Белый хлеб Чингиза

Из воспоминаний родственницы Чингиза Айтматова Тотой Алымкуловой. Записано и обработано Асаном Ахматовым. Первая публикация.

Оглядываясь назад в прошлое, к своему великому сожалению, понимаю, что от веления времени никому никуда не деться, и оно неумолимо, оставляет все меньше и меньше наших современников, которые хорошо знали и тесно общались с Чингизом Торокуловичем. Одним из таких людей была моя тётя по материнской линии Тотой Алымкулова (Токтогуль). С детства мы привыкли звать ее ласкательно – Тотой-апа. Этому удивительно скромному и доброму человеку в этом году исполнилось 78 лет. Она дочь двоюродного брата Торекула – Алымкула. Он был вторым сыном Биримкула, который являлся младшим братом Айтмата. Всю свою жизнь сыновья Айтмата и Биримкула были очень дружны, тесно связаны и духовно близки. В трудные времена были друг другу поддержкой и опорой. Это отразилась и на их детях. 

Когда-то на заре советской власти Алымкул как образованый человек был избран одним из первых председателей сельского совета айыла Шекер и в качестве руководителя организовал процесс перехода односельчан от кочевого образа жизни к оседлой. Его судьба трагическим образом повторила судьбу Торокула, который в 1938 году был объявлен “врагом народа”. Сам Алымкул был арестован весной 1941 года; он был репрессирован за то, что оказывал помощь семье Айтматовых. То были трудные времена не только для сородичей Тотой-апа, но и для многих других. Тяжелое время безотцовшины для маленькой Тотой пришлось на период Великой Отечественной войны. Все тяготы заботы о семье легли, как и в других семьях, на хрупкие плечи женщины, в частности матери Тотой. Для детей того времени детство закончилось рано. Ради победы все от мала до велика работали, не покладая рук. Это выработало в детях войны большое трудолюбие. И сейчас, спустя столько лет Тотой-апа, несмотря на преклонный возраст, по привычке старается все делать сама.

Как женщна Тотой-апа стала прекрасной матерью. У неё трое сыновей и три дочери. Все они состоявшиеся люди, семьи которых с большим почтением и уважением относятся к Тотой-апа. По этой причине, наверное, Тотой-апа, несмотря на все трудности, с которыми ей пришлось столкнуться в жизни, считает себя счастливым человеком. И как же не быть таковым, когда дети подарили ей пятнадцать внуков, а внуки – пять правнуков, и все они в бабушке не чают души. Не мудрено, ведь Тотой-апа всегда отличалась от окружаюших особой душевностью, излучая лучезарный свет добра. С удивительно богатым внутренним миром, она всю жизнь посвятила воспитанию детей и такому прекрасному делу, как учитель. Я иногда думаю: кто знает, может, как раз таки эта благородная профессия развила у нее способность быть хорошей рассказчицей? И, вместе с тем, ловлю себя на мысли, что, может быть, эта её особенная черта досталась ей от предков. Ведь не секрет, что в роду Чингиза Торокуловича было много хороших рассказчиков, особенно среди женшин. По этой причине когда мне удавалось погостить у нее в доме, я старался не упустить возможности послушать её интересные истории, в большинстве своём взятые из жизни её и её близких. Особенно интересными были воспоминания, связанные с юностью и молодостью Чингиза Торокуловича. Слушая её задушевные рассказы, нередко приходилось удивляться, как в свои годы она сумела сохранить отличную память.

Вот и сегодня, приехав к ней домой, в предгорья, в село Арашан (Стрельниково), что выше города Бишкек, я попросил ее рассказать что-нибудь из того непростого времени, когда семьи репресированых Торокула и Алымкула были друг другу опорой и подержкой. Но перед тем, как Тотой-апа углубилась в свои воспоминания, невестка быстро накрыла на круглый стол традиционный кыргызский дасторкон с ароматно дымящимся чаем. Когда в пиалках появился крепкозаваренный напиток, Тотой-апа, не спеша потягивая его, начала свой рассказ с того, что Чингиз, несмотря на свою юность, хорошо понимал, в какой тяжелой ситуации находятся они, дети репресированых.

– Он относился к нам, младшим, с особенным братским чувством, – сказала она, и видно было, что к ней пришли в этот момент переживания из далёкого прошлого, заставив её вернуться обратно, в те года своего трудного детства, которые так или иначе пересекались с Чингизом и его семьёй.

Здесь следует отметить, что, несмотря на то, что иследователи написали многое о жизни Чингиза Торокуловича, да и сам мэтр оставил немало воспоминаний, то, что рассказывает Тотой-апа о его молодых годах, мало кому известно. Так сказать, “неизвестный Чингиз”. От этого её воспоминания вдвойне интересны, и я приготовился внимательно выслушать всё, что она скажет.

– В этом году Чингизу исполнилось бы 85 лет... Даже не верится , что его пять лет нет рядом с нами! – продолжила Тотой-апа начатый разговор. В голосе её чувствовалась горечь от невосполнимой утраты. Глаза были грустны.

– Мне было всего шесть-семь лет, когда четырнадцатилетний Чингиз стал секретарем сельсовета. Честно говоря, этот свой возраст я помню смутно, фрагментами. Но, по рассказам своей матери и соседских стариков, припоминаю, как он, повесив через плечо тяжеленную сумку, по-взрослому заходил в каждый сельский дом, пересчитывал, у кого сколько скота, сколько человек в каждой семье и сколько земли приходится на каждого. Так он собирал налоги. Естественно, в те тяжелые для всех времена это была неблагодарная работа. Люди отдавали последние крохи. Но сельчане понимали, что кто-то должен был выполнять эту обязанность, и относились к Чингизу с уважением, подобающим образам. Мы же, его родичи, восхищались и гордились Чингизом, мол, какой он грамотный, весь в отца Торокула, умеет писать и правильно оформлять нужные бумаги. Об этом было много сказано и им самим. Поэтому мне вот что хотелось бы сказать, – она отпила чаю и вновь погрузилась в воспоминания.

– Чингиз рано повзрослел. Конечно, понятна была причина его раннего взросления. И десяти лет не было ему, когда он остался без отца, моего дяди – Торокула. Тогда-то и лег на его детские плечи весь груз забот о семье. К тому же наша «жене», его мать Нагима-апа не отличалась крепким здоровьем, страдала ревматизмом ног. Он быстро повзрослел, не испытав радости счастливого детства. Во взрослую жизнь он уже вступил не по годам возмужавший. Но при всём пережитом и увиденном его сердце всегда оставалось добрым, а душа – большой, широкой. Послевоенные годы я помню хорошо. Тогда Чингиз уже учился в Джамбуле (нынешний Тараз) в сельскохозяйственном техникуме на зоотехника. На летних каникулах он обязательно приезжал в Шекер погостить у сестры Торокула – Каракыз-апа, семья которой и приютила их, когда они прибыли из Москвы в Шекер. Для нас приезд Чингиза был праздником. Мы, ватага подростков, всегда выбегали навстречу. Статный, высокий, Чингиз с доброй улыбкой шел к нам, потом, остановившись, здоровался с каждым из нас. Обязательно расспрашивал о наших делах, родителях, об учебе. В нём всегда было что-то магическое, притягивающее. При всей своей взрослости он обращался с нами, как с равными. И это нас подкупало. Но главным было не это. Главным было то, что из Джамбула он всегда привозил по тем временам необычный белый хлеб в форме кирпича. Мы его называли на кыргызский манер – “бөлкө нан”, думаю, корень от русского слова “булка”. Хлеб Чингиз обязательно вручал Каракыз-апа, которая потом всегда нас угощала. А было это так.

Мы забегали во двор, где жила Каракыз-апа, и кричали:

– Белый хлеб Чингиза нам оставили? Мы хотим попробовать его!

– Конечно, конечно, дорогие мои, – делила на всех хлеб Каракыз-апа и протягивала аппетитные ломти каждому из нас.

Нам, подросткам, которые были чаще всего голодными, хлеб казался фантастически вкусным. Он обладал особым ароматом. Я до сих пор помню его вкус.

На этом месте своего рассказа Каракыз-апа остановилась, чтобы передохнуть.

– Пейте чай, – обратилась она к нам. – Боорсоки берите, не стесняйтесь.

Потом она взяла со стала сладости и стала угощать своих внуков, которые прибежали со двора и крутились за её спиной.

– Мы его так и называли – “белый хлеб Чингиза”, – продолжила она вспоминать. – Спустя столько лет, думаю, что тот хлеб, который Чингиз привозил для Каракыз-апа из далекого для нас Джамбула, был его своего рода благодарностью семье Досалы-жезде (муж Каракыз-апа), приютившей, несмотря на все трудности и опасности того времени, семью Торокула – Нагиму и ее маленьких четырёх детей.

На этом месте Тотой-апа вдруг замолчала, наверное, вспомнив вкус того волшебного хлеба. Несомненно, это был аромат далекого детства, который остался с ней на всю жизнь. Кто знает, может, с тех пор, как она выросла, ей так и не довелось попробовать ничего вкуснее. Степенно хлебнув чай из пиалы, Тотой-апа продолжила свой рассказ.

– Самое главное – когда я думаю о Чингизе, то вспоминаю, с какой любовью он относился к книгам и чтению. Чингиз постоянно носил с собою книги. Припоминаю одну историю, которая случилась в 1950 году. Я думаю, именно в те годы в нём стали проявляться первые задатки писателя. Верней сказать, первые ростки его литературного дара. В тот год он, как всегда, приехал на каникулы в Шекер. Хотя я и была юная, мне в глаза бросилось, что в нём появилась какая-то серьёзность, задумчивость. Сейчас, после стольких лет я понимаю, что, возможно, тогда у него в голове стали рождаться мысли, связаные с его будушими произведениями. В тот период он все время пытался остаться наедине с собой, в уединении. Даже с друзьями не так часто стал встречатся. Но друзья есть друзья, приходили в дом Каракыз-апа и звали его с собой на улицу. Поэтому, чтобы его не отвлекали, Чингиз приходил к нам домой и прятался от них, при этом всегда просил меня:

– Тотой, закрой меня снаружи. Если вдруг придут ребята и будут меня спрашивать, скажи, что не видела меня. Не знаешь, где я. Только не подведи, хорошо?

Он заходил в наш дом, где в большой комнате возле стены стояла деревянная кровать моего отца, изготовленная когда-то по его заказу (она до сих пор сохранилась) и располагался на ней со своими книгами, тетрадью, ручкой и чернильницей. Я же, прилежно исполняя его просьбу, брала железную цепь, которая служила замком, и, обмотав ее вокруг крюков, закрывала дверь снаружи. Затем, быстро налепив кизяк и убрав двор, стремглав мчалась к подружкам. Ведь я была еще ребёнком и мне хотелось поиграть со своими сверстницами. Тогда я не догадывалась, чем он занимался там, внутри дома. Думала, книги читает. Но спустя много лет я поняла, что он занимался переводом книг – “Сын полка” Катаева и “Белая береза” Бубеннова с русского на кыргызский. В то время это были популярные издания среди подрастаюшего поколения, но недоступные тем, кто не владел русским языком. Думаю, что он мечтал, чтобы кыргызскоязычные читатели тоже имели возможность познакомиться с этими произведениями. Но с переводом получился маленький конфуз. Когда Чингиз отвёз рукописи перевода в издательство города Фрунзе, то их попросту не приняли – по той причине, что он не заключил предварительно с издательством договор.

Вот так я стойко охраняла его покой, пока он занимался переводом. И мне приходилось идти на обман, когда друзья Чингиза, обыскавшись его, приходили к нам домой. Тогда я бойко отвечала заученным текстом, как учил меня этому брат:

– Я не знаю, где Чингиз! Дома никого нету.

Юноши недоуменно переглядывались и, потоптавшись, уходили, не зная, где его ещё можно искать. Признаюсь, у меня, маленькой девчушки, тогда так чесался язык, что я хотела засмеяться им вслед и сказать правду. Но я знала, что Чингиз этого не одобрит. И это сдерживало меня.

На этом месте мне показалось, что у Тотой-апа немного дрогнул голос и на глаза её навернулись слезы. Быть может, она отчетливо увидела того самого молодого Чингиза, который отчасти свой литературный путь начинал в их доме, лежа на кровати дяди Алымкула. Для Тотой-апа было неважно, что первый опыт в литературе у него был связан с переводом книг. Для неё было важно, что она была свидетльницей того, как Чингиз приобщался к писательскому делу вообще, и путь его, в будущем прозаика с мировым именем, был связан с их домом. Подумав об этом, Тотой-апа тихим голосом продолжала:

– Летний день длинный. Под вечер, наигравшись и управившись по хозяйству, мы вместе с сестренкой Упен (моя младшая сестра) загоняли скотину в сарай. После чего приступали к приготовлению ужина. Разжигали очаг и, положив немного мяса в казан, по очереди смотрели за огнем, чтобы он не погас.

Уже поздно вечером с работы приходила усталая мать. Она тогда работала бригадиром на табачном поле. Замесив тесто, мама готовила нам кюльчетай (вареное тесто, нарезанное квадратиками). Когда ужин был готов, мы бежали в дом и звали из добровольного заточения Чингиза. Он же, весь день проведший за переводом книг, уставший, садился за дасторкон, и мы вместе приступали к трапезе. Редкие куски мяса мама подкладывала ему. Он же старался поделиться с нами. В такие моменты мама начинала на нас ворчать. Но мы на это не обращали внимания. Нам с Упен было приятно то, что наш брат ужинает с нами. Было отрадно и то, что за нашим дасторконом сидит мужчина. Ведь старшие мужчины нашего рода все были репрессированы. Теперь я понимаю, что тогда где-то в нём мы видели отца, которого не помнили. После ужина мы, усталые, шли спать. Засыпая, сквозь сон я слышала, как Чингиз с мамой о чём-то разговаривали. Я не знаю, о чём они тогда вели речь, но могу предположить, что разговор касался судеб наших отцов и братьев. Наверное, Чингиз благодарил нашего отца, который всегда относилсся к Торокулу и его семье с почтением. Такая, говорят, у него была добрая и благородная натура. Он всегда проявлял к родственникам тёплые чувства и заботу. Возможно, это было связано с тем, что Торокул с юных лет находился вдали от дома. То на строительстве железной дороги – вместе с отцом. То, позже, учился в туземной школе. Потом уже работал в различных регионах республики. И, наконец, учился в Москве. Мне кажется, мама и Чингиз не теряли надежды, что однажды Торокул и Алымкул, а также их братья Рыскулбек и Озбек вернутся домой. Вот об этом, наверное, они и вели разговор. Теперь уже не узнаешь... Нынче нет ни мамы, ни Чингиза, – с грустью в голосе сказала Тотой-апа и, после некоторой паузы, вдруг вспомнила ещё кое-что из прошлого.

– Когда же у Чингиза заканчивались каникулы, мама в баштыке (такая сумка) передавала ему собраные за время его каникул куриные яйца и сары-май (топленое масло). Перед его отъездом мы с Упен стремглав бежали в дом Каракыз-апа, чтобы передать ему приготовленные продукты. Он, взяв передачу, по-братски улыбался, благодарил нас, говоря о том, что в студенческом общежитии продукты ему очень пригодятся. Кто тогда знал, что из нашего брата выйдет всемирно известный писатель, который оставит неизгладимый след в мировой литературе. Я горжусь, что в трудные времена мы были вместе! И тем, что отчасти стали свидетелями приобщения его к писателькому делу. Светлая память нашему брату Чингизу, – теперь уже окончательно закончила свой рассказ Тотой-апа. Её мысли ещё некоторое время блуждали где-то там, в далёкой молодости... В тот момент мне показалось, что она снова почувствовала ушедший в прошлое незабываемый аромат белого хлеба Чингиза.

© А.Ахматов, 2013