«Божественное возмездие» – размышления о патриотизме

Эссе о таком явлении, как патриотизм – на примерах из жизни. Размышления автора. Первая публикация – на сайте world.lib.ru.

Источник: http://world.lib.ru/a/amin/patriotism.shtml

Вооруженные конфликты – едва ли не самое древнее занятие человечества и в этом смысле профессия военного может запросто конкурировать с другой хорошо известной (иногда ее называют древнейшей) профессией по части давности традиций. Любая война, как правило, штука глубоко эмоциональная. Однако чем дальше она назад во времени, тем менее серьезно она нами воспринимается. Скажем, оборона Севастополя Красной Армией в 1942-м году от германской группы армий «Юг» может заставить читателя этих строк задуматься о неподдельном героизме советских бойцов, вспомнить одноименное полотно Александра Дейнеки и специальный нарукавный знак «Крымский щит» для штурмовавших город солдат вермахта и, конечно же, порефлексировать о загадочном предначертании Крыма, вновь ставшим российским после событий весны 2014-го [1]. При этом воспоминания о, скажем, Отечественной войне 1812 года, скорее всего заставят вспомнить старую кинокомедию «Гусарская Баллада» и странную особенность олова становиться чрезвычайно хрупким при низких температурах (пуговицы на мундирах французских солдат были сделаны из олова и в результате зимних морозов ломались и крошились, добавляя неудобств спешно отступавшей армии Наполеона).

Война Соединенных Штатов Америки за независимость от английской короны – одна из таких далеких почти что мифических войн, судить о которой рядовой обыватель может лишь по курсу истории в средней школе, суровым портретам Джорджа Вашингтона и Томаса Джефферсона и совершенно фантастическому голливудскому блокбастеру Мэла Гибсона «Патриот», в котором реальность искажена до уровня, обычно наблюдаемого в фильмах о «Бэтмене». Гибсон не случайно именно так назвал свою кинофантазию – в этой кровавой агонии длившейся целых восемь лет, американцы называли себя «патриотами» (в то время как противоборствующая сторона именовалась роялистами). Патриоты боролись за свободу от английского ярма (в первую очередь налогового); тема завоеванной свободы с тех пор синонимична их борьбе, подтверждение чему начинается в самом начале континентальной Америки, знаменитой «Дороги Свободы» в Бостоне. [2]

Однако не все жители Америки, даже будучи уроженцами колоний, были на стороне «патритов» в этом конфликте. Большое количество колонистов предпочли расстаться с молодым государством и переселиться в другие колонии (Канаду, острова Карибского моря) или же вообще вернуться в метрополию. Части этих вынужденных переселенцев была уготована крайне трудная судьба – во время войны по призыву английского короля Джорджа, тысячи чернокожих рабов американского юга, бросали своих хозяев и вставали под знамена Британской Империи в обмен на обещанную его величеством свободу. Многие из них оказались обманутыми, еще больше попали в зависимость почти не отличающуюся от рабства и практически все влачили крайне жалкое существование несмотря на пролитую кровь и самопожертвования. Британский религиозный и общественный деятель по имени Грэнвилл Шарп, сыгравший ключевую историческую роль в движении аболиционистов, выступил с проектом переселения этих несчастных бывших рабов в Сьерра Леоне в Западной Африке. Проект оказался утопией (Шарп был приверженцем архаичного уклада старой англосакской демократии, который он пытался привить бывшим рабам) ; переселенцы были атакованы местными племенами, страдали от болезней и хронической нехватки всего, что было нужно для фермерства. Будучи глубоко удрученным от неудачи проекта, Шарп размышлял над тем, что же все-таки было не так в его планах и пришел к выводу, что кроме всего прочего виной фиаско был ром, доступный переселенцам и якобы усугублявший проблемы с малярией и другими тропическими недугами.

Этот необычный вывод английского богослова и филантропа вспоминается мне всякий раз, когда мои армянские друзья приглашают меня на весьма комплексный ритуал, именуемый по-армянски хаш. Хаш это сложная церемония, начинающаяся довольно рано (в нашем случае примерно в девять часов утра). Состоит она в основном из поглощения большого количества пищи с кульминацей в виде говяжьего отвара из коровьих ног, произношения разнообразных тостов и обильного распития водки. Водка на хаше это мощный детонатор для всплеска мрачных воспоминаний и тягостной рефлексии. Тема Арцаха (так армяне называют Нагорный Карабах) затрагивается на хаше всегда и неизбежно (равно как и тема геноцида армян 1915 года). Однажды, когда уже было много выпито, один из гостей рассказал историю о своем знакомом, офицере Советской Армии, ушедшего защищать Арцах во время войны с Азербайджаном. Офицер этот после развала Советского Союза какое-то время не мог понять что ему делать дальше, поскольку государство, которому он давал присягу на верность перестало существовать. Вспыхнувший ярким пламенем карабахский конфликт стал для него своего рода ориентиром. Записавшись в добровольцы, он был отправлен в самое пекло боевых действий, где был убит спустя неделю.

– Он был настоящим патриотом Хаистана [3], – подытожил рассказчик, после чего все присутствующие еще раз выпили.

Надо сказать, что армянский патриотизм (как вероятно и всякий другой) явление многогранное. После победы Армении в Арцахе Азербайджан и Турция наглухо закрыли свои границы, погрузив победителя в экономическую блокаду. Мой друг Вартан, проживший год в этой блокаде, вспоминает ее как кошмарный сон:

– Зимой было особенно плохо. Один раз меня чуть не загрызла стая бродячих собак – злые, голодные! В Ереване их тогда много было. Но хуже всего было с топливом. Парков в городе не осталось сейчас – все на дрова вырубили. Если бы не Азнавур не знаю, как бы выжили.

По рассказам Вартана, Шарль Азнавур, известный французский шансонье армянского происхождения, известный своей благотворительностью, сыграл ключевую роль в материальной поддержке Армении в тот трудный для страны период. Многие в Армении считают этого родившегося и прожившего всю жизнь во Франции человека настоящим патриотом Армении. Обратная ситуация тоже имеет примеры в истории. Мисак Манушян родился в Западной Армении, на данный момент являющейся частью Турции. Ребенком он пережил все ужасы армянского геноцида, в котором потерял родителей. Перебравшись сначала в Сирию, а потом во Францию, он активно занимался литературной деятельностью, переводами на армянский французских авторов и даже принимал участие в издании ряда журналов на армянском языке, посвященных культуре. Во время оккупации Франции нацисткой Германией, Манушян стал одним из лидеров французского сопротивления. В 1943 был арестован, подвергнут пыткам и затем казнен нацистами. Благодаря своей роли во движении сопротивления, он считается героем Франции, ему установлен памятник и в его честь названы улицы в разных французских городах. Парадоксальным образом поэт, делавший все для сохранения армянской культуры, оказался выдающимся французским патриотом.

Когда мой сын был в первом классе, накануне канадского праздника Remembrance Day [4] был у них урок посвященный канадским ветеранам. Ребенок принес книжные закладки из школы с портретами участников высадки в Нормандии в 1944 году и тихо и торжественно сказал, показав мне на морщинистые лица уже пожилых канадских десантников: «Papa, they fought for us!» («Папа, они сражались за нас!»). Канада была тогда все еще частью Великобритании, и канадские солдаты вместе с английскими войсками составляли костяк штурмовой группы на легендарном Джуно Бич и в других точках высадки, где в тот летний день канадской крови на пляжном песке было едва ли не больше, чем морской воды из Ла-Манша [5]. Патриотическое воспитание детей в Канаде странным образом слабо связано с непосредственно Канадой, поскольку канадская армия воевала в основном за пределами страны. Впрочем, слово «воевала» тоже не всегда точно отражает те миссии, где Канада принимала участие: миротворческие операции в Боснии и даже миссия в Афганистане были в основном связаны с гуманитарными акциями типа рапределения продовольственной помощи и строительства школ. Куда больше канадского патриотизма можно увидеть когда канадская сборная по хоккею выступает на разного рода международных турнирах типа олимпиад, когда улицы Ванкувера начинают утопать в красно-белых флагах с кленовыми листами и совершенно незнакомые друг другу люди в метро вдруг в едином порыве дружно начинают петь канадский гимн по случаю очередной победы или взятой медали.

Когда я был школьником младших классов в почившей в бозе империи Советский Союз, патриотическое воспитание детей фокусировалось в основном вокруг одного события – победы в Великой Отечественной Войне (которая, кстати говоря, по английски именуется Великой Патриотической – Great Patriotic War). Это не означает, что другие темы в этом воспитании не затрагивались – были, помниться мне, какие то робкие упоминания об «интернациональном долге» (война в Афганистане была в самом разгаре) и тема революции 1917 года тоже поднималась, но последнее было настолько далеко во времени (так мне тогда казалось в те дни наивной юности) , что казалось чем-то вроде античной истории. Тема же второй мировой войны и роли в ней СССР была очень заметна не только в школе с ее учебниками литературы и истории – синематограф тоже уделял этому большое внимание, создавая порою настоящие шедевры (до сих помню те глубокие впечатления, что оказал на меня тогда уже старый к тому времени фильм «...А зори здесь тихие» [6]). Рассказы ветеранов, непосредственно воевавших на той войне, ярко дополняли эту патриотическую концепцию. С высоты прожитых лет, прочитанных книг и изученных документов стало ясно, что тогдашнее патриотическое воспитание базировалось на реальных фактах, причем не приукрашенных, хотя, возможно и неполных, и победа Советского Союза в той страшной войне по настоящему спасла по крайней мере Восточное полушарие от тщательно спланированной трагической участи. Иногда случается так, что приходится слышать мнения резко отличающиеся от того, чему меня учили тогда в СССР и что потом оказалось вполне достоверным. Я не имею ввиду современных почитателей Гитлера, о которых порою упоминают мимолетом в новостях, или тех, кто отрицает существование нацистких лагерей смерти. Куда более странно видеть искажения в других, казалось бы серьезных и даже респектабельных местах. Был я как-то в даунтауне Бостона. В одном из небольших парков этого замечательного города (я, признаться честно, вообще люблю Новую Англию) мы с семьей наткнулись на мемориал Холокоста, в котором увековечены шесть миллионов невинных жертв расового безумия нацистов. Пройдя его до конца я прочитал заключение на одной из многочисленных стеклянных панелей, в которой как вердикт было начертано, что конец гитлеровской Германии наступил после высадки в Нормадии и осуществила его американская армия – «с союзниками». Глядя на эту надпись я пережил небольшой шок и некоторое время даже не мог толком объяснить постоянно задавшему мне вопросы сыну почему это, мягко говоря, немного не так. Все годы моего советского патриотического воспитания были готовы разбиться об эту невинно выглядящую табличку. Очевидно, что американская версия такого патриотизма радикально отличается от советской или, теперь уже, российской.

Вообще говоря, в Северной Америке патриотизм очень часто двойственный ввиду высокого процента иммигрантов, причем как недавних так и тех, чьи предки приехали два-три (а то и больше) поколений назад. Например, в том же Бостоне с невероятной помпой отмечается День Святого Патрика, национальный праздник Ирландии. Потомки ирландцев, бежавших с родины из за голода и войн в середине 19-го века, подавляющая часть из которых видела Ирландию лишь на картах, весьма трепетно относятся к как своему происхождению, так и к ирландской культуре с ее непременным пивом Гинесс, кельтскими мелодиями и прозой Джойса [7]. При этом они остаются американцами и звездно-полосатый штандарт для них так же дорог как и зеленый лист клевера, символа Ирландии. История ирландской иммиграции в Америку тема обширная и отражена она в американской жизни очень широко – от той дискриминации, что столкнулись тогда полуголодные иммигранты, глядя на вывески типа «No Irish needs apply» [8] и до стереотипа американского полицейского как сильного, жесткого и справедливого мужчины ирландского происхождения.

То же самое относится к американцам и канадцам итальянского происхождения. Во время крупных турниров по футболу (европейскому) улицы Ванкувера в районе Коммершл Драйв начинают пестреть синими майками «Скуадры Адзурры» и триколорами итальянских флагов. Почти никто их этих болельщиков, наполняющих бары и рестораны на время матчей итальянской сборной, не говорит по итальянски и большая часть из них носит вполне заурядные английские имена, привычно сочетающиеся с итальянскими фамилиями. Это не мешает проявлению колоссального патриотического порыва, выражающегося в страстной поддержке итальянских футболистов, которые пожалуй и не слыхивали о симпатиях к ним на другом конце планеты, в Британской Колумбии. Многие болельщики патриотично потребляют краеугольный камень итальянской кулинарии – пиццу, хотя фетуччини Альфредо со странным итальянским пивом, именуемым «бирра», тоже пользуется популярностью. Но надо сказать, что в целом некоторые блюда итальянской кухни давно уже перестали быть прерогативой чисто итальянского патриотизма на американском континенте; та же пицца, в своих бесконечных инкарнациях, давно уже считается типично американским блюдом, равно как и разнообразные виды макаронных изделий, собирательно попадающих под определение «паста».

Подобную, с позволения сказать, амбивалентность можно наблюдать у массы других диаспор на этом континенте. На День Канады в районах Большого Ванкувера с большой пропорцией выходцев из Панджаба можно увидеть благообразных старцев в ярких тюрбанах и пышными бородами, энергично размахивающими канадскими флагами. Во время олимпиады в Сочи русская диаспора в Торонто устраивала красочные манифестации с российскими флагами и узнаваемой олимпийской формой от «Боско ди Чильеджи» [9]. Греки, во время греческого фестиваля, кормят посетителей сувлаки и мусакой и бодро танцуют национальные танцы Эллады. Патриотизм канадского и американского розлива совершенно не исключает патриотической приверженности к родине предков или стране исхода и возможно эта особенность (наряду с массой других, разумеется) играет свою роль в привлекательности Америки и Канады как Мекки для иммигрантов со всего мира.

На фоне этой радужной палитры бинарного патриотизма несколько выделяется тот патриотизм, что иногда можно наблюдать у выходцев с пост-советского пространства, попавших в Канаду или Америку через Израиль. Связано ли это с тем, что Израиль как государство всю свою недолгую (новейшую) историю фактически находится на осадном положении, держа в перманентном напряжении своих резидентов, или же причину стоит искать в богатой на трагические события еврейской истории мне трудно сказать. Факт однако заключается в том, что если судить по диалогам с русскоязычными иммигрантами из Израиля, патриотическое воспитание в этой стране поставлено просто феноменально. Всплески этой страстной патриотичности можно наблюдать в разговорах, начинающимися по поводам, совершенно с ней, этой патриотичностью, не связанными. Рано или поздно диалоги эти могут повернуться таким образом, что не остается сомнений, что в Израиле самая боеспособная армия, самые развитые технологии, самый «логичный» язык (я слышал это сам), возрожденный из забытия словно птица Феникс, самые лучшие учебные заведения, самая лучшая медицина и так далее. В качестве кульминации такого диалога можно услышать, что Израиль просто самая лучшая страна в мире. Поскольку слышать это приходится от людей годами живущих в Канаде или Америке, где также живут их семьи, то бывает так, что некоторые участники диалога оказываются перед своего рода логической дилеммой – если Израиль самая лучшая страна в мире, где ты уже когда-то жил, то что побудило тебя оставить ее и мигрировать в Америку?

Надо сказать, что я спокойно отношусь к такого рода патриотизму. Я никогда не жил в Израиле и не мне судить почему люди оставляют его, пусть даже оставаясь его почти что фанатичными патриотами. Более того, какие-то из перечисляемых атрибутов Израиля действительно если не самые лучшие в мире, то весьма близки к ним (медицина, например, или развитость сектора информационных технологий). Что меня в этой ситуации впечатляет это работа по прививанию такого патриотизма в этой стране людям взрослым и зрелым, зачастую видавшим виды на просторах пост-советского пространства; патриотизма, который они приносят с собой на этот континент и можно даже сказать в чем-то промотируют. По сути между такими бывшими израильтянами и американцами ирландского или итальянского происхождения, упомянутыми выше, только одна фундаментальная разница – последние испытывают патриотизм к стране исхода предков как к некой идее, будучи знакомыми с Италией лишь по сицилийским пейзажам из фильма «Крестный отец» или по красочным календарям, что продают перед Рождеством в моллах, с видами полуразрушенных ирландских замков на изумрудных лугах, в то время как первые имеют конкретный опыт проживания в Израиле. Это фундаментальное отличие объясняет отсутствие той логической дилеммы у таких американцев ибо невозможно относится к патриотической идее также как и к конкретной стране проживания. И видимо поэтому граждане с фамилиями типа Джулиани или Флахерти [10] в первую очередь патриоты Америки или Канады, а уж потом Италии и Ирландии.

Вообще говоря, патриотизм по эту сторону Атлантики доступен практически каждому, кто готов принять его в свои объятия; патриотом Америки или Канады можно быть вне зависимости от роду-племени, что хорошо заметно на праздновании Дня Независимости или Дня Канады, когда «дети разных народов» дружно несут звездно-полосатые штандарты или красно-белые флаги с кленовым листом. Ситуация в Старом Свете не всегда такая же однозначная. Бывает, что патриотизм настолько сильно смешивается с национализмом, что становится непонятным, где первое, а где второе. Причем происходит это и в многонациональных государствах. Кыргызстан государство очень многонациональное в чем может убедиться любой просто пройдясь по улицам и особенно базарам Бишкека. Однако когда дело доходит до патриотизма странным образом все замыкается на исключительно киргизов – только киргизы его проявляют и причем весьма по киргизски. И дело даже не в радикальных заявлениях наиболее яростных националистов, утверждающих порою, что в Кыргызстане все другие народы кроме киргизов это всего лишь «квартиранты». [11] Необычные проявления патриотизма можно наблюдать в местах вроде бы респектабельных, типа парламента, где бывает страстно обсуждаются нюансы полного перехода страны на исключительно киргизский язык или внедрения элементов национальной киргизской одежды в одеяние государственных служащих. Причем наряду с первым многие патриоты продолжают сравнивать Кыргызстан со Швейцарией, в которую он неминуемо превратиться в будущем, забывая, что в Швейцарии четыре государственных языка, включая такой лингвистический реликт как ретороманский. Что касается второго, то в пример приводился Кувейт, где власть придержащие действительно одеваются также как и наверное во времена испанской Реконкисты (что, очевидно, не мешает им успешно торговать нефтью, которой в Кыргызстане все равно нет). Но это чисто утилитарные детали патриотизма, вызывающие скорее добродушную улыбку нежели страстный патриотический порыв. Все остальное глубоко связано с прошлым, причем полумифическим – фигура легендарного Манаса и кыргызский каганат когда-то по некоторым данным существовавший на территории от Балхаша до Желтого Моря вероятно главные столпы на котором зиждется здание киргизского патриотизма, места в котором кыргызстанским гражданам, не являющимися этническими киргизами, остается не так много. Ну и конечно же особое место среди сакральных объектов киргизского патриотизма занимает мужской головной убор, киргизский колпак. Наличие колпака пожалуй что наиболее простой способ демонстрации патриотизма и среди патриотично настроенных киргизов он пользуется популярностью именно по этой причине (как предмет одежды он довольно непрактичен). Соответственно и отношение к нему должно быть не как к головному убору, а как к нечто большему в силу чего возникают любопытные коллизии, когда остракизму подвергаются те, кто носит колпак в неположенных местах (в бане например). В этом смысле патриотизм в Кыргызстане не только тесно связан с национализмом, но и является более материальным по сути нежели в Америке; в последней никому не приходит в голову сакрализировать треуголку Джорджа Вашингтона или ковбойскую шляпу, популярную в прериях.

Бывает и так, что патриотизм связан с ностальгией по ушедшему в историю государству. Как правило такого характера патриотизм довольно печальное зрелище и порою утомительное. Коллапс Советского Союза, событие яркое и запомнившееся многим, кто застал его существование, породило множество поводов для такой вот патриотической ностальгии у массы бывших граждан этого недолговечного по историческим меркам государства. Людей таких довольно много, причем не только на пост-советских просторах, но и в дальнем, что называется зарубежье. Отличительной чертой этой ностальгии является жесткая сфокусированность на исключительно положительных особенностях советского периода. Особенности эти – такие как хорошее бесплатное образование для всех, бесплатная медицина, отсутствие инфляции, гарантированные пенсии, практическое отсутствие безработицы и так далее – зачастую трансформируются в таком патриотичном ностальгировании до утопических масштабов, слыша о которых и сопоставляя с тем, что было тогда на самом деле, поражаешься мощному воображению этих ностальгирующих граждан. Как показывает практика, споры и призывы к более трезвому взгляду на наше общее прошлое (в котором много было всякого и не только однозначно хорошего) как правило подобны гласу вопиющего в пустыне. Связано это вероятно с тем, что ностальгия эта – чувство совершенно иррациональное, сродни религиозному запалу, и такой вот образ СССР подобен миражу в пустыне, который выглядит привлекательно и правдоподобно, но не является существующим на самом деле. Попытки привлечь внимание к тем плюсам, что стали доступными после развала империи ее гражданам с высокой вероятностью будут встречены в штыки. Споры с людьми, увязшими в этой трясине ностальгического патриотизма зачастую можно описать старой узбекской поговоркой – сколько не говори «халва» во рту слаще не станет.

Вот уже много лет, как Советская империя канула в историю и зачастую молодежи в Канаде или Америке приходится пространно объяснять, что это было такое (в Канаде помогают аналогии с Британской империей, куда когда то входила и Канада, и Австралия, и даже Америка). Патриотизм советской закваски все еще встречается у ее бывших граждан постарше в форме определенных взглядов на события во Второй Мировой войне [12] или же в форме ностальгии описанной выше. В России приходящая ему на смену новая концепция патриотизма не всегда выглядит убедительно, чему способствует поступки известных граждан (их еще называют элитой), публично ратующих за ультра-патриотическое отношение к стране и одновременно скупающих недвижимость, хранящих деньги и переселяющих членов семей на «ненавистный Запад». Возможно этот странный диссонанс дал повод Збигневу Бжезинскому, известному «ястребу» из администрации президента Картера, заметить, что надо сначала разобраться «чья это элита – ваша, или уже наша» [13]. Подобный скепсис был в более откровенной форме высказан много лет назад, в 1775 году, английским литератором Сэмуэлем Джонсоном – «Патриотизм – последнее прибежище негодяя» (Patriotism is the last refuge of the scoundrel). Фраза эта стала крылатой, хотя зачастую она неверно используется для характеристики патриотизма вообще, в то время как Джонсон имел ввиду ложный патриотизм, используемый для прикрытия менее привлекательной сути. Строение нового российского патриотизма представляется делом очень сложным и опора в этом строительстве на яркие эпизоды российской истории будут не всегда одинаково приемлимы для разных народов, населяющих Россию – вряд ли победа Дмитрия Донского на Куликовом поле найдет такой же позитивный отклик в Казани или Астрахани как и в Москве или Коломне; маловероятно, что фигура и эпохальные деяния царского генерала Ермолова станут популярными на Северном Кавказе. Найти что-то значимое и приемлимое для всех в качестве патриотического фундамента непросто (хотя победа в Великой Отечественной войне выглядит в этом ключе неплохо). С моей стороны было бы наивным делать вид, что мне известно как это сделать, однако весьма вероятно, что связь между выработкой грамотной политики патриотизма и сохранением государства в его текущих границах прямо пропорциональна.

Одно из фундаментальных отличий Америки от Канады или России состоит в том, что каждый штат в принципе является независимым государством со своей конституцией. Это создает иногда неразбериху и накладывает определенные ограничения в разных сферах права, экономики и повседневной рутины. Например, в штате Нью Йорк запрещен поворот направо на красный свет, в то время как в штате Вашингтон он разрешен. Юристы и бухгалтера, получившие лицензию на работу в одном штате, должны заново получать такую же лицензию в других штатах, потому что законодательство (налоговое, уголовное и всякое другое) может радикально отличаться от штата к штату. Отличия могут быть курьезными (ну вот скажем в штате Висконсин не запрещено держать енотов в качестве домашних животных, а в других штатах это запрещено) и история каждого штата во многом определяется этими отличиями и даже дает повод к своего рода патриотизму на уровне штата. Моя знакомая Мэри родом из Вермонта. Будучи истинной патриоткой Америки вообще, она к тому же и яростная патриотка своего штата. Бывает так, что второе затмевает собой первое, особенно когда разговор заходит о качественных продуктах питания.

– Самое лучшее мороженное в мире делают в Вермонте! – убеждала она меня как то раз.

Имелась ввиду компания «Бен и Джерри», чье мороженное, кстати говоря, действительно неплохое, но на мой неискушенный взгляд все же кое-где уступает нью-йоркскому «Хааген Даш». Из диалогов с Мэри я узнал и другие факты о Вермонте. Например, что город Монпелье это единственная в Америке столица штата где в принципе нет (и, видимо, не будет) вездесущих МакДональдсов. Или что Вермонт был первым штатом, официально отменившим рабство буквально сразу же после Американской Революции, в 1777 году. Последнее дает пищу для размышлений, в том числе и о том, кого можно считать образцово-показательным патриотом своей страны, но об этом чуть ниже.

Помнится мне, когда я был школьником в классе эдак четвертом-пятом, в одной и классных комнат, где нам приходилось заниматься на стене был портрет Александра Матросова. На одном из уроков (видимо, истории) нам рассказали о его подвиге, как он, защищая родину от немецко-фашистких захватчиков, бросился грудью на пулеметный бункер. «Какой должно быть он испытывал ужас перед тем как совершить свой подвиг», не переставал думать я тогда. Много лет спустя один видавший виды ветеран той войны сказал мне, что по его мнению у Матросова не было большого выбора так как скорее всего свою роль сыграл так называемый заградотряд, о котором в школе по понятным причинам не рассказывали. Не знаю так ли это, но тот ореол вокруг его патриотического подвига стал менее ярким, после того как в девяностых появилась масса версий о том, что же все таки произошло. Но, конечно же, конкретные обстоятельства не умаляют сути – Матросов сражался и погиб как истинный патриот своей страны, даже если совершенный им поступок не был результатом сознательного выбора.

Потом, уже на уроках литературы, мы читали рассказ о подвиге Зои Космодемьянской. В доме я нашел книжку для детей о партизане Марате Казее. В классах постарше все изучали «Молодую Гвардию». Казалось, что истинный патриотизм может проявляться только во времена крайне трудные и тяжелые, типа войны. Разного рода победы советских хоккеистов в ледовых баталиях с канадцами или же трудовые подвиги олимпийцев как-то оставались в тени, хотя масс медиа делали все возможное ради подчеркивания их патриотизма.

Во время мирное можно быть патриотом своей страны тихо, без шумихи, апломба или громких заявлений, что, я думаю, и делает большинство патриотично настроенных граждан будь то Канада, Америка или Россия (или какая-либо другая страна). Но бывают ли поступки, которые могли бы подчеркнуть патриотизм в самом позитивном ракурсе, причем без какой либо личной выгоды в такое время? Я, бывало, размышлял над этим глядя на репродукцию одной литографии Морица Эшера, висящей на стене в моем кабинете (один математик как-то раз сказал мне, что графика Эшера ментально стимулирует). Изучив кое-какие данные, случайно попавшие ко мне, мне кажется я смогу привести такой пример.

В далеком 1781 году, когда Британская империя начинала свой впечатляющий подъем несмотря на изнурительную войну с американскими колониями, Францией и Испанией одновременно, воды Атлантики бороздили многочисленные британские суда с самым разнообразным грузом. Времена были другие и, соотвественно, транспортируемые товары в большинстве своем несколько отличались от наших дней: сахарная патока, индиго, какао, табак, разного рода специи, драгоценные металлы и кое-что еще. Самый же ценный груз именовали «черное дерево» или просто «живое карго». Были то чернокожие африканцы, что скупались в Западной Африке и перевозились на острова Вест Индии для изнурительного труда и скорой смерти на плантациях. Восемнадцатого августа того года английский работорговый корабль «Зонг» с 442 невольниками на борту вышел из порта Аккры (территория современной Ганы) и взял курс на Ямайку.

«Зонг» был страшно перегружен, но до самого Карибского моря это не смущало капитана, Люка Коллингвуда. Когда до Ямайки оставалось совсем немного, была совершена навигационная ошибка и корабль взял неверный курс, что значительно удлинило плавание. В зловонных трюмах, где томились несчастные африканцы, началась эпидемия, усугубленная ухудшающимся питанием и нарастающим дефицитом пресной воды. Время от времени трупы умерших выбрасывали за борт, что вызывало большое оживление среди каравана акул, следовавших за кораблем от самой Африки. Наблюдая за происходящим Коллингвуд принял решение, сыгравшее колоссальную роль в последующей истории Англии.

Как и на любом другом коммерческом судне, груз «Зонга» был застрахован в Лондоне. В хитросплетениях страхового документа капитан обнаружил пункт, который регулировал выплату страховки в зависимости от конкретных обстоятельств потери груза. Если потеря была вызвана «естественной смертью», страховка не выплачивалась. Если же часть груза терялась в результате усилий сохранения большей части груза, то страховку можно было получить по определенному тарифу. То есть, если скажем груз представлял из себя бананы и часть бананов покрылась плесенью, то заплесневелые бананы и находящиеся в непосредственной близости от них можно было выбросить за борт ради сохранения остальной части груза. Коллингвуд истрактовал это положение по своему и решил избавиться от больных, по его мнению, невольников, ради того, чтобы эпидемия не унесла жизни остальных. В этом случае он планировал получить по 30 фунтов стерлингов за каждого выброшенного за борт африканца. [14]

Замысел был претворен в жизнь (если конечно слово «жизнь» рассматривать как уместное в данной ситуации): начиная с 29 ноября и в течении нескольких дней 142 живых африканца были выброшены за борт. А 22 декабря «Зонг» прибыл в пункт назначения на Ямайке с 208 оставшимися неграми на борту, которые были проданы по средней цене в 36 фунтов стерлингов за душу. Капитан Коллингвуд умер спустя три дня после прибытия.

События на «Зонге» получили крайне широкую огласку в Лондоне ввиду того, что страховая компания поставила под сомнение применимость того пункта в страховом контракте и не стала выплачивать страховку. Владельцы «Зонга» подали на страховую компанию в суд и началось длинное разбирательство, детально освещавшееся в прессе. И тут в дело вмешался Грэнвилл Шарп, британский филантроп, богослов и общественный деятель, упомянавшийся мною выше как инициатор переселения бывших рабов американского юга в Сьерра Леоне.

Грэнвилл Шарп состоял на службе у английского правительства, занимая не особо значимый пост клерка в управлении артиллерийскими делами (Ordnance Office). Человеком он был не бедным, прекрасно разбирающимся в юриспруденции, богословии и классических языках. Был он набожен и отлично играл на кларнете и арфе. Его положение в английском обществе того времени можно было бы назвать establishment, и, не имея отношения к сахарному или табачному бизнесу, он не соприкасался с работорговлей как таковой.

Однако несколько громких судебных дел создали ему репутацию как «защитника негров». Шарп много занимался благотворительностью как таковой и в процессе с ужасом понял какой слой британского общества нуждается в максимальной защите. Рабство было в норме в те дни, однако оно довольно четко регулировалось английским законодательством, что дало Шарпу возможность реально помочь нескольким несчастным чернокожим. Произошедшее на борту «Зонга» дало новый импульс его правозащитной деятельности. Однако теперь он метил выше – полный запрет на работорговлю во всей Британской Империи, вот что стало его целью.

Однако разбирательство по «Зонгу» фокусировалось не на участи преданных смерти людей, а на страховом и коммерческом аспекте событий. Понимая это, Шарп, тем не менее, активно поддерживал страховую компанию, всячески популяризируя все обстоятельства дела ради повышения информированности британского общества об истинной сути работорговли и реальной цене становившегося популярным в массах сахара. Финальный вердикт суда был вынесен в пользу страховой компании, хотя судья особо подчеркнул, что суть вопроса была не в том, что правомочно ли было выбрасывать за борт рабов, а в том была ли в этом абсолютная необходимость [15]. Однако огласка которую получило дело серьезно поколебало общественное мнение в Англии по отношению к институту рабства и заложила фундамент для полного запрета на работорговлю. Пройдет еще много лет в неустанной работе Шарпа и его сподвижников, прежде чем в 1807 году английский парламент полностью отменит на законодательном уровне торговлю рабами в Британской Империи.

Какое отношение история с «Зонгом» и деятельность Грэнвилла Шарпа имеет к понятию патриотизма? Надо сказать, что прямое. Шарп был мирным гражданским лицом, обеспеченно живущим в центре Лондона и никогда не бывавшим на войне. Англия в те времена переживала мощный экономический подьем и рост империи по всему миру. То есть обстоятельства были довольно мирными и спокойными (по крайней мере в границах Британских островов). Шарп, будучи не только государственным служащим, но и богословом, видел свой патриотический долг несколько своеобразно – искоренение работорговли было делом его правозащитной деятельности ввиду убежденности в том, что если он не добьется запрета на этот позорный вид бизнеса, то Англию неминуемо постигнет «божественное возмездие» («divine retribution»), ниспосланное свыше. Шарп ставил знак равенства между рабовладением и каннибализмом; отведение карающей десницы господа от старой доброй Англии было его главным патриотическим приоритетом. Иными словами, главной мотивацией Шарпа в его долгой и изнурительной борьбе была любовь к родине.

Репродукция литографии Эшера, та что висит у меня в офисе, называется «Рептилии». На ней изображены небольшие крокодильчики, как бы самогенерирующиеся из сложного орнамента в альбоме для набросков, ползущие по кругу через разные предметы – включая непростую стереометрическую фигуру, именуемую додэкаэдр – и в конце концов вновь растворяющиеся в этом же орнаменте. Один из крокодильчиков, как раз тот, что оседлал додекаэдр, мощно выпускает пар из ноздрей; другой с трудом взбирается на толстый томик какой-то книги. Когда глядишь на эту композицию, чувствуешь сложный венегрет из чувств, в котором восхищение от прекрасно воплощенной карандашом идеи смешивается с ощущением подлинной оригинальности (пусть даже и интеллектуально «неудобной»). И как только такой сюжет мог придти в голову художника, не устаю я спрашивать себя, глазея на этот черно-белый шедевр? (Некоторые намеки, впрочем, дает изображенная там же закупоренная бутылка с небольшой стопкой рядом).

Нечто подобное можно испытать, размышляя над патриотизмом Грэнвилла Шарпа, искренне стремящимся отвести кару божью от родной Британии. Если рай все таки существует, то было бы логичным предположить, что на райской доске почета праведники смогут увидеть имя Грэнвилла Шарпа в категории «Патриотизм». В этом смысле поразительно то, что его имя куда менее известно, чем, скажем, имя рабовладельца Томаса Джефферсона. [16]

Дописав параграф выше, я поехал в местный супермаркет – запасы памперсов и молока в доме нуждались в неотложном пополнении. Был теплый летний вечер и стайки оживленных тинэйджеров на паркинг лоте громко обсуждали предстоящий выпускной в местной школе. Купив все необходимое, я зашел в «Старбакс» чтобы взять чашку кофе. Выходя из него я столкнулся в дверях с тремя девчонками словно взятых из какого-нибудь рекламного ролика о йогурте или зубной пасте, подчеркивающего доступность продукта для всех – одна была рыжеволосой с веснушками на носу, другая чернокожей с пышной прической в стиле «афро», в третьей угадывалось панджабское происхождение. Та, что с веснушками вежливо придержала дверь, чтобы я смог выйти. Я кивнул ей в знак благодарности, получив скромную улыбку в ответ. Пока дверь закрывалась я услышал обрывок прерванного моим выходом из кофейни диалога между ними.

– И помните девочки, сегодня мы покупаем только канадское! – отчетливо и немного строго сказала рыжеволосая.

– Да, конечно! – уверенно согласились с ней обе других.

«Ну вот, опять патриотизм», усмехнулся я себе под нос, отхлебнул кофе и потопал к своему пыльному седану.

Post Scriptum 

Я не слышал, чтобы ликер «Блю Кюрасао» употреблялся сам по себе, как коньяк или водка, однако его значение для барной, с позволения сказать, индустрии трудно переоценить. В руках опытного бармена алкоголь этот может входить составной частью в весьма интересные коктейли многие из которых ярко-голубого цвета, как и сам ликер. Надо полагать что цвет вод Карибского моря, омывающих Кюрасао, этого крошечного форпоста Нидерландов у необъятного побережья Южной Америки, именно такой. Воды эти бороздятся голландскими судами с 17-го века, с тех самых пор как остров был отбит у испанцев. Губернаторы колонии Кюрасао (точнее Кюрасао и Аруба) присылались из метрополии, как и было принято в те лихие времена пиратства и набирающей темпы колонизации Америки. Имя одного из них оказалось навсегда связано с другим голландским колониальным форпостом, расположенном далеко к северу от антильских тропиков. Губернатора звали Питер Стейвесант (Peter Stuyvesant), а северный форпост – Новый Амстердам, расположенный на острове Манхэттен и прилегающих территориях.

Стейвесант был суровым мужчиной. Портрет кисти Хенрика Кутюрье, голландского живописца и его современника, дает возможность оценить это визуально – непреклонный взгляд чуть косящих глаз и волевой орлиный нос почти физически заставляют чувствовать, что отношение к дисциплине у губернатора было совсем не шуточным. Суровость портрета неплохо коррелирует со многими фактами из биографии этого колониального администратора. Однажды он возглавил вторжение на контролируемый испанцами остров Сан Мартин. Ведя в атаку голландских солдат, Стейвесант попал под шквальный огонь; в результате неудачного (удачного с точки зрения обороняющихся) попадания пушечного ядра, ему оторвало правую ногу. Несмотря ни на что, суровый голландец продолжил управление вверенной ему колонией; когда то, что осталось от ноги подзажило, он стал использовать деревянный протез для того, чтобы иметь возможность передвигаться самостоятельно.

В 1645 году Стейвесант был переведен с Кюрасао на Манхэттен, где и возглавил колониальную администрацию. Манхэттен теснили со всех сторон – англичане с севера, шведы (поразительно, но у Швеции была колония там, где сейчас штат Делавэр) с юга и многочисленные индейские племена отовсюду (предыдущий губернатор неосмотрительно начал с ними войну). Стейвесант, сочетая дипломатию с силой, добился укрепления позиций Новых Нидерландов: с англичанами был заключен мир и очерчены признанные всеми границы, шведская колония была смята в результате военного давления, удалось наладить отношения и с индейцами.

Манхэттен переживал в ту пору мощный экономический бум благодаря своему географическому положению и новой в то время политики толерантности, привнесенной из далекой европейской метрополии. Официальным языком и языком коммерции был голландский, однако население колонии было крайне пестрым и включало в себя не только голладцев, но также и англичан, французов, немцев, уроженцев сегодняшей Бельгии, индейцев из разных племен, чернокожих африканцев (многие из которых были свободными фермерами) и евреев (первый кошерный магазин на Манхэттене, а может быть и в Америке, был открыт уроженцем Польши Ассером Леви). Такой же венегрет наблюдался по части религии – кальвинизм голландского розлива вполне мирно сосуществовал со всеми другими христианскими течениями и иудаизмом. Ко вновь прибывающим колонистам не было никакой дискриминации по части гражданства, которое можно было приобрести за 20 гульденов или эквивалентом в бобровых шкурах, при этом предоставлялась возможность рассрочки платежа. Благосостояние рядового колониста по сравнению с европейским аналогом было весьма неплохим, а во многих случаях исключительным.

Сам Стейвесант, однако, совершенно не испытывал к идеям толерантности какой либо теплоты. Напротив, он считал, что этническая и лингвистическая пестрота населения Новых Нидерландов представляет из себя угрозу безопасности и как мог старался препятствовать ее возрастанию – однажды группа прибывших в гавань Манхэттена португальских евреев, беженцев из Бразилии, просила принять и расселить их в колонии, Стейвесант им отказал и изменил решение только после прямого приказа из Амстердама. Суровый губернатор с лестью отзывался об английских колониях в этом смысле, где состав населения был практически монолитен как этнически, так и религиозно.

Гражданская война в Англии, свержение и потом реставрация монархии, спутала карты политического расклада в Северной Америке. Вместо доброго соседа английские колонии превратились в агрессора, появившись в конце лета 1664 года на Манхэттене с жестким ультиматумом губернатору сдать без боя колонию английской короне. Стейвесант, профессиональный военный и упрямый кальвинист, совершенно не собирался этого делать, объявив мобилизацию и начав подготовку к обороне. Однако, буквально через несколько дней он подписал акт о капитуляции и передал бразды правления английскому губернатору Ричарду Николлсу. Новый Амстердам, включающий в себя Манхэттен и Брюкелен, стал с этого момента называться Нью Йорк (Брюкелен со временем превратился в Бруклин).

Почему же население Новых Нидерландов не дало должного отпора английским агрессорам? Питер Стейвесант был вынужден сдать город Новый Амстердам и всю колонию англичанам ввиду того, что подавляющая часть населения не собиралась сопротивляться и слушаться его приказа об обороне города (включая его собственного сына). Этот ярко выраженный недостаток патриотизма у населения на мой взгляд объясняется следующей причиной: полное отсутствие патриотического воспитания при системе военной диктатуры. Стейвесант, равно как и все голландские губернаторы заокеанских колоний в то время, исповедовал лишь эту форму управления. Времена были другие, это правда, однако это резко контрастировало с тем, что в этот момент происходило в Нидерландах, где даже в самых удаленных деревнях существовала система народного управления через прямые выборы. Многие образованные голландские колонисты (особенно энергично это промотировал Адриан ван дер Донк, юрист из университета Лейдена эмигрировавший в одной из первых волн), ратовали за такую же систему народной демократии в Новых Нидерландах. Однако этого не произошло и военная диктатура единственного наместника так и осталась единственным методом обеспечения закона и порядка. Никакой работы по воспитанию в новых иммигрантах какого либо патриотизма тоже не велось – все были слишком заняты торговлей. В конечном итоге жителям колонии было без разницы под чьей диктатурой существовать – голландской или английской. И поэтому никто не стал проливать кровь; перейдя под другой патронаж жители продолжили жить также как и раньше.

Считается, что переход голландских владений к Англии сыграли важную и исключительно позитивную роль в истории Соединенных Штатов. Идеи этнической и религиозной терпимости остались неизменными при английской администрации, а позже распространились и на всю Америку (с определенными исключениями такими как отношение к индейцам или неграм на Юге). После Американской Революции, военную диктатуру сменила демократия, чего так долго и безрезультатно добивались голландские колонисты во времена Стейвесанта. Терпимость и демократия в свою очередь дали толчок беспрецедентному экономическому росту, наблюдаемому до сих пор (пусть даже и с проблемами типа кризисов 1929 или 2008 годов). При этом Америка уделяет колоссальное внимание патриотическому воспитанию населения – представить себе сейчас даже гипотетически сдачу Нью Йорка кому бы то ни было без боя просто невозможно.

Факт сдачи города без боя вовсе не означает, что Нью Йорк так и не увидел кровопролития – бывали времена, когда тамошние ганги устраивали такие баталии, что Монк Истман, один из криминальных главарей Нью Йорка, побывавший на Первой Мировой войне заметил (возможно преувеличивая), что «некоторые вечеринки на Бовери опаснее, чем европейская война». Что касается Питера Стейвесанта, но его имя увековечено несколько парадоксальным образом – знакомый голландец утверждает, что теперь так называется брэнд сигарет, популярный среди нидерландских курильщиков.

Примечания

[1] Крым был присоединен к России (используется также термин «аннексирован») в марте 2014 года в результате драматических событий в украинской политике.

[2] Дорога Свободы (Freedom Trail) – широко известная достопримечательность в Бостоне, представляющая из себя мощенную брусчаткой дорожку длиной в 2.5 мили, идущую через центр города.

[3] Хаистан – Армения на армянском.

[4] Remembrance Day – праздник в Канаде (официальный выходной), посвященный всем ветеранам канадских вооруженных сил независимо от военных кампаний (от высадки в Нормандии и до миссии в Афганистане)

[5] Вопреки бытующему мнению о высадке в Нормандии как чисто американской операции, большая часть войск в ней была английской и канадской (Канада была тогда частью Британской Империи). Любопытно и то, что французские войска составляли лишь 0,1% от общего контингента высадки (177 человек) несмотря на то, операция была спланирована в первую очередь как кампания по освобождению Франции от нацистких оккупантов.

[6] По некоторым данным, фильм этот продолжает играть роль в наше время в патриотическом воспитании детей Поднебесной, будучи обязательным к просмотру и обсуждению в средних школах Китая.

[7] Джеймс Джойс (1882 – 1941) – ирландский писатель, один из основоположников модернизма в современной литературе.

[8] Эту фразу можно перевести как «Ирландцам просьба не беспокоиться». Так иногда формулировались объявления о найме на работу в 19-м веке, в том числе и в солидных (до сих пор) газетах типа «Нью Йорк Таймс».

[9] Несмотря на свое итальянское название, компания «Боско ди Чильеджи» является российской.

[10] Руди Джулиани – бывший мэр Нью Йорка, американец итальянского происхождения; Майк Флахерти – бывший министр финансов Канады, канадец ирландского происхождения. Оба были крайне популярными политиками в своих странах.

[11] По некоторым данным, высказывание "В Кыргызстане кыргызы – хозяева дома, остальные – квартиранты" принадлежит кыргызстанскому политику Адахану Мадумарову, который впрочем утверждал впоследствии, что его слова были искажены прессой.

[12] В понимании ценности добытой героизмом Красной Армии победы над нацисткой Германией могут помочь данные о «Генеральном Плане Ост», разработанном в 1940 году в аппарате управления Третьего Рейха.

[13] Полное высказывание Бжезинского звучит так: «Россия может иметь сколько угодно ядерных чемоданчиков и ядерных кнопок, но поскольку 500 миллиардов долларов российской элиты лежат в наших банках, вы ещё разберитесь: это ваша элита или уже наша? Я не вижу ни одной ситуации, при которой Россия воспользуется своим ядерным потенциалом»

[14] Интересно, что в английском языке есть специальный глагол jettison, буквально означающий «выбрасывание чего либо за борт».

[15] Буквальные слова судьи Мэнсфилда: «had no doubt (though it shocks one very much) that the Case of Slaves was the same as if Horses had been thrown over board ... The Question was, whether there was not an Absolute Necessity for throwing them over board to save the rest» («Вне сомнения то (хотя это звучит и шокирующе), что рабы по сути могут рассматриваться так же как и лошади в отношении их выбрасывания за борт... Вопрос, однако, в том была ли в этом абсолютная необходимость ради сохранения остальной части [груза]» – мой вольный перевод).

[16] Фигура подписанта Декларации Независимости и третьего президента США Томаса Джефферсона крайне неоднозначна в этом ракурсе – будучи противником рабства как социального института, он, тем не менее, владел сотнями рабов и даже, по некоторым данным, являлся отцом внебрачных детей от одной из своих рабынь.

© Анвар Амангулов (Амин Алаев), 2014