Экстремумы

Рассказ-эссе

Не знаю, как вам, но лично мне довольно трудно представить себе что на самом деле творится внутри черной дыры. При этом что может произойти, если при прогулке по горной тропе где-нибудь в Вистлере мне встретится черный медведь, понятно очень хорошо, причем не только мне, а, наверное, практически всем. Специалисты объясняют эту разительную разницу в понимании этих двух объектов (черная дыра и черный медведь) особенностями эволюционного пути, пройденного до нынешнего момента нашим видом Гомо Сапиенс. На пути этом, образно говоря, черные медведи встречались куда чаще, чем черные дыры и поэтому наша интуиция и органы восприятия выработали довольно четкое понимание и стратегию поведения в случае с косолапыми, но не в случае с астрофизическими объектами в пространстве-времени, само существование которых было доказано не так давно.

Это забавное соображение пришло мне в голову когда я находился в книжном супермаркете «Чаптерс», в той секции, где над одним из стеллажей висела табличка «Физика». Глядя на разнокалиберные корешки книг по этому предмету, оставившему суровые шрамы в моей психике с времен средней школы, я понял, что оказался тут случайно и лучше бы мне пойти туда, где стоят книги по кулинарии или спорту.  Уже почти начав удаляться, я заметил, что сближает черные дыры и черных медведей. Во-первых, оба они черные (хотя черные дыры черные лишь условно).  А во-вторых, наблюдать их лучше издалека – от обоих, как и от физики, стоит держаться подальше.

Почему медведей лучше разглядывать на расстоянии понятно всем и так (это, кстати,  совсем неплохо получается, если проехаться на гондоле PEAK 2 PEAK в том же Вистлере – с нее часто можно увидеть сразу нескольких мишек). Приближение же к черной дыре, если верить физикам-теоретикам (их, дыры, пока еще не научились изучать экспериментально) не сулит ничего хорошего любознательному индивидууму. Черная дыра это космический объект гравитационное притяжение которого настолько колоссально, что все что приближается к нему с некоторого критического расстояния не в силах сменить курс и избежать засасывания в его внутренности слово в воронку гигантского пылесоса. Причем «все» в буквальном смысле означает «все» – даже свет, движущийся, как известно, со скоростью света, не в состоянии избежать этой участи. Критическое расстояние до черной дыры несколько туманно называется горизонтом событий – возможно связано это с тем, что после пересечения этой границы любопытного храбреца ожидает только одно единственное событие: быть пойманным в гравитационный капкан. Один из немногих людей кто вероятно понимает суть и природу черных дыр так же хорошо, как и заурядный обыватель суть и природу, скажем, гамбургеров это английский физик Стивен Хокинг. Его перу принадлежит работа, связывающая горизонт событий черной дыры и другое понятие из физики – энтропию. Хокинг рассматривает поверхность гигантской сферы, расстояние между любой точкой которой и центром черной дыры равняется этому критическому расстоянию, то есть горизонту событий. Для того, чтобы скалькулировать энтропию черной дыры, нужно взять поверхность этой сферы и разделить ее на крошечные квадраты со стороной в 10^-33 сантиметра. Количество таких вот квадратиков и будет составлять энтропию черной дыры.

Все это я узнал, когда смог подавить в себе свой инстинктивный страх перед физикой и, вместо того, чтобы переместиться к секции по кулинарии, отважно взял с полки приглянувшийся мне толстый томик с яркой обложкой. Полистав его немного наугад, я остановился на одной главе где-то в середине, где и рассказывалось об открытиях Хокинга. Язык автора был совсем неплохой, и я бы наверное смог бы сказать после прочтения нескольких страниц из этой главы, что несколько приблизился к пониманию материала, если бы при этом четко помнил что такое энтропия (ну и еще парочку понятий, давно стертых из памяти словно следы на песке пляжа от набежавших волн). Черная дыра это объект соединяющий в себе экстремальные характеристики – если гравитационное поле у него колоссально мощное, то вот квадратики на которые надо делить сферу горизонта событий (для посчета энтропии) должны быть колоссально маленькие. Длина стороны такого квадратика имеет даже специальное название – планковская длина и при этом считается, что это минимальная длина в физике при котором понятие «расстояние» имеет смысл. Задумавшись на мгновение об этих непостижимо экстремальных величинах, я обратил внимание на то, что томик как-то неудобно листать.

Глухой звук вернул меня из глубин космоса и его причуд к текущей реальности; кто-то невдалеке уронил книгу на ковровое покрытие, словно предназначенное для того, чтобы случайно падающие книги не повреждались. Я оторвал взгляд от листаемых страниц и посмотрел поверх бесчисленных стеллажей в сторону этого звука. Девушка с косой цвета кипящей смолы, поставив на место упавший фолиант, внимательно разглядывала другие книги на этой же полке. Светло-зеленая униформа выдавала в ней медсестру; глаза и смуглокожесть намекали на панджабское происхождение. Девушка держала в одной руке стаканчик из «Старбакса»; «Биология», читалась вывеска над секцией. Поставив стаканчик в просвет между томами на полке, она взяла другую книгу и стала сосредоточенно вчитываться, открыв ее где-то вначале. Было что-то глубоко трогательное в этой сцене, заставившее меня вспомнить полотно Чуйкова «Дочь Советской Киргизии», известное всем кто когда-то учился в советских школах. Улыбнувшись, я вернулся к своим неудобным страницам.

Закрыв книгу, я внимательно осмотрел ее со всех сторон. Все казалось идеальным – добротный твердый переплет; мягкая, почти глянцевая, бумага; суперобложка с легкой ребристостью на ощупь, которая называется по английски embossing – за исключением неровного, если не сказать, грубого обреза страниц по периметру. Я с удивлением рассматривал этот дефект, столь резко контрастирующий со всеми другими характеристиками книги и недоумевал, как такое могло случиться в современной типографии? На книге был наклеен яркий стикер, указывающий, что от базовой цены магазин предоставлял двадцатипроцентную скидку. «Неужели из-за дефекта страниц?», подумал я и, почесав в затылке, взял этот томик и направился к кассе. Тема черных дыр вдруг оказалась столь притягательной, что непреодолимое желание купить эту книгу было сродни засасыванию в гравитационное поле этого космического монстра. Я понял, что горизонт событий в этом смысле мною уже пересечен и обратного пути нет. Дрожащей рукой я вытащил кредитку из кошелька и протянул ее мило улыбающейся девушке на кассе.

Поздним вечером, когда дети угомонились, а закат на горизонте полыхнул кроваво-красными разводами, я вспомнил о купленной книге. Глядя на буйство закатных красок я подумал, что как должно быть скучно оказаться внутри черной дыры, где легкое свечение на горизонте событий (именуемое излучением Хокинга), то единственное, что вносит разнообразие в кромешную тьму этого гравитационного омута. Я листал эту книгу, пытаясь представить себе непостижимые реалии далекого космоса; неровные страницы на обрезе вновь напомнили о себе своей грубой шероховатостью. Взглянув на выходные данные, я заметил, что издание характеризуется как Deckle Edition. Быстрый поиск в сети прояснил ситуацию. Когда то давным-давно, до начала 19-го века, страницы для книг изготавливались индивидуально, что не давало возможности делать их абсолютно идентичными. Механизм, позволяющий их таким образом делать назывался deckle; видимо, «декль» по-русски. С улучшением технологии книгопечатания появилась возможность делать страницы абсолютно одинаковыми, к чему мы все и привыкли. Однако, некоторая часть книг все же до сих пор изготавливается так, как будто бы верховным божеством в мире книг по прежнему остается Иоганн Гутенберг*, а не Джефф Безос. Считается, что неровно обрезанные страницы на этом декле это своего рода статусная вещь, подчеркивающая престижность издания, якобы сделанного почти вручную, подобно тому, как фотографии сделанные не на цифровом фотоаппарате, а так как во времена Анри Картье-Брессона** вроде как более престижны и статусны. Но, судя по всему, понимание престижности таких страниц совсем неглубоко сидит в сознании масс, ибо даже детище того же Джеффа Безоса, онлайн магазин Amazon.com, частенько отдельной строкой в описании продукта уведомляет незадачливого покупателя, что издание декль это не изъян, а совсем даже наоборот.

(*Иоганн Гутенберг – немецкий изобретатель книгопечатания; Джефф Безос – основатель и президент самой крупной книготорговой сети мира, компании Амазон)

(**Анри Картье-Брессон (1908 – 2004) – французский фотограф, считающийся родоначальником  фотожурналистики)

Узнав все это, я сделал попытку посмотреть на эти страницы по новому, искренне надеясь, что ощущение престижа хлынет на меня как щедрый ванкуверский ливень. Увы – ничего кроме легкого раздражения я не испытывал. Прекрасно изданная книга в твердом переплете, с красочными иллюстрациями, нелепо контрастировала с деклем страниц по периметру. Эти два экстремума создавали абсолютно ненужную полярность в восприятии книги. «Ну вот, далек я от престижа», вздохнул я и углубился в захватывающее чтение о загадочном мире черных дыр.

В те далекие времена, когда я был студентом, понятие экстремума однажды ворвалось в мою жизнь, как свежий ветер в распахнутое настежь окно. Курс математического анализа давался мне не без труда – помню, что напряженные размышления над понятиями предела и бесконечно малой величины серьезно поднимали мне температуру (сбивать ее в общаге было принято потреблением «хлебного вина»). Видавший виды учебник Фихтенгольца пестрел определениями разных функций, ведущих себя в декартовых координатах крайне разнообразно – какие то из них бесновато вздыбивались, словно штормовой прибой; другие, едва появившись, мчались на всех парах в бесконечность; третьи парадоксально прерывались, распадаясь на неровные и нелепые части. Некоторые из них, впрочем, вели себя прилично, плавно протекая по плоскости иногда горбатясь там и сям.  Эти горбы было принято называть локальными экстремумами. Локальными они были потому, что могло их быть много в разных местах (в отличии от экстремумов глобальных). Один из классов задач, которые приходилось решать в щедрых количествах на семинарах по этому предмету, был нахождение этих локальных экстремумов для разных функций. В непростом деле отыскания таковых с неизменным и почти что эпическим успехом помогала теорема Ферма.

Пьер Ферма* «наследил» в математике весьма серьезно. Обычно его имя связывают с теорией чисел и с так называемой Великой Теоремой Ферма, целых 357 лет успешно терзавших умы многих мыслителей (Ферма сформулировал ее в 1637 году, а доказали ее лишь в 1994). В математическом анализе же есть другая теорема Ферма, формулировку которой приводить, мне кажется, не стоит, но которая дает прекрасный способ отыскания локальных экстремумов. Для этого надо было взять производную данной функции (что такое производная – отдельная тема) и приравнять ее к нулю, после чего решить полученное уравнение. Полученные числа давали координаты этих экстремумов на графике функции, похожих то на овраги, то на бугры на координатной сетке Декарта. Помниться мне, находя их, я аккуратно помечал эти выпуклости на старательно вычерченном графике функции в тетради; четко понимая всю доказательную логику в основе этого метода я, тем не менее, не мог перестать удивляться насколько мощный и в то же время странный подход был открыт Ферма столетия назад. В эти моменты мне неизменно вспоминалось высказывание Эйнштейна о «боге Спинозы»** и закрадывались немного пугающие мысли теологического характера***. Со временем оказалось, что разного рода экстремумы встречаются не только в математике.

(*Пьер Ферма (Pierre de Fermat,  1601 – 1665) – французский математик)

(**«Я верю в бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии сущего, но не в бога, который интересуется судьбами и поступками человеческих существ» – фраза из одного письма Альберта Эйнштейна)

(***Чуть более развернуто я коснулся этой темы в своем эссе «Треугольник Паскаля – размышления о математике»)

Ранним утром 13 июля 1942 года тыловое подразделение германской военной машины, известное как Резервный Полицейский Батальон 101, было направлено из польского города Билгорай в небольшую деревушку Йозефов, расположенную в 30 километрах к востоку. Руководством батальона было получено важное задание, для выполнения которого было необходимо перебросить в этот населенный пункт весь личный состав. Состоял батальон из людей совсем не призывного возраста среди которых почти не было никого с военным прошлым; практически все они были из Гамбурга. Командовал батальоном профессиональный полицейский, майор Вильгельм Трапп.

По прибытию на окраину Йозефова, Трапп построил вверенную ему часть и изложил своим подчиненным суть задания. Задача была не из приятных. Выступая майор прилагал серьезные усилия, чтобы держать себя в руках. Дрожащим голосом он проинформировал слушающих его людей, что среди населения деревни есть евреи в количестве около 1800 человек; что евреи спровоцировали американский бойкот Германии; что они помогают партизанам; что германские города подвергаются бомбардировкам. И поэтому высшим командованием поставлена следующая задача – все евреи деревни должны быть разделены на взрослых и здоровых мужчин и всех остальных. Первые будут отправлены на работу в лагерь. Оставшихся батальон должен будет физически уничтожить сегодня же. После этого Трапп неожиданно предложил всем тем, кто не считает для себя возможным участвовать в расстреле детей, женщин и престарелых, выйти вперед.

В этот момент батальон разделился на две неравные группы. Вперед вышли двенадцать человек*, сдавшие оружие и отправленные ожидать другого задания. Все остальные отправились в деревню. Батальон выполнил поставленную задачу: к концу дня около 1500 евреев были расстреляны.

(*Точное число неизвестно; количество вышедших оценивается от 10 до 13 человек)

Серьезные исследователи событий Второй Мировой Войны подробно изучали этот неожиданный эпизод и по поводу того почему шагнувших вперед было всего двенадцать, а не больше существует множество гипотез. Бесспорно, однако, то, что в тот момент когда эти двенадцать сдали оружие и отправились ждать другого задания между ними и оставшимися в строю пролегла колоссальная пропасть – в тот конкретный момент времени эти две группы людей мгновенно оказались на разных полюсах того, что принято называть человеческой моралью. Любопытно и то, что никакого прямого дисциплинарного взыскания эти люди не понесли за свой отказ стрелять, хотя и не всем из них удалось избежать роли палачей в будущем. С другой стороны, большинство из тех кто остался старались минимизировать свое участие в операции, а некоторые прямо саботировали, стреляя мимо. Различия между ними перестали быть четкими с течением времени и нарастающим ожесточением войны, но в то июльское утро 42-го они были столь же различимы как и белое и черное, без полутонов и оттенков серого.

Во всей этой истории (подобные эпизоды повторялись с невероятной частотой на всем пространстве Восточной Европы до выхода на сцену газа «Циклон Б») есть еще один аспект, заставляющий вспомнить определение термина «инверсия». К батальону был приписан штатный доктор, о котором один из сослуживцев вспоминал позднее, что тот «прекрасно играл на аккордеоне». Перед тем, как солдаты батальона приступили к ликвидации несчастных евреев, доктор провел с ними занятие о том как правильно стрелять, так, чтобы вызвать мгновенную смерть жертвы. Для этого он нарисовал диаграмму человеческого торса и пометил место на шее куда нужно было приставлять насаженный на винтовку штык для того, чтобы пуля вошла именно туда куда нужно. Мне неизвестно принято ли было в медицинских вузах нацисткой Германии давать клятву Гиппократа, но если да, то роль доктора во всей этой истории шла вразрез с традиционными представлениями о том, каким должен быть доктор после принятия этой клятвы; доктор этого подразделения был экстремально удален от типичного медика, таким каким мы привыкли его видеть.

В купленной мною книге про черные дыры, параллельные миры и другие совершенно ошеломляющие феномены современной физики совсем не было уравнений, графиков с локальными экстремумами и зубодробительной, как было принято выражаться, математики. Иногда проскальзывали весьма лаконичные формулы, приведенные скорее ради красного словца, чем для чего то еще – автор все очень просто и понятно объяснял, что называется, на пальцах. Во времена моего детства единственной книжкой по физике, которую я был в состоянии понять была классика Перельмана* (впрочем, даже ею я не особо зачитывался). Сейчас же, быстрый поиск на сайтах книготорговых компаний показал не только несколько книг написанных автором той, что я держал в руках, но и целую коллекцию других близких по теме и с хорошими ревью читателей. Книгоиздательская индустрия в Северной Америке в наши дни невероятным образом отличается от того, что имело место быть в последнее десятилетие в дышашим на ладан Советском Союзе – сейчас в Америке можно найти не только десятки книг по интересующему тебя вопросу (причем не важно насколько узкому!), но и изучить отзывы массы читателей и рецензентов и полистать первые страницы прежде чем покупать (даже на домашнем компьютере через Интернет). И при этом купить книгу можно не только в привычном бумажном формате, но в электронном виде, доставляемому, как правило, на Kindle или Nook** в течении считанных секунд. С тех самых пор, как Иоганн Гутенберг изобрел печатный станок и книги стали доступны массам, был заложен механизм, на мой взгляд, переводящий неравенство (всякое разное – экономическое, культурное, военное и тп) между странами в совершенно другое измерение – станок этот придал процессу нарастания этого неравенства колоссально мощный импульс и разница в книжном изобилии Америки и давно уже усопшей империи, где мне было суждено появиться на свет, лишь частная иллюстрация этого процесса.

(*Имеется в виду «Занимательная физика» Якова Перельмана)

(*Kindle и Nook – электронные устройства для чтения книг, производимые соотвественно компаниями Амазон и Барнс&Нобл)

Страны, расположенные близко к эпицентру этого изобретения, очень быстро адаптировали массовое книгопечатание под свои нужды. Это привело к быстрому росту грамотности и аккумуляции колоссального объема знаний, что, в свою очередь, дало мощный толчок развитию науки, технологий и образования. Случайно или нет, но почти все из них оказались морскими державами с хорошо налаженной торговлей по всему свету. Голландия особенно выделяется в этом ряду – в 17 веке половина всех книг в мире была напечатана в Нидерландах. В этом смысле Голландия своего рода экстремум в деле книгопечатания в это время (она объяснимо лидировала в то время в торговле, науке, философии, медицине и колонизации Нового Света). В то же время, скажем, Кыргызстан, представлял из себя противоположный полюс – хотя точно не знает никто, но с большой долей вероятности можно предположить, что в том веке в Кыргызстане не было напечатано ни одной книги.

Я отложил ненадолго книгу, чтобы переварить прочитанное, и отхлебнул уже остывший чай. Мой взгляд скользнул по стеллажу, стоящему у меня в комнате, где стояли вперемешку самые разные книги большая часть из которых была посвящена программированию и бизнесу. Книги по программированию в настоящий момент переживают не просто упадок, а очень быстрый закат; один мой знакомый девелопер комментирует этот феномен как «Гугл сделал свое дело – Гугл может гулять смело». Для такого рода предприятий есть даже специальный термин – sunset business, бизнес заката. В книжных супермаркетах все еще можно увидеть внушительные коллекции книг по самым разным вопросам программирования, но я уже несколько лет не покупал новых талмудов (книжки эти, как правило, очень толстые) по теме, потому что все есть в Интернете и быстрый поиск через тот же Гугл в состоянии дать информацию практически по любому техническому вопросу. Быстрому уходу в историю компьютерных книг содействует также и новая индустрия видео уроков, получившая феноменальное развитие в последние годы. Индустрия эта, как мне кажется, в состоянии коренным образом изменить образовательный процесс на всех уровнях, от начальной школы и до университета*.

(*Справедливость моих предположений могут подтвердить такие (в числе прочих) онлайн курсы как Khan Academy (https://www.khanacademy.org/) или Udacity (https://www.udacity.com/))

Одна из самых толстых книг на моей полке была посвящена канадскому налогообложению. Строго говоря, это две книги, одна – эта самая толстая, а вторая намного тоньше и называется она, если вольно перевести на русский ее название, типа «как правильно читать ту толстую книжку». Если честно, даже смотреть на этот фолиант в (почему-то) мягкой обложке, мне страшновато – мир канадских налогов представляется несколько жутковатым лабиринтом, населенным монстрами с именами от которых по хребту начинает бежать холодок, такими как GST, PST, Capital Gain и тому подобными чудищами. Те, кто по части цифр и подсчета денег не робкого десятка, составляют свои налоговые отчетности самостоятельно (можно купить специальный программный пакет для этой цели в налоговый сезон в практически любом супермаркете). Я же не могу похвастать такой вот храбростью и поэтому моими налогами занимается профессиональный бухгалтер. Можно бесконечно долго спорить о том стоит ли делать такой вот аутсорсинг или все же лучше заниматься своими налоговыми мытарствами* самостоятельно (я лично знаю парочку налогоплательщиков которые находят в подобных дискуссиях едва ли не смысл жизни). Однако при этом трудно отрицать, что мир налогов вообще, при всей своей жутковатости и дебатируемости, насыщен экстремумами особенно обильно.

(*Любопытно, что словом «мытарь» в Новом Завете обозначается сборщик налогов или сотрудник налоговой службы, выражаясь современным языком)

Налоги бывают разными по своей величине. В Канаде они намного выше, чем в Америке, но ниже, чем в Англии. При этом налоги практически любой страны начинают казаться детским лепетом на лужайке, если попробовать их сравнить с теми налогами, что имеют место быть в скандинавских странах, где получило реальное воплощение понятие социализма, столь долго и безрезультатно искомое в Советском Союзе и других, менее одиозных, местах. При этом картина весьма неоднородная, если рассматривать разницу между индивидуальными и корпоративными налогами. Скажем, индивидуальные налоги в Канаде выше, чем в Америке, а вот корпоративные вовсе даже нет, что дает время от времени шанс американским корпорациям переносить штаб-квартиру в Канаду, экономя при этом на корпоративных налогах. В Америке подобное поведение американских компаний не жалуют и называют такой шаг обидным термином corporate desertion (корпоративное дезертирование). Это, впрочем, почти никак не отражается на планах тех или иных компаний по, как говорили в России в эпоху романтического капитализма, налоговой оптимизации.

В странах бывшего СССР налоги тоже существуют. Не знаю, как сейчас, но в лихих девяностых отношение к уплате налогов в России или Кыргызстане было совсем не таким как в Канаде или Америке. Их было принято если не игнорировать открыто, то во всяком случае делать все, чтобы их не платить или платить по минимуму. Во многом, конечно же, это было связано со слабостью государственности, которую в России удалось укрепить (зачастую весьма суровыми методами); у Кыргызстана же в этом отношении был, как говориться, особый путь, сопряженный с революциями и другими социальными катаклизмами. В Канаде же или Америке не платить налоги не приходит в голову даже самым отчаянным сорвиголовам, потому что всем известно, что уклонение от уплаты налогов карается строго и неизбежно – любое крючкотворство по этому поводу это игра с огнем и наказание за него всего лишь вопрос времени. Один из самых известных и, можно сказать, хрестоматийных примеров того как серьезные люди с колоссальными связями горели на этом деле это история «крестного отца» криминального мира Чикаго в 30-х годах прошлого века – Аль Капоне. Известный гангстер подозревался в массе преступлений, включая убийства, но доказать его вину оказалось возможным только по одному обвинению – уклонению от уплаты налогов.

Экстремумы в мире налогов можно найти также и в других аспектах, например в том, как эти налоги конструируются в зависимости от статуса налогооблагаемого субъекта. Всем известно понятие оффшор, существующее обычно на экзотических островах и синонимичное с налоговым бегством; бывает и так, что для определенных специальностей налоги выглядят совсем иначе, чем для простых смертных. В голландском Лейдене в семнадцатом веке преподаватели местного университета имели необычную привилегию – они имели право не платить налоги при покупке алкоголя в количестве сорока галлонов вина в год и полбочки (!) пива в месяц. Не исключено, что стимулированное подобным образом потребление спиртного влияло на профессоров совсем неплохо в плане креативности, в конце концов одно из эпохальных изобретений человечества, первый электрический конденсатор известный как «Лейденская банка»*, был изобретен именно в этом городе.

(*Изобретение «Лейденской банки» дало мощный импульс изучению электричества и его применению в технике)

Сотрудников организаций, занимающихся сбором налогов, обычно побаиваются и относятся к ним без особой теплоты. Где-то в глубине души все понимают, что налоги должны собираться поскольку без этого невозможно полноценное функционирование общества, однако мало кто платит налоги с энтузиазмом. Я не знаю ни одного сотрудника налоговой службы лично, но можно предположить, что это люди наблюдательные, хорошо подкованные по части чисел и не страдающие излишней сентиментальностью. Впрочем по части сентиментальности это может быть и не всегда так – вероятно самый известный в истории сотрудник налогового управления это Матфей, сын Алфаеса, ответственный за сбор налогов в Капернауме, ставший позднее одним из двенадцати апостолов Иисуса Христа.

Тема экстремумов находит невероятно богатое наполнение когда речь заходит о религии. Ну или о домыслах, с ней связанных. Легендарный советский оружейный конструктор Михаил Тимофеевич Калашников, ушедший из жизни в 2013 году, за полгода до смерти написал необычное письмо патриарху Русской Православной Церкви, в котором, несколько пространно и весьма эмоционально изложил точку зрения на свое видение мира и роли в нем добра и зла. В частности письмо это содержит следующие строки:

«Моя душевная боль нестерпима, один и тот же неразрешимый вопрос: коль мой автомат лишал людей жизни, стало быть и я, Михайло Калашников, девяноста три года от роду, сын крестьянки, христианин и православный по вере своей, повинен в смерти людей, пусть даже врага?»

Автомат АК-47, разработанный Калашниковым, является одним из наиболее популярных видов стрелкового оружия в мире. Ввиду его феноменальной надежности и относительной простоте в использовании, автомат этот получил распространение далеко за пределами России; стереотип типичного террориста или какого-либо повстанца (бывает так, что грани между этими двумя понятиями стираются почти полностью) часто предполагает узнаваемый силуэт этого автомата, как правило, грозно повернутый дулом вверх. Один мой знакомый эмигрант из Сомали, страны в которой война это своего рода норма, рассказывал мне, что там автомат Калашникова любили за то, что он не испытывал проблем из-за жаркой погоды на Африканском Роге; у американских винтовок М-16 из-за этой жары лопались стволы во время затяжных боевых действий. Предположить сколько людей лишилось жизни благодаря этому автомату довольно трудно, но наверняка счет идет на сотни тысяч, если не на миллионы. И скорее всего именно это обстоятельство тяготило Михаила Калашникова, коммуниста и официально неверующего военного, на склоне его лет. Зачем надо было делать эту исповедь в виде письма достоянием общественности  трудно сказать, но возможно у Михаила Тимофеевича были на то свои причины. «На встречу с богом опозданий не бывает», пел в свое время Владимир Высоцкий. Если такие встречи действительно имеют место быть, то что ожидало на ней Калашникова не является слишком очевидным. Официальный же комментарий из секретариата патриарха по этому письму, опубликованный в российских СМИ, звучит следующим образом: «когда оружие служит защите Отечества, Церковь поддерживает и его создателей, и военнослужащих, которые его применяют».

На совершенно другом полюсе данной темы находится американская инженер-химик Стефани Кволек, также ушедшая из жизни летом 2014 года в возрасте девяноста лет. Работая в лаборатории американского концерна ДюПон, Кволек изобрела сверхлегкий и одновременно сверхпрочный материал, известный как Кевлар в результате достаточно случайного открытия во время химических опытов. Работа в те дни не клеилась и получаемые результаты в лаборатории совершенно не вселяли оптимизма в коллектив исследователей. Кволек в одном из моментов проявила настойчивость, когда все остальные уже опустили руки, и провела несколько дополнительных экспериментов, которые привели к нужному результату. Полученный материал оказался в пять раз прочнее стали (при одинаковом весе) и при этом огнеупорным. Руководство концерна нашло рынок для этого открытия и в 1975 году полиция США получила в свое распоряжение первые пуленепробиваемые жилеты.  Статистика в Америке штука серьезная и поэтому число спасенных этим жилетом американских полицейских известно достаточно точно – их более трех тысяч. В день смерти Кволек, ДюПон объявил о том, что компания продала свой миллионный бронежилет. О жизни Стефани Кволек в Америке издана книга для детей с названием «Женщина, которая изобрела ткань, останавливающую пули: гений Стефани Кволек».

Три тысячи, конечно же, сущий мизер по сравнению с сотнями тысяч. При этом нам ничего не известно, какие мысли были у Стефани Кволек перед смертью, что ее беспокоило или, наоборот, ободряло или утешало – открытых писем ни служителям культа, ни кому-либо еще она не писала. Однако можно предположить, что ее гипотетическая встреча с Создателем носила совершенно другой характер, нежели Михаила Калашникова.

Размышляя на эту тему невозможно не заметить еще один любопытный элемент. Нам ничего неизвестно о вере или богобоязни Михаила Калашникова в его ранние и зрелые годы; его религиозность четко проявляется лишь в преклонном возрасте. Это, конечно же, не означает, что он не был верующим в тот период, когда создавался его легендарный автомат. Однако вполне возможно и такое, что вера пришла к нему именно в последние годы его жизни. Трудно не вспомнить в этой связи любопытный эпизод из биографии французского философа Вольтера. Известный своим свободомыслием и резкостью в суждениях, он достаточно резко атаковал христианство, называя его «самой смехотворной, абсурдной и кровожадной религией из всех, что были известны миру»*. Будучи на смертном одре Вольтер был посещен католическим священником, который призвал его отречься от своей ереси и подумать о том, как примириться с господом. «Похоже, что не время наживать себе новых врагов», глубокомысленно ответил умирающий мыслитель. Что ожидало его в гипотетической встрече с Создателем, остается только догадываться.

(*Фраза взята из письма Вольтера королю Пруссии, Фредерику Второму, датированного 5 января 1767 года)

Мне не хватило сил прочитать всю книгу. Я ознакомился с главой о черных дырах и о параллельных мирах прежде чем сотни разных дел отодвинули далеко вниз в шкале приоритетов чтение этого, в общем-то, внушительного томика. Томик продолжал пылиться на моей книжной полке, жестоко зажатый между тяжелыми талмудами по программированию. Чек, выданный мне при покупке и служивший закладкой, сиротливо торчал на том месте неровно обрезанных страниц, где заканчивалась глава про черные дыры и начиналась про голограммы. И продолжалось это до тех пор пока я не стал собирать сумку, чье предназначение емко и труднопереводимо умещается в английском названии emergency bag. Сумка эта должны была быть готова, чтобы в любую, минуту сорваться и, взяв жену и старшего ребенка и, собственно, эту сумку, мчаться в роддом. Тщательно сложив туда все, что было рекомендовано в списке из госпиталя, я почему то решил кинуть туда же эту книжку, наивно полагая, что может быть я смогу читать, пребывая в напряженном ожидании уже там, в роддоме. Однажды, в холодный зимний вечер, когда в темноте выл ветер и хлестал проливной дождь, я узнал, что пришла пора – посадив бледную от волнения жену на переднее сидение, а заспанного ребенка на заднее, я кинул эту сумку в багажник и взял с места в карьер изо всех сил надеясь, что все начнется не по дороге.

Пребывание в роддоме подзатянулось. В глазах рябило от изобилия медсестер в зеленой униформе, бодро суетящихся в палате. Постоянно хотелось пить. Старший сын мирно уснул на диванчике в коридоре. Ребенок родился через шесть часов в течении которых я даже не вспомнил о том, что в сумке была эта книга. Еще через пару часов, когда вконец измученная жена впала в короткий сон, а моя новорожденная дочь, поев, слегка угомонилась, я взял ее на руки и стал гулять по коридорам госпиталя, наматывая круги, смотря на спящего ребенка и проверяя время от времени почту в смартфоне. В приемной роддома дежурили и болтали те самые медсестры, что помогали нам в палате несколько часов назад. Проходя мимо них в третий или четвертый раз, я обратил внимание, что одну из них я уже где-то видел. Еще через два круга я понял, что видел ее тогда, в книжном магазине, когда только начал листать ту книгу о черных дырах в то время как она рассматривала что-то в разделе «Биология». Вспомнилась также нелепая деталь, что тогда же на одной из полок в той секции вывеска «Эволюция» была написана от руки. На ее бэйджике краем глаза я прочитал имя – Айша. И отчего имена в Панджабе и Кыргызстане так часто совпадают? Неужели тюркское влияние Бабура* и его династических предшественников и потомков?

(*Захир ад-дин Мухаммад Бабур – правитель Индии, Афганистана и некоторых областей Средней Азии, потомок Тимура и основатель династии Великих Моголов. Известен также как писатель и энциклопедист)

Еще через один круг, я увидел облокотившегося на стойку приемной бородатого малого с бритой головой и косой саженью в плечах. Одет он был в полицейскую форму с кобурой с одной стороны и грозно свисающими наручниками с другой. Говорил он низким уверенным баритоном и, как я понял из обрывков разговора, пришел он в роддом, чтобы забрать домой Айшу, которая приходилась ему то ли женой, то ли подругой. Хрупкая фигура Айши резко конрастировала с брутальной мускулистостью этого парня, которую можно было видеть даже под покровом полицейской формы; также сильно отличались ярко-черная коса медсестры и рыжеватая борода блюстителя порядка.

Пройдя еще один круг мимо приемной, я остановился в коридоре – дочка начала хныкать и я, сунув телефон в карман, стал укачивать ее, бормоча и напевая. Через несколько минут она уснула, но я продолжал стоять и укачивать, глядя на ее спящее лицо с локоном черных волос, чуть кокетливо (уж не знаю правильный ли это эпитет для новорожденной) торчащий из под вязаной розовой шапочки. Медсестры в приемной, не видя меня, продолжали разговаривать. Случайно я услышал, что парня звали Джон и что он муж Айши и работает супервайзером охранников в тюрьме где-то за Харрисоном, и бывает так, что его смена заканчивается тогда же когда и дежурство у Айши в роддоме и тогда он за ней заезжает.

Через два дня нас выписали из госпиталя. Я тщательно укрепил переносное кресло с дочерью за заднем сидении, туда же села все еще слабая жена. Старший с радостью разместился впереди. Ночью был морозец и стекла машины, равно как и лужи на стоянке, были покрыты слоем инея. Я включил печку и стал отскребать ледяной налет со стекол, вызывая радость сына всякий раз, когда на стекле появлялся новый просвет. Через несколько минут мы выехали со стоянки роддома с треском давя тонкий лед на лужах и взяли курс домой.

Мы ехали через фермерские поля, серебристые от инея на траве. Несколько лошадей, бродивших на одном из них, были заботливо укрыты выцветшими попонами, и можно было подумать, что они пациенты какой-нибудь ветеринарной клиники в больничных халатах. Сын листал свои книги; глядя в зеркало заднего обзора, я поглядывал на жену, обхватившую детское кресло рукой и не отрывающую взгляда от дочери. «Материнский инстинкт, не иначе», подумал я с улыбкой.

– Хорошие были и доктор Акерман и медсестры. И Дженнифер, и Рэйчел, и Айша, – сказала она мне, поправляя что-то ребенку.

– Да, хорошие, – согласился я.

Услышав имя Айша я вспомнил эту хрупкую медсестру, удивительно расторопно шустрившую во время родов в больничной палате. Вспомнив ее сурового мужа-полицейского я подумал, что Джон и Айша представляют из себя семью в которой уживаются экстремально удаленные друг от друга профессии – она помогает появляться на свет младенцам в роддоме, в то время как он следит за порядком в тюрьме и руководит командой надзирателей. Счастливые супруги, обитающие на полярных точках трудовой занятости, о чем они разговаривают после работы за чашкой чая? Можно предположить, что вряд ли о черных дырах, хотя пример их брака тоже своего рода экстремум.

Та книга, что я купил тогда в «Чаптерсе», вернулась на полку, где и стоит, дожидаясь своего часа. Прочитанная наполовину, она по прежнему выделяется торчащим чеком-закладкой на плотно уставленной книгами полке. Такое читательское поведение типично для меня, ленивого прокрастинатора, хронически откладывающего на потом массу дел. Гордится такой чертой характера, конечно же, не приходится, но по крайне мере в ней нет ничего экстремального.

© Анвар Амангулов (Амин Алаев), 2014