нового жилища Гели, развеяло все мои сомнения в целесообразности таких физических и моральных перегрузок.

Квартира стоила того, и дело было не только в площадях, а их было немало: сто шестьдесят квадратов, но и в дизайнерской отделке жилья. Все было изысканно, светло и просторно. Каждая деталь была продумана и гармонировала в целом со всей квартирой. Стены нежно-кремовых оттенков широкого коридора плавно переходили в оранжевый тон детской комнаты, меланжевый с золотистым отливом большой спальни, изумрудный с люрексовым узором в малой спальне и малахитовым окрасом в холле с большим камином. Как я потом выяснила, с электрическим камином, рядом с ним с двух сторон, словно огромные окна, возвышались стеклянные стены, по поверхности которых стекали струи дождя. Это было невероятно красиво. С первого взгляда я восприняла струи за реальный дождь, не поверив свои глазам, автоматически подошла к окну, на улице было солнечно. На ясном небе висели редкие пушистые облака. Вернувшись к плачущей стене, провела рукой и почувствовала прохладу стекла. Сооружение состояло из двух стеклянных пластин шириной два и высотой три метра, запаянных между собой по бокам. Таким образом создавалась плоская стеклянная емкость, внутри которой и циркулировала вода. Это был один из вариантов домашних водопадов. Но думаю, один из современнейших и самых красивых. Ванная комната и туалет, расположенные в большом коридоре, были выложены одного цвета кафелем. Молочно-серого оттенка под мрамор. Туалетные принадлежности дополняли всю композицию. Вторая ванная, большая по площади, рядом с большой спальней была бело-золотистой и выглядела воздушной.

– Я тоже хочу здесь жить, – сказала я, наигранно хныча, обращаясь к Игорю.

– А кто тебе мешает, живи. Подруга же не выгонит, надеюсь. Гель, прими на подселение Аленку, можешь взять даже с детьми, ничего не жалко ради ее комфорта, – сказал он, устанавливая внесенную им же тумбу на пол спальни.

– Да запросто. Хоть с этой минуты.

– Нет, ты только посмотри на него. Не знает, как от меня избавиться, да еще сразу и с детьми. Ты на что это намекаешь, а? – поддерживая шутку мужа, деланно возмутилась я.

– Смотри у меня, а то и впрямь с детьми уйду, оставив тебя с твоей свободой наедине. Ох, не поплачь тогда.

– Уже и пошутить нельзя. Ну вас, пойду таскать вещи, – сказал он, махнув рукой, и вышел из квартиры. Молча взглянув друг на друга, мы с Гелей как по договоренности громко рассмеялись.

– Слушай, совсем затерроризировала мужика, – вытирая выступившие от смеха слезы, сказала Айгель.

– Ничего, для профилактики необходимо держать его в таком тонусе, – успокаиваясь, парировала я.

– Тебе видней, – заметила уже спокойно она.

К концу переезда, когда вся мебель, бытовая техника, и большая часть больших коробов с посудой были уже внесены и на улице оставались лишь коробки под мелочи, объявились Маринка с мужем и наш комсомольский вожак Любовь Шевцова.

– А что это вы так рано проявились, еще вон коробки таскать надо? – хитро улыбаясь, съехидничал Игорь. – Через полчаса как раз вовремя было бы. Что ж ты так оплошал-то Сергей?

Мужчина, к которому были обращены его слова, являлся мужем Марины и уже десять лет тесно дружил с Игорем. Много лет назад впервые встретившись в доме Айгель на каком-то мероприятии, они сдружились, и все эти годы их отношения оставались добрыми, хотя подтрунивать и подшучивать друг над другом было обычным явлением. И все к этому привыкли.

– Да вот, говорил я Маринке, рано еще ехать, чует мое сердце, не все еще внесено в дом… таскать придется… так нет, знаешь же женщин, не слушаются. Поехали…. Поехали…, вот тебе и приехали, – с нарочитым неудовольствием высказался Сережа.

– Геля, а ты не пускай их в дом, пока свою норму не выполнят, – продолжая шутить, попросил Игорь.

– Точно, Игорек, как их теперь назвать, даже не знаю, – как бы в поисках нужного слова замялась Геля.

– Сачки, – пришел на помощь Игорь.

– Вот именно, – подтвердила Геля, – как вы теперь будете исправлять свою провинность, даже не знаю?

– Эх, Марин, придется тебе с Любовью теперь все из дома назад нести, а я уж вновь занесу вещи в дом, – с тяжелым вздохом обратился Сергей к сопровождающим его женщинам.

– Есть другое предложение, – вновь взял слово Игорь, – вы можете откупиться. С вас хороший шашлык и отдых на природе, – делая акцент на последнем слове, сказал Игорь, – все согласны?

Мы все проголосовали только «за».

– Принимается, – ответил Сергей.

– Шашлык можно организовать и сегодня, – выступила с предложением Любаша.

– Только не сегодня, – взмолилась Айгель, – все такие уставшие, и потом я уже жаркое из молодого ягненка сготовила. Все, как вы любите. Сегодня останемся дома.

– Я тоже за это предложение, – сказал Игорь, – приро­ду назначим на ближайшую субботу.

На том и порешили. Спустя пару часов, когда основные коробки были разобраны и в столовой установлен стол, девочки начали расставлять вазы с салатами и фруктами, а мужчины устанавливали мебель в спальне и на кухне. Потом уже шумной компанией все ели жаркое, которое получилось отменным, закусывали салатами и говорили добрые тосты.

Утром, сидя в кабинете с открытым окном, я чувствовала себя не совсем свежо.

«Так тебе и надо, два дня подряд пьешь мартини, – мысленно говорила я себе, – хотя сегодня мне не так плохо, как вчера, это, наверное, потому что Геля залила в меня молоко, почти пол-литра. Вот ведь секреты какие: «век пей, век учись»», – перефразировала я народную мудрость сообразно ситуации.

– Ниночка, принеси мне дело Каримова, – сказала я по селектору секретарше и начала просматривать ежедневник.

День был насыщен трудовыми подвигами, и я, с честь­ю выполнив их, поздно вечером еле волочила ноги по лестнице, поднималась домой.

«Завтра нужно подготовить документы по делу гражданки Кунцевой», – мысленно задала я себе программу на следующий день, – противное будет дело. Дележ имущества с хулиганскими нападками всегда был чреват взаим­ными гадостями».

– Ох, – громко вздохнула я в ожидании неприятной работы, и позвонила в дверь.

– Кто там? – раздался голос Никиты.

– Открывай, это я, мама, – устало сказала я.

На дворе уже стоял октябрь. Прошло больше трех месяцев с новоселья Айгель. Бабье лето в этом году, судя по погоде, было затяжным. Везде летали паутинки, теплое ласковое солнце, покрывшее багрянцем верхушки деревьев, все еще нежило природу. Прошел месяц, как были открыты наши швейные цеха. Готовился к презентации немецкий магазин верхней одежды. Адвокатская контора вела свои трудовые будни, и без куска хлеба мы не сидели. Неделю назад Геля сообщила мне, что Арлен приглашена научным обществом Дрездена на трехмесячную стажировку по программе обмена опытом. К этому моменту она уже была на этапе завершения докторской диссертации. Я всегда удивлялась ее жизнестойкости и собранности. При загруженности заведующей кафедрой она еще находила время заниматься наукой. Она была не только стойким, но целеустремленным человеком. В отличие от других подруг Айгель у нас с Арлен завязались очень тесные, почти сестринские отношения. Я была привязана к ней, искренне сопереживала ее проблемам, каждый раз пытаясь поддержать. Айгель очень гордый человек и никого не подпускала слишком близко к своим родным, на все вопросы посторонних о жизни ее семьи отвечала, что у братьев и сестер все хорошо, живы, здоровы, пользуются успехом. Ответ всегда был однозначным и дополнительных пояснений не позволяли никому. Исключения не составили и подруги. Нет, она не то, что не доверяла нам, просто не любила распространяться об этом.

– Мои проблемы, это мои проблемы, зачем ими обременять других, – говорила она всегда, когда я интересовалась причиной ее позиции.

В конце концов все окружающие ее люди привыкли к этому и перестали совать свой нос в ее семью, личную и родительскую.

Но я оказалась в особом положении, не потому, что мне сделали исключение, выбрав из всех, а лишь потому, что я сама проявляла активность участия, сочувствия и поддержки, несмотря на то, что и для меня поначалу были установлены общие правила. Возможно, со стороны это было навязчиво, но я искренне с самого нашего детства питала особую привязанность и уважение через Айгель к тете Жене, а затем и ко всем родным моей подруги. Я словно вросла в них душой, и отрывать ее было бы не только больно, но и жестоко, легче было принять меня. И тетя Женя знала об этом, она чувствовала.

Итак, Арлен готовилась к отъезду в Германию. Она всегда мечтала о путешествиях, хотела посмотреть другие страны, в особенности старую Европу, в будущем планировала посетить Японию. И вот ее мечты начали сбываться. Все ее родные и я были рады за нее. Она активно готовилась к отъезду. Во время ее отсутствия Камилла должна была жить с теть Женей, так как и Арман уезжал в командировку по работе. В свое время он окончил медицинский институт, где и познакомился с Арлен, но после распада Союза, когда воцарились безработица и временный экономический хаос, он оказался не у дел и вынужден был искать себе новое место работы. Так Арман стал медицинским представителем одной индийской фармацевтической фирмы. Он разъезжал по всем клиникам и поликлиникам, рекламируя препараты, реализуемые данной фирмой. Денег он стал зарабатывать больше, чем когда был урологом, что явилось некоторым подспорьем в лечении Камиллы, но дома он стал бывать реже. Раз в месяц он выезжал по регионам страны, чтобы читать лекции врачам больниц и амбулаторий о тех или иных лекарственных формах рекламируемых медикаментов. Это создавало некоторые неудобства в семейных отношениях, так как вся нагрузка по лечению и реабилитации Камиллы падала на плечи Арлен. Благо, что теть Женя всегда была рядом и во всем помогала дочери, разгружая ее, насколько это было возможно, чтобы Арлен могла заниматься своей диссертацией. С первого дня и по сей день теть Женя вложила в свою внучку не только безмерную любовь, но и силы и терпение, сопровождая ее во все клиники, где Камилла получала многочисленные лечебные процедуры. Когда же девочка подросла, то подготовила ее к школе и бессменно шла рядом с ней, провожая на занятия и встречая после уроков.

Итак, все было распланировано. До отъезда Арлен оставалось два дня. Это был вторник, десять утра, когда позвонила Айгель…

(ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало книги)

Открыть полный текст в формате PDF

© Кожокеева Г., 2012