Ответ

Рассказ об одном судебном заседании. Обвиняемый совершил убийство – убил негодяя, покусившегося на его маленькую дочь. Но оправдают ли его судьи?.. Первая публикация.

– Подсудимый, вы – Озёрников Алексей Александрович, 24 марта 1975 года рождения?

– Да.

– По какому адресу проживаете?

– Ну, сейчас, вы понимаете… В общем, до задержания, я жил в новостройке Жаны-Жол, 27.

– Где работали?

– Я работал то тут, то там…

– Вы не имели постоянной работы?

– Я работал, только не постоянно. Понимаете, я могу работать кем угодно, но мне как-то всё трудно задержаться на одном месте. Поэтому и подрабатываю, где приходится, шабашу.

За массивным столом на высоком стуле сидел полноватый, седеющий человек в чёрной судейской мантии, из-под которой показывался аспидно-чёрный галстук на ослепительно белом рубашечном фоне.

Быстрым острым взглядом судья оглядел стоящего подсудимого.

– Подсудимый, вы понимаете предъявленные вам обвинения?

– Да, понимаю.

– Вы признаете себя виновным, согласно зачитанным обвинениям?

– Да, признаю.

Сидевшая рядом с прокурором женщина привстала со стула и заломила руки.

– Сволочь, чтобы у тебя руки поотсыхали, чтобы ты… – истерически закричала она, заходясь в беспомощном плаче, – чтобы тебя сожрали шайтаны…

– Тишина! – грянул судья, смерив женщину взглядом с головы до пят. – Потерпевшая, соблюдайте тишину в зале судебного заседания. Иначе мне придется оштрафовать и удалить вас. Переходим к основной части. Адвокат, ваш подзащитный готов давать показания?

– Да, – привстал адвокат Озёрникова, – никаких изменений в ход заседания и ходатайств мы не вносим.

– Аналогично, ваша честь, – от себя добавил прокурор, предугадав привычный вопрос.

– Что же, тогда начнём, – судья с облегчением откинулся на спинку кресла. – Подсудимый, расскажите, что произошло 18 января этого года.

– Ну, значит, так было… В тот день, прибежала ко мне с криком одноклассница Маришки, то есть Марины, дочки моей. Она плакала и сказала, что…

– Нет, нет, – перебил адвокат, – начните с самого начала, с утра того дня.

– С утра? Ладно… Что ж там было-то?... А-а-а-ага, значит, проснулся я где-то часов в шесть утра и разогрел для Маришки, то есть Маринки, завтрак. Понимаете, я воспитываю дочь один. Её мама, жена моя, разошлась со мной и уехала в Россию. Я, знаете ли, не подарок. Конечно, работал, но бывало, что и выпивал, а ей это не нравилось. По этому поводу мы постоянно ругались, и она решила развестись, но жить всё равно продолжали вместе. Марина была ещё совсем маленькой. Лет восемь назад она познакомилась с женишком её нынешним — Колей, он работал в России, но постоянно привозил деньги своей матери. Она уже старая была, хворала, он и помогал. Когда в последний раз приехал, мать была очень плоха и умерла у него на руках. Больше его здесь ничего не держало. Пока он бегал с похоронами и продажей дома, познакомился с моей женой. Она решила ехать с ним, а дочь оставить на меня. Сказала, что пока они не имеют своего угла, и везти дочку неизвестно куда она не хочет. Обещала вернуться следующей осенью, но прошло уже семь лет. Почему она не приезжает, я не поним…

– Подсудимый, не отвлекайтесь, – перебил судья, – ближе к делу.

– А, ну… да… значит, вот… готовил я завтрак Маришке, как и каждое утро, чтобы она подольше поспала, ей ведь рано в школу. Она у меня в четвёртый класс ходит уже, круглая отличница. Отправив ее в школу, она должна была придти не скоро, в половине первого, я пошёл к соседу, у него жучок на столбе перегорел. Дел там было на двадцать минут, а всё какой-никакой заработок. Если бы сразу было сделано по-умному, жучок бы не перегорел, а там какая-то бестолочь делала. Понимаете, там проволока нужна была четвёрка, а этот, с позволения сказать, мастер…

– Ближе к делу, вы опять отвлеклись, – во второй раз перебил подсудимого судья.

– Да, да… так вот я и говорю. Я всё по просьбе соседа сделал и вернулся домой. Надо было обед готовить, и я раздумывал, что сварганить. Я не особый повар, не то что жена моя бывшая, эта умела готовить сорок блюд… а я одну картошку жареную, другую – варёную, да яичницу. Так они нам с Маришкой уже до того надоели за эти годы, что я подумал попробовать супчик сварить, со свеколкой… Тут вбегает Аида, моей дочери одноклассница. Глаза здоровенные, плачет и кричит: «Дядя Лёша, дядя Лёша! Там Марину украли!». Как украли? Кто? Может, думаю, играют они так. Девчонку было совсем не понять, смотрю, а у неё из глаз слёзы полились ручьём. Сразу понял: так играть невозможно. Что, – спрашиваю, – где? Как? А она рыдает, говорит, у оврага, на них какой-то дядька с конём напал.

Озерников стоял за столом, опустив голову, переступая с ноги на ногу, сжимая в руке ручку для письма, сгибая её в дугу, почти ломая.

– Около нашей новостройки есть овраг, ближе к полям, рядом со старой двухэтажкой. Я побежал туда. А по дороге, сам не знаю зачем, схватил топор в прихожей. Бежал я туда минут пять-семь прямиком через огороды, перемахивая через ямы и арыки. Шёл снег сплошной стеной и всё, что дальше вытянутой руки было, пропадало в белом мареве. Добежал до двухэтажки, там кобыла стояла, запряжённая в бричку. Ни на ней, ни рядом никого не было. Я в овраг — там тоже никого. Вернулся к бричке. И вдруг слышу писк, будто мыши в подполе. Писк снова повторился. Я обежал двухэтажку и сзади, ближе к полям, увидел открытую дверь в подвал. Писк, теперь перешедший в крик, опять донёсся оттуда. Я бросился туда во тьму и увидел, как эта сволочь, спустив штаны и зажимая рот Маришке, рвёт на ней одежду, навалившись сверху. Я заметил его голую спину и дико всклоченные косы Маришки. Бросился на него, одним махом откинул с дочери и наклонился над ней. Она дрожала, я попытался собрать её одежду, прикрыть её. Но тут почувствовал удар и острую боль. Обернулся, а этот скот, держа камчу в руке, которой меня и хлестнул по шее, снова замахивается. Я успел инстинктивно отскочить, и кнут попал прямо по лицу Маришки. И тогда я…. я не выдержал и бросился на него с топором, который до сих пор в руке был. Занёс я его над ним, и ударил, а потом еще, и еще….

– Ты сволочь, мразь… Таких, как ты, надо убивать! ¬— В истерике рядом с прокурором билась женщина. – Чтобы ты сдох, заживо сгорел!

– Прекратите, потерпевшая! — Крикнул, перекрывая все голоса, судья. – Я требую тишину, или я вас удалю из зала.

– Я же мать!.. А эта сволочь единственного моего сына… да я сама его, голыми руками, прямо сейчас, дайте мне его! Дайте!..

– Немедленно прекратите! — Судья стукнул молоточком в деревянный пьедестальчик.

Прокурор, сидевший рядом с женщиной, начал успокаивать её. Подсудимый продолжал.

– Сзади кричала Маришка, она бросилась на меня, стала оттаскивать, а я всё бил и бил. С топора летела кровь на Маришку, на меня. Потом я будто очнулся. Отбросил топор. Сам наклонился над тем, хотел ему помочь. Но было много крови и ран. Достав телефон, я позвонил в «скорую». Потом в подвал вбежали соседи, их привела Аида, она и сама тут же была. Все кричали, а я, обняв Маришку, сидел рядом с трупом, прикрывая её, чтобы она не смотрела. Хотя самое ужасное она уже и так увидела. Потом приехала милиция, «скорая»… Понимаете, я не знаю, почему топором его… я… не знаю…

– Ваша честь, разрешите задать вопрос подсудимому?— поднялся с места прокурор.

– Да, конечно, — ответил судья, сопроводив жестом руки позволение прокурору.

– Подсудимый Озёрников, вы узнаёте этот топор?— прокурор взял со стола топор с запекшейся черной кровью на лезвии.

– Да, это мой топор, я им дрова колю. Его я и взял, когда побежал за Маришкой. — Подсудимый был немного близорук и прищуривал глаза, глядя на предмет.

– Ваша честь, на этом топоре были обнаружены отпечатки пальцев подсудимого. Это 78-й лист дела. На одежде Озёрникова также найдена кровь жертвы, заключение экспертизы, лист дела 23-й, – продолжил прокурор. – Кроме того, судебно-психиатрическая экспертиза показала, что подсудимый на момент совершения преступления находился во вменяемом состоянии и отдавал отчёт свои действиям. Скажите, Озёрников, вы могли бы справиться с убитым без топора?

– Я не знаю, хоть у него и камча была в руке, но думаю, что да. Я выше его, и крупнее.

– Тогда почему вы использовали топор?

– Я не знаю, он просто был… Когда тот хлестнул Маришку — я и ударил его, даже не помня, что у меня в руке…

– Ваша честь, разрешите добавить: на 54-ом листе дела указано, что жертве было нанесено семь ударов и вследствие этого жертвой были получены раны, несовместимые с жизнью. Крайне жестокое убийство, – прокурор оглядел стоящего подсудимого, перевёл взгляд на судью. – У меня всё.

– Хорошо! – Судья посмотрел на наручные часы. — Адвокат, у вас будут вопросы?

– Нет, ваша честь, — ответил адвокат.

– В таком случае на сегодня судебное заседание объявляю закрытым. Завтра в одиннадцать ноль-ноль продолжим. — Судья поднялся со стула. За ним встали все присутствовавшие в зале. Тяжёлым шагом, будто забивая гвозди в пол, судья вышел из зала судебных заседаний.

***

– Потерпевшая, пройдите за трибуну, — судья вызвал на допрос первого в этот день свидетеля. –Вы — Садыгалиева Гульнур Эшимбековна, 1953 года рождения?

– Да, — ответила подошедшая к трибуне женщина. Внешне она была небольшого роста, немного полновата. Голова была обернута цветастым восточным платком, из-под которого выбивались пряди седых волос.

– Проживаете в селе Эски-Жол, улица Гагарина, дом 54?

– Да.

– Вы где-нибудь работаете? Или на пенсии? — Спросил судья, перебирая бумаги, — здесь ничего не указано.

– Я дома работаю, у меня сын есть, я ему помогаю… то есть помогала…— женщина начала мелко дрожать в преддверии новых слез.

– Вы приходились матерью Садыгалиеву Дастану Садыковичу?

– Да… приходилась…

– Обвинитель, ваша очередь, — судья предоставил право ведения допроса прокурору.

– Гульнур Эшимбековна, вы можете …

– Просто Гульнур-апа, меня все так в селе называют, — тихо прошептала она, глядя на прокурора, — да и сын тоже… называл…

– Хм… Гульнур-апа, расскажите нам о своём сыне, — прокурор сдался просьбе матери.

– Я воспитывала Дастана одна с самого его рождения. Его отец умер рано, попав под ножи комбайна в поле. Вечером уснул, выпивши, а утром поле убирали, вот и его скосили… Дастан всегда во всём помогал, носил воду из родника. Сначала когда был маленьким в небольшом бидончике, потом в вёдрах. Сейчас мне так трудно носить воду в дом… Я очень его любила, а он меня ещё больше. Он ведь был единственным ребёнком, так уж получилось. Я сильно болела после его рождения, а потом и муж погиб. Я так любила сына, что больше мне никто не нужен был. Всегда берегла его, встречала из школы до восьмого класса, пока он сам попросил не делать этого. Поэтому меня все в селе и называют Гульнур-апа. Он хотел уехать в город учиться, а я не дала. Спрятала его свидетельство о рождении. Он был таким чудесным, заботливым…– Теперь она рыдала в голос.

– Гульнур Эшимбековна… Гульнур-апа, может, вы хотите отдохнуть?— глядя на плачущую женщину, предложил судья.

– Нет, нет… я хочу чтобы всё это быстрее закончилось и чтобы этот мерзавец получил по заслугам и сгнил в тюрьме. Я расскажу вам о том дне, самом ужасном в моей жизни. Утром Дастан уехал в соседнее село, там была работа. А вечером ко мне приехал брат мужа, он участковый, и сообщил о… о сыне. Я не верила, да и сейчас не хочу верить. Я не опознавала Дастана, я просто не выдержала бы. Помог брат мужа, он сам всё сделал: и опознал, и похороны организовал. Я никогда не поверю, что мой сын мог совершить такое. Он честный, благородный, добродушный, даже барана зарезать не мог. — Голос женщины дрожал в ритм катившимся по лицу слезам.

– Со стороны защиты есть вопросы? — Спросил судья, повернувшись всем телом к столу защиты.

– Да, с вашего позволения. Гульнур-апа, скажите, ваш сын был импульсивным? — Видя, что потерпевшая его не поняла, адвокат переформулировал вопрос. — То есть был ли он раздражителен, часто ли впадал в гнев?

– Мой сын был мужчиной и естественно, что он иногда ругался, сердился. Но никогда не дрался, а тем более не делал того, в чем его обвиняют.

– У вашего сына была девушка?

– Он начинал встречаться с одной девушкой. Все её предки были батраками, и я объяснила ему, что эта девочка ему не пара, запретила им встречаться. Он меня послушал. Ведь он всегда меня слушал.

– Принимал ли ваш сын алкоголь?

– Алкоголь? Водку, что ли? Ну, было один раз. Он выпил на дне рождения друга. Пришёл домой к утру, ему было очень плохо. Я сказала, чтобы он больше не пил, он и не пил. Я всегда верила ему.

– Прошу обратить внимание суда на то, что в крови потерпевшего, согласно экспертизе, на листе 58-ом дела, указано, что Садыгалиев находился в состоянии средней тяжести опьянения. У меня всё.

– Тогда приступим к опросу свидетелей, — судья повернулся к секретарю сидевшему чуть сзади и левее. – Мы можем сегодня заслушать свидетелей?

– Ваша честь, — молодая девушка, выполняющая обязанности секретаря, встала и покорно-заискивающе ответила, — мы сегодня не приглашали свидетелей.

– Тогда завтра необходимо обеспечить явку свидетелей. Судебное заседание продолжится завтра в одиннадцать ноль-ноль, – договаривал судья уже на ходу, удаляясь из зала.

***

– Пригласите в зал судебного заседания свидетеля Озёрникову Марину Алексеевну, – обратился судья к секретарю.

В зал суда из двери напротив судейского стола вошла девочка в чёрно-белой школьной форме, с огромный белым бантом на голове. Её за руку вела женщина.

– Так как свидетель Озёрникова несовершеннолетняя, её интересы представляет Кожомбердиева Гульназ Сарынжиевна — завуч по воспитательной работе школы села Эски-жол, где и учится свидетель. — Судья рассказывал это в основном для самой Кожомбердиевой.

– Марина, ты понимаешь, что можешь не свидетельствовать против своего отца. У тебя есть такое право. — На этот раз судья обращался к девочке.

– Я… я не знаю…– Было видно, что девочка растерялась. Она попеременно смотрела то на отца, то на учителя, боясь, что её слова могут навредить отцу.

– Маришка, — отец хотел подойти к дочери, но ему преградил путь судебный пристав, — говори обо всём так, как видела. Не бойся. Я здесь. Со мной всё хорошо. Мариш, расскажи всё.

– Я… я расскажу. Всё расскажу! – девочка смотрела теперь только на отца.

– Хорошо. Но ты должна говорить только правду, договорились? – Когда девочка утвердительно кивнула, судья продолжил. – Тогда расскажи нам о том дне, 18 января. Начинай с самого утра.

– Утром папа меня разбудил, как и всегда. Я позавтракала и пошла в школу. По дороге меня уже ждала Аида, и мы пошли вместе. – Она неотрывно смотрела на отца, ища его поддержки. – У нас было пять уроков: два чтения, рисование, последним уроком физкультура и… я не помню, кажется…

– Математика, по вторникам у тебя математика, – отец старался помочь дочери.

– Да, точно! С физкультуры мы пошли с Аидой домой. День был очень хороший, я получила пятёрку по рисованию и по чтению. Только дорога была трудная, потому что шёл снег. Обычно это здорово, можно покататься по дороге. Но тогда снег был липким и падал большими снежинками. Он шёл так густо, что даже закрывал вид на дорогу. Нам было холодно. Вообще-то, до дома недалеко, но мы шли очень долго, потому что было скучно и холодно. Мы очень устали. А потом нас обогнала пустая бричка с лошадью. И мы придумали сесть на неё, но чтобы этого не видел он…

– Он? Кто он? – перебил девочку прокурор.

– Ну… тот, который… которого папа... убил. – Она опять испуганно начала оглядываться, но, увидев поддержку отца, продолжила. – Мы уже почти приехали домой, а нас ещё не заметили. Однако потом Аида громко засмеялась, и тот обернулся. Он начал кричать, разозлился… Слез с брички и пошел к нам, кричал и размахивал камчой. Мы испугались, тоже закричали. А он схватил Аидку за куртку и отбросил её. Она упала и ударилась о бричку, а тот начал замахиваться камчой. Тогда я бросилась и уцепилась ему за пояс. Он схватил меня за куртку, поднял и ударил камчой…. Мне было так больно… Я заплакала… Тогда он схватил меня за волосы и потянул к большому дому. Обойдя сзади дом, он кинул меня в холодный черный подвал… подпол… Там противно воняло сыростью и туалетом… Он начал стаскивать с меня куртку. Мне и так было холодно, я вырвалась от него и побежала к выходу. Но он схватил меня и начал бить по лицу кулаком. Было очень больно… Потом он сорвал с меня ранец и куртку… – девочка начала плакать. – Потом… потом он разорвал мою форму и… а потом он сам снял с себя куртку и штаны. Ему, наверное, не было холодно. Он держал меня сначала за шею, затем бросил на пол. Камни были такими холодными и грязными. А этот упал на меня. Он рычал, кричал, но… Но вдруг он отвалился от меня, и я увидела, что передо мной стоит папа. Папа начал собирать мою одежду. И тут… этот... ударил папу. Папа встал и быстро наклонился, а мне опять стало больно… А потом… папа кинулся на того… Мой папа кричал, тот тоже… Папа поднял руку и ударил его топором. Было много крови, тот завыл, потом упал, а папа бил его и бил.

– Убийца! Убийца!.. – мать кричала и плакала.

– Мой папа не убийца, он… он хороший! – Теперь и девочка вторила матери убитого.

– Я… Тот валялся на полу, на папе было много крови и я бросилась спасать папу. Он перестал бить топором, бросился ко мне, потом к этому, а потом... потом позвонил в скорую по мобильному. Папа никого не хотел убивать, он хороший, тот сам…

– Мой сын никогда такого не сделал бы, а этот… этот его… – Мать кричала исступленно, захлёбываясь слезами.

– Мой папа самый лучший на свете! – девочка пыталась перекричать женщину.

– Тише! – Судья бил часто-часто молоточком. – Тишина! Я сказал, тишина в зале!

В зале поднялся вой и плач, мать кричала обвинения, дочь защищала отца.

– Ваша честь, пожалуйста, прекратите допрос девочки! – В общий хор голосов, пытаясь добиться внимания судьи, включилась завуч школы. – Ей нельзя сильно волноваться, это губительно для психики ребёнка!

– Я сказал, тишина! – Судья заревел иерихонской трубой над всеми голосами. – Удалю всех из зала, кто не успокоится!

Потихоньку плачь перешел из воя во всхлипывание, крики стали больше похоже на писк.

– Ваша честь, пожалуйста, прекратите допрос, – снова попросила завуч. – Девочке после того дня было очень плохо. Она только-только начала опять учиться. Она очень переживает за отца. Ей очень трудно. Это травма в большей степени не физическая, а психологическая, на всю её будущую жизнь. Ведь что бы она ни делала, к какому выбору не приходила в своей взрослой жизни, эта кошмарная ночь будет влиять на все её последующие решения. Она даже не будет этого знать, но такие последствия неизбежны. Пожалуйста, прекратите, не тревожьте её ещё сильнее.

– Защита, обвинение, – судья попеременно посмотрел на противоборствующие стороны. – Надеюсь, у вас нет больше вопросов? – Спросил он с нажимом в интонации.

– Нет, ваша честь, – ответил адвокат.

– Никак нет, – прокурор присоединился к стороне защиты.

– Хорошо, тогда свидетель может идти. – Посмотрев на девочку, он добавил, – Марина, спасибо тебе за рассказ. Ты всё очень подробно рассказала. Молодец!

– А вы отпустите папу? – Марина посмотрела судье в глаза.

– Ну… – судья неуверенно заёрзал на кресле, смотря на девочку. – Я пока не знаю, но ты не беспокойся. С твоим папой всё будет хорошо. А теперь иди со своим учителем. Спасибо, Гульназ Сарынжиевна, за содействие.

Когда девочка со своим педагогом вышли из зала, судья обратился к секретарю:

– У нас запланирован ещё один свидетель, Азамат кызы Аида, одноклассница Марины. Она готова?

– Господин судья, свидетель не может быть допрошен. Мать передала заключение врача об остром нарушении психики свидетеля и невозможности допроса её в качестве свидетеля.

– Тогда присоедините справку к протоколу и на сегодня – всё. Завтра как всегда в одиннадцать ноль-ноль.

***

– Итак, начнём. Пригласите в зал судебных заседаний свидетеля Горшкова Михаила Михайловича.

В зал вошёл высокий широкоплечий красивый парень с вьющимися до плеч кудрявыми волосами. Когда он занял место за трибуной, судья начал допрос.

– Свидетель, вы – Горшков Михаил Михайлович, 1988 года рождения, проживаете по адресу: новостройка Жаны-Жол, дом 32, квартира 2?

– Да, это я!

– Передайте ваш паспорт секретарю. – Судья повернулся к столу обвинения, — это ваш свидетель, продолжайте.

– Михаил Михайлович, расскажите, что вы видели 18 января этого года, – обратился прокурор.

– Значит, так. 18 января я был дома, смотрел музыкальный канал и разговаривал по мобиле со своей девушкой. В это время вдруг слышу какие-то крики. Думал, новый клип по телику, которого я ещё не видел. Но увы! У меня телевизор стоит рядом с окном, крик повторился, и я понял, что он оттуда. Выглянул на улицу, там мела метель, но было видно, что под окном стоит лошадь с телегой, а рядом мужик, размахивая камчой, стегает каких-то маленьких девчонок. Они кричат, а он матерится. Потом он отбросил одну из них, она ударилась о телегу и стала отползать в сторону. Вторую девчонку он потянул за угол дома. Я перешёл в другую комнату и увидел, что он затянул девчонку в подвал. Мы этот повал не используем, просто мусором забрасываем и иногда, когда неврепёж… ну, вы понимаете. Я открыл окно, снег сразу залетел в комнату. Мне стало холодно, я хотел закрыть его. Но опять услышал крики девчонки. Она сильно кричала, мужик рычал и матерился. А потом, где-то через минуту следом вбежал в подвал другой мужик. В руке у него был топор. С минуту было всё тихо, потом раздались крики и такой вой, будто «каспер» вирусягу нашёл…

– Как это понимать? – Судья недоуменно посмотрел на свидетеля. — Поясните!

– Ну, будто свинью режут. Знаете, так ещё в компе в игрушках кричат, когда кого-нибудь с минуту режешь ножом или мачете. Затем туда же заскочили ещё мужики и та мелочь, что вначале убежала от мужика. Ещё минут через двадцать-тридцать приехали менты и «скорая». Я спустился вниз, но меня уже не пустили. Интересно было, как это они там, у меня еще не было такого в реале.

– Скажите, свидетель, вы узнаете подсудимого? – Прокурор показал рукой на Озёрникова.

– Да, это тот, который с топором был.

– Ваша честь, разрешите задать вопрос свидетелю. – Получив утвердительный ответ, адвокат спросил,  — скажите, Михаил Михайлович, каков ваш рост?

– Метр девяносто два.

– Какой у вас вес?

– Ваша честь, вопрос не имеет отношения к делу, – Перебил прокурор. – Прошу снять вопрос.

– Отвечайте, – судья был сегодня в хорошем настроении.

– Девяносто пять килограмм, а что? – Свидетель начинал раздражаться.

– Вы занимались спортом?

– Да, я качался в зале, но причём тут это?

– Михаил Михайлович, вы видели, что девочке грозила опасность?

– Я же говорил: да, я видел.

– Тогда почему вы не вышли и не помогли ей? Почему вы не пожелали вступиться за маленькую девочку, которую куда-то тащил взрослый мужик и при этом избивал её?

– Я не знал, что он от неё хотел. – Свидетель озадаченно посмотрел на адвоката. – Да и вообще… Это не мое дело, пусть сами разбираются. Я что дурак, что ли, искать себе приключений на одно место. У меня своя жизнь, у них – своя. У каждого бывают в жизни трудные моменты. Почему я должен всем помогать? Да и вообще, я не стану рисковать своей жизнью ради какой-то малявки.

– Но вы понимали, что девочку могли убить, изнасиловать? – адвокат пристально смотрел на Горшкова. – Почему же не помогли?

– Да не моё это дело спасать кого-то. Для этого спасатели есть и милиция. За что им платят зарплату. Это их обязанность!

– Но если бы на её месте оказались вы, и вам бы никто не помог?

– Я прошу снять вопрос! – Прокурор встал. – Свидетель не должен отвечать на гипотетические вопросы!

– Вопрос снимается. – Судья посмотрел на адвоката. – У вас есть ещё вопросы по существу дела? Нет? – Перевел взгляд на обвинителя. — А у вас? Тоже нет! Свидетель пройдите в первый ряд и сядьте. Кроме этого свидетеля, других нет? В таком случае, основная часть судебного процесса окончена, если конечно, у сторон нет незаявленных свидетелей? Нет? Отлично! Тогда прения сторон начнётся на следующем заседании. Стороны, подготовьтесь до завтра, начнём в четырнадцать ноль-ноль. Сегодняшнее заседание закрыто. – Взмахнув полами чёрной мантии, словно пианист фалдами фрака, судья вышел из зала.

***

– Ваша честь! — Прокурор начал обвинительную речь. — Мы участвуем в очень непростом деле. С одной стороны перед нами маленькая девочка, отличница, отрада отцу и его надежда, которой потребовалась защита. Этой защитой для неё стал отец. То, что ей грозила смертельная опасность, не ставится под сомнение. С другой стороны, перед нами убитая горем мать. Мать, которая потеряла единственную опору — сына, в которого она вложила все свои силы, свою жизнь. Её сын убит. Заслужил ли он это или нет, для неё не имеет значения. Но имеет значение для суда. Что бы ни сделал убитый, он был человеком. Человеком, который пытался совершить преступление. Однако же наказывать его имеет право только суд.

– На мой взгляд, — продолжил обвинитель, — да и сам подсудимый это признал, он справился бы с Садыгалиевым и без топора. Все улики и признание подсудимого доказывают нам, что Озёрников убийца. Вопрос, таким образом, переходит в иную плоскость: имеет ли право один человек убить другого, даже в целях самообороны? Ведь вполне возможно, Садыгалиев Озёрникову не сделал бы ничего. – Прокурор продолжал дальше в более возвышенном тоне. — Главное, что отличает человека от животного – это наша способность жить в социуме, соблюдая определённые договоренности, закон, придерживаясь нравственности и совести. Но, ни закон, ни совесть не остановили руку Озёрникова. Так может ли он перед социумом, да и перед самим собой называться человеком? Не стал ли он большей опасностью для людей, чем Садыгалиев? Должен ли быть он изолирован от общества?

В этот момент прокурор был подобен античному Цицерону.

– Должен! Это позиция обвинения. Согласно нашему законодательству, данный проступок обвиняемого может трактоваться и как преступление, и как необходимое действие. И только суд может принять окончательное решение по этому неоднозначному делу. Согласно всему вышесказанному, я прошу для Озёрникова Алексея Александровича, обвиняемого по статье 99 Уголовного кодекса нашей республики «Убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны», назначить наказание в виде трёх лет лишения свободы. У меня всё!

На миг в зале повисла тишина, и только мать убитого плакала мелкими слезами, скатывающимися по ее старческому изможденному морщинами и горем лицу.

– Ваша позиция понятна. – Судья выслушал прокурора с закрытыми глазами. – Сторона защиты готова? – Получив утвердительный ответ от адвоката, он потребовал, — тогда начинайте.

– Ваша честь, предварительный вывод стороны обвинения верен: совершено убийство. И это неоспоримый факт. Но возникает закономерный вопрос: а можно ли было избежать этого? Был ли у моего подзащитного иной выбор действия? Мой подзащитный уже полгода находится под стражей. Справедливо ли это? Почему он должен был подвергать смертельной опасности себя и свою дочь, но при этом не иметь права применить все доступные ему меры самообороны?

– Ваша честь, – продолжал адвокат после продолжительной паузы, – для этой маленькой девочки её отец герой, спасший ее. Для матери Садыгалиева мой подзащитный – убийца её сына, которого следует наказать. Обе стороны можно понять! И основной вопрос в этом уголовном деле не в доказательстве вины, мой подзащитный и так признал себя виновным, а в том, как трактовать его действия. Но прежде, чем сделать выводы и принять решение, подумайте: а как бы вы сами поступили на месте подсудимого, если бы дорогой вам человек, ваша дочь или сестра, мать или жена, оказались в подобной ситуации? Жизнь подсудимого сейчас зависит от того, каким образом суду надлежит трактовать существующий закон.

– Уважаемый суд! – Адвокат приблизился к судье. – Мой подзащитный полностью признал свою вину, у него маленькая дочь, нуждающаяся в его защите, а потому, принимая во внимание все обстоятельства дела, прошу вас вынести оправдательный приговор Озёрникову Алексею Александровичу.

Адвокат присел рядом со своим подзащитным, обречённо глядевшим в пол.

– Сторона обвинения, — судья обратился к прокурору, — у вас есть что добавить?

– Нет, обвинение свою позицию выразило полностью, — резким движением прокурор закрыл папку с делом.

– Тогда слово предоставляется потерпевшей Садыгалиевой. Прошу вас, Гульнура Эшимбековна.

– Сынок… – женщина обращалась к судье, – сынок, этот человек убил моего сына. Я не верю, что мой Дастан мог сделать больно маленькой девочке. Он любил детей, он бы никогда… никогда не сделал бы такого. Тут какое-то недоразумение, а этот подонок убил моего Дастана. Я прошу тебя, сынок, накажи его. Три года слишком мало, пусть он сгниет в тюрьме, пусть он сдохнет там!..

– У вас всё? – видя, что женщина садится на своё место, судья продолжил. – Слово предоставляется обвиняемому Озёрникову Алексею Александровичу.

Подсудимый встал, и не глядя никому в глаза, потупив взгляд в пол, почти шепотом проговорил:

– Господин судья… ваша честь… я не знаю, что говорить. Я признаю, что убил ее сына, — он повернулся в сторону матери, но не поднял глаза, — мне жаль. Но опасность угрожала моей дочери, и я не мог поступить иначе. Мне очень жаль, и я раскаиваюсь. Однако если бы сейчас повторилась подобная ситуация, я вероятно ради своей дочери убил бы снова. Я не знаю… и уже не понимаю, прав я был или нет… Мне не хотелось никого убивать, и, наверное, в обыкновенной ситуации я бы и не смог. Но тогда… Я прошу прощения, если это возможно, у матери. Но я не понимаю, что мне ещё было делать, когда моё дитя оказалось под угрозой насилия… Пусть хоть кто-то скажет мне: прав я был или нет! Скажите! Я готов понести наказание. Но, пожалуйста, не разлучайте меня с моей дочерью…

Поняв, что подсудимый закончил, судья встал:

– Судебное заседание на сегодня окончено, завтра суд вынесет приговор. Последнее судебное заседание состоится завтра, в одиннадцать ноль-ноль.

***

ПРИГОВОР

ИМЕНЕМ КИРГИЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

с. Эски-Жол, от 7 июля 2011 года

Эски-жолский районный суд Чуйской области, рассмотрев в открытом судебном заседании уголовное дело по обвинению

Озёрникова Алексея Александровича, 24 марта 1975 года рождения, уроженца города Бишкек, проживающего в селе Жаны-Жол 27, имеющего на попечении малолетнею дочь, ранее не судимого, обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного статьей 99 Уголовного кодекса Киргизской Республики,

ПРИГОВОРИЛ:

Озёрникова Алексея Александровича...

© Андрей Рябченко, 2013