Соотечественники

Распад Союза вызвал небывалую эмигрантскую волну на всем постсоветском пространстве, помню, в те годы в Бишкеке был популярен старый еврейский анекдот, слегка адаптированный для Киргизии. «Встречаются двое русских и оживленно беседуют, к ним подходит третий. — Не знаю, о чем вы говорите, но уезжать всё же придется». Желание к перемене местожительства охватывало русскоязычное население всякий раз, когда в газетах печатали поэтапные графики перевода делопроизводства на кыргызский язык…

Впервые я попал в Сан-Франциско семь лет назад, когда дочка, надежно обосновавшаяся в Штатах, пригласила родителя в гости. До сих пор остались ощущения нереальности происходящих со мной событий, словно от яркого хорошо запомнившегося сна. Очень уж отличалась заграничная жизнь с ухоженными изумрудными газонами перед игрушечными домиками, укрытыми среди цветущих диковинных деревьев и причудливо подстриженных кустарников от сибирских деревенских изб, где я родился, и заваленного мусором микрорайона из серых однотипных домов, где я сейчас обитаю. Отличались и люди, улыбающиеся, если остановишь на них взгляд, возможно еще и потому, что от удивления и любопытства я пялился на всех подряд. И хотя каждому советскому человеку известно, что улыбкам капиталистов доверять не следует, от участливых взглядов и приветственных «хай» незнакомых мне людей на душе оставался теплый осадок. Надо признать, американцы умеют улыбаться и делают они это так часто, естественно и профессионально, что можно позавидовать. Сам я человек немрачный и как мне кажется общительный, но улыбаться просто так не научился, хотя перед поездкой в Штаты безуспешно тренировался перед зеркалом. 

Пару недель я гулял по холмам Сан-Франциско, вдыхая воздух, пропитанный ароматным кофе. Дочь с зятем снимали квартиру в южной части города, недалеко от двух холмов, которые напоминали женскую грудь, и откуда весь город просматривался как на ладони. Неподалеку от места нашего проживания начиналась знаменитая Маркер-стрит, — скоростная диагональ, пересекающая город с юга на северо-восток. По этой стрит, в конце которой скучились небоскребы, и по параллельным ей улочкам пролегал мой ежедневный маршрут. Пользуясь уникальной возможностью своими глазами увидеть город, знакомый лишь по голливудским фильмам, я отыскивал на схеме название районов для осмотра — Марина, Рашен Хилл или уж совсем ностальгическое Маленькая Россия и наматывал за день до тридцати-сорока километров, делая снимки на память. Однако в районах с русскими названиями мало что напоминало о соотечественниках, покинувших в смутные времена свою Родину и осевших на чужбине. Хотя русскую речь я слышал довольно часто.

— У твоей дочери квартира двухбедрумная, а ко мне племянник переехал с Украины, давай их познакомим, — обсуждали семейные проблемы две подруги.

— Девчонки, быстро все бегите писать, а то экскурсия по городу продлится три часа, — громко кричала гид в микрофон, даже не предполагая, что её понимают не только российские туристки.

Впрочем, я и сам попадал в подобную ситуацию. На авиарейсе Амстердам — Бостон, меня возмутило поведение юных пассажиров, после поданного обеда разбросавших булочки по проходу.

— Какое свинство и неуважение к хлебу, где они воспитывались? — стал возмущаться я.

— Тише, — успокаивала меня супруга. — Тебя все слышат.

— Да, что ты боишься, здесь никто не говорит по-русски, — отвечал я своей половине.

— Нет, почему же, — откликнулась девушка на заднем кресле, — я тоже русская.

— И я, и я, — послышалось со всех сторон.

Распад Союза вызвал небывалую эмигрантскую волну на всем постсоветском пространстве, помню, в те годы в Бишкеке был популярен старый еврейский анекдот, слегка адаптированный для Киргизии. «Встречаются двое русских и оживленно беседуют, к ним подходит третий. — Не знаю, о чем вы говорите, но уезжать всё же придется». Желание к перемене местожительства охватывало русскоязычное население всякий раз, когда в газетах печатали поэтапные графики перевода делопроизводства на кыргызский язык. «Не за себя волнуемся, переживаем за будущее детей» — говорили соотечественники, пакуя чемоданы. Признаюсь, я тоже лелеял мечту перебраться поближе к детям, и потому-то меня интересовала жизнь в русских кварталах, но однажды в магазинчике «BAZAR», в котором продавались давно забытые ириски «Кис–кис» и «Золотой ключик» мне бросилось в глаза объявление на русском языке. «Мужчина 50 лет с двумя высшими гуманитарными образованиями ищет работу по уходу за ребенком инвалидом». Этот крик души, веющий такой безнадегой, остудил мои желания и я решил, что благополучную Америку лучше строить в своем отечестве.

Больше в магазины и лавочки я старался не заходить, к тому же в дневные часы в них было безлюдно и скучающие продавцы сразу обращали ко мне свои приветливые взоры, стараясь разговорить потенциального покупателя. Так как я забредал туда просто поглазеть на товары, то излишнее внимание к моей персоне, обладающей к тому же корявым английским, меня смущало. И все же я планировал посетить какой-нибудь нумизматический магазинчик, поскольку собирал монеты с детских лет, а в зрелые годы нумизматика стала моей основной профессией. Предварительно отыскав в интернете адрес салона, располагавшегося в одном из небоскребов на Маркер — стрит, я попал в небольшую комнатку на 14 этаже, в которой одновременно могли разместиться три, максимум, четыре покупателя. Меня встретил высокий седой мужчина почтенного возраста. Извинившись за свой плохой английский, я попросил разрешение осмотреть его сокровищницу.

— Как дела? Чего изволите? — спросил он по-русски.

— Вы говорите по-русски, — обрадовался я.

— Очень не хорошо, но немного понимаю. Мой дедушка родился в Россия, и у меня есть много русский друзья, — ответил старик.

Такого количества монет я не видел никогда, хотя к тому времени обладал солидным коллекционным стажем, собирая монеты всего мира с изображениями животных. Уже и не вспомню, почему я выбрал тему «Фауна на монетах мира» может потому, что зарубежные монеты мне казались таинственными и даже несерьезными в отличие от строгих в оформлении официальных советских металлических денежных знаков. Во второй половине ХХ века стало модным помещать эндемиков на монетах островных государств Карибского бассейна, Африки и Австралии, так что недостатка в коллекционном материале у меня не было. Вот только попадали разменные монетки с экзотических островов за советский железный занавес крайне редко, что уж говорить о периферийной Киргизии, если здесь и алюминиевые монеты стран социалистического лагеря встречались нечасто. Но, возможно, тем и привлекала меня нумизматика, когда каждая новая монета в коллекцию отыскивалась с большими трудом и немалыми материальными затратами. Помню, я отдал за цент с Каймановых островов три серебряных советских полтинника.

— Где мы, а где Кайманы? – философствовал тогда владелец «раритета», заверяя меня о равноценности обмена, и я с ним соглашался.

В салоне на Маркер-стрит современные монеты всего мира, в том числе и островных государств, лежали в металлических тазиках по цене от десяти до двадцати пяти центов. Всю коллекцию из монет экзотических стран, которую я с большим трудом составлял на протяжении тридцати пяти лет, можно было собрать за полчаса, поковырявшись в тазиках. А вот цена лежавшего на витрине советского полтинника в сто раз превышала стоимость экзотических «раритетов». Редкостные монеты с античных времен до наших дней отчеканенные в меди, никеле, серебре и золоте покрывали плотным ковром небольшую витрину, а за спиной старичка стоял массивный старинный шкаф с множеством маленьких выдвижных ящичков, как я догадывался, тоже заполненных предметами моего увлечения.

Я обозначил интересующую меня тему, и выдал перечень стран, чеканивших монеты с изображениями представителей фауны на своем убогом английском, сопровождая заказ переводом на русский и активной жестикуляцией, что послужило антиквару командой для начала поиска. Поразили меня, если так можно выразиться, аристократические манеры хозяина салона, старичок вынимал определенные ящички с плотно уложенными монетами, упакованными в картонных холдерах или пластиковых пакетиках. Затем он как заправский фокусник, извлекающий из колоды загаданную карту, с торжественным видом выдергивал из плотного ряда заказанную мной монету. Работал он в белых хлопчатобумажных перчатках, каждое его движения, как у сборочного автомата на конвейере, было доведено до совершенства, элегантно и не суетно. Выбранные мной монеты он извлекал из пакета и, держа за гурт, демонстрировал в своих руках их сохранность. Столь бережное отношение к медякам, прошедшим через тысячи рук, казалось мне старомодным излишеством. И все же смотреть на него было одно удовольствие, так быстро ловко и аккуратно он работал. Отобранные монеты он раскладывал по бумажным пакетикам, каллиграфическим почерком проставляя на них цену, страну и дату выпуска, номинал, а затем заклеивал скотчем. Между делом антиквар поинтересовался, откуда я прибыл.

— Из Бишкека, — гордо ответствовал я.

— Бишкек, Бишекек, не знаю, — признался он.

— Кыргызстан, — подсказал я ему.

— Курдистан, — это где-то Турция или Ирак, — опять не понял меня антиквар.

— Нет, Кыргызстан, Киргизия, Фрунзе…

— О, Киргизия, Иссык-Куль. Горы. Good. Very beautiful country. Мой друзья жили Фрунзе. Очень красивый страна.

Так мы пообщались более часа, я рассказывал ему о Киргизии, а он мне об истории своего рода и, признаюсь, я оставил у него больше чем планировал потратить.

Тот визит в нумизматический салон на Маркер-стрит имел для меня самое неожиданное продолжение. Рассказывая дочери о своих приятных впечатлениях от посещения нумизматической сокровищницы, я разоткровенничался, поведав о потаенной мечте тоже открыть на старости лет свою антикварную лавочку. Дочь с зятем отнеслись к моим грезам по — деловому, и благодаря их спонсорской помощи, уже через год я въехал в собственный нумизматический салон в Бишкеке, где старался завести порядок по образу и подобию, увиденного в Штатах. Под окнами салона я разбил газон и посадил живую изгородь. Я во всем пытался подражать своему американскому коллеге с русской родословной, правда, работать в перчатках так и не научился.

В этом году я снова попал в Калифорнию. Дочь, поднимаясь по карьерной лестнице, переехала жить в Силиконовую долину, и хотя до Сан-Франциско или как его здесь называют Фриско не очень и далеко, но у меня никак не получалось вырваться в город и посетить нумизматический салон. В отличие от прошлого прилета, когда я был представлен самому себе, на этот визит дочь составила плотный график развлекательной программы. На надувных лодках меня спускали по крутым перекатам Американской реки, возили в парк любоваться гигантскими секвойями и расслабиться на пляже знаменитого высокогорного озера Тахо, чем-то напоминающего наш Иссык-Куль. На робкие просьбы отпустить меня погулять по Фриско дочь строго внушала, что я приехал отдыхать и общаться с внуками, а не слоняться по магазинам, однако за день до отъезда она все же уступила моей назойливой мольбе.

— Я нашла в интернете координаты нумизматического салона на Маркер-стрит, — сказала она, протягивая мне листок с адресом. — Владелец его, правда, показался мне каким-то странным. Я ему позвонила, и он сразу стал допытываться, какими средствами ты располагаешь и сколько планируешь у него оставить, и только когда я назвала сумму в 300 долларов, он согласился тебя принять, назначив время с 11 до 12, и еще он может говорить по-русски.

В предчувствие праздника я отправился в Сан-Франциско. То, что это не тот салон, стало ясно сразу, поскольку он находился не рядом с лифтом на 14 этаже, а всего лишь на седьмом, затерянный в лабиринте узких и низких коридоров. В маленькой прихожей стояли два стула, и ни— что не выдавало наличие здесь нумизматического салона. Я громко откашлялся, обозначая свое присутствие, и из-за стеклянной двери выглянул круглый, рыхлого сложения мужчина лет сорока.

— Вам звонили по поводу монет, — сказал я, поздоровавшись.

— Хорошо, посидите в коридоре.

Ждать пришлось четверть часа, наконец, из комнаты вышла молодая пара и сопровождающий их мужчина, все еще навязчиво убеждавший молодых людей в том, что покупая у него монеты, они делают самое выгодное вложение. Говорил он по-английски, но медленно, часто повторяя одну и ту же, явно заученную фразу, и я его отлично понимал.

— Так что вы хотели приобрести? – обратился он ко мне уже по-русски.

— Можно посмотреть ваши монеты?

— У нас монеты только дорогие, вы назовите, какие вас интересуют, а я вам вынесу.

— Я хотел бы купить серебряные монеты с изображениями парусников и животных.

Продавец удалился и минут через пять вышел с перуанской монетой 5000 соли 1979 года выпуска.

— Очень редкая монета, с добавкой платины, вот здесь написано, — он показал пальцем на состав металла. — Почти весь её тираж уничтожен. Могу отдать за триста баксов.

Перуанская монета, конечно, представляла для меня определенный интерес. Металл, из которого она отчеканена, был указан на ней на испанском языке — «plata», что переводится как серебро. Созвучье в названии с другим благородным металлом, кстати, пошло от испанских конкистадоров, которые впервые познакомившись в Южной Америке с платиной, из-за тугоплавкости назвали её пренебрежительно «серебришко» и ценили вдвое ниже, чем серебро. Естественно, что в сплав этой перуанской монеты платина не добавлялась, просто продавец пытался запудрить мне мозги, а за тройскую унцию серебра названная сумма представлялась мне чрезмерной, да и насколько мне помнилось, в американском нумизматическом каталоге Краузе монета 5000 соли не входила в категорию редкостей и ценилась как рядовая.

— А что еще можете предложить?

— Эту монету будешь брать? — перешел на «ты» продавец.

— Посмотрим, что есть еще, чтобы выбрать, — уклонился я от ответа.

На этот раз продавца не было минут десять, вернувшись, он протянул две монеты, которые уже лежали на прилавке моего салона в Бишкеке.

Медный немецкий нотгельд (дословно деньги нужды) достоинством 5 миллионов марок с изображением вздыбленного коня, монета хорошо известная, хотя встречается нечасто. Инфляция в Германии в 1923 году, породившая монеты с таким необычным номиналом, многим знакома по роману Эрих Мария Ремарка «Черный обелиск». Тогда зарплату работникам выдавали два раза в день, поскольку курс немецкой марки катастрофически падал по отношению к доллару и неистраченные к обеду деньги к вечеру обесценивались. На заре своей антикварной деятельности, мне уже доводилось оценивать нотгельд, который одной знакомой предложили в обмен на её двухэтажную дачу. Женщину уверили, что в Германии, куда она выезжала на постоянное местожительство, эти монеты сохранили свою покупательную способность и обмениваются в местных банках 1 к 100, что соответствовало целому состоянию. Как оказалось, стоимость нотгельда в нумизматическом каталоге не превышала пятидесяти долларов. Предотвратив жульническую сделку, я получил в награду бутылку коньяка, а позже мне принесли на продажу и саму монету.

— Очень редкий экземпляр, на аукционах уходит за штуку баксов, но тебе как земляку, так и быть, уступлю за триста, – он протянул мне нотгельд. Я нехотя взял раритет в руки. Не увидав восторга в моих глазах, продавец засветил мне следующую монету. – Эту могу отдать недорого, за двести. – Собрат, показанного им серебряного доллара начала двадцатого века, только лучшей сохранности уже год продавался в моем салоне, но по цене в четыре раза дешевле.

Очень неприятно, когда тебя принимают за «лоха», я не стал информировать продавца о наличии собственного нумизматического салона, ученой степени и о том, что являюсь экспертом в составе международного жюри конкурса «Монетное созвездие». Одно было очевидно – покупка не состоится, и пора уходить.

— Я был здесь семь лет назад, только на верхнем этаже, там еще старичок высокий такой сидел, — начал я интересоваться судьбой, салона, вдохновившего меня на собственный бизнес. — У него был богатый выбор разменных монет со всего мира.

— Тот старик умер в прошлом году, теперь это моя фирма, я недавно сюда переехал, а мелочью я не торгую, с ней одна морока, сейчас умные люди покупают только серебро и золото. Так ты будешь что-нибудь брать, а то я из-за тебя и так целый час потерял, — нетерпеливо вопрошал торговец монетами.

— Нет, спасибо, — мне стало так тоскливо, словно я потерял лучшего друга.

— Вот за это я и не люблю совков, всё хотят купить на халяву, — буркнул соотечественник напоследок и скрылся за стеклянной дверью.

Я позвонил дочке, сообщив печальную новость, что мой знакомый старичок умер. — Посмотри по Интернету, может быть, найдешь еще какой-нибудь нумизматический магазин в этом районе.

— Да, есть по соседству. Записывай адрес, — начала диктовать мне дочь.

Я перешел в соседнее здание, поднялся на 14 этаж, и дверь мне открыл высокий интеллигентный старичок.

— Как дела, чего изволите? Иссык-Куль, Киргизия, – заулыбался он, узнав меня.

© Камышев А.М., 2013