Сашка

Рассказ о замечательном человеке – нашем современнике, который защищал Кыргызстан во время вторжения боевиков в 1999 году на юг нашей страны… Основан на реальных событиях.

Памяти брата (1980-1999)

Июль 1998 года

Старшина с досадой нахмурил брови: каждый раз одно и то же. И прикрикнул на взрослых, стоящих рядом с группой из двадцати бритых налысо юнцов.

– Товарищи родственники, покиньте территорию военкомата! Не положено! За ворота, вон туда!

Дворик сельского военкомата, и правда, был слишком мал для такой толпы: каких-нибудь семь метров в длину (вдоль главного здания) и четыре – в ширину, до стены хозпостройки, с красным противопожарным щитом и большим стендом, призывающим отдать долг Родине. Она традиционно была изображена в виде рослой женщины с пышным бюстом и суровым взглядом. Родина, не смотря на то, что данная военчасть находилась в небольшом азиатском селе с жителями в сорок тысяч, по-прежнему была похожа на ту самую Родину-Мать пятидесятых, суровую, непримиримую к врагам и пасынкам-дезертирам. Стенд несколько выцвел, но еще можно было ясно различить решимость матери покарать всех несознательных пацанов гоп-стопного вида, вяло строившихся в одну линию, не по росту, а как попало. Разноцветные футболки, кепки ухарского вида, кто-то в шортах, кто-то в дешевых брюках. Отслужившие знатоки предупреждали: одевайся проще и дорогих вещей с собой не бери, мало ли, всё равно отберут, и потом не хнычь.

– Та-а-ак, новобран-цы! Рав-няйсь! Смир-рна! – старшина скомандовал и тут же скривил рот, будто горькую таблетку положил на язык. – Что за стадо?.. Тэкс, товарищи новобранцы… Называю фамилию – шаг вперед. Джумахадыров! Исаков! Кононенко! Лучко! Митрошенко! Якубов!

Несколько «я» шагнуло вперед, шаркнув сланцами по горячему асфальту. Старшина хладнокровно осмотрел будущее киргизской армии и махнул рукой:

– За мной… новобранцы… Остальным – вольно и разойтись.

– А что, остальным можно домой? – послышалось из строя.

– В понедельник к восьми, без опозданий, – старшина попытался угадать спросившего.

– Я-ясно, – протянул молодец в фиолетовой майке-борцовке и тёмно-синих штанах адидасах. Голос принадлежал ему. – И сколько раз сюда ходить? Пока не заберут?

– Сколько нужно. Пока приказа не будет, – старшину, возможно, и самого не радовал тот бардак, творившийся по вине штаба, который никак не мог организовать нормальную отправку молодёжи по частям,– гуляйте до понедельника.

– А зачем тогда повестки шлете и звоните? – не выдержала чья-то мать, прильнувшая к железным прутьям забора.

Старшина не выдержал:

– Гражданка! У меня по приказу сегодня семьдесят девятый год стоит! Так что всем р-р-разой-тись до понедельника! До свидания, – и отвернулся, подтолкнул к двери замешкавшегося рядом новобранца.

– Я тоже семьдесят девятого, – сказал кто-то за спиной старшины.

– Фамилия? – старшина обернулся.

– Миюсов Александр… Семьдесят девятого года рождения...

– Месяц?

– … э-э-э… двадцатого декабря…

– У меня такого нет. Разберемся, – и старшина неофициально махнул рукой, приглашая, в направлении двери, куда уже заходили поименованные им новобранцы.

Через час подошел «Уазик», душный и тряский, чтобы забрать очередную порцию, семерых новобранцев в чрево суровой армейской Родины-матери.

Из воспоминаний

Мать запрещала Сашке драться, настаивала, что надо словом убеждать противника… Женщина… Если бы отец занялся воспитанием и поговорил бы как следует, но нет – при живом отце вместе с сестрой сиротами выросли. Вдвоем не так обидно, наверное.

Отец, инфантильный, витающий в облаках модных в то время журнальных статей, заселённых НЛО, йети, тайнами Бермудского треугольника – эзотерике вперемешку с путешествиями и схемами технических конструкторов; игрушек у отца хватало. Учить сына техно-премудростям было недосуг, разве что дрова вместе рубили, да уголь разгружали. Любимые методы закрепления воспитания – ор да подзатыльники. Спасибо, что не запрещал возиться с катушечными магнитофонами да обклеивать стены постерами с Брюсом Ли и американским терминатором – мальчишечьими идолами девяностых.

Может, книги, которые мать умудрялась доставать (такие в район всего по две-три штуки приходили), или более отцовский опыт дядьев да деда, – не известно, что не позволило Сашке стать обычным сельским дурачком. Вырос добрым, ироничным, умным. До седьмого класса, правда, одноклассники масляные от пирожков руки вытирали о Сашкину одежду, но то, что в драки он не лез, как и учила мать, – достоверно известно. В седьмом записался на каратэ, и в школе отстали. А там и в рост пошел, девятый класс оканчивал, сравнялся с самыми высокими, но оставаться в школе не захотел. Даже сестра просила: «Доучись, я как раз закончу университет, и ты потом в город уедешь», – чтобы мать одну в деревне не бросать. Отец к тому времени исчез, уехал к какому-то знакомому помогать строить дом, там и остался на вольных харчах да без семьи, требующей дополнительного морального напряжения.

Сашка отказался от предложения сестры доучиться в школе: семью нужно кормить, не все же от деда с бабкой сало домой таскать. Армия в планах, в принципе, не стояла, но если надо будет, то отслужит. Зря, что ли, зачитал до дыр любимую книгу «Рассказы об армии»? В ней непринуждённо автор рассказывал о тренировках десантников, как тяжело прыгать на тренировках с зажатой меж щиколоток деревяшкой, про оружие, которое любит смазку, про то, что в армии интересно и оттуда настоящие мужчины выходят. Хорошая книга была…

Про нудный процесс отправки в свою военную часть, голод в армии и дедовщину книга не рассказывала…

Жди меня, и я вернусь…

Ложь открылась в тот же день, на районной комиссии, куда свозили новобранцев с сёл.

– Ты почему не со своим годом прибыл? – член комиссии, врач, проводивший досмотр раздетых до трусов солдат, сразу вычислил «левого».

– Надоело туда-сюда ходить, – просто ответил Сашка.

– Хм, – члены комиссии негромко посовещались, кто-то, имеющий чин, сразу узнал знакомую фамилию Сашкиной матери, уточнил, родственница ли, и ему предложили, – в родном селе хочешь служить?

Ответ на этот вопрос Сашка приготовил давно. Сосед-балбес служил через несколько улиц, так почти каждый день домой бегал, щеголял в форме. Что не могло не стать притчей во языцех среди друзей: позорно служить в огородах.

– Нет, чем дальше, тем лучше.

– «Дальше» только Ош, – усмехнулся капитан, – может, передумаешь?

– Нет. Поеду в Ош, – и подумал: «Даже если захочу сбежать – хрен доберусь. Буду терпеть».

В Ош – так в Ош, юг Киргизии, рядом граница с Узбекистаном. Там арбузы раньше всего поспевают, абрикос растет воль дороги – рви и ешь, никто не скажет. А виноградники… Молдаване завидовать должны… Сытный край, должно быть. И главное – не так холодно. Хоть от зимних печек (топить по два раза в день!) отдохнуть можно, небольшое, но тоже утешение.

Пока проходил в трусах комиссию, отобрали одежду, ручку и тетрадь с конвертом, которые брал, чтобы домой сразу письмо написать, деньги тоже забрали. Успел спасти одну небольшую расческу, спрятал в подмышку, зажал рукой и прошел. Малознакомые будущие сослуживцы смеялись: «Зачем тебе, лысому, расческа?» – «А брови расчесывать!» – нашёлся сразу. Так и познакомились с Гошей, через шутки-прибаутки. Гоша – по-русски, по-киргизски – Жыргалбек. Сашка по-киргизски ни бельмеса, так, несколько слов: «Мен, ооба, жана, жок, сасык байпак» («Я, да, и, нет, вонючий носок»); Гоша по-русски – чуть больше. Пригодился друг в южной военчасти, где по-русски почти не говорили. Это вам не Бишкек-столица-эже.

Из воспоминаний. Про шуточки

Пошутить Сашка любил. Делал это по-доброму и никого не задевая, так, что обидеться было невозможно.

Разговаривали с пацанами про НЛО да всякие страсти, кто больше встретил в своей жизни бабаек. Слушал-слушал, да не вытерпел:

– Это что, вот мой отец дождь вызывал!

Пацаны ахали, восхищались: время тогда такое было, что всему хотелось верить, тем более Сашка не улыбался. Прошло время, и вспомнили к слову:

– Слышь, а как у тебя отец вызвал дождь?

– Как известно, руки вверх поднимал и говорил: «Приди-и-и! Приди-и-и!» – Сашка показывал, закатывая глаза. Друзья катались со смеху:

– И что, дождь приходил?

– Не-а.

– Так ты ж говорил, что пахан твой типа эскстрасенса был…

– Я сказал, что он вызвал дождь, но не говорил же, что это у него получалось…

Шутили круглосуточно, ночью ходили на кладбище, учиться страху, и, кажется, там больше ржали, беспокоя души покойников и сторожа. Зато потом дома гордо утверждали, что больше ничего не боятся.

Но однажды дошутился… Выпили с друзьями больше, чем стоило, переотметили какой-то зачет. Веселые, еле на ногах стоящие, пошли провожать друг друга. На беду по дороге встретились знакомые, не из их компании, мальчики-мажоры. С Пашкиной компанией они не общались и при этой встрече не поздоровались. Слово за слово – пьяных было больше – побили и раздели мажоров, каждый робин-гуд взял себе от «зажравшейся знати», что понравилось: импортные кроссовки, джинсы, куртки. Сашка доставшегося ему товарища, который был на три года старше, не бил, оттащил в сторону и долго, нудно, по-пьяному стал доказывать, что его собеседник хам, что здороваться надо со знакомыми, и что за свое плохое поведение хам должен подарить ему свои кроссовки, чтобы Сашка больше на него не обижался. Кто-то из друзей кинулся встрять в разговор, чтобы помочь «аргументами», но Сашка мужественно отказался: бить не надо, он и так уговорит… «Хам» был настолько ошарашен этим сложным монологом, что снял с себя обувь беспрекословно и убежал босиком. Сашка
догонять не стал: робин-гуды не бьют… разутых. Потом пошёл успокаивать друзей, и все весело, довольные приключением, разошлись по домам. А когда протрезвели, было уже поздно…

Дорого обошлась тогда та «шутка». Какая разница – бил или не бил? Все вместе должны были сесть по сто шестьдесят седьмой. Пашкина мать залезла в долги, чтобы «выкупить» сына, потом вынесла из дома на продажу все, что можно было. Так из дома исчезла богатая, на тридцать томов библиотека зарубежной фантастики, раритет по тем временам. И даже все игрушки, оставшиеся с детства. Почему-то именно это запомнилось сестре, скрипящей зубами при воспоминании о брате, находящемся в местном СИЗО. Память о детстве больше не имела значения: нужно было избавляться от позора.

Последней каплей стало то, что Сашка, которого, как и других, откупили, домой пришёл отчего-то ухмыляющимся и довольным. Мать вздохнула спокойно: слава Богу, лишь бы руки на себя не наложил. Зато сестра сразу поймала очарование духом тюремной романтики. Едва Сашка там переступил порог, прошел к указанной лежанке, сел и схватился за голову в осознании наступившего кошмара, как местная братва тут же выдала весь расклад: что он из себя представляет, как сюда попал, семья какая. Прозорливцы-психологи… Дальше – больше, очаровали своей «мудростью». Вроде и жизни толком не знают, все больше по зонам путешествуют, а тут на глаз, с ходу, только что имя не назвали.

Сашкины глаза горели… Пока сестра не пригрозила расправой. При каждом удобном случае тыкала в глаза виной, напоминала, чтобы не забывал. А забыть и не пришлось. Приутих пыл, когда Сашка понял, в каком положении семья оказалась… Доходило до того, что хлеб из дробленого зерна сами пекли, пробовали варить борщ из молодой крапивы, как в войну, лук жарили на ужин – так и ели: накладывали толстым маслянистым слоем на ломоть… Вкусно было.

Когда пришла повестка, даже не сомневался уже: в армию он пойдёт, иначе дома сестра, которая как раз университет закончила, затюкает напоминаниями. Она-то теперь и зарабатывать сможет, а ему другого выхода, как масачить, подбирать оставшееся за невнимательными колхозниками на полях, не светит.

Проводы решил сделать шумно, хоть и сестра всё ворчала:

– Хрен тебе, а не проводы, еще денег на пьянку тратить. Опять нажретесь и пойдете приключение себе на жопы искать. Учти, в этот раз сидеть тебе по полной.

Сашка выкрутился, выбрал день, когда мать должна была уехать (чтобы не нервировать), друзьям объявил о своем дне рождения и предупредил, чтобы каждый с собой «хавчик» принес, вместо подарка. Друзей оказалось много, десятка три. Почти свадьба. Гудели до утра, не переставая. В этот раз гоп-стопить не хотелось: у Сашки девушка появилась, спокойная и порядочная, такая в драку не пустит.

А через день – в военкомате велели подождать три дня, потом еще недельку… В третий свой поход в военкомат, когда уже ни мать, ни сестра, ни подруга не пошли провожать, не выдержал: «Я тоже семьдесят девятого», – сказал Сашка за спиной старшины.

Сестра

Ох, и зла она была на брата! Настолько, что, когда он, наконец, не вернулся из военкомата, а позвонил, предупредил, что уезжает, сердито буркнула, мол, счастливо, человеком только возвращайся. И потом он звонил, гудки длинные, будто международные, телефон тогда по-особому дилинькал, а сестра не подходила, мать звала.

Конечно, хотелось, чтобы он поскорее вернулся, мать все представляла себе, как «заживут все вместе». А сестра содрогалась. Пожив в деревне год, в полной мере оценила «перспективы»: вокруг нормальных парней практически нет, если не алкоголик, так наркоман. Друзья брата, кому повезло больше, уехали за границу, из оставшихся толковых двое-трое осталось. На соседней улице, через дорогу – цыгане-торговцы оружием и дурью (местным ширикам далеко ходить не надо). Приехали цыгане недавно, купили разваливающийся дом у бабки, на большой денег не хватило. Через год – уже большой дом стоял. Еще через год – рядом особняк и высокий забор из кирпича. «Копили» денежку постепенно. Сначала карманы да сумки на воскресном базаре обносили, потом – слухи пошли – то в одном доме (чего раньше никогда не было) ковры пропадут и деньги, то в другом – дорогая техника, пока хозяева спят или в отъезде. Милиция нет-нет показывалась рядом с цыганским домом, да вскоре стало понятно – куплены все. КГБ пыталось поймать жиреющих наркобаронов, да руки оказались коротки – кто-то предупреждал заранее об облаве. Местные узбеки всякий раз, когда кто-то из их родственников внезапно умирал от ломки или передозировки, пытались сами разобраться с цыганами – да какой там!.. У цыган, известное дело, пока мужчины прячутся и выжидают, женщины грудью защищают, кричат так, что страшно подойти, того и гляди – в волосы вцепятся. А потом милиция приедет – и все расходятся... И опять продолжается круговорот наркотиков уже не только в селе – районе. Чем выше забор у цыган – тем больше больных наркоманов в селе.

Что ждало брата по возвращении, страшно было себе представить. Известное дело: с алкашами жить – самому спиться. На «Ты меня не уважаешь?» трудно возразить, или уже бить сразу в морду и потом отбиваться…

Год в армии мог стать всего лишь отсрочкой для известного финала. Это не был голый пессимизм: когда на глазах знакомые приличные люди превращаются в скотину, появляется страх за своих.

И всё же однажды избежать разговора не удалось. Сестра рассеянно подняла трубку, не прислушиваясь к длине гудков:

– Да, слушаю.

– Привет! – чужой надтреснутый мужской голос радостно поприветствовал.

– Привет…

– Как дела?

– Нормально… А это кто?

– Ты не узнала, что ли?

– Нет.

– Угадай.

– Слушайте, я сейчас трубку положу. Вы, наверное, ошиблись номером.

– … Это я… брат…

– Какой брат? – машинально переспросила она, всё еще не узнавая голос.

– Твой…

Она себе даже представить не могла, что за год может так измениться знакомый голос, из чуть грубоватого, подросткового, станет по-мужски сильным, немного хриплым. И говорил он по-другому, иначе, жадно выпытывая все новости и цепляясь к каждому слову, произнесенному с «не той» интонацией: заболела ли, может, что-то не так…

Этого просто не могло быть. Мужчинами за год не становятся! Да, в письмах было много интересного, но буквы голос не заменят, в буквах – воспоминания, в голосе – жизнь.

– Как у вас там, спокойно? – спросил.

– Да, нормально… А у вас, говорят, где-то моджахеды там ходят?

В конце июля 1999 года группа боевиков пыталась прорваться через южный «хвост» Киргизии, небольшую территорию, стиснутую двумя соседними Таджикистаном и Узбекистаном. Никто не говорил о войне, так, небольшая перестрелка между местными и «гостями».

– Да, это в Баткене. У нас тут, в Оше, тихо.

– Сколько тебе осталось?

– Месяц, два. Вот, приказ уже ждём… Скоро домой приеду…

– Давай, мать ждёт – не дождётся… А у тебя голос совсем незнакомый. Ты там куришь, что ли?

– Тут все курят… Что вам привезти?

– О Госпаде, ничего не надо…

И разговор быстро свернулся, неловко. Сестра всё пыталась себя уверить, что это точно брат, кажется, что-то было знакомое в голосе, а может, и показалось. На том конце провода собеседник просил ещё что-нибудь рассказать, был разочарован, помолчал, почувствовал, видимо, на расстоянии неловкость и недоверие и попрощался, пообещав написать.

Из хроники событий лета и осени 1999 года

Конец июля – начало августа. Группа боевиков в составе около двух десятков нагло и уверенно продвигается по киргизской территории, из Таджикистана в Узбекистан, берет в заложники местных жителей, солдат. В руки боевикам, как подарок от Аллаха, попадаются важные чиновники, прибывшие на переговоры. Надо отдать должное, гражданских боевики не трогают, проверяют на знание Корана и отпускают. За попавшихся наивных чиновников из акимиата Министерству Обороны приходится заплатить выкуп в пятьдесят тысяч долларов, ибо переговоры успехом не увенчиваются. СМИ, узнав о провале «защитников» родины, готовы смешать министерство с грязью, а о целях боевиков по-прежнему ничего не известно. То ли наркоту провозят, то ли дестабилизировать обстановку в соседнем Узбекистане собрались, своего лидера, Джуму Намангони, во главе поставить… А может, и не Намангони там был замешан…

Более позорного военного прецедента в истории Кыргызстана как самостоятельной республики не было.

18 августа, наконец, начинается бомбардировка районов, в которых разгуливают боевики. Чистка районов продолжается еще несколько дней, за которые боевикам в руки попадаются беспечно гуляющие по горам геологи-японцы, и опять нужно вести переговоры, и снова нужно искать новую тактику. Внезапно выясняется, что боевиков уже и не два десятка – две сотни, а их количество постоянно увеличивается. Пока освобождают одних заложников, берут других, целыми селами. Становится понятно, почему первые обнаруженные боевики не торопились пересечь мета-территорию: своих ждали.

К 27 августа власти успокоили народ, мол, боевики почти все уничтожены, остались отдельные группы, засевшие в горах. В которых «охотиться» на боевиков ох как сложно. Тем более, если Минобороны к этому было не готово.

Такое впервые, и это не может не пугать, Президент Аскар Акаев объявляет о частичной мобилизации. Неразбериха и полное непонимание ситуации: боевики продолжают брать в заложники всех встречных, потом отпускают; узбекские ВВС ошибочно разносят десять домов в селе с мирными жителями, а слухи ходят до смешного нелепые: намангоцы собираются плов есть пятого сентября на Родине. Азия такая Азия: без пищевого священнодействия тут никак. Кто-то лагман ест во время революций, кто-то ради домашнего плова готов захватить всю страну…

1 сентября и далее. После недоуменного затишья, возобновляются боевые действия, захваты заложников, переговоры, формирование подразделений из мобилизованных охотников, спецназовцев, бывших служащих – всех тех, кто хорошо ориентируется в горной местности. Боевики становятся менее ласковыми, уже не прося – отбирая у местных жителей еду, одежду.

Официально боевые действия будут завершены только в двадцатых числах октября…

Из воспоминаний

Потом всплывало в памяти: дурной сон снился сестре за неделю до возвращения Пашки домой, за неделю сумасшедшая птица с лету ударилась об оконное стекло, а с предбанного косяка на плечо едва не опустился жёлтый здоровый паук, откуда только взялся такой, над кроватью матери недавно только такого же убили – бытовых суеверий хватало.

Сашка успел в сентябре написать письмо, объясняя, что с телефонной связью нынче глухо, что он уже вот-вот вернется, но пока ему нет замены на полигоне, где он за старшего артиллериста, молодняк совсем глупый пошёл, никак технику не освоит. И вообще, у них там всё тихо.

В четверг, двадцать девятого сентября, поздно вечером, сестра, уединившись в пристройке, читала какую-то книгу. Настроения не было: гадкий сон не давал покоя, что-то тревожило и мутило. Поплакать – это всегда приносило облегчение. Глупо, конечно, просто так сидеть и рыдать, пока мать не слышит, возится в доме со своими отчётами, но… почему бы и нет? Слёзы полились охотно, начала жалеть себя и вдруг завыла, в голос, будто и в самом деле повод был. Что-то чёрное, давно сгустившееся в воздухе вдруг прорвало и хлынуло в ночное небо. Завыла соседская собака, дремавшая за забором, так же протяжно и глухо. «Вот дура, – сказала себе, успокаиваясь, сестра. – В самом деле, что придумала – не понятно».

Через день брат вернулся домой.

Позвонили из военкомата и сообщили новость: «Ждите! Вертолёт уже вылетел. Часа через три тело доставят вам домой».

Как же так?

На другом конце провода, рядом с начальником военкомата, уже сидела мать, в оцепенении, ожидая, что этот сон когда-нибудь закончится, и она проснётся у себе дома, и никто не посмеет ей сказать, что сына больше нет, что он приедет, потому что приказ был и нашлась замена, нашли специалиста.

– Вы себя хорошо чувствуете? – спросил начальник.

Глупо подумалось, что ему там тоже несладко сообщать страшные новости:

– Нормально. Хорошо, я вас жду. До свидания, – и первая положила трубку.

Слёз не было. Ни капли. Подумалось, что, наверное, нужно сообщить соседям. И растерянно пошла, каждый раз повторяя одно и то же: «Погиб. Говорят, что на мину наступил. Ничего больше не знаю... В общем, я вам сказала». И каждый раз соседи испуганно прикрывали ладонью рот и начинали плакать, испуганно и громко, словно это их сын домой возвращался, мертвым.

А у неё по-прежнему слёз не было. Даже обидно стало: как так, неужели рада? Гаденькая мысль, тем не менее, звучавшая как самая трезвая и хладнокровная: «Так будет лучше... Ещё неизвестно, как бы вышло...»

И пытаясь перебить эту мысль, когда приехали машины, когда заносили гроб в тёмный зал с вывернутыми лампами в люстре, пока суетились и спрашивали то валерьянку для матери, то стулья прибывшим, — пытаясь перебить эту склизкую мысль, бормотала какую-то ерунду про то, что лампочки дома вкрутить некому, что мужчины в доме нет, и другие никому не нужные оправдания. От которых гостям становилось ещё неуютнее. Рыдала мать, соседки, родственники, а из глаз сестры, которые она не смела поднять, выкатилось несколько слезинок. И на этом всё. Ничего из того дня она не запомнила, только это.

Брат переночевал дома только ночь. Как же так? Так мало? Не успел приехать и … уже?

Не верилось. Позже мать скажет, что успела его всего пощупать: ступней не было, сапоги одели на культи, из желудка пришлось вытащить почти все, потому что осколки попали в живот. Лицо в оспинках и одутловатое, в ошском морге сделали все, что могли, лишь бы мать узнала сына.

В зале, под кривой люстрой, с наспех вкрученными лампочками лежало тело мужчины. Не того мальчика, каким он уходил, а казалось, что этот на полметра выше. Или это голенища сапогов были такими длинными…

Настоящий человек

Повод ли был, но с братом приехало несколько сослуживцев, трое офицеров из той же военчасти.

Вели себя благородно. Похороны взяли на себя, сделали все, что было в их силах. Местные казаки помогли.

Мать потом говорила, что вообще плохо помнила те два дня, особенно у могилы, но память отчетливо подбрасывала в сознание какие-то странности, не желающие растворяться в горе.

Сослуживцы, соболезнуя матери и отвечая на её вопросы, путались: то ли на учебном полигоне случайно наступил на боевую мину, поросшую травой, то ли в Баткене дело было. Спохватывались, давились словами на слове «Баткен», потом были отозваны офицерами в сторонку, и больше таких версий озвучено не было.

А слёз все не было. Они упрямо не хотели наворачиваться, кажется, даже кто-то начал посматривать неодобрительно.

Гоша, тот самый сослуживец, оказался самым обстоятельным из сослуживцев, возможно, просто лучше говорил по-русски. Обмолвившись про Баткен, поправился, сказал, что его друг только хотел туда напроситься, но не получилось... Потом стал рассказывать, как они вдвоем голодали: армия не обеспечивала своих военнослужащих должным образом. Зимой – сапоги худые, ноги мёрзли, летом – жара сорокаградусная, а на ногах – теплые ботинки. В месяц на руки – сто сом. На которые толком ничего не купишь. А надо и побриться, и сигареты каждый день, да и вкусненького хотелось, пирожными в армии не баловали… Поэтому и ходили все по полигону, собирали стрелянные гильзы и прочий военный металлолом, чтобы продать потихоньку на ошском базарчике, купить необходимое, да домой на сувениры отложить…

– Скажи, – вдруг спросила сестра, – а он там говорил что-нибудь про свои глупости? Что у него в планах было?

Сестра не плакала, была серьезна и адекватна, Гоша спокойно расплылся в улыбке:

– Ты знаешь, какой он был? Вот такой! – большой палец показал на потолок, – когда он сам стариком стал, никому не позволял обижать молодых, не поверишь! Его зауважали за это. А дом вспоминал... Вот недавно только разговаривали. Знаешь, как сказал? «Гоша, ты не представляешь, каким я дураком был? Сколько я натворил, сколько из-за меня мать и сестра переживали? Как мне стыдно! Вернусь домой, все исправлю! Вот увидишь!»

– Ты хочешь сказать, – что-то вдруг сжало горло сестре, – что он там стал настоящим человеком?

– Не то слово, сестра! Он, знаешь, каким мне другом был? А как его уважали, знаешь? Он же ни разу молодого пацана пальцем не тронул, говорил: «Я сам таким был, знаю, как им тяжело». Наоборот, помогал им… Он — настоящим стал!.. Эй, подожди! Я не оставлю вас!..

Гоша, испугавшись, будто по собственной глупости не то сказал, спохватился: сестра вдруг побледнела и зарыдала как-то непонятно, не так, как мать, а … с облегчением. Гоша никак не мог вспомнить, как переводится это слово на русский. Он только продолжал утешать, не понимая, почему такая реакция на слово «настоящий».

Прощай

Матери он не приснился. Он приснился сестре. Через полгода. Сестра проводила Сашку, почему-то ставшего подростком с ямочками на щеках, до устья широко разлившейся реки, где они и попрощались. Обнялись, как это полагается между родными.

– Дальше не ходи. Тебе туда рано, – улыбнулся тринадцатилетний мальчишка.

– Хорошо. С тобой будет все нормально?

– Да, не переживай. Не обижай Гошу, он хороший.

– Не буду, – и, помолчав, добавила. – До встречи.

– Ещё не скоро… Пока...

– Пока...

Сашка улыбнулся еще раз, уже грустно, кивнул и пошел в сторону прибрежных деревьев, прячущих собой часть водной глади.

Больше он не снился. Ведь были расставлены все точки над И.

В 2013 году, третьего октября исполнится 14 лет, как Сашка вернулся домой, из чрева армейской Родины-матери. Мертворожденным ребёнком. Так полюбила его, ставшего настоящим Человеком, несущим ответственность за себя и свои поступки, что не захотела отпустить от себя.

Говорят, что все погибшие солдаты на том свете становятся под знамёна святого Георгия Победоносца и потом вместе единым войском встают на небесную защиту Родины.

Я не верю.

Спустя полтора года у Сашкиной сестры родился сын, шутник с ямочками. Мать-земля долг всё-таки отдала.

© Юлия Фертес, 2013