Мостовая времён

Стихотворения

Публикуется по книге: Никитенко Александр Иванович. Мостовая времён. Стихотворения. – Б.: Салам, 2013 г. – 248 стр.

Книги А.И.Никитенко на сайтах:

palindromon.narod.ru
literatura.kg

1. ДО БЕРЕГОВ ДРУГИХ

VIVA VOCE*

Средь гонений и непониманья,
средь истцов извечных и истиц
удели хоть чуточку вниманья
мне – частице всех твоих частиц.

В откровеньи отческого взгляда
васильков пронзительная синь.
Господи, мне ничего не надо,
только не оставь и не покинь.

Принял много мёда я и яда.
Боль свою и соль дала мне явь.
Господи, мне ничего не надо,
только не покинь и не оставь.

Только не забудь в последней смете,
пребывая в сердце и вовне,
что, пока я есть на белом свете,
ты всегда со мною и во мне.

С нашим братом трудно тебе очень,
знаю, сам пожил я меж людьми.
Я не помышляю: «Дай мне, Отче!»
Без остатка всё моё возьми.

16 июня 2012 г.

*Viva voce (лат.) – живым голосом; лично.

В МОЮ ЧЕСТЬ

Мальчишкою сельским
я так этот мир апробировал:
звонко
с крыши
в два пальца
свистал!
Не давал
          голубям
                    сесть.
Они в синеву шарахались
и крыльями
мне
аплодировали.
Это были
первые овации в мою честь.

4 января 2008, 2012 гг.

ПОСЁЛОК

Серебро напорной башни,
над котельною труба
и по краю мёрзлой пашни
непросохшая тропа.

Степь дымит прозрачным паром,
искромётным на лету.
И огромным красным шаром
лезет Солнце в высоту.

Свет в крови и радость в нервах,
хмель в груди, как на пиру!
Шарит ветер в голых вербах,
розоватых поутру.

По реке в разводах синих
зыби блещут на бегу.
С треском скручивает спиннинг
рыболов на берегу.

Блеск в его глазах весёлых,
руки зябкие красны.
И извёсткой стен
                      посёлок
светит празднику весны.
И такая даль сквозная,
сколько сердцем ни глотай –
ни начала ей,
ни края.
Наживись и улетай.

10 января 1987, 2007, 2012 гг.

***

Перед этой классической синью,
опьяняющей вроде винца,
нам нельзя предаваться унынью
от того, что ей нету конца.

Мы ведь знаем откуда мы родом –
из горящей за каждым окном,
за околицей, за поворотом
млечной вечности с синим вином.

Мы давно заодно с небесами
по наитью сошлись и срослись.
Потому-то от века и сами
беспредельны, как даль или высь.

23 ноября 2005, 2012 гг.

***

Проходят надо мною облака –
причудливой фантазии примеры –
неспешно и несметно, как века
минувшие, как будущие эры,
плывут куда-то вдаль издалека.

Уносит их воздушная река
и плещет им в пушистые бока,
и синева речная глубока
и широка. И нет ей равной меры,
как нет её у совести и веры.

И я лежу, гляжу на облака,
под головой – затёкшая рука,
но двигаться не хочется, пока
душа летит в заоблачные сферы
и проницает дали и века,
где вместе астронавты и шумеры.

Душа всегда к бессмертию близка!
И если бы не едкий запах серы,
не присное присутствие химеры
рогатой, как козлы, — наверняка
она бы, как века и облака,
была всегда, их переняв размеры.

1988, 2007 гг.

МУРАВЕЙ

Лист плывёт – упал в бассейн,
когда дунул суховей.
По листу, семьёй посеян,
пробегает муравей.
Муравей – formica rufa –
по-латыни, вспомнил я.
Обыскалась, видно, друга
муравьиная семья.
Суетится, бедолага,
ткнувшись в мокрый край листка.
А вокруг большая влага
широка и глубока.
Хорошо хоть чужд он мистик
и не может знать того,
что остался только листик
в этой жизни у него.
Я, жилец малоизвестный,
homo sapiens простой
тоже тщусь пред чёрной бездной,
перед вечной пустотой.

16 сентября 2008, 2011, 2012 гг.

***

Выгоревших патриний
рыжий сплошной курай
и над горами синий
неба узорный край.

Высь и размах простора!
И потому в пути
больше во мне простого,
ложного нет почти.

Наедине с природой
небо своей высоты
сложностями не уродуй
и суетой тщеты.

Каперсы розовеют.
Гулко гремит река.
Над ледниками веют
ветры и облака.

Солнце пылает ярко.
Знойная светизна.
Снова душа-дикарка
светом по край полна.

Бренность презрев и косность,
в вылет высокий свой
вышла в косматый космос
искоркой световой.

Тьму космогоний где-то
гонит, избыв меня,
малой крупицей света,
солнечного огня.

11 октября 2012 г.

***

Мои ночные поединки
с бумагой белой и пером!

Как под водой, в рассветной дымке
поля и ветлы за селом.

Я вышел в поле для разминки.
И даль со мной одних кровей –
как будто в технике размывки
исполненная акварель.

Какое ровное сиянье
от солнца в поле и в груди,
какое кровное слиянье
судьбы и дали впереди!

Я ночью был взрывоопасен,
я мыслью мучился взрывной.
Теперь я вечен и прекрасен,
как эта даль передо мной.

Как эта пыльная дорога,
как гиль враждующих идей,
где всё прекрасное – от Бога,
а остальное – от людей.

1988 г.

***

Ни врагу неведом я, ни другу.
Меркнет свет повсюду и во мне.
Господи, гремят на всю округу
листья под ногами в тишине!

Над пятном тишайшего заката
бездна высока и глубока,
перистою дымкой языката
с золотцем по кромке языка.

Ночь крадётся тихо, тише рыси,
к сердцу подбирается тайком.
И со мной темнеющие выси
говорят беззвучным языком.

Утопаю взглядом высоко я.
Сумерки души просквожены
редким откровением покоя
в сокровенной тайне тишины.

Вьётся рощей тусклая дорога,
вдалеке теряется во мгле.
Слушай тишину — услышишь Бога.
Он творит неслышно по земле.

3 ноября 2012 г.

***

Жизнь ушла на стихи и на песни.
Ты в огне поэтических лепт,
может, пушкинской славы наперсник,
а быть может, бесславья адепт.

Но пока не забьёт тебе глотку,
словно кляпом, сырая земля,
будешь выть по всему околотку,
как юродивый, чернь веселя.

15 ноября 2009, 2012 гг.

БАРАКИ

Я жил в бараках. Жили вы в бараках?
Я – жил. Я вам свидетельствую: жил.
И славу несдающегося в драках
я в драках кулаками заслужил.

Жизнь скрежеща катилась, как на траках:
раздоры, ссоры пьяные в бараках,
от водки
          злой, отчаявшийся люд.
Я стервенел, и в драках был я лют.

Я не терпел униженности, хамства
от жизни, протекавшей, как в бреду.
Я чувствовал, что если ей поддамся,
она меня раздавит на ходу.

Под гром кастрюль и копоть керосина,
под вой детей и кухонную вонь
я жил в бараках грязных.
Жить красиво
                мечтал, и даже в руки брал гармонь.

О будущем
             щемило сердце сладко.
И я тянул меха, глядел во тьму.
Но выводила русская двухрядка
мне песни про тюрьму и Колыму.

С сознанием погибшего таланта
я упивался болью горьких строк,
где были Магадан или Таганка,
или другой какой-нибудь острог.

Не уставал барачный мой оракул
судьбою мрачной душу мне мозжить.
И вся земля казалась мне бараком,
где жить нельзя,
                   но надо как-то жить.

26 февраля 1989 г.

***

Мать-земля, ветра твои прогоркли
сыростью весенней и тоской.
Я стою на солнечном пригорке
вдалеке от тщетности мирской.

Маета и суетность людская,
вековечный холод пустоты.
Ветерок, остудой в грудь плеская,
треплет худосочные цветы.

Мне под ветровыми небесами,
мать-земля, спасая и храня,
тихо светишь синими глазами
тех, кто жил на свете до меня.

С бледным стеблем, как они отважны!
И над ними космос ледяной.
Может, я когда-нибудь однажды
так же гляну в вечность надо мной.

24 января 1988, 2011 гг.

СТАНОВЛЕНЬЕ

Я по первому снегу бреду,
В сердце ландыши вспыхнувших сил.
С. Есенин

Жми судьба,
презирай ковыляние,
с маху
       прямо в простор
                            выноси!

Я любил
попадать под влияние
знаменитых поэтов Руси.

Не годилось
в святоши рядиться.
И меня
       начинала
                  лепить
поэтическая традиция –
пить до дна!
И свободу любить.

Без свободы
тянулись пустыми
дни мои.
Это было давно.
За свободу
я в гаме и дыме
пил до дна
и ложился
           на дно.

Инфантильность сопутствует честным.
Я искал возмужанья в вине.
Это было, наверно, протестом
против свинства в великой стране.

А когда нашумевшийся, вспухший
унимал я похмельную дрожь,
Александр Сергеевич Пушкин
был всесилен, как спирт, и хорош.

Демонически желчно и ревностно,
у презрения на краю,
двадцатисемилетний Лермонтов
мучил нежную совесть мою.

Пил я крепко и каялся крепко.
А свобода имелась ввиду!
Только всё же духовная лепка
проходила не в пьяном бреду.

Этот чад меня вовсе не красил.
Оседала лишь горечь в крови.
И российская совесть — Некрасов
ставил ненависть мне на любви.

Наши классики – наши мессии.
Захотелось другого огня.
И новейшая муза России
как нарколог, спасала меня.

О свободе почти позабыли
в дни срамцов и державных глупцов.
Но пьянили меня и любили
Евтушенко, Глазков и Рубцов.

Как прозрела ценой покаяния
и свободна – кого ни спроси –
вся земля в результате влияния
знаменитых поэтов Руси!

Дух свободы мне в сердце посеян
русской музой.
Его берегу.
Мой Рубцов и весенний Есенин –
мои ландыши в чистом снегу.

Путь поэта –
ступанье по лезвию.

Позади
становленье моё.
Дайте водки!
Япью за поэзию.
А свобода – синоним её.

1995, 2012 гг.

МУЗЫКА

Шла безмузыкальная эпоха,
душу леденила, тяжела.
Музыка, как зябнущая кроха,
отогрелась в сердце, ожила.

Ветер выл и глухо дождь долдонил.
Разомлев от света и огня,
музыка, как птица из ладони,
вырвалась на волю из меня.

Ветер выл, шумела мгла ночная.
Понял я: по-птичьему вольна,
музыка не может быть ручная,
потому и музыка она.

Как её ни угревай, ни мучай
пленом человечьего тепла –
выпорхнула,
              парочку созвучий
обронив, как птица, из крыла.

Без неё мне мир и пуст и узок!
А она,
       растаяв
                за окном,
стаю гордых непокорных музык
настигала в космосе ночном.

22 февраля 1989, 2012 гг.

РАЗРЫВ

Возле сердца, как у бензобака,
боль метнулась чёртиком огня:
лихачём подбитая собака
с воем убегает от меня.

На груди болтается ошейник.
След кровавый страшен на снегу.
Я и сам – бродяга и отшельник –
от толпы в поля мои бегу.

Всё живое в мире – только эхо
боли, что пьяняща и тупа.
Как собаку «Хаммер» переехал,
так по мне проехалась толпа.

Перед болью я срываю шляпу!
Принимаю боль, как анашу.
Как собака раненую лапу,
раненую душу уношу.

Боже, дай остыть ей в белом поле –
дальше от людей да и собак.
А не то рванёт она от боли,
как огня хвативший бензобак.

14 февраля 1988, 2012 гг.

ИВЫ

Пришёл я к проливным плакучим ивам –
к их двум холмам в косицах на лугу.
«Я не могу всё время жить с надрывом!
Тужить, как над обрывом, не могу!»

Мне дали тень в узорах листьев – ивы,
сквозь их шатёр светила синью высь.
И отступили все мои обрывы
и все мои надрывы посрослись.

Плакучим ивам впрок пошла плакучесть
моей живой приникшей к ним души.
Они мою былую злую участь
в себя вобрали в луговой тиши.

Я жаворонка слушал переливы,
объятый единеньем бытия,
в котором заодно сплотились ивы,
а может, Бог, а может быть, и я.

8 января 2006 г.

***

Я гимны прежние пою.
А. Пушкин

Когда я слышу гимн России
(вернее, гимн СССР,
который власти воскресили,
подправив текст на свой манер),

встаю и жгучих слёз не прячу.
Я оттого судьбою сер,
что ничего уже не значу
как гражданин СССР.

В России новые мессии.
Но помню я, судьбой гоним,
что гимн, звучащий по России,
когда-то был ведь и моим.

За рубежом российский этнос.
А здесь, в смешенье рас и вер,
мы вроде есть и вроде нет нас.
Но есть в нас гимн СССР.

Могуч, но отдыхает Глинка.
Его классический мотив
не сдюжил с гимном поединка.
Святому нет альтернатив.

Пой, пой, Россия дорогая,
свой гимн, помноженный на наш.
Пусть я не тот и ты другая.
А только музыка всё та ж!

1 мая 2008 г.

БОТАНИЧЕСКИЙ САД

прошлись аллеями два дяди
с совком совок и с лохом лох
посожалели о ботсаде
где буйствует чертополох

и было горько этим лохам
что без могучей совстраны
не то что сад с чертополохом
а и они тут не нужны

в разгуле рыночной эпохи
всё прошлое пошло на слом
лишь лохи и чертополохи
остались в память о былом

2 октября 2012 г.

ТЬМА

1

У нас в селе такие вечера!
Красна от солнца на ветле кора,
и вьётся золотая мошкара,
устало стадо тянется –
                             пора
вечерней дойки.
Пыль стоит над стадом
багряная.
Конец, конец надсадам
дневных трудов.
Над чашами прудов
звончее каждый звук перед закатом.
И в небе
          необъятном
                         и покатом,
где синевой пронизан каждый атом,
уже мерцает первая звезда.
И всё кругом –
                и небо, и вода –
полно закатных красок: мгла и пламя
сошлись на миг!
И побеждает мгла,
ширь на прощанье чётче панорамя.
Душа моя уже изнемогла!
Пока ещё реалии села –
постройки,
             стадо,
                    старая ветла,
развалины, где мельница была, -
предлинные
               отбрасывают
                                тени.
Но и они всё призрачней в замене
вечерней мглой – закатного огня.
Уже прохладой веют на меня
погасшие поля с неясной далью.
И сердце переполнено печалью
и грустью с наступленьем темноты.
А небеса
легки ещё, чисты,
и тонет взгляд в их высоте фатальной.
Но в темноте густеющей тотальной
уже поля, дорога и кусты…

2

Привет тебе, ночная тьма!
Ты – прародительница света.
В судьбе у каждого поэта
ты есть как мама и сума.
Огонь души и лёд ума,
все радости и все страданья
в конце, в пустыне мирозданья,
венчаешь ты, ночная тьма.

3

Из тьмы я вышел –
вышел к свету!
Со света
я
уйду во тьму.

И свет,
и тьма
даны поэту.

Но только свет
                   рождать ему!

1989, 2012 гг.

***

Я из палатки выполз: тьма и холод.
И инеем покрытая трава.
Я глянул ввысь, где, звёздами исколот,
клубился чёрный космос естества.

Какая бездна звезд! И ночь, и холод.
Вселенная распахнута до дна!
И зарево вдали – там свет, там город,
а здесь мороз! Трава бела, бледна.

От космоса вовеки не отвлечь нас!
Глядел я вверх, к мирам летел иным.
И звёздами заполненная вечность
текла мне в кровь дыханьем ледяным.

Текла мне в кровь – так иней лезет в щели
палатки посреди ночных степей.
И звёзды, как молекулы, кишели
в крови космогонической моей.

15 февраля 1988, 2005 гг.

***

И всяк, кто только не поэт,
Морфею сладко предавался.
А. Пушкин

Не спят поэты по ночам
за всех счастливых и обиженных,
за падших и судьбой возвышенных
и в главном, и по мелочам.

Не спят поэты по ночам.
Их болью – тьма времён просвечивается.
Судьба и память человечества
приходят властно к их очам.

Не спят поэты по ночам.
Сожгло сердца им сострадание.
Уснут они –
             и мироздание
развалится
             по кирпичам.

1983 г.

***

Мне Пушкин или Окуджава
привили жертвенности соль,
чтоб ваши боли остужала
моя хроническая боль.

Вас обездолит, обезволит
боль, словно стужа февраля.
Но вашу душу обезболит
моя душа, о вас боля.

Сквозь все века и все метели
ночами свет в окне не гас.
И сонмы душ ко мне летели,
чтоб пожалел я их и спас.

Чтоб заслонил их от недоли
и к свету вывел через тьму.
Чтоб их страдания и боли
мне оставались одному.

6 октября 2010, 2012 гг.

ДРУГ

Шарику

Если человек приехал к другу,
значит, человеку нужен друг.
Понимает он мою услугу,
виновато хлеб берёт из рук.
Жадно ест – под шкурой ходят рёбра.
Бедолагу жалко мне до слёз.
На меня доверчиво и добро
исподлобья взглядывает пёс.
Сердцу в горле горячо и тесно –
столько откровенья и огня
в этом вот собачьем бессловесном
благодарном взгляде на меня…

Под мостом в углу своём холодном
ляжет он и дремлет с дрожью век.
И ему во сне полуголодном
снова снится хлеб и человек.

1988, 2007 гг.

СВОБОДА

Что жизнь?
            Что смерть ему? Детали!
Затылка даже не поскрёб.
Миф
     об Икаре и Дедале
его поднял на небоскрёб.

«Ты попадёшь, коль тут не сгинешь,
в сенсейшн ньюс энд уорлд рипорт.
Ведь сам почтенный мистер Гиннесс
во сне не видел твой рекорд!..»

Летит солёных пара шуток
в глубокий каменный мешок.
И в бездну
             вместе с парашютом
он жуткий делает прыжок.

Порхает купола тряпица,
минуя офисов броню.

Он был свободен,
                      словно птица,
и сел на шумной авеню.

2 апреля 1987 г.

***

Барашки облаков пасутся над горами
в глубокой синеве, как в шёлковой траве.
И воздух чист и густ, и напоён парами
цветущих трав, и даль сквозит в его канве.

Стрекочущий Ан-2 заходит для посадки
совсем невдалеке, за чистым полем ржи,
и сел, и побежал, и ласточки-касатки
над птицею стальной снижают виражи.

Сложи в своей душе единый образ мира:
поля и самолёт, барашки облаков –
и отзвук даст она, как солнечная лира,
касанию ветров, сказанию веков.

1988, 2012 гг.

ПАРУСА

Какие
в нашем крае
паруса –
поля
да большаки под слоем пыли.
Но в час, когда легла в полях роса,
я видел их:
они
    в просторах
                   плыли.

Быть может, это были облака,
прозрачные и лёгкие, как перья.
И я смотрел на них издалека,
исполненный ребячьего доверья.

В полях смеркалось,
ноги жгла роса.
Вечерний холод пронимал до дрожи.
А там, вдали,
                летели
                         паруса,
на давнюю мечту мою похожи.

Где Солнце село, высь была светла.
И на лазури,
словно кистью ломкой,
мечта моя
очерчена была
горящею, как золото, каёмкой.

И день угас.
За горы и леса
ушёл.
Иссякли голубые реки.

Я многое забыл с тех пор навеки.
Но не забуду:
                 плыли
                        паруса!

17 февраля 1983 г.

ОСОБЫ

Исполать тебе, женщина Люба!
В одичавшем без света краю
ненавязчиво, тихо, негрубо
тянешь к свету особу мою.

Мы особы особого рода.
В гуще спешки живём не спеша.
Красотой нас врачует природа,
высотой в нас кочует душа.

Потому и живётся нам трудно,
на пределе поётся легко,
что сердца наши движет подспудно
тот, кто в небе живёт высоко.

Не кончается нами эпоха,
продолжается в нас и потом
всем размахом бездонного вдоха
неохватных небес в голубом.

Скрипнут в царстве небесном засовы.
И огонь возгорится в золе.
Жили-были две странных особы
не спеша на спешащей земле.

Как единое целое оба.
Под горящей звездой над судьбой.
Ты особа. Да я неособо.
Неособенный рядом с тобой.

Вспять направить судьбы колесо бы!
Да тому никогда не бывать.
К небу тянутся наши особы,
чтобы душами не остывать.

4 марта 2012 г.

***

Дикий, ходкий, меховой по-лисьи
снег обвально валит и блестит.
Кажется: окно куда-то в выси
вместе с подоконником летит.

Кулаками скулы подперев, я
вспоминаю в кухоньке своей,
как цвели весенние деревья –
словно снег по зелени ветвей.

Порываюсь в сумраке воспеть я,
благо свет в окошке не поблек,
сыплющие снежные соцветья
и цветов апрельских нежный снег.

17 марта 2012 г.

***

Мальчишки сельские устроили тарзанку
на дереве, склоненном над прудом.
К макушке прикрепили трос и планку.
Они обжили дерево, как дом.
Взбираются на ветви спозаранку
и, ухватив тарзанку, выгнув спину,
летят, повиснув, чуть не на средину
тенистого и чистого пруда,
выделывают сальто без труда
и, оттянув носочки, входят в воду
почти без брызг…
Мальчишечью породу
в них узнаю бедовую свою,
и долго возле дерева стою,
по-доброму завидую мальчишкам –
они приволье знают не по книжкам,
они ему свои в своём краю.
Ухватистые, ловкие, литые,
они потом пройдут пути любые,
скопив ума и мышцы накачав,
отсюда, от начала всех начал,
от дерева с рискованной тарзанкой
и от рассветной свежести нарзанной.
И будет долго сниться им потом
их дерево с тарзанкой над прудом.

27 апреля 1988, 2008 гг.

***

Лишь слегка отвернулся кузнечик
от моей многотонной ступни.
Житель трав по излучинам речек –
раздавить его Бог сохрани!

Я левее ступил, где осока,
состраданием к миру храним.
Ведь ступня неотступного рока
надо мной нависает самим.

В этом космосе эр и созвездий
всякой твари фатально равны
мы живём ощущеньем возмездий,
мы живём отпущеньем вины.

Может, тот, кто вселенными правит,
кто начала приводит в исход,
и меня сохранит, не раздавит,
пощадит и не пустит в расход.

23 августа 1988, 2011 гг.

***

Анэсу

Остынь у воды от своей невезухи.
Сухие глаза сфокусируй и сузь:
слетают на воду какие-то мухи
и ходят по ней, как ходил Иисус.

Летучие твари имеют победу
в сращенье стихий, наподобье Христа.
А ты бы и рад по воде и по небу,
да крылышек нет и походка не та.

А ты обречён лишь земному пределу
пути свои вверить. Хотя до конца
душа-то крылата. Но тленному телу
вовек своего не избегнуть свинца.

Ему не изведать ни слухом, ни духом
хожденья по водам. И больше того,
возможно, Господь и сочувствовал мухам
не меньше, чем нам. Все мы твари его.

11 июня 2008 г.

БОГ

С соломой в бороде,
со взглядом родниковым,
встаёт он при звезде,
по-юношески прям.
На маковой заре
сенца даёт коровам,
и злаков золотых –
пичугам по лесам.

Все эти существа,
все эти божьи твари
хвалу ему поют
светло и горячо.
Он удовлетворён,
лукав и лучезарен.
И алый голубок
порхает на плечо.

Все птицы в синеве,
все заводи речные,
все рыбы в глубине,
все черви бытия –
послушные ему
как истины ручные
летят,
текут,
плывут,
ползут
       во все
               края.

Довольный,
молоко
он пьёт парное козье.
Играет ветерок
лазоревым плащом.
А воздух голубой,
как крылышко стрекозье,
прозрачен и огнист,
и солнцем позлащён.

Бог чает:
доброта –
всему первооснова.
Как голубь на плече,
он прост и ласков сам.
И Солнца яркий шар
как золотое слово
по тверди голубой
идёт
     к мирским
                 сердцам.

19 декабря 1987, 2012 гг.

(ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало книги)

Открыть полный текст в формате PDF

© Никитенко А.И., 2012