Белые страницы истории (главы из книги)

В июне 2013 года отмечается 110-летие со дня рождения выдающегося государственного, партийного и общественного деятеля Кыргызстана Т.Айтматова, который в 1930-х годах был репрессирован и похоронен в братской могиле на территории нынешнего музейно-мемориального комплекса «Ата-Бейит». В связи со 110-летием готовится к изданию книга Р.Т. Айтматовой «Белые страницы истории», посвящённая Т.Айтматову. Это уже второе издание, расширенное и дополненное; оно включило в себя изменения и уточнения, подготовленные на основе архивных материалов. Книга выйдет в свет к юбилею.

Посвящяется 110-летию видного государственного и парийного деятеля Кыргызской Республики Айтматова Торекула

ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСТОЧКА

Осенью 1975 года я поехала по своим хозяйственным делам в город Талас. Тогда из Фрунзе в Талас можно было вылететь утренним рейсом и вернуться обратно вечерним. Так и запланировала…

В этой поездке случайно я познакомилась с Касидой Алапаевой. После взаимных расспросов о житье-бытье и здоровье Касида спросила:

– Вы сестра Чингиза Айтматова?

– Да.

– Как хорошо, что мы встретились! А то я собиралась специально ехать к Вам.

– По какому поводу Вы ищете меня?

– У меня есть дядя – Тенирберди Алапаев, он приходится родным братом моему отцу. В 1938 году дядя сидел в одной камере с Вашим отцом, Торекулом Айтматовым…

Услышав имя отца и то, что есть человек, который был свидетелем последних дней его жизни, я разволновалась и бросилась к Касиде с расспросами, желая узнать все, что ей известно.

– Где Ваш дядя? Он жив?

– Да, он жив, но тяжело болен, и находится на лечении в туберкулезной больнице. Мы хотели, чтобы он встретился с Чингизом Торекуловичем. Но нам сказали, что сейчас его нет в Кыргызстане. А врачи считают, что у дяди остались считанные дни…

– Он наверняка хочет что-то рассказать о нашем отце? Давайте, скорее поедем туда, увидимся с Вашим дядей! – я еле сдерживала себя от волнения.

Мы тут же сели в машину и поехали. В больницу попали во время тихого часа, пришлось долго уговаривать дежурную сестру, чтобы она разрешила встречу.

Дядя Касиды еле держался на ногах. Племянница, поддерживая, вывела его в беседку, расположенную у входа в корпус. Было видно, что это терпеливый, выдержанный человек, но тяжелая болезнь иссушила его и подточила силы. Несмотря на состояние здоровья, у Тенирберди-аке был добрый, живой взгляд. При этом он внимательно, как бы изучая, смотрел на меня и, выдержав паузу, наконец, произнес:

– Глаза у тебя отцовские. И вообще, ты в Торекула пошла. Я благодарен Господу, что свелось с тобой встретиться. Теперь я могу спокойно умирать. Если там, на небесах, встречусь с Торекулом, не стыдно будет в глаза ему посмотреть…

Его разрывал кашель….Немного придя в себя, он продолжил:

– Мой старший брат Узакбай, отец Касиды, в тридцатые годы работал председателем правления колхоза «Акжар», что в верховье Таласа. Я же был комсомольским активистом, работал с молодежью. Но времена были такие, что кто голову поднял, тот и есть «враг народа». Вот и моего брата арестовали… Вскоре схватили и меня, привезли во фрунзенскую тюрьму. Устроили допрос, задавали такие глупые вопросы:

– С кем был связан твой старший брат? Какие вражеские мероприятия против своего народа он планировал? Кого агитировал в буржуазно-националистическую партию СТП?* А ну, говори!..

(*Наибольшее количество репрессированных в Кыргызстане первым делом обвиняли в принадлежности к Социал-Туранской партии (СТП). Далее в главе «По страницам следственного дела №4418 вы прочтете об этом подробнее)

– Да как же мой брат может быть врагом, если у него в голове только одно, как помочь народу, как его прокормить? Ни о какой партии СТП мы в Таласе не слышали!

– Твой брат – враг и изменник родины! А ну, рассказывай, какую пропаганду он вел? – требовали они.

Они допрашивали меня о делах совершенно мне неизвестных, да еще избивали при этом нещадно. Я и уперся. Выведенный этим из терпения, следователь ударил меня в лицо прикладом винтовки. Я упал и потерял сознание…

Пришел в себя только в камере, я лежал на цементном полу. Открыл глаза – вокруг шесть-семь обросших бородами, изможденных голодом и побоями людей. В углу единственная железная кровать. Рядом сидит на корточках рослый, благородного вида молодой человек и вытирает кровь с моего лица.

– Вставай, дорогой, ложись на мое место, – сказал он и помог мне добраться до кровати и лечь на нее.

Как оказалось, на единственной железной кровати узники этой камеры отдыхали по очереди. В тот день был черед этого человека. Хоть недолгое, но все-таки спасение от пронизывающей сырости цементного пола. Никто не возражал. Вид у всех был такой подавленный, словно они уже боялись, и говорить друг с другом. На следующий день мы познакомились поближе:

– Меня зовут Торекул, фамилия Айтматов, – сказал он мне.

Я тоже представился. Торекул очень обрадовался, узнав, что я из Таласа. Подробно расспросив меня об обстоятельствах моего ареста и заключения, он дал мне очень ценный совет:

– Ты освободишься. Во-первых, ты не совершил никакого преступления, а здесь находишься из-за брата. Во-вторых, ты ещё очень молод. В-третьих, к тебе они не применяют таких бесчеловечных пыток, как к нам. Так что освободишься. Только будь начеку, не дай следователям провести себя. Не предавай никого. Держись, не отступайся. Я думаю, Сталин не знает, что творят НКВДэшники. Но на его имя сейчас написано много писем, раскрывающих преступные делаэтого ведомства… Не одно, так другое попадет в его руки обязательно. И когда он узнает о том, что происходят массовые нарушения законов, о том, что унижаются советские граждане и попираются их права, тогда и прекратятся эти безобразия. Вот увидишь, это время настанет, во всем разберутся, и ты освободишься… Нас, конечно, уничтожат, причем, очень скоро, незачем им оставлять свидетельства своих преступлений, – сказал он, потупясь.

Из наволочки Торекул сшил мешочек, на его лицевой стороне он вышил три слова: имена сыновей «Чиңгиз», «Ильгиз» и ниже «Талас», (на букву «с» не хватило ниток, и она так и осталась недовышитой) – это было название его родной земли, именно там осталась его семья, там остались его сыновья. Торекул был человек образованный, культурный и чистоплотный. Это было видно по нему сразу, как-то чувствовалось – в каждом слове и поступке, в любой мелочи. Мыло, расческу и зубной порошок с щеткой он держал завернутыми в чистую тряпицу и хранил в том самом мешочке.

Со временем мы с Торекулом стали как родные братья. Однажды, улучив минутку, он отделил меня от других и попросил выслушать:

– На меня повесили 58-ю статью. И как врага народа лишили права переписки. У меня к тебе просьба. Первая, а быть может, и последняя. Когда освободишься и вернешься на родину в Талас, разыщи мою семью. Они живут в селе Шекер. Я прошу тебя объяснить им, что меня осудили неправильно. Все обвинения, выдвинутые против меня, это сплошная ложь и клевета. Пусть мои знают, что я не враг народа. Для меня очень важно, чтобы дети мои верили в мою невиновность перед народом.

Ты знаешь, мой старший сын Чингиз – очень хороший мальчик, нежный и впечатлительный, откуда ему знать, что в жизни столько несправедливости! Меня беспокоит, что когда он видит проявления насилия и жестокости со стороны кого бы то ни было, то очень сильно переживает и иногда даже плачет. Он не может переносить страдания человека, будь то знакомый или совершенно посторонний. Однажды он стал свидетелем того, как дрались два пьяных. Это было в Подмосковье. Он плакал навзрыд и просил меня разнять их и остановить драку, чтобы не было больно тому «маленькому и слабенькому дяденьке», которого нещадно избивал более взрослый и сильный мужчина... Человечность, гуманность, доброта, отзывчивость – это, конечно, очень хорошие качества, но в жизни бывает очень много несправедливости (это я сам сейчас испытываю). В таких случаях надо уметь достойно противостоять несправедливости. Каково ему будет теперь? Я прошу тебя, обязательно поговори с ним, пусть он будет мужественным, стойким, пусть он будет готов к любым трудностям.
А еще, объясни ему, что если не доведется мне вернуться, он будет за старшего в семье, первым помощником мамы. А мешочек с вышивкой передай им на память. А теперь крепко-накрепко запомни вот что. Если вдруг меня приговорят не к смертной казни, а переведут в Молдовановскую тюрьму, то я через милиционеров попрошу, чтобы ты передал мне мыло из мешочка. Если меня этапируют в Сибирь, то я попрошу расческу, а если – зубную щетку, то значит, меня сослали на Урал. Это все поможет тебе дать знать моей семье, где я нахожусь. Ну, что ж, прощай, родной. Если не придется увидеться на этом свете, то свидимся на том.

– Я тогда со слезами на глазах пообещал выполнить все его наказы. Перед тем как его вызвали, он, будто знал, что прощается со мной навсегда. Еще раз напомнил о том, чтобы я разыскал его семью. Через несколько минут его увели. Я ждал, но он не вернулся. Через два дня пришел милиционер и потребовал вещи Айтматова. Я спросил:

– А где Айтматов?

– Много захочешь знать, там же окажешься! – и показал пальцем на небеса.

От недоброго предчувствия ноги вдруг стали ватными, я был ни жив, ни мертв и еле нашел в себе силы подать оставшиеся вещи милиционеру. Мешочек с содержимым оставил при себе…

Через несколько дней меня осудили на 10 лет без права переписки и этапировали на Урал. Там я 10 лет работал на лесоповале. Мешочек с именами сыновей Торекула я положил во внутренний карман зековской телогрейки. Еще долго надеялся, что по договоренности Торекул запросит какую-то вещь из мешочка. Но от него не было никаких вестей. Ну что ж, передам его семье, когда вернусь в Талас, решил я. Вспоминая, с какой любовью вышил отец имена своих детей, с каким беспокойством он говорил о них, мне становилось тяжело на душе. Временами я представлял сыновей Торекула уже повзрослевшими юношами, очень похожими на отца…

Прошло 10 лет. Я надеялся вернуться к себе на родину. Но моей судьбой распорядились по-другому. Теперь меня сослали на поселение в Сибирь ещё на 10 лет. Перед отправкой в Сибирь, проверяя карманы телогрейки, я случайно наткнулся на тот мешочек, который хотел передать семье Торекула. Он уже пообтерся, а на сгибах даже рвался. Я его снова положил в карман, а вдруг удастся встретиться с кем-нибудь из семьи Айтматовых…

…Как бы там ни было, я теперь – не в тюрьме, под наблюдением, на небольшие расстояния, но могу перемещаться. Когда меня арестовали в 1938 году, я был еще не женат. Потом не до этого было. В Сибири я встретил очень симпатичную девушку, мы полюбили друг друга и поженились. По национальности она была татарка и мы могли говорить с ней на одном языке, ведь кыргызский и татарский похожи, можно очень хорошо понимать друг друга. У нас родились дети, я работал на конюшне. Но меня уже много лет терзала сильная тоска по матери, по родному краю, родственникам, по родному языку. То ли оттого, что я уже не надеялся вернуться в родные места, то ли от изрядно выпитого самогона, короче, бес попутал, в приступе безысходности я выбросил старую зековскую телогрейку в речку. А когда пришел в себя… О боже, что же я сделал, ведь вместе с ватником я выбросил и вещи Торекула. Как я виноват! Ни бог не простит мне этого, ни дух твоего отца. Я это говорю неспроста: именно в тот день, конь, которого я подковывал, сильно лягнул меня. Я п
овредил легкое. С тех пор болею. И то, что я сейчас нахожусь в больнице, тоже результат той травмы. Теперь, видно, смерть уже у порога.

Спасибо Хрущеву. Мне разрешили поехать на родину. Я тотчас же уволился с работы и, ни минуты не задерживаясь, вместе с семьей, словно на крыльях, помчался в родной Талас.

Встретился с матерью, родственниками, друзьями детства… Воздух, вода, природа Таласа!.. Стало легче, перестала меня мучить тоска. Со здоровьем были проблемы. Периодически надо было ложиться в стационар и лечиться. Во время очередного лечения в больнице со мной в одной палате лежал молодой парень. Он день и ночь, не поднимая головы, читал книги.

Однажды я попросил одну из книг – «Повести гор и степей» Ч. Айтматова и стал ее читать. В сборнике была повесть «Материнское поле», я сразу обратил внимание на посвящение:

Отец, я не могу поставить тебе памятник, я даже не знаю, где ты похоронен.
    Посвящаю тебе, Торекулу Айтматову. 
    Мама, ты вырастила нас всех четверых, поставила на ноги.
    Посвящаю тебе, Нагиме Айтматовой.

Потом я посмотрел на портрет автора. Суровость выражения лица и глубина мысли напомнили мне образ Торекула, томившегося в бетонном колодце фрунзенской тюрьмы. Я вспомнил мешочек, с вышитыми именами его сыновей. В ушах зазвучала последняя просьба Торекула. «Да ведь это сын Торекула! Родной ты мой!» – вскрикнул я и, прижав книгу к груди, дал волю слезам.

Если честно сказать, в эту минуту я презирал себя. Как же так, я не выполнил последнюю просьбу человека, который помог мне, поддержал в трудную минуту, а потом мне доверился. Я тотчас захотел сесть и написать письмо Чингизу, рассказать последние пожелания его отца, попросить прощение за то, что не выполнил данного ему обещания. Сколько раз я начинал писать ему письма, но каждый раз мне казалось, что Чингиз не поверит, ведь вещественного доказательства нет. Иногда, когда бывал во Фрунзе, мне хотелось зайти к нему на работу, посидеть, поговорить. Так и не решился…

Но вот недавно я невольно услышал, как мой лечащий врач говорил моей племяннице Касиде о том, что от силы мне осталось жить месяц. С тех пор я не нахожу себе покоя – ни днем, ни ночью. Как же я уйду на тот свет с невыполненным обещанием? А если мы встретимся с Торекулом там, и он скажет: «Тенирберди, ты, почему не сдержал своего слова? Ведь я просил тебя всего-навсего передать моим сыновьям последнюю весточку обо мне, чтобы не пришлось им искать меня всю жизнь». Что тогда я отвечу ему, как посмотрю в его глаза? И стал я просить Касиду, чтобы она помогла встретиться с кем-нибудь из детей Торекула, чтобы не уйти в мир иной с невыполненным долгом,– Тенирберди зарыдал, – Дорогая доченька, от имени всех детей Торекула прости меня.

– Что Вы, Тенирберди-аке, не плачьте! Вашей вины здесь нет. Если кто и виноват, так это проклятое время, та система, в которой коренилась несправедливость, – попыталась я хоть как-то утешить бедного старика.

Тениберди было тогда всего-то 63 года, он 1912 года рождения. Но искореженная судьба, жизненные невзгоды, выпавшие на его долю, длительная болезнь так тяжело отразились на нем, что он казался мне глубоким стариком. Мне было тяжело смотреть наизможденного, едва дышащего человека, который стал свидетелем людских страданий и последних дней, последних часов жизни моего отца. Я обняла его и стала успокаивать.

Лететь вечерним рейсом из Таласа во Фрунзе в этот день мне было очень тяжело. Передо мной так и стоял образ Тенирберди-аке, перенесшего столько несправедливости в жизни, но оставшегося порядочным и благородным человеком. До сих пор я помню его добрые, светящиеся глаза. Уезжая, я думала, что очень скоро вернусь к нему и еще раз встречусь. Но не судьба…

ОТКРЫТИЕ ПАМЯТНИКА ОТЦУ

Это случилось в 1987 году, весной. Вечером я была дома одна, и вдруг раздался громкий и длинный телефонный звонок. В то время междугородние звонки отличались от внутри городских оглушительной пронзительностью и длительностью звучания. Оказалось, что это звонил наш земляк из Шекера Бекен Жеенбеков:

– Эже, поздравляю, суюнчу – радостная весть! Вчера в аиле провели митинг, на котором было решено дать имя Торекула Айтматова нашей школе. Теперь она будет называться «Шекерская школа имени Т. Айтматова».

– Спасибо! Спасибо дорогой!..

Потом Бекен рассказывал, кто из руководителей области и района принял участие в митинге, кто выступал и, что они говорили. Я же – одно воспринимаю, другое – нет, не могу толком ему ответить, кроме «спасибо»… Перед глазами проплывали одно за другим события, произошедшие за 50 лет.

   В фойе школы им. Төрөкула Айтматова. Село Шекер, 1987 г.

Моя мама Нагима, тетушки Карагыз и Гуляим до конца дней своих не переставали произносить это имя – Торекул. Что если бы хотя бы одна из них услышала эту радостную весть…

К сентябрю 1990 года во дворе средней школы села Шекер на высоком гранитном основании был установлен бюст Торекула Айтматова. Скульптура была изваяна известным кыргызским художником академиком, лауреатом Ленинской и Государственной премий СССР Тургунбаем Садыковым. Предполагалось, что открытие памятника произойдёт в начале учебного года, но Чингиз Торекулович (старший сын Торекула) не смог освободиться и приехать в сентябре (в то время он был членом Президентского Совета СССР) и попросил перенести торжество на октябрь. Но и в октябре тоже не смог. Открытие памятника проходило без него. Конечно, для нас было очень важно, чтобы при этом присутствовал наш старший брат: все-таки он отца лучше всех из нас помнит, он всю жизнь искал место захоронения его и, не найдя, посвятил одно из своих произведений («Материнское поле») ему. Это была его идея об увековечивании памяти отца на могиле матери*. Вопросами установления этого памятника тоже занимался Чингиз: какую фотографию использовать,из какого материала, как изобразить, как установить – всем этим он сам занимался. Какое счастье иметь такого брата!

(*Не найдя место захоронения отца Чингиз Тогрекулович предложил на могиле матери в 1972 году поставить символический памятник им обоим – матери и отцу)

Мы с моим супругом Эсенбеком отправились в Шекер. Обычно, когда едем в Талас, я смотрю по сторонам, любуюсь природой, разговариваю с ним, чтобы он случайно не заснул за рулем (очень рано выезжаем). А когда проезжаем по казахской степи, то во весь голос, что есть мочи – благо никто не слышит! – поем казахские песни. Все, которые знаем: и веселые, и грустные. Когда исполняли печальные песни, глаза Эсенбека наполнялись слезами:

– Наверное, в детстве моя мама здесь бегала, играла, – вздыхал он.

Моя свекровь была казашкой. Ее звали Адими. В годы «Голощекинского мора»* Адими вместе с семьей вынуждена была бежать в Кыргызстан, чтобы спастись от голода. (*Голощекинский мор – в 1925-1935 годах) Переселенцы остановились в горах близ села Нылды. В то время, когда красавице Адими было 19 лет, произошла ее встреча с моим будущим свекром Алымкулом. Молодые люди полюбили друг друга и поженились. Через несколько лет тяжело больные родители девушки вернулись в Казахстан, и больше от них не было вестей: видимо они умерли. Адими осталась на земле мужа. Она родила двух сыновей – Эсенбека и Асанбека, но вскоре, будучи совсем молодой женщиной, скончалась от болезни. Это было сразу после возвращения Алымкула с войны, на которой он пробыл все четыре года.

– Послевоенная жизнь была настолько тяжелой, что мы не смогли общаться даже с мамиными родственниками. Мы были маленькими и не запомнили, да и сама она толком не знала, из какого села (все названия изменились на советские), – переживал Эсенбек.

Чтобы хоть как-то поднять ему настроение, однажды я сказала:

– Напиши объявление о том, что ты ищешь родственников своей мамы и опубликуй его в районной газете.

Он так и сделал. Вскоре мы узнали, что она была родом из казахского села Акыртобе*… Но это уже другой разговор.

(*Луговского района. Ныне – Кулан Джамбульской области)

В тот день я не произнесла ни слова, всю дорогу я думала об отце, о судьбе нашей семьи. У кыргызов есть поговорка: «Ак ийилет, бирок сынбайт». «Правда может прогнуться, но никогда не ломается». Так это – тот случай. Справедливость восстановлена, но все равно как тяжело на душе! Когда отпрашивалась с работы, мои коллеги, узнав, что мы едем в аил на открытие памятника отцу, искренне радовались. В пути вспомнила их реакцию, теплые слова:

– Хорошо это или нет? А если бы не было той трагедии, и был бы мой отец простым смертным? Жил бы он в аиле, нашем Шекере… Размечталась!

Я очень часто слышу от коллег, что они съездили к своим престарелым родителям – проведать или даже на их похороны… И никто не знает, как я им завидую!

– Лучше бы я сейчас ехала помянуть отца и посвятить ему молитву у могилы, чем открывать памятник. Какое это было бы счастье! Но что поделаешь? Судьба… Так, видимо, написано на роду. Спасибо хотя бы этому: теперь будем приезжать к памятнику, раз не знаем, где покоится его прах*.

(*Тогда в 1990 году еще не был открыт Ата-бейит, и мы не знали где покоится прах отца)

Хотя мы часто приезжаем в Талас к родителям Эсенбека, в Шекер заезжаем редко, особенно после смерти тети Гуляим. Когда кто-нибудь из нас, детей Торекула, приезжал в Шекер, Гуляим-апа радовалась как ребенок, не могла насмотреться на нас, самые ласковые слова говорила нам. Она вся искрилась, по ее глазам, даже по дыханию чувствовалось, что значили мы для нее. Тетушка тут же переодевалась в свое самое нарядное платье, на голове появлялся белоснежный элечек – ведь для нее это был праздник! Теперь нет никого, кто бы так ждал и искренне радовался встрече с нами. Закон жизни – старшие поколения уходят, а у молодежи свои ценности, свои взгляды, свое отношение.

Итак, двор школы в Шекере. Памятник накрыт белым полотном. На площади перед ним построились школьники. В первом ряду – октябрята, пионеры в красных галстуках, на заднем плане – старшеклассники. Все нарядные, с цветами. Приехали руководители области, района, авторитетные люди, ветераны нашего села. Открыли скульптуру: бюст отца мне понравился, наши ожидания оправдались. Художнику удалось воплотить образ серьезного, сильного духом государственного деятеля. Его взгляд был направлен в сторону пика Манас-Ата*.

(*Когда выезжаешь из села Грозного в направлении Шекера, сразу бросается в глаза пик Манас. Первые солнечные лучи падают на него и извещают, что наступил рассвет)

   Памятник Төрөкулу Айтматову во дворе Шекерской школы. Село Шекер, 1990 г. Скульптур Тургунбай Садыков

Руководители области и района, ветераны села, которые помнили отца, выступали с речами о его жизни и деятельности. Выступил Ильгиз Торекулович. Он, видимо, как и я, все передумал, вспомнил все былое и поэтому очень сильно волновался, и не смог сдержать слез. Его внутреннее состояние, искренние переживания, конечно же, передавались окружающим. Это выступление взволновало всех от мала до велика.

Мне тоже дали слово:

– Дорогие наши родственники, земляки! Для нас, детей Торекула Айтматова, сегодняшний день двойственный. С одной стороны, это радостный день, но с другой – печальный, скорбный. Говорят, что «правда и справедливость не ломаются, они могут лишь прогнуться, но все равно потом все восстановится». Так и сегодня. Много лет прошло, но ПРАВДА ВОСТОРЖЕСТВОВАЛА! Наш отец был оправдан. Даже память о нем решили увековечить, и вот сегодня мы открываем памятник ему на его родине. Этот памятник – замечательная работа одного из великих сынов кыргызского народа – скульптора Тургунбая Садыкова. Это тоже честь для нас. Конечно, все это – радостные события. Мы рады и благодарны вам. Но вместе с тем на память приходят сохранившиеся в глубине сердца страдания и печаль, которые нам пришлось пережить.

Наш отец был в одном ряду с теми, кто искренне поверил советской власти, в то, что с ее помощью можно вывести кыргызский народ из тяжелого положения, добиться благосостояния и процветания. Отец вместе со своими единомышленниками и современниками – Абдрахмановым, Исакеевым, Орозбековым – ставили перед собой благородную задачу возрождения кыргызской государственности. Однако их трагедия заключалась в том, что в 30-е годы все они пострадали от той же советской власти. Их жизнь была прервана в пору расцвета творческих сил и способностей. Самому старшему из них было 37 лет, а Торекулу Айтматову – всего 34 года.

Государство же скрывало этот трагический факт от семей, обманывало нас, мы до сих пор не знаем, где они захоронены. Мы не могли даже оплакать их в свое время. Поэтому мне кажется, что отец наш умер сегодня, потому что теперь мы обретаем место, куда будем приходить поминать его. Сегодня я также хочу помянуть и братьев Торекула Алымкула, Рыскулбека, Озубека, которые также пострадали от репрессий.

Что было, то прошло. Теперь надо думать о живых. Наше общество сейчас находится в кризисе, особенно в сфере нравственности. Поэтому в конце своего выступления я бы хотела обратиться к коллективу учителей и учащихся школы имени Т. Айтматова, чтобы они способствовали сохранению нравственности, чистоты помыслов и совести.

Как бы ни менялась наша жизнь, надо стремиться воспитывать достойное поколение молодых людей, чтобы из вашей среды вырастали такие люди, как Торекул Айтматов.

© Айтматова Р.Т., 2013