Добрый палач

(Повесть)

В эту книгу писателя Жапарали Осмонкулова вошли повести и рассказы, которые были переведены самим автором. Произведения писателя разнообразны по содержанию, отличаются нравственной углублённостью и обобщенностью. Чистый мир детства, красота природы, жизнь горожан и сельчан – его основная тема. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Публикуется по изданию: Осмонкулов Жапарали. Добрый палач: Повести и рассказы. – Бишкек: 2013. – 154 с.

ББК 83,8
    УДК 82/821-93
    О — 74
    ISBN 9967-13-057-1
    O 4803300100-13

Однажды, в середине лета, я посетил одну из старинных городов России. Куда я был приглашен для принятия участия в Международном семинаре журналистов СНГ. Семь дней пролетели мгновенно. Хорошо, что заранее купил обратный билет на самолет. И поэтому, как только закончились пышные проводы, сразу помчался в аэропорт. Как и везде в многолюдном аэровокзале стоял привычный шум и гам. Суета сует, на меня давило, и я хотел быстрее вырваться из этой непривычной и давящей на меня обстановки. Я с детства не люблю многолюдье, и поэтому прошел в самый малолюдный зал ожидания, чтобы побыть наедине с собой.

Как в народе говорится: нет худа без добра. Удобно расположившись в кресле, начал записывать, совершенно не считаясь со временем, незабываемые горячие и приятные впечатления, которые получил во время семинара. Меня захватил азарт, я торопливо и спешно писал. Вдруг объявили рейс. Услышав сообщение, я быстро и весело соскочил с места и наклонился к сумке, чтобы достать свои документы. К сожалению, моя большая кожаная дорожная сумка и закинутая на нее куртка исчезли. С растерянным видом стоял я, как истукан, в середине зала. Постояв немного времени, кинулся искать свою любимую сумку. Все необходимые документы, деньги, подарки детям находились там, в сумке. Что мне делать? Я схватился за голову, потом сунул руку в карман и оттуда вытащил только мелочь, на которую можно было купить разве что семечки. Потерялась сумка. Самолет мой улетел. Я остался без документов и средств к существованию. Я стал метаться в панике то туда, то сюда, в конце концов, устав от бессмысленных поисков, обратился к дежурному по аэровокзалу. Дежурный оказался молодым милиционером, при виде меня он сердито спросил:

– Почему сразу не подошли? Теперь их днём с огнем не найдешь. След негодяев давным-давно исчез,– сказал и вышел из кабинета – то ли искать негодяев, то ли по привычке.

Судя по его взгляду, у него не было ни малейшего желания искать вместе со мной пропавшие вещи. Потому что он отнесся ко мне совершенно безразлично. От злобы я прикусил губу и пулей выскочил из кабинета. Сосредоточившись, глазами начал искать знакомую мне сумку. Казалось, что вот-вот обнаружится моя сумка, и я схвачу вора за руку. И поэтому на всё происходившее вокруг злился. В растерянности я расспрашивал каждого прохожего: «Не видели черную кожаную сумку с надписью «Кыргызстан»?» На мой вопрос одни отвечали «нет», а другие пожимали плечами. Каким-то образом я очутился на улице. Ноги мои без устали несли меня, и на бегу, нечаянно задел боком рослого старика, который нес большой арбуз. Арбуз упал на асфальт и треснул, старик ошеломленно смотрел, не находя слов, то на меня, то на упавший арбуз. Мужчина был высок ростом, а его голова без единого волоса была похожа на арбуз. Он торопливо надел на голову соломенную шляпу, а я, волнуясь, попросил прощения:

– Извините, пожалуйста! Я нечаянно! Только что я потерял свою сумку, и поэтому ищу её, потеряв голову. То, что у меня осталось – вот, мелочь, возьмите, пожалуйста. Еще раз извините! – сказал я и протянул руку с мелочью.

– Ничего страшного, молодой человек. Тебе нечего бояться. На то и арбуз, чтобы разбиться на мелкие куски,– сказал старик весело и, посмотрев на моё побледневшее лицо, добавил. – Воров в аэровокзале предостаточно. Зря стараетесь, теперь вы свою сумку никогда не увидите.

– Что же мне делать? – спросил я в недоумении.

– Смириться, молодой человек, смириться. Куда летели?– спросил он, приглашая к разговору.

Доброе отношение старика мне сразу понравилось, и я ответил:

– Я должен был лететь в Бишкек. Но мой самолет давно улетел. Документы мои, авиабилет, деньги, всё необходимое было в сумке,– сказал жалобным голосом.

– Вай-вай, – старик покачал головой и вдруг радостно засиял. – Конечно, жалко. Вы случайно не с Иссык-Куля? – вдруг спросил он с улыбкой.

– Нет, – ответил я. – Я из Оша.

Старик на секунду задумался и сказал:

– В Оше не был, но на озере был. Одно из чудес земного шара я увидел там, жемчужину Иссык-Куль. Люди такие хлебосольные – просто слов нет. Уважение за уважение, если так уж получилось, я приглашаю вас в свой дом. Будьте моим гостем. Я такой же человек, как вы. Обо мне не беспокойтесь. Сегодня отдохнёте, а потом можете отправляться домой. Потому что поезд отсюда в Бишкек отправляется завтра, приблизительно в девять часов. Я вас сам провожу,– сказал старик от чистого сердца, мило улыбаясь.

«Ночью, без документов – куда я пойду? Если одолжить немного денег, завтра можно и на поезде уехать»,– подумал я и молча пошел за стариком, как будто согласившись на его предложение. По дороге старик представился:

– Букреев Павел Степанович, бывший военный. Житель этого прекрасного старинного города. Сейчас на пенсии. Живу в своем загородном частном доме.

– Очень хорошо! Курманалиев Жанчар Адылович, из Киргизии, журналист. Приехал на Международный семинар «Журналисты против террора».

– Вот и хорошо, так быстро познакомились,– он радостно пожал мне руку.

Старик оказался разговорчивым. Несмотря на то, что давно перевалило несколько десятков птичьей жизни, он выглядел бодро. Когда он крепко пожал мою руку своей длиннополой рукой, я почувствовал, что старик еще был силен как бык. Таксист быстро довез нас до окраины города. Вошли в огромный дом, ворота и окна которого были украшены резными узорами. Павел Степанович, как только зашел в дом, первым делом поставил чайник на плиту. Потом ловко накрыл пышный стол. Сначала выпили по рюмке коньяку. Его старуха, оказывается, в тот день ушла в гости к детям.

– Каждый год, в это время, все мои дети приезжают из разных концов страны и гостят несколько дней в отцовском доме,– начал свой разговор бывший сотрудник НКВД. – Сегодня я всех провожал в разные стороны. У меня восемь детей. Восьмеро в восьми разных местах занимают хорошие посты. Мы со старухой только и молимся, чтобы их жизнь была долгой и благополучной. Что у нас есть, кроме детей? Ничего. И поэтому днём и ночью молимся и дожидаемся своего часа,– сказал он.

Наступили сумерки. Плотно поужинав, мы продолжали разговор. Старик принялся с жаром рассказывать о себе, о своих грехах и о своих успехах. Курил беспрерывно и исключительно только папиросы «Беломорканал». Слово за слово и беседа разгорелась, даже не заметили, как рассвело. Услышав о его жизни, я очень испугался: никогда не думал встретить такого страшного человека с такой невероятной работой. Павла Степановича, про себя, записал в ряды особенных людей мира.

– Про вас буду писать.

– Ради бога, пишите! Я не возражаю,– сказал старик, не спеша, упершись рукой в бок.

Вот здесь моя потертая синяя тетрадь и пригодилась. Особо не раздумывая, я принялся строчить строку за строкой: вот она история жизни старика.

* * *

После обеда погода прояснилась. Город как будто слегка утомился от обильного дождя, который лился с неба три дня. И поэтому, как только появились первые лучи солнца, на улицах началось энергичное движение. Люди толпились в магазинах, из-под колес мимо мчавшихся машин брызгали фонтаны вод. От звука неустанно гудевших на крышах высотных домов голубей и от весёлого чириканья воробьёв болела голова. А в тюрьме, которая расположилась в восточной части города, поднялся людской переполох.

Как раз в этот день я был принят в группу сотрудников «Особой службы» НКВД, которая была подведомственна городской тюрьме. И поэтому мое настроение было довольно приподнятым. После ознакомления с положениями о внутренней и внешней дисциплине в тюрьме я шел на обед. Перед столовой меня остановил посыльный и сказал:

– Тебя срочно требует к себе начальник тюрьмы, полковник Зимолин.

Я полетел пулей. В приёмной начальника тюрьмы никого не было, кроме бледной как полотно женщины. И та сидела с пасмурным и скучающим видом.

– Заходите, пожалуйста. Вас ждет начальник тюрьмы,– сказала она, слегка улыбнувшись.

– Спасибо,– сказал я в ответ и, выпрямив грудь, тихо постучал в дверь.

– Заходите! – послышалось из кабинета, и я аккуратно прошел в кабинет.

– Товарищ полковник, по Вашему приказанию прибыл боец «особой группы» Букреев! – отчеканил по-военному.

Но начальник даже не обратил внимания на мое старание. На первый взгляд, обстановка в кабинете, стол которого был накрыт красной материей, была приятной. За столом сидел лысый некрасивый полковник, и что-то писал, склонив голову. Я стоял в ожидании ничего не говоря, даже не шевелился. Как дисциплинированный боец, я ждал приказа или задания. Немного погодя полковник, не глядя, махнул рукой, дав знак подойти поближе. После этого знака я понял, что разговор между нами продлится недолго, но будет достаточно строгим. Боясь споткнуться на красивом ковре, осторожно подошел к нему и встал рядом. Наконец полковник, закончив писать, приподнял свою голову и спросил:

– Ну как, боец, получили место в общежитии?

– Получил, товарищ полковник,– ответил я.

– Вы, наверное, уже познакомились со своей новой работой? У нас дисциплина очень строгая. То что вы видите или слушаете здесь, ни в коем случае не должно проникать наружу. Военную тайну не разглашать, и всегда будьте начеку. Это приказ. Если каким-то образом нарушите приказ, то не только вы, но и ваши родственники могут сильно пострадать. Вы этого понимаете, товарищ боец!?

– Понимаю, товарищ полковник. Я же не маленький ребенок.

– Если понимаете, это хорошо. Как вы себя чувствуете?

– Пока нормально,– ответил я и пожал плечами, ничего не понимая.

– Как надо понимать ваши слова «пока нормально», товарищ Букреев?

– Нормально — значит, нормально, товарищ полковник.

Не мог подобрать более подходящих слов, так как чуть не лишился дара речи.

– Товарищ Букреев, вы теперь сотрудник НКВД! На вопросы надо отвечать четко и ясно! Учитесь у других. Бросьте заводские замашки!

– Есть, товарищ полковник! – От неудобства по телу пробежали мурашки.

– Вы готовы исполнять особо важные поручения!?– В голосе его слышались нотки металла.

– Готов, товарищ полковник! – Выпрямился, и в спешке не помню, как отдал честь.

В душе почувствовал, что с сегодняшнего дня мой табельный маузер незамедлительно приступает к своим обязанностям. От своего ответа «Готов!» я так растерялся, что заметно начали дрожать колени. Лицо, наверное, сильно побледнело. Этого не мог не заметить опытный полковник.

– Ну, хватит уже! – закричал полковник угрюмо.

Скрипнув креслом, он встал и подошел ко мне. Своей огромной ладонью по-отечески похлопал по плечу. Я сразу обмяк, как перепелка, увидевшая перед собой сероглазого сокола. Полковник Зимолин увидев мое жалкое, дрожащее состояние отреагировал с ненавистью.

– А почему так жметесь, будто наступили на хвост змеи? Что у вас, нервы расстроены? Не мучайте себя и других. Дышите ровно, в конце концов, держите себя в руках! – Угрюмо раскомандовался полковник. – Конечно, вначале всегда возникают трудности, но постепенно вы к этому привыкнете. Пока не привыкнете, будет так тяжело,– процедил он сквозь зубы.

Слушая его, я чуть не разрыдался, как трусливый боец, умолял про себя: «Мне ничего не надо. Прошу уволить меня со службы, я не справлюсь!» Словно услышав мои мысли, полковник вдруг разозлился, и, казалось, от злости готов был живьём меня проглотить.

– Ради бога, возьмите себя в руки, молодой человек! Вы сюда пришли не для того, чтобы сопли вытирать, а для того чтобы исполнять особое поручение Коммунистической партии! Вы, в первую очередь, член партии и сотрудник НКВД. Вы пришли исполнять приговоры высшей меры наказания – расстрел изменников партии и Отечества. Понимаете ли вы, какую ответственность возлагают на вас Правительство и партия? Очень большую ответственность! Правду говоря, вы должны гордиться своей особой службой! – властно кричал начальник тюрьмы, полковник Зимолин.

Я ничего не мог сделать, даже пошевелить губами. Поэтому не мог сказать, стоя напротив начальника тюрьмы, красного, как рак, от ярости с непрерывно бегающими глазами, «понимаю» или «не понимаю». У меня язык отнялся, а от него сильно пахло перегаром спирта и луком. Это вызывало у меня тошноту, и я, вытирая вспотевший лоб, согласно кивал головой. Видя моё замешательство, полковник достал из портсигара папироску. Чиркнул спичкой и прикурил. Прислонился к стене, на которой висел портрет всенародного вождя Сталина, и посмотрел на меня с недоверием.

– Товарищ Букреев, вы знаете, что враги народа в нашей стране появляются как ночные волки. С каждым днем увеличивается их число и растёт угроза от их действий. Чтобы ловить в силок этих нечистых душой ночных хищников и расстреливать их, партия призывает подобных тебе молодых представителей от рабочих и крестьян и стойких коммунистов. А ты шмыгаешь носом, как младенец, дрожишь, как последний мерзавец!

Полковник по-настоящему разозлился и огромным кулаком стукнул по столу, от чего мне стало страшно. Когда сказал, что я из рабочих, я ещё больше задрожал по той причине, что на самом деле был сыном крупного капиталиста, хозяина завода. Если бы раскрылась моя ложь, то тотчас мне надели бы на руки и ноги кандалы и сказали бы: «Оказывается, он из капиталистических элементов, волк, который прикидывался овцой. Вот такие негодяи расшатывают, разрушают государственный строй!» – и не поленились бы расстрелять... Чтобы выглядеть храбрым бойцом перед полковником, я успокоил дрожавшее тело и бодро сказал:

– Товарищ полковник, вы правильно говорите, что враги народа не сидят сложа руки, и число их с каждым годом растет. Уничтожить их в корне – это обязанность молодых коммунистов. Пока их не сровняем с землей, делу государства никак не сдвинуться с места. Их, не жалея, надо бить и бить.

Полковник, сердито нахмурившись, отметил перемену в моём настроении и сел за свой стол. Удобно расположившись, улыбнулся в усы.

– Вот, теперь служба будет ладиться. Первое задание может быть трудным, это ничего. Со временем привыкнешь, потому что жизнь всему учит.

Вытянув, из горстки разноцветных карандашей красный, полковник внизу листа бумаги размашисто написал: «Товарищ Букреев готов исполнять приговор» – и поставил свою печать. А бедный исполнитель никак не мог успокоить свое отяжелевшее, как камень, тело; на спине проступил холодный пот, все тело охватила дрожь.

– Товарищ боец, Вашим рабочим местом будет 37 камера. Ваша обязанность – исполнять приговор, чётко и в срок. Поняли?! – полковник, пригрозив пальцем, приказал женщине в приемной вызвать какого-то майора Лободу.

Через некоторое время, словно ожидавший вызова, в приемной появился худощавого телосложения, но длинного роста майор Лобода и зашел в кабинет начальника тюрьмы. Начальник поспешно представил нас друг другу и приказал повышенным тоном отвести меня на моё рабочее место. Майор оперативно отдал честь и сказал:

– Есть, товарищ полковник!

Потом обратился ко мне:

– Боец, идите за мной!

Я беспрекословно подчинился приказу майора и пошел за ним. Он привел меня в сырой подвал, подвел к двери с цифрой «37» и сказал так:

– Товарищ Букреев, это Ваше рабочее место. Вы ровно в 13 часов дня будете исполнять государственный приговор. Вы инструкции помните!?

– Помню, товарищ майор,– ответил я дрожащим голосом.

– Ну, тогда все хорошо. Готовьтесь, для этого у нас есть все,– сказал он жестко.

* * *

Главный охранник тюрьмы, майор Лобода передал мне алюминиевую кружку, которая была привязана к бочке спирта, и по внутреннему телефону кому-то отдал свой привычный приказ. Поэтому без особого труда я догадался, что механизм приговора в тюрьме исполнялся в строгом порядке. Посмотрел на стенные часы: до 13 часов оставалось еще 20 минут. «Значит, у меня еще есть время. Теперь ясно, для чего предназначен спирт в коридоре. Оказывается, когда выпьешь немного спирта, расслабляется все тело, невольно становишься более храбрым. Потом напустишь на себя грозный вид – и можешь уничтожать одного за другим»,– размышлял я. Эту процедуру я теоретически знал, и поэтому прежде чем зачерпнуть спирт из бочки, зашел в умывальную. Подставил голову под кран, хотел освежиться холодной водой. Освежился. Несколько раз приседал, бил себя ладонями по щекам. После этого еле успокоил сжимающееся, как червь, дрожащее тело. Вдруг меня пронзила мысль: «Не опоздал ли!?». Я пулей выскочил из умывальной комнаты в коридор. Немного освежившись от холода проточной воды, торопливо зачерпнул полкружки спирта из бочки и, не раздумывая, выпил. Спирт резко согрел мои внутренности, и с вытаращенными глазами, не убирая руки ото рта, пошатываясь пошел в 37 камеру. Таким образом, мой первый служебный день начался со спирта, который долгие годы меня поддерживал и бодрил.

Тридцать седьмая камера находилась в самом тёмном месте, в конце длинного коридора. Туда никогда не проникали солнечные лучи. И поэтому там всегда, днём и ночью горел свет. Слабое освещение придавало камере еще более страшный вид. Там пахло сыростью и кровью. Когда проходишь через узкий коридор и поворачиваешь направо, то попадаешь в сырую камеру. Там навечно впитавшаяся в серые стены человеческая кровь пугала души смертников. Камера была наглухо зарешечена железом без каких-либо щелей. Здесь хоть кричи, хоть из пулемёта стреляй – снаружи не было слышно. Последний путь людей, приговоренных к расстрелу, заканчивался здесь. В группе переговорщиков служили два фельдшера, в чьи обязанности входила подготовка к расстрелу приговоренных. Когда они брались за дело, то и змей заставили бы заговорить. Список приговоренных составлял сам начальник тюрьмы по донесениям секретной службы, его отдавали в руки переговорщиков, которые по очереди тщательно обрабатывали смертников и в конце беседы говорили: «Гражданин такой-то,
Вас справедливый Советский суд полностью оправдал. С вами теперь будет говорить сам Господь бог. Вам придётся отправиться в долгий путь. И поэтому счастливого Вам пути!» Бедный смертник не знал, чему верить, чему нет. Услышав добрые слова переговорщиков, он в панике начинал теряться. В этот момент внезапно появлялся я, и, не дав бедному опомниться, приставлял свой грозный маузер к его затылку, спустя мгновение звучал глухой выстрел, расстрелянный падал, как подкошенный. Кровь разбрызгивалась повсюду. После этого доктор-эксперт профессионально констатировал факт и оформлял справку о смерти. Через какое-то время уже и подробной констатации не требовалось, просто составлялись общие списки. Замертво упавшего смертника группа могильщиков, несмотря на судорожно подёргивавшееся туловище, быстро перевязывала крест-накрест. Если так не сделать, то затруднительно было везти свернувшийся труп куда-либо. Это был весь секрет.

* * *

Итак, пришло моё время беспрекословно исполнять приговоры от имени Родины, во имя процветания Коммунистической партии. Я к этому делу долго шёл, готовился как мог. И партийные, и военные начальники неустанно учили, строго инструктировали нас и часто посещали нашу тюрьму.

Придя в 37 камеру, повторил еще раз про себя секретные инструкции. Оказывается, меня там давно ждали. Охранники молча, отворив тяжелую железную дверь, дали мне знак идти по узкому коридору. Вторую железную дверь пришлось открыть самому. Из мерцающей сырой камеры шёл неприятный запах. Меня сильно затошнило. Когда я вошёл в камеру размером четыре на полтора метра, передо мной стоял, заложив руки за спину, крепкого телосложения человек. Он был одет в белую рубашку с отложным воротником. Спирт, который согревал изнутри, заметно поднял мое настроение, я даже почувствовал себя храбрым. У меня было такое ощущение, будто с давних пор затаившее злобу сердце билось учащенно.

По инструкции передо мной кто бы ни стоял: хоть дряхлые старухи со стариками, хоть дитя, у которого на губах не обсохло материнское молоко, или сам дьявол — я не имел права входить с ними в контакт. Спросить у человека, кто он такой, откуда он, как сюда попал, и думать о том, можно ли исполнять приговор или отказаться, правильно ли я поступаю, или нет, по инструкции запрещалось. Поэтому без колебаний, медленно вынув из кобуры табельный маузер, я прицелился прямо в затылок человека, который стоял предо мной. Все делал по инструкции. Я не мог сказать «промахнулся» — с близкого расстояния промахнуться просто немыслимо, если только неожиданно не произойдет землетрясение. Однажды я почувствовал, как у смертника при виде меня отяжелело дыхание, глаза его выпучились, яремные вены сильно вздулись. Душа моя встревожилась, почуяла, что убить человека непросто. Само собой в мою голову пришла мысль: «Кто бы там ни был, рискну, как бы ни было тяжело, выполню свою обязанность». После моего раздумья глаза мои крепко закрылись, и, по инструкции, взяв на мушку его голову, наконец, решился спустить курок маузера. А смертник, не оглянувшись, похоже даже не успел подумать: «Кто-то пожаловал с допросами». После выстрела он в недоумении грохнулся лицом вниз. Я, приложив руку к сердцу, машинально бормотал: «Врагов народа на одного человека меньше стало». Из любопытства склонил голову в сторону первой жертвы и одновременно прислушался к откуда-то доносящемуся голосу. Вдруг увидел на правой руке лежащего лицом вниз человека такую надпись: «Саша Дуров». У меня закружилась голова, пришлось прислониться к стенке. Наверное, это оттого, что я убил человека по имени Саша Дуров. В это время в камеру вошёл Саша Мухин с папироской во рту. Он числился в группе могильщиков. Он делал вид, будто ничего не произошло. Отхаркивался, ударом ноги открывая железную дверь, которая ведёт во двор. Его ловкие руки приподняли труп, быстро перевязали его крест-накрест кожаной верёвкой. После этой процедуры команда могильщиков потащила труп по узкому коридору в сторону двора.

Мой рассказчик, скрестив руки, глубоко задумался. Слушая рассказ старика, я чувствовал горечь его воспоминаний, поэтому тяжело и громко вздохнул, но успел сделать несколько заметок. Не обращая на меня внимания, старик продолжал свой жуткий рассказ.

– Через некоторое время верёвками уже никто не пользовался, потому что площадь, на которой исполнялась высшая мера наказания, еще на четыре камеры увеличилась. За день расстреливали по сорок с лишним смертников, и группа могильщиков, беря их за руки и ноги, загружала трупы в машину. Из-за сложного расположения камеры всякий мог заблудиться, не находя ни выхода, ни входа, и попросту мог бы сойти с ума. Потому что у самих кружилась голова. Но, по нескольку раз в день переходя из здания в здание, вынуждены были привыкнуть. Так, неожиданно надев форму НКВД, я получил штатный паёк. В короткое время превратился в профессионального палача-исполнителя, который старался свою обязанность выполнять на «отлично».

* * *

Старик-палач тяжело вздыхал. Мной овладели ужасные мысли, и от страха я не заметил, как вскочил с места. От стыда покраснели мои щёки, поэтому пришлось ходить по комнате то туда, то сюда, думая: «На какие грабли наступил?!». Старик стряхнул пепел с давно погасшей папиросы, заново чиркнул спичкой. Он высказал всё, что у него накопилось в душе, и поэтому с любопытством, глядя на меня, выпускал дым изо рта. Мне стало легче, я стал дышать ровно. Но больше всего меня пугал его взгляд.

– А Вы знаете, кем я хотел стать в детстве? – спросил вдруг Павел Степанович, спасая меня от безвыходной тишины.

Я невольно прищурил глаза, окинул его взглядом через курящийся дым и, ничего не подозревая, ответил вопросом на вопрос:

– Кем Вы хотели стать в детстве?

Старик усмехнулся себе в ус. Этот знак дал мне понять, что о детстве он вспоминает с радостью.

– Больше всего хотел стать путешественником,– ответил он.

– Путешественником? Павел Степанович, это же замечательно! – сказал я, поддерживая беседу. – Если не получилось, что ж это Ваша судьба. Поэтому Вы можете рассказывать о себе и о том, какие увлекательные истории произошли с Вами.

– Эх, ты, мой пишущий друг! Раз решил открыться, то надо довести дело до конца. Буду рассказывать обо всём, раз уж ты просишь. Это моя судьба, что я встретил тебя. Значит, ты имеешь полное право выслушать мои правдивые рассказы. Оказывается, то, что видел глазами, забудется, а что сердцем пережил – не забывается. Закурите?!– спросив, подвинул пачку «Беломорканала» в мою сторону.

– Спасибо, я не курю,– ответил я и покачал головой.

– Это хорошее качество,– задумчиво поддержал он.

И мой собеседник, не заставляя себя упрашивать, выкурив папироску, продолжал свой рассказ. Я, заново отогнав от себя видимый и невидимый страх, удобно расположился в мягком кресле.

* * *
– Я в детстве мир по-другому представлял. Сидя на ветке яблони, всегда мечтал об увлекательных историях, а мыслями плавал в небесах. В жизни ни разу не бывал в горах, даже не посчастливилось увидеть их с близкого расстояния. Но гору я видел во сне. Однажды приснились мне высокие горы, которые покрыты зелеными травами, разноцветными красивыми цветами и большими деревьями. Вот тогда я, словно орёл молодой, расправив крылья, перелетал с горы на гору, без конца любовался красотой природы. К сожалению, в какой-то момент мои крылья начали тяжелеть, и я стремительно стал терять высоту. Жизнь моя висела на волоске. Еще секунда — ударился бы об землю. На этом интересном месте я вдруг проснулся и тихо-тихо под одеялом начал плакать навзрыд. Бормотал про себя: «Больше не летаю, как жаль!» Моя бедная мама, целуя меня в лоб, все время успокаивала: «Милый мой, поверь мне, когда ты вырастешь, безусловно, станешь добрым человеком. Я это чую своим сердцем. Теперь спи, мой милый! Спи богатырским сном! Это всего лишь сон, он обязательно вернётся к тебе». После маминых слов я крепко зажмурил глаза, постарался быстрее заснуть и вернуть сладкий сон. Умоляюще бормотал: «О, господи, верни мой сон, только верни!» – и в ожидании засыпал богатырским сном.

Однажды мне приснилась красивая стройная черноглазая девушка с нежными губками и двумя длинными косами. Её красная плюшевая жилетка очень красиво смотрелась на белом платье. Незнакомая девушка жила в аиле, который находился на берегу большого озера, в окружении красивых холмов и высоких гор. Она весело собирала на берегу озера белые ракушки. Волны, вздымающиеся подобно горбу верблюда, одна за другой ударялись о скалы. Змеиный язык волны беспрерывно преследовал босую девушку, даже неоднократно добирался до её колен и успевал нежно облизать их. Это смешило девушку, и она беспрерывно вспархивала над языками волн, как белая чайка. Мне хотелось присоединиться к ее играм, но я никак не мог до нее добраться. Поэтому мне пришлось лишь издалека наблюдать за ней. Такое удовольствие вызывали у меня неожиданные слёзы, слёзы радости и мучений. Наверное, это оттого, что я с детства так сильно поверил в свой сон. Если не увижу в очередном сне высокие горы, стройную красивую девушку на берегу озера, при каждом легком дуновении ветра плавно колыхающуюся, подобно алому цветку, я начинал сильно тосковать по ней. Такое счастье продолжалось долго, потому что из года в год повторялся этот сон, такой сладкий и любимый. Как приятно иметь собственный сон, сон детства!

Вот тогда, чтобы больше узнать о горах и об озере, я с энтузиазмом стал собирать информацию. В отцовской библиотеке не осталось ни одной непрочитанной мной книги. К сожалению, ни там, ни в других местах не нашлось той информации, которую искал я. В доме царил уют и покой. Родители с пониманием отнеслись ко мне: они участвовали в таинственных поисках, прекрасно понимая, что это просто бесполезная трата времени. Потому что о горах и об озере, которое мне снилось, не было информации. Но я не поддавался, неодолимо шел к своей цели. «Все равно когда-нибудь обязательно найду девушку, которая живёт на берегу озера. Для этого мне придется вырасти и путешествовать по земному шару», – подумывал я и тщательно готовился к путешествию. Осенью в стране произошла Великая Октябрьская революция, началась гражданская война. И она длилась долгие годы, принося горечь и мучения многим людям.

Где-то кому-то было хорошо, а у кого-то отобрали все, что было нажито, и раздали другим. Я как раз был в рядах раскулаченных, потому что мой отец был зажиточным, «грозным, злым» капиталистом.

Мы жили в двухэтажном доме с большим двором. Нас было четверо: отец, мать, сестра и я. По привычке по выходным дням мы прогуливались в городском парке. Мама любила нас, всегда сама выбирала нам наряды, и поэтому мы с сестрой одевались пышно и красиво. Потом началась гражданская война, перевернув все вверх дном.

От прямого попадания пушечного снаряда чердак нашего дома разнесло вдребезги, и он загорелся. Отец мой, взяв всё, что можно было унести на руках, отвез нас ночью к своей сестре Оле, которая жила за городом. Сам исчез бесследно, уйдя в неизвестном направлении. Дом тёти Оли был большим, с широким двором и пристройками, в колодце постоянно было много воды. Поэтому пешие путники и всадники часто останавливались здесь отдыхать. Моё сердце чувствовало, что пришло новое время. В деревню приезжали то белые, то красные – трудно было разобраться, на чьей стороне справедливость.

* * *

Весной 1918 года в нашем дворе остановился отряд красных всадников. Комиссар отряда оказался умным, ловким человеком. Он одним прыжком садился на своего коня. Когда он вошел в наш дом, я понял, что он не из бедных рабочих или крестьян.

По нему было видно: он воспитывался и рос в культурной семье. Он не кричал «Расстреляю!» или «Отдам под трибунал!». Это качество отличало его от командира отряда. С тех пор как пришел отряд комиссара Серова, мы с мамой стали ухаживать за ранеными, старались помочь, как могли. И с первых дней комиссар начал ухаживать за моей мамой.

Утром солнце поднималось высоко. Когда я нес воду раненому бойцу, комиссар меня остановил. Не поднимая головы, я опасливо сжался.

– Как тебя зовут, молодой человек? – спросил он нежно.

– Меня зовут Паша, скоро стукнет десять, – ответил я, слабо улыбаясь.

– Это очень хорошо, ты уже стал взрослым. А твой отец чем занимается?

– Мой отец столярничал. В начале месяца, когда белогвардейцы вошли в деревню, отца моего повесили. Здесь в доме у тёти Оли живём с мамой и сестренкой, – ответил и заплакал.

– Что ты, перестань! Разве взрослые парни плачут? Не плачь, стыдно же, – сказал комиссар и вытер мои слёзы потрескавшимися руками.

Неожиданное появление мамы спасло меня от лишних бед.

– Ой, ты что? Не стоит плакать из-за пустяков! Иди домой, – тихо сказала мама, не давая повода для подозрения. – Не позорь меня перед людьми, вытирай слёзы.

Мама поглаживала мою голову и хотела увести за собой. В это время комиссар неожиданно поздоровался с мамой. Откашлялся и, поправив свою гимнастёрку, сказал:

– Здравствуйте, Мария Михайловна! Вы не беспокойтесь, мы сюда не зря приехали. Мы приехали сюда затем, чтобы выметать с лица земли тех, кто выступает против Советской власти.

Когда он произнес последнее слово, мамин голос заметно задрожал.

– Спасибо, спасибо! Мы очень довольны Советской властью.

Глаза у мамы забегали, как у испуганного зверя, она слегка махнула рукой и повела меня за собой, не обращая внимания на то, что комиссар очень хотел поговорить с ней. Хотя я был еще маленьким, я понимал, что иначе нам не поздоровилось бы.

Моя мама была миловидной, красивой женщиной. Ради того чтобы полюбоваться красотой и стройностью мамы, комиссар Серов заходил в наш дом чуть ли не каждый день. Рассказывал всякие истории, старался рассмешить маму. Бедная мама над его шутками не смеялась, когда он хмурился, не отвлекала его и начинала меня стесняться. Я постоянно выходил из комнаты, чтобы не смущать её. Как-то я ушел и вернулся домой довольно поздно. Но комиссар еще сидел, не отлучался.

– Я в Вас влюблён. Без Вас мне жизни нет. Любовь моя, золотце мое!– признавался он, возбуждая любовную страсть, целовал маму.

Я даже не думал, что дело дойдёт до такой степени, и очень обозлился. Все-таки я потомок аристократов. Без раздумий побежал и схватился за кобуру маузера.

– Отпустите мою маму! Отпустите, а то Вас расстреляю! – повторил я.

– Ой, Паша, ты уже здесь?! Вы меня извините. Вот сейчас уйду, уйду. Комиссар крепко смял свою фуражку, попятившись, прислонился к стене. Дойдя до порога, приставил ладонь ко лбу, и сказал:

– Мария Михайловна, подумайте о моем предложении. Жду ответа с нетерпением.

И вышел из комнаты. Дверь вслед за ним так крепко захлопнулась, что мама, рыдая, свалилась в кровать.

После того события я случайно в городе встретил легкомысленную девушку по имени Катя. Как я и предполагал, вечером она специально приехала в нашу деревню. Она появилась в деревне не в тот час, не в то время. Я ее хорошо знал, так как неоднократно встречал ее в городе до революции с разными мужчинами. Она бывала в близких отношениях с чиновниками на отцовском заводе. Вечером, обнявшись то с одним, то с другим чиновником, уходила в неизвестном направлении.

И эта ветреная городская женщина, красуясь и подмигивая, звала комиссара, который стоял возле пулемётной тачанки. Я вскочил с места, как будто меня кто-то проткнул иглой. Сердцем чувствовал, что разговор будет о нас, и пробежал мелкими шажками между красноармейцами. Спрятался за тачанкой, чтобы подслушать их разговор. Мама в это время вышла во двор с тазиком в руках, вылила воду и зашла в дом. Катя не тянула с разговором, начала неожиданно быстро.

– Товарищ комиссар, вам известно, кто такая вон та дама в белом платье? Конечно, нет. Она любимая жена самого богатого капиталиста нашего города, который многие годы высасывал кровь из бедных рабочих. А дети, которые бегают во дворе, её мальчик и девочка. Поняли меня? – сказала, не моргнув глазом.

Папироса, которая торчала у комиссара изо рта, выпала от неожиданного сообщения. Если бы в тот момент у меня в руках было оружие, я бы, не моргнув глазом, выстрелил ей прямо в рот. Услышав этот разговор, я задрожал от страха, а развратница, похоже, еще хотела о многом рассказать. Не давая времени на раздумья, она плотно прижалась к комиссару, считая, что таким способом сможет понравиться, стать любимой женщиной крепкого комиссара.

– А вы, товарищ комиссар, отвергая молодую красивую девушку, жаждете влюбиться в старуху с двумя детьми. Поэтому заранее предупреждаю: её муж Панасов очень вспыльчивый мужик. В настоящее время где он, с кем воюет – один чёрт знает. Если он случайно узнает о том, что вы ухаживаете за его любимой женой, вы отправитесь прямо в ад. Поэтому будьте крайне осмотрительны. Он вас жалеть не будет. Захотите спрятаться в небе — за ноги схватит, захотите провалиться под землю — за волосы вытянет. Везде и всюду достанет. Отомстит за свой род.

Катя, ласкаясь к комиссару, прильнула головой к его груди.

– Эгей, девушка! Бросьте, оставьте свои неуместные ласки! – закричал комиссар, оттолкнул развратницу от себя и отряхнулся. – Вот что, девушка, за ценную информацию, конечно, спасибо. Примем соответствующие меры, – комиссар взял Катю под локоть и крикнул:

– Рядовой Донченко!

– Я, товарищ комиссар! – откликнулся красноармеец и тут же подбежал.

– Вот, Донченко, девушку проводите до города, чтобы она добралась туда в целости и сохранности. Поняли?! – поручил и как-то странно подмигнул красноармейцу.

– Разрешите выполнять!

– Идите.

Донченко с большим удовольствием согласился проводить девушку. Несмотря на то, что Катя закатывала глаза, хотела прислониться к комиссару.

– Иди, иди, девушка! А то получишь от меня, – вскрикнул комиссар.

Красноармеец Донченко крепко схватил красавицу своими цепкими руками. Девушка кричала, била его то по голове, то по лицу. Донченко, не обращая на это внимания, увёл её в сторону сарая. Комиссар с опаской посмотрел по сторонам и сплюнул сквозь зубы.

В тот день мы были напуганы до смерти. Собирая нужные вещи в узелки и связочки, готовы были при первом удобном случае сбежать. Как говорится в пословице, кто боится, у того в глазах двоится — мы от каждого шороха, от каждого звука вздрагивали. Будто вмиг изменились приветливые красноармейцы, которые каждый день встречались и здоровались с нами. Казалось, что если вдруг убежим, за нами погонятся и застрелят. Ждали до глубокой ночи расправы со стороны красноармейцев. Мама уложила сестрёнку и хотела выйти во двор. Но тётя Оля стояла горой, не пускала её. В конце концов, и тётя Оля устала, ушла спать в свою комнату. В гостиной остался я с мамой.

Вдруг за дверью кто-то, негромко покашливая, постучал. Мы переполошились, думали, пришли палачи, чтобы отнять нашу жизнь. Волосы у нас встали дыбом, душа в пятки ушла. Несмотря на это, мы не решились открыть дверь. Незнакомец начал стучать сильнее, мама меня затолкала в мою маленькую комнату. Она заметно засуетилась, крючки с двери открыла с грохотом. За дверью появился силуэт комиссара.

– Извините, доброй ночи, Мария Михайловна! Не мешаю? Дети уже спят? – спрашивал шёпотом знакомый мне голос.

– А, это вы, проходите, проходите...

Мама, вежливо обращаясь, показала жестом куда сесть. Она скрывала то ли разочарование, то ли радость, отвлекалась, пытаясь схватиться руками то за одно, то за другое.

– Прошу, присаживайтесь, – обратилась она к молчаливому комиссару.

– Не надо церемониться. Я просто так...

Комиссар скромно повесил фуражку, удобно расположился, но как-то подозрительно не убрал руку с кобуры маузера. Я знал, что у него была привычка по всякому поводу хвататься за кобуру маузера, но на этот раз не верилось, что этот жест был просто силой привычки. Мне пришло в голову, что нас могут без суда и следствия расстрелять, хотя я твёрдо знал, что в его мыслях ничего дурного не было. Он убрал руку от кобуры и почесал затылок. Мама это предвидела, и вдруг опустилась на колени и попросила прощения.

– Сан Саныч, ради бога нас извините! Кто будет защищать моих детей? Правду сказать, я не знаю, где мой муж, чем он занимается. О, боже, какая беда на нашу голову пришла! Сегодня нам не везёт. Извините нас, – сказала мама глухим от волнения голосом.

К такому повороту событий комиссар не был готов. Он торопливо взял маму за руки, поднял с пола. Он относился к маме по-прежнему, будто ничего не произошло.

– Перестаньте, Мария Михайловна, что вы говорите? Такие вещи здесь не должны озвучиваться. Что-нибудь придумаем. Дети проснутся… сказал же, – я просто к вам пришёл.

Комиссар нежно вытер мамины слёзы, пристально и тепло смотрел на неё, не отводя глаз. Потом они разговаривали. По страстному отношению комиссара я понял, что он сильно влюблён в мою маму. Когда стрелки часов показали ровно три, комиссар снял свою портупею и аккуратно положил на стол. Крепко обнимая маму, поцеловал в губы. Светлые мамины глаза тихо закрылись, и они на некоторое время замолкли.

Потом начал целовать в шею. Тихо говоря, умоляюще признавался в любви. Какие прекрасные слова были сказаны в адрес моей мамы! Несмотря на это, бедная моя мама молча высвободившись из объятий комиссара, направилась в сторону моей комнаты. Я тотчас прекратил свое наблюдение, которое вёл через маленькую щель из двери. Так торопился, что в одежде прыгнул в постель. Мама, тяжело вздыхая, поцеловав меня и сестренку в лоб, вышла. Вот тогда погас свет по всему дому. Я тихо и горько плакал, как телёнок, который отбился от своей матери. Потому что в то время я был слабым малым.

Рассвело. Мы с мамой друг друга не стеснялись — наоборот, делали вид, будто, ночью ничего особенного не произошло. С того дня комиссар начал приходить по ночам после нашего отбоя и уходить рано утром. Не прошло и недели, мама заметно похудела. Как-то наша семья решила тайком убежать из деревни. К сожалению, в тот день красноармейцы переполошились, решили сменить расположение. Дверь с треском отворилась, и в комнату вошёл комиссар Серов.

– Приказ пришёл. Вот-вот отряд отправляется в новое расположение. Дочку тёте Оле, Пашу надо отправить в город. Если так не сделаем — времена тяжёлые… – говорил комиссар решительно, приказным тоном.

А мама сидела, как немая, и вопросительно смотрела, моргая глазами.

– Вы поедете со мной. Будете помогать раненым бойцам, – ответил он.

Мы растерялись и стояли неподвижно. Через некоторое время мама засуетилась со своими узелками. Почему тогда маме не помешал, дал уйти от нас, до сих пор не понимаю. Если пронзительно закричал бы, тогда мог бы не отпустить. Но не мог закричать и воспрепятствовать. И сама мама не отказалась – наоборот, заспешила и нас поочередно поцеловала.

– Ради вас еду. Еду ради вас, чтобы вы остались живы в этом страшном народном бедствии и стали хорошими людьми. Постараюсь чаще навещать вас. Пашенька, ты уже взрослый, будь осторожным и добрым по отношению к своей родной сестренке. Я вам оставляю золотые монеты, которые остались от вашего отца. Простите меня, милые мои!– рыдала мама. Половину золотых монет она оставила тёте Оле, половину мне.

Сама ничего не взяла. Потом зашёл комиссар, поторопил маму. Когда вышли из дома, он ловко и легко приподнял маму и посадил в телегу, которая помчалась вдаль. Мы горько плакали — опешили так, что ничего не понимали. Телега тем временем удалялась, а пыль, поднимаясь в небо, играла между нами.

* * *

У старика потекли слёзы. Он встал и приготовил кофе. Я чувствовал себя неловко перед стариком. Помолчали каждый о своём, выпили по чашке кофе.

– Наверное, тогда вам было нелегко, – сказал я, проявляя сочувствие.

– Да, было трудно, – сказал он, печально вздыхая.

Мне стало его жалко. Бедный старик, вытирая слёзы, продолжил свой удивительный рассказ.

* * *

В конце лета я вернулся в город. От нашего двухэтажного дома остались только руины. Город встретил меня грустно. Там хозяйничала Советская власть, царствовала сила оружия. Из-за беспорядочной беготни красноармейцев в городе стояла страшная суматоха, но никому не было дела. Мне пришлось жить в подвалах разрушенных домов. Помню, у тёти Оли прекрасно жилось. Но однажды любопытный красноармеец, узнав о моих предках, чуть не зарубил меня шашкой. Я кое-как спасся и тотчас сбежал в город. Но там меня никто не ждал. Многое пережил: из-за голода просил милостыню, воровал. Бродя по трактирам, утолял свой голод объедками сытых посетителей.

Однажды, чтобы утолить голод, крадучись, хотел пробраться внутрь трактира. Со стороны его доносился запах жаркого. Запах пищи ударил мне в нос и вызвал непреодолимое желание поесть. Наконец, после долгого ожидания, когда швейцар как-то отвлекся вниманием к прекрасной даме, я проскользнул мимо них. Глазами жадно искал пустые столы. Один из посетителей собирался уходить, оставив жирные объедки. Глаза мои загорелись от радости. Пулей добрался до стола и начал, не разбирая, жадно обгладывать кости цыплёнка табака. Спустя некоторое время чья-то сильная рука потянула меня за ухо, сильно ударив ногой сзади.

– Ну, буржуйский щенок! Кто тебя звал сюда? Знаешь, где был гнев твоего отца? – кричал незнакомец, широко раскрыв глаза. – Вот здесь, – показал свой крепко сжатый кулак. – Пока ты цел и невредим, убирайся с моих глаз. А то тебе не видать от меня добра, – сказал и толкнул.

Вот тогда я узнал его. Он был управляющим моего отца. Звали его Гоша. Когда он меня толкнул, я, пятясь, попал прямо в руки сердитого швейцара. Кстати, он когда-то работал сапожником у отца. И этот сапожник, не задумываясь, схватил меня за шиворот.

– Ах, чёртов сын! В конце концов, проскользнул! Гнев твоего отца находился в кулаке. И мой гнев тоже находится тут же. Ну-ка, изведай, ха-ха! – и махнул рукой.

От удара из моих глаз посыпались искры в разные стороны. Встать не мог, так как потерял сознание. Когда очнулся, возле меня сидел мой близкий приятель Саша Мухин. Он был сыном богатого купца, друга моего отца. Саша всю ночь ухаживал за мной, своевременно менял повязки, поил чаем. Оказывается, он тоже, почуяв аппетитный запах пищи, собирался как-нибудь проскользнуть внутрь трактира. Так и другие ждали своего часа. Но он не попал в трактир. Потому что я в это время пулей вылетел оттуда и удачно попал в его руки. Если бы не он, мне было бы еще хуже.

После того события мы еще ближе подружились. Вдвоем все-таки веселее было. С появлением Саши у меня появились новые надежды на жизнь. И я стал быстрее поправляться. Если признаться, мы оба были потомками зажиточных богатых людей. Мы с пеленок знали, что такое роскошная жизнь, не знали ни голода, ни холода. И поэтому в новой жизни нам жилось очень плохо. Каждый день в чём-то нуждались. От нужды нам пришлось воровать, просить милостыню, бродяжничать и рыться в мусоре. Особенно в тот год в суровую зиму чуть богу души не отдали. У нас была своя поговорка: кто способ найдёт, тот от смерти спасётся. Нашим спасением был городской базар. Житейские хлопоты проходили именно там, в его свалках. Именно там, мы познали, что жизнь каждому дорога. Короче, что находим, все было в общем котле: делили, укрывались, обувались. Так проходило наше жалкое существование. Прошли месяцы, годы. И нам прибавилось годов. В трудные минуты мы вспоминали своих родителей, родственников и долго горевали.

* * *

В 1932 году мы, уже выросшие, чувствовали себя взрослыми. В тот год я узнал, что отца давно не стало. Он умер от пневмонии, когда оставил нас у тёти Оли. А судьба мамы с комиссаром окончилась еще печальнее. Отряд, в котором находились моя мама с комиссаром, столкнулся с грозным противником того времени. Белые обманным путём заманили красноармейцев в лес. Окружили со всех сторон и жестоко перебили, не оставив никого в живых. В гражданской войне тётя Оля с сестрой заживо сгорели. Так я остался один из нашей семьи.

Как ни экономил, золотым монетам пришёл конец. В молодые годы всегда хотелось досыта поесть, но, к сожалению, не было на это средств. С Сашей день и ночь работали на вокзале, разгружая уголь, или в цирке убирали клетки животных. Зарабатывали выступлениями по поднятию тяжелых гирь. И все равно испытывали острую нужду. Где бы ни работали, всегда нам доставалась только чёрная работа. Однажды Саша неожиданно для меня предложил:

– Паша, друг, где бы мы ни работали, никогда не наедимся. Словом, никакого прогресса. Наоборот, с каждым днём хуже и хуже становится. Дальше так продолжаться не может. Нам нужна стабильная работа. Давай пойдём работать на завод! Там месячное жалование, общежитие дадут. Мы с тобой на многое способны и умеем все делать. И грамоту знаем. В конце концов, кто-то в нас нуждается.

В его мыслях ничего дурного не было. Мне даже не приходило в голову, что можно работать на заводе. И поэтому я задумался.

– Саша, скажи конкретно, где мы будем работать,– глупо спросил я.

– Где, где, где-нибудь на предприятиях, на заводе. Ради куска хлеба мы все равно чёрную работу выполняли. Кто нас отблагодарил? Никто. Скоро грабить начнём. Я не хочу быть бандитом. Давай правильно работать! Человек славится работой в одном месте. Правильно?

– Правильно-то правильно, но откуда у нас документы? Без документов кто нас примет?

– Что, все с документами? Мы тоже люди, что-нибудь придумаем. Мы не хуже других. Самое главное — у нас должно быть желание устроиться на работу. Если оно есть, работа в лес не убежит. Работу найдём. Идём лучше искать,– и потащил меня за собой.

С того дня мы начали искать работу. Заходили в разные конторы. Наконец устроились разнорабочими на тракторном заводе. Дни пошли быстро. После четырёх месяцев по решению рабоче-крестьянского комитета нас закрепили в ученики. Дали место в общежитии. Работали мы в разные смены. Зато вместе выпускали стенгазету, занимались в разных кружках. Короче говоря, целиком отдались работе. Новая жизнь казалась веселой, интересной. Шли годы. Мы равнялись на передовых рабочих. Стали передовыми комсомольцами. Потом, как лучших рабочих завода, нас рекомендовали к вступлению в ряды партии. В то время как раз в стране проходила кампания по чистке рядов коммунистов. Мы пополнили ряды выбывших коммунистов. Ответственность перед великой страной выросла в два раза. Теперь мы не только для завода работали, работали для партии, стараясь претворять её решения в жизнь.

Весной 1937 года мне исполнилось двадцать лет. Саша Мухин три месяца назад был принят в НКВД в «группу особых служб». По его наставлению, я пригласил на вечер своих сослуживцев. Вечером Саша принёс в трёхлитровой банке чистый спирт. Посидели весело. Разговаривали на разные темы. Горячо спорили. Слово за слово, вдруг кто-то вспомнил о директоре и о главном инженере завода. Они несколько месяцев назад без вести пропали. Второй подлил масло в огонь.

– Знаете, они, оказывается, были врагами народа. Разлагали молодое государство изнутри, нанесли невосполнимый вред, – сказал фрезеровщик Рома, не стесняясь.

– У них был камень за пазухой, они хотели свергнуть Советскую власть. И убить вождя мирового пролетариата товарища Сталина, – влился в разговор Игорь.

– Если всё так, то куда мы катимся? – сказал я печально.

– Куда, куда, впрямь в ад катишься! – Мухин злобно стукнул по столу. – Никому никакого дела нет. Знайте, в наших рядах живут чужеродные элементы. Вам бы только выпивать и наслаждаться жизнью. Вы не чувствуете, как враги народа душат молодое государство. Вы чудаки, которые потеряли бдительность. После этого можно вас называть коммунистами? Нет, конечно. Вы с жиру взбесившиеся и глупые.

Саша суровым взглядом всматривался поочерёдно в каждого из нас. Мы невольно отрезвели.

– Смотри-ка, какой он умный,– нахмурившись, зло ответил Миша из соседнего цеха. – Мы чужие элементы что ли? Еще он нас назвал глупыми. Зачем я сюда пришёл?..

Миша неожиданно встал и пошёл к выходу. Вот тогда Саша признал свою ошибку, что лишнего болтнул. Но обнял его сзади и посадил на место.

– Мишка, куда ты торопишься? Присаживайся. Пошутить нельзя, что ли? Давайте лучше споём «Интернационал», – сказал Саша.

И так выпрямился, что вслед за ним нам тоже пришлось встать. И вместе с Мухиным мы стали петь.

* * *

В мае меня неожиданно вызвали в районный комитет партии. Как только получил известие, я пулей полетел на вызов. Меня тепло встретила секретарь райкома, женщина среднего роста, с голубыми глазами.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – мило улыбалась она. – Курите, вот,– любезно предлагая коробку папирос, чиркнула спичкой.

– Спасибо, я не курю, – смущённо ответил я.

– Это похвально. Вы, который год работаете на заводе?

– В этом году исполнится четыре года.

– Где живут ваши родители?

– У меня нет родителей, – тихо пробормотал я. – Отца белогвардейцы повесили. Мама тоже встретила такую же судьбу. Царство им небесное, – слёзы заполнили мои глаза.

– Извините, я не знала. Как живётся? – извиняясь, продолжила свой вопрос.

– Спасибо, живу хорошо.

– Слушаете радио, читаете газеты, журналы?

– Конечно, слушаю радио и читаю газеты. Знакомиться с повседневными новостями — это обязанность молодых рабочих.

– Как вы относитесь к чистке рядов партии? К политическим высказываниям вождя мирового пролетариата товарища Сталина о врагах народа и партии?

– Я одобряю политику партии и товарища Сталина. Тем, кто препятствует делу партии и ставит подножки нашей жизни, одно наказание – смерть. Как молодой член партии планы свои всегда выполняю и перевыполняю. К этому вдохновляют меня партийные решения, – ответил торопливо.

– Несмотря на молодость, вы, оказывается, опытный большевик с горячим сердцем. На вас можно положиться. Послать вас на требующую особой ответственности работу?

– Посылайте хоть в ад, я всегда готов, за правое дело товарища Сталина.

Как раз в этот момент выступление Саши Мухина накануне послужило мне большим уроком. Поэтому, не мешкая, чётко ответил. Похоже, через испытание секретаря прошёл без помехи. Секретарь райкома улыбнулась, расписалась на бумаге. Наставнически сказала следующее:

– Тогда вы счастливчик – получаете специальное направление в органы НКВД. Завод тоже одобряет вашу кандидатуру. Поздравляю, – и протянула руку.

Я с большой радостью согласился, не зная, на какую работу меня направляют. Работать с Мухиным, с близким мне человеком – одно удовольствие. Нежную ручку секретаря райкома крепко пожала мозолистая рука рабочего.

– Вы себя проявите, когда страна остро нуждается в молодых коммунистах. Служите, не покладая рук, чтобы оправдать доверие товарища Сталина и партии, членом которой вы сами являетесь. Завтра же приступайте к службе. По этому направлению Вас немедленно примут. Где находится НКВД, знаете? Тогда в добрый путь!

Снова пожали друг другу руку.

Итак, с того дня, не щадя сил, я начал служить в рядах НКВД. На следующий день, узнав, что моя обязанность в «группе особой службы» состоит в немедленном исполнении расстрельных приговоров, очень испугался. К сожалению, задание партии заключалось именно в этом. Другого выхода не было. Так я подчинился предназначению судьбы.

* * *

Я был человеком хмурым и упрямым. Ни с кем не ссорился, начатое дело доводил до конца.Но здесь с первого раза почувствовал себя так, как будто где-то потерял самое ценное и не находил себе места. Женщинами я раньше особо не интересовался. Не курил, не увлекался спиртным. Когда оказался в «группе особой службы», научился курить, пить. Женщины, как бабочки, порхали в наших объятиях. Ежедневно нам давали паёк: консервы, сливочное масло, сахар, хлеб, рис и рыбу. Нам этого хватало вдоволь. А насчёт спирта разговора не было. В коридоре стояла бочка, наполненная до краев. Можно сказать, мы спиртом мыли руки и ноги. В начале в «группе особой службы» нас было пятеро, потом это число дошло до двадцати пяти, а могильщиков — с двадцати до семидесяти. Через четыре месяца группа доросла до команды. Каждый день расстреливали приговоренных заключенных к смерти. Перед богом не хочу провиниться, но я не считал расстрелянных смертников. Но на следующее утро после расстрелов руки мои немели. Служба требовала железных нервов, крепкого здоровья. Было время, когда с трудом управлял маузером. В такие моменты к нам на помощь рвался главный врач тюрьмы господин Никита. Он делал нам массаж рук, шеи. По-всякому старался поднимать плохое настроение, шутил и веселил нас как мог. Всё это входило в его обязанности.

Почему его называли господином? Очень просто. Выше среднего роста, Никита с детских лет был упрямым малым. Поэтому из уважения его называли господином. Твёрдый на слово Никита был всегда чисто выбритым, аккуратным человеком. Эпоху Николая одобрял от души. На его шутки мы не обижались. Наоборот, тайком хотели с ним поболтать.

– Пашенька, – сказал однажды он мне, заботясь о моём здоровье, – во что бы то ни стало, постарайся чаще бывать на свежем воздухе. Занимайся бегом. Это полезно для твоего организма. А то быстро испортишь своё драгоценное молодое здоровье. Ты выглядишь здоровым и крепким мужиком. На самом деле ты не такой. Почему у тебя немеют руки? Потому что у тебя руки по локоть в крови. Не хвались, что ты в Союзе первый человек и красный палач. Прежде чем идти расстреливать, выполнять свою обязанность, в твоих устах должен быть бог. Перед богом повиниться – значит, половину вины искупить. А ты, негодник, по-моему, даже не знаешь, как креститься, – сказал и громко захохотал.

– Перестаньте, господин Никита, о чём вы говорите. Если человеческая кровь давит на меня, то людей, установивших Советскую власть, давно раздавила бы. Потому что в борьбе за власть погибли тысячи невинных людей. Советскую власть придумали красные коммунисты, или это ложь?

Господин Никита осмотрелся с опаской и заговорил с шёпотом.

– Говори — не говори, это прошло как сон. Какие прекрасные люди покидали нас! Многие из них разбрелись во все стороны света белого, некоторые мучаются за рубежом, вдали от Родины. Вот они являлись истинными хозяевами великой России. Перед богом мы все виноваты. Расплата будет, когда будет — никто не знает. Вот тогда страна Советов расколется до последнего кирпича. При этом к новой жизни привыкать будем очень долго.

– Эх, господин Никита, толкуете, как будто святой человек. В конце концов, Ваш острый язык Вас же доведет до виселицы.

– Мне недолго осталось жить. Я не боюсь. Рано или поздно все равно умру. Если моё тело вынесут из вашей 37 камеры, то не пожалею. Хорошие люди там умирают. Я человек чести.

Господин Никита таинственно улыбался и, не опасаясь, пристально смотрел на меня. Я растерялся. Не понимал, кто он такой. Тайный красный агент или мечтатель о прошлой жизни?

– Какая жалость, еще что придумали. Вас понять трудно, – ответил я, поспешив выйти из комнаты.

По разговору господина Никиты, если бы не было революции, то он обязательно стал бы одним из влиятельных чиновников города. Как-то я слышал, что господин Никита, когда был первым доктором города, умерших от разных болезней и нищих людей не отдавал закапывать в землю. А наоборот, велел бросать тела своим откормленным свиньям. Свиньи долго не возились. Человеческие трупы, подталкивая носом то туда, то сюда, жадно съедали. В одночасье обгладывали до костей. Не только он, но и сотрудники «группы особой службы», следователи и люди, придумавшие мощную машину, которая называлась Гулагом, были из богатых аристократов. Я всегда думал, что они отроду бедных не считали людьми. Потому что в тюрьму попадали люди, стремившиеся к улучшению жизни трудящихся и имевшие прогрессивные идеи. Тогда как палачи, вырядившиеся в овечью шкуру, якобы опираясь на указы партии, унижали и расстреливали, грабили до последней нитки. Были и такие жестокие палачи, которые, не задумываясь, готовы были сделать из человеческого мяса котлеты. Еще
не остыла злоба, и в сердцах оставался неприятный осадок. Несмотря на это, одни зная, другие не зная, беспрекословно выполняли приказы чиновников верхних эшелонов.

Сколько людей нашли свою смерть в моих руках? После расстрела Саши Дурова каждый день из камеры №37 увозили много человеческих трупов. Как говорил полковник Зимолин, я привык к работе за одну неделю. Не прошло и месяца, как стал своим. К осени превратился в беспощадного союзного палача номер один, который легко лишал людей жизни. Не забывал, что я тоже человек, иногда куда-то отправлялся, или меня ожидали друзья на улице. Бог свидетель, иногда торопились, чтобы начальник тюрьмы Зимолин оперативно расписался. Признаться, и такие дни прошли. Увидев подписанную бумагу с приговором в руках главного охранника Лободы, радовались. В тот час, выпитый спирт, подбадривая, вел в сторону 37 камеры. В руке палача смертоносное оружие быстро сваливало жертву. Этим заканчивалась работа. Отяжелевшие ноги сами по себе тянулись на улицу. Там нас ждали красивые девушки. Это и было то сладкое и горькое, плохое и хорошее, радости и горести, о которых говорил нам Саша. Он, привычно улыбаясь, приходил ко мне часто сообщить хорошее известие, или же когда хотел уединиться с женщинами. В тот день он тоже зашел, улыбаясь.

– Паша, послушай, пожалуйста. У каждого времени свои песни. Правда? Правда. Сам прекрасно знаешь, что наша служба особая и тяжелая. Значит, чтобы дальше нести службу бодро, надо успокаивать расшатавшиеся нервы? Надо. Когда-нибудь надо по-человечески отдыхать, правильно это? Правильно. В таком случае, видишь вон ту прекрасную даму в белом платье? Вот она около двух месяцев крутится вокруг тюрьмы, никак не может отойти. Иди, скажи ей что-нибудь. Сам знаешь, я человек женатый, а ты холостой...

– Кто она такая? – спокойно задал я вопрос.

– Кто, кто? Как и все, имеющая два глаза, два уха прекрасная дама. Разве ты не видишь, что она молодая женщина? Интересно, я хочу, чтобы ты развлекался с ней, а ты прикидываешься младенцем, – обиженно сказал Саша.

– Саша, я действительно не знаю, к кому она пришла, – ответил я, стараясь не показать свою растерянность.

– К кому она может прийти? К отцу, конечно. Говорят, что она дочь профессора Виноградова. Муж, оказывается, из военных.

– Какой профессор? Какой Виноградов? Я знаю его? – растерянно спросил я.

– Эх, ты хочешь показаться невинным. Тебя повесить мало, – Мухин покраснел. – Раньше сам же рассказывал, что расстрелял старого длинноволосого профессора. Забыл… или действительно прикидываешься дураком?

– Тьфу, действительно забыл!

Я вспомнил голову суетливого старика, сильно испугался, и руки до кончиков ногтей возбужденно задрожали. Я вдруг смутился от слов Саши и сильно покраснел.

– Смотри-ка, совсем забыл. Саша, по-моему, тело профессора давно сгнило. Что скажем ей, когда встретимся?

– Ну, Паша, и дурак же ты! Поэтому говорю: терять нам нечего. Если скажем правду, то нам крышка, это разглашение тайны. Лучше не скажем. Порадуем, немного поднимем ей настроение. От этого в этом мире ничего не изменится. Не так ли?

Издалека тайком начал присматриваться. Ветер, обвивая её лицо, теребил волосы. Жадно смотря на красивую женщину, я не мог вымолвить ни слова. По моему телу прошло такое приятное чувство, как будто я жадно хватал ртом её белую шею и целовал с обеих сторон. Сильно возбудившись, встряхнул головой, не зная, чем это закончится.

– Вот это другое дело! Пашенька, не думай о женщине. Не морочь голову, женскую часть оставь мне. С давних пор пристает, шагу не дает ступить. Поэтому я сам налажу твое дело. Завтра воскресенье, поухаживай за ней. Если скажем, что поможешь её отцу, она не откажется.

– Саша, а если она не согласится?– сказал я еле слышно. – Ты сам знаешь, я как-то не связывался с женщинами. Я себя неуверенно чувствую.

– Паша, ты же мужик. Заставь согласиться! Говоришь, никогда не был с женщинами? Только не говори, что ты невинный мальчик. Не морочь голову – признавайся, так или не так? – высмеивал он мою застенчивость.

Я покраснел еще больше, начал крутиться вокруг стола. А он не сводил с меня испытующих глаз.

– Милый друг, не проси меня держать свечки. Ха-ха-ха…

Я обиделся. Процедив что-то сквозь зубы, отвернулся и пошел к выходу. Саша не дал мне уйти. Крепко держал за руку.

– Ну-ка остановись, что с тобой? Не понимаю, тебе труднее быть с женщинами, чем расстреливать людей!? Плохо невинность отдать красивой милой даме? Подумай! Такое наслаждение не каждый встречный предлагает.

– Иди ты…– отдёрнув руку, я хотел отвернуться, но Саша крепко схватил меня за обе лопатки.

– Немного грубо вышло, извини. Но раз начали дело, то его надо довести до конца. Знаю, что такое отношение не подходит твоему характеру. Не беспокойся, сам позабочусь, считай, женщина в твоих руках. Сделаю так, что она не заметит, как согласилась. Лучше готовься, вечером в семь часов встретимся перед театром. Не отказывайся, – сказал он, направляясь к выходу.

* * *

– Эх, Саша, Саша! Он был настоящим другом. Жизнь так прекрасна — просто слов нет. Вот этот шрам над бровью – напоминание о его преданности. Вместе закалялись в житейских невзгодах, вместе горевали, делили гроши. Если откажусь от вечернего свидания с женщиной, он может обидеться на всю жизнь. Поэтому сказал себе: поеду. Согласен был поехать, но очень стеснялся незнакомой женщины. Потом подумал, что рано или поздно кто-то должен быть причиной всему. Саша своим разговором возбудил мои чувства так сильно, что я не мог устоять перед искушением и рванулся в бой. Как только закончилась служба, помчался в сторону театра. Когда приехал, перед театром никого не было. Оказывается, на полчаса раньше приехал. Пришлось ждать. Тайком от чужих глаз сопровождал проходящих мимо женщин, ища знакомый силуэт. «Смогу ли я удовлетворить её желание?» Такие мысли не покидали меня. Мысли мои, чем дальше шли, тем больше запутывались, поэтому время ожидания прошло незаметно. На встречу Саша приехал вовремя. На заднем сидении «Москвича»
находилось прекраснейшее создание, мысли о которой весь день терзали меня. Приятель мой нас познакомил, и я сел рядом с ней.

«Москвич» помчался по широкой улице города в сторону дачи. Так я первый раз в жизни находился рядом с женщиной, которая оказалась еще красивее, чем я предполагал. Губы её нежно шевелились, как спелая малина, глаза блестели, как звезды в темноте. От нее пахло духами. Очарование этой женщины опьяняло меня. Её нежный взгляд, её женский дух меня сразили наповал. Не устоял перед ней, волновался, тревожился.

Наконец приехали на дачу. Мы с Сашей сильно смущались рядом с ней. Несмотря на стеснение, Саша обслуживал нас. Пили чай, потом принялись за торт. На столе было всё: конфеты, колбаса, булочки, красное и белое вина, салаты. Пели, много говорили, короче, весело сидели. От выпитых спиртных напитков поднялось настроение, сидели в состоянии истомы. Женщина часто смотрела в мою сторону, будто хотела что-то спросить. Но она тоже стеснялась. Это можно было видеть невооруженным взглядом. Каждое её движение меня возбуждало. Потому что к лицу её слегка прилила кровь, и она немного покраснела. В конце концов, она плотно прижалась ко мне. В это время меня пронзила нежность к ней, и дрожь прошла по всему телу. Я тоже прижался к её телу и обомлел. В какой-то момент её ресницы опустились, нежные малиновые губы зашевелились.

– Вы видели моего отца? Разговаривали с ним? – спросила она, наконец.

Я молча кивнул головой. Саша отвлекся по-своему, играя на гитаре.

– Павел Степанович, скажите: в тюрьме холодно? Говорят, старые люди быстро простужаются. Отец мой не болеет, как он себя чувствует? – мило спросила она.

Вино, смешанное со спиртом, раззадорило нас. «Окажут ли они милосердие моему отцу?» – думала она, а её умоляющий вид говорил о том, что она на всё согласна. С каждой минутой увеличивался мой шанс. Её теплое отношение сильно возбуждало. Как мужчина воспитанный, я сказал ей несколько нежных слов. Ради этой красивой женщины готов был даже оживить её давно расстрелянного отца. Чтобы снискать её расположение, усиленно ухаживал. С другой стороны, и Саша не давал мне успокоиться.

– Катенька, отец Ваш здоров. Я однажды сказал ему: « Ради бога, наденьте шапку, а то уши замерзнут». А он мне шутливо ответил: «Не беспокойтесь, молодой человек, мои длинные волосы покрывают уши, оттого они и не мерзнут».

– Правда, он так сказал!? О, боже мой, оказывается, есть бог! Еще что говорил?– Катерина неожиданно провела по моему лицу своими нежными ручками. – Скажите, Пашенька, о чём ещё говорили? Соскучилась я по отцу. Когда его арестовали, я ему говорила: «Отец, теперь сбреют ваши длинные волосы». Он спокойным тоном отшутился: «Катенька, мои длинные волосы даже министры царя Николая не сбрили. Не дам и красным сбрить. Никому не дам разрешения. Волосы со мной в могилу пойдут».

Катенька глубоко вздохнула. Откуда я знал, что дочке профессора так дороги длинные волосы отца? Но мои шутки попали прямо в сердце. Саша, одобрительно подмигнув глазом, показал свой большой палец. Я был доволен собой: наконец, нашли общий язык.

– Отцу можно что-нибудь передать? Это возможно?– вдруг спросила Катя.

– Можно передать. Например, теплую одежду, продукты, письмо. Эту работу только Паша может выполнить,– вмешался в разговор Саша.

– Да, да, поэтому я и рискнула приехать сюда. Боялась, что никогда не узнаю об отце. Нет, бог услышал меня, вас встретила. Спасибо вам за это. Я сейчас…

Пока Катя говорила, Саша притащил в комнату большой чемодан. Катя поблагодарила его и, достав оттуда теплые носки, свитер, полотенце, мыло, копченую колбасу, аккуратно разложила их на столе. Глаза Саши заблестели, он улыбнулся в усы.

– Катенька, Вы что же, нас считаете жестокими людьми? Глубоко ошибаетесь, мы гуманные люди. Хотите, завтра же Павел Степанович эту передачу отнесёт господину профессору? Я правильно выразился, Павел Степанович?

– Конечно, мне стыдно будет, если не выполню просьбу Катеньки, – ответил я, глядя на вещи, выложенные Сашей.

– Друзья, я пойду. Дела ждут. А вы не торопитесь, отдыхайте на всю катушку. Катенька, вот сами видите – дело пошло вверх, а Вы беспокоились. Пока всё хорошо. Теперь Вы можете возвращаться домой со спокойной душой. Потому что отец Ваш в руках надежного человека. Завтра увидимся, поэтому не прощаюсь. Счастливо оставаться, – сказал для успокоения сердца.

Пожали руки. Саша уехал, а я остался один на один с женщиной. Катенька совершенно безмолвно сидела, грустная, опираясь на спинку стула. И я немного задумался, глядя куда-то вдаль. Духу не хватало, чтобы отвлечь её. Сколько времени прошло – не знаю, но решился, наконец нарушить безмолвный покой, и перешел к решительным действиям. Не решился бы – Катя могла уйти, создав мне проблему.

– Катенька, не горюйте. Поверьте мне: всё, что попросите для Вашего отца, я сделаю,– сказал, пригладив волосы на висках.

– Дай бог, чтобы было так. За отца я готова пойти в ад, для него на все согласна. Павел Степанович, Вы сделаете так, как я хочу, да?

– Да, милая, – покорно смотрел я на нее.

– Я в Ваших руках,– слабым голосом ответила она и опустила глаза.

«Эх, душа моя, мне только этих слов не хватало, чтобы пущенная мною стрела попала в цель», – подумал я. И я жизнерадостно целовал пахнущую цветами женщину то в губы, то в шею, то прикасался губами к нежным ручкам, отчего всё больше возбуждался. Как голодная медоносная пчела, прилипал к её губам и продолжал с азартом целовать. Она затрепетала в моих объятиях, повторяя: «Сделайте доброе дело, помогите! Боже, прости женщину грешную». После этих слов я вдвойне возбудился. Когда снял гимнастёрку, портупею с маузером и бросил их на стол, мне вспомнилось событие, которое когда-то происходило с моей мамой. Вот тогда я понял, что мама ради своих детей, а Катенька — ради отца пошла на эту жертву. Тело моё похолодело, как будто на голову вылили холодной воды. Чего только не сделаешь ради близких людей! Тело моё сжалось, потом слегка расслабилось. Сердце женщины часто забилось, не могло успокоиться. Не дав мне опомниться, она начала меня целовать. Погас свет. Тусклый свет свечи слабо освещал нагую женщину, которую я продолжал целовать, не оставляя живого места…

* * *

Утром, воспрянув от близкого общения с женщиной, я посадил Катю на электричку. Сам шёл по перрону, тихо напевая. Вдруг мимо меня прошел высокий человек. Его лицо показалось мне знакомым. И вдруг вспомнив, удивлённо остановился, открыв рот. Это был отец Саши Мухина. Я не мог ничего сделать, а он бросил на меня быстрый взгляд и удалился. Пока я приходил в себя, пока собирался за ним идти, мой знакомый растворился в толпе. Я не решился преследовать его, так как возвращался на службу. Как только перешагнул черту тюрьмы, первым делом было найти Сашу. Нашел. Поздоровались.

– Саша, на железнодорожном вокзале сегодня нечаянно встретил твоего отца, – сказал я тихо.

Он молчал, как рыба. Тяжело вздохнул. После долгого молчания умоляюще проговорил:

– Паша, пусть это останется между нами. Бедный отец, пусть ходит по земле, радуется. Никому нет от него вреда, пусть живёт по-своему, тихо и мирно.

Я согласился с его доводами. Противиться не мог, мы давно были в одной упряжке.

– Добро, пусть будет по-твоему, – ответил про себя.

Мне казалось, что Сашу я знаю, как свои пять пальцев. Нет, ошибся. Это тоже загадка человеческой судьбы. Саша — молодец, что скрывал своего отца от красноармейцев, от расстрела. Тайком встречался, когда понадобится, радовался спасению отца. Вспомнив своих родителей, я невольно расстроился. Очень хотелось поехать в деревню, в которой последний раз видел свою мать, сестричку и тётю Олю.

– Саша, давай съездим в нашу деревню? – предложил я вдруг.

Он не мог отказать в просьбе. Отпросились на три часа и тут же отправились на «Москвиче». Когда приехали, увидели жуткую картину. Деревня пустовала, хотя до революции в ней было много народу. То там, то здесь изредка встречались старые люди. Окна и двери всех домов были крест-накрест забиты досками.

– Где народ, или все в поле?– спросили у одного старика с гноящимися глазами.

– Мужиков и женщин забрала чёрная крытая машина, подобная вашей. Но куда, для чего забрали, толком не знаем, – ответил он дрожащим голосом.

Вместо дома тёти Оли построили детский сад. Мы приближались к детсадовским воротам с большим любопытством. К сожалению, дверь, забитую гвоздями, давно затянуло паутиной. Мне всё стало понятно. Никогда в голову не пришла бы мысль, что всех жителей деревни уничтожили как врагов народа. Вздымая пыль по пустынной деревне, мы уехали оттуда, глубоко разочаровавшись.

Самое главное началось, когда вернулись в тюрьму. Охранники все переполошились, по тревоге был поднят весь личный состав. У сослуживца Бойко, который был в моей команде, поседели волосы, он безмерно буйствовал, потом на удивление, тайком от людей повесился. Арестанты галдели на все лады. Чтобы успокоить их, срочно потребовалось приговоренных пустить в расход. Как я и предполагал, тотчас получил указание начальника тюрьмы. Сначала в камеру затолкали троих. Они кричали во весь голос, топали ногами. Если признаться, меня взяло удивление, что с первых дней службы не видел подобного события, или просто не придавал значения. Поэтому сильно обозлился, не меньше их.

– Оставьте одного, остальных выводите!– крикнул я.

Охранники одного оставили, остальных насильно вытолкали из камеры. Приговоренный, который остался один, вытаращил на меня глаза.

– Вы что, обалдели? Схватите его! – крикнул, держась за кобуру маузера.

Двое сотрудников из команды могильщиков, наверное, ждали только моего указания, арестанту с выпученными глазами оперативно скрутили руки и загнали в угол.

– Да здравствует Сталин!– кричал он громко.

В этот момент я направил маузер на его затылок. Когда выстрелил, могильщики не дали арестанту свалиться – тотчас поволокли на улицу. Потом поволокли второго… третьего… десятого... До полуночи заставил замолчать многих заключённых, которые с энтузиазмом кричали: «Да здравствует Сталин!». В конце смены я чувствовал себя смертельно уставшим, еле волочил ноги в сторону общежития. После того дня, на ноябрьский праздник, в нашу тюрьму приехала большая группа начальников во главе с генералом. Многим за добросовестную службу объявили благодарность и повысили их в должности. Генерал лично меня назначил начальником команды «особой службы». Закрепил за мной чёрного цвета «Москвич», который назывался «Марусей».

* * *

Я был очень удивлен поступком старика, который много часов рассказывал, не зная усталости. Он не стеснялся, не боялся меня. Даже если нечаянно наступишь на маленького безвинного жука, сердце сжимается. А это разумное существо спокойно курило, пило кофе, смеялось, при этом каждый день хладнокровно расстреливало десятки людей. Конечно, это удивительное явление. Может быть, красной власти понадобилась такая служба, такой человек, который скоро осваивает плохое и хорошее, стремительно привыкает к жестокости и доброте. Он же увлекательно рассказывал, значит, привык ко всему. Я задумался. Собеседник мой заметил, что я погрузился в раздумье, и продолжил рассказ:

– Да, были и такие моменты. Никто не решился бы не выполнять требования времени. Не выполнишь — тебя заставляли, и ты становился жертвой своей глупости. Это закономерное явление жизни. Разве народ не любил Сталина? Любил. Любил так, как любят родители своих детей. В противном случае, они не кричали бы перед смертью: «Да здравствует Сталин!». Народ верил Сталину, верил в его политику. Возникает естественный вопрос: знал ли Сталин о расстреле без вины виноватых людей? Нет, трижды нет. Эту провокацию организовывали неграмотные бездарные политики. Такую всесоюзную жестокость один человек организовать не мог. Народ знал, чувствовал, поэтому в тяжелое время верил в Сталина, сделал себе опорой. Он перед народом чётко выполнял святую обязанность. Если бы не он, кто знает, под какую дудку плясали бы. Вот сами подумайте, якобы репрессии придумал Сталин, а когда народ попал в тяжелую ситуацию, кто сплотил многонациональный союз в одну дружную страну? Он остался в стороне? Нет!

– Вы очень верили в Сталина?

– Да, очень верил, больше чем жизни. И сейчас верю. Не только я, многие верят. Вера в Сталина позволила ослабленному войной и разрухой государству дорасти до такой мощной страны.

– Конечно, я не могу отвергать вашу веру в Сталина. Не имею на это права. Несомненно, Сталин – великая личность. Его уважали, и впредь будут уважать. Вопрос, который я хотел задать вам, совсем иной.

Старик обратил на меня внимание. Ждал моего вопроса. Я задал другой вопрос.

– Вы правильно сказали, все мы люди как люди. Если мы люди, то тогда одни пашут землю, другие делают запчасти к автомобилям – словом, находят свой хлеб насущный. А Ваша служба…

– Хлеб насущный находит каждый по-своему, что велит бог, то получает. Знаете, это старый обычай, который испокон веков идет по закономерному пути. Сколько лет живёт на земле человек, столько времени никто не отвергал эту службу. Эта служба начиналась, чуть ли не с появления племенного общества. Она будет жить, пока живет человек, пока человечество не исчезнет с лица земли. Иначе нельзя. Как говорится, после драки кулаками не машут. Все прошло, все ушло, не обижусь, – выговорил он, перебивая меня.

– Павел Степанович, простите, если грубо сказал. Не мог объяснить по-другому, – бормотал я, боясь его гнева.

Он был умным, опытным человеком, поэтому понял меня с полуслова.

– В народе говорится: о прошедшем – не горюй. Не стоит извиняться. Всё, что я вам рассказал, правда, – сказал старик и достал из пачки папиросу.

Я боялся, что на самом интересном месте он всё бросит и выйдет из комнаты. Поэтому задал второй вопрос.

– Павел Степанович, вы, наверное, много раз вспоминали, как первый раз вышли на службу, как выполняли первый приказ. Расскажите, пожалуйста, об этих впечатлениях, – попросил я суетливо.

– Правильно заметили, уважаемый молодой журналист. В то время я был простодушным молодым человеком. Да, вспоминал много раз, как в первый раз приступил к службе, но это каким-то образом переплеталось с последним событием. Лучше расскажу об этом событии, – сказал он решительно.

Я не скрывал своей радости. Ловко встал со своего места, чиркнул спичкой и зажег папиросу старика. Он несколько раз затянулся, а потом выпустил изо рта клуб дыма.

* * *

– Последнее время Саша Дуров мне неоднократно снился, отчего я много раз мучился. О сне рассказывал господину Никите. Он закричал на меня: «Ты один что ли? Подобных случаев предостаточно. Говорил же тебе жениться. Если имел бы детей, может быть, отвлекался бы». После этого разговора я серьёзно задумался о женитьбе. Но на ком? У меня не было девушки, чтобы привести домой, по совету господина Никиты. Если с раннего утра торопился на службу, а возвращался поздно ночью, откуда может появиться у меня невеста? Правду говоря, кругом было много разных девушек, но они служили только для удовлетворения мужских желаний. А легкомысленная девушка никогда не станет кому-то хорошей женой. Вот в чём вопрос. Мысль о женитьбе ночью спать не давала, днем лишала покоя: как только закрою глаза, в мою голову приходили разные мысли. Ведь за расстрелянных заключенных мы были в ответе. Кто будет в ответе перед теми, кто лишился своих близких родственников? Каждого третьего человека подозревали, десятого без суда и следствия сажали в тюрьму. После этого кто останется в этом отвратительном обществе? В поисках виновных бродили из одной стороны в другую. При этом не оставили ни одной деревни, ни одного города. Всех, кто попал под подозрение, проглотила мощная машина по имени Гулаг. Это вредно или не вредно для будущего общества? Конечно, вредно. Многие посетители тюрьмы днём и ночью с надеждой заглядывали за железные ворота Гулага, чтобы хоть один раз переговорить с близкими родственниками. Но мы над ними издевались, не давали разрешения видеться, не передавали передачи. Родственники арестованных просили: «Ради бога, отдайте эту передачу». И давали свои подарки. Кто откажется от них? Никто. Вот так поневоле получали от них дары-подарки, которые не попадали по назначению. Все хорошее делили между собой. Родственники подследственных не знали, что тот, кто попадет в тюрьму, задержится в ней всего сорок — шестьдесят дней, а потом отправится на тот свет. Об этом факте они, конечно, не знали. К красивым женщинам был особый подход. Мы к ним приставали, как голодные клещи, и заманивали в свои сети, обещая следующее: «Дорогая, буду помогать, дары-подарки обещаю передать лично в руки». После этого тащили в постель. Чувствовали ли они, что враги народа, попав в сети Гулага, не возвратятся в родной очаг? Не подозревали, не чувствовали, не ведали?

Гулаг – это страшный невидимый дракон, который не разбирал, кто стоит перед ним. Он умел только уничтожать, целиком проглатывать всех без разбору; ему было неважно, кто перед ним стоял — мужчины или женщины, старики или дети. Действовал только так. Мне показалось, такая беда давно охватила всю страну, а тюрьмы были переполнены до отказа. Многие делали вид, что ничего не знают. К человеческой судьбе относились безразлично, смотрели равнодушно. Такое отношение и доводило до несчастья. За несчастье кто ответит, кого винить? Колесо Гулага не знало усталости, крутясь днём и ночью, истребляло всех, кто попадался на его пути. Теперь подумайте, ведь я превратился в один из винтиков крутящейся машины. Откуда я чувствовал, откуда я знал, что мы в одной доле, были связаны одной нитью? Но я жил и делал своё дело ради своей жизни, отчего сейчас мучаюсь. К сожалению, моя жизнь еще не закончилась.

* * *

По привычке вечером я возвращался в общежитие, там меня ждал Саша. Он обрадовался, увидев меня.

– Паша, где ты пропадал? Давно ищу тебя. Слушай, у меня есть хорошая новость. Решил тебя познакомить с одной очаровательной девушкой. Характерами подходите, станете одной семьей. Короче говоря, девушка мне очень понравилась. И тебе должна понравиться. Ты, оказывается, мыслью о женитьбе тайно поделился с доктором Никитой, а не со мной. Я обиделся и прибежал, как только узнал. Я считал тебя настоящим другом. А перед ним так покраснел, будто я виноват в твоём несчастье.

Откровенно говоря, мне не приходила мысль советоваться с Сашей. Мне стало неловко, и я виновато опустил голову.

– Извини, друг мой. Все равно ты узнал, что я хотел. Ругай, сколько хочешь.

– Ругать не буду, но вину твою прощаю, если ты пойдешь, куда я скажу. Потому что нас ждет одна красивая девушка. Ну, поехали!

– Поехали,– поддержал я его идею, не дожидаясь повторного приглашения.

По дороге Саша мне рассказал о девушке всё, что знал.

– Зачем тебе городская девушка, она в первый же день сядет на твою шею. Деревенские девушки другие, они наивные. Молодую девушку быстро сможешь вести за собой. Она добрая, – хвалил он и подбадривал меня.

Девушка, с которой Саша хотел меня познакомить, была близкой родственницей его жены. В город приехала неожиданно. Выше среднего роста, это была милая деревенская девушка Надя, с которой меня познакомила жена Саши. Она говорила, что Надя неграмотная, но красивая, не разговорчивая и скромная. Скромность она проявила сразу, потому что каждое наше слово стесняло её. А мне она понравилась с первого взгляда, как только познакомили. Позже, я её два раза приглашал в кино, мы были на даче у Саши. Вот так я познакомился со своей женой. Потом женился, и неразговорчивость, безграмотность моей жены пришлись по душе полковнику Зимолину. Он лично мне помог устроиться в частном доме, от которого, если идти пешком, пятнадцать минут ходьбы до тюрьмы.

Таким образом, из сырого общежития тюрьмы я переехал в просторный дом с большим двором. Родителей Нади мы вызвали из деревни помочь по хозяйству. Потом они остались навсегда. Тесть, теща и их дочка были скромными деревенскими людьми. Они даже не поинтересовались, где я работаю, как зарабатываю свой хлеб. Наверное, сам не подавал повода. Наоборот, мои новые родственники радовались, что Надя нашла заботливого, доброго мужа, который зарплату исправно приносил домой. Заботы о семье сильно изменили меня. На бледном лице у меня появился румянец. Настроение стало улучшаться, я стал более веселым и общительным.

* * *

В народе говорится: поживёшь подольше – увидишь побольше. Так и случилось. Снова наступила весна. Дом побелили и покрасили. С Надей жил душа в душу, как будто в прошлой жизни были вместе. Она носила под сердцем моего ребенка. Бедная моя, с утра до вечера была чем-то занята, на одном месте не сидела, но никогда не жаловалась. Я её жалел, но она неоднократно говорила, что лучше работать, чем отдыхать. Так противилась она, не хотела отдыхать. Сердце радовало, что она держала дом в чистоте, вкусно готовила. Моя одежда всегда была опрятной, отутюженной, обед подавался вовремя. Если у меня было плохое настроение, уж не знала, как угодить, куда посадить. Короче говоря, она готова была сделать для семьи всё и только самое хорошее. И я влюбился в свою жену. Даже не верится. Хотел жениться, потому что девушка понравилась, но не ошибся. А любовь приходила постепенно. Любовь, оказывается, святое чувство. Я полюбил свою жену крепко и на всю жизнь. Правда, вот тебе крест. После службы домой возвращался усталым, но при виде жены в моих жилах появлялась мужская сила, море любви – словом, я преображался. Был безмерно счастлив, что мне попалась добрая любящая жена, это моя судьба. Тесть и тёща меня очень любили и уважали. Тесть радовался, когда я ему приносил спирт. Когда пьяный, он тише воды, ниже травы, с разрешения тёщи пропускал еще пару стаканов и шел спать. Был хозяйственным мужиком, работал от души, за двоих. Курятник и свинарню построил, двор огораживал, за огородом присматривал. Купили трёх поросят. Служба шла своим чередом, то хорошо, то плохо. Свои обязанности я выполнял беспрекословно. Наш сосед по дому работал инженером на радиозаводе. Иногда я с ним играл в шахматы. Мы оба рано уходили на работу и поздно возвращались. Недавно его повысили, теперь он стал главным инженером завода. Пригласил к себе домой. Я пошел.

– Люблю свою работу, горжусь своей профессией, – поделился он за игрой.

– Кто не любит свою работу, кто не гордится своей профессией? Все любят, все гордятся, – ответил я немного резким тоном.

Он слегка испугался. Оказывается, он раньше побаивался меня, когда «Москвич» отвозил меня то домой, то на работу. Я его успокоил, поздравил с повышением и вернулся домой. Дома Надя складывала маленькую одежду еще не родившегося ребенку. Поцеловал её в щёку и забыл о разговоре с соседом.

…Не поверите мне, много лет вместе прожили с женой и ни разу не поссорились. Всегда относились друг к другу с большим уважением.

– Да, Вам повезло с женой, – согласился я.

– Наверное, повезло, не скрываю. Не только с женой повезло. Кто за большим погонится, тот и малого лишится. Я просил у бога всего лишь работу, чтобы не остаться голодным, – смеялся старик, выкуривая папироску и выдувая дым.

– Павел Степанович, почему задумались, устали?

– Я человек уставший. Вы сами не устали, не надоел мой рассказ? Завтра не проспите, не отстанете от поезда? – сидя на месте, кивнул он на тёмную ночь, проступавшую через окна.

– Нет, нет, не устал, – поторопился я с ответом.

– В таком случае продолжу рассказ. Говорил же, что я человек уставший. Больше половины сотрудников из команды «особой службы» НКВД отправились на тот свет, но я остался живым, невредимым. Никто не скажет, это хорошо или плохо. Поэтому я должен рассказать кому-то о прошедшей жизни. Если сам не расскажу, то кто расскажет? – загадочно улыбнулся старик. – Да, я не отрицаю своей «особой службы». Пролил кровь многих приговорённых людей. Я здесь выполнял всего лишь исполнительскую миссию. Это не оправдание, если бы меня не было, нашли бы другого человека на мое место, правильно? Если не женился бы, не имел своего двора, повесился бы, как другие, или сгнил бы где-нибудь в психушке. Поэтому не проходил мимо бродяг, раздавал, сколько мог, подаяний. Бедным помогал, ни для кого не жалел своих благодеяний. В последние годы слишком добрым стал. Стать добрым – это не отказаться от выполнения приговора, и не дать возможность приговоренным к смерти избежать тюрьмы, не поднять их на мятеж против существующей политики. Просто я свободно чувствовал себя вне тюрьмы, к жизни относился трезво. В тюрьме был главным палачом. Если бы на службу не заступил с отличной подготовкой, давно попрощался бы со своей жизнью. Я не прощался, не плыл против течения времени и общества, просто честно служил в волшебной машине по имени Гулаг. Оказывается, от предначертания судьбы не убежишь. Сказали арестовывать – арестовывали, дали команду расстреливать – расстреливали. Короче, много спорных вопросов. Лучше расскажу о событии, которое изменило в корне мою судьбу, взгляды на жизнь, – сказал, зажигая погасшую папиросу.

Я, соглашаясь, кивал головой и внимательно слушал.

* * *

– Иногда по инструкции службы мы патрулировали город. В один из таких дней я ехал по улице Широкой. Вдруг обнаружил среди развалин и старых строений игравшего на песке маленького худого мальчика. Вчера я его не заметил. Он был один, вокруг него никого не было. Остановил машину, и медленным шагом направился к ребёнку. Когда подошёл совсем близко, увидел, что в длинных грязных волосах мальчика копошились вши. Лицо у него было какое-то желтоватое и испитое.

– Привет, дитя, – поздоровался я, наклоняясь к нему.

– Привет, – ответил мальчик еле слышно.

– Что ты делаешь здесь? Чей ты будешь?– задал я вопрос, улыбаясь.

– Я Саша Дуров,– пробормотал он.

Я внезапно растерялся, не зная, что делать и куда деваться. После небольшого перерыва снова задал вопрос.

– Где твоя мама? – спросил, осматриваясь вокруг.

– Мамы нет. Она недавно умерла, – ответил мальчик нехотя.

– А папа? – Снова его загнал в угол, чтобы убедиться, что он здесь один.

– Папу увозили на такой же машине, – показал он худенькой ручкой на мою машину. – Больше он домой не вернется.

– Кто сказал?

– Взрослые сказали.

Как только я услышал последние слова, под ногами затряслась земля. В это время еще больше возненавидел себя. По привычке пощупал карманы. Нашёл несколько конфет.

– Ты сейчас с кем живёшь? – спросил я, предлагая конфеты.

– Один живу, – он протянул руку.

Ответ маленького мальчика неожиданно и крепко ударил по моей макушке. Значит, этот малыш – сын Саши Дурова, которого я в прошлом году собственноручно расстрелял по приговору суда. Задыхаясь поднял мальчика, крепко обнял. Инстинктивно взял его в охапку и решил немедленно уйти отсюда. Завёл машину, нажал на газ, погнал на большой скорости, как будто за мной кто-то гонится. Приехали мы быстро. Когда затормозил возле калитки, пыль поднялась на весь двор.

– Надя, Надя? – кричал громко.

Бедная моя женушка с большим животом выскочила из курятника. Увидев меня, бросила курицу, поспешила к нам.

– Наденька, золотце моё, накорми, пожалуйста, мальчика. Смотри-ка, какой он слабый, еле стоит на ногах. Пожалуйста, поскорее!

– Я сейчас, идите в дом.

Жена вошла в дом. Пришла тёща, за ней – тесть. Тёща оказалась опытнее всех, погладила лохматые волосы мальчика.

– Ему сначала надо дать теплого молочка. Кормить нужно по чуточке. А то он может подавиться, – посоветовала она знающе.

Надя смазала булочку сливочным маслом, принесла молочка в стаканчике. Она велела откусывать булочку мелкими кусочками, молоко пить малыми глотками. Мальчик оказался молодцом, выпил молочко, съел булочку. Через некоторое время ему дали горячий чай с малиновым вареньем. Потом я его помыл в бане, сбрил волосы. Тёща как-то смастерила рубашку и штаны. Накормленный, посвежевший мальчик начал дремать. Я его уложил в чистую постель. В полусне он обнял меня за шею, назвал папой и уснул тихим сном.

– Пашенька, где ты нашел его? Чуть опоздать – ему пришлось бы туго, – говорила Надя, с двух сторон подсовывая под него одеяло.

– Я его нашел на улице, на песке играл. Он мне показался очень слабым. Родителей нет, можно сказать, круглый сирота. Поэтому и привёл сюда, – ответил, не отрывая глаз от сладко спящего мальчика.

– Правильно ты поступил, – Надя встала и на меня поглядела. – Все-таки это чей ребёнок?

– Это наш ребёнок, – ответил я решительно за всех, обнимая жену. – Будет нашим старшим сыном, хорошо ухаживай, Надюша!

Все дружно согласились: и тесть, и тёща, и жена. Вот это понимание, вот это дружная семья! Я ошалел от радости. И усвоил урок, что ребёнок принадлежит тому, кто его хорошо опекает. Не прошло и месяца, Саша заметно поправился, изменился в лучшую сторону. По вечерам я с ним долго разговаривал. Воспитание тестя и тёщи очень на него повлияло. Саша их называл дедушкой и бабушкой, нас папой и мамой. Никто его не учил, не просил называть так. Он сам научился и быстро привык ко всем. Мне так поверил, что я его родной отец. Однажды перед сном он меня не отпускал, крепко обнял.

– Папа,– сказал в моё ухо. – Почему ты не искал меня? Ведь мы с тобой играли в прятки. Я прятался в шкафу, очень устал. Ты не приходил, а я плакал весь день.

– Пришёл же, – ответил я растерянно.

– Нет, ты не приходил. Ты пришёл тогда, когда я устал тебя ждать.

– Все-таки я тебя нашел, сынок. Это наша победа, – сказал я в сильном волнении.

– Я тебя долго ждал. Почему ты не приходил? – Он измучил меня своими расспросами.

– Мой маленький, моя опора, меня тогда случайно вызвали на работу, и я находился далеко-далеко. Теперь я без твоего ведома никуда не поеду. Договорились, сынок?

– Договорились, папенька. Я вас очень, очень прошу, давайте не играть в прятки. А то мне приходится долго ждать. Ты согласен со мной?

– Да, я согласен. Теперь дай мне руку, пожму. С этого дня мы не играем в прятки. Спи, сынок, богатырским сном, – сказал и поцеловал маленькие ручки. – Спи, сын…

Через три месяца у меня родилась дочь. В честь мамы назвали её Марией. Саша обрадовался, что у него появилась сестричка. Приходили поздравлять со службы и семья Мухиных. Служба шла своим чередом, преподнося каждодневные изменения. Незаметно прошли дни, прошли месяцы, за ними годы. Со временем поредели наши ряды. Мы все опасались, задумывались: кто следующий? Потому что некоторые наши коллеги, по неизвестной причине, сходили с ума, некоторые вешались или стреляли себе в голову. Это не было новостью. Собачья смерть рано или поздно постучалась бы в дверь к каждому из нас. Такая смерть унесла из наших рядов полковника Зимолина. Начальник тюрьмы в своем кабинете застрелился из табельного оружия. Никто толком не разобрался в причине его загадочной смерти. Распространялись разного рода сплетни. Одни говорили, что сверху вынуждали, другие говорили, что не смог вытерпеть трудностей и в этом беспорядке, хаосе сам себя убил. Многие умерли. Но не умирать же вслед за покойниками! После его ухода мы переполошились. В тюрьме ввели чрезвычайное положение. Снова нас загнали в общежитие тюрьмы. Начальником тюрьмы назначили Тоташвили, грузина в чине подполковника. Он выглядел, как худой вол, нос торчал на лице, как серп без изгиба. Этот грузин с первых дней назначения не давал нам ни минуты покоя, просто выдёргивал нашу душу. Полугодовую норму выполняли за десять дней. Потому что тюрьма была наполнена заключёнными по статье №58. И это казалось малым, будто все стали врагами народа. Из разных точек страны привозили людей и заполняли ими тюрьмы. Камеры одна за другой переполнялись так, что просто негде было упасть яблоку. Увеличилось число больных, вспыхнула эпидемия. Вот тогда началась всесоюзная «кампания» по расстрелу приговоренных людей.

С каждым днём росло число расстрелянных арестованных. Следователи работали в две смены. Буйных заключенных били, сколько угодно пытали, чтобы получить признательные показания. В этой кампании особо отличался майор Медведев. Он являлся самым свирепым следователем и подлым человеком. Как следователь, он никого не жалел. Арестованных за людей не считал. Его жестокость вызывала отвращение даже у сослуживцев. Его даже мы боялись. Увидев его идущим по коридору, уступали ему дорогу. Красноречивого господина Никиту он легко сломил, принимал его в штыки. Вслед за Никитой ушли десятки наших людей. И такие же люди висели вверх ногами в его камере. Многие не выдерживали пыток следователя Медведева и шли на отчаянный шаг, к самоубийству. Майор Медведев превратился в личного палача начальника тюрьмы Тоташвили. У них были на каждом шагу кровь, в каждой камере человеческий плач. Не зря старались. За проявленную в борьбе с врагами народа бдительность и за предотвращение тяжелой обстановки особо отличившийся подполковник Тоташвили досрочно получил звание полковника, майор Медведев — подполковника. Нам давали один день отдыха. Команда могильщиков не успевала вовремя хоронить горы трупов. Поэтому ей приходил на помощь бульдозер. Начальник могильщиков Саша Мухин, в куче трупов обнаружив своего отца, чуть с ума не сошел. Его одолело горе. Три дня подряд плакал, пил. Когда высохли слёзы, повесился на одиноком дереве, которое росло возле ямы, где был похоронен его отец. Таким неблаговидным поступком закончились мучения командира группы могильщиков. Администрация тюрьмы взяла на себя ответственность за церемонию похорон. На похоронах присутствовал весь личный состав, были сказаны тёплые слова. Он был хорошим другом, мы друг для друга жизни не жалели. Я ему желаю только покоя, пусть будет земля ему пухом.

После похорон Мухина душа моя разрывалась на части, я вдруг почувствовал себя одиноким. Как сивогривый волк, ходил по комнате кругами. Когда дышать стало трудно, вышел во двор тюрьмы. Там остановилась чёрная машина. Двери с грохотом открылись, и оттуда вытолкали испуганную женщину. Она пронзительно вскрикнула, была только в нижней рубашке, изодранной в клочья. Крепкая грудь привлекала всех. Женщина поправляла изодранную рубашку, умоляла каждого встречного.

– Миленькие, дома дочка осталась. Дайте мне время, дочку кому-то поручу. Ради бога, отпустите меня! Дома маленькая дочка осталась одна.

– Заткнись, не хрюкай, как свинья! О дочке раньше надо было думать, прежде чем пускать поезд под откос. Иди, мать твою!..

Подполковник Медведев своим большим кулаком стукнул её по затылку. Женщина без звука упала перед его ногами. После этого два охранника, взяв женщину под руки, заволокли её в здание. Я спросил у шофёра, который спокойно ковырял спичкой в жёлтых зубах, адрес женщины. Он посмотрел на меня бирюком и, нахмурившись, ответил.

– Улица Октябрьская, 335.

Получив ответ, я немедленно сел в машину. Не раздумывая, помчался искать дом женщины. Улицу нашёл без труда, через окошко машины считал номера домов: 277, 309, 333, 335. Вышел из машины. Отворил ворота деревянного дома с высокой оградой. Зашел в дом. В комнатах всё было разбросано, на полу валялись черепки разбитой посуды, разорванные фотографии. Прошел в большой зал. На диване спала, свернувшись, двухлетняя девочка. Чтобы не разбудить девочку, я осторожно поднял её и направился к выходу. Сел в машину, завёл её и потихоньку тронулся с места. Девочка проснулась тогда, когда приехали домой. При виде чужих людей она заплакала.

– Где мама? Я пойду к маме, – зарыдала она.

Мы ей предложили конфеты, пряники, куклу. Так её еле успокоили. Имя девочки было Оксана. Мы и её приняли в семью. Заботы прибавилось. Но дети оказались такими удивительными созданиями, что при виде их я забывал о трудностях на службе. Заботясь о них, играл, смеялся, бегал, словно сам становился ребёнком. Делил мир с ними. Вот так прошли дни. Каждый день на рассвете целовал в лобик всех троих, потом отправлялся на работу. Как-то наша семья купила корову. Теперь у нас было своё молоко. Мама Оксаны в мучениях умерла, не выходя из камеры следователя Медведева.

Дни переходили в месяцы, месяцы в годы. Из тех сотрудников, которые со мной вместе поступили на службу, никого не осталось. Вместо них пришли молодые — коммунисты и комсомольцы с горячими сердцами. Я оказался крепким орешком, не стал ни сумасшедшим, ни самоубийцей. В 1947 году по состоянию здоровья меня перевели в отдел охраны.

Вот так меня сам бог оберег от всяких бед. Сами видите, я жив, невредим, беседую с Вами. Надя родила двух девочек и двух мальчиков. Двух девочек удочерили, двоих мальчиков усыновили. Старшая дочка Мария сейчас работает директором школы-интерната. Оксана — главный редактор областной газеты. Вчера проводил Сашу в Сибирь. Он служит лётчиком в Сибирском военном округе. Хорошо было бы его самого увидеть, стал таким серьёзным военнослужащим. Он обрадовал меня, что скоро я стану дедушкой. С того дня, когда встретились мы с Сашей, я часто заходил в церковь. Поставил немало свечей за людей, обречённых на смерть. Люди, которые были в церкви вместе со мной, всегда удивлённо на это смотрели. Саша, который был всегда рядом, испуганно бормотал:

– Папа, кому понадобилось зажигать столько свечей?

– Надо, сынок, перед богом мы все одинаково грешны. Поэтому люди стремятся совершать добрые дела во имя бога. Людям нужно всегда помнить о дурном и о хорошем. Всегда в твоих устах должен быть бог, мой дорогой, – сказал я ему, не выдавая своей тайны.

Когда мы выходили на улицу, люди провожали нас любопытными взглядами.

* * *

От услышанного рассказа палача я вздохнул глубоко. Верить или не верить его рассказу – это вопрос времени.

– А вы знаете, как зовут мою вторую дочку?– неожиданно поинтересовался мой собеседник.

– Откуда мне знать, Павел Степанович? Вы находились с той стороны земли, а я – с другой.

– Зовут её Айша. Она главный врач детской городской поликлиники. Кандидат медицинских наук. Мать любимого внука.

Я невольно раскрыл рот.

– Товарищ журналист, жизнь – удивительная штука. Хотите услышать рассказ про Айшу?

– Павел Степанович, давно надо было начать с этого рассказа! – проговорил я, то ли печально, то ли радуясь.

– Я эту тайну хранил как зеницу ока, хотел рассказать в конце беседы, – добродушно усмехнулся он.

* * *

– Наверное, помнишь, вначале я рассказывал, что мне постоянно снились горы, озеро и незнакомая красивая девушка. Сердцем чуял, что сбудется желание. Суждено мне было судьбой, чтобы в детстве увиденную во сне девушку встретил здесь. Это было так.

Выпив сто граммов спирта, я вышел покурить на улицу. Охранники тюрьмы с интересом шушукались и показывали пальцами на кого-то из толпы. Любопытство взяло верх. Бросил взгляд в их сторону. Не ошибся. Подальше от других, под высоким тополем, стояла девушка азиатской национальности. На ней была шапка с выдровой опушкой, белое платье и красная жилетка. Увидев необыкновенно красивую девушку, я остолбенел. Красавица стояла, глубоко задумавшись, не обращая ни на кого внимания. Откуда она появилась, или с неба свалилась? Похожую девушку я много раз видел во сне. Она это или другая, для меня было загадкой. Смотри хоть так, хоть эдак, но показалось мне, будто в прошлой жизни мы были близко знакомы. Бедное моё сердце стучало так, будто почувствовало какие-то теплые прошлые отношения с ней. Что-то меня пронзило до кончиков ногтей, по телу пробежали мурашки. Теплое чувство, которое напоминало о моём детстве, потянуло меня в сторону толпы. Я не хотел упустить столь волнующего момента. Рискуя, смешался с людьми. С приближением к незнакомой девушке волновался всё больше, сердце билось учащенно. Голос дрожал, стал хриплым. Она тоже волновалась, видя, как я приближаюсь. Когда поздоровался с ней, мы оба вдруг покраснели. На мое обращение девушка ответила по-русски. Это меня ещё больше удивило.

– Извините, вы, оказывается, хорошо говорите по-русски. Издалека приехали?

– Издалека… – пронзительным взглядом посмотрела она и продолжила: – Я приехала из края высоких гор, которые называются Ала-Тоо, с жемчужного озера, которое называется Иссык-Куль. По национальности я киргизка, – ответила она, не смущаясь.

В голосе никакого страха, стройна, как лебедь, чиста, как горный источник, как святая святых, неприкосновенна. «Это, безусловно, та девушка», – думал я. В этот момент меня охватила радость.

– Вы не бойтесь меня, – добродушно сказал я. – Я здесь служу. Меня зовут Павел Букреев.

– Очень хорошо, – ответила она, не отрывая глаз от тюрьмы.

– Здесь у вас родственник? К кому вы приехали? – спросил я с любопытством.

– Приехала к отцу, – сказала она, прослезившись.

– Простите меня, милая девушка, если грубо обратился, – произнёс я, справившись с волнением.

Девушка достала из кожаной сумки белый платок и вытерла им слёзы.

– Будем знакомы, скажите своё имя, – умоляюще спросил я, думая, что не скажет.

– Меня зовут Айша, – неожиданно назвала она своё имя.

– Очень приятно, Айша, где вы остановились? Если в моих силах, помогу. Не стесняйтесь, говорите. Слушаю вас, – сказал я, боясь, что она откажется и уйдёт.

К сожалению, девушка стояла неподвижно, не моргнув глазом. Мне показалось, она разобралась во всем происходящем. Вздохнула и откликнулась прямо. По рассказу Айши, отца арестовали, когда он был председателем сельского совета. Отец по дороге отправил письмо, что его везут сюда. Как только получила его письмо, Айша отправилась туда, откуда звал отец.

– Хочу узнать, в чём его вина, какое преступление он совершил? Наоборот, он был человечным коммунистом, грамотным руководителем. Пользовался большим авторитетом среди населения. Сама вчера приехала и ночевала на железнодорожном вокзале. Отец мой находится в этой тюрьме, – объяснила Айша печально.

Я пожалел Айшу, которая, обливаясь слезами, задрожала без единого звука. В тот момент я готов был выполнить любое пожелание девушки.

– Айша, вы немного подождите меня. Я узнаю и быстро вернусь. Может, его привезли, а может, и нет. Надо бы уточнить, это никогда не помешает, – сказал, будто сейчас приведу её отца за руки. Айша схватилась за мои руки.

– Спросите Сыдыкова, Сыдыков его фамилия, – крикнула, глазами провожая меня в толпе.

Айша своим пронзительным взглядом вдохновляла меня. Я воодушевленно в чрезвычайном волнении стал искать её отца, спрашивал о нём у каждого встречного сотрудника тюрьмы. Крупные капли пота падали со лба, я вытирал их платком, продолжал стучаться во все двери, поднялся на все этажи. Спрашивал у знакомых охранников, следователей, но мое старание положительных результатов не приносило. Сообщить было нечего любимой девушке моего детства. Я знал, что неосведомленность была равносильна смерти. Но у меня еще оставалась надежда. Спросить у самого изуверского руководителя следователей подполковника Медведева. С такой мыслью я торопливо поднялся на третий этаж. Отдышавшись, ритмично постучал в дверь.

– Заходите, открыто, – послышался из кабинета хриплый голос Медведева.

Он сидел за столом и писал. В углу был подвешен человек. Но его плохо было видно, и в полутьме я не мог различить, азиат он или европеец. Я поздоровался.

– Здравия желаю, товарищ подполковник. Я не помешал?

– А, это вы, Павел Степанович? Не мешаете, проходите. Присаживайтесь, – сказал он, указывая на табуретку. – Павел Степанович, вы никогда ко мне не заглядывали. Какая сила занесла вас сюда? Какие вопросы ко мне?

– Никаких, Геннадий Ушурович. Просто так зашел. Искал вашего помощника Чуркина. Не угостите папиросой, товарищ подполковник? – еле произнес, не глядя ему в глаза.

– Папиросы? Ради бога, курите,– протянул он свой портсигар. – А Чуркин еще утром отправился на железнодорожный вокзал принимать арестантов, этапированных с Кавказа.

– Не знал, спасибо за известие. Как ваши дела, Геннадий Ушурович?

– О, мой друг, не спрашивайте о нашем деле. Вам же известно, что у нас всегда жарко, как в аду. Такую службу, какая у вас, кто нам окажет? Вы одним нажатием курка сразу избавляете от головной боли. Иногда втайне горжусь вами. Вы когда-нибудь занимались и мучились заполнением кучи бумаг с человека ростом? Нет? А у меня покоя нет, немного отлучился от службы – тотчас начинают искать, как будто без моего участия остановится служба в нашей тюрьме.

– Геннадий Ушурович, вы своим энергичным трудом продвигаете всю нашу службу. Страна гордится своими патриотами, похожими на вас, – осклабившись, я вынужденно засмеялся.

Мое угодничество хорошо повиляло на него. Я не мог противиться ему, мне никто не давал на это права. «Если дали бы право, то, не задумываясь, живьём выдернул бы острогубцами торчащие желтые зубы. Не отступился бы», – рассуждал я мысленно.

– Вы так считаете? Благодарю за комплимент. – Медведев нахмурился, и его лицо помрачнело.Грозно выпучил глаза на человека, руки и ноги которого были растянуты в разные стороны. Одним щелчком спустил пепел папиросы.

– Павел Степанович, мы столько трудимся, иногда незаметно проходят месяцы. Посмотрите на этого человека. Он висит, клянётся, мол, ничего не сделал. Не признается в содеянном преступлении, как упрямый осёл. Кроме этих зловонных человечков, что хорошего мы видели на службе? Ничего. Эх, друг мой, служба службой, но в какое-то время мы тоже покинем этот мир. Вот тогда нам будет жалко.

Его красные глаза бойко двигались, бледное лицо выглядело страшно, как у ангела смерти, который ищет удобного случая досыта напиться кровью живых существ.

– Вы настолько ответственны, Геннадий Ушурович. Патриоты подобные вам, почему-то своевременно не заметили, что страна набита врагами народа.

– Не говорите. Ну, об этом довольно, а вот азиатам, диким чабанам, чего не хватает? Почему этих мертвецов сюда привезли, будто в других местах земли мало.

– Вы сказали азиаты!? – запинаясь, спросил я.

– Да, обыкновенные дикие азиаты. Прошу познакомиться…

Медведев достал стопку папок и бросил их на стол. Я осторожно поднял одну папку, будто горячий камень угля. Руки дрожали. Чтобы прийти в себя, папку я бросил на стол и обратно взял. В папке лежал длинный список фамилий. Я торопливо и пристально стал всматриваться в него.

– А вы читайте вслух, читайте. Пусть слушает и этот сибирский медведь, что общественные паразиты распространялись по всей стране, – сказал подполковник, грозя подвешенному человеку пальцем.

Я начал читать. «Серкебаев, Хасанов, Келдибеков, Осмонов… Кубанычбек Сыдыков… Киргизская ССР, Иссык-Кульский кантон… 518 камера». Я готов был закричать: «О боже, наконец, нашел того человека, которого искал!». Чтение само по себе остановилось. Я задыхался, из рук ускользали бумаги…

– Вот видите, где только не ходят паразиты. Их с корнем вырезать надо. Другого пути нет.

– Интересно, почему азиатов сюда отправили, не могу понять?

– Их именно здесь надо уничтожать. Лично сам буду заниматься расследованием, скоро их посажу на кол. Вы будете расстреливать. Время пришло, пора охотиться на них. Не так ли, Павел Степанович? – сказал он, обращаясь ко мне.

– Вам виднее, товарищ подполковник, – пробормотал я.

Я как-то неловко попрощался. Когда направился к выходу, следователь Медведев сидел на месте, стиснув зубы. Я пулей выбежал на улицу. Айша ждала там, где осталась. Она посмотрела тревожно, когда я подошел близко. Безгранично был рад сообщить ей, что нашел её отца. Но перед ней чувствовал себя виноватым, глубоко печалясь о происходящем.

– Айша, – сказал, наконец, – я нашел Вашего отца. Его звали Кубанычбеком?

Как только я произнес имя её отца, она молча закрыла своё лицо. Всхлипывая, заплакала. Я не вмешивался, наоборот, жалел её, и думал, пусть разгонит свою тоску. Когда на сердце стало легче, печаль прошла, она сквозь слёзы спросила:

– Что мне теперь делать? Буквально ничего, если суждено так, что поделаешь?

– Найдется выход, – сказал я решительно. – Можно передать письмо, вещи первой необходимости. Не теряйте надежду. Если его вины нет, то его немедленно оправдают.

Вот так её успокоил. Всегда готов был от души помогать ей, её отцу. Мои старания даром не прошли. Потому что она восприняла мое утешение с радостью.

– Значит, можно передать письмо, да? – В её глазах появились искорки радости.

– Не только можно, а нужно, – сказал я уверенно. – Если сильно стараться – можно всего добиться.

– Тогда передайте письмо. Я немедля напишу ему.

– Айша, у Вас ещё есть время. Сегодня уже поздно. Можете написать и завтра.

Айша застыла на некоторое время.

– Да, вы правы. Лучше завтра, – сказала задумчиво. – Пока солнце не село, я должна добраться до железнодорожного вокзала. Можно завтра встретиться с Вами? – умоляюще спросила она.

– Можно, почему нет? Айша, зачем усложнять дело? Я приглашаю Вас к себе домой, гостем будете. Наверно, устали от дороги. Познакомлю со своей семьёй. Отдохнёте, а утром придём вместе. Я очень прошу, идёмте со мной. Не откажитесь…

– Не беспокойтесь, я лучше пойду туда, – сказала она решительно.

– Айша, я от души, не верите? Дома у меня тесть и тёща, жена Надя с тремя детьми. Ждём четвертого ребёнка, – радостно сообщил я.

– Вам большое спасибо за приглашение. Но я не могу.

Все равно она не соглашалась. Сколько ни умолял, получил отказ. Но она мне позволила находиться с ней на вокзале. В ту ночь я не сомкнул глаз – бодрствовал, находился возле Айши. Зато у нас получилась интересная беседа. Я ей рассказывал о своем сне, о детской мечте… Мы разговаривали до рассвета. Утром позавтракали на вокзале и отправились в тюрьму. В тот день письмо Айши я передал её отцу. Ответа пришлось долго ждать. Всё это время отец Айши мучился в камере следователя Медведева. Конечно, о пытке она ничего не знала. Через неделю расследование подполковника закончилось. Кубанычбек Сыдыков после тяжелой пытки долго не мог прийти в себя. Только на следующий день дал ответ. По рассказу Айши, письмо было примерно такого содержания.

«Милая моя доченька! Я до конца своих дней буду безмерно доволен, что ты нашла меня. Дочка, как только получишь письмо, при первой возможности уезжай отсюда. Помоги маме, бабушке Бурул, присматривай за маленькими. Не переживайте за меня, я жив и здоров. Милая Айша, я перед народом и перед богом чист. Никакого преступления, порочащего нашу страну, я не совершал. Это какое-то недоразумение. Запомни это на всю жизнь. Всем родственникам передай привет. До скорого свидания, люблю и целую тебя. Твой отец 193…год, 8 августа».

* * *

Получив ответ, Айша взвесила всё происходящее и дала нам понять, что собирается уехать. За короткое время, в которое она была нашей гостьей, мы её полюбили. Сразу видно, она воспитывалась и росла в замечательной семье, была добродушной, милой и человечной. Она пользовалась общим уважением, поэтому моя семья вначале не отпускала её, все просили остаться еще на несколько дней. Сколько ни уговаривали, она торопилась домой, и мы дали ей добро. Айша с первых минут общения ласково отнеслась к моим детям, Наде, тестю и тёще. Настал час расставания. Она тепло со всеми прощалась. Обещали обмениваться письмами. Я проводил её до железнодорожного вокзала, посадил в купе. Когда тронулся поезд, у меня было такое ощущение, будто моя детская мечта, первая любовь, любимые горы и озеро покидают меня и вместе с ней уезжают на восток. С таким ощущением я остался на родном вокзале один со своей печалью.

После проводов Айши прошло больше половины недели. Проклятая служба сделала свое дело. Полковник Тоташвили, следователь Медведев, прокурор города принимали решения о ликвидации врагов народа. И между собой договорились: чтобы проучить азиатов, исполнение приговора поручают мне, красному палачу Союза номер один, капитану Букрееву. Вроде обыкновенный приказ, таких приказов в моей жизни было много. Но этот приказ, по неизвестным соображениям, я никак не мог переварить. Конечно, когда услышал о приказе, я побледнел, как полотно. Заболел. В связи с болезнью отказался. Передал записку начальнику тюрьмы: «Болею, поручите другим». А он мне категорически отказал и отправил посыльного с запиской: «Ничего, это на час работы, немедленно приступить к исполнению приговора». Мне пришлось подчиниться, и решение тройки было исполнено на высшем уровне. Привычную работу довел до конца – привычными, отточенными движениями руки красного палача. Это исполнение стоило всех других исполнений. В тот день, опечаленный, вернулся домой.
Жена, как обычно, встретила меня с радостью.

– Пашенька, а Пашенька, если у нас родится дочка, давай назовём её Айшой? Как ты на это смотришь? Ты согласен?

Конечно, к предложению жены я отнёсся положительно, и моё нехорошее настроение постепенно развеялось.

– Умница ты моя! Что бы я без тебя делал? Давно меня не было бы в живых, лежал бы в земле. С твоим предложением я согласен, от души поддерживаю. Хочешь называть, назови Айшой, хоть Айшатом. В любом случае, я с тобой согласен.

Горячие слёзы катились из моих глаз. Хотел приласкать Надю, погладить её волосы. К великому сожалению, проклятые мои руки не поднялись, свело судорогой. Конечно, нетрудно было понять, что я сделал мерзость. Оттого и расстроился. Едва сдерживая обиду, чуть не заплакал в голос. Вовремя остановился. Милая моя женушка меня поняла и прибежала из кухни со стаканом воды. К моему удивлению, я не смог взять воду у Нади, как-то склонился и свалился на диван.

* * *
Собеседник мой замолчал. В комнате царила мёртвая тишина. Не убрав папиросу изо рта, он глубоко задумался. Я не осмеливался сказать ему, что он виноват на сто пудов. Раньше не слышал, не видел подобного человека среди людей на земле. Теперь он сидел передо мной, лицом к лицу. Безмолвная тишина давила на меня. По моему мнению, он молодчина, высказал все, что было на душе. Освободился от тяжести, которая на протяжении многих лет тревожила его сердце. Нетрудно понять, он немного успокоился, и настроение приподнялось. Но в глубине души всё же остался какой-то осадок. Наконец, он снова зажёг свою папиросу.

– Потом переписывались? – спросил я, протирая красные глаза.

– А как же, – ответил он, продолжая разговор. – Спустя немного времени, Айше написал письмо, о том, что её отца перевели в другую тюрьму. Ответ пришел быстро. Потом отправил второе письмо, когда родилась дочка. Написал, что ей дали имя Айша. Она была безмерно рада и довольна. Нас пригласила в гости. Надя с маленьким ребёнком не могла поехать. Я за свой счёт взял отпуск и летом поехал на Иссык-Куль. Прекрасно отдыхал, каждый день любовался красотой природы. Вот тогда убедился: если на земле есть рай, то прекрасное озеро Иссык-Куль – это ворота в рай.

На следующий год всей семьёй собрались отдыхать на Иссык-Куле. Но, к нашему сожалению, внезапно вспыхнула Великая Отечественная война. Наша поездка сама по себе откладывалась на неопределенное время.

* * *

После победы, осенью 1946 года, я написал Айше письмо по старому адресу. Не поверите, письмо нашло своего адресата. Мы так обрадовались, просто нет слов. Наши отношения продолжались долгие годы. В позапрошлом году Надя с дочкой Айшой ездила на Иссык-Куль. Потом с гордостью говорила: «Я видела белые горные вершины, которые в детстве тебе снились, видела в объятиях великих гор чудодейственное озеро Иссык-Куль, видела дочек Айши, которые похожи на девушку из снов твоего детства».

Айша, оказывается, в своё время окончила педагогический институт. Вышла замуж по любви. Муж был лесником, она сама работала директором сельской школы. Когда искала отца и приехала за ним в наш город, милой девушке было всего семнадцать лет. Теперь она была любящей матерью пятерых детей, имела большой авторитет у односельчан. Посоветовавшись с Надей, мы семейством намеревались приобрести дом на берегу озера. Об этом предложении я напоминал каждый раз. Айша на наше предложение откликнулась. В позапрошлом году она сказала, что вблизи озера присмотрела подходящий дом. Поэтому через Надю я передал деньги. Они купили тот дом. Когда Надя сказала, что через окошко можно любоваться озером, я был безмерно рад.

– Значит, последние свои годы вы хотите провести на Иссык-Куле? Насколько это правда? Может быть, там останетесь навсегда? – сказал я, приревновав его к любимому озеру.

– Может быть. Однажды Саша Мухин сказал: «Пашенька, ты будешь жить дольше, чем мы. Потому что у тебя есть вещий сон, мечта детства, в котором любимые белые горы, чудесное озеро и красивая девушка. Богом тебе предназначено жить, пока не увидишь мечты детства. До того времени ты не покинешь этот свет». Действительно, высказывание Саши сбылось. Решил свои последние дни жизни провести в том месте, которое мне снилось с детства как вещий сон, – утвердил он.

– Да, мне тоже известно, что мечта детства всегда сбывается, – вступил я в разговор.

– Вот так сбылся вещий сон, слава богу.

– Вы довольны своей судьбой?

– Очень доволен. Мне было суждено видеть высокие горы, жемчужину Иссык-Куль, киргизскую красавицу Айшу, с разными людьми познакомиться. Они меня вдохновляли продолжать жить. Иначе выжить в команде «особой службы» было бы трудно. Имел отношения с гостеприимными добродушными горными людьми. Удостоился почёта и уважения со стороны Айши, и я не остался в стороне. Она послужила поводом моего спасения и мучения. Если бы не Айша, белые горы, жемчужина Иссык-Куль, дети, семья, я бы не сидел вот так перед вами. Петля, которая отняла жизнь Саши Мухина, и меня умертвила бы.

– Павел Степанович, вы бывали во всяких передрягах, многое испытали, вам не в диковинку…

– Я вас понял, молодой человек. Да, я не отрицаю. На моих руках кровь многих заключенных. Однажды я тоже умру. Но я не боюсь смерти, а боюсь просто так умереть. Именно такая позиция судьбы меня научила многим вещам. Я беспрекословно исполнял свою обязанность и обязанность человека. Не избегал судьбы, которая была дана богом. Моя судьба сейчас в руках Айши. Потому что я её больше всех люблю, уважаю. Я не хочу, чтобы моя тайна, моя тоска по жизни, осталась при мне. Скажу, что было, как было. Как решит она, так и будет. Нет другого выхода.

– А может быть, не стоит признаваться?

– Не вынесет этого мое человеческое достоинство. Кроме смерти, все хорошо. Как поеду, так и раскрою свою тайну, как говорится: живи, пока живётся.

* * *

Итак, рассказу собеседника пришел конец. Он долгие годы скрывал свою страшную тайну от жены, от детей и общества. В этом бренном мире он не имел права молчать. События, которые он переживал, для него стали навеки незабываемыми. Он испытывал постоянный страх, оглядываясь вокруг себя. Страшная, сокровенная тайна давила на его сердце, а когда оно переполнилось тоской, внутри вспыхнул пожар и вырвался наружу. Это предопределение судьбы. Кто и как его воспринимает, зависит от каждого человека.

* * *

Я встал с кресла и подошел к окну. Рассказ, который вобрал в себя целую жизнь, закончился перед рассветом. Правду говоря, внутри себя я ощущал обиду и зависть к высказываниям Павла Степановича о том, что он проведёт последние дни на Иссык-Куле. Он был повинен в смерти десятков сотен людей. Теперь, как ни в чем не бывало, хочет смыть с себя кровь на жемчужине земли – Иссык-Куле. Я думал, пока старик готовил завтрак. Мы молча завтракали. Павел-ага вызвал такси и проводил меня до железнодорожного вокзала. Купил провизии на дорогу. Когда он сунул в мои руки деньги, я наотрез отказался. Но он твердо говорил: «В дороге пригодится». Я вынужден был согласиться с ним.

– Павел Степанович, когда поедете на Иссык-Куль, загляните ко мне, гостем будете, – сказал я, небрежно вздыхая.

Старик, кивнув головой, опустил глаза. Я крепко пожал его руку. Расстались. Когда поезд тронулся с места, я стоял на подножке вагона. Павел-ага помахал рукой и остался позади. Я был бессилен поднять руку, просто молча смотрел в его сторону. Думал о том, что, когда приедет, будет время погостить у меня и уважить друг друга. Он был палачом. Но в моем воображении он был самым добрым палачом и совестливым человеком. Я уехал из старинного города, чтобы вернуться и заново встретиться со стариком.

Локомотив тащил за собой прицепленные вагоны и при выходе из города злобно гудел.

Сары-Камыш – Бишкек, 1992-1994 гг.

© Осмонкулов Ж., 2013

Открыть полный текст книги «Добрый палач: Рассказы и повести» в формате PDF