Дорога в тысячу ли, или Cказание о дунганском народе

Исторический роман

Нет в Азии народа с более насыщенной, загадочной и богатой древней историей, нежели дунгане (хуэйцзу), которые говорят на одном из китайских языков и исповедуют ортодоксальный ислам. Народ-труженик, воин и торговец, выдвинувший из своей среды знаменитых ученых и зодчих, замечательных писателей и поэтов, известных промышленников и финансистов, прославленных мореплавателей и первопроходцев – всех положительных характеристик этого славного народа не перечислить.

Литературные герои произведения списаны с реально живших, действоваших и творивших в 18-19 веках исторических личностей. В романе – это руководители китайско-дунганского восстания против маньчжурской династии Цинь смелые, самоотверженные и деятельные дунгане Мухамед Биянху, Фархат Люхудза и Юсуф-Хазрет Дасыфу. В книге выведены и другие именитые хуэйцзу той эпохи: чайный плантатор и фабрикант Фазыл Люхудза, ректор пекинского вуза и ученый Харки Имазе, командир повстанческого дунганского полка Мухэмэ Дажен и заместитель министра образования Китая, мастер кун-фу наивысшего ранга Смар Ванду.

Повествование книги строится на описании фактов из богатой истории, этнографии и этногенеза китайских хуэйцзу и центральноазиатских дунган, которых в настоящее время, согласно официальной статистике, насчитывается более 9 миллионов.

Книга представляет несомненный интерес для всех любителей жанра исторической прозы.

Публикуется по книге: Бек фон, Аммиан. Дорога в тысячу ли, или сказание о дунганском народе. Ист. роман. – Алматы, 2006 г. – 589 стр.

УДК 82/821
    ББК 84 Дун 7-4
    Б 42
    ISBN 9967-22-945-2
    Б 4702200100-05

Художник – Паншаев М. С.
    Редактор – Исабаева Р. А.
    Компьютерная верстка – Бакиров А. А.
    Издатель – Люхудзяев Ф.

Предисловие

Исторический роман Аммиана фон Бека «Дорога в тысячу ли, или сказание о дунганском народе» является своего рода первым литературным произведением, представляющим собой широкое социально-эпическое полотно, на котором автор яркими живыми красками воссоздает жизнь дунганского народа на фоне реальных исторических событий, происходивших в Китае во второй половине 19 столетия.

Оглядываясь назад, следует сказать, что в советских энциклопедических словарях дается лишь скудная, на две-три строчки, информация о существовании дунганского народа. А во всемирной энциклопедии, изданной на английском языке в 1994 (World Book, 1994), в разделе «Этнический состав населения Китая» вообще нет никакого упоминания о хуэйцзу (дунганхуэйях, китайских дунганах), хотя согласно официальной статистике китайских и центральноазиатских дунган насчитывается в общей сложности более 9 миллионов человек.

Естественно, история дунганского народа и раньше привлекала внимание исследователей, труды которых сводились, в основном, к вопросам изучения этногенеза дунганхуэйев, причем в них высказывались самые противоположные, порой исключающие друг друга точки зрения.

Некоторые советские ученые-историки, в частности А. М. Решетов, считали, что дунгане – это те же самые китайцы, принявшие ислам.

Отечественные исследователи дунганского происхождения: М. Сушанло, И. Юсупов, А. Калимов и др., – писавшие свои труды  во времена господства тоталитарной социалистической идеологии, конечно же, не могли придерживаться иной точки зрения, кроме той, которая утверждала, что дунгане, как самостоятельная национальность, возникли только во времена социализма.

В постсоветское время, начали появляться публикации о том, что у истоков возникновения дунган, как обособленного этноса, стояли не китайцы, а пришельцы извне, часть которых приняла ислам еще до появления в Китае, а другая же – уже после ассимиляции с коренным населением. Большинство исследователей, придерживающихся этой точки зрения: отечественный ученый М. Имазов, профессор Пекинского университета Дин Хун, австралийская изыскательница С. Римская-Корсакова, посетившие места компактного проживания дунган в Китае и Центральной Азии, и др. – сходятся во мнении, что предками дунганхуэйев были арабы.

Однако, высказываются и иные предположения – что предками дунган могли быть и монголы, и тюрки, и гунны, и даже пришельцы из Иудеи.

Как явствует из вышесказанного, во-первых, среди ученых-дунгановедов не существует единой точки зрения по вопросу этногенеза дунган; во-вторых, за исключением работ М. Имазова и Дин Хун, большинство из них выполнены во времена господства советской идеологии, большей частью носят поверхностный характер и зачастую изданы в виде тенденциозных научных статей или тезисов.

Таким образом, роман Аммиана фон Бека «Дорога в тысячу ли, или сказание о дунганском народе» является первым, поистине монументальным трудом, который отличает необычайно широкий диапазон и глубина исторического описания.

Известно, что французский писатель Анатоль Франс как-то сказал, что «книги по истории, в которых нет лжи, ужасно скучны». Несомненно, Аммиан фон Бек осознает, что основная задача писателя – это сделать историческое произведение легко читаемым; поэтому при построении сюжета он прибегает к методу, широко используемому «родоначальником исторического романа» Вальтером Скоттом, в произведениях которого приключенческое жизнеописание отдельных героев разворачивается на фоне реальных исторических событий. Такой метод придает историческому произведению особую занимательность без малейшего ущерба для реализма. Однако, если В. Скотт зачастую вводил в свои романы вымышленных героев («Айвенго» периода нормандского завоевания Англии или «Квентин Дорварда» эпохи правления французского короля Людовика XI), то роман Аммиана фон Бека построен на исторических судьбах реальных героев, ярчайших представителей дунганхуэйев, – это вождь восстания дунганского народа Мухамед Биянху и его выдающиеся соратники: Фархат Люхудза, Юсуф Хазрет-Дасыфу и Мухэмэ Дажен.

Особый интерес повествованию придает тот факт, что Аммиан фон Бек берет за основу сюжета своего произведения один из самых трагических периодов истории дунганского народа, когда трудолюбивые китайские дунгане-мусульмане (дунганхуэйи, хуэйцзу) вслед за восставшими китайско-ханьскими тайпинами поднимаются на борьбу против маньчжурско-циньских правителей, подвергавших трудовое население страны самой жесточайшей эксплуатации, гнету и репрессиям.

В течение 15 лет (с 1862 по 1877гг.) пожаром тайпино-дунганского восстания был охвачен целый ряд провинций Китая: Шэньси, Ганьсу, Цинхай, Синьцзян и Юньнань. Повстанцы одерживают ряд убедительных побед над правительственными войсками, однако их смелость и самоотверженность оказываются, в конце концов, сломленными многократно превосходящими силами императорских маньчжурских войск.

Некоторая часть дунганхуэйев была вынуждена бежать на территорию Русского Туркестана (нынешний Казахстан и Кыргызстан), где они обретают вторую родину.

Обладая исключительной эрудицией, автор романа воссоздает на страницах своего произведения реальную картину быта китайских дунганхуэйев: их обычаи, традиции и обряды, их социальное положение в сложной иерархии китайского общества.

Касаясь вопроса этногенеза дунганхуэйев, автор романа не оспаривает различные версии происхождения дунган, однако, он однозначно опровергает мнение о том, что дунгане – это просто часть китайцев, принявшая ислам, и убедительно доказывает, что дунганхуэйи – это самостоятельный этнос с очень древней и богатой историей.

В своем произведении Аммиан фон Бек неоднократно подчеркивает ревностную приверженность дунганхуэйев к постулатам ислама, однако, от его пытливого взгляда не ускользает и тот факт, что дунгане также испытали на себе значительное духовное влияние учения Конфуция, чьи идеи господствовали в интеллектуальной и общественной жизни Китая на протяжении двух тысячелетий. Такой подход к освещению мировоззрения дунганхуэйев представляется нам новаторским и объективным.

Подводя итоги вышеперечисленным достоинствам романа Аммиана фон Бека «Дорога в тысячу ли, или сказание о дунганском народе», хочется выразить убеждение в том, что это произведение станет настольной книгой каждого уважающего себя дунганина, ибо, как сказал великий китайский мыслитель и историк Сыма Цянь, «народ, который не знает своей истории и не сделает для себя соответствующих выводов, обречен вновь пережить те страдания, которые выпали на долю его предков».

Издатель Люхудзяев Ф.

Часть I. Детство и отрочество

1. Щенок тайгана

Дед Исхар был очень почитаем в большом семействе Биянху. Этот белоголовый, высокий и жилистый старик со всегда, казалось, слезящимися красными веками глаз, и зимой, и летом одетый в одну и ту же широкую белую рубаху и синие штаны, был неразговорчивым человеком. Но сказанное им редкое слово неизменно являлось беспрекословным повелением для членов его многочисленной семьи.

Дед Исхар вставал каждое утро еще затемно, совершал в углу комнаты на войлочном коврике утреннюю молитву – нэмаз и уходил на двор. Через некоторое время маленький Мухамед слышал через открытую форточку окна ритмичное шуршание метлы – вжик, вжик. Это дед подметал двор. Шуршание во дворе вскоре затихало, старик уходил мести участок улицы перед домом. Вскоре во дворе слышался шум расплескиваемой из ведра воды – это дед Исхар поливал двор.

Из многочисленных своих потомков мужского пола старик почему-то выделял маленького Мухамеда, хотя последний приходился ему внуком от второго его сына Ягубе. Любопытный, смышленый малыш очень нравился старику, но он не выказывал это. Само собой получилось так, что трехлетний внук остался как-то раз ночевать в постели вместе с дедом Исхаром и своей младшей бабушкой Айше и после этого он стал жить в комнате деда, и его родители не могли забрать его спать к себе никакими силами – он поднимал отчаянный рев, топал ногами и размахивал руками.

Но больше, чем дед Исхар, прикипела сердцем к боевому карапузу вторая бабушка Айше, хотя малыш не был ей внуком по крови – ее старшему сыну едва исполнилось шестнадцать лет, а младшей дочери не было еще и семи. Целыми днями маленький Мухамед был под ее присмотром, она его далеко от себя не отпускала, кормила, поила, по вечерам купала в тазике, днями пошивала ему штанишки и рубашки и обшивала их разноцветным бисером. Тюбетейка же, сшитая ею для внучонка, вся ослепительно блистала на солнце, украшенная недорогими жемчугами. По вечерам иногда она брала с собой малыша на свои женские посиделки и с гордостью, ни капельки не стесняясь своих товарок, позволяла толстому карапузу сосать впустую свои пока еще крепкие груди. Присутствующие в комнате женщины, в основном, коренные дунганхуэйки, вначале неодобрительно покачивали головами и цокали языками – ведь негоже женщине так открыто проявлять свои нежные чувства, даже к трехлетнему внучонку, но потом как-то они свыклись с этим, подумывая про себя: что с нее взять, ведь Айше не исконная дунганка, а из тюркского народа саларов, проживающего по обоим берегам в верховьях реки Хуанхэ в недалекой провинции Цинхай. Да к тому же саларка Айше пользовалась авторитетом среди женской половины села как вторая жена самого богатого человека общины – старика Исхара.

Много лет тому назад тогда еще нестарый Исхар приметил на постоялом дворе на правом берегу Хуанхэ в предгорьях около озера Джарин-Нур красивую девушку – дочь хозяина этой гостиницы и заслал к ней сватов. Владелец постоялого двора не отказал высокому представительному дунганхуэйю Исхару – ведь они оба были мусульманской веры. Так юная красавица-саларка Айше стала второй женой небедного дунганского купца. Она была на двадцать пять лет моложе своего мужа Исхара, которого она сразу же искренне полюбила за его доброту, ум и решительность.

Уже много лет прожив среди дунганхуэйев, она так и не выучилась чистому дунганскому языку, а продолжала говорить на западном цинхайском китайском диалекте. И поскольку западный китайский говор и дунганский язык имеют очень много общего, то ее общение с сородичами мужа не было никоим образом затруднительным. Но женщина очень волевая, она со своими детьми, которых у нее от Исхара было шестеро (два мальчика и четыре девочки), всегда говорила только на своем родном тюркском саларском языке, и вместе с ними приучила к этому языку и малыша Мухамеда. Таким образом, ее родные дети, и иже с ними ее дорогой внучок, росли двуязычными, владея в совершенстве разговорным дунганским и саларским языками.

Самые ранние воспоминания о детстве у Мухамеда сохранились такие: он, трехлетний увалень, выходит во двор с куском рисовой лепешки в руках, внезапно сбоку на него налетает петух с ярко-красным оперением, до тех пор спокойно прогуливавшийся около цветочной клумбы со своими многочисленными курами, вырывает клювом лепешку и, размахивая крыльями, убегает прочь. На отчаянный крик возмущения из-под навеса стремительно выбегает бабушка Айше и бросает снятую с ног туфлю вслед пернатому разбойнику. Долго еще она утешает своего любимчика, обнимая, поглаживая его по щекам и вытирая белым своим платочком с разноцветным орнаментом по краям градом катящиеся по его щекам слезы обиды. После этого случая малыш Мухамед выходит во двор со старой дедовской палкой, чтобы отбиться от зловредного и дерзкого петуха. Как помнится, день, в который агрессивная птица попала в котел в суп-лапшу, явился для потерпевшего такое унижение от этого петуха малыша одним из самых памятных и приятных из его детства.

Однажды дед Исхар и шестилетний Мухамед поехали на возке, запряженном парой лошадей, на большой рынок окружного города Тяньшуйя и там перед чайной, куда заходили перекусить, за ними увязался маленький черный щенок-сосунок с удлиненной мордочкой с белой отметиной на груди, напоминающий скорее черного лисенка. Собачий детеныш подбежал к человеческому детенышу Мухамеду, обнюхал его ноги и, подняв заднюю лапку, обдал его теплой струей мочи. Из-за низкого столика чайной стремглав вскочил хозяин щенка и, выбежав за порог, поймал беглеца. Малыш Мухамед умоляюще взглянул на деда, тот без слов понял все.

– Я куплю эту собаку, – сказал дед Исхар владельцу щенка. – Сколько ты за нее хочешь получить денег?

– Это очень дорогая собака, тайган, – отвечал толстый китаец, – редкая порода, происходит из Тянь-Шаня, там ее выращивают кара-киргизы. Я прошу за нее сто ланов.

– Что? – изумился старик-дунганин. – Да за сто ланов я куплю целого быка, – и хотел уйти прочь, но, еще раз взглянув на умоляюще-страдальческое личико внучонка, сжалился и продолжил торг.

Он знал, что эта порода борзых собак очень редкая и ценная, поскольку представляет собой незаменимого помощника охотника – она может не только догнать и загнать куда-либо зверя (это может сделать и любая гончая), но и задержать до подхода охотника, а нередко и задушить лису, и даже волка. Сошлись на тридцати ланах и маленький Мухамед стал обладателем непоседливого лохматого щенка.

Новоприобретенному малышу-псу дали саларское имя Арсланбеги, что означало: страшный (беги) лев (арслан). Но маленький собачий детеныш пока еще не соответствовал своему грозному имени, а был очень игривым, хватал всех идущих мимо за штанины, а порой по-человечьи обхватывал лапами ногу проходящего, небольно покусывая своими еще неокрепшими зубами. На первых порах пришлось поить маленькую собачку коровьим молоком, и только несколько дней спустя ей стали давать нормальную собачью пищу, которая представляет собой в дунганских домах остатки вечерней еды.

Арсланбеги немного подрос и уже иногда глухо рычал на незнакомых людей, входящих во двор. Когда он не спал под крыльцом дома на матерчатой подстилке, то бегал вслед за своим хозяином Мухамедом, весело махая обрубком хвоста, который по дунганскому обычаю был сразу же обрезан по приезде с рынка домой. Такое предпринималось, исходя из безопасности самого же пса, чтобы в будущей схватке со зверем длинный хвост не служил бы противнику для захвата. Когда обрубали щенку хвост, Мухамед ушел подальше в самые дальние комнаты, чтобы не слышать собачий визг. Но к великому удовольствию деда, производящему эту операцию до блеска отточенным ножом, маленький тайган взвизгнул только один раз и стойко перенес боль. «Будет отменная собака!» – удовлетворенно подумал старый дунганхуэй.

Однажды – а дело было в середине осени – щенок пропал. Его искали до вечера, но нигде не находили: ни под домом, ни дома, ни в кладовке, ни в сарае, ни в продуктовом складе, ни в хлеву, ни в саду, ни в огороде – нигде не было вислоухого Арсланбеги. Пришла ночь, все сбились с ног, но щенка-тайгана нигде не обнаружили. Вся семья была в поисках: глава семейства дед Исхар, его четверо сыновей, шестеро незамужних дочерей и многочисленные его внуки и внучки. Поиски прекратились с первыми вечерними звездами. Ночью, несмотря на теплую осень, маленького Мухамеда стала пробирать дрожь, он заболел и начал терять сознание. Жар охватил его тельце. На другой день он не просыпался и все находился в забытье. Два дня малыш лежал без памяти в сильнейшем жару. Пригласили муллу из мечети и рассказали, что эта болезнь началась из-за потери щенка-тайгана.

– Надо найти, или же показать ему другого такого же, – покачав головой, отвечал седобородый мулла, перебирая чётки, – иначе дело может кончиться совсем плохо. Но где поблизости и быстро найти такого же? Хорошо было бы, если щенок нашелся, разумеется, если китайцы-ханьцы его не поймали, не зарезали и не съели. Ведь многие из них любят нежную собачатину. Мы, дунгане, как правоверные мусульмане не едим собачатину и свинину, а китайцы же едят.

Щенок нашелся на третий день утром. Едва попискивающий, отощавший от голода, он лежал на облучках повозки в ящике, верхняя крышка которого служила сиденьем для кучера. Как он туда попал на дальний задний двор и как там захлопнулся в ящике – для всех это осталось загадкой. Сразу же принесли его к изголовью больного Мухамеда, который до сих пор, несмотря ни на какое лечение и возносимые молитвы, не приходил в себя. Щенок потянулся на лежанке-кане к лицу хозяина и из последних сил облизал ему левую щеку: мол, проснись, я прибыл, извини, что задержался. Больной ребенок открыл глаза и осмотрел всех осмысленным взглядом – деда, младшую бабушку, отца, мать, братьев и сестер, увидел рядом с изголовьем черного исхудавшего Арсланбеги, зрачки его радостно сверкнули и он снова закрыл глаза.

– Теперь он выздоровеет, – сказал мулла, два дня не отходивший от мальчика, вливая ему в рот жидкие снадобья и читая молитвы.

Щенок тайгана со временем превратился в длинношерстного красавца-пса.

– Не обманул китаец, – сказал как-то довольный дед Исхар своему внуку, – наш Арсланбеги оказался чистых тайганских кровей. Смотри, – он подтолкнул к малышу Мухамеду собачку и показал ему лапу, которую держал в руках.

Между собачьими пальцами произрастала густая черная шерстка, такая же плотная шерсть росла и на макушке подросшего пса.

– Такой волосяной покров на ногах и на лапах позволяет этой породе свободно ступать по острым камням и быстро мчаться по бездорожью, без опасения поранить лапы, – пояснил дед внуку, – тайгана еще называют собакой в штанах.

    2. Поступление в школу

Наступила поздняя осень. Погода стала ухудшаться изо дня в день. Но для жителей села не было особых причин для беспокойства – урожай на полях, в садах и огородах был уже убран.

Конец весны, все лето и первую половину осени семья старика Исхара трапезничала в столовой – большой комнате смежной с кухней. Только эти две комнаты во всем большом доме Биянху соединялись между собой дверью, все остальные помещения были изолированные и имели выход на длинную террасу. С первыми холодами местом для приема пищи становились две комнаты с теплыми лежанками – канами: одна самого главы семейства Исхара, там кушали дед, младшая бабушка Айше и маленький Мухамед; другая с восточной стороны дома, там принимала еду прочая мужская половина семьи, взрослые сыновья, большие и маленькие внуки главы семейства. Вся женская половина семьи ела на кухне.

Как-то вечером за ужином дед Исхар внимательно глянул на своего дорогого внучка и, поглаживая недлинные усы, сказал:

– Главное в этой жизни стать достойным человеком и мусульманином. А для этого надо много учиться. Только учеба открывает все возможности успеха для человека под этими голубыми небесами. Только знания дают высшую мудрость и душевный покой – так говорит святая книга Коран. А наша страна Китай особая в этом подлунном мире. У нас особо выделяют грамотных и образованных людей. Только человек, обремененный большими познаниями «Четверокнижия» и «Пятикнижия» великого мудреца Кун-фу-цзы, в состоянии претендовать на большие государственные должности, выдержав государственные экзамены и получив соответствующую ученую степень. Стало быть, дорогой внук, завтра мы идем с тобой записывать тебя в школу.

На другое утро спозаранку ненаглядный внучонок был наряжен в самые лучшие свои одеяния, которые достались ему от старших мальчиков – внуков: широкие серые холщовые штаны, белую шелковую рубашку с вышивкой у воротника и подбитую ватой зеленую двубортную куртку. На ноги ему надели кожаные остроносые черные сапожки.

Дед и внук направились в школу, которая располагалась рядом с мечетью недалеко от центра села. Она представляла собой высокий дом с верандой, куда выходили двери двух комнат: одной большой, в которой ученики учились, и другой маленькой, в которой проживал сам учитель (вуста). Широкоплечий немолодой учитель с близко посаженными глазками был одет по случаю записи учащихся также, как и сами записывающиеся, очень нарядно – на нем поверх обычной одежды красовался китайский шелковый халат с трехглавыми драконами, разевающими все свои пасти, а на голове он имел обшитый разноцветным бисером фиолетовую тюбетейку. Вуста сидел на террасе на циновке, скрестив ноги и записывал в большую школьную книгу – дефтери имена прибывающих учеников, макая заостренную тростниковую палочку с кисточкой на конце в круглую баночку – прибор для туши. Завидев деда Исхара, входящего со своим внуком во двор школы, нарядный учитель вскочил с места и, надев на ноги широкие крашенные деревянные башмаки, сошел по пологим ступенькам вниз на ровную площадку, посыпанную крупным белым песком, на которой в ненастную погоду ученики чистили от грязи подошвы обуви.

– Ансэлярмурлейкум! – приветствовал вуста уважаемого старика.

– Эрлейкумансэлям! – отвечал на приветствие дед Исхар, пожимая протянутую руку учителя.

– Я полагаю, что вы привели своего внука ко мне в школу? – вопросил вуста, запахивая свой осенне-зимний утепленный нарядный халат и, не доживаясь ответа, продолжил: – Ну что ж, запишем мальчика учеником первой ступени (сяосюе).

Все трое: учитель-вуста, дед Исхар и записывающийся ученик Мухамед – поднялись на террасу, где на циновке уже сидело несколько взрослых селян с приведенными с собой мальчиками разных возрастов – ведь обычно в школе на первой ступени учились дети от семи до десяти лет и на второй ступени (дасюе) от одиннадцати до четырнадцати лет, и каждой осенью даже уже не первый год посещающие школу ученики по старинной традиции должны были записываться в школу, а точнее, подтверждать свое дальнейшее обучение у этого вуста. Если же учитель не жаловал ученика в силу нерадивости последнего, то такой ленивец мог быть в этом учебном году не «записан» для продолжения учебы и тогда ему приходилось искать себе место в другой школе при другой мечети.

Селение Ван-Чацзун, где проживал маленький Мухамед, было относительно крупным – в нем имелись четыре мечети, одна из них главная соборная, и, следовательно, четыре школы.

– Как твое мусульманское имя (цзиньмин), мальчик? – спросил учитель, оглядывая будущего ученика маленькими глазками на толстом лоснящемся лице.

– Мое имя-цзиньмин – Мухамед, – едва смог выговорить малыш, у него внезапно пересохло во рту.

– Как твое официальное имя (гуаньмин)?

– Мое имя-гуаньмин – Биянху.

– А более точнее?

– А более точнее, Бай Янь Ху, – вмешался дед Исхар, глядя на растерянного внука.

– Хорошее гуаньмин, ведь Бай Янь Ху – это царь царей грозный тигр, – удовлетворенно покачал головой в свой блистающей на утреннем солнце тюбетейке немолодой вуста: – А чей ты сын, Мухамед Биянху?

– Я сын дунганина-хуэйя Ягубе, а Ягубе сын дунганина-хуэйя Исхара, – заученно отвечал уже уверенно малыш.

Ответ маленького Мухамеда был записан учителем в школьную книгу. Пока учитель старательно вписывал справа налево в дефтери полученные сведения о новом ученике, дед Исхар примостился рядом с остальными родителями на циновке и пересчитал взрослых людей – их было вместе с ним шесть человек. Не хватало седьмого. По старинной традиции вуста мог объявить плату за учебу одного мальчика (девочки учились только в одном месте в селе – в школе при соборной мечети и их учительницей являлась старшая жена соборного муллы-ахуна) только в присутствии семи отцов семи учеников. Ждать пришлось недолго. Через некоторое время со своим родителем пришел один из тринадцатилетних учеников второй ступени, который должен был завершить свое обучение уже в этом учебном году.

Все семеро взрослых (шестеро отцов и дед Биянху) сели полукругом перед вуста, который, закрыв и отложив в сторону школьное дефтери, поднял указательный палец вверх, призывая к вниманию, и сказал:

– Аллаху угодно, чтобы платой за год учебы одного мальчика была стоимость тридцати цзиней белого риса на конец осени – начало зимы.

Никто из присутствующих родителей ничего не сказал в ответ. Такая плата за годичное обучение в школе держалась уже свыше десяти лет и все ожидали именно такого ответа, хотя в глубине души надеялись на снижение, но последнее понижение оплаты производилось где-то двенадцать лет тому назад.

Возвращаясь из школы домой, дед Исхар умиротворенно поцокивал языком. Если многие из родителей учеников надеялись в потайных своих желаниях на понижение платы за учебу своего ребенка, то старый дунганин, много повидавший на своем веку, боялся другого – повышения оплаты. А ведь такое тоже случалось, когда учились его старшие сыновья. Он думал свою мысль, придерживая правой рукой за левую руку своего внука и обходя лужицы, оставшиеся от обильного ночного дождя. «Один цзинь риса сегодня стоит два цзяо. На один лан можно купить пять цзиней белого риса. Тридцать цзиней риса будет стоить шесть ланов. Это недорого. Но нельзя забывать, что это лишь основная плата. Есть еще различные разовые подношения учителю, которые в совокупности составят примерно такую же сумму», – дед Исхар снова поцокал языком, но на этот раз раздраженно, так как удовлетворение покинуло его.

Раннее утро. Солнце только-только появляется краем своего диска над горизонтом, а ученики уже спешат в школу. Их возраст от шести-семи до четырнадцати-пятнадцати лет. Более старшие подростки и юноши из состоятельных семей, желающие продолжить образование, уезжают в окружный город Тяньшуй, а нередко и в главный город провинции Сиань. Там они уже изучают китайскую грамоту по мудрым книгам Кун-фу-цзы.

С разных сторон спешат маленькие мальчики и подростки постарше к школе при мечети. Все в одинаковых матерчатых осенних туфлях на толстой деревянной подошве, серых штанах из бумажного полотна, в стеганых куртках, запахнутых наглухо справа налево, на бритых головах шапки с наушниками – по утрам дует холодный ветер. Среди них поспешает в школу и маленький Биянху. Опаздывать никак нельзя. Может влететь от учителя-вуста, который, не задумываясь, наказывает провинившегося бамбуковой палкой, нанося удары по рукам, а это очень больно.

Мухамед входит в класс, сняв туфли на террасе и оставшись в шерстяных носках, и занимает свое место в первом ряду у окна; в классе их всего два, задернутых промасленной бумагой и хорошо пропускающих свет. Всего в большом помещении сидят, скрестив ноги под собой, около сорока учащихся разных возрастов, среди них младшие ученики – сяосюе и старшие ученики – дасюе.

Учитель входит в класс, он в обычном теплом синем халате, на голове поверх тюбетейки тонкая синяя чалма. С утра он в дурном расположении духа. Ученики узнают это по выражению его лица, сегодня у него хмурый вид, поджатые губы и суженые глаза. Вуста садится за низкий стол, на котором помещаются книги, прибор для туши, в тыквенной бутылке вода для разведения туши, кисточки и тростниковые палочки для письма.

На видном месте лежит толстая тростниковая трость. Кроме функции наказания, эта палка имеет и другую функцию – учета отсутствующего ученика. Если кто-либо из мальчиков хочет выйти по нужде (а отхожее место располагается справа от ворот на улице, с тем, чтобы и любые прохожие могли бы посетить его), то он встает, отвешивает поклон учителю, берет лежащую на учительском столе трость и кладет ее на циновку на свое место. Когда он сходит по нужде, обмоет на террасе над тазиком из кувшина свои персты и вернется в помещение, то он положит эту палку назад. Таким образом, вуста всегда знает, кто отсутствует в классе. Больше одного человека отсутствовать запрещено.

Учитель проверяет письменное домашнее задание, подзывая учеников поочередно по-одному к своему столику на низких ножках; он дольше, чем обычно, выслушивает пояснения мальчика, по его мнению, недобросовестно выполнившего домашнюю работу. Маленький Мухамед несколько раз переписывал заново арабские буквы «алиф», «вав» и «йа», которые могут обозначать как согласные, так и долгие гласные звуки. Проверка выполненного дома задания идет до первого перерыва на завтрак, когда солнце уже встает высоко над горизонтом. После завтрака ученики возвращаются в школу и уже выполняют классную работу, которую отвечают учителю как письменно, так и устно. Второй перерыв на обед длится уже дольше – около двух часов. После этого старшие ученики приступают к изучению основных китайских иероглифов, до сих пор они читали на арабском языке Коран, Хадис и религиозные законы.

Мальчику Мухамеду было тяжело первые два месяца, так как совершенно незнакомый арабский язык никак не шел в голову, но позже он уже заинтересовался этим языком правоверных мусульман, особенно интересно было изучение Хадиса, когда учитель переводил или пересказывал арабский текст о правомерных, мужественных и разумных поступках и деяниях пророка Мухаммеда. Маленький Мухамед был в душе донельзя горд, что его назвали этим именем в честь такого великого и святого человека.

3. Семья деда Исхара

Дед Исхар, которому в год поступления Мухамеда в школу исполнилось 65 лет, прожил трудную, но достойную жизнь. Он был грамотным человеком, учился в мусульманском медресе в неблизком западном городе Кашгаре, но почему-то, не закончив учебу, отправился с торговыми целями в отдаленный восточно-китайский город Гуаньчжоу (Кантон), вернулся оттуда состоятельным человеком и, уже будучи тридцати лет, женился на восемнадцатилетней красавице Быйжезы. Оставив дома молодую жену с только что народившимся первенцем, которого нарекли Даву, купец Исхар отправился в отдаленный Русский Туркестан, к синему Аральскому морю закупать породистых лошадей. Но дорогой вся торговая процессия, в составе которой пребывал тридцатиоднолетний дунганский купец, подверглась ограблению со стороны туземных племен и в одночасье состоятельный торговец Исхар превратился в бедняка. Через полгода вернувшись назад на родину, грамотный дунганхуэй выдержал конкурс и стал небольшим государственным чиновником в своем родном селе, надзирающим за правильным ведением торговли на рынках, чайных и в других торговых точках, чтобы продавцы и торговцы не устанавливали бы слишком высокие цены на съестные припасы и не получали бы слишком большие прибыли. Должность эта была малооплачиваемая, жалованье не превышало семидесяти пяти ланов в год, но умудренный жизнью дунганин сумел за пять лет составить себе некоторое состояние и прикупить несколько десятков му земли.

Когда же еще нестарый Исхар заикнулся, что в соответствии с мусульманским законом-шариатом хочет взять себе вторую жену, то тогда еще единственная супруга Быйжезы была не против, но лишь с одним условием, что Исхар купит ей отдельную собственную лавку по продаже каких-либо товаров, с тем чтобы она в дальнейшем не знала бы никаких материальных и финансовых затруднений. На центральной рыночной площади селения ей был куплен магазинчик по продаже промышленных товаров с небольшим жилым домом и складом во дворе.

Сколько помнит себя в детстве Мухамед, старшая бабушка Быйжези никогда не жила в их большом доме, а всегда обитала с семьей дяди Даву в домике во дворе магазина. Старшей бабушке было тогда уже за пятьдесят, а её сыну-первенцу – за тридцать. У дяди Даву и у тети Фирузы было несколько детей, но они были еще маленькие и не ходили в школу, только старший их сын Эрли ходил в ту же самую школу, которую посещал и маленький Мухамед. Двоюродный брат Эрли был на год старше Мухамеда, но ростом и телосложением не вышел и казался даже младше своих лет. Но он умел хорошо петь и учился играть на бамбуковой флейте. Также, несмотря на свой малый рост и невзрачное телосложение, двоюродный братец был отчаянным драчуном и никогда не боялся вступать в борьбу с более крупными и тяжелыми по весу мальчишками. Мухамед сидел в школе всегда рядом с Эрли, который пользовался уважением среди своих сверстников, и прибегал на первых порах в некоторых случаях к его покровительству и защите. Но к середине первого года обучения, к началу Нового года, малыш Мухамед уже сам давал сдачи задирающимся забиякам.

Большой двор деда Исхара был обнесен глинобитной стеной. Перед воротами на улице всегда протекала холодная вода в арыке, через который был перекинут пешеходный мостик. Во дворе справа при входе с улицы был сооружен колодец, из него черпали чистую питьевую воду. С правой, восточной, стороны двора тянулись жилые помещения окнами на террасу, там жила мужская половина семейства старого Исхара по три-четыре человека в одной изолированной комнате. Прямо по центру рядом с большим жилым помещением, где размещался сам Исхар, его младшая жена Айше и их внучок Мухамед, проживали второй сын главы семейства от старшей жены Быйжезы, отец малыша Мухамеда Ягубе, его мать Дажезы с младшими братом и сестрой.

С левой, западной, стороны дома за центральной аркой, через которую проходили в сад за домом и далее в огороды, обитала женская половина большого семейства Биянху, также по три-четыре девочки в одной изолированной комнате. Но в сильные зимние холода все мальчики поселялись в одной теплой, обогреваемой лежанкой-каном комнате. То же самое делали дочери и внучки старого Исхара.

Во дворе перед домом была построена большая летняя деревянная беседка с приподнятым над землей деревянным же полом. Летом в самый дневной зной там было хорошо сидеть, поскольку поднимающиеся вверх побеги винограда не пропускали жаркие солнечные лучи. Вокруг беседки было разбито несколько полукруглых цветочных клумб, на которых с ранней весны и до поздней осени раскрывались бархатистые темно-красные бутоны роз.

За домом в тенистом саду росли высокие раскидистые яблони, груши, вишни, черешни, урюк, сливы, персики и между ними кустарники черной и красной смородины. Малышам, и среди них Мухамеду, было большое раздолье в этом саду, поскольку все лето поспевали какие-либо фрукты: сначала черешня, потом вишня и урюк, в середине лета зрели сливы и ранние сорта яблок, затем приходил черед груш и персиков. А в конце лета все семьей собирали с кустарников мелкую сладкую смородину, которую женщины сохраняли на зиму, перетирая с тростниковым сахаром.

Далее за садом располагался птичник, где содержали кур и уток, для последних был вырыт небольшой пруд. Рядом с птичником имелся хлев, в котором блеяли овцы и козы, там постоянно стояло несколько молочных коров. Хотя семейство Биянху, как и все прочие дунгане-хуэйцзу, не часто употребляли в пищу молочные продукты, но дойных коров держали для ежедневной продажи молочных продуктов, на который был большой спрос в двух сельских постоялых дворах – проезжающие путники всегда заказывали молочные блюда: молочный суп с лапшой, кислое молоко – айран, творог и сметану. Также молочную продукцию раскупали соседи – уйгуры и монголы.

Правее от хлева располагался задний двор, где содержалось с десяток ездовых и рабочих лошадей, а также стояло несколько телег, возов и бричек различного назначения.

И далее на север за птичником, хлевом и задним двором раскинулись просторные огороды, принадлежащие Биянху, где на многих му произрастали лук, чеснок, красный перец, редис, капуста, баклажаны, тыква и фасоль.

Рисовые поля семейства Биянху располагались около канала в северной низинной части долины, где участки-чеки четко были отделены друг от друга невысокими насыпями-балами. Рисовые чеки тянулись вдоль рукотворной реки на многие и многие ли, обычно каждый чек не превышал четырех-пяти му для удобства регулирования поступления и стока воды, которая должна была быть в определенную погоду определенной толщины, дабы не охлаждать посева, а иначе может пропасть весь урожай. В теплую погоду толщина покрытия воды была ниже, в холодную же – выше, при этом арычная вода поступала из отстойников, уже подогретая на солнце.

Кроме того, дед Исхар владел несколькими десятками му земли на южной стороне от села, там Биянху выращивали кукурузу-джугару и подсолнечник для себя и для продажи.

Для большого хозяйства Биянху своих рабочих рук было недостаточно, и во время уборки урожая риса, кукурузы или подсолнечника, а также в некоторых других необходимых случаях, дед Исхар брал с собой маленького внука Мухамеда и они шли вдвоем на центральную площадь в китайскую контору. Дед заранее запасался материальным подношением в виде двух цзиней риса и заворачивал в тряпочку взятку в размере двух медно-серебряных цзяо денег. В китайской конторе была всего одна комната, и в правом углу на циновке за низеньким столом сидел уже знакомый Мухамеду моложавый толстый китаец с заплывшими глазками, одетый в серый халат с вышитой змеей и имеющий на голове коническую соломенную шапку с серым шариком на самой макушке. Это была форменная одежда государственного чиновника невысокого класса. В этой комнате, кроме искомого толстого китайца, обычно сидело еще несколько таких государственных служащих.

Дед Исхар раскланивался толстому китайскому чиновнику, тот вскакивал с места и, широко улыбаясь, кланялся в ответ, размахивая правой рукой перед собой в знак приветствия явившегося посетителя, потом садился, незаметно принимал и прятал врученный мешочек риса и тряпочку с монетами за пазуху и внимательно выслушивал деда, постоянно покачивая как бы в знак согласия головой. Серый кругляк на шапке издавал глуховатый звук – внутри костяного шарика звенели камушки.

Чиновник этот начальствовал над ссыльнопоселенцами, которых в селении Ван-Чацзуне было около пятидесяти человек. Все они жили в одном длинном бараке с восточной стороны от села там, где начиналось болотистая местность. Длинное барачное каркасно-глиняное строение виднелось издалека, рядом был сооружен навес-кухня. Ссыльнопоселенцы осушали болотистую почву от тухлой воды, выкапывая канавки, и на отвоеванных таким образом участках засевали пшеницу и сою. Но такой земли для их прокорма было мало, а их, поселенцев, много. И потому с ведома своего начальника-китайца они нанимались на работы к селянам.

Всегда худые, угрюмые, в заштопанных одеждах, в деревянных башмаках и соломенных сандалиях, нередко заросшие, они вызывали жалость местных жителей. Мухамед никак не мог сначала взять в толк, что эти ссыльные – есть преступники, совершившие у себя на родине в Центральном Китае самые наихудшие правонарушения. Ему не верилось, что эти покорные люди есть самые что ни на есть настоящие разбойники, грабители, воры, драчуны и насильники. Говорили даже, что среди этих ссыльных имеются разжалованные судом государственные чиновники самых высоких рангов и большие воинские начальники, своровавшие в свой карман из вверенных им государством финансов немалые суммы денег. Сроки поселения у них были разными – от пяти лет и до пожизненного.

Дед Исхар договаривался с толстым китайским чиновником – начальником этих ссыльнопоселенцев, и на другой день тот обычно сам приводил двух-трех изможденных от недоедания мужчин ко двору деда Исхара, а за то, что он самолично привел работников к работодателю, ему полагалось дать в руки еще пару цзиней риса; этот мешочек он также с тихой улыбкой прятал за борт халата.

4. Охотник дед Исхар

Дед Исхар был заядлым охотником. В молодые годы, проживая в Гуаньчжоу на востоке Китая, он выучился у тамошних жителей охоте с ловчими птицами, к которым у коренных китайцев-ханьцев было большое пристрастие и огромная любовь.

Многие зажиточные ханьские крестьяне держали беркутов, соколов и кречетов не ради пустой забавы, а для обережения своих полей, садов и огородов от пернатых воров.

Да и многие дунганхуэйи держали таких воздушных стражей для охраны своих рисовых и сорговых полей. Там обычно перед жатвой поспевающего урожая появлялось неимоверное количество болотной дичи: утки, лысухи, бекасы и дупеля, которые пожирали созревшие зерна.

Коренные ханьцы предпочитали охотиться с ловчими птицами только в пределах своих земель со зреющим урожаем, они прохаживались пешком со своими воздушными стражниками, сидящими с колпачками на головах на их руках, вокруг своих владений и при обнаружении добычи отпускали своих подопечных. В отличии от ханьцев, дунгане-хуэйцзу любили также и конную охоту с ловчими птицами на степного зверя: зайца, лису и волка.

На заднем дворе дома под открытым небом на зеленой лужайке стояли два высоких пенька, на которых сидели два беркута, на их головах красовались темно-коричневые кожаные колпачки, за ноги они были привязаны к своему пню кожаными ремешками. Две гордые птицы с длинными мощными когтями и закругленными острыми клювами время от времени расправляли свои широкие темно-коричневые крылья и издавали пронзительный клекот. Дед Исхар сам лично кормил их ежедневно по утрам сырым мясом, которое он раскладывал прямо на траве. Перед кормежкой он снимал с беркутов их наголовники, чтобы они могли видеть разложенное перед ними внизу темно-красное мясо. Птицы нехотя соскакивали на землю со своего возвышения и вразвалку, широко раскинув крылья, как борцы перед схваткой, подходили к корму, захватывали его когтями и начинали рвать клювом куски мяса, быстро проглатывали свою еду, чтобы грозным взглядом осмотреться вокруг – нет ли какой-либо другой живой движущейся пищи.

Раз в неделю по пятницам-чжума соседский китайский мальчик, постарше Мухамеда, приносил по утрам двух заказанных живых кроликов, одного он крепко привязывал веревкой за заднюю лапку в восточном углу двора у бани на открытом пространстве за вбитый в землю колышек. Дед Исхар в это время поднимался с одним из беркутов по лестнице на крышу летней беседки. Ловчая птица со своим неизменным колпачком на голове сидела на правой руке деда, на которую была надета длинная широкая кожаная рукавица вплоть до локтя. На верхней ступени лестницы старик снимал с беркута кожаный наголовник, сажал ее на край крыши, а сам начинал спускаться на землю. Птица делала шаги вверх к коническому острию на самой середине покрытия беседки и замечала дергавшегося на веревке вокруг колышка кролика; двумя-тремя взмахами крыльев, оттолкнувшись от крыши, она взмывала невысоко в воздух над добычей и резко камнем падала вниз прямо на кролика, который в момент захвата его когтями воздушного охотника некоторое  время  пронзительно  верещал,  но  скоро  замолкал  после двух мощных ударов клювом по его темечку. Дед Исхар спешил к пернатому охотнику, чтобы «зафиксировать» взятую добычу, одевал на его голову колпачок, сажал его снова на кожаный насест на своей правой руке, брал в левую руку еще подергивающегося зверька и шел на задний двор, сопровождаемый маленьким Мухамедом, который с огромным восторгом взирал на недружелюбно клекочущую птицу. Дед Исхар привязывал беркута за ногу к своему пеньку, снимал с него наголовник и кидал перед ним затихшего кролика, а сам начинал отвязывать второго воздушного охотника, которому также предстояло поохотиться на добычу. Старик поддерживал таким образом в своих ловчих птицах охотничий азарт, чтобы они не «засиделись» и не отвыкли бы от естественной охоты на живую добычу.

За три дня до настоящей охоты старый дунганин-хуэй начинал кормить своих птиц по-особому: он уменьшал их порцию на две трети, а оставшуюся треть сырого мяса давал в сильно измельченном виде, да и к тому же мелкие кусочки мяса два раза промывал в холодной воде. Птица должна была быть перед охотой в полуголодном состоянии, чтобы выказать неуёмную жажду добычи.

Обычно дед уезжал на охоту со старшим сыном от второй бабушки Айше Анюбом, которому в год поступления семилетнего Мухамеда в школу было уже около двадцати лет, он был лет на 13-14 старше Мухамеда. Это был сильный, бравый и удалой молодой человек, рыжеватый, с синими материнскими саларскими глазами, широкий в плечах, узкий в талии, с крепкими мускулами, с гордой осанкой, всегда нарядно одетый, даже во время работы в поле.

Еще с вечера Мухамед был в приподнятом настроении – дедушка сказал ему:

– Завтра с утра поедем на охоту, ты тоже поедешь с нами, на отдельном коне.

Семилетний мальчик уже умел уверенно держаться верхом и управлять лошадью, ехать шагом, идти рысью, но еще ни разу не сказал на коне. Если куда-либо выезжали надолго и на неблизкое расстояние, то тогда дед Исхар всегда сажал внука на свою лошадь, сначала, когда он был еще совсем маленьким, впереди себя на седло, а последний год сзади себя на специальную толстую подстилку – чепрак. Мухамед крепко держался за дедовский поясной ремень, чтобы не соскользнуть с лошади при быстром и тряском движении.

Один раз был такой случай. Дед Исхар должен был с пятилетним внучонком ехать в соседнее село по каким-то неотложным делам. На заднем дворе дед оседлал и взнуздал лошадь, посадил впереди в седло малыша Мухамеда и вывел коня через ворота на боковую улицу, их провожала младшая бабушка Айше. Дед хотел было уже садиться в седло, но вспомнил, что забыл на дворе нагайку на коновязи и вернулся через ворота назад. Бабушка Айше держала жеребца под уздцы, а в это время на главной улице на перекрестке призывно заржала проходящая подседельная кобыла, и этого было достаточно, чтобы конь мотнул головой, ударил копытом и вырвался из рук бабушки-саларки, которая громко закричала, призывая деда Исхара:

– Лошадь понесла мальчика!

А конь набирал ход, испуганный малыш схватился намертво обеими ручонками за переднюю луку седла. До перекрестия главной и боковой улиц расстояние было в треть ли, дотуда оставалось совсем немного, а жеребец уже нёсся в сильнейшем галопе. «Если упадешь с седла, разобьешься насмерть» – пронеслось в мыслях у маленького Мухамеда. И о, счастье! О, везение! Вышедший из центральных ворот дома дядя Анюб, проходя по главной улице к пересечению со второстепенной улочкой, увидел стремительно мчавшегося на него вороного, сидящего на седле Мухамеда с широко раскрытыми от страха глазами, выждал, когда жеребец будет уже вблизи, одним резким прыжком под конскую морду повис двумя руками на ременной узде. Конь сделал несколько шагов, протащил его за собой, взвился на дыбы и остановился. Дядя Анюб снял бессвязно от испуга что-то лепечущего малыша с седла. А вдалеке снизу громко кричала бабушка Айше и бежал к ним с нагайкой в руках дед Исхар.

На другое утро выехали на трех лошадях на охоту три представителя семейства Биянху: сам глава дед Исхар, его сын Анюб и его внук Мухамед. Справа на вороном жеребце трусил старик, слева на карем мерине его сын, а в центре на карей кобыле его внук. У взрослых на правой руке на кожаной рукавице сидели два беркута. В переметных сумах всадники имели дневной запас еды, рассчитывали вернуться с охоты затемно. Путь на юг лежит по проторенной тележными колесами дороге в сторону виднеющихся вдали снежных гор Баян-Хара-Ула. Но до этих гор, разумеется, за один световой день путники никак не обернутся. Хотя и кажутся они близкими, но на самом деле до них очень и очень далеко, два-три дня верхоконного пути.

А пока дорога идет по пойменной долине. Один из нешироких притоков великой реки Хуанхе проходит среди чудесных осенних золотистых полей, лугов и пастбищ. Старый Исхар знает, что такие прекрасные обширные территории, отменно годные для земледелия и для животноводства, заканчиваются в их провинции. Далее восточнее, во внутренних провинциях Китая, такой плодородной земли уже мало, там используется каждый пригодный клочок. А здесь уже скоро начинается степь, где шепчутся ковыли. Ночью прошел кратковременный, но сильный дождь, и потому все вокруг выглядит умытым и желто-чистым, как дунганский двор после утреннего подметания и полива. Редкие причудливые и картинно красивые пухлые облака зависли невысоко над степью. Ветер играет гривой лошадей.

Малыш Мухамед крепко сидит в седле, пружиня ногами на конских подскоках; стремена подняты высоко к седлу, чтобы мальчику было удобно ехать верхом. Маленький наездник донельзя горд от осознания того, что он наравне со взрослыми: уважаемым мудрым дедом Исхаром и горячо любимым удалым дядей Анюбой – едет на лошади на охоту.

Солнце уже высоко зависает над далеким белоснежным гребнем гор. Становится даже жарко, хотя осень же подходит к своему завершению. Остановились на привал около полуголых дикорастущих тутовых деревьев, образующих небольшую рощицу.

– Отличный тутовник, – сказал дед Исхар, начиная спутывать лошадям ноги, чтобы отпустить их пастись, – здесь бы поставить домик и разводить тутовый шелкопряд, корма для червей хватило бы на круглый год.

Дядя Анюб на чисто белой скатерти раскладывал пшеничные лепешки (из мэмэ), вареную баранину (ён жу), вареную кукурузу (йумый), свежий перьевой лук (цун), соль в тыквенной солонке и холодный чай в алюминиевой квадратной фляге. Не спеша позавтракали.

Вышли в каменные предгорья, где осень уже полностью сдала свои позиции, трава там была уже пожухлая, полегла на почву и стала грязно-земляного цвета. Увидели вдали рыжую лису, которая, размахивая в стороны хвостом, пристально и с интересом всматривалась в охотников. Отпустили первого беркута, он стремительно набирал высоту, но долго не мог прицельно выбрать место для атаки на рыжую плутовку. Но вот пернатый охотник завис ненадолго в вышине и решительно стал падать вниз, куда-то между двух громадных валунов. Всадники сначала скакали туда быстро, потом перешли на рысь, а затем и на шаг, так как боялись, что благородные животные могут поломать ноги, или, на худой конец, поранить или сбить копыта.

Как ни спешили наездники к пернатому добытчику, но все же не успели вовремя, поскольку лиса на последнем издыхании смогла-таки прокусить через перья крыло птицы, откуда сочилась кровь. Хотя рана и не была серьезной, но все же дед промыл поврежденное крыло остатками холодного чая. Дядя Анюб дал кусочек сырой баранины своему беркуту, похвалил его громким голосом, закрыл ему голову колпаком и посадил назад на руку.

Увидели небольшого волка-одиночку, но не стали запускать на него второго, крупного, беркута, так как пересеченная местность не позволяла быстро доскакать до задержанного зверя и одним метким ударом нагайки со свинцовым набалдашником на конце убить его, а иначе он может нанести, издыхая, какие-либо серьезные раны гордой птице.

5. Мухамед – истинный мусульманин

В один из последних осенних вечеров дед Исхар за ужином протер белой тряпицей свои слезящиеся глаза и сказал, складывая вчетверо платочек на своем правом колене:

– Если мне не изменяет память, то наш Мухамед родился в год быка, и только чуть больше полкруга прошло с тех пор. Он появился на свет семь лет назад. Его уже можно посвятить в истинные мусульмане. Надо уже привязывать одного барана, откармливать его хорошо, чтобы сала было много. Позовем в гости соседей и родственников.

Мухамед уже знал, что такое «посвящение в истинные мусульмане», для мальчиков это означало обряд обрезания. В прошлом году проводили обрезание родного старшего брата Мухамеда (он был старше на один год) кривоного Манэ, приходил мулла-ахун из соборной мечети – старый редкобородый худой высокий дунганин в нарядных одеждах, звали много гостей, приглашали музыкантов, резали жирного барана, готовили вкусные блюда, на скатерти было много сладостей из меда и сушеных фруктов. Братец Манэ громко плакал, брыкался ногами, размахивал руками, но дядя Анюб и дед Исхар крепко держали его и ахун произвел необходимую операцию остро отточенным складным ножом, который использовался им только в этих целях.

И вот такое посвящение в истинные мусульмане ожидало вскоре, видимо, в ближайшем будущем, семилетнего мальчика Мухамеда Биянху, сына Ягубе и внука Исхара.

– Текущий год – является годом обезьяны, а игривая и шаловливая обезьяна хорошо дополняет спокойного и рассудительного быка, – молвил дедушка, отодвигая в сторону фарфоровую чашку с остывшим чаем, – и потому надо воспользоваться подходящим моментом. Семь лет – это нормальный возраст для обрезания, в этом возрасте раньше уже женили юношей, – обычно малоразговорчивый дунганхуэй на этот раз высказывался долго, – но я считаю, что такая ранняя женитьба в какой-то мере вступает в противоречие с шариатом, хотя формальности соблюдены: жених прошел обряд обрезания, невеста, которая в таких случаях бывает намного старше своего суженого, носит на голове мусульманский платок. Но такое предпринимается в двух случаях: во-первых, когда хитрая родня малолетнего жениха хочет заполучить в своем хозяйстве дармовую работницу, и, во-вторых, когда сторона невесты задолжала стороне жениха много денег и отдает свою дочь замуж в счет долга, то есть не получает со стороны своих будущих сватов никаких подарков и подношений.

Младшая бабушка Айше с интересом глядела на своего супруга, она знала, что если он начинает изъясняться по каким-либо вопросам долго, значит, он собрался в какую-либо дальнюю поездку. В остальных случаях дед Исхар обычно говорит всего несколько утвердительных слов. А дед Исхар продолжал:

– Мы, дунгане, – прямые потомки пророка Ибрагима, а ведь именно Ибрагим получил наказ от всевышнего Аллаха, чтобы все мусульманские мужчины делали обрезание. Поэтому для нас, как для истинных потомков великого пророка Ибрагима, очень важно соблюсти этот священный долг каждого мусульманина-мужчины. Ведь обрезание имеет чисто религиозную функцию – показать всем окружающим, что мусульманин является не только высоконравственным, но и телесно чистым человеком, ведь крайняя плоть в этом случае легко и быстро обмывается.

Долго еще в таком духе высказывался грамотный дедушка Исхар, но Мухамед думал о своем – ведь в прошлом году его братец Манэ получил огромное количество всевозможных подарков, давали ему и деньги, при этом не только медные цяни и медно-серебряные цзао, но и даже чисто серебряные ланы. Потом всю зиму после выздоровления старший братец ходил украдкой на центральную площадь села в лавку сладостей старого морщинистого китайца Чжао и покупал себе сладкие хлебцы (тон мэмэ), медовые сладости (ютом сугуэзы) и затвердевшие куски арбузного меда (гуаго). Вообще-то, старший братец Манэ, являющийся любимцем отца и матери, никогда не отличался добротой и великодушием, он всегда норовит захватить игрушку или лакомую еду только себе, не поделившись со своими братьями, сестрами и друзьями.

В обед дядя Анюб запряг чалую ездовую лошадь в одноосный возок с невысокими кузовными бортами и, весело присвистывая при выезде на боковую улицу, прокричал провожающему его Мухамеду, который должен был запереть ворота:

– Скажи моему отцу и твоему деду, что я вернусь к первым звездам – путь не близок!

Зимняя матерчатая шапка с наушниками, подбитая ватой куртка и штаны, кожаные сапоги – все на дяде Анюбе было черного цвета, только озорно блестели недунганские светлые глаза и снежно-белые зубы, пар пошел из его рта, когда он прокричал «Ай!» и вскинул поводья, погоняя норовистую лошадь, которая с места взяла вверх по улице быструю рысь. Молодой дядя уезжал в недалекие предгорья к пастухам за курдючным бараном для будущего обряда обрезания. Дядя Анюб однако оставил племянника в большой задумчивости своим заявлением, что сейчас положено отрезать ровно половину от мужской плоти юного мусульманина. Но возражение Мухамеда о том, что у брата Манэ никак не обрезана половина, ведь он бывал с ним вместе в бане и видел сам, дядя Анюб негромко отвечал, хитровато поводя в стороны глазами:

– Недавно в соборную мечеть поступили письменные разъяснения по шариату и там так написано. Да ты сам увидишь, придет ахун оттуда и отрежет тебе ровно половину. Не веришь, спроси у деда. А твой Манэ подвергался этому обряду в прошлом году, тогда все еще было по-старому.

Печальный Мухамед решился задать этот жизненно важный для него вопрос дедушке, а в ответ всегда серьезный дед на этот раз громко рассмеялся, хлопая себя по бедрам:

– Ха-ха-ха, кто же тебе такому надоумил? Разумеется, этот постреленок Анюб, он любит такие шуточки.

В этот день в западном углу двора под навесами кипели большие железные и мелкие медные котлы. Там женская половина семьи при помощи соседских женщин, девушек и девочек готовила традиционные девять блюд для угощения гостей: вареную, пареную и жареную баранину, говядину и курятину с различными соусами, приправами и овощами.

Были приглашены трое молодых музыкантов, они расположились на толстой циновке возле беседки и громко играли на бамбуковой флейте (ди), мандолине (пиба) и на скрипке (сыхузы); несмотря на прохладную погоду, было положено в таких случаях играть только под открытым небом.

В этот день с утра младшая бабушка Айше разодела своего внучонка во все белое: штаны, рубашку, носки и матерчатые тапочки, поверх этого на него надели белый халат и на голову белую же тюбетейку. Только на тюбетейке были желтые узоры, изображающие цветы – раскрывшиеся розы на тонких стебельках в обрамлении с желтыми же листочками. Но на этот раз белая материя была  не  обычная  бумажная, а более плотная,  крепкая  и упругая на ощупь. Заметив вопросительный взгляд внука, бабушка-саларка отвечала:

– Это дорогая бязь, она ценится не меньше шелка.

Приходили гости, мужчин встречал отец виновника торжества Ягубе, которому в ту пору было около тридцати лет. Это был среднего роста, черноглазый мужчина с выбритыми подбородком, но с усами; обычно многие дунганхуэйи имели усы, поскольку, ходить полностью с бритым лицом считалось как-то не очень приличным. Сопровождаемые отцом будущего истинного мусульманина Ягубе некоторые гости-мужчины снимали с кожаной обуви верхние брезентовые калоши (что было признаком достатка), другие же отвязывали деревянные подошвы от брезентовой и матерчатой обуви, на этих дощечках с шипами было удобно ступать по уличной грязи.

Женщин же встречала у ворот мать Мухамеда госпожа Дажезы, которая была младше своего мужа на пять лет и выглядела значительно моложе своего возраста. Это была высокая (выше своего мужа), стройная, симпатичная и сероглазая женщина. Края платка развевались по ее плечам. Женщины не сразу проходили в отведенную им комнату, а задерживались у навесов, где отдавали матери Мухамеда принесенные мелкие подношения, состоявшие по обычаю из фруктов и овощей для салата.

В комнату вошли дед Исхар, отец мальчика Ягубе и дядя Анюб. На высокой мягкой постели был уже уложен малыш Мухамед, которому предстояло сегодня стать истинным мусульманином. Последним по традиции вошел ахун, он расстелил у двери перед каном циновку и недолго читал соответствующую этому обряду молитву. Присутствующие, сидя на кане возле мальчика, ожидали муллу, последний наконец взошел на лежанку и приблизился к Мухамеду.

По его знаку раздетого понизу Мухамеда обхватил за ноги отец, дед взял его за плечи. Дядя Анюб, ставший серьезным, приподнял подол рубашки мальчика вверх, чтобы он не видел самой операции. Недолго длился процесс обрезания, резкая боль пронзила нижнюю часть тела, но настырный малыш решил не издавать ни одного звука, ведь он мужчина, не пристало настоящим мужчинам хныкать, как плаксивым девчонкам. Запалили кусочек шерстяной бараньей кошмы и прижгли пораненное место. Только тогда один раз дернулся Мухамед, но все равно не издал ни звука. Малыша одели в его белые штаны, дали напиться некоего травяного отвара, который вызывает сон. Около него остался только веселый дядя Анюб. А в это время по одному входили взрослые родственники и гости и поздравляли Мухамеда, что он стал истинным мусульманином. Уходя, каждый клал металлические деньги в тюбетейку рядом с изголовьем подвергшегося обрезанию мальчика. Через недолгое время головной убор, лежащий вверх дном был полон металлических ланов, цзао и цяней. Вскоре Мухамед заснул спокойным сном.

Три дня он не вставал с постели и мочился в принесенный бабушкой Айше тыквенный горшок. Через повязку он не видел своего мужского достоинства и в глубине души все же опасался, что дядя Анюб оказался прав и ему обрезали половину его плоти. Но когда сняли повязку на третий день, то он узрел, что все его мужское достоинство целое, только зарубцовывается надрез на самом краю кожицы. Когда он встал взрослым, он понял, что в этом обряде было больше ритуала, нежели самого обрезания.

6. Будни маленького Мухамеда

До школы было недалеко. Надо было пройти по большой улице на восток около одного ли, затем повернуть на углу, где жили уйгуры, которые держали вьючных ослов, и по узкой каменистой улочке шагать на юг еще свыше одного ли, там за мечетью и находилась она – школа, одновременно любимая и нелюбимая многими поколениями дунганхуэйских мальчиков. Те, кто уже окончил учение и не имел нужды посещать здание школы, стоящее на каменном фундаменте и виднеющееся уже издали за южным боком мечети, отзывались с большим уважением, нежностью и даже любовью об учебе в этих стенах и об ученических годах. Те же, кто еще годами не вышел из школьного возраста и был обязан ежедневно осенью, зимой и весной ходить сюда на нудные и никому не нужные занятия, высказывали самые нелицеприятные слова о своей школе, учителе и о проводимых им занятиях.

По переписанной каллиграфическим почерком и переплетенной в кожаное покрытие арабской книге маленький Мухамед изучал толкования различных богословов к «Корану». Кожаная книга называлась «Мухтараси викоя», в ней было не более 100 страниц, которые уже пожелтели от времени, ведь по этой книге училось не одно поколение семейства Биянху. Другая такая же книга называлась «Хадис», она была более интересна для малыша Мухамеда, так как там содержались описания праведных поступков, глубокомысленых изречений и отважных деяний главного пророка всех мусульман Мухаммеда.

После обеденного перерыва, перед возвращением на занятия в школу, маленький Мухамед выкладывал из своего матерчатого ранца, носимого за спиной, обе вышеназванные арабские переписанные от руки книги, и на их место ложил фабричный «Троеслов» («Сань-цзы-цзин»), она называлась так потому, что на каждой странице имелись девять стихов (три раза по три), каждый из которых состоял из трех слов – иероглифов. Этот учебник китайской грамматики не был облачен в кожаный переплет, а был сшит толстыми суровыми нитками в отдельные тетрадки, таких тетрадок было три, но ученик должен был брать с собой только одну, остальные же две должны были оставаться дома, вложенные в картонный, обшитый синим коленкором, футляр с деревянными застежками.

Если арабские религиозные учебники, переписанные на светло-коричневой толстой бумаге черной несмываемой тушью, как-то сохранили чистоту линий, несмотря на долгие годы использования, то китайские фабричные книги, даже недавно отпечатанные, быстро утрачивали ясность очертаний, так как серая бумага выцветала и плохо воспринималась зрением, концы и завитушки иероглифов стирались и плохо поддавались зрительному восприятию и, само собой разумеется, чтению и пониманию.

На повороте с большой улицы на южную улочку в сторону школы было всегда людно, там мальчики: дунганхуэйи, уйгуры и монголы, – проживающие в окрестностях, играли в ножной волан (ти жянзы или лёнга), подбивая внутренней стороной стопы мелкую монету цянь с насаженной в отверстие пушистой бараньей шерстью на клочке коже. Это была очень популярная дунганская игра, даже среди парней и взрослых мужчин. Правила игры несложные: сначала десять раз надо поддать лёнгу правой ноги (для левшей – левой), не роняя её на землю; потом то же самое повторить другой ногой. На следующем этапе подбивают попеременно двумя ногами, далее по степени нарастания трудности подбрасывают монету-лёнгу с шерстью впереди себя и сзади с подпрыгиванием; когда подкидывают сзади, то здесь требуется особое мастерство, поскольку при подскоке правая нога подбивает лёнгу под левой икрой. На перекрестке обычно стоит гомон, иногда дело доходит до шумных споров, но никогда дети не дерутся – пускать руки в ход нельзя. При особо ожесточенных выяснениях отношений можно только бороться.

Мухамед часто останавливается здесь и вступает в игру с младшими мальчиками, но только когда возвращается вечером из школы и не надо никуда торопиться. Несколько раз он ругался с соперниками по игре, они утверждали, что его лёнга коснулась земли, хотя было отчетливо видно, что он в последний момент успел поднять ее носком ноги в воздух; крикливая перебранка заканчивалась борьбой, которую любили организовывать двое братьев-близнецов Садрасил и Алихон, сыновья уйгура-возчика почтенного Атаходжы. Это были шумливые, задиристые и дерзкие пятнадцатилетние крепыши, которые являлись главными на этом перекрестке и во всей округе, их дом и двор находились рядом на углу, поблескивая синей масляной краской на деревянных воротах. Их было тяжело отличить друг от друга, да этого и не требовалось, так как они всегда ходили, играли и работали только вдвоем. Другие мальчики и подростки старались им не противоречить, дабы не быть изгнанными с этого интересного и притягательного для детворы перекрестка.

Весной, когда земля уже хорошо подсохла и пошла в рост трава, а дни стали длиннее, для ребятишек появилась возможность подольше задерживаться на любимом перекрестке. Зеленая густая трава выросла по обочинам дороги, образуя небольшие округлые лужайки, на которых боролись выясняющие между собой отношения мальчишки. Свою первую победу маленький Мухамед никогда не забудет. Худой монгольский мальчик, на голову выше восьмилетнего Биянху, смухлевал при подбитии «жанзы» правой ногой под левой, монета с шерстью задержалась на левой коленке, что было недопустимо правилами игры. Два великовозрастных любителя малышовых борцовских поединков – близнецы Алихон и Садрасил – сразу же стравили и выставили спорщиков на единоборство. Долго таскали друг друга по траве соперники – восьмилетний дунганхуэй и девятилетний монгол, но никак не могли повалить противника на лужайку. Наконец, из последних сил маленький Мухамед дернул за пояс своего супротивника, тот подскользнулся на траве и растянулся животом на земле, а он навалился на него сверху, ему удалось захватом за локоть перевернуть мальчишку-монгола и припечатать одной лопаткой к лужайке. Блаженная радость охватила маленького победителя Мухамеда.

Дядя Анюб, как-то завидя, что его племянник не пугается вступать в единоборство даже со старшими мальчиками, дал ему несколько уроков по технике борьбы, которые потом очень помогали во многочисленных борцовских схватках на перекрестке. Мухамед выучился у дяди нескольким резким подсечкам и ловким подножкам, постиг премудрости правильного захвата противника за руки, чтобы в необходимый момент быть в состоянии заломить их за спину соперника и принудить его к сдаче. Ведь по правилам такой борьбы победа засчитывалась не только в случае, когда тело поверженного противника прикоснется к земле двумя или одной лопаткой, но также и в том случае, когда супротивник под воздействием болевого приема соглашается на поражение.

По пятницам семья Биянху не трудилась в поле, если не было каких-либо срочных работ, типа восстановления порушенных водой насыпей на рисовых чеках.

Но домашняя работа не терпела отлагательств. В этот день все работы по дому, как-то: варка пищи, уборка, кормление домашних животных и птицы на заднем дворе – выпадали на долю подростков и детей. Девочки хлопотали на кухне и в столовой, а мальчики – на хозяйственном дворе. Малыш Мухамед полюбил кормить дедовских беркутов сырым мясом, в первое время он подходил к ним с оглядкой, особенно при снятии головного колпачка, но потом уже освоился, да и грозные птицы, косящие на него строгим взглядом своих больших желтых глаз, признали в малолетнем хуэйцзу одного из своих хозяев.

Два дня – чжума и последующий за ним день эшенби – в школе не было уроков. На второй день, свободный от занятий, дядя Анюб и малыш-дунганхуэй седлали двух коней и выезжали с тайганом Арсланбеги за село. Некогда неуклюжий щенок уже стал большой, с черной отметиной на груди, красивой собакой, красные слегка навыкате глаза и клинообразная удлиненная голова, сидящая на длинной шее, висящие уши, длинные сильные лохматые ноги и обрубок хвоста – выдавали в нем настоящий экземпляр редкой породы кара-киргизского тайгана, могущего своими мощными челюстями и острыми клыками схватываться на равных со страшным волком.

Эти еженедельные поездки за село в недалекую предгорную степь предпринимались исходя из того, чтобы охотничья собака не застоялась и ее брюхо не обросло бы жиром. Резво бегал веселый Арсланбеги по траве, обнюхивая землю, изредка он брал след зайца и выгонял из кустарника серого длинноногого ушастого зверька. Всадники и тайган преследовали зайца недолго. Пес уже через полтора-два ли нагонял добычу, на ходу прокусывал ему холку и возвращался к отставшим сзади хозяевам с трепыхающимся зверьком.

7. Бородавочный недуг

Уже поздней весной, когда все вокруг радовалось жизни под яркими солнечными лучами, на Мухамеда навалилась напасть – обе руки, тыльные стороны ладони, покрылись бородавками, твердыми круглыми наростами величиной в среднем с ноготь на мизинце. Этих неприятных вздутых покрытий на руке становилось с каждым днем все больше. Мальчику уже было неловко здороваться за руку со сверстниками и даже вообще показывать руки.

Дед Исхар обратил внимание на эту беду у своего внука и стал предпринимать меры. Он повел маленького Мухамеда к мулле-ахуну в главную соборную мечеть, которая находилась далеко за несколько ли на восток за центральной рыночной площадью. Три раза водил он мальчика к благообразному священнослужителю, одетому в красивый китайский оранжевый халат с набитыми цветочками, который умел, по рассказам людей, излечивать такие досадные недуги; тот читал страстные молитвы и произносил заклинания, но однако положительных сдвигов не было – бородавки не исчезали, но перестали появляться новые.

В теплый базарный день дед с внуком пошли на рыночную площадь, которая была полна торгующегося народа. Продавцы разложили свой разнообразный товар, некоторые на лотках, некоторые на земле на серые тряпицы. Здесь у китайцев можно было купить материю, начиная от дешевой бумажной ткани и кончая дорогой шелковой, накладные фальшивые косы – необходимый атрибут государственного чиновника, недорогие лампы с жировыми фитилями, зонтики от дождя и от солнца всевозможных расцветок и рисунков, пачки фабричных китайских книг, большей частью школьных учебников, в которых воспроизводились на серой шероховатой бумаге самые употребительные иероглифы.

В уйгурском и дунганском рядах продавались предметы всевозможного домашнего обихода: изделия из дерева, кожи, металла, как-то: различные чашки, тарелки, чугунки, мутовки, ножи с цветными наборными ручками, серпы, тяпки, лопаточки и щипцы для очагов.

В монгольской части базарной площади предлагались к продаже предметы конской упряжи: уздечки в наборе, ременные сбруи, седла, потники-чепраки, плетеные нагайки.

В «лекарственном» ряду, который был заполнен лекарями-продавцами различных снадобий, исцеляющих, по их крикливым заявлениям, от многих прилипчивых хворей и навязчивых немощей, также предлагал свой товар – быстродействующий яд – отравитель крыс, рядом с собой он разложил с пяток дохлых крыс в подтверждение мгновенной отравляющей силы предлагаемого им порошкового зелья. Немногочисленный лекарский ряд, заполненный большей частью китайскими продавцами всевозможных чудодейственных снадобий в виде сушеных змеиных языков, толченых лапок мышей или смешанных с женьшенем желчи желтой обезьяны, был целью деда Исхара и внука Мухамеда. Они пришли, чтобы проконсультироваться у странствующего врача по поводу исцеления нехороших бородавок. Некоторое время они ожидали, стоя побоку, покуда этот бродячий целитель кончит свой разговор с китайским крестьянином; последний, открыв от уважения к высокой профессии врача широко рот, слушал лечебные рекомендации:

– Мой дорогой, болезнь ваша запущена. Об этом свидетельствует ваша худоба. Видите, вы самый худой здесь, посмотрите вокруг. У вас болит желчный пузырь, который стал совсем маленький, оттуда уходят жизненные силы. Это снадобье вам хорошо поможет, оно стоит три цзао, это недорого, в Бейцзине это лекарство стоит уже один лан. Но поскольку я получаю государственную поддержку в виде освобождения от налогов, то я обязан продавать страждущим свои порошки и пилюли намного дешевле, – и высокий, также худой целитель-китаец, одетый весь в белые одеяния: длинный халат, широкие штаны, белая коническая матерчатая шляпа и даже кожаные сандалии на нем были белого цвета, – указал рукой на свои открытые баночки, скляночки и коробочки с различными целебными жидкими и порошковыми лекарствами: – Если вы, дорогой мой, не приобретете у меня вот это исцеляющее средство, то ваше пока еще легкое недомогание перейдет в затяжную хворобу и может плохо кончиться для вас.

Испуганный немолодой крестьянин развязал свой пояс, вытащил необходимые металлические монеты и как зачарованный приобрел предлагаемое исцеляющее снадобье в коробочке, которое странствующий лекарь предписал ему пить вместе с ослиным молоком два раза в день: утром и в обед.

– Я вылечил не одного такого больного, один же упрямец отказался лечиться у меня и теперь он лежит в могиле, – добавил целитель-продавец, протягивая крестьянину лекарство.

Тем временем малыш-дунганхуэй обратил внимание на соседнего лекаря, который торговал настоящими человеческими зубами, разложенными на невысокой полке с подставками. Этот средних лет толстый китаец расхваливал свой товар, выкрикивая, что это есть настоящие зубы двадцатилетнего преступника, казненного совсем недавно, и что он, зубной целитель, может приладить их желающим пациентам вместо выпавших и больных, удалив последние без никакой боли. Около зубного врача толкались два старика-китайца, судя по интонации произносимых ими фраз, маньчжуров, ведь китайцы-ханьцзы и дунгане-хуэйцзу говорят другими, более низкими тонами.

Дед Исхар показал врачу-китайцу в белом руки своего внука. Худой, рослый бродячий целитель перешагнул через свой разложенный прямо на земле товар, нагнулся к мальчику и стал близко перед глазами рассматривать детскую ладонь, покрытую крупными красными и розовыми пупырчатыми наростами. Потом он присел на корточки, подтянул к себе малыша и стал осматривать его глаза, закатывая ему по очереди то одно, то другое веко, затем он долго щупал его пульс на обеих руках. И, в конце концов, осмотрев высунутый язык маленького Мухамеда, врач выпрямился во весь свой немалый рост, его морщины, старящие его, вдруг, как показалось деду и внуку, стали пропадать и целитель заговорил, как-то неестественно сверкая и поводя вверх-вниз глазами:

– Болезнь у мальчика только-только начинается в печени, которая стала широкая, это видно и без ощупывания по глазам и по языку, веки глаз поблекли, а язык начинает иссыхать. Очень хорошо, что вы, уважаемый господин дунганхуэй, привели ко мне этого замечательного мальчишку, я его вылечу. Лекарством будут три вещи: моя и ваша молитвы (вы ведь верите в своего бога Аллаха), вода, нисходящая с высоких чудодейственных небес, и вот эта лечебная соль. Через три дня на небе появится полная луна, звезды станут частые, и если там не будет таких облаков, которые закрывали бы луну, то выйдите в полночь к разветвленнию одного арыка на три части, три раза прочитайте вашу молитву-восхваление всемогущему богу, все время держите руку больной стороной к небу, чтобы на нее падал лунный свет, потом закопайте эту целебную соль рядом с водой на глубину в три ладони, возвращайтесь домой медленно, держа руку на лунном свете и положите малыша спать головой на восток. Я в это время буду уже далеко отсюда, но ночью также вознесу молитвы всемогущему Дао, которое есть вечное начало и вечный конец всего живого, ибо оно порождает как причины, так и последствия всего покоящегося и движущегося в этом поднебесном мире. Оно побуждает солнце освещать и давать тепло всему нарождающемуся и вырастающему в этом мире, оно направляет воду для увлажнения и исцеления всего праведного и истинного в нашем подлунном царстве.

Дед Исхар, немного обескураженный мудреными разглагольствованиями бродячего лекаря, без слов заплатил требуемую небольшую сумму в три медных цяня за щепотку святой соли, завернутую в маленький матерчатый узелок, и, покачивая, видимо, все же от недоверия головой, вместе с внучонком пошел назад.

Разветвление одной воды на три части нашли недалеко на том самом перекрестке, где ребятишки играли в лёнгу, и в обговоренную полночь дед Исхар повел своего любимого внука на это место, выполнил все рекомендации бродячего целителя: показал ладонь с бородавками Мухамеда полной луне, прочитал троекратно одну суру из Корана, закопал на требуемую глубину узелочек с целебной солью и уложил дома спать полусонного внучка головой на восток. Но как бы ни было велико неверие деда Исхара в слова странствующего целителя в белых одеждах, но утром он заставил себя взглянуть на руки маленького Мухамеда. На этот раз дед Исхар снова не поверил себе и своими глазам – ручонки дорогого внучка были абсолютно чистые, на них не было ни одной, даже единственной, бородавки.

8. Сказки бабушки Айше

Младшая бабушка-саларка, некогда синеглазая красавица Айше (отпечаток былой красоты не исчез полностью) была очень веселая и разговорчивая. Она знала много всяких сказок и всегда рассказывала их перед сном маленькому Мухамеду. Удобно подложив под правую щеку обе ладони на твердую круглую кожаную подушку, маленький внучонок с нетерпением ожидал очередного повествования о добром черном льве, о подлой полосатой гиене и о хитрой белой обезьяне. Любимая, еще не старая бабушка обычно предпочитала сказывать сказки про зверей, животных и о птицах.

– Бабушка, расскажи мне про двух мышей, – попросил как-то раз вечером малыш Мухамед, любивший эту сказку о городской и сельской мышах, которые ездили друг к другу в гости, спрятавшись промеж мешков на арбе; в конце сказки городская мышь, убегая от кошки, падает в казан с оставленной на утро едой. Бабушка как всегда завершала свой рассказ словами: «С тех пор говорят: одна маленькая мышь испортила целый котел супа».

– Нет, я тебе сегодня расскажу другую сказку, про тигра и кота, – отвечала на этот раз младшая бабушка Айше, заботливо поправляя одеяло на внучонке, лежащем в постели на теплом, затопленном из-за холодной весенней погоды, кане: – Однажды старый кот пошел гулять в лес и повстречал там молодого тигра. «Ты кто такой?» – спросил тигр кота. «Я твой дядя, родной брат твоего отца», – отвечал старый кот. «Что-то я тебя раньше не видал», – засомневался молодой тигр. «Ты меня раньше не видел, поскольку я последние годы стал городским жителем и не наведывался сюда в лес», – пояснил кот. «А чем ты докажешь, что ты мой родственник?» – вопросил тигр. «Смотри, – сказал кот и показал на шкуру тигра, – у тебя точно такая же шуба, как и у меня полосатая, такие же клыки, лапы и хвост. Да и к тому же я старший брат твоего отца, видишь у меня на хвосте много полосатых колец, каждое кольцо это десять лет жизни. А таких колец там семь, значит мне семьдесят лет, а твой отец и мой младший брат на десять лет моложе меня. Я знаю много хитростей и могу научить тебя им». «Конечно, научи меня различным хитростям, ведь ты мой дядя и, следовательно, мой близкий родственник, а родственники всегда должны помогать друг другу», – обрадовался молодой неопытный тигр. А старый хитрый кот подумал про себя: «Так-то оно так, родственники должны помогать друг другу, но все же надо всегда сохранять про запас самую важную хитрость, которая потом может пригодиться в нужный момент». И стал старый дядя-кот учить молодого племянника-тигра различным необходимым в этой жизни премудростям: как лежать в засаде, как маскироваться, как незаметно подкрадываться, как прыгать и как хватать добычу намертво. Многому научил старый кот-учитель молодого тигра-ученика, но ученик попался неблагодарный. Как-то раз тигр проголодался и подумал: «Съем-ка я этого кота, он мне уже не нужен, так как я уже всему от него выучился». И стал он подкрадывался к старому коту, который сразу смекнул в чем дело и забрался на высокое дубовое дерево. Тигр кругами ходил вокруг и не знал, как добраться до кота, засевшего на самой верхотуре среди тонких дубовых веток. «Чего же ты, мой дорогой дядя, не научил меня такой важной хитрости, лазать по деревьям?» – вопросил обиженно молодой тигр, на что мудрый старый кот отвечал спокойно: «Мой дорогой племянник, когда кого-либо чему-нибудь учишь, надо самую важную хитрость оставлять для себя, она может в необходимом случае сохранить тебе жизнь. Вот и здесь так же: если бы я показал тебе, как надо лазать по деревьям, то ты бы уже давно до меня добрался и съел бы меня. И потому не зря говорится: друзья – друзьями, родственники – родственниками, но каждый должен хранить в себе свою собственную тайную хитрость».

Обычно маленький Мухамед, живо поблескивая глазами, задавал различные вопросы бабушке Айше после окончания сказки. И на этот раз любимый внучок стал расспрашивать сказительницу:

– А сколько вообще живут коты?

– Лет десять-двенадцать, – немного поразмыслив, отвечала бабушка Айше, – и я думаю, что столько же живут и тигры, ведь они же родственники.

– Бабушка Айше, а почему вы мне никогда не рассказываете сказок про людей? – продолжал допытываться Мухамед.

– Любимый мой Ма, – рассмеялась моложавая саларская бабушка, – я намеренно не рассказываю тебе сказки про людей, так как там необходимо упоминать их имена, ведь даже в сказке не бывает человека без имени. А я знаю такие сказки только моего саларского народа, а имена там другие, непохожие на дунганские, которые ты слышишь вокруг себя ежедневно. А сказки народа хуэй, или как их называют дунган, я не знаю. Каждый народ имеет свои особые сказки, а я тебе рассказывала до сих пор саларские сказки, хотя и на языке дунганхуэйев, но изредка я говорю с тобой и на языке саларов, который ты также, мой любимый Ма, хорошо понимаешь и можешь на нем даже разговаривать.

– А что за народ такой салары и чем они отличаются от нас, хуэйев? – с интересом сморщил свой лобик малыш Мухамед, серые его глаза стали совсем широкие от любопытства.

– Хорошо, я отвечу на твой вопрос, но отвечу сказкой, в которой действуют люди с именами, но люди эти салары, – покачала головой бабушка Айше в знак согласия сверху вниз: – Слушай. Жил-был когда-то в глубокой древности кочевой народ под общим названием гунны. Это были высокие, сильные, рыжебородые и синеглазые люди…

– Синеглазые как вы, бабушка? – перебил внук.

– Да, как я, – засмеялась светлоглазая и русоволосая саларка, – но ты не перебивай, а то я сбиваюсь с мысли. Гунны были очень смелыми воинами, они сражались только на лошадях, а китайцы-синьцы в то время вступали в вооруженную схватку в пешем строю. У гуннов было многочисленное войско, они не раз побеждали синьцев на поле битвы. Чтобы уберечь свои земли от воинственных кочевников, синьцы стали строить Великую стену, которая тянется на много тысяч ли от восхода и до заката солнца на севере нашей Шэньсийской земли. Но тогда, две тысячи лет тому назад, в степи началась страшная засуха и гунны были вынуждены откочевать далеко на запад, только быстрым конем нужно идти туда свыше одного года времени. Гунны шли долго, десятилетиями, так как дорогой пасли свой скот, получали приплод и выращивали молодняк. На западе гунны дошли до страны Рум, покорили ее и решили вернуться назад, благо засушливый период был уже позади. Назад сюда, в самую восточную оконечность Великой степи, где начинаются владения китайцев, через много-много лет гунны вернулись тремя группами. Одна из них составила народ огуров-уйгуров, другая – салгуров-саларов, а третья – народ дунхуров-дунганов. Таким образом, у уйгуров, саларов и дунганов общий отец – гунны. Все три родственных народа позже приняли единственную и истинную веру – мусульманство, которую принесли сюда праведные арабы.

Если огуры-уйгуры и салгуры-салары остались проживать в степи севернее китайских границ, то синьские и ханьские императоры стали приглашать гуннов-дунхуров для охраны на своих территориях Великой торговой трассы, которая стала тогда подвергаться разбойным нападениям и грабежам со стороны различных воровских степных и горных племен. Ведь китайцы знали, что дунхуры – отважные воины и с честью выполнят возложенную на них караульную службу. Дунхуры расселились вдоль всей торгово-купеческой трассы, которая называлась «Великий Шелковый путь» (основной товар, который везли на продажу из Китая, был шелк), и отменно несли охрану караванов и купцов и не допускали их грабежей со стороны разбойных шаек. Китайцы их очень уважали за смелость, бесстрашие и ответственность и даже породнились с ними, выдав за них замуж своих дочерей. Поэтому матери у дунганхуэйев – китаянки-ханьки, а отцы гунны-дунхуры.

Что же касается моего народа салгуров-саларов, то нашими великими ханами-прародителями считаются героические полководцы братья Караман и Ахман, они привели салгуров назад сюда в их исконные земли. Это были славные богатыри, каждый из них обладал недюжинной физической силой, они оба были праведными и мудрыми людьми, они возглавляли наш народ в борьбе против иноземных поработителей, сплотили его, дали нам устные и письменные наставления о правильной организации жизни и хозяйства. До сих пор в моем народе род называют «гун» например: волость двенадцати гунов (ши эр гун), волость восьми гунов (на гун или секис гун), волость двух гунов (сеныр гун).

9. Выбор дяди Анюба

В окружном городе Тяньшуйе, за 30 ли на юг от которого лежало родное село Биянху Ван-Чацзун, старик Исхар имел постоянных торговых партнеров, которым поставлял продукты сельского хозяйства и животноводства. Дядя Анюб ежемесячно бывал в этом городе, отвозя туда на повозке все обговоренные поставки: овощи, фрукты, зерно, рис, туши свежезабитых животных или же этих животных живьем.

Несколько раз в такую поездку увязывался с молодым дядей и малыш Мухамед. Весело поблескивая светлыми глазами, удалой дядя Анюб живо и громко управлял парой чисто гнедых лошадей. Донельзя гордый от осознания того, что он как самостоятельный человек едет в город со своим разлихим дядей, сидел на облучке возка маленький Биянху.

В ту осень, когда Мухамед пошел на вторую ступень (класс) учебы в школу при мечети, Анюбу было уже 22 года. Но до сих пор он ходил неженатый, хотя все его сверстники уже имели жен и детей. На замечания старших домашних, когда же он возьмет себе жену, бравый дядя только посмеивался в ответ, приговаривая:

– Какие мои годы, еще успею.

Однажды глубокой осенью, когда уже по ночам начинало подмораживать и на лужах образовывалась наледь, поутру, еще только начинало светать, молодой дядя Анюб и маленький племянник Мухамед въезжали на рыночную площадь окружного города Тяньшуйя. Они привезли в кузове воза шесть связанных годовалых овечек в мусульманскую мясную лавку, с глубины двора которой вплоть до наружных ворот шел тяжелый неприятный запах тухлятины и запекшейся крови – там располагалась маленькая бойня.

Несмотря на раннее утро в помещении мясной лавки находились две женщины, судя по одежде и по головному убору, знатные китаянки-ханьки, и сопровождающий их молодой слуга с большой корзиной для покупок за спиной. Старшая ханька, вероятно, мать выбирала мясо, тыкая длинной бамбуковой палочкой, привязанной к прилавку, чтобы не унесли случайно покупатели, а младшая, по всей видимости, дочь, что-то говорила слуге, указывая на баранье нутряное сало, лежащее в глубине помещения на разделочном столе.

Одетая в парадный шелковый халат и штаны, поверх которых имелась длинная теплая безрукавка, с толстыми косами, уложенными кругами на затылке, из которых выдавались бумажные красные розы и искусственные бабочки, молодая китаянка развернулась направо, чтобы посмотреть входящих в лавку людей. И здесь ее черные глаза встретились с синими глазами молодого дунганхуэйя Анюба.

Как будто молния ударила в этот миг в сердце лихого дунганского юноши. Такие красивые черные глаза с длинными ресницами и чарующим взором он видел впервые. И почему-то в мыслях молодого человека пронеслось арабское стихотворение, которое он некогда заучил в школе:

«Стройна как чудный кипарис,
    Белотела как горная снежная вершина,
    Шаловливые глаза как у газели,
    Манящий взор как бездна моря,
    Длинные ресницы загнуты вверх,
    Уши подобны расцветающему тюльпану,
    Волосы отливают синевой,
    Они сплетены в девять кос,
    Благоухание мускуса исходит от нее,
    Ведь она как раскрывающийся бутон роз,
    А взирающий её мужчина становится соловьем
    И поет заливаясь от избытка чувств».

Как оглушенный стоял еще долго хуэйцзу Анюб, хотя обе женщины: старая и молодая – уже давно ушли, а перед его взором все еще блистали серебряные серьги, свисающие снизу ушных раковин этой красивой юной ханьки. На толчок племянника потрясенный дядя пришел в себя. На дальнейшие его расспросы лавочник-мясник отвечал, что эти женщины: мать и дочь – из богатого семейства Люхудза, глава которого господин Фаттых является мужем старшей женщины и отцом девушки.

– Так они дунганхуэйи? – обрадовано воскликнул Анюб, заслышав мусульманское имя «Фаттых».

В этот день они уехали назад поздно, поскольку пораженный в сердце стрелами любви Анюб Биянху наводил справки о семействе Люхудза. Выяснилось, что отец этой красавицы является большим государственным чиновником, носит на головном уборе зеленый шарик и является ответственным в округе за поставку риса в армию. Несказанно красивую девушку – дочь этого человека – зовут Фэриидэ, ей семнадцать лет, она умна и грамотна. У этой девушки есть младший брат по имени Фархат, который в настоящее время учится в школе.

И с этого дня молодой дядя Анюб и его племянник Мухамед зачастили в окружной центр, на что дед Исхар не мог нарадоваться, ведь сын не давал товару залеживаться: овощи и фрукты не вяли, скот не тощал – и постоянно возвращался с хорошей выручкой.

(ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало книги)

Открыть полный текст в формате Word

© Аммиан фон Бек, 2006