Оборотень

Рассказ впервые опубликован в журнале «Литературный Кыргызстан» №3 за 2011 год.

Меня разбудил крик Егорыча.

– Толя, выглянь в окно. Вот забава-то!

Я встал со своей колченогой кровати, поддерживаемой с одной стороны кирпичами. В темноте нащупал под подушкой спички, зажег свечу.

– Толя, пропустишь же, – возбужденно крикнул через стену Егорыч. На улице кто-то вопил и вообще было довольно шумно, что было нередкостью для нашего двора. «Опять какая-нибудь пьяная драка», – с неудовольствием подумалось мне. Я добрался до окна, снял мешковину, которой завешивал раму. Часть оконного стекла была разбита и оттуда тянуло холодом.

– Давай, давай прижучивай ее, – доносился гогот со всех сторон.

Внизу, во дворе нашего четырехэтажного дома, у кучи, куда все сбрасывали золу, метались какие-то силуэты. Дождь прошел, из-за наплывов туч тускло просвечивала луна. В неясных сумерках мне показалось, что кто-то дерется и катается по земле. Но драки так особо не возбуждали здешних жильцов. Этим никого тут не удивишь. А сейчас почти весь дом – все кто были трезвы или держались на ногах, прильнув к окнам, глазели и напряженно следили за телами, извивавшимися в ночи.

– Сейчас он ее завалит, – слышался комментарий сверху.

– Отобьется. Он вон вишь, косой. А если бы не под этим делом, сразу бы ее оседлал, – сомневался кто-то снизу.

– Морду ей придави, морду, она и рыпаться перестанет, – советовал еще один испитый голос.

Только теперь до меня дошло, что происходило на самом деле. Распростертая на земле женщина отчаянно отбивалась от пытавшегося изнасиловать ее мужика.

Я вернулся в комнату и сел на табурет. Было мерзко. Но выкрики, комментировавшие происходившее, достигали моих ушей и здесь. Как я их всех ненавидел! Сердце колотилось. Для жильцов дома это было развлечением от тоски, унылости нищего быта, а еще тупой радостью униженных существ от того, что кому-то еще хуже и больнее, чем им самим. Почему же человек не испытывает сочувствия к себе подобному, а желает другому еще большей боли и порой видит в этом смысл своего самоутверждения? – этого я никак не мог понять, постигнуть.

Среди книг, заполнявших мою квартирку, я нашел старый том по кулинарии. В общем-то, при моей нищей жизни он был совершенно мне не нужен. Я прикинул на руке его вес. Фолиант был достаточно тяжел. Оставалось только перевязать бечевкой, чтобы книга не раскрылась в полете.

Я осторожно вышел на лестничную клетку, добрался до разбитого окна, смотрящего во двор. Схватка внизу все еще продолжалась. Мужик, оседлав девушку, душил свою жертву. Было достаточно темно, и я надеялся, что меня не смогут заметить соседи. Я замахнулся, ужасно мешал горб, и метнул в темноту собрание кулинарных рецептов. Пролетев, пособие для гурманов хорошенько долбануло по голове насильника. Он опрокинулся, потом попробовал встать, его зашатало, и он снова рухнул на землю. Видимо, опьянение тоже дало о себе знать и вкупе с ударом вырубило мерзавца. Стараясь не топать по ступеням, я, боясь быть замеченным, метнулся в свою квартирку.

– Какая сука это сделала? – вопил Нинон – гермафродит, живущий сверху надо мной. Кто-то еще матернулся.

– Кто это, б…и, сделал? – Нинон ревел как иерихонская труба. – Суки, ноги повыдергиваю, землю жрать заставлю, если узнаю, кто это сделал.

Он еще поорал потом замолк, опрокинул что-то тяжелое у себя в квартире, через какое то время хлопнул дверью и он ушел к своему дружку на другой этаж. Дом потихоньку затихал.

Когда, наконец, все замерло, я натянул на плечи и горб свое безразмерное черное пальто и потихоньку вышел во двор. В подъезде я остановился, прислушиваясь к звукам в квартирах. Было часов одиннадцать ночи, и большинство жильцов вновь улеглось спать. Пожалуй, сейчас меня вряд ли кто мог бы заметить.

Я добрался до мусорной кучи. Рядом в примятой мокрой траве рыдала женщина. В стороне, растянувшись во весь рост, храпел. Я прикоснулся к плечу незнакомки. Она вздрогнула, обернулась, придавлено вскрикнула.

– Молчите! – зашептал я. – Молчите, иначе они нас увидят. Не надо пугаться меня. Я не сделаю вам ничего плохого. Пойдемте наверх в дом. Нельзя тут оставаться одной.

Я подал ей руку, помог подняться и торопливо потянул к подъезду. По дороге среди травы я нашел том по кулинарии и быстро засунул его под пальто. Утром книгу могут найти и тогда все догадаются, что ночное развлечение всем испортил я.

Когда мы оказались в квартире, я зажег свечу.

– Не бойтесь, я вам не сделаю ничего плохого. Вам нельзя было оставаться на улице одной, – объяснился я. – Переждете тут до утра, а потом уйдете домой.

– А я тебя знаю, – ее заплаканное лицо тронула доверчивая улыбка. – Ты горбун. Собираешь книги.

При освещении и я смог разглядеть девушку лучше. Я ее тоже знал. Она жила в районе жилой застройки недалеко от дома, в котором жил я. Ей было лет восемнадцать–двадцать. Не раз я наблюдал ее из окон своей квартиры. Она мне нравилась, но лично знаком я с ней не был. Сейчас ее лицо было испачкано грязью. Я дотронулся до ее щеки, стирая золу и землю, она отдернула голову.

– Не надо прикасаться ко мне, а то твое уродство перейдет на меня, – девушка поспешно провела ладонью по лицу, словно стараясь избавиться от следа моих пальцев.

– Слушай, а у тебя есть зеркало? – вдруг встрепенулась гостья. Я подал ей то, что она просила. Девушка села за стол перед свечой и внимательно осмотрела свое отражение.

– Козел, – беззлобно обругала она своего неудавшегося насильника, поворачивая голову перед зеркалом. – Хорошо, что лицо не разбил, а то бы ходила с фингалом.

– Кто он? – спросил я.

– Да так, прицепился, придурок.

Потом она оглядела комнату в прыгающем свете свечи.

– Много у тебя книжек, – заметила она. Взяла одну, быстро пролистала страницы. Отложила в стопку. – Я с картинками книги люблю. Зачем тебе столько?

– Они со мной разговаривают.

– Кто?! Книжки? – усмехнулась гостья.

– Да. Я общаюсь с их авторами, читаю их мысли, порой спорю с ними, – знаю, что с девушками в час ночи не ведут подобных бесед. Но от одиночества и от того, что хотелось отвлечься от грустных мыслей, я вдруг ударился в размышления. – С каким бы пренебрежением мы не относились к книгам, они переживут нас. Мы умрем, а они останутся. Пускай мир рушится, пускай их сжигают, выбрасывают, вытесняет интернет. Но кто-нибудь такой же, как и я, обязательно будет собирать их, пускай даже втайне от всех. Сохранит и передаст тем другим, которые придут на эту Землю после нас. И авторы, и их мысли будут жить и дальше, пережив это ужасное время.

– Глупо тратить свою жизнь на то, чтобы узнавать о чужих мечтах, – сказала моя гостья. – Когда можно массу своих напридумывать.

– О чем же мечтаешь ты?

– Гнать на дорогом авто, обязательно с открытым верхом, так, чтобы ветер развевал волосы. А еще хочу иметь норковую шубку, отдыхать где-нибудь на Гоа, – сразу ответила она. – И главное сбежать подальше из этого поселка. Вот видишь, чтобы придумать себе счастье, я обошлась без книжек.

– Да, – я засмеялся. – Книги интересны только для разочарованных, усталых или мечтательных людей.

– Ты можешь остаться здесь до утра, я тебе не сделаю ничего плохого, – снова сказал я. – Не следует ходить ночью. За последние недели в поселке нашли пять изуродованных трупов. Ты разве не знаешь об этом?

– Знаю. Только я из города поздно возвращалась, – ответила она. – Я там учусь, в техникуме. Думала успеть дотемна. А тут у остановки Таньку, подружку, встретила, проболтали. Уже темнеть начало, когда я побежала домой, а потом этот придурок прицепился.

Она выругалась матерным словом. Контраст, который создавало ее красивое лицо и эта убогая грубость, резанул мое сознание.

– А, может, этот тип, что ко мне пристал, и есть маньяк? – предположила она. – Хотя вряд ли. Так, обычный алкаш. Импотент хренов.

Она помолчала и снова добавила.

– А ты молодец, что швырнул в него тяжелым. Я сейчас поняла, что это твоих рук дело. А зачем я тебе нужна? Не ты ли это чудовище, что загрызает людей по ночам?

Было непонятно: шутит гостья или говорит всерьез. Я пожал плечами на этот глупый вопрос.

– Хотя вряд ли, – заметила девушка, оглядывая меня. – Ты хилый, а тот людям хребты только так ломает. Говорят – это старик Коржедуб встает из могилы и мстит людям за то, что они предали его.

Я усмехнулся. Это были явно не ее мысли.

– Кто это тебе сказал? – спросил я.

– Мать моя говорит, тетки возле колонки. А еще мужики видали ночью, когда выкапывали металл из могильника, как на болоте, по тому берегу, бродила скрюченная фигура мертвеца. Об этом здесь все знают.

Таких историй по поселку, напуганному изуверскими убийствами, ходило теперь немало.

В дверь постучали. Я вздрогнул: «Неужели кто-то увидел, что я привел девушку?» Я поспешил в прихожую.

– Кто там? – спросил я, приникая к хлипкой двери.

– Анатолий, открой. Это я, – зашептал с той стороны Егорыч.

Я впустил соседа внутрь.

– У тебя гостья? – его глаза возбужденно сверкнули в полумраке тесной прихожей.

– Ты видел?

– Ты забываешь о моем профессионализме. Я знаю все, – пафосно пошутил он. Егорыч был в прошлом редактором местной малотиражной поселковой газеты. Сейчас этот лысоватый пожилой человек в замусоленной безрукавке, джинсах с оттянутыми коленями и очках в черной тяжелой оправе выглядел смешно, и потому при его словах о былом профессионализме мне захотелось внутренне улыбнуться.

– Какая очаровательная орхидея таится в твоей скромной келье, Анатолий, – захихикал мой гость, увидев девушку. – Как же вас зовут, богиня?

Как и всякий газетчик Егорыч перебарщивал с комплиментами. Но девочка этого явно не заметила.

– Марина, – кокетливо улыбнулась она.

– Марина! С латинского это имя переводится – «морская». Как считали древние, поверьте и я с ними вполне согласен, Марина притягивает мужчин и имеет на них особое магнетическое влияние. Откуда вы, Марина?

– Я живу тут недалеко. Учусь в городе, в техникуме, – сказала Марина. – Буду технологом по производству женской одежды.

– Это замечательно. Показы, модели, сезоны высокой моды, где можно встретить красавца миллионера, – Егорыч подбирал слова из своего былого литературно-журналистского лексикона. Слова необычные, чуждые для нашего забытого богом и людьми поселка. И я вдруг догадался, что старый фавн пытается закадрить девочку!

– Вот не надо миллионера. У меня есть парень, я его люблю, и он меня любит. Его зовут Борис. Его отец работает в мэрии, у них на семью три машины и загородный коттедж. Только его родители против нашей любви, – грустно вздохнув, поведала Марина.

– А зачем вам Боря. Когда вокруг вас может быть столько поклонников.

– Поклонники, – сварливо передразнила Марина. – Один уже чуть не вставил мне. Спасибо, вот ваш сосед спас меня.

– Анатолий – он добряк. Если бы не его горб, он бы, пожалуй, подался в странствующие рыцари. А так целыми днями корпит над своими книгами. У него одно время от них и горб-то стал расти. Скрючится над ними и сидит. А сейчас вроде бы нарост перестал расти. Но я думаю это не заразно, – засмеялся Егорыч. Я ему явно мешал, и он говорил про меня девушке всякие гадости.

– Все это от мусорки. Чего тут гадать, – авторитетно заявила юная гостья. – Как только открыли свалочный полигон, так болезни у людей всякие начались, от иных вон и водка даже не помогает.

– А может быть, отправимся ко мне? – предложил ей Егорыч. – У Анатолия тесно и свеча чадит, а у меня лампа керосиновая и прекрасный каталог средневековых живописцев. Там знаете, какие костюмы есть. Вам для учебы полезно будет….

В дверь забарабанили и сердце мое сжалось.

– Открывай, жаба, – грозно ревел Нинон. – Где ты там?

Я весь съежился.

– Спрячьтесь на кухне, – быстро сказал я Марине. – Егорыч, проводи ее.

Я поспешил открыть. Нинон ввалился в прихожую и нагло протопал в комнату. Как я ненавидел это жуткое, грубое создание! Он был гермафродит. По людским меркам такой же урод, как и я, но в нем было столько ненависти, злобы, что делало его еще более отталкивающим, чем он выглядел. С широким женоподобным лицом, покрытым непонятного цвета щетиной, большим объемным телом, грудастый, с крупными ляжками, Нинон был вечно неопрятен, и мне всегда казалось, что от него шел странный неприятный запах.

В нашем поселке Нинон появился несколько лет назад – человек с неизвестной судьбой, но явно с темным прошлым. К нему порой наведывались дружки из города. Мрачные типы, отпетые уголовники. Временами они подолгу жили в его квартире, прячась в здешней глуши не то от милиции, не то от своих конкурентов по кровавым делам. Они пьянствовали, скупая самогон по всей округе, порой шутки ради устраивали пальбу из пистолетов или, подпоив мужичка, пускали по полю и палили ему под ноги, глумясь и гогоча, когда объект их веселья подпрыгивал, падал от страха. Еще больший восторг вызывало у них то обстоятельство, когда несчастный обделывался от ужаса. Сомнительные знакомства Нинона внушали всем здешним людям страх и, как ни странно, почтение. И он это хорошо чувствовал: то, что его боялись, перед ним раболепствовали. Он любил унижать, куражиться. Это доставляло ему сладострастие, реабилитировало его уродство.

Наша неприязнь была взаимной.

– Книжка мне нужна, для самокрутки. Сигареты кончились, – он по-хозяйски осмотрелся в комнате. – Бумага чтобы тонкая была. Чего стоишь? Ищи, давай!

Его приход был неудивителен. Соседи порой заглядывали ко мне за книгами для того, чтобы почитать (а это бывало крайне редко), или, (чаще всего) за бумагой, чтобы растапливать печи. Газеты обходились дорого, а у меня были лишние печатные экземпляры. Не желая портить отношения с соседями, среди которых меня и так считали чудаком, я отдавал лишние книги для сожжения.

Но визиты Нинон очень отличались от всех иных. Вот и на этот раз он как обычно нагло схватил то, что ему попалось под руку. Это был томик стихов Бунина. Он оторвал страницу, потер бумагу в пальцах.

– Толстая, – скомкав, швырнул мне под ноги. Схватил еще что-то, я уже не рассмотрел – пелена бешенства и ярости залила мне мозг – разорвал и снова бросил на пол. Он издевался, провоцировал меня на столкновение. Его брюхатое тело, массивное, заплывшее салом, нависало надо мной. Маленькие глазки выжидательно смотрели в мою сторону, когда он сталкивал стопки книг, наступал грязными подошвами кирзовых сапогами на белые листы.

Я не сводил с него глаз, полных ненависти, но так ничего и не мог сказать. Я был парализован своей яростью и своим бессилием. Герой литературных произведений, наверное, кинулся и сцепился бы с этой горой мяса и жира, был бы повержен, но снова и снова поднимался в бой, отстаивая себя. Как часто мы мечтаем быть сильными и смелыми! Но в жизни все по-другому. Приходится лебезить перед негодяями, надевать маску лицемерия, скукоживаясь внутри себя. Нет ничего отвратительнее, чем ломать себя. Мог ли я противостоять ему? Исход этой схватки был ясен. Поэтому я повернулся на негнущихся ногах и с дрожью в пальцах рук, проклиная свою слабость и малодушие, стал искать то, что было ему необходимо. Я нашел книгу Эдгара По, – издание, отпечатанное на тонкой папирусной бумаге. Таких у меня было несколько штук.

– Возьми вот эту, – спокойным голосом сказал я.

Нинон недоверчиво взял книгу, подозрительно осмотрел, сунул в карман ватника. Потом неожиданно схватил меня за горло:

– Хочешь, сверну тебе шею? – зашипел он в мое лицо. – Жаба, ты. Запах от тебя дурной идет. Жабий запах – я это сквозь стены чую.

Его маленькие глазки впились в меня, бабье широкое лицо с пористой кожей, поросшей зеленовато-бурой щетиной, приблизилось ко мне. Пальцы больно сдавили горло, но я упорно и неотступно смотрел ему в зрачки, желая показать, что не отступлю и не опущу взгляда.

В этот момент из кухни вышел Егорыч.

– Ну что ты, Нинон! Анатолий неплохой парень, – залебезил он перед соседом. – Ну чего ты разошелся? У меня в квартире есть пол-литра, хочешь разопьем?

– Пол-литра самогона? – при слове самогон крупные влажные, как два жирных моллюска, губы сложились и причмокнули. – Тащи к Николаше в семнадцатую, там поговорим за жизнь.

Нинон оттолкнул меня от себя и, громыхая сапогами, ушел из квартиры. Вслед за ним, кивнув мне заговорщицки, вышел Егорыч.

Я закрыл за ними дверь и привалился спиной к косяку. «Как отвратительно быть ничтожным существом. Если этот Нинон так мерзок, то как же жалок я сам, вынужденный бояться его!?»

– Я его тоже терпеть не могу, – услышал я у себя за спиной. Обернулся. Марина стояла в проеме комнаты.

– Жуткий тип, – сказала она снова и с почти детской уверенностью заметила: – Я думаю, что старик Коржедуб когда-нибудь сожрет его.

– Давай-ка лучше спать, – устало предложил я. – Ты как гостья ложись на кровати, а я постелю себе у окна.

Уснула она быстро. Луна разливала по комнате теплый свет, и я мог наблюдать за спящей девушкой. Ее лицо казалось мне прекрасным. Каким упоением было наблюдать за ним, а каким упоением была возможность прикасаться губами к ее волосам, принести рано утром букет цветов, пахнущий росою и свежестью и увидеть, как улыбка освещает светом ее лицо. В общем, достаточно все тривиально.

Я был одинок. Горб у меня появился неожиданно, странно. Он как бы рос на мне. Он ныл, распухал, сгибал позвоночник. На врачей не было денег, да и где их, грамотных специалистов, найдешь? Из-за моего уродства люди меня сторонились, а я чуждался их. Поэтому создать семью так и не удалось.

Пока Марина спала, я сидел на табурете у окна, мешковина с окна была сдернута, и мне открывался вид на залитый желтым светом поселок. Печальная картина. Обглоданный скелет остова машины, тонкие сухие прутья кустарников и ветви чахлых деревьев. Такое ощущение, что мертвецы восстали из земли и трясут на ветру своими иссохшимися мощами. Я закрываю глаза и словно вижу с высоты эту землю…

Поселок «Коммунар» – старый проржавленный щит с этой выцветшей надписью жалобно постанывал под напором ветра. На щит села ворона. Отсюда были видены разбитые хребты теплиц, полуразрушенные коровники, щербатый забор бывшей автобазы, ввысь уходила труба мертвой котельной. И домишки, домишки, в большинстве своем покинутые жильцами. В середине поселка был расположен парк Энтузиастов, вернее пни, оставшиеся от парка, да заросли бурьяна и кучи мусора. Среди этой унылости торчал бетонный бюст товарища Коржедуба, основавшего этот умирающий ныне населенный пункт. Выпуклые глаза изваяния смотрели через разруху и унылый моросящий дождь в светлое будущее.

После гражданской войны этот человек великой силы и воли собрал со всей округи обнищавших от разрухи и братоубийственной бойни крестьян и велел сжечь свои нищие деревеньки. Затем они начали строить поселок будущего. Эти безумцы были уверены, что смогут создать нечто подобное царствию Божьему на земле: где будут все равны, где будет царить любовь, где не будет нуждающихся и богатых. Коржедуб прожил долгую, сложную жизнь. Была в его судьбе и в судьбах тех, кто окружал бывшего матроса, и коллективизация, и электрификация, и борьба с бывшими кулаками и врагами народа. Потом была война, уход мужского населения на фронт, голод, непосильный труд на полях. Все это время Коржедуб возглавлял, в общем-то, небольшую общину. Он заряжал людей своей верой в светлое будущее и силой натуры. Расцвет нашего поселка пришелся на послевоенные годы. К шестидесятым годам здесь уже раскинулись большие сады, отстроились фермы, работали небольшой молокозавод, пекарня. Сюда ознакомиться с успешным опытом социалистического коллективного
хозяйствования приезжали зарубежные делегации. Люди были счастливыми, беззаботными, играли свадьбы, гуляли на праздниках, любили, рожали детишек. И никто не заметил, что это было раем на земле, о котором так мечтал матрос-балтиец Коржедуб…

Коржедуба я еще застал. Он был тогда уже очень стар. Прямой, суровый, требовательный. Придирчиво смотрел на каждого встречного, заходил на фермы и птичники, говорил с работниками и если замечал непорядок, ругался с простыми колхозниками, с руководством поселка. Его почитали все местные люди, и мне кажется, он считал всех – старых и малых своими детьми, своими наследниками. Умер Коржедуб перед самой перестройкой, и в этом ему повезло, потому что уже не увидел, как дело его жизни подверглось разрушению.

Поселок стал умирать с началом перестройки. Директора «Коммунара» стали сменяться слишком быстро и часто. Они уходили, оставляя после своего хозяйствования большие бреши в бюджете, долги по выплатам зарплат. Из-за этого останавливались цеха, производства. Начались увольнения, чтобы расплатиться с людьми, пустились распродавать машины, станки. Но денег так никто в поселке и не увидел. Еще один состав правления поселком исчез, прихватив многотысячные суммы, которые собирала управа с населения, чтобы перечислять энергетикам. Электричество в поселке отключили, уже навсегда. К этому времени относится и открытие мусорного полигона прямо за поселком у озера. Инициатива исходила от администрации губернатора. Жителям пообещали богатые отчисления за экологическую вредность.

Но в области поднялась шумиха экологов: отходы были с ядовитых предприятий Сибири. Их подвоз прекратился, но полигон, с горами грунта и строительного мусора, так и остался. После этого люди в «Коммунаре» стали болеть странными заболеваниями, открывались язвы, гнойники. Правда, обнищавшее население раскапывало отвалы, находя металлические части и сдавая их в пункты приема вторчеремета. Помимо этого во время частой смены руководства исчезла документация на земли и угодья «Коммунара». Получилось так, что мы все живем здесь нелегально.

Кто мог, покидал эти места. А делать это было не так просто: дома и участки обесценились, и порой люди просто бросали жилье и уезжали прочь. Вскоре здесь остались только те, кто не смог нигде устроиться, алкоголики, бомжи. Лишь небольшое количество здешних жителей ездило работать в город. Благо, рядом проходила трасса, и оттуда на рейсовом автобусе можно было добраться до цивилизации. А «Коммунар» превратился в поселение обреченных.

Все эти годы я собирал книги. Сначала это была брошенная школьная библиотека, потом я «приютил» у себя часть поселковой библиотеки. Кому она была нужна в том рушащемся мире? Люди спасали себя и, сбегая из умирающего поселка, кидали все лишнее. В груды оставленного переселенцами мусора летели старые фотографии ушедших из жизни родичей. Да что там усопшие, бросали своих старых родителей или немощных членов семьи. У меня же никого не было, и ехать мне было некуда. Я спасал книги. Книжные стопки росли в моей одинокой квартире. Они заполнили книжный шкаф, самодельные полки, пространство под столом и кроватью. Я перетаскивал литературу от тех, кто уезжал из поселка, былые книгочеи пристраивали у меня, как детей, книжные коллекции.

Как-то я нашел в подвале ныне уже разрушенной школы детские сочинения класса, в котором я когда-то учился, на тему «Моя мечта». Каким чудом они там сохранились?! Иногда перечитываю торопливые неразборчивые детские строки, вспоминаю, какими мы хотели быть, и знаю, какими стали.

Маша Гончарова мечтала быть балериной, умерла от алкогольного отравления. Аня Тольская – девочка похожая на Мальвину своими большими голубыми глазами – была посажена в тюрьму за то, что убила своего новорожденного ребенка. Костя Рукавичников – художник класса, скончался от передозировки наркотиков. И такие страшные судьбы оказались почти у всех ребят. Да, они вели не самый праведный образ жизни. Но ведь кто-то повинен в их сломанных жизнях? Ведь нельзя сказать, что они все были изначально порочны? И почему превратились в убийц, наркоманов, алкоголиков? Преступны ли они перед Богом, если страдали? Так думал я в ту ночь, когда должна была решиться судьба моя…

Плавно раскачиваясь по бездорожью, ползли два джипа. Фары подслеповато обшаривали светом ушедший в грязь некогда гравиевый тракт. Первый внедорожник остановился у металлического щита, одиноко и сиротливо торчавшего среди пустошей. Глухо хлопнула дверца, и из уютного нутра комфортабельной машины, в хмарь и в грязь, выпрыгнул водитель. Осветив ручным фонарем щит, он с трудом разобрал наименование поселка.

– Ну что? Туда хоть попали? – подошел пассажир из другого авто.

– Да, все правильно. Где-то там расположена эта крысиная нора, – говоривший махнул в темноту. – Еще неделю – и я снесу там все с лица земли.

– Но прежде я получу свой трофей, – с сильным иностранным акцентом сказал его спутник.

– Неужели вы все-таки думаете, что это правда? Вас могли надурить, – бросил мужчин.

– Моя профессия находить чудеса. Мир намного удивительнее, чем нам кажется, поверьте мне.

– Тогда в путь, я различаю огни в домах.

Горбуна разбудил сильный, уверенный стук в дверь. Когда он ее открыл, светя перед собой свечой, на пороге стояли высокие, добротно одетые мужчины. Таких Анатолий уже давненько не видал в поселке. Один из них в полувоенной куртке цвета хаки кивнул головой и представился:

– Маркус Шнайдер, – у него был сильный иностранный акцент. Незнакомец решительно шагнул в прихожую. Сильный, быстрый, он создавал впечатление человека, который бьет в цель без промаха, и горбун почувствовал это особым развитым звериным чутьем.

– Вы сообщали мне о летающем упыре в вашем поселке, – говорил он, шагая вперед, а Анатолий отступал перед ним внутрь квартиры.

– Вы ошибаетесь, – удивился горбун, наконец, остановившись. – Я вас не знаю.

– Ну как же? Через Якова Шапиро по Интернету вы списались с моей фирмой в Лейпциге и сообщили о тех ужасных вещах, творящихся у вас в поселке.

– Ну-ка, ты, калека? – обратился его второй спутник. – Это поселок «Коммунар», улица Энтузиастов дом 1 бис 2, квартира № 23?

Горбун вздрогнул от этих старых слов, это было как забытый вкус деликатесной пищи, он есть, он витает на рецепторах языка, но ты не можешь осязать его.

– Улицы Энтузиастов уже давно нет и поселка «Коммунар» тоже. Сейчас это все называется по-другому. Там за дорогой часть поселка носит название Бомжатник, потому что там зимой в брошенных домах обитают бомжи из города. Эти пару этажных домов зовутся Теплушкой, а чуть выше, где начинаются заросшие пруды Гнилы…

– Ты чего, сука, тут выпендриваешься…., – разъярился гость.

– Перестаньте, друг мой, – остановил его иностранец. – Скажите-ка, вы Павел Егорович Храпунин?

– Павел Егорович? Он сосед мой, – теперь Анатолию все становилось ясно. «Ах, Егорыч, Егорыч, кого же ты вызвал на мою голову?!» – с тоской в сердце подумалось горбуну.

В этот момент фигура Егорыча втиснулась в дверной проем.

– Господин Шнайдер, – бормотал бывший редактор, торопливо натягивая на себя свой видавший виды свитер. Достоинством этого предмета гардероба было то, что его меньше всего съела моль, а так же и то, что был он свежо выстиран.

– Это я, я вас вызывал. Жду вас уже несколько дней, а тут придремал малость. Упустил момент и не услышал, как вы подъехали к нашему дому. Найти-то нас трудно. А это сосед мой, Анатолий. Тихий человек.

– Вы и есть Павел Егорович Храпунин – бывший редактор газеты «Красные зори»? – внимательно оглядывал Егорыча Шнайдер.

– Храпунин – это я. Вы Маркус Шнайдер, и я через своего старого коллегу Яшу Шапиро, ныне живущего в Германии, по Интернету сообщил, что у нас здесь есть оборотень.

– Синяки вы все шизонутые, – снова грубо вмешался в разговор спутник Маркуса.

– А вы, позвольте? – робко поинтересовался Егорыч грубияна.

– Эдуард Мясницкий! – гордо представился тот. – Новый хозяин вашего бывшего «Коммунара».

– Новый хозяин!!!! – в один голос воскликнули Анатолий, Егорыч и проснувшаяся от шума Марина.

– Да, я купил эту землю и у меня есть разрешение творить здесь все, что захочу.

– А что вы хотите?

– Я занимаюсь вторичными стройматериалами, и снесу здесь все по кирпичику, по балке, по досточке.

– Но ведь тут живут люди! – возмутился Егорыч.

– Какие люди?! Бомжы, проститутки, алкоголики. Юридически вас всех нет. Вы никто. Мои адвокаты все проверили: документация на землю поселка утеряна. Завтра сюда подойдут бульдозеры и начнут сносить часть поселка, где никто не живет, это займет пару недель. А за это время я вас всех попрошу отсюда выселиться. Тут тоже все сотрут с лица земли, – деловито и агрессивно закончил Мясницкий.

– Не забывайте о нашей договоренности, – твердо сказал Маркус. – Я могу несколько ночей вести свою охоту.

– Валяйте, господин охотник за приведениями. Я с удовольствием понаблюдаю из первых рядов на эту комедию. Вас разводят как лоха, – ухмыльнулся Мясницкий.

– Нет, – заволновался Егорыч. – Какой же это обман?! У нас уже шесть трупов! Вспороты животы, будто клыками все истерзаны. Упырь в поселке завелся. Многие видели, как по небу ночью человек какой-то летает.

– На метле? – усмехнулся Мясницкий.

– Что, простите? – не понял Егорыч.

– Баба на метле летает? – сыронизировал Мясницкий.

– Вроде бы мужчина и без метлы, но с крыльями. И еще за тот факт, что это мужчина, говорит следующее: тела, которые стали находить, изуродованы существом большой силы. И, возможно у него есть когти и клыки.

– А что же милиция? – спросил Мясницкий.

– Какая милиция?! Ведь мы, можно сказать, на нелегальном положение. Участкового у нас нет. Спасибо, что трупы увозили медики. Конечно, приезжали представители правоохранительных органов. Ну, а что они могут сделать? Прошлись по домам, поговорили с людьми и все, – горячился Егорыч, обращаясь то к Шнейдеру, то к Мясницкому.

– Я навел справки. Разговаривал в городе с врачами-патологоанатомами, осматривавшими трупы, привезенные отсюда. Доктора считают, что это сделал зверь, милиционеры говорят о маньяке, – заметил Маркус. – Значит, вы связываете убийства с появлением летающего человека?

– С ним самым. Чудовище. Когда мы об этом стали рассказывать милиции, над нами сильно посмеялись и покрутили у виска. Но потом, при виде содеянного этим зверюгой, поверили.

– Кто-нибудь его видел? – спросил Маркус.

– Первым, наверное, Митька видал. Он по нужде ночью во двор вышел, а в небе этот оборотень парил. Митька, конечно, перепугался, думал что «белочка» к нему постучалась. Он у нас травкой баловался, бывший студент, бесполезный человек, – пояснил Егорыч.

– Где этот ваш Митька сейчас? – быстро спросил Маркус.

– Оборотень ему весь живот распорол. Митька про этот случай болтал много, да по ночам шататься любил. Вот и пересеклись их пути-дорожки. А вот Анатолий Митьку часто пытал насчет того, узнал ли студент, кто это над поселком по ночам парит, – Егорыч обернулся к горбуну. – Чего молчишь, Анатолий? Ведь Митька был твой дружок. Они с ним, господин Шнайдер, в ветеринарном техникуме в городе начинали учиться. А потом оба и бросили. Может, он чего тебе рассказывал, Анатолий?

– Я не помню уже, – нехотя ответил из угла горбун. Он словно пытался спрятаться в полумраке комнаты от непрошенных гостей своей квартиры.

– А это что за идол у вас там, среди пеньков торчит? – неожиданно спросил Мясницкий, разглядывая поселок из окна.

– Это бюст товарища Коржедуба, – выглянув в проем окна, услужливо ответил Егорыч.

– Корже… кого? – не понял Мясницкий.

– Коржедуба, – отрапортовал бывший редактор. – Красный комиссар, бывший матрос-балтиец основал наш поселок «Коммунар» в 1919 году.

– Вот еще фамилия… Коржедуб… Поляк, что ли? – спросил Мясницкий.

– Венгр или чех, – сказал Егорыч. – Он из Кронштадта. Это раньше не скрывалось, но и особо не афишировалось: его мать была кронштадтская проститутка. Сына нагуляла, позже сошла с ума от сифилиса, а парень был босяком, потом попал в матросы и подался в революцию. Мечтал построить царствие божье на земле, – пояснил Егорыч.

– Еще одна история о сыне блудницы, восставшем против Бога, – покачал головой Маркус.

– Ишь ты, – усмехнулся Мясницкий рассказу Егорыча, – Говоришь, прямо от зубов отскакивает. Что, коммуняка?

– Как работник прессы, я не мог не состоять в партии, но это было номинально, ради карьеры, – оправдываясь, заговорил Егорыч. – В нашем «Коммунаре» его биографию наизусть каждый ребенок знал. Герой, легендарная личность.

– Чего же в нем было такого легендарного? Небось, барышень насиловал, кокаин нюхал, да помещиков по округе грабил?

– Оборотень-то и есть Коржедуб, – встряла в разговор Маринка.

– Кто? – засмеялся Маркус и переспросил, видимо, не поняв смысла слова: – Оборотень?

– Нечистый, – нетерпеливо сказала Маринка. – У старика в сердце пуля застряла, с ней он и жил.

– Гонишь, алкашка малолетняя, – усмехнулся Мясницкий.

– Нет, она не врет, – сказал Егорыч. – Был такой факт. Коржедуб, когда коммунию стал возводить, он церковные земли забрал, с которых местный батюшка кормился. Вот отец Тихон и благословил пулю зажиточных крестьян, у кого матрос наделы отнял для колхоза. Они стреляли, в сердце свинец попал и там остановился. История можно сказать антинаучная, но имела место.

– Ну и враки, – покачал головой Мясницкий. Но было видно, что и он озадачен.

– После смерти Коржедуба его труп осматривал патологоанатом из города Крюкин, – неожиданно вступил из своего угла в разговор Анатолий. – Сердце достал, пулю извлек. Крюкин хотел на основе этого даже какую-то диссертацию написать, говорил потом, будучи пьяным, у ларьков, что мог сделать мировое открытие в кардиохирургии. Но пришли новые времена, наука стала никому не нужна. От Крюкина сбежала жена, и он запил и диссертацию забросил. А пулю носил долго в пустом спичечном коробке, показывал собутыльникам. Я Крюкина сам видел, когда в городе учился.

– Болтовня все это. От белой горячки фигню несете. Разгоню я вас завтра и все. А этот писака, провел он тебя господин Маркус, – усмехаясь, сказал Мясницкий.

Шнайдер улыбнулся предпринимателю:

– Вы, как и эти ваши соотечественники, слишком впечатлительны, эмоциональны.

Мясницкий вдруг разозлился:

– Нет, меня с ними всеми равнять не надо. Они все – и этот горбун, и газетчик, и все кто здесь обитает – говно. А я сам себя создал. Меня мать в интернат сдала. Кем бы я был? Бродягой, шестеркой воровской или забулдыгой, как они все. А я – Эдуард Мясницкий, стал хозяином собственной строительной компании. Все здесь снесу, потому что я новый человек, человек нового времени. Тот, кого эти неудачники и недоумки называют новым русским. Ошибаешься, немец, у меня нет ничего общего с ними.

– Новые люди только все привыкли разрушать, – с вызовом в голосе сказал Анатолий. – Их сил и стараний хватает только на то, чтобы уничтожить все вокруг. А потом отстраивать приходится тем, кого привыкли называть инертной, безынициативной массой, или попросту быдлом.

– Заглохни, урод, – цыкнул Мясницкий.

– А вон, кстати, внучка Коржедуба мимо парка идет, – стоя у окна, воскликнул Егорыч.

– Что же она не боится нападения зверя? – подивился Маркус.

– Она полусумасшедшая старуха, – ответил Егорыч. – В молодости сильно полюбила одного цыгана. Да Коржедуб запретил ей выходить за него замуж. А она сбежала с парнем, старик же проклял ее. Цыган девку потом бросил. Долго она не появлялась в поселке. Лет двадцать. Потом приехала. Жила здесь, работала в столовой посудомойщицей. Дед так и не простил ее. Теперь Клара, так ее назвали в честь революционерки Цеткин, ходит по ночам к его памятнику. Разговаривает со стариком.

– Эй, ты, дура, иди к нам. К нам говорю, поднимись на второй этаж, – крикнул в окно Мясницкий

– Зачем она вам? – спросил Маркус.

– Этот Коржедуб, странная фамилия, со своим свинцовым сердцем заинтересовал меня до жути. Хочется взглянуть на его престарелую внучку, – заметил Мясницкий. – Странное место. Такое ощущение, что я что-то обрету сегодня. В мистику я не верю, но действительно от всех разговоров и меня пробрало. Странное предчувствие.

Все услышали, как входная дверь открылась и в комнате появилась Клара. Она была в старом выцветшем пальто, не менее старой вязаной шапочке, из-под которой во все стороны лезли седые волосы. Клара вошла молча, внимательно и пристально глядя в лица всем кто был в комнате. Глаза пожилой женщины встретились с глазами Мясницкого.

Она вдруг вздрогнула, затрепетала, протянула трясущиеся руки к предпринимателю:

– Стасичка, – плаксиво сказала она.

Все замерли от удивления.

– Ты че шизонутая? – насторожился Мясницкий.

– 28 мая 1971 года, – дрожащим голосом почти прошептала Клара.

– О чем это она? – удивился Егорыч.

Мясницкий напрягся, побледнел:

– Ну?!

– Да? – спросила Клара.

– Да, да, да, – заорал Мясницкий, зрачки его расширились.

– Так это я же тебя в пелёночках у крылечка на станции Завидово оставила, – расплакалась старуха. – Стасичка, я же потом искала тебя, пару лет спустя. Мне никто не говорил, где ты.

– Сука, ты, – злобно сказал Мясницкий. – Сука!

– Я же ведь писала письма по детдомам, – плача говорила Клара. Она пыталась обнять рослого предпринимателя, а тот пятился, уходил в сторону, с ужасом глядя на свою полубезумную мать.

– Что же это: сумасшедший старик там, в парке мой прадед? Старая идиотка – моя мать? А это гнилое место – моя родина?! – расхохотался Мясницкий. – А кто, кто отец?

– Цыган Миша. Дедушка не разрешал мне, говорил, что молода, что все обман…,– всхлипывала Клара,

– Цыган Миша?! Это прекрасно! – со злобной иронией воскликнул Мясницкий. – Не зря, получется, я приехал сюда! Вот оно как в жизни получается. Я за все с вами расплачусь, всех вон выгоню, за детство свое, изуродованное по детдомам, за юность мою нищую.

– Вы, значит, наш земляк, продолжатель рода Коржедубов! – вдруг оживился Егорыч. – Вы нас, как родной наш земляк поймите, это же последняя наша пристань, нам же отсюда больше некуда, может, компенсации какие …..

Мясницкий, выставляя под нос Егорыча фигу:

– Хрен вы у меня, а не компенсацию получите. И нет, нет ничего общего у меня с вами. Нет! Мало ли, что эта полоумная угадала мой день рождения. Все снесу, с землей сравняю, – с громким криком Мясницкий выбежал из квартиры. Со слезами на глазах за ним последовало Клара.

– Ну, так что? – обратился Маркус к Егорычу. – Может, у вас еще свидетели есть, кто видел вашего оборотня? Я хочу поподробнее узнать о нем, о его повадках, о том, как он выглядит.

– Есть один человек. Я его вам сей момент представлю. Это наш комбайнер Никитка, – засуетился Егорыч. – Я мигом, он тут рядом живет.

Егорыч, несмотря на грузную фигуру, довольно проворно выскочил из квартиры.

– Как же вы собираетесь ловить оборотня? – спросил Анатолий Маркуса в наступившей тишине.

– Когда начнут рушить поселок, ваш упырь окажется в критической ситуации, и тогда он себя выдаст сам. А дальше технические моменты и секреты моей профессии, – быстро закончил Маркус.

– Чем же в него стрелять будете? – снова задал вопрос Анатолий.

– Сильнодействующее снотворное. А почему это вас так интересует?

Маркус взглянул в лицо Анатолия. Но горбун промолчал.

– А что потом, как поймаете? – поинтересовалась Марина.

– Внизу стоит машина – рефрижератор. Там есть клеть, туда его и поместим.

– А кому он нужен-то? Пристрелили бы и все, – простодушно удивилась девушка.

– Я не Робин Гуд и не святой Георгий. Я не освобождаю население от чудовищ. Я доставляю их в цирки и балаганы. Люди с отклонениями нынче ценятся не меньше, чем в прошлые века. Я объездил весь свет в поисках образцов аномального развития человека. Моя картотека представляет для ученых большущий интерес. Я даже состою в соавторстве с профессором Кембриджского университета, мы совместно пишем научную работу.

Анатолий: Что же это за исследование?

Маркус: Я объясню коротко. Современный человек – это результат многовековых генетических изменений. Последнее время под влиянием меняющейся экологии, усиливающейся солнечной радиации, из-за волновых воздействий электроники, широкого применения в пище химических веществ, употребления модифицированных продуктов и прочего мутации увеличиваются. Сейчас на планете наблюдается переломный момент, приближаются глобальные изменения, а потому в природе должен происходить усиленный естественный отбор. В отдаленных от цивилизации уголках планеты могут появиться генотипы, которые потом вытеснят остальных менее приспособленных к изменяющееся среде, и Земля будет отдана этому новому виду человека. И если отслеживать и анализировать превалирующее число таких аномалий, можно предположить, как будет выглядеть хомосапиенс в будущем. К какой среде обитания он больше приспособлен. А значит, и понять, какие нас ждут природные катаклизмы.

Анатолий: Достаточно сомнительная теория.

Маркус: Возможно. Но мне кажется, природа творит новые мутации не в сам момент изменения условий выживания. А заранее готовит виды, которые смогут выжить в новой среде.

Анатолий: Что же, после исследования вы всех подопытных – в балаганы?

Маркус: Это вас не касается.

Марина: По мне бы уж лучше и вовсе не знать про такое. Деньги еще платят за то, чтобы поглядеть на калек.

Маркус: Уроды всегда были нужны. Во все века, во все эпохи. Они были при дворах королей, падишахов, они веселили сброд и добропорядочных горожан. Уродов творила природа, а если этого было недостаточно, то за дело брались хирурги. Уродство нужно человечеству для постижения чувства красоты, а может и для того чтобы понять, что уродство есть в каждом из нас, что мы ничем не отличаемся от них.

Анатолий: Врете вы все. Красуетесь. Хотите выглядеть философом и моралистом.

Маркус: Для чего бы мне это?

Анатолий: Для себя, для оправдания, для успокоения. Мне кажется, вы боитесь смерти.

Маркус: Удивили. Смерти боятся все. И даже уроды, хотя для них это спасение от страданий этого мира.

Анатолий: Вы веселите толпу и даете им несчастных, чтобы обыватели успокоились тем, что кому-то хуже, чем им самим. Чтобы погоготали или просто молча посмотрели на чужое страдание. Чтобы почувствовали облегчение: пусть невыплачен кредит, пусть дети не слушаются, пусть начальник идиот, а жена изменяет с более состоятельным мужчиной – но это все лучше, чем быть вот так, как эти там, на арене.

Маркус: Вам бы открыть лигу защиты уродов. Только вряд ли вы в ней удержитесь. Чтобы стать настоящим чудовищем, надо иметь талант. Боюсь, что кроме вашего нароста на спине вы больше ничем не отличаетесь. Я бы вас не взял ни в один балаган.

Анатолий: А я туда и не спешу.

Спор прекратил приход Егорыча, который привел Никиту – человека неопределенного возраста в ватнике и кирзовых сапогах.

Подвыпивший Никита стал кривляться и кланяться, как на сцене:

– Доброй ночи всей честной компании. А что же у вас ни стаканов, ни бутылок, ни стола? Может, господин угостит?

Маркус вопросительно посмотрел на Егорыча.

Егорыч, обращаясь к Никите:

– Никита, я же тебе по дороге говорил: пол-литра за мной. Ты нам расскажи об оборотне, что ты видал в поселке.

Никита, кивая в окно:

– Оттудова говорят, с крыши водонапорной башни, взлетает упырь. Его уже многие видали.

Маркус: Так почему ж не изловили?

Никита: Мил человек, так всем же жить охота. Сунься к нему, он тебя на куски и порвет. Останешься потом как ливерная колбаса – сплошной фарш.

Егорыч: Анатолий, а у тебя из окна вид на башню великолепный. Может, ты чего видел? Я порой замечал: ты по ночам долго свечу не тушишь.

Анатолий: Я читаю, в окно не особо смотрю.

Маркус, обращаясь к Никите: Что еще видал?

Никита: Много чего. Вот если бы вы мне, господин иностранец, на стакашок мутненькой дали, оно, может, и лучше память бы была.

Егорыч: Никита, я тебе заплачу, ты же знаешь, как условились.

Никита: Видал это, значит я, ночью близь озера. Там камыш густой, в нем я спьяну и уснул. От Марьяны шел, мы у нее с Михалычем... Ну, это я не о том. Просыпаюсь от холодрыги, комары, падлы, все лицо изъели. Ночь. Хмель и муть в голове. Думаю, где это меня с ног-то свалило. Осмотрелся. Вроде близь озера нахожусь. Зачем меня туда занесло, до сих пор не уразумею. И смотрю, как в тумане, на другом берегу, фигура, значит, маячит. Скрюченная, руки длиннющие, когтистые. Я затаился. Все думаю: учует мертвяк и по мою душу пойдет. А он, значит, постоял на берегу, постоял и ушел.

Маркус: Куда ушел?

Никита: А бог его знает, ушел в темноту и все.

Егорыч, горячась: Ты лицо, лицо-то его разглядел?

Никита: Егорыч, ученый ты человек, а брякнешь, ей богу стыдно. Какое там может быть лицо?! Через сумерки и расстояние только и разглядел: глаза желтым светом горят, харя вся синяя, вспухшая. Не иначе как старик Коржедуб из могилы встал.

Маркус: Почему ты так решил, что это Коржедуб?

Никита: Двужильный он старик-то был. Бывало, подойдет к нам, мужикам, когда комбайны в поле стояли, и начнет говорить: держитесь, мол, за дело отцов и дедов своих. Если вы против коммунизма пойдете, я сам из гроба встану и всех к ответу призову.

Маркус: А может это зверь? Медведь, например?

Никита: Не-е! Мы тоже хоть и пьющие, а не дураки. Зверей у нас уж лет сто назад всех отстреляли. Мы за цветным металлом всю округу исходили, с кладбища все надгробия снесли, из земли все трубы вырыли. Логова медведя никто нигде не встречал. Здешний это упырь, в поселке он хоронится.

Маркус задумчиво: Возможно, ты прав. Все, свободен.

Егорыч сунул Никитке в ладонь несколько смятых купюр: спасибо тебе, иди теперь домой.

Но Никитка, решив, что с богатого иностранца можно будет вытянуть еще немного денег, уходить не собирался.

– А может вам «Демона» из … – Никитка задумался, махнул рукой, – автора моя память уже утеряла, а стихи помню. Или вприсядку сплясать? Или спеть?

И он дико запел:

– Скакал казак через долину,
    Через маньчжурские края…

Маркус махнул Егорычу рукой: мол, убирай ты этого горлопана. Бывший редактор обнял Никитку за плечи и, уговаривая, вытащил из квартиры.

Анатолий долго смотрел в спину ушедшим. Потом с сожалением сказал:

– Странно, я когда-то видел Никиту на сцене дома культуры. Он читал стихи из «Демона». Лицо у него было живое, человеческое. А теперь? Почему мы позволили превратить себя в животных? И кто является чудовищем – тот, о ком мы говорим, или те кукловоды, что превратили нашу жизнь в страшный балаган?

Егорыч, вернувшийся, от дверей:

– Ну что ты от него хочешь, Никита бывший тракторист, работяга.

Анатолий: Все мы, живущие в этом поселке бывшие люди. Вы – бывший редактор, Никита – бывший краснознаменец и комбайнер, я – бывший недоучка-студент. (Его взгляд упал на Марину.) Только она человек нашего сегодня.

Егорыч: Она – человек сегодняшнего дня!? Ты что, и вправду поверил, будто она студенточка техникума?! Светлая и чистенькая девочка! Шлюшка она. Дешевая блядь. На вокзале видел ее среди телок.

Марина кинулась к редактору, пытаясь расцарапать ему лицо:

– Врешь, врешь, козел старый. Я парню своему скажу, он тебе жопу порвет.

– Конечно, парень у тебя, мальчик из элитной семьи, как же я забыл, – загоготал Егорыч, схватив ее за руки. – Кому ты лапшу вешаешь? У вас, у блядей, все истории одинаковые.

Он отшвырнул ее от себя прочь. Марина отлетела к стене, сползла по ней спиной и, согнувшись на полу, зарыдала.

Маркус поморщился от этой сцены и обратился к Егорычу:

– Мне нужно осмотреть еще и вашу квартиру. У вас окна тоже выходят на водонапорную башню? Если упырь взлетает с нее, я хочу понять, как расставить стрелков для засады. Меня внизу ждут два охотника.

– Конечно, пройдемте ко мне, – согласился Егорыч.

Они ушли в комнату редактора. Анатолий и Марина остались одни.

Внизу, на улице послышался рев моторов, скрежет гусениц. Анатолий бросил взгляд в сторону окна. По дороге двигалась колонна бульдозеров, прибытие которых обещал Мясницкий.

Горбун подошел девушке.

– Что смотришь, урод? Не нравлюсь? – со злобой, сказала она.

Анатолий резко поднял Марину на руках.

– Не надо плакать. Я верю тебе. Мы такие, какими выглядим внутри, ну а внешняя оболочка – это все ерунда, мимикрия. Ты хорошая, славная. Жизнь заставляет нас идти против наших чувств и нравов. Делать то, что, быть может, мы никогда бы и не стали делать . Все изменится. Если хочешь, мы сможем быть счастливы и свободны.

– Дурак ты, начитавшийся книжек. Это там все написано про любовь, да про то, как все хорошо кончается. Счастье?! Когда собственная мать сама рада подложить тебя своим дружкам за выпивку. Когда вместо девчоночьей любви тебя трахает за баней, среди бурьяна пьяный вонючий мужик. И это для того, чтобы купить нормальную куртку. Потому что в училище все смеются над моим старым балахоном и парни шарахаются как от чумной. Нельзя быть счастливой после всего этого. Я всех ненавижу. Всех. Во мне грязи как в сточной канаве. Уйди от меня, придурок.

Анатолий еще крепче прижал к себе девушку:

– Ты хотела бы улететь отсюда? Знаешь, как удивительна бывает Земля с той высоты, где скапливается теплый воздух?! Можно лететь в тишине, наблюдая, как качаются деревья в лесу, как текут реки среди полей. Мы как букашки ползаем по поверхности планеты и даже не знаем, как она прекрасна. Там, в вышине, можно видеть ее лик, ее мудрость и силу. Если хочешь, я покажу ее тебе такой. Можно найти тихий край с ручьем и пещерой и поселиться там.

Он прикоснулся губами к ее уху и прошептал что-то. Марина вскинула удивленно на него глаза. Она робко обняла его, руки девушки коснулись горба.

В квартиру снова вошли Егорыч и Маркус. Марина быстро отошла от Анатолия. Егорыч деловито провел иностранца к окну.

– Отсюда удобней будет следить за окрестностями. Хорошо просматривается крыша башни, – как заправский стрелок заметил бывший редактор.

Маркус включил микрофон, прикрепленный к вороту его куртки, и передал приказ своим подручным, расположившимся внизу.

– Я бы хотел поговорить о моем вознаграждении, ведь как писал Яша, вы выплачиваете награду за информацию о подобных существах, – сильно волнуясь, заговорил Егорыч.

– Не беспокойтесь, премия вам будет выплачена, – заверил охотник.

– А что же будет тому, кто поможет изловить зверя, – спросила Марина Маркуса, внимательно осматривающего виды из окна.

Тот обернулся к девушке.

– 1000 долларов, – сказал Маркус.

Горбун посмотрел на лица девушки и своего соседа, они были озабоченные, сосредоточенные, так, словно разговор о деньгах сделал их сообщниками.

– Это он! – завизжала Марина, указывая на Анатолия. – Я у него крылья под одеждой почувствовала, когда он меня обнял.

Маркус схватился за чехол с ружьем. Горбун метнулся прочь, но девушка вцепилась в него руками. Он оттолкнул ее, рванулся, но Марина повисла на нем.

– Держать его, держать! – вырывая из чехла винтовку, кричал охотник за уродами. Егорыч испуганно прижался спиной к стене. Горбун развернулся, чтобы отшвырнуть от себя девушку, но в лицо ему уставилось ружейное дуло.

– Не стоит сопротивляться, – сурово сказал Маркус.

Горбун обмяк. Марина, испуганно косясь на ружье, отскочила от Анатолия.

Егорыч: Анатолий?! Да как же это ты так?

Марина, повторяла как заведенная:

– У него крылья под одеждой. Я их сквозь ткань почувствовала, когда он обнял меня.

Маркус сказал, обращаясь к Егорычу:

– Снимите, снимите с него одежду, я хочу посмотреть, что у него под ней.

Егорыч испугано:

– Не-не-т, а вдруг, вдруг он набросится на меня? Зовите на подмогу своих людей.

Маркус:

– Пусть они остаются внизу. Если он только попытается сбежать из окна или выскочит через дверь, они его там и подстрелят.

Егорыч, трясясь всем телом, осторожно подошел к своему соседу.

Маркус: Не подставляйтесь под дуло, сзади подойдите к нему.

Егорыч непослушными пальцами расстегнул кофту на Анатолии, стянул ее. Потом расстегнул пуговицы рубашки и сдернул и ее. Марина и Егорыч выдохнули от удивления.

Маркус нервно выкрикнул: Что там у него?

Егорыч: Крылья!

Маркус вытянул шею и тоже разглядел два крыла.

– Значит, ты и есть оборотень?! – пробормотал Егорыч. – Ну, Анатолий! А я еще с тобой самогон пил. А ты оказывается чудовище. Непостижимо. Как же я, старый осел, не догадался-то сразу?! А у него еще стишки такие были. Они мне странными показались, когда он их читал. Сейчас вспомню. Вот:

Отпустите меня, отпустите,
    За собою зовут облака,
    Не душите меня, не душите, 
    Задохнулась средь вас душа.

– А сам-то ты кто – душегуб! – с пафосом закончил сосед.

Анатолий со злобным смешком сказал

– Душегуб!? А есть ли у вас души? И чем ценны они, если они имеются в вас? Вы наполняете себя жратвой и питьем, удовольствиями и злобой, хитростью и обманом. Разве среди этого зловония может обитать душа?

Егорыч: Непостижимо, как же я проморгал-то тебя?

Анатолий, не слушая соседа, продолжал говорить в пустоту:

– Каждый из нас называет себя человеком. Но что мы делаем, чтобы считать себя таковым? Как из куколки появляется бабочка, так и человек должен рождаться из мыслей, душевных переживаний. Мы всего лишь человекоподобные. Уметь расписываться в табеле о получении заработной оплаты, гнать самогон или травить анекдоты – это еще не значит быть человеком. Иные человекоподобные настолько хорошо подделываются под людей, что и отличить сложно на первый взгляд. Как это ни странно, человекоподобных развелось жуть как много, так что они теперь даже и не стараются соблюсти человеческий облик. Оборотни вы все, и даже и не заметили, как превратились в то, что есть.

Маркус: Это даже занимательно – монстр-философ. Выучите пару языков и читайте ваши сентенции в балаганах разных стран. Но вы правы, лекциями сейчас никого не удивишь.

– Когда же деньги можно будет получить? – Егорыч подступил к Маркусу. – И, пожалуй, нужно бы накинуть в виду изменившихся обстоятельств. Нас выселяют, господин Шнайдер. Сумму бы надо увеличить. Прошу к деньгам за информацию о чудовище приплюсовать и мои услуги в поимке.

– Тысяча моя! – резко сказала Марина

– Ступай на панель, шлюшка, – обрубил Егорыч. Он схватил ее и попытался вытолкать из квартиры.

– Старый козел, – взвизгнула девушка и полосонула когтями по его лысине, а затем вцепилась в остатки волос над ушами. Егорыч взревел, и они схватились одновременно в смешной, нелепой и ожесточенной борьбе. Они уже не видели ничего, налетели на Анатолия и закрыли его своими телами от ружья охотника.

– Идиоты, остановитесь! – закричал Маркус, посылая проклятия на немецком языке.

Анатолий бросился к окну. Послышался звон стекла. Маркус выскочил из-за барахтающихся тел Марины и Егорыча, вскинул винтовку прикладом к плечу. Девушка, поняв, что сейчас произойдет, от ужаса оттолкнула Егорыча, присела на полу, прикрывая уши руками, чтобы не услышать грохота выстрела. Горбун был уже на краю подоконника и кинулся вниз. Маркус выстрелил, но понял, что было уже слишком поздно. Все втроем Маркус, Марина и Егорыч кинулись к окну, мешая друг другу плечами, толкаясь головами.

– Где он…

– Темно, темно, не видеть, проклятая страна.

– Расшибся, небось?

– Вон он, оборотень, – закричала из-за спин Марина.

Вверху, по блеклому желтоватому небу плыл силуэт человека…

…Моя история была странной и почти фантастической. Как я уже упоминал, в юности у меня без всяких на то причин стал расти горб. Горб рос, давил своей тяжестью. В нем накапливался гной обид, разочарований, усталости от общения с людьми. Горб ныл и разбухал, мешал передвигаться и спать. Он был как зубная боль. А еще было такое чувство, словно в нем зарождался маленький ребенок. А потом однажды он лопнул, и я почувствовал шевеление. К своему ужасу не мог сразу понять, что это такое. Рассмотрел в китайском зеркале, висящем на гвозде в комнате, что у меня за спиной были крылья. Это были жалкие отростки в какой-то липкой слизи. Отвратительное убогое зрелище уродства. Ужас охватил меня! Куда обращаться, что делать, как жить дальше с подобным? Я прятал эти отростки от людей, становился все более замкнутым. А отростки росли, становились крепче, больше. Потом я понял, что могу летать. Невысоко. Чуть приподнимаясь над землей, на несколько секунд отрывал ноги от поверхности. Крылья росли, становились мощнее, и вот я уже приподнимался над травой, легко перелетал ветхие заборы, а потом взвился в темноте ночи над сараями, огородами, коньками крыш. Я летел в темноте! Над головой были ясные звезды, тихие, торжественные, единственно близкие в этот миг мне существа. Спали птицы, спали люди. И я был свободен. И только собаки, стерегущие покой и миропорядок людей, злобно заливались лаем и истошно выли на мое ночное парение. Они жалко подпрыгивали и снова падали в грязь….

Теперь я летел снова и мог наблюдать за тем, что происходит внизу. Было видно, как команда Мясницкого выстраивает трактора в единый фронт, для того чтобы начинать рушить дома. Маркус, высунувшись из окна, целился в меня и одновременно давал указания своим людям.

В своем плече я ощутил боль. Когда я спрыгивал с подоконника, пуля Шнайдера все-таки задела меня. Я отлетел не так далеко от поселка, поэтому спешно приземлился в заросли камыша и чахлых болотных деревьев, чтобы срочно перевязать рану, иначе, обессилев от потери крови, я скоро попаду в клетку Маркусу Шнайдеру. А преследовать он меня будет до конца, я это знал.

Мне пришлось оторвать нижний край рубахи, чтобы перемотать рану. Повязка была почти готова, когда я почувствовал этот отвратительный запах. Это был он. Тот самый – кто выедал кишки, калечил и истязал по ночам людей. Тот второй урод. Теперь он добрался и до меня.

Я хотел взлететь, оттолкнуться от земли. Но ужас сковал меня, когда я увидел сквозь заросли и темноту эти желтые глаза. Конечно же, как я не догадался сразу, это мог быть только он – Нинон! Нинон, которого в полумраке принимали за мифическую тень старика Коржедуба. Его взгляд парализовал меня, природа наделила хищников и политиков страшной гипнотической силой. Отступать было некуда, надо было сражаться. На смерть. Я уже видел эту по крысиному полусогнутую фигуру с удлиненными когтистыми руками-лапами. Он шел напролом сквозь кустарник, из его пасти слышалось шипение и глухое рычание. Над головой сквозь одежду резко обозначался острый хребет. Мне надо было бы взлететь, но в этот момент над оврагом появился Маркус с ружьем наперевес. Он еще ничего не успел сообразить, оценить ситуацию.

– Не двигайся, упырь! – дуло ружья направилось в меня.

И тут до него дошло, что кто-то у него за спиной ломится через заросли. Тело оборотня взметнулось в смертоносном прыжке. Маркус был и вправду отличным охотником. Извернувшись, выстрелил в зверя. Я услышал, как пуля с чмоканьем ударилась в грудь Нинона. Но когтистая рука чудовища успела распороть живот и грудь охотнику. С диким воем, от которого волосы зашевелились на голове у всех обитателей поселка, оборотень метнулся в темноту.

Маркус прикрывал вываливающиеся внутренности руками. Сквозь пальцы сочилась слизь и кровь. Ружье валялось в стороне. Я осторожно подошел к охотнику. Он весь дрожал от боли и ужаса. Наши глаза встретились.

– Горбун, а ты был прав. Больше всего я боюсь смерти, – стуча зубами, в нервном шоке произнес Маркус. Он попытался улыбнуться. Но это была страшная улыбка. – В молодости меня преследовала странная мысль: как я умру, и что за люди будут окружать меня в эту секунду? И стоит ли вся моя предстоящая жизнь этого момента? Нам кажется важным встретить любовь, нажить достаток. Все хочется успеть здесь, всем насладиться. Это кажется важным. Глупости! Ничего нет важнее той последней минуты, когда тебе предстоит понять, что ты покидаешь этот мир. А там дальше что? Страшно!

Серое его лицо передернулось от боли.

– Я посмотрю рану? Или, быть может, дотащить тебя до твоих людей?

– Со мной все, – хрипло сказал охотник. Вся его воля была направлена на то, чтобы не закричать от боли. – Уходи, а то мои поймают тебя. Я их знаю. Сам воспитал такими, чтобы ничего человеческого не было в их душах. Улетай скорей!..

Я услышал крики, хруст камыша, топот приближающихся ног. Подручные Маркуса спешили к нему на помощь. Ждать было больше нельзя. Я оттолкнулся от земли, взмахнул крыльями, боль в плече страшно мешала, но я понесся вверх, туда, где меня подхватит ветер и где, раскинув крылья, словно на парусах можно понестись в воздушном потоке.

Я бросил последний взгляд на поселок. Это было как неуклюжий детский рисунок. Отсюда сверху я видел, как вокруг Маркуса сгрудились его люди. На болоте, в черной норе, скрючившись, полузверь-получеловек Нинон зализывал рану. Металлические чудовища в поселке уже рушили домишки, из них выскакивали и разбегались бомжи. Водонапорная башня рухнула и придавила бульдозер, в кабине которого сидел Мясницкий. В окне своей квартиры я увидел силуэт девушки. Она следила за моим полетом. Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что наши глаза через немалое расстояние встретились, и в ее взгляде я почувствовал тоску цепного зверя.

© Дмитрий Ащеулов, 2011