Ворон

(отрывок из романа)

В новом романе Турусбека Мадылбая «Ворон» рассказывается о бюрократии и коррупции, о зле, которое несут с собой продажность судей и чиновников. Так называемые органы правопорядка, призванные блюсти закон и ограждать законопослушных граждан от действий преступного мира, сами превращаются в преступников. И самое опасное то, что все эти вороны, падкие на легкую наживу, к тому же облечены властью… Предлагаем вашему вниманию отрывок из этого романа, где рассказывается о крушении надежд и личной трагедии молодого человека.

Горе мне! Я не в состоянии быть подобным этому 
ворону и скрыть скверну моего брата…
Аль-Фуркан

О зловещий древний Ворон…
Э. А. По

1

Обожженная солнцем земля. Предгорья, обиженные тем, что далекие синие вершины каждый день по ночам пьют ливневую воду, а днем словно огромные великаны спят, укрывшись белыми облаками, измучились от жажды и зноя. И почему они не стали горами? Если бы они были настоящими горами, то их высокие вершины, упирающиеся острыми пиками в небо, облетали орлы, по их вековым древним скалам бродили горные козлы и архары, их тело покрыли своими ветвистыми кронами густые деревья и стелющиеся по земле ягоды.

А они вот желтеют от палящей жары. Весною они было покрылись зеленой травой, но летнее раскаленное солнце быстро выжгло их. Да и летает над ними лишь ворон… И долиной они не стали. Тогда бы, по крайней мере, люди вспахали их тело железными когтями своих плугов, вздыбили землю – хоть какое-то утешение. А когда посеяли бы семена, то осенью они вернули бы людям все это уже золотистыми хлебами. Или же зацвели садами и радовали окружающих своей красотой. Но они всего лишь пожелтелые холмы, они испокон веков навевают грусть и печально стелются по земле, потеряв всякую надежду и обиженные судьбой. Вот и сейчас, не давая им покоя, по пустынной дороге мчатся машины, обдают их дымом и гарью. Иногда по предгорьям, кто на коне, а кто и пешком, проходят люди. Более того, они будто ошалелые орут во все горло. Вон уже кричит один из них:

– Эге-гей, горы! Мы ваши сыновья!..

Что делать – придется отвечать:

– Эге-ге-ей, го-оры-ы! Мы ваши сыновья-а-а!..

И предгорья снова замерли с обиженным видом.

Кричавший был не один, рядом с ним шел его товарищ. Они уже не первый день так проходят и орут как сумасшедшие, не давая окрестным холмам спокойно спать. Иногда они кричат:

– Горы! Откройте нам свои тайны!..

Затем они взбираются на макушку самого низкого холма и начинают копать. Предгорья не знают, чего они там ищут, может, они ищут те богатства, которые когда-то давным-давно здесь захоронили высокие белолицые и голубоглазые люди. Но ведь совсем недавно уже приезжали какие-то люди, где лопатами, а где и трактором перекопали всю окрестность, взяли все, что скрывала эта земля, и снова уехали. Может, что и осталось, только предгорья уже об этом и не помнят: с тех пор, как богатства были захоронены, прошло столько веков, и столько народов перетоптало эти земли.

Предгорья устали. Среди возвышенностей они были самыми обделенными и пустынными. Зимой, когда они слегка окутываются снежным покровом, защищаясь от стужи, то и тогда зимняя пороша, будто ревнуя близлежащим холмам, уносит его в далекие страны. И после этого предгорья вновь остаются голыми в серой мгле.

И вот уже который год над ними летает лишь ворон. Он пока один, но стоит обнаружиться мало-мальски подходящему пиршеству, как откуда-то взявшиеся вороны черной тучей обступают это место.

Ворон давно уже облюбовал эти холмы, может, он надеется на то, что те двое вдруг обнаружат что-нибудь. В прошлом году недалеко отсюда, на берегу озера, было такое пиршество. Оно собрало тогда всех пресмыкающихся и хищников, всех охочих на падаль и мертвечину, псов со всей округи и птиц, огромной стаей налетевших невесть откуда.

Люди тогда почему-то вскрыли своих мертвых, веками покоившихся под черногрудой землей. Они выставили напоказ все богатства, таившиеся в исподней, и отдали все это на растерзание неразборчивой в еде и падкой на готовое армии червей и насекомых, хищных птиц и ползучих гадов. На много верст вокруг были вскопаны могилы людей и захороненного вместе с ними скота, были подняты на поверхность руины и развалины древних городов.

Вороны, днем не осмеливавшиеся подойти близко из страха перед работавшим многочисленным людом, обступили местность в ожидании праздничного пиршества. Ночью же, когда люди расходились по домам, они огромной стаей налетали на вожделенные участки поля. В основном здесь были уже разъеденные временем и засохшие скелеты, но иногда обнаруживалась свежая могила, и тогда они кучей садились на только что начавший разлагаться труп и раздирали острыми клювами слегка испорченное мясо, сражаясь меж собой за каждый кусок.

Позже людей прибыло еще больше. Они перерыли все могилы, вытащили на всеобщее обозрение все кости. Родственники мертвых рыскали в поисках останков своих близких, одни находили, другие предполагали, что нашли, но каждый, кто в мешке, кто на машине, уносил мощи своих родных из этих мест, чтобы перезахоронить их уже на новом кладбище. Наконец в поле остались лишь останки тех, кого похоронили в давние-предавние времена, так что уже и не осталось, наверное, никого, кому было бы забрать их. А вороны не брезгали даже этим.

И однажды, когда в поле не осталось ничего, вороны исчезли. Неизвестно почему, может, они в поисках пищи улетели в другие края, может, дни некоторых из них уже были сочтены, но сейчас лишь единственный ворон облетает эти пожелтелые поля и пустынные холмы. Он до сих пор устраивается на ночлег здесь, но бывают дни, когда он устремляется в междуречье Чичкана и Кодуля, где текут прозрачные быстротечные потоки, огибая долину с двух сторон.

На этот раз ворон не стал летать за Кодуль, он кружил над холмом, где два человека копали какую-то яму. Конечно, большого пиршества там не предвидится, но, может быть, найдется чего поклевать.

Ворон завис на высоте. Те двое лежали и мирно отдыхали. Почему-то они в последнее время часто отдыхают. Первые дни они работали усердно, весело переговаривались, шутили, да и вообще задор у них был большой. Однако со временем задор этот иссяк, они то ли устали, то ли уже разочаровались, но каждый раз по любому поводу поочередно укладывались в тени. Бывало, они отдыхали по полдня.

А ворон нетерпеливо кружил над ними, затем, по-видимому тоже потеряв всякую надежду, направился на юг, где сверкало под солнцем огромное озеро. Сегодняшний день тоже начался как обычно: ворон несколько раз облетел шалаш, понял, что от тех двоих нечего ждать, и устремился в сторону озера.

Но и озерная гладь ему ничего не сулила: разве что рыбаки выбросят на берег попавшие в сеть мелкие рыбешки, а так он полетает-покружит в синеве и вновь пойдет рыскать по побережью.

Те двое все еще лежат в тени…

2

Абиль внимательно рассматривал ворона, парившего в синеве. И чего это он все кружит над нами? Иль заприметил себе кое-что? Но тогда бы он сразу сел. Может, его кто вспугнул? Правда это или нет, говорят, ворон всегда заранее чувствует мертвечину…

Абиль вздрогнул. Сам вид ворона уже страшен… Как вид змеи или волка. Даже не видавший их раньше человек всегда пугается. А почему так, а?

Абиль молчал, пока не прошла дрожь. Затем начал толкать в бок лежавшего рядом Каима.

– Каим! Каим!..

– Что? – Каим перевернулся на другой бок. Хоть и лежал в тени, а все равно вспотел от духоты летнего воздуха.

– Каим, ты знаешь, почему вид ворона и змеи всегда наводит страх?

– Не знаю, – проворчал Каим в полудреме, причмокивая от жажды. Неожиданно он вскочил с места. – Ты чего, Абиль?

– Ничего, – Абиль ответил спокойно, стараясь не выдать свой недавний страх.

– А чего тогда спрашиваешь про змею и ворона? – Каим с ужасом осмотрелся вокруг.

– Да ничего, Каим… Ничего не случилось, не бойся, – Абиль попытался улыбнуться. – Просто я того ворона увидел и спросил.

Каим посмотрел вверх. Огромный ворон парил над ними.

– А-а, а я думал, чего случилось, – он, отвернувшись, заснул.

Абиль сидел молча. Они по очереди спускались на дно рва, там заполняли ведро землей, перемешанной песком и гравием, другой поднимал ведро наверх и высыпал в сторону. Под палящим солнцем это вдвойне трудней – вот они и устали. Каим начал храпеть, Абилю тоже что-то не хотелось вставать. Пускай спит. Я тоже отдохну. А куда спешить, разве нас кто гонит?..

Абиль снова уставился в небо и продолжал мечтать. Золото! Как сладко звучит! И когда же мы его найдем? Я никогда не видел настоящего золота, действительно, какое оно бывает? В книгах читал, в кино видел, а по-настоящему не видел. Видел золотые зубы, но слитки не видел. Вот бы посмотреть!.. Его охватила какая-то лихорадочная дрожь. Серьезно, вот бы посмотреть, какие они! Или они похожи на простые камни? Абиль не знал, с чем сравнить слиток золота. Он желтый, блестящий, а еще? И за этот камень люди продают свое тело и душу? Говорят, бывает, человек убивает человека, брат брата. Даже народы уничтожают друг друга из-за них. Чтобы найти золото, оказывается, люди идут на что угодно. Даже совершают преступления… Абиль покачал головой. Да что это со мной? Еще не нашел золото, а уже так переживаю, а? Что ж будет, когда найду? Абиль укрыл голову руками и лег ничком. Он попробовал заснуть, но не смог. Духота! Как Каим спит в такую жару? Он что, не потеет что ли? Я сразу потею. Другие, хоть и потеют, спят, а я не могу. После этого голова болит…

Он снова лег навзничь. Небо синее-пресинее! Чистое-пречистое! Вот здорово было бы полетать там птицей! Как вон тот ворон. Нет, он ест мертвечину, лучше… как орел. Взмахнешь огромными крыльями, поднимешься в воздух и летишь, глядишь на маленьких людей внизу. Эти мелкие людишки обманывают друг друга, крадут друг у друга, подлизываются и тут же доносят друг на друга. А ты летишь там наверху, смотришь на них презрительно и смеешься, вот здорово!..

Ворон все еще летал над ними. Он чего не уходит? Гад, или он чует чего-то? Камнем не достать. И чего я сюда приплелся? Лучше бы лежал себе дома… Абиль бросил взгляд на храпевшего беззаботно Каима. Это все он. Я знаю, говорит, есть здесь золото. Разве предки наши были дураками, чтобы прятать свое золото где попало? А сам вот дрыхнет… Видишь ли, археологи ему говорили. Оказывается, эти курганы когда-то были могилами древних вождей. Я тоже дурак, что согласился. Уйти что ли? Тогда надо ему сказать, а то еще подумает, что я сбежал. Но он же не отпустит, опять начнет ныть. Я своими глазами видел, скажет он, если бы не видел, я не поверил никому. Скажет, ты что, мне не веришь? А если молча уйти? Тогда что, я зря копал что ли? А вдруг он найдет золото, тогда что, он все заберет сам?..

Жара слегка спадала, но все равно было душно. Солнце будто мстило за предстоящую осень. Серые предгорья томились под солнцем, ворон все летал над изнывающей от жары землей.

Долго ворочаясь с боку на бок, Абиль наконец заснул. Ему снились всякие кошмары: топот лошадиных копыт, отрезанные человеческие головы, плач женщин. Он от испуга проснулся. Был весь в холодном поту. И голова трещит. Он начал будить Каима.

– Каим, вставай! Уже пять…

– Что?.. Что случилось?

– Вставай, чуть покопаем еще…

Каим приподнялся, поправил рубашку, взял в руки лопату и пошел следом за Абилем. Кажется, зной полностью истомил их – после нескольких шагов они снова остановились.

Абиль с тоскою посмотрел на солнце.

– Каим, – обратился он к товарищу. – Кажется, тут нет золота…

– Есть, – буркнул Каим недовольно. – Есть. Мы найдем его. Обязательно найдем. Если бы я своими глазами не видел, может, я никому не поверил. Мы найдем это золото, обязательно найдем.

– Но ученые его нашли в другом месте…

– Все равно найдем, – Каим решительными шагами направился вверх. – Мне один ученый сказал, что все курганы когда-то были могилами древних вождей. А когда умирали вожди, вместе с ними, оказывается, хоронили и все их богатства…

Абиль сбросил лопату вниз, на дно рва, затем сам спрыгнул туда.

– Ну, хорошо, скажем, мы нашли золото, – он пододвинул к себе ведро. – И что потом? Как мы его обменяем на деньги-то? Не потащим же мы золотой слиток в магазин?

– Конечно, – подтвердил Каим, поднимая наверх ведро, заполненное землею. – Конечно же, мы не пойдем сразу в магазин. Сначала мы найдем надежного зубного техника, договоримся с ним и потом… потихоньку начнем продавать ему золото. Ему же тоже хочется заработать деньги…

Он снова сбросил ведро в яму. Абиль заполнял ведро, каждый раз расширяя ров, а Каим вытаскивал его и высыпал землю на краю ямы.

– Вот было бы здорово, если мы нашли золото! – Абиль продолжал мечтать. – Разбогатели бы… Если я стану богачом… Если стану богачом, то я поеду жить в столицу. Там я куплю шикарный дом и буду обедать только в ресторане…

– Ого-о, ты еще не нашел золото, а уже размечтался! – усмехнулся Каим. – Надо сначала найти его, а потом только думать, как потратить.

– А и вправду, Каим, если мы действительно найдем золото, то как ты его будешь тратить?

– Я? – Каим перестал работать и задумался. – Я бы сначала отвез моего отца в столицу. Там бы я показал его большим профессорам. Они бы вылечили его…

– А потом? Что бы ты еще сделал?

– Еще? – Каим, кажется, застеснялся своих мыслей: он изменился в лице. – Еще… я бы поехал учиться. Закончил бы институт и стал каким-нибудь шишкой, – через некоторое время он вроде опомнился. – Но мы пока не нашли золото. Надо копать… Давай ведро… Уже поздно…

Абиль все еще в мечтах тяжело вздохнул и принялся заполнять ведро, стоявшее рядом.

– Давай я спущусь, – сказал Каим.

– Сейчас… Я еще чуточку покопаю, – Абиль снова посмотрел на солнце: жар палящего зноя все еще раскалял воздух.

Теперь он совсем перестал мечтать и заполнил ведро доверху. Каим потянул за веревку и вытащил ведро с наполненной землей…

3

Ворон, сидевший на краю отвесной скалы, расправил крылья. Он направился по пути, по которому он кружил уже полгода: вновь долетел до озера, облетел все побережье и, повернув в сторону Кодуля, завис над холмом, где работали двое. Люди уже вскопали достаточно глубоко.

Солнце сидело на хребте гор: скоро те двое уйдут домой, и тогда ворон опустится на землю и посмотрит, ожидается ли там чего-нибудь. Пока же люди работают усердно. Ворон продолжил свой полет, облетая еще раз предгорья.

Холмы все еще хмурые, по поверхности далекого озера мчатся мелкие волны.

Ворон был очень старый: когда родился он уже не помнит, а срок смерти даже не предвидится. Сколько годов состарилось и сколько веков кануло в Лету. Сколько гор и озер родилось за всю его жизнь и сколько гор и озер исчезло. Тысячи людей снимались с мест: одни становились воинами и завоевывали чужие земли, другие от голода плелись по дорогам и гибли в бесчисленных лабиринтах истории, третьи погрязли в роскоши и исчезли вместе с эпохой. За это время горели леса и обожгли его правое крыло, как в дни всемирного потопа лил град и сломал его левое крыло. Но, несмотря ни на что, ворон кружил, обгоняя землю, обгоняя время и все время пытаясь закрыть крыльями солнце. Ночью он отдыхал. Жил он дольше озер, простиравшихся шире, чем народы, страны и упиравшиеся в небо скалы, озера же поглощали в себя все селения и города на своем пути. Кружил ворон, то поджимая под себя колесо времени, то поддаваясь бесконечному потоку его, кружил над горами, кружил над полями. В его жизни были и роскошные пиршества, и дни временного выживания. Помнится, давным-давно там, где сливаются горы и равнины, собралось множество войска, там кони своими испражнениями превратили степь в жижу, там люди своей и чужой кровью обагрили поле брани. Слетелись тогда со всей округи вороны, грифы и стервятники и пировали на славу. Помнится еще, однажды в здешних краях разразилась засуха, и люди не в силах держать в руках оружие, не имея мочи сесть на коня, пешком плелись по пустынной местности и оставались подыхать на перевалах и теснинах. И тогда вороны пиршествовали вдоволь. Но самый лучший пир был совсем недавно: тогда недалеко отсюда вооруженные винтовками и пушками пришлые люди уничтожили половину местных жителей, посеяли страх, разорили страну и на многие версты засеяли край трупами. Затем был прошлогодний пир: и здесь вороны не остались в стороне. Вообще вороны никогда не оставались без добычи: иногда ее было много, иногда мало, но вороны всегда были сыты.

Ворон направился к холму, опасаясь, если те двое вдруг обнаружат чего-нибудь, чтобы бродячие собаки не растаскали его в разные стороны. Важно вовремя завладеть пищей, а то иногда эти четырехногие псы тоже не брезгуют их едой. Разумеется, и среди них есть такие твари без гордости, которые начинают отбирать у воронов добычу. Хотя в основном они не трогают пищу, к которой уже кто-то дотрагивался. Они идут с важным видом и, если встретят в пути пищу, в которой обнаружат чужой запах, то брезгливо отворачиваются и уходят прочь. Ишь какие гордые! Брали бы что есть. Будешь брезгать или нет – все равно у всех одна участь. В последнее время стало хуже: иногда даже гнилого мяса не найдешь. К тому же даже двуногие люди понемногу стали потреблять пищу, которую раньше ели только вороны. Люди уже не довольствуются прежней пищей и каждый раз добавляют в свой рацион новые продукты. Еще совсем недавно здесь было полно рыб в реках, а в лесах видимо-невидимо птиц. Сейчас же их почти нет: люди перекрыли бурные реки, понастроили в
сякой-всячины, в результате в пересохших реках исчезли рыбы, а птицы, лишившись корма, покинули эти леса. Сейчас по небу клином плывут лишь журавли, направляющиеся к посевным полям, а кроме них никакой птицы и нет. Раньше хоть от соколов что перепадало воронам, теперь даже и этого нет. Да и сами соколы с орлами покинули эти края. Конечно, они приносили немало неприятностей воронам, потому что иногда в голодные лихолетья, когда люди начинали есть мясо пернатой дичи и даже ползучей гадости, соколам не хватало корма, и они тоже переходили на падаль. Однако воронам были на пользу крепкие крылья и острые когти этих хищников: когда у воронов не было собственной добычи, они пробавлялись остатками от их охоты. Как бы то ни было, они не в обиде на свою судьбу: здесь или в другом месте все равно любой станет их жертвой. Люди ли будут гибнуть на войне, скот ли падет во время засухи, все они станут пищей для ворона. И пусть народы воюют друг против друга, пусть хищники вонзают свои когти в живое тело, но мясо перепадет только им, воронам.

А жизнь она прекрасна, это знают только живые! Кружа в синем небе, наблюдать за всеми событиями внизу, на земле, – не это ли счастье? И разве не удовольствие сверху смотреть на мелко семенящих внизу двуногих людей и четвероногих животных, пьющих друг у друга кровь, и знать, что рано или поздно они станут твоей жертвой? Пусть другие работают, стараются, пусть грызут землю, грызут друг друга, пусть ссорятся, делят богатство, пусть радуются, что живут припеваючи, живут какой-то век – путь всех известен: как бы не извивались, не изворачивались, они все попадут в желудок ворона…

Ворон парил в небе. Он облетел лесные чащобы и снова взял путь на холмы. Только устремился было на высоту, как своим острым зрением он заметил что-то черное на извилистой дороге. Он несколько раз покружил над местностью и опустился на землю. Прямо посреди дороги лежало что-то, по-видимому, это была только что сбитая машиной собака. Ворон махнул крылом и вприпрыжку добрался до камня на обочине пустынной дороги. Изредка мимо проходят машины, на той стороне виден одинокий всадник. Ворон подождал немного, затем, когда вокруг никого не было, подлетел и сел на труп. Мясо не было сильно раздавлено – ворон осторожно вонзил клюв и попробовал два-три кусочка. После того, как вошел во вкус, он уже уверенно вытянул изнутри кишки.

Вдалеке послышался шум машины, ворон снова взлетел на камень. Машина, грохоча и распространяя вокруг дым, промчалась мимо. Ворон тем временем пробавлялся внутренностями, потом одним махом крыльев добрался до трупа и, отклевывая через шерсть, начал есть мясо. Это была его первая еда за сегодняшний день.

4

Солнце словно круглый мяч повисло над хребтами. Еще немного так повисит, расточая свои лучи над землей, и затем, скатившись вниз, совсем пропадет из виду.

Каиму захотелось попить, и он отправился к шалашу. Вот тогда и послышался вопль Абиля:

– Золото! Я нашел ее!..

Когда Каим бросился к краю рва, тот действительно держал в руках что-то сверкающее.

– Вот, Каим, золото, – похвастался Абиль и не в силах скрыть свою радость запрыгал. – Наконец-то я нашел ее…

Да, он действительно держал в руках золото. Слиток переливался на солнце. Теперь Каим тоже запрыгал от радости:

– Золото!.. Мы нашли золото!..

Увидев радость Каима, Абиль завопил сильнее, оглашая криком всю округу. Вопя и прыгая на дне ямы, он даже не заметил, что Каим порадовался чуточку и в задумчивости замолк. А Каим задумался, крепко задумался. Есть какая-то неизвестная сила в богатстве: то она долго не дается в руки, каждый раз неожиданно исчезая невесть где, то вдруг падает на голову как гром среди ясного неба и будоражит человеческую душу. Вот и сейчас богатство испытывало Каима. И… первый булыжник полетел в яму, затем еще и еще…

– Что такое, Каим? – Абиль от испуга, кажется, поперхнулся. – Каим, что ты делаешь?

А Каим, будто ничего не слышал, продолжал бросать камни в него. И тогда, увидев пылающие глаза старшего товарища, его дрожащее от возбуждения тело, Абиль, казалось, понял что-то – он испугался. Но было уже поздно: огромный булыжник попал ему прямо в грудь.

– Каим!.. Браток!.. Что с вами, брат мой? – взмолился Абиль. – Забирайте все золото себе… Забирайте все, брат мой Каим!.. А-а!..

Последний крик долго висел в воздухе. Но Каим, несмотря ни на что, долго еще бросал камни в ров: он исступленно хватал лопату и швырял щебень, затем снова начинал грести руками землю, чтобы поскорее заполнить яму. Наконец, когда сильно устал, он вздохнул глубоко и, обессиленный, упал на землю лицом вниз.

5

Холмы мрачно молчат. Им и сегодня не удалось поспать спокойно. Чуть раньше вроде стало тихо, но затем те двое неожиданно начали орать, вопить и разбудили их. А последовавший затем крик уже совсем разогнал сон. Что же еще там произошло? Неужели же люди начали снова воевать меж собой как в древние времена? Но когда такое случалось, толпы людей приходили сюда, топтали эту землю железными подковами коней, своими отравленными стрелами ранили холмы и горы, и кровь рекой текла по ложбинам. А этот крик лишь раз раздался, оглашая воздух, и потом смолк.

Или же те двое на самом деле нашли чего-то? Когда люди начинали копать землю, и они находили там что-нибудь ценное, всегда слышался такой крик. Затем, украдкой озираясь по сторонам, отсюда уходил всего один человек. Бывали случаи, когда никто и не уходил. Предгорья помнят и такую историю.

Правда, это произошло не здесь, где копали двое, и давно, когда еще не мчались по этим дорогам машины, испускающие из своего нутра черный дым. Зато холмы все слышали и видели: не зря ведь они встали вдоль дороги цепью – слух и зрение у них одинаковые.

В тот день люди поднялись на один из курганов, где был некогда похоронен древний вождь. Только их, в отличие от нынешних, тогда было трое. Они не были столь мрачные, как эти, они пили вино, шутили, смеялись, похабничали. Да и старше они были этих молокососов. А между весельем и попойками они вскапывали могилу. Точно так, как эти, они тоже клялись в дружбе, обещали, что поделят клад, если его найдут, утверждали, что дело не в богатстве, а в человечности… В общем, вели себя как нормальные люди.

И вот наконец они обнаружили целый кувшин золотых монет. Всяких там динаров, дирхемов и тенге. А кувшины, надо сказать, в давние времена были огромные – одному не унести. Видать, вот почему они пришли сюда втроем.

Они тоже обрадовались, прыгали, скакали, как и положено, и затем стихли. И пошел между ними такой разговор:

– Махмуд! – обратились двое к своему товарищу. – Махмуджан, сходи в город, принеси еще вина и хлеба. Нам теперь спешить некуда, ведь золото уже у нас в руках. Давай попируем здесь, обмоем находку и отдохнем. Мы так устали за эту неделю…

Они действительно копали могилу ровно неделю.

– Хорошо, друзья! – согласился Махмуд: видимо, он был самый молодой из них. – Так и быть, я схожу в город и принесу еду. А вы тем временем разделите клад на три ровные части. Только делите по-честному, друзья мои…

– Хорошо, хорошо, Махмуджан, мы разделим золото ровно на три части, – обрадовались двое. – Не волнуйся и иди спокойно в город… Только не загуляй там и возвращайся скорей…

Махмуд ушел, а двое остались охранять свое богатство. И вот, когда Махмуд отошел от них далеко, один из них говорит другому:

– Юсуфжан, ты и на самом деле хочешь разделить клад на три?

– Нет, конечно.

– Тогда на сколько же мы его разделим?

– А мы не будем его делить.

– Как это так? Как не будем делить?

– А вот так!..

И один из них пронзил кинжалом грудь другого. Даже стона его не было слышно, видать, тот вонзил нож прямо в сердце. Затем оставшийся кладоискатель понес труп к реке и выбросил его в воду. Сделав свое черное дело, убийца вернулся назад к своему кладу, постелил халат в тени кустарника и лег отдыхать.

Тем временем третий, который ушел в город, возвращаясь думал: «Давай-ка я отравлю вино, они выпьют и умрут». Он так и сделал: по пути изловил змею, разжал ей зубы и заставил ее пролить весь яд в кувшин с вином.

Когда пришел к кургану, он обнаружил, что одного из товарищей нет.

– А где он? – спросил Махмуд.

– Он ушел к реке за водой, – ответил Юсуф. – Ты принес чего-нибудь поесть и выпить?

– Давай подождем его, – сказал Махмуд, боясь как бы раньше времени не обнаружилось, что вино отравлено.

– А-а, он только что ушел, – не выдержал Юсуф. – Ему еще долго идти. Давай сюда вино и хлеб…

И когда Махмуд наклонился, чтобы достать еду из переметной сумы, Юсуф ударом кинжала убил насмерть и второго своего товарища. Однако Юсуф успел крикнуть:

– Негодяй! Чтоб тебе подохнуть…

Юсуф не обратил внимания на его слова, достал кувшин и хлеб, налил себе вина и выпил… А через некоторое время он тоже лежал мертвым рядом с Махмудом.

Вот такие вот дела: редко кому удавалось возвращаться после того, как находили клад. Но предгорьям не до них – лишь бы люди оставили их в покое.

6

Когда Каим очнулся, уже почти стемнело. Он со стоном приподнялся и осмотрелся вокруг: руки были поцарапаны, спина ныла от боли. Он бросил взгляд в сторону рва: земля и камни горой высились над поверхностью – сегодня ему не удастся очистить яму от них.

Каим побрел по тропинке с опущенной головой. Небо ясное. Вдруг Каим поймал себя на мысли, что идет меж холмов крадучись, было ощущение, что кто-то преследует его. Да нет же, кто может меня преследовать? Никто не знает, что мы пришли именно сюда… Но внутреннее беспокойство все время не оставляло его. Может, кто и услышал последний вопль Абиля? Все тело Каима вздрогнуло, он укутался в куртку, будто продрог. Ну и что, пускай слышат. Да, кричал. А если это я кричал? Что, теперь я не могу даже кричать?..

Каим вышел на шоссе. Каждый раз оглядывался на проезжавшую мимо машину и затем перестал это делать. Хватит завидовать чужим машинам. Не сегодня – завтра у меня будет свой автомобиль. И даже не один, а целых два. Куплю огромный дом в столице. И тогда…

Впереди показались огни родного города, Каим заторопился. А зачем я буду отсюда уезжать? Если будут деньги, то и здесь можно неплохо устроиться. Зачем искать рай где-то в другом городе? Вон живут же богачи здесь в Токтогуле. Им и не нужен другой город. И машина у них есть, и дом, каждый день ресторан… Что им еще надо? Вот что значит деньги! Что хотят, то и делают… А ведь возят таких девчонок! У них там на Чичкане есть дачи, они раз в неделю ездят туда и развлекаются. Берут с собой артисток из театра, девчонок с девятого-десятого классов. Начинают сами, потом стелют их под своих начальников с области. А что же еще надо: общепитовские готовят, артисты поют, пляшут, юные красавицы под боком. Было так, говорят, поехал один с дочкой своего друга на Чичкан, а там его дочь с другим его другом. Увидела, говорят, девушка своего отца и вся побледнела, а отец весь покраснел. Но все равно у них такая жизнь! Вот разбогатею и буду тоже так жить… Каим уже чувствовал себя среди преуспевших и шагал по шоссе уверенно, распрямив грудь и высоко подняв голову. Девчонок, оказывается, сначала портят милиционеры. Они ловят мальчишек и девчонок, возвращающихся поздно с вечеринок. Предварительно пригрозив, мальчишек отпускают, а девчонок пугают, угрожая сообщить их родителям. Девчонки, конечно, умоляют, просят, ну и вози их потом куда хочешь. Сами ими пользуются, когда хотят. Мальчишки, конечно, ни-ни, а что им? А девчонки?.. Так им это самим нравится. Вот я слышал, наша соседка точно так, ну и муж сейчас каждый день ее гоняет, пятый угол заставляет искать. Однажды прибежала к нам, умоляет, убьет, говорит. Ну, я ей и говорю, а что, говорю, таскалась, говорю, а как заступиться, так мы? Так и сказал, другие, говорю, вас пачкают, а вы потом выходите замуж за хороших пацанов? А она мне что? Да, говорит, пачкают, зато как пачкают, вот сучка. Так что, бабам нравится. Может, и мне податься в менты?.. Нет-нет, боже упаси от милиции и больницы…

Тут он резко остановился. Он сразу вспомнил про Абиля, которого только что сам закопал в яму; вспомнил его последнюю мольбу о пощаде, его последний крик, готовый разорвать барабанную перепонку; вспомнил про отца, который сейчас лежит больным в постели; вспомнил про мать, заживо запершую себя в четырех стенах, ухаживая за больным мужем. И ему стало так тоскливо, что ничего уже больше не хотелось.

Когда Каим, осторожно ступая на цыпочках вошел в дом, отец с матерью еще не спали: отец стонет в углу, мать же моет посуду на кухне.

Каим молча прошел к себе в комнату. И только здесь, стоя у растеленной кровати, он почувствовал, как сильно он устал – он поспешил быстро улечься и заснуть. Но когда он разделся и собрался было заснуть, у отца начался приступ кашля. Потом показалось, что он кого-то зовет. Каим внимательно прислушался. Отец больше не кашлял, Каим нырнул под белую простыню. В это время в комнату вошла мать.

– Что с тобой, сынок? – спросила она. – Ты сегодня вернулся очень поздно…

– Просто, – Каиму не хотелось выдавать свою усталость. – Просто прогулялся. Я не буду ужинать, мама…

Мать вышла. На кухне, покрывая салфеткой еду, заставленную для сына, она чуть всхлипнула. Сыну вот уже двадцать семь, а он все еще ходит холостым. Все его ровесники уже имеют по двое, по трое детей, а Каиму хоть бы что. Или он молчит из-за больного отца? Тогда он молодец. А то некоторые ведь, бывало, в дом приводили невесту через неделю после смерти отца… Но так ведь говорили, что он вроде ухаживает за дочерью Ташболота. Что же тогда случилось? Или девушка бросила его. Кто знает, кто знает? Нынешних девушек не поймешь: то встречаются, то рассорятся из-за мелочи. Обижаются ни за что, а разве можно из-за мелочи отказываться от своего счастья?.. А дочь Ташболота, кажется, еще не замужем. Тогда почему же они больше не встречаются? Мой сын даже не выходит на улицу по вечерам, работает допоздна, возвращается затемно и сразу ложится спать. Вот и сейчас он спит, не зная, что его мать льет слезы, думая о его будущем.

7

На другой день Каим спал до полудня. Рука вся изодрана, сильно ноет. Да и жара стоит невыносимая. Каим умылся, прошел в прохладную комнату и включил телевизор. Ничего интересного – он выключил его. Долго лежал, курил и, наконец, истомившись, снова заснул. Проснулся, когда уже наступили сумерки. Каим встал, пошел на кухню, покушал и вышел в путь.

По дороге лишь изредка проезжали машины. Людей не видно. Каим свернул с дороги и побрел меж холмов. Несколько раз обернулся назад, чтобы убедиться, не видит ли его никто. Никого не было.

Он шел, ступая осторожно, будто боясь, как бы кто не услышал звуки его шагов. Когда приблизился к холму, где был захоронен Абиль, ему уже совсем расхотелось подниматься туда. Его сердце забилось учащенно и временами, казалось, оно почти остановилось. Идти или не идти? Когда пришел в себя, он осторожно сделал шаг. Но самое тяжелое его ожидало впереди: когда Каим приблизился к краю рва, ему и вовсе расхотелось брать золото. Он уже приготовился бежать прочь отсюда. Тогда для него потеряло всякий смысл все то, о чем он думал прежде, чем бросить первый камень в радостного Абиля: машина, большой дом, пышная свадьба, учеба в столице, каждодневный обед в ресторане, самая лучшая одежда. Каим совсем растерялся и застыл на месте. Он еще раз бросил взгляд назад: никого не видно. Нет, я все равно должен взять золото, а то зачем тогда убил Абиля. Я обязательно должен забрать золото… Каим весь напрягся и поднялся на холм. Лопата и мотыга лежали на краю ямы. Проклятие, оказывается, я даже не спрятал их! А если бы кто увидел?.. Он постоял немного, чтобы перевести дух, и затем начал потихоньку выгребать землю из рва. Сначала разгребал беспорядочно, но когда вспомнил, что под завалами лежит Абиль, он стал копать осторожнее, чтобы не задеть его тело лопатой. Скоро показался краешек одежды, и тогда Каим склонился на колени и начал разбрасывать камни руками. Он подчистил вокруг трупа и усадил Абиля, прислонив к стене. Лопата не задела его тело. Когда Каим снова взялся за лопату, чтобы дальше искать золото, он вдруг посмотрел на бледное лицо Абиля. Ему показалось, что мертвец улыбнулся. Каим испугался, но, собрав все силы, он все равно бросился лихорадочно искать золотой слиток, каждый раз озираясь назад. Не спеши… Не торопись, будь внимателен. Слиток небольшой, его в такой темноте можешь и не заметить. Не спеши… осторожно… Но руки все равно дрожали, и он даже несколько раз уронил лопату. Не торопись… Спокойно… Что-то вроде сверкнуло, Каим тотчас отбросил лопату и начал разгребать землю руками. Гляди в оба, слиток небольшой, можешь и не заметить, не торопись… не спеши… Руки коснулись чего-то твердого – Каим замер. Тихо… тихо… Смотри внимательней… Он с дрожью в руках рассматривал каждый комок. Как не пытался, он не смог удержать дрожь в теле, и его руки уже механически ощупывали камни. Не торопись… осторожнее… В такую минуту чего только не взбредет в голову: Каим неожиданно подумал, может, Абиль еще жив… Может, он сейчас наблюдает сзади за тем, как я суетливо рою, и насмехается надо мной… Каим замер. Он боялся обернуться. Ему казалось, что стоит только повернуть голову, как мертвец может схватить его цепкими лапами или ударить костлявой рукой. Каим уже был готов на все. Тишина. Только цикады поют свои извечные песни.

Наконец Каим осторожно повернул голову и, глядя на труп, застыл в ужасе. Мертвец уставился на него и уже вовсю смеялся. Господи! Господи! Спаси меня, господи!.. Каим откинулся к стенке рва, и его руки сами ухватились за край ямы. Стоило сейчас малейшему дуновению пошевелить мертвеца, как он пулей вылетел бы из ямы и помчался прочь, чтобы уже никогда больше не возвращаться сюда. Но мертвец не шевелился, он лишь вперился глазами в Каима и, казалось, смеялся над ним. А на самом дне ямы, прямо перед Каимом, переливаясь при лунном свете, торчал кусок золота. Возьми… Возьми же его, а то Абиль заберет… Бери, бери скорей… Немного успокоившись, Каим еще раз бросил взгляд на метвеца, наклонился и поднял с земли слиток.

8

Холмы слегка было вздремнули, вдруг их разбудил чей-то пронзительный крик. Что там случилось опять? То, что вчерашний человек снова вернулся, холмы знали, но они не ожидали, что снова раздастся такой же крик. Разве вчера не произошло то, что должно было произойти? И разве вчера не раздался тот вопль, который должен был раздаться. Так что же там еще случилось?

После крика послышался плач. Он начался с всхлипывания, затем все усиливался и, наконец, перешел в вой.

– Абиль, зачем ты меня обманул?.. Ведь это не золото, почему ты не сказал мне об этом?.. Это же обычный камень, или ты на самом деле подумал, что это золото?..

Вой эхом разносился по округе. Холмы не ожидали такого: ни один человек, который копал эту землю и затем один украдкой ушел домой, не оплакивал свою жертву. Он забирал, что ему полагалось, и молча уходил по ложбинам посредь ночи. И ни один человек не возвращался назад, ни один из них не оплакивал оставшихся здесь. А этот долго рыдал…

Через некоторое время на поверхности появился черный силуэт. Он долго возился и вытащил из ямы что-то. А к такому уже холмы привыкли: все ночные деяния завершались именно этим. Теперь этот человек через рвы и ложбины понесет на спине мертвеца. Он отнесет труп на берег реки и сбросит его в стремительное течение. И река знает свои обязанности: она закрутит мертвого своими волнами и понесет дальше вниз туда, где плещутся волны озера под заоблачными горами с белоснежными пиками, и укроет его там.

Все ночные деяния заканчивались таким образом, и на этот раз точно так же все повторилось.

9

Каим вернулся домой лишь к утру. Отец и мать спали и не видели его лицо, измазанное грязью, слезами и потом, его глаза, полные тоски и опухшие от рыданий, его руки, исцарапанные камнем и испачканные сгустками крови.

Ступая тихо, чтобы не разбудить родителей, Каим проскользнул в свою комнату. Он не стал включать свет, наощупь добрался до постели и прямо в одежде нырнул под чистую простыню. Только теперь он понял, что продрог. Он долго не мог заснуть, разные мысли путались в голове, часто сменяя друг друга. Что же случилось? Что меня заставило пойти на это? Или такая уж у меня судьба? Что же она тогда меня так долго мучила, кружила и вертела меня в своем водовороте, и все это лишь для того, чтобы в конце толкнуть на край пропасти? Что же это у меня написано на роду? Тогда почему же сама судьба довела меня до такой жизни, а когда пришло время помочь, сама же и оттолкнула? Или кто проклял меня? Тогда почему же проклятие до сих пор обходило меня и, как только у меня появилась надежда на лучшую жизнь, тут же вцепилось? Или на то и проклятие, что оно приходит неожиданно?..

Каим прислушался к дыханию отца: он дышит тяжело, порою, кажется, что дыхание его остановилось. Каим почти привык к этому: его отец уже давно лежит больным в постели. Бедная мать ни на шаг не отходит от него, по ночам сидит у его изголовья и, если даже слегка вздремнет, тотчас снова просыпается то ли от страха, то ли от предчувствия чего-то тревожного. И главное – всегда вовремя: сразу после этого отец либо позовет ее, либо издаст стон. А мать всегда приносила все, чего хотел отец, еще до того, как тот произносил слово. Это всегда удивляло Каима. Откуда мать знает, что нужно отцу? Или за тридцать лет совместной жизни они уже с полуслова понимают друг друга? Прислушавшись внимательно, Каим только сегодня заметил, что дыхание их тоже почти одинаково. Наверное, у них и сердца стучат одинаково? Оказывается, после тридцати лет жизни вместе, после всего того, что они пережили, люди начинают понимать друг друга с полуслова. И тут Каим почувствовал себя совершенно одиноким. Смогу ли я найти себе пару, чтобы прожив с ней тридцать лет, я тоже начал понимать ее с полуслова?

И он вспомнил про Дамиру. Каим сам не знает, что произошло между ними: вроде бы они и не ссорились, но почему-то постепенно начали отдаляться друг от друга и наконец совсем перестали встречаться. Почему? Что случилось? Или из-за этого самого одноклассника?

Однажды Каим увидел Дамиру с одним парнем, но тогда он даже не придал этому значения. Да и парень-то не пытался за ней ухаживать, просто они шли рядом, время от времени перекидываясь словами. Но Каима задело, что Дамира, проходя мимо, сделала вид, будто не знает его. Каим потом еще несколько раз видел их вместе, но и тогда он не предполагал, что все обернется таким образом. Думал, что они просто одноклассники. Лишь через полгода он узнал, что тот парень еще в школе был влюблен в Дамиру. И тогда тоже он не придал особого значения их взаимоотношениям. Мало ли чего там? Мы тоже в школе влюблялись друг в друга, но ни один из нас не женился на своей однокласснице. Все разъехались в разные стороны: девчонки повыходили замуж за более старших, а парни женились на других. Вот и все…

Но чем больше Дамира встречалась с одноклассником, тем больше она отдалялась от Каима. Наконец Каим узнал, что отец того парня какой-то шишка, и он уже давно сосватал ее за своего сына. А однажды Каим, идя на работу, увидел, как тот парень вез Дамиру на «Волге». Они, кажется, ехали на озеро. Раньше Каим хоть изредка встречался с Дамирой, но после этого он совсем перестал с ней встречаться.

Почему я так легко сдался? Почему не боролся за свое счастье, а отступил, как только столкнулся с трудностями? Это было предательство. Не с ее стороны, а с моей… Он все время упрекал себя за это, но каждый раз сам же находил себе оправдание. Ну и что было бы? Что толку от того, что я боролся бы? Мой отец – не начальник, и у меня нет «Волги». Так он стал ненавидеть всех женщин. Вот и сейчас он принялся ругать их. Все они такие, сучки… За деньги готовы стелиться под кого угодно…

Вот тут-то он и вспомнил о том, чего он не высказал тогда Абилю. Если бы я нашел золото, то я купил бы черную «Волгу». Я сел бы за руль этой «Волги», посадил рядом самую красивую девушку и потом… потом я, проезжая мимо Дамиры, звякнул бы по сигналу и, будто не видел ее, умчался бы вдаль… Вот чего он тогда хотел сказать ему. Но сейчас уже поздно, а тогда… Тогда это было его самой желанной мечтой. Но мечта так и осталась мечтою. Даже если не узнают, кто убил Абиля, то он сам себя замучит переживаниями, сам себя накажет страшными муками и сам себе отравит всю жизнь. Так что его жизнь потеряет всякий смысл и все его радости падут перед его ногами… Хватит, наигрался, чувак, насладился красивой жизнью!.. И за что? За что из тысячи людей такая судьба выбрала именно меня? В чем моя вина? Только в том, что я захотел сам взять все золото? А разве кто на моем месте поступил бы иначе? Тогда чем же я провинился? За что жизнь так наказывает меня? Я и так не видел никаких радостей, ни разу не наслаждался этой жизнью. В моей жизни и так было больше плохого, чем хорошего. Тогда почему же судьба всегда мне оставляет одни горести и печали, почему всегда мучает меня и одного за другим всучивает мне одни неприятности?.. Здесь Каим уже не выдержал и проклял свою жизнь и свою судьбу. Он со слезами на глазах расточал проклятия всем и вся: за все свои беды, за все свои страдания со дня своего рождения и до сегодняшних дней. Если бы бог сначала дал мне хорошее, а потом, когда я все равно не признал бы его, наказал, тогда другое дело. А то он мне ничего не дал, и теперь за то, что я попытался добыть самостоятельно, меня же и наказывает. Это разве справедливо? Абилю он дал, этому однокласснику Дамиры дал, а мне ничего не дал. Конечно же, я и обиделся. Почему же он одним дает все, а другим ничего? И разве Абиль что-нибудь сделал, чтобы бог его сразу полюбил? А что я плохого сделал, чтобы меня сразу оттолкнуть, а? Вот бог сам первым и начал несправедливость, а теперь сам же и наказывает. Ты сначала дай, а потом, если я не то сделаю, тогда и наказывай. А то ты одним сразу все даешь, а другим ничего не оставляешь, кроме преступления. И сам же потом требуешь от нас справедливости…

Ладно, ты уж стариков убиваешь, пожилых, может, они и успели столько нагрешить за свою жизнь. А младенцев-то за что? И молодых людей? Интересно, сколько же они успели согрешить, чтобы их наказывать так сурово? Не может быть, да никогда не может быть, чтобы любой новорожденный смог согрешить больше, чем взрослый. Или ребенок расплачивается за грехи своего отца? Ну, это уже совсем несправедливо, нисколько не справедливо. Это наказание за несовершенное злодеяние или грех. Это наказание больше, чем можно выдержать. Если я еще не совершил греха, а меня уже наказывают, то это самая величайшая несправедливость. Наказывай того, кто уже совершил преступление. Но не наказывай того, кто его еще не совершил. А ты начал наказывать меня с самого детства. Ты дал мне некрасивую внешность, а другим дал. А чем они были лучше меня? Еще ты не дал мне богатства, а другим дал. Чем же они лучше меня, чем же они все это успели заслужить? И ты не дал мне любимую девушку, а другим кучу девушек давал. Что, они лучше меня что ли? И вот так на каждом шагу ты обделял меня. И теперь сам же хочешь наказать меня. Это самое несправедливое твое наказание. Это наказание больше, чем можно выдержать. Понял? Ну да, я убил. Это теперь. А раньше, когда я еще не убивал, за что ж ты меня наказывал-то, а? Сам толкал меня на это преступление, а теперь сам же и наказываешь? Ты сам прокурор и сам же судья? Это совсем нечестно… Ты теперь можешь сгонять меня с лица земли, и от лица твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле. И всякий, кто встретится со мною, может убить меня… И если даже за то всякому, кто убьет меня, отмстится всемеро, мне уже все равно: ты своим несправедливым судом уже убил меня… И Абиля ты убил. Не я, а ты убил Абиля…

Тут дверь скрипнула, и в комнату вошла мать.

– Ты с кем это разговариваешь-то? – она взглядом осмотрела комнату.

– Ни с кем? – Каим виновато опустил голову. – А что, разве я разговаривал громко?

– Да уж, конечно, я уже подумала было, что ты пришел с кем-нибудь…

Каим смутился.

– Это я просто песню напевал и некоторые школьные стихи повторял, – солгал он.

– Ну, если так, – мать, мягко улыбнувшись, вышла.

Каим завернулся в простыню и заворчал про себя:

– Ну вот, я уже и заговариваться начал… С ума, наверное, тихонько схожу…

10

А ведь судьба Каима решалась не здесь, совсем в другом месте. Там, в столице кто-то спланировал переселить целую долину к предгорьям, а долину заполнить водой и построить водохранилище. По этому проекту, три реки Нарын, Чичкан и Узун-Ахмат, разделяющие Кетмень-Тюбе на три части и сливающиеся у устья Кара-Суу, должны были заполнить котловину водой. Жителей же долины хотели переселить на другое место. И вот тогда среди народа, жившего здесь испокон веков, поднялась паника.

– Они, оказывается, и не станут спрашивать нас, – возмущались они. – Оказывается, они выселят нас в любом случае.

– Да уж, конечно, – утверждали другие. – Правительство, конечно же, не станет дожидаться, пока все выедут отсюда. Они дадут нам срок, ну там, например, пять лет и после этого затопят. А то что же получается, всех уговаривать и умолять что ли?..

– Ну, так выходит, они нас здесь всех и затопят?

– Да нет же, не посмеют затопить столько людей, – успокаивали некоторые.

– А святые места и могилы хоть останутся?..

Так различные слухи будоражили народ, а затем все эти разговоры стихли.

Когда прибыли первые геодезисты, среди народа поползли новые слухи. Пока люди в одеждах защитного цвета, некоторые из них в очках, исследовали местность, каждый раз появляясь со своей странной аппаратурой то там, то здесь, местные жители с недоумением и страхом гадали причину их появления в долине. Однако вскоре они уже окончательно поняли, что их выселят отсюда на новое место. И тогда слухи снова заполнили всю округу. Одни не стали испытывать судьбу и, сменив работу и место жительства, уехали насовсем с этого проклятого богом места. Другие, свыкнувшись с мыслью о переселении, стали дожидаться своей участи.

И однажды геодезисты снова исчезли, а в Токтогуле стало тихо, как прежде. Новые слухи возникали каждый раз, как в район с чрезвычайными полномочиями прибывал какой-нибудь ответственный работник из столицы.

Вслед за геодезистами однажды в долину приехали уже другие археологи. Они делали вид, что тоже исследуют местность еще до того, как затопят котловину, а на самом деле они должны были найти свидетельства отсталости местного народа и заново переписать историю. Вот тогда они и начали набирать рабочих среди местных жителей. Каим тоже устроился к ним на работу. Тогда он только приехал с армии и был полон энтузиазма, да и работа привлекла его своей необычностью.

Один случай никак не выходит у него из головы: когда они, как обычно, копали землю, в горсти земли, которую бросил один из рабочих, что-то сверкнуло на солнце. Все вокруг вскрикнули и тотчас окружили место, где упала находка. Люди тщательно осмотрели каждую горсть, каждый камень и, наконец, действительно нашли золотой слиток. Это было изображение тигра из чистого золота. Позже они примерно там же обнаружили еще один слиток с изображением петуха.

С тех пор Каим потерял покой. Каждый день, каждую минуту он думал о золоте. Даже во сне ему всегда стали сниться петух и тигр. А пословицы: «Все богатство – в земле», «Отчая земля – золото» уже звучали для него в самом прямом смысле, и Каим, непрестанно стал копать землю в поисках клада. Иногда он, боясь, что вдруг обнаружится золото и кто-нибудь увидит его, уходил подальше от всех и уже отдельно рыл землю. Тем не менее он ничего не добился: как не копал, как не старался, ему не то, что золото, даже его подобие не привиделось.

Через полтора года археологические работы закончились, всех рассчитали, и люди вернулись по домам. Каим до армии выучился на шофера и даже успел получить права, поэтому он устроился на работу в ветеринарной станции, которая находилась за городом. Многие уже забыли про раскопки, а Каима не отпускала мысль, что где-то здесь, в древних курганах, покоятся богатства древних вождей.

11

Утром его разбудила мать.

– Каим!.. Каим! Вставай, к тебе пришли…

– Кто? – Каиму не хотелось вставать, поэтому он перевернулся на другой бок и продолжал спать.

– Проснись же, сынок, тебя мать Абиля зовет…

Каим вскочил тотчас.

– Сейчас… Сейчас иду, мама, – он начал быстро одеваться.

Что же мне ответить? Куда сказать Абиль ушел? Сказать «не знаю»? Нет, так не пойдет. Никто не поверит, ведь все видели, что мы ушли вдвоем. А если сказать, что я и сам его вот уже два дня не видел?.. Думай, думай быстрее, ты должен придумать что-то… Каим долго не мог надеть брюки, падал и потому еще больше путался. Но ведь Абиль в тот день собирался в Торкент! Точно, он в тот день хотел поехать в Торкент…

Каим именно это и сказал матери Абиля.

– Тогда он поехал к своему дяде, – успокоилась женщина.

Все правильно. Абиль поехал к своему дяде, а доехал или нет, это уже не моя забота.

Каим вернулся к себе и улегся в постель. Но заснуть ему не удавалось. Он вспомнил про свою первую встречу с Абилем. Мальчишка, он в первый же день их встречи размечтался.

– Если мы найдем золото, – говорил он. – Я уеду жить в столицу. Там я буду красиво одеваться, ходить по ресторанам…

– А и правда, зачем тебе столько денег? – начал расспрашивать Каим. – Что ты будешь делать с такими деньгами? Только будешь красиво одеваться и ходить по ресторанам, и все? Стоит ли ради этого так стараться?

– Нет, не только ради этого, – ответил тогда Абиль. – Не только из-за ресторана. Просто там красиво. И потом я не хочу постоянно зависеть от моих родителей. Вообще, просить деньги от своих предков, так никогда не станешь свободным. Они все время будут докучать тебе своими наставлениями. Не делай то – стыдно, не делай другое – плохо. Мне все это уже порядком надоело. А я хочу жить вольготно…

Да, Каим много слышал подобных разговоров, да и в книгах читал. Но ведь в жизни в десять раз сложнее, чем в книге. Какую книгу не прочитаешь, везде побеждает добро и справедливость, а в жизни – все наоборот. Кто был богатым раньше, он им остался и теперь. Кто был бедным, тот бедным и остался. По-моему, никакая революция не изменит это. Для этого нужно, чтобы люди сами изменились. А то ничего не изменится. Почему тогда любой человек, как он доберется до какой-нибудь должности, сразу забывает про своих друзей и родственников.? Человек никогда не станет по-настоящему свободным, пока он умирает от голода, болезней и войн.

– Нет, я все равно стану свободным, – отчаянно вопил Абиль тогда. – Будут у меня свои деньги, так я и стану свободным.

– Даже если у тебя будет много денег, ты все равно не сможешь стать полностью свободным, – еще больше злил его Каим. – Ладно, у тебя, скажем, много денег… Но если ты болен и не можешь есть, как все люди, и одеваться, как они, то какая это свобода? Еще… Вот у тебя будет куча денег, но власти следят за тобой. Какая же тут свобода?

На это Абиль не знал, что ответить. Он вдруг весь сник, изменился в лице, и уже в нем не осталось ни прежней спеси, ни прежнего энтузиазма, ни прежней романтики. Будто земля убежала у него из-под ног, он совсем растерялся и стал таким беззащитным, таким беспомощным, что сначала Каиму было даже жалко его. Ну, где же твой прежний пыл, прежний задор? Где же твоя уверенность? И Каим ухмыльнулся про себя. Чего тогда выпендриваешься-то, салага? Видали мы таких… выпендриваются-выпендриваются, а когда до дела доходит, то пшик… ни хрена у него и не оказывается. Вишь, как сник. А то ведь хорохорился… Вот так вот кто-нибудь начнет напирать, так ты сразу в штаны и наложишь… И все равно ему было жалко его.

– Чтобы быть по-настоящему свободным, ты не должен бояться ничего, – он начал поучать Абиля. – Ты ничем не должен быть связан: ни богатством, ни властью. Ты даже про своих родственников и друзей должен забыть. Ты не должен бояться ни трудностей, ни болезней, ни даже смерти, вот тогда ты сможешь быть по-настоящему свободным. Но тогда ты должен стать дервишем. А то если у тебя будет богатство, люди станут за тобой охотиться, как за богачом. Если у тебя будет власть, они начнут гнаться за тобой, как за казнокрадом. А то ты думаешь, у богачей нет проблем, да? Да они всю жизнь только и делают, что стерегут свое богатство. Значит, они никогда не смогут быть по-настоящему свободными. Цари и правители не свободны потому, что они всегда боятся всяких там восстаний и революций. Если ты хочешь быть по-настоящему свободным, ты должен отказаться от богатства и денег. Тогда тебе вообще ничего не нужно. А если у тебя будет золото, то ты всю жизнь будешь рабом, понял теперь?..

– Нет, я все равно буду свободным, – Абиль, до сих пор с дрожью в теле слушавший слова Каима, только это и смог прокричать. – Я и с деньгами, и с золотом смогу быть свободным. Я и богатым смогу быть вольным…

Каим испугался, увидев, как тот весь затрясся, и начал успокаивать его:

– Да, конечно, будешь, Абиль. И деньги у тебя будут, и воля…

Но про себя он все равно усмехнулся. Эх, мой друг, поглядим, каким свободным ты станешь, когда тебя будет уносить как перекати-поле, и ты без корней побредешь по всему свету. Ветер будет гнать тебя по пустыне, и ты будешь мчаться, куда ветер погонит. И наконец ты вернешься в родные края и будешь всю жизнь влачить жалкое существование рядом с родителями и родственниками…

Тут Каим вновь вспомнил про своего больного отца, и ему тоже захотелось умчаться куда-нибудь в дальние края, где жизнь ему казалась иной, не такой скучной, как здесь, где ветер гнал синие волны, где дыхание перехватывало от ощущения вечной свободы.

Эх, где она такая жизнь? Настанет ли день, когда человек перестанет стыдиться, перестанет постоянно опасаться чего-нибудь, когда он не станет думать о совести, о чести, а будет думать лишь о себе, о своем благополучии?.. Каим тяжело вздохнул. Нет, наверное, никогда не будет такого дня и такой жизни…

Но почему? Почему человеку не дается такая жизнь? Разве он не имеет права мыслить самостоятельно? Разве ему не дано жить самостоятельно? Веками люди мечтали о вольной жизни, ради нее клали свои головы на плаху, ради нее подставляли свою грудь под пулю. Веками люди боролись за свободу, поднимали восстания, революции, с надеждой на лучшую жизнь они проливали кровь. И разве они не заслужили ее, вольную жизнь? Кто же мешает им теперь быть свободными? Им, людям, совершившим то, что не полагалось делать, людям, посмевшим мыслить по-другому, чем полагалось думать? Кто же им мешает? Они сами? Раболепие, навсегда поселившееся в человеке и передающееся ему вместе с материнским молоком? Значит, человеку никогда уже не суждено избавиться от страха и рабства? Вон, один юноша размечтался было о воле и свободе, а я взял и убил его. Где он сейчас? В каком конце озера он лежит? Каиму стало трудно дышать. Ему не хотелось убивать человека, да и в мыслях у него ничего подобного не было. Наоборот, уже в школе он всегда заступался за младших и слабых. А может, я тем и провинился, что я за них заступался? Может, нельзя было делать этого? Может, я тем самым выступил против законов природы, когда она отбирает лишь сильных и крепких? А я пытался сохранить слабых… Да и с Абилем он подружился именно из-за того, что тот был младше его, слабее, чем он. Каим терпеть не мог наглых и нахальных людей. Он их не боялся, наоборот, они побаивались его. А Каим просто до дрожи в коленях ненавидел грубых, наглых людей. Вообще он ненавидел всех, кто вел себя вызывающе, всех, кто зазнался.

Тогда почему же я бросил камень в слабого, беззащитного Абиля? Или я потерял рассудок при виде золота? Эх, золото, золото! В этом ли твое могущество? Для того ли ты искушаешь нас, чтобы разрушить дружбу между людьми? Для того ли ты испытываешь нас, чтобы уничтожить любовь между ними? Но пусть в этом предназначение золота, а со мной что же произошло? Почему я вдруг потерял рассудок при виде золота? Ведь когда приступали к поиску золота, у меня были совсем другие намерения. Тогда я думал, что мы вместе найдем золото, поровну разделим его, когда найдем, и оба будем счастливы…

– Наверное, я тоже тогда мыслил по-книжному, – простонал Каим, обращаясь неизвестно к кому.

Он много читал книг. Чтением он увлекся еще в школьные годы, и до восьмого класса он даже учился хорошо. Только потом, когда его отец тяжело заболел и слег в постель, Каим запустил учебу. Ему приходилось ходить в школу в поношенной и залатанной одежде, ему было стыдно перед учителями и одноклассниками, и поэтому он даже хотел бросить школу. Сколько скандалов и ссор было по этому поводу, сколько раз он убегал из дому, чтобы не ходить в школу, и сколько ночей он мерз на улице. Но каждый раз отец терпеливо уговаривал его пойти в школу, а мать давала ему немного денег и отправляла на занятия. Каим шел в школу и каждый раз клялся, что больше не будет учиться. И каждый раз, ступая за порог школы, он утирал слезы на глазах и входил в класс как ни в чем не бывало.

С Каимом в одном классе тогда учился мальчик по имени Тайлак. Он каждый день приходил в школу нарядно одетый, хвастался вещами, которые ему привез отец. И все в классе завидовали Тайлаку.

Кроме того, у Тайлака был мопед, красный, сияющий на солнце своими яркими цветами. Когда тот въезжал во двор школы на мопеде и, покружив несколько раз, останавливался прямо напротив окна их класса, все мальчики и девочки тотчас окружали его и любовались красивым зрелищем. Каждый пытался потрогать руками мопед Тайлака, с восхищением и завистью разглядывая этот миниатюрный транспорт, достаточно способный умчать в любую даль и доставить человека в любое место. Видя, как одноклассники поглаживают красный мопед и каждый из них пытается подобострастно заглянуть Тайлаку в глаза, Каим с презрением отходил в сторону. В ту минуту он ненавидел всех одноклассников и про себя мечтал купить себе такой же, нет, еще лучше мопед, чтобы все завидовали ему.

Тайлаку подобострастно заглядывали в глаза даже учителя, потому что его отец работал председателем колхоза. Каждый раз, когда встречали Тайлака в коридоре, они умиленно улыбались ему и спрашивали:

– Тайлакчик, как дела? Как там твой папа?..

А учительница по математике Салима-эджеке в классе только Тайлака и замечала. Она по любому поводу обращалась к нему и всегда льстиво просила:

– Тайлакчик, начни первым ты…

Порою Салима-эджеке, порасспросив об отце, вдруг начинала расспрашивать и про мать Тайлака:

– Тайлакчик, мама уже приехала с курорта?.. Тайлакчик, передай маме привет от меня…

Тогда Каим, едва сдерживая слезы, возмущался от обиды:

– Ну, почему? Почему они не спрашивают ничего о моем больном отце? Почему ни один учитель не спросит о том, как нам живется?..

Хоть ему и было больно, но он никак не показывал виду перед Тайлаком, тем более не хотел унижаться перед ним, признав за ним превосходство. Как не обидно ему было, как не горько было сознавать свое унизительное положение, Каим пытался всегда держать себя с достоинством, лишь в душе презирая Тайлака. Чем я хуже его? Ну, мопеда у меня нет – ничего, рано или поздно и у меня будет свой мопед. Плохо одет – тоже ничего, скоро у меня тоже будут деньги, и тогда я буду одеваться не хуже. Так он успокаивал себя и с еще большим тщанием принимался за учебу, стараясь хоть здесь оказаться впереди.

Однажды у них по математике была контрольная. Вот теперь-то я покажу всем, кто есть кто, кто такой Каим и кто такой Тайлак. Правда, Тайлак тоже был силен в математике, поэтому Каим должен был закончить контрольную хотя бы на минуту, хотя бы на секунду раньше него и выйти из класса. Вот тогда и Салима-эджеке, и Тайлак, и остальные одноклассники поймут, кто из них сильнее.

Каим весь напрягся, быстро закончил контрольную работу, отнес тетрадь учительнице и положил работу на стол.

– Что? Закончил? – удивилась Салима-эджеке.

Каим молча кивнул головой и бросил взгляд на Тайлака, сидевшего зажав голову и пытавшегося решить задачи.

– Проверь еще раз, может, кое-какие ошибки найдешь, – сказала учительница.

– Я проверил, ошибок нет, – гордо ответил Каим и направился к двери.

– Ты куда? – вскричала Салима-эджеке. – Иди, сядь на место. Нельзя во время уроков выходить из класса. Ты лучше готовься к следующему уроку.

Каим на это ничего не сказал и спокойно прошел к своей парте. Закончил бы первым Тайлак, она его отпустила бы отдыхать. Пускай, я все равно выиграл. Каим досидел до конца урока, все время поглядывая краешком глаза на Тайлака. Тот весь склонился над тетрадью. И тогда Каим почувствовал себя счастливым. Пускай видят, кто есть кто…

На другой день, когда Салима-эджеке принесла в класс стопку тетрадей, Каим с нетерпением дожидался результатов контрольной работы. Он еще раз взглянул на Тайлака, тот молча уткнулся в парту. Салима-эджеке отдала стопку дежурной по классу, та раздала всем тетрадки.

– Ребята, – обратилась неожиданно учительница. – Вчера я, оказывается, дала вам для контрольной работы слишком трудные задачи. Разумеется, никто из вас их не решил… Поэтому сегодня мы заново выполним контрольную работу. На этот раз я вам даю более упрощенные задания…

Я так и знал, никто не решил контрольную, а я решил!.. Каим обрадовался и с нетерпением стал ожидать, пока ему дадут тетрадь. Я правильно решил, это уж я наверняка знаю. Я даже проверил ответы, я хорошо помню. Теперь попробуйте что-нибудь сказать про меня. Он быстро выхватил у дежурной тетрадь и начал лихорадочно ее листать. Но когда дошел до контрольной работы, он обнаружил, что она даже не проверена: там не было никаких отметок. Он перевернул следующую страницу, и там ничего не отмечено.

– Эджеке, вы не проверили мою тетрадь, – сказал он, показывая учительнице непроверенную страницу. – Вот, нигде не проверено…

Салима-эджеке долго молчала, глядя на раскрытую тетрадь, затем в оправдание сказала:

– Ну да, я же никого не проверяла. Я проверила несколько работ, увидела, что никто не справился с заданием, вот и решила, что нужно провести контрольную работу повторно.

– Но я же решил все правильно, вот смотрите, – сказал Каим дрожащим голосом.

Учительница внимательно просмотрела всю работу, по-видимому, не нашла никакой ошибки и стала успокаивать Каима:

– Хорошо, ты правильно решил, – сказала она. – Но если ты справился с этим заданием, то ты и с сегодняшним спокойно справишься, не так ли?..

– Нет, я не буду больше выполнять никакой контрольной! – резко ответил Каим. – Вы должны были проверить все работы и поставить оценки. А вы посмотрели только работу Тайлака и, увидев, что он не справился, теперь заставляете всех заново переписывать работу. Я не стану больше выполнять контрольную!..

– Ты чего это кричишь, негодный мальчишка? А ну сейчас же прекрати истерику, – возмутилась учительница. – Ишь, какой он умный! Иди и возмущайся перед своими родителями!..

– Не трогайте моих родителей, – зарыдал Каим. – Не трогайте их!..

– Садись и выполняй работу, – продолжала Салима-эджеке. – А то я поставлю тебе двойку. Ишь, еще возмущается…

Каим перестал кричать и молча сел на место. Все его тело дрожало от возмущения, он не смог остановиться, и слезы лились с глаз беспрестанно. Через некоторое время он открыл свою тетрадь, взял ручку и крупными буквами вывел на белом листе:

САЛИМА-ЭДЖЕКЕ, Я ВАС НЕНАВИЖУ!

Затем он всучил тетрадь учительнице и бегом выбежал из класса.

В тот же день обо всем случившемся он рассказал отцу. Отец на другой день сходил в школу, забрал его личное дело и перевел сына в другую школу.

Зато, как потом узнал Каим, Салима-эджеке дала переписать ту его контрольную работу Тайлаку и от его имени отправила на областной конкурс. И Тайлак получил там первый приз за лучшую контрольную по математике…

Когда он вспоминает эту историю, его до сих пор всего трясет, и он чувствует себя несчастным. Будь он мальчиком, он бы и сейчас заплакал, но нельзя. Каим долго лежал, уставившись в потолок, и молча трясся от обиды. Нельзя плакать. Никак нельзя.

12

Ворон вот уже два дня летает голодным. Несколько дней назад ему довелось слегка отведать мяса дохлой собаки, и после этого он чуть попробовал пищи, оставшейся после грифов и стервятников. А последние два дня он уже ничего не ел.

Сейчас он как обычно продолжал облетать свои владения и направился к побережью озера. Подобно алмазу в золотой оправе озеро мирно колыхается под горячим суховеем. Несколько чаек летают над песчанным берегом. Вот у них жизнь! Им не надо улетать так далеко, нужно просто перелететь с берега к воде и обратно. Чайки с неба устремляются на поверхность озера, ловко выхватывают зазевавшуюся под горячим солнцем рыбу с золотой чешуей и вновь стремительно взмывают ввысь. Затем уже на берегу они неспешно доедают остаток своей добычи. Ворону стало слегка завидно: чайки и по цвету белые, их пища тоже чистая, да и воздух, по которому они кружат, прохладен. Ворон полетел над подножиями гор.

Вчера он подлетал к яме, которую выкопали те два человека. В последнее время их что-то не видно, наверное, они прекратили работу. Несколько раз один из них возвращался, но он лишь собрал брошенные здесь кирки и лопаты и ушел. С тех пор сюда никто не приходил.

Ворон сел на самом краю рва, внимательно осмотрел все вокруг, обошел груду земли рядом с ямой. Ничего существенного, только в одном месте рассыпаны остатки хлеба. Вдруг послышался непонятный шум, ворон отпрянул в сторону и взмахнул крыльями. Ворон снова сел поодаль. Это был шелест трепыхающейся на ветру старой газеты, торчавшей из-под земли, перемешанной с щебнем. Испуганный ворон улетел прочь с этого места: на этот раз он оставил свою надежду, которую питал с тех пор, как те двое начали рыть холм.

Он вместе с течением воздуха с запада мчался по краям гор. Впереди не видно ни одной мертвечины, ни одного трупа. Ворон покружил над горами и, в конце концов, опять приземлился к берегу озера. Песок здесь мокрый, волны, одна за другой накатывающие на берег, приносят с собой разные там водоросли и мусор.

Наконец, ворон обнаружил на берегу кучу мертвых рыб: это были не рыбы, сдохшие поодиночке, скорее всего кто-то орудовал здесь сетью, покрупнее забрал с собой, а мелкую рыбешку бросил на суше. Вот и подохли рыбы. Кажется, выбросили их давно – ни один не пошевелится. Но ворону и это сгодится. Он, не спеша, смакуя, воткнул клюв в тело и начал есть. Сегодня повезло! Насытившись, ворон взмахнул крыльями. Теперь его отяжелевшее тело двигалось медленнее. Паря в вышине, он осматривал окружающие хребты и предгорья, как собственные владения. Затем он, сытый и довольный, направился к месту своего ночлега.

Оставив позади озеро с белопенными волнами, хлебные поля, колыхающиеся под умеренным ветром, он добрался до местности, где было рассыпано несколько скелетов. Раньше скелетов было больше, но своры местных псов со всей округи и стаи шакалов, время от времени спускающиеся с близлежащих гор, растаскали их в разные стороны. К тому же вода, иногда достигающая предгорий, смыла все остатки былой роскоши и превратила здешние места в болото. Днем вся местность окутана мрачной тишиной, кочки болот, местами чернеющие в округе, делают трясины еще более грозной, поэтому ворон днем прилетает сюда крайне редко. И на этот раз он прибыть-то прибыл, но поспешил вновь удалиться. Он снова покружил над предгорьями, осмотрел ров вырытый теми двуногими, обошел груду земли и камня, подошел к остовам шалаша, торчавшим то там, то здесь, но внутрь заходить не стал.

Солнце клонилось к закату. Ворон снова устремился к берегу озера, присоединился к горстке чаек и вместе с ними обрыскал весь берег в поисках остатков мертвой рыбы. То ли чайки съели все, то ли другие хищные птицы – ничего не осталось. Ворон перелетел через берег и приземлился в мысе, куда сбегали ручейки с окрестных предгорий. На песке лежит что-то, наверное, человек. Вся одежда изорвана, тело все набухло, лицо в ссадинах и синяках. Ворон не осмелился сразу приблизиться и осторожно обошел труп вокруг. Тело не шевелится, видать, точно мертв. Пена изо рта мертвеца стелется по песку.

Ворон осторожно подошел к трупу и несколько раз поклевал. Тот не шелохнулся. Ворон столько дней дожидался этого дня, этот праздник теперь восполнит все голодные времена, пережитые им. Он взобрался на мертвеца, клювом изодрал всю одежду на теле. Запах набухшего белого мяса сразу же ударил в ноздри – ворон опьянел от этого сладостного запаха. Он долго не двигался и замер, ошарашенный, потому что ему давно не приходилось так наслаждаться. Вот это праздник, вот это трапеза! Ворон опасливо посмотрел по сторонам.

Неожиданно показалось, что мертвец под ним зашевелился, осторожная птица отлетела в сторону и снова села поодаль. Ворон немного подождал, труп больше не двигался. Но хищница для безопасности не тронулась с места. А через некоторое время она ясно заприметила, что мертвец шевелится: ворон стремительно взвился ввысь.

13

Каим парил в небесах. Он часто так лежал на песке и представлял себя птицей, чаще всего чайкой. Причем он всегда ложился не навзничь, чтобы было видно неба, а ничком и простирал руки, как крылья. И тогда он видел вокруг синее-синее небо и представлял себя птицей, парящей над землей.

Сейчас он направлялся прямо к солнцу, вместе с холодным воздухом плыл все вверх и вверх. Время от времени он окидывал взглядом людей, селения, поля, которые лежали перед ним, как миниатюрные игрушки, и затем постепенно исчезали из виду. После этого он снова обращал свой взор на солнце, щурился от яркого света и с каждым разом приближался к красному диску, едва касаясь его лучей и все выше поднимаясь над мелкими людишками. Когда оставалось совсем мало, солнце словно круглый мяч покатилось дальше. В этом была суть их игры: Каим пытался догнать солнце, а светило все время убегало от него. Наконец, он догнал солнце, протянул руки и обхватил красный мяч. Его всего обожгло. Каим отбросил солнце, но все равно все его тело горело.

Не в силах остановить сердцебиение Каим вскочил с места, раскрыл ладони и долго рассматривал их. Оказывается, ворочаясь во сне, он скатился на горячий песок. Он сходил к озеру и помыл руки в воде. Тело все равно горело.

Когда через некоторое время боль прошла, он долго всматривался в озеро. Да, все-таки интересное существо – человек! Здесь творится такое, а я о чем думаю? Все еще мальчишка, все еще романтик…

Вчера его вызывал следователь. Расспрашивал об Абиле. Правда ли, спрашивает, что вы с ним часто куда-то ходили, не знаешь ли, говорит, куда он мог уехать. Каим ему рассказал то же, что рассказывал матери Абиля: сказал, что Абиль уехал в Торкент. Снова и снова расспрашивал, куда вдвоем все время ходили. Ответил: ходили на экскурсию в пещеру. Они действительно один раз ходили в пещеру. Есть такая пещера, «Логово охотника» называется. Туда люди редко ходят, поэтому когда следователь спросил, видел ли их кто, Каим ответил, нет, никто не видел. В старом Токтогуле люди ходили к пещере часто, а сейчас даже не все знают, что есть такая пещера. Там они с Абилем нашли несколько заржавевших кинжалов и гильз.

В конце следователь дал подписать какой-то документ и отпустил его домой. Сказал, если понадобится, то его снова вызовут. Каим не ожидал, что его так быстро отпустят. И по пути домой ему не совсем верилось, что он так легко отделался. И это все? Тогда почему же все так боятся следователей? Странно – расспросил, записал что-то и отпустил меня домой! Каим почувствовал себя увереннее: значит, держать ответ легче, чем совершать преступление! Отлично… отлично… Вот я и свободен, только единственное, что я должен помнить – это и в следующий раз я должен говорить то же самое. Главное – не запутаться…

Поверхность озера засеребрилась мелкой рябью. Кружившие вокруг чайки то вдруг все собирались в одном месте, то выхватив затем свою добычу, снова устремлялись к песчаному берегу. Сухие камыши зашелестели над озерной гладью, лягушки заполнили округу своим кваканием. Наверное, к дождю. Наступает месяц сумбула, скоро начнут мерзнуть истоки рек. Перелетные птицы подались на юг. Лишь ворон никуда не уходит. Неужели вороны никуда не улетают? Все птицы ищут теплые края, только ворон ищет сытое место. Ворону что, ему любая падаль сгодится. Каим вздрогнул. И в прошлый раз рядом кружил ворон. Может, даже этот. И тогда он внушал в нас страх. И что он все время преследует меня? И разве бывало такое, чтобы вместе с чайками кружил ворон? Странно все это, очень странно…

Каим встал и начал одеваться. Ему захотелось вдруг уйти отсюда далеко. Не домой, его в последнее время уже не тянет домой. Ему хочется уехать куда-нибудь далеко-далеко, неважно куда, лишь бы подальше отсюда.

Каим, засучив брюки, босиком брел по воде.

Вдалеке показался человек. Это был старик, он шел, опираясь о палку. Когда он приблизился, Каим посмотрел на него пронзительным взглядом. Старик тоже не отводил с него глаз. Почему он так смотрит на меня? Может, это тот самый знаменитый Кыдыр? Тогда надо с ним обязательно поздороваться. Каим догнал старика и поздоровался. Старик ответил ему на приветствие, но посмотрел на него уже удивленным взглядом. Надо было сильнее пожать его руку и затем слегка подтолкнуть большой палец. И если палец повиснет безжизненно, то это действительно Кыдыр. Тогда моя жизнь пошла бы на улучшение. А я просто с ним поздоровался. Ладно, в другой раз я с ним получше поздороваюсь.

Каим вернулся на прежнее место и продолжил свои мечтания.

14

Это произошло давно, в пору молодости ворона. И произошло это далеко отсюда, очень далеко. Тогда он еще умел летать далеко-далеко. Вот и залетел ворон в неведомые дали, и сейчас он до сих пор не знает, где же он тогда побывал. Только трупный запах позвал его куда-то в слишком отдаленные места, где совсем недавно погибло много людей.

Было полнолуние. Светлая ночь оказалась хорошим предзнаменованием для ворона: лунный свет ярко оттенял трупы, выделяя из них мертвых от еще корчащихся в предсмертной судороге, так что ворон уж наверняка знал, куда подходить, а куда подождать. Во всяком случае крупное пиршество ожидалось на несколько недель.

Ворон подлетел к одному трупу, сел на него и начал клевать. Вначале ему не удавалось поесть, так как воин был одет в доспехи, которые невозможно было пробить даже мечом. Ворон попробовал начать с головы, но и этого ему не удалось сделать, потому что шлем воина оказался крепче кольчуг. Ворон перепрыгнул на другой труп: там та же история. Так и скакал ворон от трупа к трупу и нигде не мог поесть, чтобы насладиться мертвечиной.

Странные были доспехи на воинах: ведь даже когда человек был полностью укутан в броню, то и тогда тяжелые острые мечи рассекали головы. А ворону затем залезть внутрь доспехов ничего не стоило. Но здесь были трупы и никакой крови. Столько лет прожил ворон на земле, но никогда не видел такой войны, чтобы не осталось мертвечины.

Удивленный ворон озирался по сторонам и недоумевал: на пиру был, а не поел. Такого с ним никогда прежде не случалось.

И тут он увидел несколько человек в военной форме, идущих прямо по трупам. Они о чем-то весело разговаривали и шутили. По краю чистого поля шел еще один человек, но без военной формы. Он не смеялся. Наконец один из военных посерьезнел и спросил, обращаясь к человеку в штатском:

– Ты что, боишься испачкаться?

– Нет, боюсь испачкать, – ответил другой.

– А им теперь все равно, – ухмыльнулся военный. – Теперь их хоть пачкай, хоть не пачкай – едино!.. А ведь это ты убил их…

– Я их не убивал, – огрызнулся штатский.

– Ты… Ты убил их своим изобретением, – не отставал первый. – Вот так всегда: вы, ученые, сначала что-нибудь придумаете, а потом уходите в сторону, боясь испачкаться. А нам, военным, за вас приходится все расхлебывать.

Штатский не нашелся что ответить, а только печальный опустил голову.

– Ладно, не обижайся, – пошел на мировую военный. – Я доложу командованию, что испытания прошли успешно. Видишь, им даже бронированные доспехи и противогазы не помогли. Так и доложу, и на тебя посыплются награды.

– Не надо мне никаких наград, – опять обиженно огрызнулся штатский.

– Тогда чего ты такой сердитый?.. Хочешь, анекдот расскажу по этому поводу? Один тоже, как ты, сердитый. А его друг спрашивает: ты чего, говорит, так надулся? Что, гандоны рвутся? Нет, говорит друг, гнутся…

Все вокруг захохотали, только штатский все не смеялся. Вдруг один из военных заметил ворона и, указывая в его сторону, вскричал:

– Смотрите! Смотрите! А ворон-то жив!

– А и вправду! – поддержал его удивление еще один военный. – Ты смотри, ворон-то, оказывается, выжил…

– Как и мы, – захохотал первый военный.

– Да, как и мы, – засмеялись все остальные, кроме штатского.

Ворон же, заметив, что его увидели, встрепенулся и взмахнул крыльями. И он навсегда покинул эти места.

15

Через неделю нашли труп Абиля. Он был весь вспучен, и его вынесло на берег.

В один из дней мать разбудила Каима рано утром.

– Каим! Вставай, Каим! – трясла его мать.

Каим, будто почувствовав что-то неладное, спросил:

– Что стряслось, мама?

– Абиль утонул в воде…

Каим встал. Он оделся и вышел на веранду. Мать приготовила завтрак, он неспешно позавтракал.

– Ты сходишь к Абилю? – спросила мать.

– Да, конечно, – ответил Каим.

Позавтракав, он отправился домой к Абилю. Солнце светило ярко, это были последние теплые дни лета.

Дом Абиля находился недалеко от них, поэтому Каим скоро уже был там. Подойдя ближе, он увидел толпу людей в конце улицы. Приближаясь, он отчетливо услышал плачи и причитания. За несколько домов он остановился, подождал, высматривая, нет ли кого, с кем можно было бы пойти вместе. Никого не видно. Каим подождал немного. Наконец, он увидел двоих мужчин, появившихся на конце улицы. Подождал их. Он быстро засеменил рядом с ними, когда те уже совсем приблизились. Его сердце заколотилось с приближением к дому Абиля, а тем двоим хоть бы что, идут, болтают о том о сем.

И вот тут случилось совсем неожиданное: те двое, шумно болтая обо всем, лишь бросили взгляд на собравшихся вокруг людей, когда они подошли к дому Абиля, и пошли дальше своей дорогой. А Каим остался один в середине дороги, прямо напротив дома Абиля. Он долго не мог сообразить, что произошло, и неожиданно поднял вой на всю округу. Со двора ему ответили плачем. И тогда Каим, то ли плача, то ли воя, направился во двор дома. Там он уже не мог остановиться и, несмотря на утешения людей, начал причитать:

– Где ты теперь, дорогой?.. Где ты, мой родной?..

– Успокойся, сынок! Мужайся! Нельзя так казнить себя, – утешали старики.

И только тогда Каим обнаружил, что он повторяет те же самые слова, которые он говорил там, среди предгорий:

– И зачем только ты не сказал мне, что пошутил?.. Почему ты мне не сказал, что это было не золото?..

Он испугался своих слов и перестал плакать. Он осмотрелся вокруг, чтобы убедиться, не услышали ли люди его последние слова. Слава богу, люди, не обращая внимания на него, кто спокойно беседовал, кто прислуживал по дому. Каим сделал вид, что ничего не произошло, и отошел в сторону. Его пригласили в дом, но он отказался. И лишь после того, как он добрался до сарая в глубине яблоневого сада, ему стало немного легче. Он облегченно вздохнул. Господи, как я оплошал? Чуть не проболтался об убийстве… Хорошо, еще никто не слышал моих слов, а то люди прямо здесь и разорвали бы меня на части… Мне лучше прямо сейчас убраться домой…

Но беда никогда не приходит в одиночку: когда Каим проходил мимо дома, навстречу в сопровождении женщин вышла мать Абиля. Увидев Каима, она вся побледнела и, готовая растерзать его, бросилась на него с дикими воплями:

– Где мой мальчик? Верни мне моего сына! – она вцепилась в него крепко и начала тормошить его. – За что ты убил моего сына, негодяй?

Каим пытался вырваться, но взбешенная женщина не отпускала его.

– Найди мне моего сына! – билась в истерике она.

Люди всполошились. Один из родственников попробовал было разъединить их, но несчастная женщина с еще большим остервенением схватила Каима и продолжала рыдать. Даже там у рва, когда он бросал камни в Абиля, и даже тогда, когда его вызвал следователь, Каим не боялся так, как испугался сейчас. При виде рыдающей, исступленной женщины, казалось, его сердце готово было выскочить, и Каим потерял сознание. Старики, сидевшие в тени виноградника, прикрикнули на женщин в доме:

– Да уведите же ее, ради бога, ведь она задушит несчастного! Чего стоите, разинув рты?..

Женщины повыскакивали из дому и, ухватившись дружно, начали отрывать мать Абиля от Каима. Наконец, общими усилиями им удалось это сделать, и они увели ее в дом. Каим, весь бледный, остался стоять во дворе. Один из стариков пожалел его:

– Бедняга, – произнес старик. – При чем тут он?

Когда слегка пришел в себя, Каим побрел мимо стариков, жалеючи смотревших вслед ему, вышел со двора и с поникшей головой поплелся к себе домой.

16

Каим в последнее время сильно изменился. Его мать заметила это сразу после гибели Абиля, но тогда она посчитала, что, наверное, из-за потери друга. Ей казалось, что сын ее тяжело переживает утрату.

Действительно, сын ее был очень сентиментальный, легкоранимый: он все принимал близко к сердцу, по любому поводу переживал и, наконец, любая мелочь могла сбить его с толку. Ко всему тому еще примешивалась его врожденная одержимость, которая всегда подливала масла в его чуткое сердце и воспламеняла всю душу, заставляя гореть ее синим пламенем.

Каима всегда мучила слабость отца, его болезнь. Он тяжело переживал, когда родственники приходили к лежавшему в постели отцу и требовали ракана, этот своеобразный налог родственников, подлежащий обязательной выплате. Каим несколько раз ссорился с родственниками, видя, как отец даже не может ответить им. Но тогда отец начинал, наоборот, ругать Каима.

– Человек – лишь с людьми человек, – часто повторял отец. – Если завтра я умру, кто меня похоронит? Ты что ли? Вот как раз эти родственники и похоронят меня. Вот для чего существует эта самая ракана. Это наш обычай… А давать всегда трудно, брать легче. Вот увидишь, когда я умру, эти твои родственники и скот зарежут, и тризну справят, и мавзолей построят. А ты… у тебя сил хватит лишь пролить слезинку на моих поминках…

И вот тогда, видя, что отец как всегда прав, и понимая собственное бессилие, Каим в неистовстве кричал во весь голос:

– Плевал я на ваши обычаи! Всю жизнь дрожите от страха, боясь остаться не похороненными, и всю жизнь цепляетесь за родственников, терпя их обиды и оскорбления… Плевал я на ваш обычай платить калым! Вы жените неискушенного юношу, платите за него калым, а потом всю жизнь с него дерете деньги, упрекая его за тот же самый калым, который он не стал бы платить, будь на то его воля. Плевал я на всех родственников, постоянно требующих ракану!..

Раньше отец, когда он еще был чуточку здоров, ударом кулака заставлял его замолчать, но теперь, когда он бессильный и беспомощный лежит в постели, он лишь меняется в лице и дрожащим голосом умоляет сына:

– Что это за слова, сынок? – его едва хватает на это. – Не будь родственников, что бы мы делали? Таков уж обычай, что же делать?..

Каим тоже понимает, что зашел слишком далеко, и его глаза наполняются слезами.

– Отец! – просительно обращается он к нему. – Разве можно тратить столько денег только потому, что это неизвестно кем придуманный обычай? От того, что платят калым, дают приданое и справляют пышную свадьбу, ни сторона жениха, ни сторона невесты не получают никакой выгоды. Но обе стороны влезают в такие долги, что потом долго не могут расплатиться с ними. И жених с невестой строят семью без копейки за душой. Тогда зачем такой обычай? На похоронах одного за другим режут скот, справляют тризну, обкладывают семью со всех сторон долгами и затем требуют, чтобы и без того пострадавшая семья все это оплатила. Кому нужен такой обычай? Или он нужен мертвым?..

Отец не знал, что на это ответить, и только беспомощно твердил:

– Не знаю, сынок… Что делать, если у нас такие обычаи?..

Но сейчас мать задним умом понимала, что на этот раз Каим изменился не из-за пустяков. Нет, это не только переживания за утрату Абиля, что-то еще случилось. Но что? Или дочь Ташболота вышла замуж за другого?..

Однажды Каим пришел домой подвыпившим. Ни отец, ни мать раньше не видели его пьяным, поэтому они, сокрушенно покачав головой, опечалились. Отец даже не ругался, не укорял сына, как этого ожидал Каим, а просто перевернулся на другой бок и тяжело простонал.

17

Сегодня Каим впервые вышел на работу. Он был рад, что отпуск наконец закончился, и в суете дел и забот ему удастся постепенно забыть о случившемся.

Он встал рано утром, умылся, расчесался, неспешно позавтракал и затем отправился на работу. Слава богу, до работы идти далеко. Он сегодня впервые обрадовался тому, что ветстанция находится далеко от его дома: будет достаточно времени обдумать все. Если не считать одного-двух человек, встретившихся на его пути, улица была пустынной. Да и машины проезжали лишь изредка.

Каим глубоко вдохнул воздуха, когда вышел на шоссейную дорогу. Утренняя прохлада слегка охладила его пыл и сняла с него усталость после вчерашней выпивки. Вспомнив про стоны отца, Каим погрустнел. Бедный папа! Как ему тяжело сейчас! Ему и так плохо, а я еще хлопот прибавляю. Но что делать? Не моя вина, что папа болен. Просто он слаб здоровьем. А ведь папа когда-то был здоров и даже занимал высокий пост в районе. Он был секретарем райкома. Он был одним из грамотнейших людей в городе, и ему сулили большое будущее. Но только он был добр и никому не мог отказать. Он писал первому и второму секретарям доклады, иногда писал им диссертации. Затем те шли на повышение, становились секретарями обкома, ЦК, а папа все время оставался на месте. Бывало, папа работал по ночам и всегда добросовестно выполнял поручения. Потом возраст прошел, и папу отправили на пенсию. Теперь никому дела нет до него, ни один райкомовец не пришел, не спросил о его здоровье. Даже мои учителя ни разу не спросили, как нам живется. А ведь должны были знать и помогать. Другим вон помогали, где деньгами, где одеждой. А про нас решили: раз работал в райкоме, значит, накопил денег, на весь век хватит. Вот так-то обернулась доброта его. Мы думаем, что делаем добро, а на самом деле, наоборот, мы порождаем зло. Мы заменяем других в их же работе, полагая, что этим самым мы помогаем им, но они таким образом постепенно привыкают к чужому труду, к чужой еде, начинают жить за чужой счёт, пьют чужую кровь, питаются падалью, т.е. становятся вороньём. Ты написал вместо кого-то доклад, дипломную работу или диссертацию, а тот в это время гулял, веселился, занимался развратом, а может, даже соблазнял твою жену, и посмеивался над тобой, корпевшим над бумагами в библиотеке или дома. Мы помогаем другим, не понимая, что тем самым сами порождаем себе зло, порождаем воронов, пьющих чужую кровь, и сами же потом удивляемся, откуда они берутся эти полуграмотные или совсем неграмотные чиновники-бюрократы, распоряжающиеся затем нашими судьбами. А они появляются от нашей доброты,
и они размножаются, одновременно посмеиваясь над нами, обкрадывая нас, обманывая, потому что они не привыкли сами что-нибудь делать, не потому, что не хотели, а это мы приучили их собственной лжедобротой. Так и живут эти вороны, порождённые нашей беспечностью, называемой нами добротой, нашей бездумностью, называемой нами щедростью…

Но Каим тут же опомнился и начал отгонять от себя мрачные мысли. Должен забыть, я обо всем должен забыть, а то как же я начну новую жизнь? Вокруг меня такие величественные горы, по обе стороны дороги такие цветущие сады и поля, а я мучаю себя такой мелочью… Мелочь? Разве убить человека – это мелочь? А что тогда не мелочь? И разве угрызения совести – тоже мелочь? А может, сама совесть – тоже мелочь? Каим аж приостановился. Но затем он снова зашагал уверенно. Совесть?.. Совесть… Ее тоже люди придумали. Люди придумали сказки про совесть так же, как и обычаи и традиции. Это для обмана, для одурманивания людей. Если человек сам обманывает, то он об этом быстро забывает. А если кто другой его обманет, то это уже бессовестный человек. Если человек сам крадет, то это пустяки, так и должно быть. А если же другой украдет, то он бесстыжий вор. Вот так вот!.. Странно, почему же я раньше об этом не задумывался? А ведь на самом деле это так. Тогда зачем же я себя укоряю? Если я не убил бы Абиля, то, может, после того, как поднялся наверх, он убил бы меня. Кто знает, может, он тоже захотел бы забрать все золото себе… Тогда что ж получается? Значит, я просто защищался? А если бы я не защищался, то лежать мне сейчас где-нибудь под водой…

С этими мыслями, уверенно ступая, Каим и добрался на работу. Он сразу же направился к своей машине, которую давно не видел. Про себя напевая задорную песню, он открыл капот, покопался в нем. Затем он снова закрыл капот, вернулся в кабину и включил зажигание.

В это время в гараж вошел Арман, механик ветстанции. Арман пнул ногой по шинам, чтобы проверить, накачены ли они.

– Ну как, Каим? Отпуск закончился? – спросил он, открыв дверцу кабины и протягивая руку Каиму.

– Да, отпуск закончился. Вот вышел на работу, – Каим уже приготовился отвечать на вопрос об Абиле.

Но Арман ни о чем больше не спрашивал, а только кивнул головой в знак одобрения и неожиданно улыбнулся.

– Почему не поздравишь меня? – спросил он.

– А что? Что-нибудь было?

– Я закончил институт, – ответил Арман. – Со следующего месяца меня назначили на должность главного механика совхоза.

– Поздравляю, – Каим пожал руку Арману.

– Спасибо, дорогой! – Арман направился к выходу. Уже у выхода он остановился и обратился к Каиму. – Машину никто не трогал… Только Керим один раз в Джалал-Абад съездил.

Арман вышел. Каим переключил на холостую и долго сидел в задумчивости. Он всегда завидовал Арману. Завидовал белой завистью. Арман в семь лет остался сиротой, постоянно голодал, а вот теперь он закончил институт. Бывало, он рассказывает о своей студенческой жизни – красота, а не жизнь: хочешь – иди в кино, в театр, хочешь – к девушкам в пединститут. Арман и женился на одной девушке из этого института. И когда не хватало денег, ему приходилось идти подрабатывать на железнодорожный вокзал в Пишпеке, разгружать уголь. Позже они оба перевелись на заочное отделение. Вот теперь Армана назначили главным механиком, жена его работает учительницей. У них двое прекрасных дочерей: одной четвертый год пошел, другая только ходить начала.

Один раз Каим отвозил Армана домой. Дом был построен с помощью тестя, небольшой дом, но обсаженный садом и аккуратный. Обычно люди строят огромные хоромы на получастка, а тут маленький домик и вокруг яблони, персики, виноградник. В стороне сарайчик для скота. Каим все удивлялся ходил, пока Арман показывал и рассказывал о своем хозяйстве. Когда они уже были у ворот, и Каим собрался выйти, он спросил у Армана:

– Вот ты механик целого предприятия, почему ты не строишь дом побольше? Или у тебя есть еще один дом?

Наверное, Армана неоднократно об этом расспрашивали, так что он сразу ответил:

– Нет, у меня нет другого дома. А что тебе не нравится в моем доме?

– Нравится-то нравится, но только другие начальники обычно строят огромные дворцы…

– А зачем? Нам и здесь не тесно. Дом мне нужен не для того, чтобы кичиться перед другими, а для того, чтобы жить в нем…

Тогда, возвращаясь домой, Каим впервые задумался о себе. А у меня-то у себя даже такого дома нет. У меня даже жены нет. Вот и сейчас, провожая Армана взглядом, Каим снова вернулся к прежним своим мыслям. Да, у меня ничего этого нет. Я всегда мечтал о самом большом счастье и остался даже без обычных маленьких радостей жизни. Только сейчас он вспомнил, что уже будучи школьником он всегда мечтал только о самом лучшем: о самой лучшей вещи, о самой дорогой одежде, а самой вкусной еде. Даже жениться он должен был непременно на самой красивой девушке, и профессия у него должна была быть самой интересной. И вот теперь он самый простой шофер, холост. А его ровесники в это же время все успели обзавестись семьей, закончить институт, некоторые даже стали начальниками. Они построили себе дома, у них растут дети. Почему? Почему я не могу так жить? Эта мысль всегда мучила его, не давала ему покоя. И поэтому Каим делил людей не на хороших и плохих, не на трудолюбивых и лентяев, а делил всегда только на две категории: везучие или неудачники. А тогда почему одни всю жизнь борются за справедливость, от этого страдают, терпят нужду, не могут даже прокормить семью, тогда как другие, мерзавцы, занимают важные посты, грабят народ, а сами жируют?

…Увлекшись раздумьями, Каим даже не заметил, что мотор заглох. Он испуганно нажал на стартер. Мотор взревел громко и затем, постепенно стихая, завелся.

18

Следователь опять вызвал Каима. Только Каим на это раз хорошо знал, куда идти и что отвечать. Единственное, что его беспокоило, это – не запутаться в показаниях.

В назначенное время Каим уже был в отделении милиции. У следователя кто-то был в кабинете, поэтому Каиму пришлось подождать в приемной. В ожидании он начал рассматривать комнату: помещение как помещение, только вот мрачновато все здесь. А может, мне просто так кажется? Нет, на самом деле мрачно. Вообще, все, что связано с милицией, всегда внушает какой-то страх. Каим тут же вспомнил про змею и волка. И про ворона тоже. Странно, все люди почему-то боятся их.

В это время открылась дверь, и в приемную вышли какая-то пожилая женщина и следователь. Женщина была вся заплаканная, постоянно всхлипывала и умоляла следователя:

– Простите вы его… Он же совсем мальчишка. Совсем с рук отбился. А так он хороший мальчик. Помогите освободить его от тюрьмы, умоляю вас…

– Суд решит, – резко и грубо отвечал следователь. – Получше надо смотреть за детьми, а то нарожаете и оставляете их в собственном распоряжении.

– Помогите, пожалуйста, – продолжала упрашивать мать. – Их у меня вон сколько, сама не поспеваю…

– Вот за остальными будете поспевать, а этот… Этот уже пропащий человек. Его место только в тюрьме…

– Бога ради, спасите моего сына! – пуще прежнего взмолилась женщина и упала на колени перед следователем. – Ведь вина-то его в чем?.. Просто подрался. Ведь все ребята дерутся… а потом снова мирятся. И из-за этого сразу-таки в тюрьму?

– Дежурный!.. Дежурный!– закричал следователь, приоткрыв дверь.

Прибежал дежурный милиционер.

– Выведите ее вон! – заорал следователь. – И чтоб глаза мои не видели ее!..

– Сынок! Сынок, не делай этого, – теперь женщина начала умолять дежурного. – Скажи, сынок… Пусть поможет спасти сына от тюрьмы… Отец его в Афганистане погиб.. Помоги, сынок…

Несмотря на мольбу, дежурный уволок рыдающую женщину. Сразу вслед им в приемную вошел милиционер из соседнего кабинета.

– А что случилось? – спросил он, закрывая за собой дверь. – Это та женщина?..

– Да, конечно, это она, – возмущенно ходил туда-сюда следователь. – Каждый день ходит и клянчит, чтобы я помог ей.

– Лучше бы она сюда денежку несла, – усмехнулся милиционер. – А то ходят с пустыми руками и просят…

Он увидел Каима, сидевшего в углу, и засобирался уходить.

– Ну, ладно, я пошел…

– Заходи, – приказал следователь Каиму.

Каим вошел в кабинет. Разговор был прежний. Вопросы тоже прежние. Наверное, следователь надеется, что я запутаюсь. Конечно, он не Шерлок Холмс. А гонору… гонору хоть отбавляй.

Каим в своих ответах повторил точь-в-точь что говорил в прошлый раз. И следователь его снова отпустил. Ну, конечно же, он не Шерлок Холмс… и даже не Жеглов.

Но на Каима сильное впечатление произвела сценка с несчастной женщиной. Если правда, что женщина говорила, то велика ли беда? За это стоит ли сажать провинившегося мальчика? Там люди крадут тысячами, десятками тысяч, миллионами, насилуют, калечат, убивают… А тут… подрался мальчик с ровесником своим, так сразу его в тюрьму? Он же оттуда совсем искалеченным и черствым выйдет! Не зря говорят, каторга создает каторжника. Ладно, если это какой-нибудь преступник, рецидивист, а то… мальчишка же… Видимо, у этой женщины нет денег, чтобы дать в лапы следователю, вот ее и гоняют… Да-а, дожили… Бедная женщина потеряла на войне мужа и теперь вот теряет сына… В Афгане, говорит, ее муж погиб. Да, дожили. Сына солдата, выполнявшего интернациональный долг, некому поддержать. Полно говорить о воинской славе, о доблести в бою и о мужестве солдат. Что толку, если они погибали, чтобы насытить ворона? Воины погибали не за отечество, а за роскошные виллы генералам. Они отдавали свою жизнь не за родину, а за ордена и медали штабникам. И они умирали не за родную хату, а за наживу ненасытным бюрократам и таким вот ментам.

Во все времена генералы плакали, когда заканчивалась война. Им хотелось еще воевать, потому что они больше ничего не умели делать. Им всегда не хватало почестей и регалий, льгот и званий. А на солдат им было наплевать. Ведь они сами не лежали в холодных окопах, затопленных после продолжительного ливня водой. Не они кормили вшей и болели малярией, дрожа от лихорадки. Не они вытаскивали с поля боя своих раненых товарищей, стонущих и плачущих прямо у самого уха так, что барабанные перепонки чуть не лопались. Не они теряли сознание при взрыве снарядов, ощущая при этом как железо впивается в тело и входит внутрь, принося неимоверные боли. Не они закрывали лицо от ужаса при виде оторванной руки или стелющихся в грязи внутренностей только что шедшего рядом солдата. Но именно они в тылу развлекались тогда с женами, своими и чужими. Именно они делили меж собой военную добычу и трофеи, раздаривая шлюхам золото и драгоценности с щедростью богача. Именно они, когда последний воин погибал на поле брани, защищая крепость, летели вскачь с донесением о воинской доблести, чтобы заполучить себе очередную награду.

Когда-то давным-давно воин, отправляясь в поход, даже не подозревал, что своим страхом перед смертью, своей доблестью в минуты отчаянного подвига он дает жизнь воронам. И это были не только пернатые вороны, которые стаей набрасываются на их трупы после гибели, но и те вороны в человеческом облике, которые развязали войну и которые теперь следуют по пятам войск, всегда рядом, но не в битве, и грабят своих и чужих мертвых. Ради золотого кольца или часиков они добивают раненых, сдирают с них одежды и на другой день, когда жены и дети погибших героев рыдают у изголовья кормильца, продают им же вчерашнюю свою добычу. И они хуже пернатых воронов, потому что те питаются падалью по инстинкту, данному им природой, а эти – по воспитанию, данному им обществом. Но люди всегда находят оправдание всему этому. «Все, что естественно, то не безобразно», – говорят они. Но все это не естественно, ибо берут они не столько, сколько хватило бы, чтобы утолить свой естественный голод, а гораздо больше, даже больше, чем им хватило бы на их век.

Испокон веков сильные и мужественные мужчины уходили защищать родную землю, оставляя в тылу детей и женщин. А вместе с ними они оставляли и слабых, на их взгляд, мужчин. Они даже не подозревали тогда, что тем самым они оставляют после себя воронов-кровопийц, которые потом будут соблазнять и насиловать истосковавшихся по мужниным ласкам их жён, будут растлевать и унижать оставшихся без защиты их детей. Защитники отечества не думали, что при возвращении их встретят именно те самые "слабые", но уже объевшиеся, разжиревшие за чужой счёт, и именно они затем будут унижать их, инвалидов войны, попрекая жалкими пенсиями и пособиями. Они скажут, что не они посылали их на войну, не они заставляли их жён рожать ораву детей. И они сочтут это истиной. А истина состоит в том, что они мстят за свою ущербность, за то, что когда-то эти воины были мужественными и красивыми, и женщины предпочли им их. Они будут мстить им за то, что они сами слабые, за то, что занимают высокие посты, за то, что живут припеваючи. А мы удивляемся, откуда же берутся эти хитрые, обкрадывающие нас самих, предающие нас, занимающие наши места коварные и льстивые вороны. Они все – порождение нашей доброты…

Каим шел, и слезы лились с его глаз на щеки. Он вытирал их рукавом, но слезы снова лились, выдавая удивленным прохожим его горе. Каиму было жалко ту женщину и ее сына, жалко своего отца, понапрасну потратившего весь свой талант и образование, жалко самого себя, так и не сумевшего добиться в этой жизни чего-нибудь. И Каим поклялся больше никогда не быть добрым.

19

Вечером Каим пошел в ресторан. В действительности, это заведение нельзя было назвать в полном смысле слова «рестораном», потому что оно хотя и было просторным, но чаще пустовало, официантки были не очень опрятными и неуклюжими. Большинство из них приехало из близлежащих сел, и в них было больше амбиций, нежели воспитания. Музыка здесь звучала отвратительная.

Днем сюда никто не заходил, а вот по вечерам иногда наведывались строители или молодежь из тех же самых сел, откуда были официантки. Они с грохотом сдвигали столы и стулья, чтобы потом многолюдной толпой усесться вокруг общего застолья и шумно отдыхать. Они на спор заказывали разные блюда, чтобы понравиться официанткам, своим же землячкам, которых они считали самыми красивыми девушками, напоминавшими им городских или артисток.

Иногда сюда заходили и приезжие из областного центра или даже столичный люд. Они чаще всего держали себя солидно, напуская на себя важный и строгий вид. Столичные люди смотрели на местную молодежь свысока, по-видимому полагая, что они более культурные по сравнению с сельчанами. Они степенно проходили через весь зал и рассаживались с какими-то особыми церемониями, тем самым якобы показывая пример хорошего тона этим неотесанным, грубоватым мужланам. Но через некоторое время, когда они пропускали по стопочке-другой, они тут же становились похожими на местных жителей.

На этот раз среди приезжих находился один, вероятно принявший внутрь чуть больше положенного. Он никому не давал вставить слово и весь вечер говорил сам. Он еле стоял на ногах и, крепко сжимая в руках рюмку, произносил речь:

– Конечно же, мы, столичные, здесь оказались по делам, – говорил он, путая кыргызские слова с русскими. – Если бы не дела, конечно, что бы нам делать в этой дыре, нам, избранным? Давайте мы сейчас вмажем за наших… столичных, в общем, «за тех, кто в море», как мы любим говорить… Мы, когда бухаем, мы всегда поднимаем тост за столичных… Ладно, давай, чуваки…

Каим улыбнулся, услышав эти слова. Да, может, действительно они из столицы. Ему тоже хотелось бы туда уехать, но только пьяный бред этого гостя не очень нравился ему. Каим, слегка попивая, наблюдал за столичными ребятами и вдруг, оказывается, вздремнул. Он раньше почти не пил и поэтому быстро опьянел. Неизвестно, сколько он проспал, но когда он, испугавшись чего-то во сне, проснулся и поднял голову, в зале почти никого не осталось. В углу рядом с одним пьяницей стояли милиционер и официантка.

– Он у нас ничего не покупал, – возмущенно тараторила официантка, указывая на бутылку водки, наполовину опустошенную. – Он украл ее…

Милиционер за шиворот поднял пьяницу.

– Пошли, пошли, – толкнул он его.

Пьяница направился в обратную сторону. Официантка повернула его к двери и толкнула, пьяница, едва державшийся на ногах, упал прямо у выхода. Милиционер с трудом поднял пьяницу и потащил его наружу. Каима это сильно задело. Однажды могут и меня точно так увести. Каим встал и, стараясь идти ровно, вышел из ресторана. На улице было темно. Каим шел по пустынной улице. Как он не старался идти ровно, все равно ноги его заплетались, и он каждый раз сходил с пути. Как бы менты не заметили. Он тут же вспомнил про следователя. Ведь он тоже работает в милиции. А что он не зовет меня? Или он поверил моим словам? Тогда что он скалился, когда я уходил? Нет, он вызовет, рано или поздно все равно вызовет меня.

Каим не заметил, как он забрел на улицу Дамиры. Зачем я сюда пришел? Он все пытался вспомнить, но ему это не удавалось. С Дамирой у нас уже все. Тогда зачем я приперся сюда? Он долго простоял на перекрестке, не зная, куда свернуть. А давай-ка я пройдусь мимо ее дома, что она там делает? А если она сейчас со своим одноклассником стоит? Они ж ухохочутся, увидев меня в таком виде. Нет, топай лучше домой…

Перед ним равнодушно расстилался город. За каждым огоньком в окнах домов Каим теперь усматривал безразличных людей, только что вернувшихся усталыми с работы, полусонных матерей, безнадежно влачащих свое земное существование, и их детей с еще не растерянными надеждами. А Каим уже растерял все: и веру, и надежду, и любовь. Он даже не знал, куда теперь идти, что дальше делать. Домой ему не хотелось, больше идти некуда, и он долго и бесцельно бродил по городу.

Когда проходил мимо вокзала, он увидел там, в глубине двора, где останавливались автобусы, человека, лежавшего на скамейке. Он подошел к нему, видимо, полагая, что уляжется рядом, но когда узнал в том человеке столичного гостя, совсем недавно произносившего речь в ресторане, улыбнулся про себя. Тот был весь в грязи, в одной рубашке и сморщившийся от холода.

– Ну что, браток, замерз? – Каим снял с себя куртку и укрыл ею гостя. – Бедняга, это не твоя столица, это провинция. На кого ты стал похож? Тебя не пустили в гостиницу? Вот так-то, браток… Без сверкающей мишуры человек быстро становится жалким и несчастным…

Столичный гость от холода втянул ноги под куртку. Каим посидел рядом с ним еще и почему-то про себя улыбнулся.

20

Каим брел по побережью. Волны с грохотом устремлялись к берегу и омывали его оголенные ноги. Вокруг тишина, синее небо куполом возвышалось над озером. Прибрежные чайки все еще дерутся за добычу.

Каим вспомнил про свое детство. Тогда он усаживался на сломанную веточку дерева, как на коня, и мчался по берегу реки, будто собирался ускакать за облака. Его собачка, виляя хвостом, удивленно смотрела на мир незамутненными глазами…

Какая-то рыба проплыла, задев хвостом ноги Каима. Задумавшийся Каим встрепенулся от испуга. Через некоторое время он снова задумался. Человек тоже как рыба. Рыба тоже бежит от широкой глади озера к узким теснинам горной реки. Как лосось. По пути часть из них гибнет, застрявши в камнях, часть попадает в сети, расставленые людьми, часть становится добычей хищников, часть возвращается назад. И только единицы, самые сильные из них, несмотря на все трудности и препятствия, продолжают плыть против течения и добираются до чистого устья и там мечут икру. Я, наверное, не из той лучшей части. Я не выдержал испытания судьбы. А жаль… жаль…

Навстречу шел тот самый старик, которого он принял за Кыдыра. Каим подбежал к нему и вежливо поздоровался, протянув руки. Он крепко ухватился за большой палец, но палец не поддался.

– Ты, наверное, принял меня за Кыдыра? – грустно улыбнулся старик. – Но я не Кыдыр, я его противоположность.

– А разве есть его противоположность? – удивился Каим. – Я впервые слышу об этом. Я только слышал о Кыдыр-ата, который приносит людям удачу.

– Я большой грешник, поэтому я и есть противоположность Кыдыру, – тихо произнес старик. – Я, наверное, наоборот, приношу людям несчастье…

– Как? – испугался Каим. – А что вы совершили, чтобы стать большим грешником?

– Я плохо воспитал своего сына, и он покончил с собой.

– А что случилось с вашим сыном? – поинтересовался Каим, тотчас вспомнив про своего отца. – Почему он покончил с собой?

– Его любимая девушка утонула в озере, – начал свой рассказ старик. – Мы долго утешали сына, просили успокоиться, а он взял да бросился в воду. Я, говорит, уйду вместе с ней. Я, говорит, догоню ее. И утонул в том же месте, где пропала его возлюбленная.

– Это великая любовь! – не заметив того сам, воскликнул Каим.

– Это великий грех! – не согласился с ним старик. – И поэтому я проклят вечно искать тело своего сына на этом побережье.

– Почему же грех умирать за свою любовь?

– Потому, что только бог может дать нам жизнь, и только он может его отобрать.

– Тогда почему он не спас девушку?

– Кто?

– Бог.

– Такова была ее судьба.

– Но вы не допускаете, что и судьба вашего сына была такова? И разве он виноват, что бог дал ему такую судьбу? Он и так был обделен судьбой, а вы его обделяете еще раз после смерти.

– Нет, он совершил тяжкий грех, – твердо стоял на своем старик. – И поэтому бог не вернул мне его тело. А непохороненное тело – признак греха. И я обречен всю жизнь бродить по берегу и искать тело моего сына… Прости, сынок… Прости, что я обманул твои надежды…

И старик дальше поплелся по берегу, тросточкой в руках выгребая водоросли и мусор, выброшенные волной на песок.

21

На другой день Каим отправился на работу пораньше. На этот раз он был более беспечен, более решителен, и поступь его была более твердой. А что переживать? Все, уже решено. Теперь нечего раздумывать. Но его решительность была не от того, что ему было хорошо, и у него ладилось все. Это была решительность человека, уже ничего не ожидающего от своего будущего. В будущем его ждал всего один человек – следователь. Нет, он не боялся его, просто ему запомнились слова, сказанные им, когда Каим уже выходил от него.

– А знаешь, Каим? – обратился следователь, улыбаясь ему. – Мы вызвали тебя только для того, чтобы ты подписал протокол… По показаниям экспертизы, Абиль утонул в озере. Если бы он был убит, то его легкие не наполнились водой… После смерти легкие человека сразу закрываются…

Каим не знает, следователь рассказал об этом для того, чтобы испытать его, или же просто так к сведению, но он глубоко задумался. Значит, если бы я тогда не сбросил его в реку, Абиль остался жить? Значит, я неспроста тогда в яме беспокоился и подозревал. Значит, тогда он еще был жив и наблюдал за тем, как я искал золото. А может, действительно, он тогда смеялся, глядя, как я испуганно таращусь в разные стороны. Значит, я дважды убил его!.. В первый раз забил камнями, а во второй – утопил его в реке. Но теперь уже слишком поздно, теперь ничего нельзя изменить…

Каим шел решительно и представлял все случившееся как страшный сон. Сон? А разве смерть Абиля тоже сон? Хоть бы было так, хоть бы было так… Кстати, вчера ночью он увидел странный сон. Ему почему-то приснилась одноклассница Асель, которая несколько лет тому назад утонула в озере. Она крепко обнимала его и плакала.

– Ты не сможешь без меня прожить! – повторяла она, крепко прижимая его к себе и целуя.

Асель пять лет назад поехала купаться на озеро и там утонула. Каим только теперь вспомнил, что он тоже с некоторыми друзьями в тот день был на озере. В тот день было ветренно, и огромные волны накатывались одна за другой. Купаться в такой воде было опасно, да и холодно – вот и вернулись они назад.

В ту ночь он долго не мог уснуть, все время ворочался. Утром он узнал, что Асель утонула в воде. Позже он узнал, что она в тот день все время просилась на озеро, потому что ей сказали, будто все одноклассники там. Но Каим знал, что на озере из ее одноклассников был он один.

Да, он знал, что Асель еще в школе была влюблена в него. Но Каим даже не обращал на нее внимания. И вот Асель таким вот странным образом приснилась ему.

Каим дошел до гаража. Сторож уже обхаживал округу, чтобы посмотреть, не произошло ли чего-нибудь за ночь. Не ожидавший никого в такую рань, сторож удивился.

– Здравствуйте, Керим-аке! – поздоровался Каим и, не дожидаясь ответа, сразу направился к своей машине.

– Здравствуй, сынок! Чего так рано? – громко поздоровался Керим-аке вслед.

– Дела, Керим-аке… Направили в одно хозяйство…

– А, по делам? Счастливого тебе пути, сынок!

Каим сходил к берегу реки за водой, залил радиатор, пнув ногой, проверил шины. Все в порядке.

Когда он выехал из города, солнце уже светило прямо в лицо. По обеим сторонам дороги мирно отдыхают холмы, поля и горы… Вот и селения появились, люди выходят на работу. Именно в это время года природа приукрашивается в самые лучшие цвета: деревья одеваются в золото, далекие горы синеют ярче, небо кажется выше. Но Каим уже не радовался всему этому. Теперь все это не для меня. Синева неба не для меня, высокие горы не для меня, золото деревьев не для меня… Золото? Опять золото? Я, кажется, свихнулся на золоте… Если бы даже нашел золото, я, наверное, не был бы счастлив. Видеть черногрудую землю и не видеть клад, зарытый в ней – разве это счастье? Видеть, как ветер срывает листья деревьев и уносит их вдаль, и не видеть умирающее дерево, его гниение, не слышать плач дерева перед смертью – разве это счастье? Разве я смогу быть счастливым, если я не могу понять горесть падающего дерева, плач засохшего колодца? Оказывается, я никогда не был счастлив, не видел в жизни ничего хорошего, и как тогда я смогу оценить радость жизни? Если я не познал радость жизни, то поможет ли мне смерть? Да если я нашел бы даже все золото мира, я все равно не был бы счастлив. Можно владеть всем богатством мира, но всю жизнь оставаться несчастным. Можно быть каждый день сытым, но не испытать любви к жизни. Но можно оставаться не таким уж богатым, а радоваться жизни. Можно быть счастливым, не обладая ни кусочком золота. А для меня уже поздно радоваться жизни, слишком поздно. Слишком поздно раскаиваться в содеянном…

Есть ли на этом свете человек, который мог бы сказать, что он ни в чем не виноват? Или даже так: может ли кто-нибудь сказать, что это единственный его грех? Сможет ли он сказать, я шел на это ради высших целей? И есть ли такие высшие цели, ради которой можно было бы принести в жертву человека? Три убийства – не слишком ли много для одного человека? И после этого сможет ли совестливый человек продолжать спокойно жить?

Нужен ли суд для человека с совестью? Разве он не судит себя более сурово, чем любой другой судья?

Он приехал к берегу реки Нарын, остановил машину за мостом и побрел по берегу реки. Река текла тихо и безмятежно…

– Ты что поставил машину у дороги? – крикнул кто-то сзади.

Каим вернулся к машине. Действительно, он, оказывается, оставил машину прямо у дороги. Он завел ее, выехал на обочину и остановился. Он снова вернулся на берег. Река текла тихо, безмятежно. Каим посмотрел вверх: над ним кружил ворон…

Перевод с кыргызского автора 

© Турусбек Мадылбай, 2013