Женщина плачет – шарик улетел…

Несколько странный рассказ. Рекомендуется читателям, которые "не здесь" и "не сейчас". Первая публикация.

Однажды на Земле разразилась эпидемия странной болезни, поразившей мужчин. Собственно говоря, ничего в ней не было страшного, в этой эпидемии, ничего трагического. Никто от заболевания не умирал. Не валялся с температурой в постели. Не метался в бреду. Но, как бы это сказать, всё же испытывал известные неудобства…

Симптомы проявлялись с чесания в затылке. Сначала это было лёгкое почёсывание, которое позже переходило в сильный зуд. Порой заболевший расчёсывал себе кожу до крови на макушке. И затем начиналось самое странное… Тоненький росточек пробивался прямо сквозь череп, он рос и рос и – главное – тем быстрее, чем чаще его смачивали водой и мыли шампунем (именно по этой причине у нерях и грязнуль, а также пещерных народов процесс затягивался на долгий срок, в то время как у следящих за собой всё вырастало в течение нескольких недель, в крайнем случае месяцев – это зависело от вида всходов).

Что же вырастало на голове? Это уж – как кому повезёт. Бывало, что герань или розовый куст, но случались и баобабы. Впрочем, последнее считалось редкостью, это было характерно скорей для африканского континента, поскольку в умеренной зоне баобабы не приживались, и всё заканчивалось излишними мучениями для больного и усыханием дерева прямо среди копны волос. Неприятная ситуация, да. Зато тополь или ясень где-нибудь в Европе или России – это было весьма распространено; встречались и дубы, но чаще у лиц, которые не работали собственным умом, за что, собственно, им и приходилось отвечать перед природой.

Интеллигенция, как правило, имела представителей растительного царства покрасивей (самые красивые, впрочем, типа изысканных цветов доставались лицам нетрадиционной сексуальной ориентации). Рабочий класс жил с лесными деревьями на макушке. Крестьянам нередко доставались злаки – даже порой целые поля, и это было крайне неудобно, с бытовой точки зрения, хотя и практично, когда приходило время собирать урожай. Мне лично встретился как-то раз полинезиец с небольшой кокосовой пальмой, и он бескорыстно угостил меня орехом, позволив сорвать его прямо с верхушки (но морщился при этом, видно, процедура была по-своему болезненной).

Иногда встречались и мужики, у которых на голове вырастало два дерева, но, как правило, это было тогда, когда жена изменяла.

В результате этой необычной эпидемии подавляющее большинство представителей мужского племени оказывались, скажем так, на виду, будучи совершенно открытыми для мира в плане своих личностных качеств, которые ранее – в некоторых случаях – им хотелось бы скрыть. Например, какой-нибудь литературный критик красовался перед всеми с хищной росянкой на голове, из-за чего все авторы начинали понимать, с кем имеют дело. Причём росянку не удавалось даже спрятать под шляпой – она её попросту съедала. А вот самоотверженный детский врач ходил с зелёной лужайкой, в центре которой произрастала дивная плакучая ива, и всем детям тут же хотелось поиграть и подурачиться, носясь друг за дружкой в привольной траве или валяясь среди ромашек, наблюдая за небом.

Были люди с фруктовыми деревьями или же люди-клумбы. Но встречались и с чертополохом либо бурьяном, репейником, лопухом. Короче говоря, каждый из живущих чем-то отличался от других, и отличие это в какой-то степени увязывалось с его миссией в нашем бренном мире.

Лишь в некоторых случаях на голове ничего такого не вырастало. Но окружающие вскоре понимали, что причина тому проста – не болеет лишь тот, кто на самом деле не мужчина…

Однажды болезнь добралась и до одного поэта, который, вполне возможно, был вовсе и не поэтом, а менеджером-креативщиком, но сам себя считал поэтом, поэтому будем считать его таковым и мы. С ужасом он утром взглянул на себя в зеркало – и задумчиво почесал то место, откуда следовало теперь ждать молодую поросль. Болеть не хотелось. Но, с другой стороны, боязно было и не болеть. Общественное мнение нынче не очень благоволило к тем, кто ходил с чистою головою, и посему всякому мужчине положено было иметь свою собственную флору; вопрос был лишь в том, что вырастет – именно это и беспокоило нашего героя, и можно было понять почему.

Жена его тоже разволновалась – ибо не знала, предстоит ли ей гордиться своим мужем либо стыдиться его. Каждый день оба они – муж и жена – внимательно изучали то, что там, на голове творилось. Вот шишечка маленькая, она набухала, росла – и чесалась, зараза. Вот она в один прекрасный день лопнула – и оттуда, из-под черепа пробилось нечто. Увы, слишком тоненькое и тощенькое – не рассмотреть.

Оно, это тоненькое, каждый день вырастало, но – оставалось всё таким же тощим и невзрачным. Обидно было, надо сказать; уж и соседи стали интересоваться, что оно такое растёт, и на работе шеф грозно потребовал идентифицировать росточек. Но напрасно, напрасно муж с женой листали многочисленные справочники по ботанике – опознать поросль на этом этапе они были не в состоянии.

Через месяц стало ясно, что ничего не ясно. Из головы торчала ниточка – ей-богу, она была похожа на простую нитку, с утолщением на конце. Поэт как-то раз в припадке отчаяния попытался было перерезать её ножницами – но лишь взвыл от боли и бросил заниматься мазохизмом. Сумрачный, с потухшим взором ждал он, когда прояснится ситуация, ибо больше ему ничего не оставалось.

А на работе он старался не обращать внимания на коллег с кактусами, растущими из черепа, чтобы не усугублять своё и без того унылое расположение духа…

В один прекрасный день утолщение на конце ниточки стало расширяться. Точнее, надуваться – подобно обычному воздушному шарику; и было оно ярко-красного цвета – он уже достаточно хорошо просматривался в зарослях чёрных густых волос. Поэт (или менеджер) волновался. Он чувствовал, как округляется этот, типа, шар, как он плавно парит над головой, заставляя последнюю держать гордо и смело.

Выйдя на улицу, поэт ощутил порыв ветра, отчего ноги его едва не оторвались от земли. Хорошо – помогла жена; по пришествии мужа домой она, оценив ситуацию, привязала к его ногам гантели. Это, безусловно, затрудняло ходьбу, но, с другой стороны, гарантировало твёрдую почву под ногами. И поэт-менеджер впервые за последнее время успокоился. Он воспринимал всё как благодать, хотя, скажем прямо, не очень-то мог похвастаться перед соседями.

Шарик. Воздушный шарик. Красный воздушный шарик – вот что торчало теперь у него из головы, и никакие ботанические справочники не могли дать объяснение этому феномену.

Проблема, однако, оказалась в том, что шарик изо дня в день рос. Можно сказать, надувался – особенно его надувание чувствовалось, если поглубже вдохнуть воздух в лёгкие, задержать дыхание, закрыть рот. При выдохе шарик слегка приспускался, но в целом это было ненадолго. Общая тенденция – раздувание шарика, и ничего в мире, казалось, не может этот процесс остановить.

Помогали гантели… На открытом пространстве, при ходьбе. Ну, сначала были гантели, потому что потом их пришлось заменить пудовыми гирями – жена постаралась. Она вдруг начала опасаться, что муж в один из дней улетит. И это было похоже на правду, потому что размеры шарика – теперь уже шара – ежедневно увеличивались. В конце концов шар просто не помещался во входную дверь.

Апрель. Или май? – не помню точно, но в любом случае это было весной. Да-да, весной наш поэт, вдохнув в себя воздух свежести, полной грудью вдруг понял, что сдерживаться больше нет сил. Ноги и так устали от непомерного груза; хотелось сбросить гири и лёгкой пташкой взмыть в голубые небеса. Так поэт и сделал – к ужасу женщины, дико закричавшей вдруг и вцепившейся в своего мужчину, пытаясь удержать его на земле. Поэт не сопротивлялся. Он положился на волю случая. И, конечно, победили законы физики. Огромный шар, огромная сфера над головой, раскрывшаяся, будто великая планета, ставшая свободной и невесомой, рванула ввысь, и женщина, плача, оторвала руки от мужниных брюк и закрыла лицо ладонями.

А шар всё взлетал и взлетал, а поэт обалдел от потока восходящего воздуха, а женщина внизу рыдала и воздевала руки, превращаясь в маленькую, ускользающую точку.

Мужчина нёсся к солнцу, и сердце его преисполнилось восторгом, и в этот миг он знал, что не болен – больны, может быть, другие, те, кто остались там, на земле.

Вот уже небо стало из голубого синим, а потом чёрным, и горизонт искривился дугой, а полёт не прекращался, хотя и стало трудно дышать.

Вот уже холодно, нестерпимо холодно – но шар нагревается от близости к светилу. Поэт поёт, но – что это? – шар вдруг загорается, его поверхность пылает ясным пламенем и – о, боже! – шара больше нет!

Свист в ушах, ветер, пронизывающий ветер – и стремительно несущаяся к тебе земля с её лоскутиками полей и синими озёрами, отливающими золотом на солнце. Быстро. Быстро! Очень быстро, чёрт возьми!..

Поэт упал – со всего размаха – в воду, в солёную твёрдую воду. Взметнулись волны, дикий всплеск – и там, под поверхностью замелькали в испуге рыбы. И разные морские существа.

Последнее, что увидел поэт, – были подводные твари, и у некоторых из них на головах росли пучки водорослей. Много зелёного и синего, много непонятного и прекрасного. И ещё – множество шаров, воздушных шаров-пузырей, рвущихся вверх, наполняющих собой всё безбрежное морское пространство.

Шары оказались всюду. Шары заполнили мир. Шары вышли за пределы всего и вся, образовав космос, целый космос. И, как знать, может быть, кто-то где-то в этот миг зафиксировал рождение новой вселенной.

© Бондаренко О.Я., 2013