Стихотерапия. 1990-е годы

Неизбранные строфы

«Стихотерапия»… Кому-то такое название может показаться не самым подходя-щим для поэтической книги. Но тех, кто знаком с её автором, данный неологизм не смутит. Ибо жизнь Анэса Зарифьяна равно принадлежит поэзии и медицине. Может быть, поэтому его слова обладают некой целительной силой, врачующей людские души и не раз помогавшей самому профессору-физиологу, заслуженному деятелю культуры Кыргызстана, на разных этапах жизненного пути. Большинство страниц настоящего издания занимает исповедальная лирика поэта, который известен также как самобытный бард, сатирик и публицист.

Публикуется по изданию: Зарифьян Анэс Гургенович. Стихотерапия: Неизбранные строфы. – Б.: Издательство ОсОО «Бишкектранзит», 2002. – 690 с., илл. Тираж 500 экз.

ББК 84Р7-5
З-34
ISBN 9967-21-277-2
З 4702010202-02

Оформление художника И. Сафарян-Евтуховой

Ещё в избытке тёмных лбов,
Которым кнут милее слова.
Тем сокровеннее Любовь –
Поэзии первооснова.

Хоть велика её цена
И жизнь сыграть на том пыталась,
Она в любые времена
Моей опорой оставалась.

ТОЧКА ОПОРЫ

Девяностые и на меже веков

КОЕ-ЧТО ПРО НАС

Уж такие мы, советские:
Люди грубые, не светские,
На валюту не богатые,
Жизнью мятые и клятые,
Бестолковые, никчёмные –
Существа, короче, тёмные.

По цивильным меркам – нищие,
Не закормленные пищею;
Сталинизмом заражённые,
Поголовно прокажённые
(Что тайфуном эмиграции
Смоют мир цивилизации).

В лютых войнах победившие –
Чем себя и загубившие;
Знатоки в телах космических –
Дураки в делах практических;
Стукачи да алкоголики,
Сплошь – подопытные кролики.

Пьём и бьём – ну просто бешено!
А кровей в нас понамешано!
Поучая страны, нации,
Докатились до инфляции;
И теперь, без покаяния,
Жалко клянчим подаяния.

Наше прошлое – ужасное,
А грядущее – неясное.
Всё, чем хвастались, – оплёвано,
Остальное – разворовано.
Так и ползаем в безверии
По развалинам Империи.

Вот такие мы, советские:
Не грызём орешки грецкие,
Не хватает даже чая нам,
Но смеёмся мы отчаянно!
Ибо лишь земля советская
Породить могла Жванецкого,

Окуджаву и Высоцкого,
Солженицына и Бродского,
Также Гроссмана Василия… –
Пробивавших лед насилия,
Неугодных, даже изгнанных,
А теперь стыдливо признанных.

Жизнь не красят полки голые,
Но явились светлы головы –
Невеликое, да воинство,
Сохранившее достоинство.
И над ха́осом зажглась свеча
Вечная, Андрея Дмитрича!

Стало быть, не все пропащие –
Есть алмазы настоящие!
Стало быть, – судьбой отмерено –
И для нас не всё потеряно!
Не напрасны ни страдания,
Ни неловкие старания!

Ну а язвы – зарубцуются…
(Нынче ими зря красуются.)
Ну а свет в душе – останется!
(Внукам-правнукам достанется.)
Потому что мы, советские,
Странно верим в сказки детские…

Январь 1991 г.

РАЗГОВОР «НА ЧЕМОДАНАХ»

Говоришь, что пора уезжать?
Что давно уж проложена трасса?
Что чужды мы потомкам Манаса –
Разделения не избежать?
Говоришь – и глядишь тяжело…
Но цепляюсь я
                памятью детской
За поляну
            на старой Советской,
Где мальчишечье счастье прошло.

Говоришь: неподвластен язык,
И по службе
             давно уж не светит,
И пускай
            будут счастливы дети – 
Белый свет, слава Богу, велик?
О, понятно же, не без причин
Этот бег
           из азийского круга.
Ну а там
           не придётся ли туго,
Не найдётся ль своих дурачин?

Говоришь: лишь бы только успеть,
При здоровье пока
                         да при силе?
Ну а что тебя
                  встретит в России?
Духовая бравурная медь?
Мало ль горя сейчас на Руси,
Чтоб ещё
            нам с тобой его множить?!
Да и сердце
              легко ли стреножить?! –
Хоть у тех, кто уехал, спроси.

Говоришь – и отводишь глаза,
Словно в чём-то постыдном виновен.
Понимаю: различия крови...
Но едины для всех небеса!
Разве мы выбирали юдоль,
Цвет эпохи
              и место рожденья?
За какие, скажи,
              преступленья
Корни рвать через тяжкую боль?!

Говоришь – а во мне, как костёр,
Разгорается
               добрая вера
В Асылбека,
Айгуль и Медера,
В чистоту ослепительных гор.
Не отвергнут и не предадут
Тополя и ветра
                 Иссык-Куля.
Разве только
                 дурацкая пуля
Чужеземный пропишет маршрут.

Говоришь – будто в пропасть летишь,
Не меня,
           а себя убеждая,
Ты, бродивший
           по склонам Алая,
С малолетства нырявший в Чумыш.
Говоришь... Ну а я все курю,
Струйка сизая
                 медленно вьётся.
«Подожди...
              не спеши… обойдётся…» –
Не тебе, а себе говорю.

Июль 1990 г.

* * *

Меня трясут: «Ты за кого?
За белых иль за красных?!»
Увольте! – тягостней всего
Психоз вождишек разных.
Своим умом живу давно,
Не древко чту, а Древо.
А дураков везде полно –
И справа есть, и слева.

Декабрь 1990 г.

РЕЦИДИВ

Уже шумят, сбиваясь в кучки:
«Союз загнали с молотка!
Чтоб не дошла страна до ручки,
Нужна железная рука».

Опять холопство входит в моду –
Привычка рабская жива.
А мне-то думалось: народу
Всего нужнее Голова…

Декабрь 1990 г.

ГЕРАЛЬДИЧЕСКОЕ

Вышибали молотом когда-то
Лучшее, что пряталось за лбом.
Вот и пожинаем результаты
Ржавым, окровавленным серпом.

Декабрь 1990 г.

ВЫБОР

Вместо правды – мутная вода…
В мир гляжу потухшими глазами…
Трудно сделать выбор свой, когда
Дураки дерутся с подлецами.
Из гнилой муки не выпечь хлеб.
Тьма грядёт (она уже нависла!),
Если не сплотятся кто не слеп
В партию Достоинства и Смысла!

Март 1991 г.

* * *

Я был студентик.
Сердцем чист,
В Коммуну верил!
И как-то
           ярый атеист
Доцент Гальперин
Сказал мне:
«Слушайте, Анэс,
Тянуть доколь же?!
Таких, как вы,
                   в КПСС
Должно быть больше!

Не время ль
               в партию вступить,
В семью святую?
Я сам,
       чего уж говорить,
Рекомендую
И поддержу всем сердцем
                                  вас.
А путь наш труден! –
За Свет и Правду
                     без прикрас
Сражаться будем!..»

От этих слов
                смутился я:
«Ну что вы, право!
Вот мой отец
                и мать моя –
Для них уставом
Всегда являлись
                   честь и долг,
И серп, и молот.
А от меня
            велик ли толк? –
Уж больно молод.

Сейчас не мор
                  и не война,
Врагов не видно.
Теперь не Павки
                      времена,
И как-то стыдно
Быть торопливым,
                      лезть вперёд
За партбилетом.
Моя пора
           ещё придёт,
И мы об этом
Когда-нибудь
                 поговорим,
На курсах старших…»

…Заматерел
              советский Рим:
Знамёна, марши,
Дурные планы
                  сброса рек,
Вопёж о БАМе.
И еле дышащий
                  генсек
С его бровями.

И вот,
       стыдясь за этот тлен,
За толстомордых,
Я – не студент,
                 а к.м.н. –
Решился твёрдо:
                 «Пора!
Сейчас иль никогда! –
Уж не мальчишка.
Отец
       в такие же года
Хватил с излишком
И революционных грёз,
И злых наветов.
В такой стране
                  нельзя всерьёз
Без партбилета
Активно действовать
                           и жить –
Заткнут мгновенно.
Не грех, товарищ,
                       поспешить!»
С той сокровенной
Надеждой
           (прав Гальперин был!),
Не для престижа,
Я дверь
         в парткомнату открыл
И там услышал:

«Ну что ж,
           похвален ваш порыв.
Но есть порядок:
Введён, чтоб сократить наплыв,
План разнарядок.
А выделяет их – райком,
Раз в год, не чаще.
Займите очередь…»

Злой ком,
Позор смердящий
Переполнял
              моё нутро:
«Какая пошлость!»
И вновь вошёл я
                   в партбюро,
Далёким прошлым
Отца-марксиста
                   вдохновлён:
«Вот заявленье!
Мне ваши игры –
                   не закон.
И разрешенье
                   душе не требуется, нет:
Прошу не дачу.
Я поборюсь за партбилет
И честь в придачу!»
Парторг
          (мужик-то неплохой,
Полковник даже)
Мотнул
          военной головой
(Ну что тут скажешь?!)
И, закраснев,
               как помидор,
Сказал: «Всё ясно.
Окончим
          этот разговор
Огнеопасный.

Язык ваш – враг ваш!
Потому
Не надо шума.
Я заявление
               приму,
Но вы уж юмор
Запрячьте глубже
                     и острить
Старайтесь тише.
Попробую
            поговорить
Кой с кем повыше…»

Поговорил он
                 иль смолчал? –
Сказать не смею.
Но партбилет я
                 получал
За ту идею,
С которой
            прожил мой отец
Свой век несладкий.

И вот –
         всему пришёл конец,
И взятки гладки
С верхушки,
             с мелочных царьков
И бонз упёртых.
Распался
            остров дураков,
Когда-то гордых.

Сгубила нас
               большая ложь,
Обман великий.
Призыв гальперинский
                              хорош,
Но в эти миги
Прозрел бы всё-таки
                            и он,
Святой безбожник.

…Стою
       на стыке двух времён,
Судьбы заложник,
И думаю,
          почти без сил,
Оставшись с носом,
Что до копейки
                   уплатил
Свои партвзносы.

21–22 августа 1991 г.

* * *

Ещё мечтал о лучшем
                           в марте я,
Да подкачала
                  интуиция.
Отныне – сам себе
                       и партия,
И, если надо,
                оппозиция.

Сентябрь 1991 г.

МОЙ ВЫХОД

Я вспоминаю
             бурный финиш лета:
Нелепый путч,
             за ним – победный гром,
И… очередь
             по сдаче партбилетов,
Стыдливо-красных,
             с сереньким вождём.

А в очереди,
             длинной, как за мясом,
Сияют,
       на виду у всей толпы,
Экс-лидеры,
       дурачившие массы,
Вчерашние идейные столпы.

Теперь же их
             от гордости 
                           аж пучит,
Грудь колесом,
             походочка бодра…
– Я сдал билет
             ещё в разгаре путча!
                                         А вы?!
– А мы – на третий день с утра!

И кисло мне,
             и похваляться нечем,
Хотя в стихах,
             казалось бы, не врал
И выдавал порой
             такие речи,
Что сухари на случай собирал.

А вот когда увидел,
             как массовка
Пошла билеты
             красные сдавать,
То стало как-то
             попросту неловко
Свой, личный, жечь
             иль театрально рвать,
Честней других казаться
             и красивей,
Не подлежа
             моральному суду…

Пускай себе
             покоится в архиве –
В насмешку мне,
             а главное – к стыду.

Легко быть смелым
             по указке свыше,
Одни верхи за все грехи кляня.

Нет, я в те дни
             из партии не вышел –
Она навеки вышла из меня.

Октябрь 1991 г.

РАСКАЧАЛИ!

Толкаясь и надсаживая глотку,
Шесть лет подряд раскачивали лодку,
Верней, тоталитарную галеру,
Где цепи заменяли дух и веру.

«Даёшь, ребята!.. Не было печали!..»
Ну, вроде наконец-то раскачали:
«Ур-ря!..» – мелькают вёсла, руки, ноги…
А что же получилось-то в итоге?

Кто пуще всех старались да бузили,
Те первыми за борт и угодили;
А кормчие былые (вон их – тыщи!) –
Целёхоньки, сидят верхом на днище.

Октябрь 1991 г.

КАК НАС ТЕПЕРЬ НАЗЫВАТЬ?

Ох, башка, ты что-то плохо варишь…
Не пойму, дожив уж до седин, –
Гражданин я или же товарищ,
Иль, с утра пораньше, – господин?!

Ну, «товарищ» – с молоком впиталось,
Ибо долгих семьдесят годков
«Наше слово гордое» казалось
«Нам дороже всех красивых слов».

«Гражданин» – звучало посуровей,
Словно вихрем дунула зима;
Был намёк зловещий в этом слове:
Ордер, обыск, следствие, тюрьма…

А ещё велась такая мода:
Проливая щедро кровь и пот,
Почему-то «слугами народа»
Величали мы своих господ.

Испарилась рыцарская удаль,
Задубела дамская душа…
«Слышь, мужик!..» – привычнее,
                                        чем «сударь»;
«Женщина!..» – милей,
                              чем «госпожа».

То в Европе – «леди», «джентльмены»,
«Сэр», «месье» и уйма слов других.
А у нас – «товарищи» и «члены»,
Без различий узкополовых.

Мы на равных дружно грязь месили,
Становясь Героями Труда.
…Вдруг с утра по радио России
Прозвучало гордо: «Господа!..»

Это нам?! – ушам своим не верю.
Это мне?! – аж ёкнуло в груди.
Наконец раба в себе похерю!
Выползай, ничтожный, выходи!

Взмах руки – и нет в стране свободной
Нищеты, талонов, голытьбы!
До чего же, братцы, превосходно
Господином стать своей судьбы!

…Но когда в пустых карманах шаришь
Иль плюёшь уныло в потолок,
Понимаешь: ты ещё – товарищ,
Как сказали б юные, – «совок».

Октябрь 1991 г.

ПОНИМАЮ МАНДЕЛЬШТАМА

«Власть
        отвратительна,
                     как руки брадобрея…» –
Заметил
        гениальный
                     Мандельштам.
Она людей
        не делает добрее;
Её жрецы,
        торжественно жирея,
Командуют:
        «Р-равняйсь!» и «По местам!»
Любезны ей
        ползущие с молитвой,
А ежели восстанешь –
        быть беде!
Пройдётся,
        не моргнув,
                     державной бритвой
По горлу,
        а не только бороде.

Октябрь 1991 г.

НА ИСХОДЕ ГОДА ОВЦЫ

Какой безумный
                   этот год,
Год взрывов
             и утрат!
Недавно
          преподнёс развод,
Теперь –
          страны распад.
Грешу
       от первого лица
Накатом
       чёрных тем.
Видать,
       паршивая Овца
Подгадила
       нам всем…

Декабрь 1991 г.

МОЛЬБА

Грохнуть об пол
                    телеящик!
Заглушить
          радиоточку!
Оголтелые
          газеты,
Не читая,
          изорвать!

Скройся с глаз моих,
                        курящий
Гражданин!
           Хотя бы ночку
Зачарованным
                  поэтом
Дай мне снова
                  побывать!

1991 г.

ОТВЕТ ПРИЯТЕЛЮ

Отпустит ли меня сатирик,
Свидетель времени распада?
Очнётся ли заглохший лирик,
Какого ты знавал когда-то?
Что оцарапает, заденет,
Разбередит шальную душу?
И о каком из заблуждений
Я, легковерный, спеть не струшу?..

…Старик, ты зря меня пытаешь:
Такого не предугадаешь.
Поэт всегда непредсказуем,
За что Судьбой и наказуем.

1991 г.

СЛУЧАЙНАЯ СУДЬБА

1.
Не с неба гром,
                  а дружески-спокойно:
«Люблю другого…» –
                  вот и весь тут сказ.
Не бойся,
          я уйду благопристойно
(Не в первый раз, увы,
          не в первый раз).
Да не жалей меня,
          себя не мучай:
Мне не к лицу
          страдальца ореол.
Всему виной, прости,
                невольный случай,
Который нас с тобой
                когда-то свёл…

2.
А ведь жили мы с тобою
                             когда-то
Незаконною любовью
                             крылатой!
Все обиды, миг спустя,
                             забывались,
Так – с утра и до утра –
                             целовались!
Разгорались над горами
                             светила…
Как любила ты тогда!
                             Как любила!
Мой доверчивый, беспечный
                             лисёнок,
Что-то сладкое шептавший
                             спросонок…

3.
Потом я столько раз глупил,
Потом я столько лет сгубил
И сто надежд твоих убил,
А может, тыщу!
Когда ж намаялся в бегах,
Когда остался в дураках,
Прибрёл – да вижу,
Что вернулся к пепелищу.

4.
Я прозрел –
                только ты вдруг ослепла.
Посыпать ли мне голову
                              пеплом?
Раздирать себе сердце
                              когтями?
Поделиться с тобой
                        новостями
О последних часах
                        перестройки?
Иль уйти с головою
                        в попойки?
Но печаль –
               не осадок от флирта,
Что легко
               заглушается спиртом
Вперемежку
               с густым никотином.
Я завидую
               пьющим мужчинам:
У меня же,
             чем сердцу больнее,
Тем рассудок
             трезвей и яснее.

5.
Бреду,
      бреду, 
             бреду
Куда-то в пустоту…
Кружу, 
      кружу, 
             кружу
И мысленно грешу:
Нет, всё-таки
             напьюсь!
А может быть,
             влюблюсь?..
А лучше –
             разобьюсь
О каменную
             грусть.

6.
Представляешь?!
Средь Вселенной
Друг твой
           самоубиенный
Бездыханно возлежит;
Струйка алая бежит,
Патетически течёт…
Всем вокруг
           предъявлен счёт
За страдания и муки.

Ты, заламывая руки,
Мне кидаешься
                   на грудь.
Не надейся –
                   не вернуть
Драгоценного меня!
Плачь,
        несчастная родня!
Вспоминайте
        в Кыргызстане
О поэте Зарифьяне:
Политпресса –
        лам-ца-ца! – 
Овдовела
        без певца…

7.
Да не бойся, малыш,
                        это так…
У тебя впереди –
                    славный брак.
Счастье ты
             заслужила сполна.
Назовут тебя нежно
                          «жена».
Появленьем я вас
                      не смущу.
Ты – прости,
                ну а я уж прощу.
Проще, проще
                на случай смотри.
Не терзай ты себя,
                     не кори!

8.
От бед своих
               тебя освобождаю,
И от забот,
               и от иных долгов.
Впервые
          столь смиренно 
                             угождаю,
Преподнося
             соцветья 
                       добрых слов:
«Прости… прощай…» –
                       дневник любви 
                                          дописан.
На склоне лет
                 грешно ломать 
                                  комедь.
«Всё хорошо,
                 прекрасная маркиза!..» – 
А что ещё
            теперь могу я 
                              спеть?

1991 г.

* * *

Тишина… – аж уши заложило!
Это Осень щедро удружила:
Оглушило грохотом крушений
Время жёлтых жертвоприношений.

Я гляжу в разбитое зерцало…
Сколько бед ты мне напрорицала,
Изломав судьбу в немом вопросе,
Стерва Осень! Сладостная Осень!

Октябрь 1991 г.

* * *

Ой, рахмат тебе! Рахмат!
Я забыл про путч циничный
И с трудом на ракурс личный
Перевёл потухший взгляд.

Вот подарочек! Сюрприз!
Наконец-то залиричил!
У поэтов есть обычай:
Рифмовать сердечный криз.

Из прокуренной башки
Прут да прут одни печали.
Эк я ими измочален!
Где ж вы, едкие смешки?!
Где ж вы, хохмочки мои,
Бронебойные ухмылки?!

Протрезвись, романтик пылкий, –
Задохнулись соловьи.

…Но и мёртвыми поют,
Испуская нежны трели!

Кто же я на самом деле:
Дерзкий ёрник? грустный шут?
Загубил свою любовь
Да теперь ещё и ною?
Жизнь могла бы стать иною,
Но – Судьбе не прекословь,
Не перечь и не кичись,
Публицист многострадальный.
Ты от Бога ненормальный –
Вот стихами и лечись…

Октябрь 1991 г.

* * *

Она встречает
               нежным взглядом,
Но прошлое
               таится рядом.

Она во тьме
               меня ласкает,
Но прошлое
               не отпускает.

Она в любовь
               поверить хочет,
Но прошлое
               беду пророчит.

А я ему
         сопротивляюсь,
За настоящее
         цепляюсь,
Ища опору
         только в сущем.
И где тут думать
         о грядущем?!

Октябрь 1991 г.

* * *

Двадцать лет назад: «Хороший мой!..»
И сейчас, со вздохом: «Мой хороший…»
Вроде бы почти одно и то же,
Да уже повеяло зимой,

Да уже ни сил, ни веры нет,
В дряблом сердце всё перемешалось:
Нежность, боль, презрение и жалость…
Ну куда их спишешь, двадцать лет?!

На себя, былого, не похож,
В клоунаде быта корчу рожи.
– Брось! Не надо! – спёкся «твой хороший».
Скоро буркнешь походя: «ха-а-рош…»

Октябрь 1991 г.

* * *

Охота,
         что пуще неволи, –
Смесь страсти
         и каторжной боли,
Когда разойтись
         невозможно,
А вместе –
         мучительно сложно,
И каждый
         с особой охотой
Надменно
         кичится свободой.

Октябрь 1991 г.

* * *

Могу поставить точку.
Но – как оставить дочку?!
Там – сын, а здесь – она.
Душа расщеплена…

Октябрь 1991 г.

* * *

Нелюбовь всегда жестока,
Хуже ненависти даже!
Что ни сделай – выйдет боком;
Выйдет криво что ни скажешь;
Сколь ни мудрствуй – не поможет;
Как ни ба́луй – только хуже.

…На давно остывшем ложе
Леденеют наши души.

Октябрь 1991 г.

* * *

Вновь –
       за сигаретами в карман…
Что угодно –
       только не обман!
Что угодно –
       только не враньё!
Наша память… –
       пощади её!
Наши ночи… –
       их не предавай!
Если любишь –
       лучше не скрывай,
Что к другому
       тянешься душой.
Незнакомой,
       лживою,
               чужой,
С этим взглядом
       жалко-воровским,
С этим ядом
       сумрачной тоски,
С ласками,
       дарёными «на чай»,
Больше ты меня
       не привечай!

Октябрь 1991 г.

* * *

«Господь терпел –
и нам велел»,
поскольку
песен Он
не пел.

А я вот – пел,
да низко сел
(хотя и это
не предел).

Но никогда я
не стерплю,
чтоб говорили
мне
«люблю!»
и, ускользая
босиком,
тайком
мечтали
о другом.

И никому
не повелю 
с трудом
выдавливать
«люблю…»
из помертвелых,
вялых
уст,
когда
колодец
сердца
пуст.

Октябрь 1991 г.

* * *

Успокойся!
Виноват!
Я!
Во всём!
Что было – было!
Успокойся!
Сам не рад!
Ни просвета нет, ни тыла!

Успокойся!
Не корю!
Никого!
Себя лишь, молча.

Успокойся!
К январю
взвою,
может быть, по-волчьи.

Успокойся!
И не мсти!
Месть –
бессмысленная штука.

Успокойся!
Впереди
ждёт нас
вечная разлука.

Успокойся!
Сам умчусь.
Развяжу узлы
достойно.

Успокойся!
Расплачу́сь!..
Лишь бы ты
жила
спокойно.

Октябрь 1991 г.

* * *

Не пишу,
           не звоню,
                     не мелькаю…
Отвыкаю с трудом,
                    отвыкаю – 
И душой осквернённой,
                    и телом,
По макушку
              уйдя
                  в своё дело.

Отвыкаю –
              ни с кем не повенчан;
Отвыкаю –
              под взорами женщин,
Чьим стараньям,
              шутя, потакаю.
Как могу,
           от тебя отвыкаю!

Как могу,
          как дано,
                     как умею…
Я теперь
          ни о чём
                     не жалею;
Я уже
       ничего
               не желаю – 
Отвыкаю,
           во всю отвыкаю!

Может, ты
           в это верить не хочешь?
Может,
        зубки ревнивые точишь?
Не сердись –
        разве я попрекаю?!
Жили-были…
        Теперь отвыкаю…

Врать не стану:
        даётся непросто!
То улыбку припомню,
                         то поступь,
То (изыди,
        нечистая сила!) – 
Как ласкала,
             томила,
                     бесила…
И – рука –
             к телефону – 
                         невольно…

Ну, чего уж скрывать –
                       это больно.
Тут одно:
          на себя же прикрикнуть!
А иначе –
          вовек не отвыкнуть!

И не думай,
          что гложет обида.
Если карта козырная бита,
То краплёными я не играю.
Извини –
          не звони – 
                     отвыкаю.

Вот когда
          вновь потянет
                     в твой дом,
Вот когда
          мы с тобой
                     перейдём
На приятельски-лёгкий
                               язык,
Станет ясно:
                и вправду отвык.

Октябрь 1991 г.

* * *

Не везёт мне в смерти –
Повезёт в любви.
Булат Окуджава

Ну а если
            в любви не везёт,
Значит, смерть
            будет лёгкой и скорой?
Псы её
         не накинутся сворой –
Шелковистой змеёй
                       подползёт
И искусно укусит во сне,
Впрыснув капельку
                       сладкого яда,
И наступят покой и отрада,
В жизни сей
             недоступные мне.

Октябрь 1991 г.

* * *

«Седина – в бороду,
                      бес – в ребро!»
Предпочту золоту
                      серебро.
На года плюну я,
                      раб былой! –
Предпочту юную
                      пожилой,
Предпочту грешную
                      всем святым,
Её страсть нежную –
                      снам пустым.
Не бывать холоду!
                      Пой, перо!
«Седина – в бороду,
                      бес – в ребро!»

Октябрь 1991 г.

* * *

Он готов носить меня на руках!
(Из разговора)

Пребывая во влюблённых дураках,
Я и сам готов носить Вас на руках!
Но, любимая, мгновенно поумнею,
Если сесть мне попытаетесь на шею.

1991 г.

НЕДЕЛЬКА

В понедельник,
                 в понедельник
Я работал,
            словно мельник,
И в себе
            (ну так был зол!)
Всю любовь
            перемолол.

А во вторник,
            а во вторник
Жил угрюмо,
            как затворник.
Проняла
           меня
                 беда!
Ночь не спал…
Гляжу – среда.

Что ж там
           в среду было?
В среду
           думал так:
                      к чертям уеду!
Божий свет
           в душе померк.
С тем застал
           меня четверг.

Во четверг
           собрался с силой – 
Позвонил
           недавней милой.
Злости не было
                  в душе.
Тут и пятница
                  уже.

Пятый день
           как в сердце стужа;
Пятый день
           как ты без мужа,
А я парень
           холостой.
Навалился
           день шестой.

В эту славную
              субботу
Я почти обрел
              свободу!
Так мне стало
              хорошо,
Что на чай
              к тебе 
                       зашёл!

И остался –
              в окосенье…
Утром встали –
               воскресенье!
Ты жива,
           и я воскрес!
Нам опять
           нести
                свой крест?..

Ноябрь 1991 г.

ПЕРЕМИРИЕ

Это золото на синем,
Этот царственный багрянец… –
Словно музыка Россини
(Жил когда-то итальянец);
Это мягкое сиянье,
Нам дарованное свыше…
Вот оно – благодеянье,
Без которого не выжить!
Как одаривает негой
Старомодное светило!
Перед первым
близким снегом
Осень нас озолотила
Неразменною валютой
Милосердия и грусти.

…Будет долгой, будет лютой
Власть Зимы.
Но в жёлтом хрусте
Листьев, пальцев, одеяний,
В тёплом шорохе шафранном
Боль моих переживаний
Затихает как-то странно;
Как-то просто и волшебно
На глазах своих меняюсь
И мелодией душевной
До краёв переполняюсь.

…Кровь, вражда,
грозящий кризис –
Ну на что мы годы гробим?!
Невозможно жить,
окрысясь,
В страхе, подлости
и злобе!
Всех люблю! И всем прощаю!
И, тобою зацелован,
В этот вечер обещаю:
О политике – ни слова!

Ноябрь 1991 г.

* * *

Слабо верится в добро –
Все мечты прокисли.
Защити меня, перо,
От недобрых мыслей!

От свалившихся невзгод,
От дурного шага
Огради меня, блокнот!
Упаси, бумага!

Никого не осужу,
Не возненавижу.
По привычке ухожу
В собственную нишу.

Человек на всё горазд,
Злобы в нём – на вырост.
А бумага – не предаст!
А перо – не выдаст!

Декабрь 1991 г.

* * *

Ленту лет своих итожа,
Тускло в зеркало смотрю.
Видя собственную рожу,
Ей с ухмылкой говорю:
«Мазохист ты, братец, что ли?
Нда-с, дела твои плохи́!
Лишь на боли, лишь на боли
Всходят лучшие стихи».

1991 г.

* * *

То чётко в яблочко, то мимо
Палю, остротами греша.
Но – Боже! – как же ты
                              ранима,
Моя безбожная Душа!

Не потому ль я стал поэтом
Средь эскулаповой братвы,
Что отродясь иммунитетом
Не обладала ты, увы,
Ни к горю ближних,
                      ни к обманам?
(Да где там разума контроль!)
Ты так болишь,
                 что даже странно:
Зачем тебе такая боль?!

Ведь не мечтаю
                 стать Мессией,
Ведь знаю –
                 мир не излечить.
Но никакой анестезией
Тебя не в силах отключить!

Вот оттого и доверяюсь,
И за наив плачу́ потом;
Язвя, прикрыть тебя стараюсь
Сарказма стареньким щитом;
В актёрстве фору дам
                            любому,
Зайдя в свой дымный
                            кабинет.
А жизнь всё режет
                      по живому,
Хотя живого места нет…

Июль 1991 г.

* * *

Ох, и верно, ребята,
                         сказано,
И доныне не устарело:
Не останется
                 безнаказанным
Ни одно наше доброе дело.

Задыхаясь
             в житейской копоти,
Сволотою не быть стараюсь.
И на собственном
                    горьком опыте
В древней истине убеждаюсь.

Накопилось во мне усталости
От людей, что звались друзьями.
Вот связался с одной из жалости –
И расплачиваюсь годами.

А уж сколько видал просителей,
Иждивенцев
             любого склада!
Быть ходатаем и спасителем –
Не вопрос.
Но за что расплата?!

Я себе не прошу
                     амнистии,
Неминуемым долгом связан.
Жизнь построил
                     на бескорыстии –
И за это судьбой наказан.

Сколько грязи вокруг
                          и падали!
Сколько подлости примитивной!
Дело доброе делать
                          надо ли?
А не делать – и жить противно.

Октябрь 1991 г.

* * *

Не до острот!
Не до фиест!
Сперва – развод,
Теперь – разъезд.

1991 г.

* * *

Отсекать так отсекать!
Навсегда! Без сожалений!
И – наступит благодать!
Ни попрёков, ни мучений!

Но дрожит моя рука,
Но в момент последний – трушу:
Скальпель-нож наверняка
Резанёт ребёнка душу…

1991 г.

* * *

Сыну Гургену

Прости, сынок!
Прости, сынок,
Что уберечь тебя не смог
От исковерканного
                           детства.
А ведь старался –
                      видит Бог!

Прости, сынок!
Прости, сынок,
Что ты сегодня
                   одинок:
Ни брата рядом,
                   ни сестрёнки –
Лишь нервов
                яростный клубок.

Прости, сынок!
Прости, сынок,
Что ты старей,
               чем твой дружок,
На сто проклятий
               и скандалов.
Хорош супружества
                         итог!

Прости, сынок!
Прости, сынок!
Пусть выбор сделанный
                             жесток,
Но жить во лжи –
                   такая мука!
Хоть в петлю лезь
                   под потолок!

Прости, сынок!
Прости, сынок…
Что ждёт нас завтра?
Мой звонок,
Твоё «папуля»,
                   «батя», «папа» –
По ручку всаженный
                           клинок.

Прости, сынок!
Прости, сынок!
Недолгий мне
                 отпущен срок –
Тебе
      своё оставить
                       имя,
Любовь
        и горечь
                  этих строк.

Ноябрь 1991 г.

РАДУЙСЯ ОТПУЩЕННОМУ ДНЮ!

Радуйся отпущенному дню!
Хорошо, что всё-таки настал он!
Говоришь, душа твоя устала?
Так взгляни на добрую возню
Меньших братьев – пташек ли, собак…
Подивись их жизнеощущенью,
Их, от Бога данному, уменью
Петь, дышать и радоваться так!

Сколько помню, с первого «агу»
Нас учили жить одним грядущим
И нестись к хвалёным райским кущам,
Развернув знамёна на бегу.
Затянув потуже пояса
И себе отказывая в малом,
Вся страна чего-то ожидала,
По старинке веря в чудеса.

Но, увы, надежда не сбылась,
И теперь-то, братцы, слава Богу,
Прозревать мы стали понемногу,
Перестав надеяться на Власть.
Верь в себя – и ты не пропадёшь!
Каждый день Природе благодарствуй!
Не клади поклоны Государству –
Только горб пораньше наживёшь.

Радуйся счастливым мелочам:
Жив, здоров и дети не хворают…
Пусть в своё политики играют –
Веры нет паническим речам.
«Кризис… мрак… голодная зима…» –
Нарастают волны истерии.
День и ночь стараются витии
Поскорей народ свести с ума.

Чему быть – того не миновать...
Кто рожден сгореть – тот не утонет.
Проку что в непреходящем стоне?
Двум смертям уж точно не бывать!

Наплевать на скудное меню,
На психоз, свирепствующий ныне!
Худший грех, по Библии, – унынье.
Радуйся отпущенному дню!

Октябрь 1991 г.

(ВНИМАНИЕ! Выше приведена часть книги)

Скачать полностью раздел «Стихотерапия. 1990-е годы» в формате Word

Перейти к разделам:

Стихотерапия. 1960-е годы
Стихотерапия. 1970-е годы
Стихотерапия. 1980-е годы

© Зарифьян А.Г., 2002