Чингиз Айтматов и журнал «Иностранная литература»

Член редколлегии и зав. отделом художественной прозы «Иностранки» Лариса Васильева рассказывает о работе Ч.Т.Айтматова на посту главного редактора журнала в 1988-1990 годах. Опубликовано в журнале "Литературный Кыргызстан" №3 за 2008 год

    «Иностранная литература» — дитя оттепели, он появился на свет в 1955 году, через два года после смерти Сталина, по решению съезда Союза писателей. Главная задача, которая ставилась перед журналом – сделать достоянием советского читателя все подлинные ценности мировой литературы. Журнал и старался это делать, были большие успехи, многих авторов мы открыли, многие произведения крупнейших писателей разных континентов были впервые напечатаны на русском языке именно в нашем журнале. Тогда в 50-е, 60-е, 70-е годы это было действительно прорубленное окно в мир. И когда много лет спустя мы спросили Иосифа Бродского, что значила для него «Иностранная литература», он ответил: «Журнал «Иностранная литература» сыграл в моей жизни значительную роль. Это было окно в Европу, Америку, Азию. Мне сдается, что именно через это окно я и выпал». Но, конечно, были в нашей работе и большие трудности. Вот только один пример. Чтобы напечатать повесть Хемингуэя «Старик и море» Илье Эренбургу пришлось идти на прием к Молотову. Он получил разрешение, повесть была напечатана, но в ЦК были недовольны активностью Эренбурга, и скоро ему пришлось уйти из редколлегии журнала. Были запреты на имена, книги, литературные направления. Книги-легенды – Джойса, Оруэлла, Хаксли, Набокова, — которые стали классикой мировой литературы, были закрыты для перевода. Кого-то мы не могли печатать из-за биографических трудностей – уехал из ГДР в Западную Германию, эмигрировал из ЧССР после событий 1968 года, кто-то подписал какое-то воззвание и т.д. То есть мы представляли литературу в усеченном виде, а пресечение информации, как сказал в Нобелевской речи А.Солженицын, ведет к созданию оглушенной зоны. Так, можно сказать, в оглушенной зоне мы и жили, хотя отчасти сами были в этом повинны. Да, были запреты, были навязанные произведения, но и в нас срабатывал инстинкт самоограничения, самоцензуры.

Перестройка принесла большие перемены. Первое, что мы сделали, когда началась перестройка, объявили себя независимым изданием – как и другие толстые журналы, мы были органом Союза писателей. И постановили, что главный редактор будет избираться коллективом редакции, а раньше его назначали высокие инстанции, ЦК. И избрали – единогласно – Чингиза Айтматова. Почему именно его? Авторитет его как писателя был очень высок, после «Буранного полустанка» он был уже признанным классиком ХХ века, властителем дум. Наше решение Союз писателей уже не мог оспорить.

И мы не ошиблись с выбором. Нас по-человечески подкупало его внимание к людям, которые здесь работают, и его отношение к журналу как к важнейшему очагу культуры, где должно появляться все самое сильное и значительное. Для него как для художника и человека было очень важно освобождение от догм — политических и эстетических, важно было представлять мировую литературу на страницах журнала в неущемленном богатстве. И нам это очень импонировало.

Запреты пали, и мы быстро стали заполнять белые пятна. Напечатали и Джойса, и Хаксли и Лоуренса. Когда в 1989 году мы напечатали книгу Артура Лондона «Признание» — о политических процессах в 50-е годы в Чехословакии, о методах работы госбезопасности (на Западе книга была издана, в нашей стране — запрещена), к нам в редакцию даже приехал корреспондент чехословацкой газеты взять интервью, и смысл всех его вопросов — как это вы решились на такую рискованную публикацию (это было явное «забегание вперед»), а в конце интервью он спросил: «А Айтматов это читал? Он у вас не символическая фигура?» Мы его заверили, что читал и одобрил.

Мы видели, что не все книги, которые мы предлагали, были близки Айтматову эстетически, но никакого запретительства не было.

Второе важное дело, которое сделал Айтматов, — это создание Международного совета журнала, куда дали согласие войти видные зарубежные писатели, такие, как Грэм Грин, Умберто Эко, Кэндзабуро Оэ, Макс Фриш, всего одиннадцать человек. Стремление к живому диалогу, к свободе дискуссий была отличительной чертой Айтматова, общественного деятеля. За то время, что он у нас работал, он был инициатором и активным участником нескольких международных дискуссий, и темы были очень актуальные – «Художник и власть», «Индивидуальное и массовое сознание», «Христианство и марксизм». «Год назад я не мог и представить, — признавался он, — что вместе с теологами и священниками буду обсуждать эту тему». Сближать культуры — это особый дар и особая миссия Чингиза Айтматова, а мы считали, что это и особая миссия журнала. И здесь опять — совпадение в понимании своего предназначения.

Чингиз Айтматов считал себя шестидесятником, то есть представителем того поколения, которое стремилось думать, творить вне идеологических постулатов, он приветствовал перестройку, но и в эпоху безбрежной гласности безоглядным оптимистом не был. «Дух тревожится, — говорил он на одном из круглых столов 1989 года, — в какую сторону пойдут эти изменения, к признанию общечеловеческих ценностей или по пути, который в конечном итоге приведет к торжеству зла?» Тревога не покидала его до последних дней. Это мы видели и в его выступлениях в печати и на встречах с читателями, это подтверждает и его последний роман — «Когда падают горы», роман, в том числе, и о духовном оскудении, о торжестве принципа «все на продажу».

Будучи планетарным писателем и крупным общественным деятелем, он никогда не забывал о своей родине, о своем народе. В одном из своих выступлений – все в те же далекие уже годы, начало 90-х, он признался: «Для меня одна из самых трагических проблем моей родины — положение крестьянства, раскрестьянивание народа. Другая больная проблема – человеческая доброта, которая, к несчастью, убывает».

Чингиз Торекулович, уйдя от нас на дипломатическую работу, до последних дней оставался нашим внимательным читателем, был членом того Международного совета журнала, который двадцать лет назад сам и создал. Мы никогда не забудем, что в трудную для журнала минуту, а это было всего несколько лет назад, он был с нами и очень действенно помог нам.

И, если позволите, одно недавнее личное впечатление. В июле этого года я побывала в Санкт-Петербурге. Там на Итальянской улице, совсем близко от Русского Музея есть кабачок «Бродячая собака». Это самое известное литературно-артистическое кабаре Петербурга Серебряного века, связанное с именами Ахматовой, Мандельштама, Гумилева. Оно и сейчас функционирует как литературное кафе. В этом кафе есть стена-стелла, на которой оставляют автографы именитые посетители – Евтушенко, Ахмадуллина, Кушнер, Виктюк, Золотухин. В большинстве своем это — шутливые тексты в стихах и прозе о бродячих и небродячих собаках и о кафе с таким необычным названием. И вдруг на самом верху этой стены, отдельно от других — как надпись на недоступной скале, — читаю:

Меня поразила многозначность этой фразы: «В горы уйду с собакой!». С одной стороны, очевидно так и принято у тех, кто живет в горах — у охотников, у странников, у художников. С другой стороны, эта фраза, написанная здесь, означает, что в горы он уйдет, унося с собой воспоминание о «Бродячей собаке», воспоминание об этом литературном кафе (возможно, тут у него была встреча с читателями), о частичке русской культуры, частичке культуры Серебряного века. Но если читаешь эту надпись 8 июля 2008 года, когда не прошло еще и месяца, как писатель ушел из жизни, невольно думаешь, как много он унес с собой и того, о чем еще только собирался написать. Я сфотографировала эту надпись, еще и не предполагая, что скоро смогу показать ее здесь, на родине писателя.

© Васильева Л.Н., 2008. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора

На снимке: Л.Н.Васильева возлагает цветы на могилу Ч.Т.Айтматова. 5 октября 2008 года, Чон-Таш, близ Бишкека