Обрыв

В эту книгу писателя Жапарали Осмонкулова вошли повести и рассказы, которые были переведены самим автором. Произведения писателя разнообразны по содержанию, отличаются нравственной углублённостью и обобщенностью. Чистый мир детства, красота природы, жизнь горожан и сельчан – его основная тема. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Публикуется по изданию: Осмонкулов Жапарали. Добрый палач: Повести и рассказы. – Бишкек: 2013. – 154 с.

ББК 83,8
    УДК 82/821-93
    О — 74
    ISBN 9967-13-057-1
    O 4803300100-13

Последний день весны.

Две молодухи оживленно переговаривались, прогоняя утреннее молоко через сепаратор.

– Ну надо же, как говорится «Плохого пса называют волкодавом», она оказывается, полюбила Карима, и теперь жить без него не может? Или действительно… – с намеками говорила чернобровая молодая женщина среднего роста.

На что она же с белолицей молодухой расхохотались во все горло.

– А что ты так озаботилась? Похоже, тебе самой он приглянулся, может ты с ним тайно встречаешься и теперь ревнуешь? Вот расскажу твоему мужу, тебе небо с овчинку покажется! В этот раз не посмотрю, что ты моя подруга, хи-хи-хи, – смеялась соседка, поддевая Гульбару.

– Этого алкаша, брось, пожалуйста?! Чем он может мне понравиться, тем, что заглядывает в каждый дом ради вонючего вина? Оставь его.…

Гульбара посмотрела на нее исподлобья, не выдавая своего секрета.

– «Хоть и алкаш он, а был в свое время настоящий джигит, статный, красивый, эх! А плечи какие широкие, вдвоем бы с тобой уместились на них. А в работе каков, один управляется там, где требуется четверо. А когда обнимает тебя этими сильными руками, искры сыпятся из глаз. Только вздохнешь «О боже!» и смотришь умоляюще», – не ты ли это говорила? Что мне сказать о твоих проделках… Гюкюнтай!

– Да-а, и вправду. Ой, матушки! Что это я говорю. Типун тебе на язык, что ты придуряешься? А что они разве хорошо поступают? Каждый зовет его, покупает ему сигареты, водку-вино, напаивают его, чтобы только сделал работу. Посмотри, во что превратили они красавца парня, в пустельгу, высматривающую мышь! Теперь бродит он по улице и высматривает, как только потянет дымом из трубы, так и он тут как тут, жалкий и удрученный. Раньше вообще в рот не брал.

– О, подруга, не годится злиться на то, что тебе скажут! Что задела больное место? Что ни говори, он милее тебе, чем муж твой, в твоей постели, действительно милее! И потом, как ты изворачиваешься, защищаешь его, пылинки с него сдуваешь.

Белолицая молодуха искоса взглянула на подругу.

– А что?! Может, скажешь, они правы? Работает за четверых – хорошо, а пьет – плохо?! Или хочешь сказать «Сила осла чиста, а молоко погано?».

– Плохо, что он пьет. Кто будет уважать того, кто пьет.

– Вот это и используют те, кто нуждается, такие как мы с тобой, одинокие, сетующие. Беднягу напоят до смерти после окончания работы, и даже не проводят домой, так и засыпает в грязной жиже, просто сердце кровью обливается, какие бессердечные! Он тоже хочет человеческих отношений, ему тоже дорого доброе слово, он тоже хочет поделиться сокровенным.… Выспится в жиже, и бредет домой, несчастный .… Кто сможет остановить это, кто сможет остановить народ? Кому сможешь сказать: «Не используйте его!». А если возразят тебе и скажут, что не мои деньги расходуются? Что скажешь на это?

– И какой крепкий на редкость. Никогда ни гриппом не заболеет, не простудится. Как не увидишь, весь чумазый, легко одетый шляется по улицам, – сказала подруга, поддразнивая.

– А что, тебе бы хотелось, чтобы он простудился и умер?! – спросила Гульбара со злостью.

– Нет, что ты, упаси боже. – Соседка опешила.

– Ты думаешь, если его всякий обманывает, то и поддержать некому! Его бог поддерживает. Душа у него чистая, нет скверны в нем. Много не говорит. Подадут – выпьет, скажешь – вмиг все сделает. Мы сами испортили Карима своим отношением.

– Помнишь, подруга, – соседка напомнила ей давнюю историю. – Тогда еще, в те годы, на стрижке овец, когда Карим занял первое место, никому его не уступив, и магнитофон, полученный в качестве приза, подарил тебе со словами: «В этой округе нет женщины, так вкусно готовящей, как Гульбара. И за то, что кормила она стригалей вкусными обедами, прибавляла к нашей силе силу, этой искусной поварихе, черноглазой молодке, разрешите мне вручить свой приз своими руками и словами благодарности!». Мы ведь все дружно захлопали, радовались за тебя и за него.

А потом, когда закончилось торжественное собрание, и начались состязания, Карим стоял, не поддаваясь уговорам руководящих лиц, ты вывела его на состязание одним взглядом своих искрометных глаз! И он ведь выдернул, как пушинку, хвастливого здорового силача из соседнего аила, за черту, в игре «Вытяни быка». Всему причиной – выпивка. Скажи ему, чтобы он не пил. Он послушается тебя. Бедняга, как увидит тебя, сразу присмиреет, как ягненок, завидевший свою мать. Он слушает тебя. Что значит тридцать лет, это еще светло-серый скакун. Он сможет исправиться. Видно, что он хороший человек от роду.

– Сколько раз говорила, не слушается. «В кровь и плоть мою вошло», – говорит. Не хватает у него воли преодолеть тягу к спиртному. Но еще постараюсь. – Гульбара вытащила из сепаратора металлическую тарелку, смахнула оставшиеся сливки, и облизнула палец.

– С раннего утра ты говоришь о Кариме, может, вчера твой муж не лег рядом с тобой? Ха-ха, ха-ха! Соседка стала хихикать, но через некоторое время испугалась гнева Гульбары и мгновенно утихла.

– Ох, типун на язык. Это все, что ты можешь сказать? Уходишь, давай уходи. Сегодняшний обрат оставь мне, я собираюсь замесить тесто.

Гульбара вышла вместе с соседкой во двор, и набросилась на мужа, который возился со своим трактором:

– Когда уже закончишь?! Как начнешь что-нибудь делать, конца этому делу не видно. Оставь сегодня все, выйдешь со мной на работу в поле, на табак. Ни приличной зарплаты не приносишь домой.

– Ой, вот потеха! Это я не получаю зарплату! Да на счету у предприятия нет ни копейки, что я могу сделать? Хочешь, чтобы я повесился?!

– Никто не говорит тебе, чтобы ты повесился. Чуть что, так сразу может повеситься, может унестись с быстрым течением, надоел уже. В доме не осталось ни щепотки муки. Найди и привези муки, на это… На!...

Гульбара поискала в карманах своей жилетки и вытащила деньги.

– Чем искать муку, сахар, лучше бы ты послала меня за вином, или за водкой, я бы на своем тракторе вмиг нашел, хоть под землей.

– Пропади ты пропадом! Не можешь ни дня прожить без водки. Ты знаешь, куда доведет тебя выпивка?

– Зачем знать? Ведь все пьют. И никто еще не умер от этого.

– Смерть приходит без предупреждения. В магазинах спиртного, что камней в урочище, полки переполнены – и это горе народное, это печаль земли, это разрушение нации.…

– О боже, ты сегодня как мудрец, что спустился с неба. Водку пьют такие молодцы как я! – заносчиво стукнул себя в грудь Жумалы тракторист. – Слабаки водку не пьют, знай это!

– Ах, ты мой молодец! Если это действительно так, может, закончишь стройку летней кухни, поставишь окна, двери! Нет у тебя сарая для овец, куда сгонишь их в зимнюю стужу, в осенние дожди. Да что перечислять!

– Вот-вот, так я и знал, что будешь так говорить. Надоело, сыт я твоими придирками по горло! – Жумалы прекратил работать, не спеша, вытер руки. Стал охорашиваться, словно глядясь в зеркало, затем стал считать по пальцам, по очереди загибая их.

– Чтобы поставить окна и двери надо приготовить глину – это раз, замесить его – это два, перемешать с соломой – это три, и, наконец, поставить – это четыре. А построить сарай для овец – это еще больше работы. Не закончу сейчас, закончу в один из благословленных дней. Я тоже дурачка не валяю, а работаю.

– Напрасно говорить тебе что-нибудь. Сколько раз слышу «Вот закончу, потом закончу», сколько лет прошло уже, а? – спросила жена, подбоченясь. Посмотришь на других мужей, и завидно становится. Чем ты хуже их?!

Муж рассвирепел и выбросил далеко от себя масляное полотенце, которым вытирал руки.

– Хватит скулить, иди отсюда! – разгневался Жумалы и завел трактор, но потом буркнул. – Когда в женщину вселяется бес, всегда так, мешает работе, да и только. Это я дурак, что слушаю тебя! Но с другой стороны, бедняжка моя, хорошо, что напомнила, лучше купи у Зупуш две бутылки самогона и пригласи Карима сделать работу. И не морочь мне голову!

Гульбара была вне себя от радости, но в то же время в ней вспыхнула жалость к Кариму, и она неожиданно накричала на мужа.

– Он что твой раб, что ли, чтобы позвать и заставить работать?! Нашел тоже дурачка!

– Э-эх, какая ты сварливая женщина! Ведь все приглашают его на строительные работы за бормотуху, и никто не осуждает. Или это враки?! Слава богу, что на наше счастье есть Карим. А иначе много хозяйственных дел остались бы незавершенными. Что разинула рот, заходи домой! Я позову Карима по дороге…

Когда муж захлопнул кабину трактора, и завел мотор, черный дым заклубился и окутал его.

* * *

Когда Гульбара, замесив тесто, вышла наружу, Карим протягивал руку к дверному крючку. Даже через одежду было видно, какого он могучего телосложения, какой он ширококостный. Лицо его было небрито, усы и бородка ощетинились, под глазами припухлости. Не поймешь, о чем он думает, лишь иногда проводит языком по пересохшим губам. Видно, как мучает его жажда, как трещит его распухшая голова, взгляд его выражал немую мольбу. Гульбара открыла дверь и пригласила войти в дом, неловко ответив на его горячее и слабое рукопожатие.

– Заходи, заходи, дорогой Какиш-жан, здоров ли ты? Может, перекусишь перед работой, или сразу же начнешь работать? Если сразу, то вот тебе кетмень, лопата…

Гульбара раскраснелась, как гранат. Груди налились у нее, соски набухли, и глаза заблестели – ее охватило страстное нестерпимое желание. В смятении она не могла понять, что на уме у Карима. А он стоял с полуоткрытыми глазами, мучаясь икотой. Молодка широко открыла дверь, освобождая вход.

– Какиш, может подогреть воду, ты бы ополоснулся? О работе не беспокойся, не сегодня, так завтра закончишь. Ну, скажи хоть что-нибудь, — опять Гульбара стала приглашать его в дом.

Вместо ответа молодухе, Карим стоял и почесывал горло. «Гюкюнтай, знаю, что скажешь. Прости, если можешь своего непутёвого. Мне нездоровится. Нутро горит у меня. Голова трещит по швам. Хочу выпить, вынеси, если есть. Прошу, не умоляй меня! Не умоляй меня не пить! Без выпивки нет жизни для меня. Не поучай меня в этот раз. Нет надобности. Но знай, золотце моё, это в последний раз. Слово даю, правду говорю», – все это прочитала Гульбара в его глазах, как только пришел он. Она вошла внутрь дома и вынесла столь желанную для него выпивку. Карим, который еле стоял на ногах и грезил о бутылке, проворно вошел в комнату без окон и дверей и сел в углу. Крышку бутылки он сорвал зубами, захлебываясь стал пить прямо из горлышка, делая перерывы. Потом, когда выпитое разогрело его, он отошел и, засучив рукава, принялся за работу, замесил глину, стал ставить окна и дверь, это была для него привычная работа, быстро и скоро он управлялся со всем по порядку.

– Бог в помощь, батыр!

С таким приветствием вошла в комнату Гульбара, держа в одной руке горячие лепешки, в другой свежие сливки. На кухне было темновато после вставленных окон и двери.

– А Гюкюнтай, это ты? Да сбудется твое пожелание, заходи, проходи на почетное место, – ответил повеселевший Карим.

– Ну, вот, теперь это уже похоже на жильё. Если работать с желанием можно, оказывается, быстро закончить. Какиш, может тебе перемешать кусочки лепешки со сливками? Ты, наверно, в детстве, часто едал мыкчыма*?

(*Мыкчыма – маленькие кусочки лепешки, перемешиваются со сливками в чашке)

– Наверно. Но я соскучился по мыкчыма, которое делаешь ты, Гюкюнтай!...

От Карима разит спиртным, а от молодухи тянет сладким ароматом духов, стройная, разрумянившаяся, она все бросает на Карима влюбленные взгляды. Гульбара кормила любимого, предлагая ему то лепешки со сливками, то чай, непрестанно наливая, свежий и горячий.

– Значит, сегодня ты пьешь в последний раз?

– Да.

– Правда?!

— Правда! – воскликнул Карим, кивая усердно головой.

– Ох, душа моя! Что за слова, обними меня… Молодуха упала в его объятия, несмотря на его одежду, всю измазанную глиной.

– Верблюжонок мой, звездочка моя! Как долго я ждал этого часа?! – страстно зашептал Карим.

Он, возбужденный и разгоряченный, сладкими речами молодухи, сжал ее в объятиях, стал ласкать ее упругие груди, обсыпать поцелуями ее лицо, нежно гладить между ног.

– Верблюжонок мой, как ты сладка?...

– Черноглазая молодка в блаженной истоме будто растворилась в объятиях Карима, и долго не отпускала его.

– Когда еще встретимся? – нежно спросила Гульбара, первая очнувшись и, почувствовав, как быстро пробежало время.

– На следующей неделе.

– В каком месте?

– На прежнем же месте, над обрывом… До встречи, черноглазая моя.

– До встречи, любимый...

Пылкий от любви и выпитого мужчина плёлся в сторону дома, неся в руках узелок, свернутый Гульбарой.

* * *

Дом Карима. Ночь. Жужжащая мошкара, все вокруг погрузилось во тьму. Из-за уличного света Карим не мог заснуть, все переворачивался, мучился, бредил, иногда вскрикивал во сне. Во сне, как обычно, явился ему дьявол-соблазнитель, виляя хвостом, вошел в комнату. Не спеша обошел кругом свою добычу, довольно долго осматривал его и вдруг вскочил на грудь, хвостом защекотал ему нос. Карим проснулся. Черт соскочил с него.

КАРИМ. – Ух, душа моя! Я думал меня душит албарсты*, а это ты проклятый богом совратитель?! Ты когда-нибудь дашь мне покой, чудище! Мучаешь и угнетаешь.

(*Албарсты – демоническое существо в образе женщины, которая душит спящих людей)

ШАЙТАН. – Мы приветствуем одинокого и бесприютного человека, потерявшего свое человеческое достоинство.

КАРИМ. – Кто тут нуждается в твоем приветствии, кто изголодался по нему! Сгинь с глаз моих, прочь ненавистный! Отродье! Что ты делаешь здесь в неурочное время?

ШАЙТАН. – Тсс, тихо, раб божий, разбудишь соседей. Послушай меня. Тебе не убежать от меня никуда, я стал твоим спутником по жизни. Ты понимаешь это? Не понимаешь, я вижу это, уже долгое время ты мучаешься, ты одинок, некому утешить тебя. Ты работаешь днем и ночью. Но даже если будешь головой биться об стенку, тебе никто не скажет в этом тленном мире спасибо, непутевый.

КАРИМ. – Не твое дело, каждый увидит то, что предначертано ему судьбой на лбу.

ШАЙТАН. – Тебя по лбу ишак лягнул.

КАРИМ. – Кто бы ни лягнул, я сам знаю.

ШАЙТАН. – А если знаешь, то ты раб водки. А где водка, там и я, продену тебе в нос кольцо и поволоку (Он хватает бутылку и бежит. Карим в растерянности бежит за ним, и облизывает с пола пролившуюся жидкость).

КАРИМ. – Что все пролилось, все кончилось?...

ШАЙТАН. – Все пролилось, не осталось ни капли. Я же сказал тебе, что ты раб бутылки. Если выплесну в обрыв, в обрыв скатишься, в яму выплесну, в яму скатишься. Бедолага!

КАРИМ. – Не говори так. Не дай бог никому такого! Если захочу, брошу пить, так как я дал слово черноглазой молодке.

ШАЙТАН. – Эх, несчастное создание! Сколько раз ты давал такие обещания. Бессчетное количество. Пустые обещания не сдвинут тебя с места.

КАРИМ. – Не твое дело. Сказал, не буду пить, значит, не буду (отворачивается).

ШАЙТАН. – Всё равно тебя люди напоят. Чтобы достигнуть своей цели, на какие уловки только они не пустятся. А ты не сможешь отказать, ты ведь добрый от рождения. Не можешь отказать ни просящим, ни принуждающим. И так я доконаю тебя.

КАРИМ. – Хватит, не хочу слушать твои гнусные речи. Лучше покажи мне свою личину, подойди поближе. (Карим засучивает рукава, будто готовиться схватить шайтана. Но нечестивый, разгадав замыслы человека, пятится назад).

ШАЙТАН. – Ни за что не сяду рядом с тобой. Ты жесток, схватишь, судорогой сведет меня.

КАРИМ. – Да-а, добраться бы мне только до твоего длинного хвоста, накрутить на руку и тогда будь ты хоть ангелом смерти, вытряс бы из тебя твою душу. (Он замахивается на шайтана. Тот убегает. Карим гонится за ним, но догнать не может, задыхаясь от усталости падает на землю, а шайтан легко вспрыгивает ему на грудь и ловко обвивает его шею своим длинным хостом.

ШАЙТАН. – Бестолковый ты человек, попался мне в руки?! Теперь никакие мольбы тебе не помогут, не выпутаешься. Ах ты мой доверчивый… (Шайтан душит его…).

КАРИМ. – Нечестивый, гнусный! Отпусти меня, задушишь, что я тебе сделал.

ШАЙТАН. – Еще спрашивает, что я сделал. Каждую ночь зовешь меня, не давая покоя, раскрываешь объятия, сажаешь меня на широкую грудь свою. Вот теперь я заберу твою душу, задушу тебя! Узнаешь почем фунт лиха. Ха…Хаа…Хаа.

КАРИМ. – Отпусти. О, проказа поганая, мерзавец!

ШАЙТАН. – Не проси, все равно не отпущу. Ух, как колется твоя щетина, давно, вижу, ты не брился.

КАРИМ. – Чтобы она тебя заколола. Только бы вырваться мне из тисков твоих, клянусь, тебе не поздоровится. Шкуру твою заживо сдеру, не будь я Каримом. (Вырывается).

ШАЙТАН. – Ах, несчастный, теперь не выпутаешься, бестолочь. Лучше расскажи-ка, как ты сумел понравиться черноглазой молодке, с твоим-то видом плешивого козла, которого изгнали из стада.

КАРИМ. – Не смей даже говорить о черноглазой молодке, нечистый! Куда тебе до нее! Понял, чудище! Сейчас я тебе!..

(Двое дерутся. Но шайтан крепко держит его и отпускать не собирается. Смертельно уставший Карим сдается).

ШАЙТАН. – Аа…аа…аа (Зевает). Спать хочу. Устал я с тобой бороться всю ночь. Уже рассветает. Аа…аа…аа… (Шайтан склоняется на широкую грудь Карима и засыпает. В это время появляется привидение и приближается к ним).

ПРИВИДЕНИЕ. – Нечестивый, всегда успеваешь раньше меня. Слабых за глотку хватаешь, сильных боишься. Нет в тебе жалости. Мучаешь беднягу, изводишь, смотри лежит полуживой. (Он берет Карима за руку, гладит его по голове). Одинокий мой, бесприютный, в последние дни совсем извелся ты. Пьешь водку, развлекаешься с шайтаном. Подружишься с нечистым, рано завершится твой жизненный путь, но избавишься от страданий. Уйдешь в мир иной с открытыми глазами, но душа твоя найдет покой. О, слабый человек, изгони с груди своей шайтана, разрушителя жизни, изгони подальше. Он не доведет до добра. Открой глаза, приди в себя, пока не погасло пламя твоей жизни.

КАРИМ. (Протягивает руку к призраку. Шайтан кряхтит во сне). Подождите, не спешите. Я сейчас встану. Вы кто? Утреннее привидение? Что вы хотите от меня? Вы можете помочь мне? Вот так, каждый день, проклятый богом шайтан мучает меня, душит, сдавливает грудь мою. Не могу избавиться от него. Как увижу вас, легче становится мне, вы как лебедь, плывущий по морю. Подождите, я сейчас. (Карим в подштанниках, в полусонном состоянии идет за призраком).

ПРИВИДЕНИЕ. – Очнись, человек, приди в себя. Открой глаза! Еще не поздно. Прогони шайтана от себя. Борись за свою жизнь! Проживи достойно свою жизнь!

КАРИМ. – Нет, нет! Я пойду с вами. В этом бренном мире измучился я, заберите меня с собой, не оставляйте.

ПРИВИДЕНИЕ. – Успеешь попасть туда, приди в себя, человек! (Призрак исчезает).

КАРИМ. – Вы оставили меня, мой прекрасный лебедь, плывущий по морю!.. (Карим, не открывая глаз, идет наощупь и возвращается к шайтану спать. Шайтан спросонья почесывает затылок, кладет голову на грудь Карима. Рассветает. Петухи поют. Два человека стучат в дверь. Карим встает).

ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК. – Спишь еще, батыр. (Ходит кругом). Быстрее одевайся. Садыр ставит крышу своего дома, пригласил нас на ашар*. Говорят, зовут – не отказывайся, не зовут – не показывайся. Ну, ты двигайся побыстрее, придем раньше других. (Карим в спешке начинает одеваться).

(*Ашар – коллективная работа, старинный обычай)

ВТОРОЙ ЧЕЛОВЕК. – А тетя Бурмакан заквасила, оказывается, две бочки вина. Вино будет литься рекой, сказала она. Ах, черт, ну и повеселимся сегодня! (Он от удовольствия причмокивает). Ох…! Ах… А какой нежный… не чувствуешь даже, когда глотаешь! (Глотает слюну).

ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК. – У тебя уже сейчас слюни текут. Не свались загодя, не начав работы, непутёвый.

ВТОРОЙ ЧЕЛОВЕК. – Да, этот ашар многих свалит с ног, как бы не оказаться в навозной жиже! Ээ… давайте уже побыстрее.

КАРИМ. – Вот, уже все (он застегивает куртку и одевает колпак). Все, пойдем.

ТРОЕ. – Ну что, джигиты, двинули! (Весело выходят на улицу).

* * *

С самого рождения, с тех пор как стал осознавать себя Карим, протоптал он по краю обрыва тропиночку. А сколько раз он проходил по ней, не сосчитаешь. И все знали в аиле, от мала до велика, что тропинку эту, ведущую на самую вершину, протоптал за много лет Карим. Каждый день он шел по этой тропке – встречать рассвет, любоваться закатом. Так случилось, что за мелкими хлопотами упустил он свою любимую, не успел на ней вовремя жениться. В последнее время его любимым времяпровождением стала выпивка, в пустом доме мерещатся ему всякие страхи, стал он беспокойным. Из-за склонности к выпивке не заладилась его жизнь, с каждым днем все больше одолевали Карима мрачные мысли, поэтому все чаще, почесывая небритые усы и бороду, он приходил сюда.

Вот и сейчас он шел по краю обрыва, не боясь, что может свалиться вниз с кручи, прямо в грохочущее русло горной реки, то подпрыгивал, размахивая ногой над бездной, то оборачивался в сторону кладбища и громко кричал, то ходил взад-вперед в нетерпении. Он ждал единственного любимого человека на свете. Когда, наконец, со стороны аила мелькнул красный платок молодухи, и она заспешила среди высоких трав в сторону гор, сердце его застучало в груди, и он бросился бежать ей навстречу. Молодая женщина, пугливо озираясь по сторонам, тоже бежала. Вокруг простирались заросли цветущих растений, растекались струями благоуханные ароматы, они стали молчаливыми очевидцами свидания двух сердец.

– Гульбара, звездочка моя!..

– Карим, сокол мой, любимый…

– Почему опоздала? Я боялся, что ты не придешь, у меня сердце чуть не разорвалось. Он притянул ее к себе и крепко обнял.

– Да, я вышла рано. Но вдруг вернулся мой никчемный муженек. Хорошо еще, что телок наш пропал, отвязался. Вот под предлогом его поисков, я и поспешила к тебе, соколик мой! Ой, что это со мной, вот поешь горячие самсы. Только что из тандыра. Теплые? Ешь. В прошлый раз я приготовила еду и передала тебе, а тебя дома не было. Скоро все станут судачить об этом, опозорюсь я.

– Спасибо, милая Гюкюнтай, я благодарен тебе за все, что делаешь для меня в этой жизни. Я теперь понял тебя. А те, что заставляют меня работать, как ишака, им нужна только моя сила. Они меня споили. Теперь я завяжу с выпивкой, окончательно. Если я работаю на них, я хороший, если не работаю, даже не поздороваются. Куда катятся люди? Где справедливость? Где человечность? А совесть?!.. Бессовестные, бесчестные, льстецы и подхалимы, сколько их расплодилось, что камней в ущелье! Вчера приехала милиция, меня хотели отправить на принудительное лечение. Да, я пью. Но ни с кем не скандалю, пью, что заработаю, даже муху не обижу. Конечно, это нехорошо, что пью, но ведь за бутылку водки я работаю целый день, не поднимая головы. Как вы не можете понять. Я молчу, и все сели мне на шею. Так, наверное, я умру в один из дней...

– Не говори так, милый. Ты исправишься. Ты хороший человек. Хочешь, уйду вместе с тобой, пойду за тобой, куда поведешь. Или нам уехать к моей родне, на Иссык-Куль. Ты сегодня что-то много говоришь. Посмотри на эти цветущие поля! Кому захочется умирать в такой чудесный весенний день. Посмотри, как все прекрасно вокруг!

Вдвоем они долго бегали среди белых цветов мальвы. Среди высоких, выросших в человеческий рост цветов алтеи, они сплелись в страстных объятиях.

– Как прекрасны наши степи! Цветы прогоняют человеческую тоску, ты научись разговаривать с ними. – Карим обнял Гульбару за плечи, и с восхищением стал любоваться степью. – Теперь цветы будут встречать нас с радостью. Фиолетовые цветы будут играть на свирели, полевые белые цветы – на комузе, мальвы будут играть на трубе, овсюг – на трубе, а румяно-красные тюльпаны будут бить в барабан. Маки, поклонившись, возьмут свои красные платья в руки и кружась на ветру, то нежно, то весело будут танцевать. Я сравниваю их всегда с красивыми кыргызскими девушками. Знаешь, а бархатные шайтан-цветы, нарумянившись, смешаются с красными маками, танцующими кыргызский танец, и будут смешить нас. Овсюг, трепещущий на ветру, и тысячи других трав будут перешептываться и рукоплескать. Река, текущая по дну ущелья, то вздыбится, как верблюд горбатый, то будет пениться и кружиться вихрем, как парень с девушкой, что гоняются друг за дружкой. Шаловливый ветер с горы Акбогоз налетит и подует, и заволнуется степь, как море, переливаясь красно-синими цветами. А я как царь птиц буду дирижировать всем этим на краю обрыва, буду танцевать, смешить, радоваться. Меня будут сопровождать бархатные шайтан-цветы, дружно аплодируя, а маки – красивые девушки будут кружить вокруг меня, радуя, а я буду петь, и иногда плакать, как белая верблюдица, и повелевать всем этим великолепием.

Карим перестал говорить, и стал смотреть на закат. Солнце, багровое, катилось за горизонт…

– Цветок мой, посмотри, когда-нибудь и мы так закатимся, да?...

– Прекрати, будь добр. Кыргызы говорят, «Тот, кто много говорит, умрет». Перестань болтать!

– Ничего не скажешь, это правда, — подтвердил Карим.

– О чем ты, батюшки мои! Помереть мне, если я что-нибудь поняла. Давай уедем из этого аила.

– Куда?

– К озеру, к моим родственникам.

– Нет, Гюкюн, я не могу оправдать твоего доверия. Что скажут обо мне люди! Привела какого-то безродного бродягу, брошенного на пепелище.

– Пусть говорят, что хотят. Мне все равно. Лишь бы ты был со мной. Если ты согласен, мы можем уже завтра отправиться в путь. О, священный Иссык-Куль, как бы он не принял нас. Даже если будем просто плавать как рыбки в озере, все равно какая-то жизнь состоится, добудем средства к существованию. Ты изначально хороший человек. Исправишься. Я верю тебе как Богу. Сотрется твое прозвище «Алкаш». Станешь прежним статным молодцем. Ты на все руки мастер. Поборись теперь за себя. И тогда наша жизнь будет райской.

– Гюкюн, ты веришь, что я брошу пить, что стану человеком?

– Соколик мой, верю так же, как в солнце, которое каждый день восходит и заходит.

– Эх, Гюкюн! Тогда у нас будет своя корова, да? Ты каждый день будешь доить ее, кипятить мне молоко. Вот тогда бы я бросил свою вредную привычку.

– Бросишь, обязательно бросишь. У нас будет и дом, и корова.

– Отлично! И вправду: «Доброе слово лечит душу». Я чувствую, что уже начал меняться, чувства мои ожили.

– У нас будет много таких теплых чувств. Чем больше будет налаживаться жизнь, тем больше будешь радоваться. Но самое главное… То ли застеснявшись, то ли от радости она запнулась.

– Скажи, что главное?

– Я тебе рожу красивого, здорового, как ты сам, ребенка.

– Ребенок?! Мальчик, девочка?! Какое чудо! Вот ты говорила, что на этом свете нас только двое, а теперь будет трое. Втроем мы обязательно победим.

Карим опустился на колени и стал целовать руки и живот молодой женщины. Приложив ухо к животу, стал слушать дыхание ребенка. Почувствовал он, как двигается ребенок или нет, но сердце его громко стучало в груди и наполнялось радостью. На некоторое время между ними установилась тишина, они молча глядели в глаза друг другу.

– Да, непреложная истина. Да благословит нас господь, завтра же отбудем на новое место жительства. Но, Гюкюнтай, от кого ребенок? – смущенно спросил Карим, теребя ее руки.

– Ох, любовь моя, верь мне, не сомневайся! От тебя, конечно, от тебя! Смотри, как чувствовала, что все удачно сложится. Вот увидишь, все будет хорошо.

– Дай-то бог! Скорее бы наступил этот день.

– Наступит, милый, не спеши, неспешный одолеет горный хребет. Завтра будем готовиться, а послезавтра отправимся в путь. Что скажешь? – улыбалась Гульбара, глядя на Карима, прекрасная, как полная луна, затем взглянула на солнце.

– Пусть будет по-твоему, — Карим блаженствовал.

– Теперь пора возвращаться, Какиш! Солнце клонится к закату.

– Да, да, до встречи!

– До встречи!

Они крепко обнялись, и надолго замерли, не в силах расстаться. Карим долго махал ей вслед, красивой черноглазой молодке.

* * *

Подготовка к отъезду велась тайно, но бурно. В аиле никто даже не предполагал, что эти двое готовятся к побегу. Карим прибрался в доме, почистил двор, помылся – причесался. Купил замок. Закончив все дела, решил сходить к обрыву, попрощаться. Когда он вяло плелся по улице, ему неожиданно повстречался односельчанин Калмамат.

– Ассалом алейкум, абаке, — поздоровался Карим.

– Удачной дороги тебе, Карим. Куда навострился? – спросил он улыбаясь.

Карим растерялся и не нашел что ответить, лишь молча махнул рукой в сторону обрыва.

– Хорошо, что ты повстречался мне, Карим. Я уже собирался послать за тобой. Удачная встреча! Ты знаешь, с зимы уже джене твоя покою мне не дает, построй мне тандыр, да построй, замучила меня. Карим не мог отказать этому торговцу, которого в аиле все слушались, он вяло сказал:

– Схожу туда в горы, потом вернусь.

– О, боже, потом говорит, если не поставлю ей тандыр сегодня, она меня в дом не пустит. Да, а завтра мы ждем гостей. Наверное, она хочет испечь хлеб в тандыре. Пойдем…

– Потом пойду, аксакал.

– Да чтоб тебя, — видя сопротивление Карима, односельчанин его разозлился. — Что ты заладил, как баба, «потом пойду», «потом пойду». Что нельзя помочь старшему тебя человеку, что грязь к рукам прилипнет? Или ты хочешь меня опозорить? Один раз попросил – не хочешь, второй раз попросил – не хочешь, ну-ка ступай, иди впереди меня!

Карим не посмел возразить аильному аксакалу и засеменил впереди него.

– Хорошо, аксакал, я пойду, вот иду впереди вас.

Когда они вошли в дом, на топчане во дворе сидели несколько человек и пили водку, громко разговаривая. Карим сразу же принялся за работу, засучив рукава, и не обращая ни на кого внимания. Он очень спешил, пот шел с него градом.

Когда Калмамат враскачку, лениво, подошел к нему с друзьями, увидел, что работа спорится и подходит к концу, обрадовался.

– О, Каки, так ты уже закончил. На, выпей сто грамм, подбодришься, пропотеешь, и работа будет спориться!

– Спасибо, не пью. Не утруждайте себя.

– Нет, это не дело, не обижай аксакала, выпей, — сказал рыжий мужчина с большим животом. Другой, красноглазый, присоединился к нему.

– Да, чтоб тебе околеть, что ты упрямишься, если аксакал предлагает тебе выпить, выпей, даже если это яд, даже если тебе грозит смерть.

Вдвоем они стали принуждать Карима выпить.

– Ну-ка, ну-ка, дайте мне слово,– сказал Калмамат, выкатив зенки, те двое сразу притихли.

– Что случилось с тобой, Карим? Ты же пил ведрами, ты пил лежа в навозной жиже, ты пил за другими недопитое, какая муха тебя укусила?

– Аксакал, я вам очень благодарен. Работа сделана. Дайте мне возможность тихо уйти. Не принуждайте…

– Ах ты, молокосос, вот я тебя взгрею! В этом аиле никто не заставляет меня говорить дважды. Сказал тебе пей, пей! Эй, парень, в эти тяжелые времена бутылка водки, выставленная на угощение, что твой барашек, зарезанный для гостей. Что ты кокетничаешь, как девица? Ты знаешь, кто я? Я самый удачливый и умный торговец аила! Ну-ка, осуши стакан.

Уставший от приставаний Карим выпил водку.

– Давно бы так, а то ломаешься как баба, стервец! – сказал пузатый мужчина.

– Ну не говори, а то хотел обидеть аксакала. Что б тебе, пей теперь! Оказывается, ты пьешь,– сказал раздраженно красноглазый.

– Да еще как пьет, прямо из бутылки. Ну-ка, покажи народу, — сказал аильный торговец, протянув захмелевшему Кариму бутылку. Он не стал сопротивляться. “Чему быть, того не миновать», – подумал он, и взахлеб выпил все, окружающие одобрительно поддерживали его.

– Вот теперь можешь пойти куда пожелаешь. Дело закончено. Выведите его за ворота, пока он не свалился тут, — распорядился хозяин.

Мужики выволокли его вмиг за ворота. Освободившись от Калмамата, Карим прямиком направился в горную долину с речкой.

Был он вял, в висках стучало, глаза лезли из орбит. Сейчас он ненавидел всех. И больше всего себя, за то, что не сдержал обещания, за свое безволие. Лишь к вечеру, когда уже вернулся скот с выпаса, когда поредели ряды, ищущих пропавшую скотину, добрался он до намеченного места. Жужжала мошкара, стрекотали кузнечики, в лунной ночи он остался один на краю обрыва, испытывая сильное беспокойство, в крайней степени удручения. Еле передвигал он отяжелевшие ноги, со лба лился обильный пот.

Окрестность быстро темнела, мрачно взглянул он в сторону кладбища. Несмотря на вечернюю прохладу, в голове непрерывно стучало. Перед глазами возникали странные видения, его тошнило, горло перехватывало, как будто что-то давило его прямо посередине спины. — «Опять началось?» — подумал он и огляделся вокруг себя… увидев старого знакомого, злобно осклабился. – И сюда добрался чудище, шайтан, шакал проклятый. От тебя нигде не скроешься. Сгинь прочь с глаз моих! – сказал Карим, собрав последние силы, он пнул в сторону аила.

Ему захотелось уйти, чтобы не морочить себе голову. Вдруг сзади послышался голос:

– Постой, Карим, не уходи, не бросай нас! Как долго ты мучаешься, совсем извелся, бедняга. Иди к нам, у нас спокойно, душа твоя успокоится, – сказало привидение.

От страха Карим облился потом, крупные капли его закатывались за пазуху. Озираясь по сторонам, он таращил глаза. Травы тревожно шелестели.

– Что выпучил глаза?! Иди, тебя же зовут, – сказал шайтан, неожиданно выскочив перед ним.

– Вижу без тебя, чудище поганое, не встревай. Сейчас я тебя? – Карим сорвал с головы колпак и запустил в шайтана. Тот мгновенно исчез, взмахнув хвостом.

– Простите, вы кто? Куда зовете вы меня каждый день. Измучился я, не соображу, кого слушать мне.

– Услада для души здесь, следуй за мной, — сказало привидение, появившись прямо перед ним.

– Давно бы так, иди, быстрее передвигай ноги! – стал подгонять его шайтан.

– Тебе то что, бесстыдник, сам знаю.

Карим замахнулся на старого знакомого. Он, виляя хвостом, возникал то в одном, то в другом месте, смеясь до слез, ахал и охал от удовольствия.

– Подождите, куда вы спешите? Давайте вместе, рядом пойдем, — жалобно попросил он и подался вперед. В одно мгновение Карим оказался на самом краю обрыва, но он не осознавал этого. Далеко внизу шумела река, небо притягивало его.

– Ой-ой, опять остановился, да иди ты побыстрее! Иди, ведь ты настрадался на этом свете, а на том, душа твоя успокоится, сколько раз тебе говорить. Вот так, подгоняя, сколько людей я спас. Правда, ханжа?!

Нечистый, размахивая хвостом, хвастливо взглянул на привидение.

– В словах его нет лжи, это правда. В этом мире много чудищ, которые сбивают с прямого пути. Они правят такими как вы. Они совращают, искушают, без всякой подготовки овладевают вами. А ты не обижайся. Шайтан соблазнил тебя, привел ко мне, и мы встретились. Знаешь, а я ведь тебя раньше обходил стороной, жалея. А теперь смотрю – совсем извелся ты, исстрадался. Среди множества людей ты одинок. Поэтому я призываю тебя к себе, – сказало привидение, одетое в белое с головы до ног.

– Да, я одинок, но хочу сказать, что есть у меня хороший человек, семейный. Для меня – это подарок судьбы, уважаемый и почитаемый. Есть у меня цветы, которые разгоняют мою печаль, тоску. Есть у меня своя дорога в жизни, полная страданий и утрат.

– Да, да, мы есть у него! – прошелестели цветы на краю обрыва.

– Да, да, мы есть! – откликнулось эхо из бездны.

– Вот, слышишь ты? – спросил человек, потерявший себя в жизни.

– Слышу, но ты почему-то испугался эха. Не пугайся, я покажу тебе дорогу. Не смотри вперед, иди, иди, мой сильный…

Холодно улыбаясь, привидение пролетело по воздуху и оказалось впереди. Карим спешно шагнул за ним, будто боялся отстать.

– Сейчас, сейчас… А… аа… аа… а!.. – раздался его отчаянный крик, Карим упал с грохотом на дно пропасти.

Багровое солнце закатилось, цветущая степь заколыхалась на ветру, тяжело вздохнула, она прощалась с любимым человеком.

На следующий день нашли бездыханное тело Карима. Он лежал ничком с открытыми глазами. Шляпа его повисла на мальве, растущей у самого края обрыва. Предавая тело Карима земле, многие говорили: «Хороший был человек. Да будет ему земля пухом!»

© Осмонкулов Ж., 2013

Открыть полный текст книги «Добрый палач: Рассказы и повести» в формате PDF