Паруса, полные ветра

Рассказ. Впервые опубликован в журнале "Литературный Кыргызстан".

Женька был самым обыкновенным мальчишкой. По крайней мере, внешне он ничем не выделялся: в меру быстр, в меру ловок и ростом был в погодков. Как и другие пацаны, зимой катался на лыжах, весной в первые ручейки талой воды пускал кораблики, сделанные из кусочка доски, с парусом из тетрадного листа.  Играл в прятки, гонял мяч на пустыре, в лес ходил… Учился средне – никогда не был отличником... Только, может быть, был менее общительным, никогда не кричал, если начинался спор... Было, было в нём что-то такое, что он таил от всех.

А таил он мечту стать моряком. Или кораблестроителем. Это случилось враз, когда ещё третьеклашкой увидел на огромной-огромной фотографии большой четырехмачтовый парусный корабль. Сразу изменилась его жизнь: стал взахлёб читать книги о морских путешествиях: и про детей капитана Гранта, и про российских флотоводцев, и как два современных парусных корабля – «Коралл» и «Кальмар», переходили из Ленинграда во Владивосток, и про пятнадцатилетнего капитана, и про пиратов, и про бегущую по волнам… Позже, когда стал постарше, он уже просматривал и специальные книги по теории кораблестроения, по самостоятельной постройке любительских судов. Так интересно было разбираться в линиях на чертежах, в схемах! Со временем они стали ему понятными, и по этим линиям Женька уже мог представить форму корабля...

А уж если попадались календари с изображениями парусников, то они сразу находили своё место в его комнате.

Ещё Женька стал строить модели, стараясь сделать их похожими на гордых красавцев, украшенных белоснежными парусами. Строил он эти маленькие кораблики с таким старанием, что отец, рассматривая их, похваливал сына:

– Молодец! Ишь, как ты мачты-то отделал! Гладенько да ладненько! Мать, посмотри, какой мастер растёт! Вырастет – меня заменит, – он был столяром и, конечно, мог по достоинству оценить работу сына.

Столяром он был, по-видимому, хорошим, потому что заказы у него не переводились. Жаль только, что иной раз после большой работы отец крепко выпивал и пил иногда по неделе, спуская почти все заработанные деньги. В пьяном угаре бил жену и сына. Страшно было, когда с дикими криками отец гонялся за ними! И перед соседями стыдно. А ещё – досадно, что мало, ох, мало сил у подростка, чтобы противостоять разбушевавшемуся мужику!

А куда деваться мальчишке в такие жуткие дни? Если не убегал к своему дружку – Серёге, то забивался в свою мрачную комнату маленьким окошко, закрывался там и сидел, боясь, что одурманенный алкоголем до бесчеловечного состояния папаша вышибет дверь.

На всю жизнь он запомнил страшную картину: озверевший отец за волосы волоком тащит жену во двор, а потом пинает её ногами. Тогда, не помня себя, Женька изо всех сил хватил его тяжёлой дубиной по спине. Минутного замешательства пьяницы хватило, чтобы мать убежала, а Женька был жестоко избит. Как же он ненавидел папашу в дни его загулов, как хотел оказаться где-нибудь далеко-далеко, лучше всего на берегу моря...

Однажды в магазине игрушек Женька увидел коробку, на которой был изображён парусник. Зная наверняка, что на эту покупку денег ему не дадут, он стал экономить на мороженом, на кино, на школьных завтраках. Изнывая от нетерпения, каждый день пересчитывал: сколько там накопилось? Может, уже хватит? Возвращаясь из школы, всегда забегал в магазин посмотреть – там ли ещё этот парусник. Очень боялся, что какой-нибудь равнодушный, по его мнению, человек опередит его и унесёт с собой тайну. И, вот, наконец-то, переполненный счастьем, Женька принёс домой эту коробку, с трепетом открыл… Поначалу даже испугался: как разобраться во всех этих пластмассовых деталюшечках, как их соединить, чтобы получился кораблик под названием «Катти Сарк»? Потом, прочитав инструкцию, повеселел: справится, конечно же, справится! Ничего сложного нет!

Долго, почти месяц трудился Женька над моделью.  Мелкие, чуть видимые части брать приходилось пинцетиком, и, приклеивая их, даже дыхание затаивать. Ведь иногда руки в последний момент делали непроизвольное движение, и какая-то деталь попадала немножечко, но на не своё место. Это так расстраивало Женьку, что он, не в силах продолжать склейку всех этих малюсеньких элементов, пропускал пару дней. Успокоившись, переделывал, стараясь сдерживать себя Отказывался от кино, от игр с друзьями, телевизора и даже книг. Очень уж хотелось поскорее увидеть, что же получится. Откладывал работу только тогда, когда мама говорила, что уже поздно, а завтра с утра в школу… Или когда глаза начинали слипаться…

И вот наконец-то парусник был готов! Великолепный получился корабль – не то, что его предыдущие модели. Почти как настоящий, только маленький. Женька смотрел на дело своих рук и даже не верил, что смог всё это собрать! Он, улыбаясь, любовался моделью: стройные, высокие мачты, поддерживаемые тоненькими-тоненькими снастями, на мачтах – прямые белые паруса, треугольные паруса на носу и между мачтами, гордо приподнятый бушприт, узкий стремительный корпус! Красиво! Чудо какое-то! Радость от сделанного своими руками переполняла его, и Женьке захотелось, очень захотелось поделиться этой радостью ещё с кем-нибудь. Отец мутным взглядом окинул модель, пробурчал: «Баловство». А мама, вечно занятая по дому, только мельком глянула на парусник. Обидно! Тогда он решил показать кораблик своему другу – уж он-то должен оценить.

– Вот это да! – тот едва не задохнулся от восторга. – Как называется? «Катти Сарк»? А почему «чайный клипер»?

Он разглядывал модель со всех сторон и спрашивал, спрашивал, буквально заваливая Женьку вопросами.

– Жень, паруса классные получились! Этот корабль быстро плавал? – он взял модель в руки, – Ух ты, какие якоря! А для чего вот эта штука? – от неловкого движения маленький парусник вдруг выскользнул и как-то медленно, как казалось Женьке, стал падать на пол. Но ни он, ни Сергей не успели подхватить кораблик.

И он упал! И разбился! Сломаны были мачты, перепутаны снасти, отлетели шлюпки, штурвал… В комнате повисла зловещая тишина. Столько трудов положено, а тут ничего не понимающий мальчишка грубыми руками хватает и ломает самое дорогое!

– Уходи! – только и сказал Женька, – Всё, ты мне больше не друг!

– Ну, я же нечаянно!..

Долго, очень долго не проходила обида. Встречаясь с Серёжкой в школе, сердито на него поглядывал или просто отворачивался. Даже когда кораблик был восстановлен, он ещё долго не разговаривал с другом. И показывать любимую модель кому-то ещё Женька уже не решался.

Только он сам, один любовался моделью клипера: ставил перед собой на стол и, улыбаясь, смотрел, смотрел… «Населял» парусник матросами, которые в самый свирепый шторм бесстрашно карабкались на мачты, ставили паруса под свист ветра в снастях, доверяясь стихии и опыту капитана… Даже завидовал им! А потом капитаном Женька сделал себя! Сквозь рёв ветра сам управлял кораблём, ориентируясь по компасу и звёздам, а его корабль с парусами, полными ветра, сквозь бури летел по вспененным волнам далёких-далёких морей! И стиралась грань между реальностью и мечтой!

По-прежнему он много читал. Из книг узнал, что название корабля – это прозвище молоденькой ведьмы, бегающей по болоту, и означает «короткая рубашка». Но «Катти Сарк» звучало гораздо романтичнее! И лучше было не задумываться о переводе. Когда же из телевизионной передачи узнал, что во время ремонта этот, сохранённый с давних времен и превращённый в музей парусник по какой-то причине сгорел, то едва не заплакал.

В один из весенних дней, когда учебный год катился к концу, а школьники жили предвкушением летних каникул, Серёжка, окликнул дружка: 

– Жень, а Жень, смотри, что я нашёл, – глаза его смотрели умоляюще: «Ну, прости, прости меня!». Он протянул приятелю большой-большой календарь, а там...

– Ух, ты! Вот здорово! – они уселись на скамейку и вместе разглядывали огромные фотографии. А на них были парусные яхты! Они не были похожи на те корабли, что строил Женька, но они были парусниками! Сколько жизни, борьбы, движения было в них и в людях, которые ими управляли! Сколько напряжения было в том, с каким креном они мчались!

– Жень, а они не могут перевернуться?

– Не, я в книжках читал: у них длинный и тяжёлый киль. Они даже на борт могут лечь, а потом снова выпрямиться.

Женька всматривался в эти яхты, в этих людей, стоящих у штурвала, поднимающих и убирающих паруса, завидовал им, пытаясь представить себя среди них... И вдруг понял, что его модели – это всё же не то! В них нет жизни, они «неодушевленны»! И даже его «Катти Сарк»! Но он всё же был ему дорог – ведь он столько вложил в него! Всю свою душу вложил!

Однажды запыхавшийся Серёжка разыскал Женьку.

– Женька, скорее! Я сейчас встретил твоего папку. Пьяный! Он куда-то понёс твой кораблик. Ещё сломает.

От этого известия сердце мальчишки сжалось, предчувствуя беду. Сунув другу корзинку с малиной, что собрал за полдня в лесу, Женька побежал к магазину – где же искать того, кто за бутылку отравы готов продать всё. Он бежал изо всех сил! Не хватало дыхания, а он всё бежал, бежал... Мелькали дома, заборы, канавы…

Рванулся к прилавку, когда продавщица уже протягивала отцу водку, схватил свой парусник и бросился к выходу.

– Убью! – раздался пьяный рёв за спиной. Его отец, родной отец, одурманенный алкоголем, схватил с прилавка нож и кинулся за сыном.

Нет, он не догнал Женьку, но на свою беду попался пьянице участковый...

Отца осудили на восемь лет. Мать, долгие годы скрывая в себе отчаяние от такой жизни, и которое, наконец, выплеснулось, оформила развод, продала их домик, в котором навсегда остался и страх,  и поехала с сыном к своей сестре, которая жила где-то у моря. Женька никогда её не видел, не знал даже старая она или не очень. Лишь время от времени приходили от неё письма, в которых та писала, например, что у них в городе в апреле зацвели каштаны, или что уже появились на рынке арбузы, если письмо приходило летом. Писала, что в октябре они ходят даже без пальто, а зимой снег – редкость.

Все свои модели, не помня обиды, он подарил Сергею. Все-все, кроме «Катти Сарк». Вместе они разглядывали парусные кораблики, и обоим было грустно…

– Знаешь, Женька, я тоже построю свой корабль. Такой же, как твой клипер. Рано или поздно, но построю! Ты только напиши мне, какое оно, море. Ладно?

В поезде было скучно – не побегаешь, а в окно всё время смотреть – надоедает. Надоедает смотреть, как провода то как бы скатываются вниз, то взбегают к очередному столбу, надоедает смотреть на танцующие деревья в перелесках или на проносящуюся совсем недалеко от поезда стену леса. Ещё скучнее становится, когда за окном до самого горизонта только степь и степь...  И города, которые проезжали, Женька не разглядел, потому что мама не разрешала ему выходить из вагона во время коротких остановок. А что там увидишь, из окна-то? Только перрон.

За четверо суток, что добирались они до приморского города, где жила сестра матери, было только одно происшествие. Одно, но едва не оставившее глубокую рану на сердце Женьки. Маленький, хрупкий парусник нельзя было упаковать ни в какую коробку, и на ночь под голову себе, как кошелёк с деньгами невозможно было положить. Поэтому модель всё время стояла на столике «под охраной капитана». Менялись пассажиры на соседних полках, сновали люди по проходу... И почти все восторгались корабликом. Внимание взрослых наполняло Женьку гордостью, и только временами просыпалось еле слышимое беспокойстве за его сохранность.

И надо же, нашёлся злой человек, который ночью стащил парусник! И сразу мир опустел! Пустое, безжизненное пространство, наполненное равнодушными людьми, без его верной команды, без парусов, без океана! Женька метался по вагону и спрашивал, спрашивал у каждого: не видели ли его корабль, не знают ли, кто его взял...

Его жалели. И только. Поняв, что парусник пропал безвозвратно, Женька забрался на свою полку, отвернулся к стенке и горько-горько заплакал. Ему было стыдно, что он, такой большой и плачет, но удержаться не мог.

Чья-то рука коснулась его, он дёрнул плечом, отталкивая.

– Малыш, а малыш! Ты спишь? Пойдем-ка со мной, – он, повернувшись, увидел проводницу,  покорно слез и пошёл за ней, продолжая всхлипывать.

В её купе на столике стоял… его чайный клипер «Катти Сарк»! Радость мощной волной захлестнула Женьку, он порывисто схватил свой кораблик и хотел было уйти, убежать, спрятать парусник ото всех, чтобы его никто-никто не смог бы ни найти, ни отобрать.

– Погоди-ка. Я его ночью отняла у одного дядьки. Не наш пассажир, не из нашего вагона. И вот что думаю: пусть он здесь постоит, пока едите. Здесь-то не пропадёт. А то найдётся ещё какой-нибудь нехороший человек...

Редко бывает так, что новый для тебя город сразу становится, родным настолько, что даже на его окраинах не чувствуешь себя чужим. Чаще – он даже несколько враждебный. Но это пока не изучишь его, не освоишься в нём, пока не найдёшь друзей, не начнёшь ходить в школу...

Женька бродил по близлежащим улочкам, разглядывал светлые, какие-то даже «ласковые» дома, часто скрытые за виноградными кустами. Потом стал уходить дальше… Город ему нравился: приветливый, как большинство южных городов, зелёный, с улицами, заросшими каштанами, акациями… Ему казалось, что люди здесь живут светло и счастливо.

Конечно, он побывал и на берегу, увидел море, долго-долго смотрел на проплывающие где-то у самого горизонта корабли…

Как-то раз забрёл в городской парк. Гулял там довольно долго, и вдруг сквозь деревья мелькнула синева. Надо же, оказалось, что парк расположен вдоль большой бухты, и длинный мыс отделяет её от моря, загораживая горизонт и защищая берег от штормовых волн. Может быть, поэтому здесь был городской пляж и даже лодочная станция, где можно было взять лодку и покататься на ней. Но на дальней аллейке около неработающих почему-то аттракционов его стали задирать мальчишки, которые чувствовали себя здесь хозяевами. Силы были явно не равные, и хотя Женька был не из робкого десятка, всё же решил спастись бегством. Удирая, перелез через какой-то забор, завернул за угол какого-то сарая и… замер!

Какой-то нереальный мир, о котором подспудно, неосознанно мечталось, вдруг рванулся ему навстречу, распахнулся, но вдруг замер, остановив Женьку на самом пороге. Перед ним на воде у причала стояли катера и предмет его мечтаний – яхты! Большие, даже огромные, самые настоящие яхты! Восторженно он рассматривал этих гордых красавиц и до невозможности завидовал тем, кто был у них на борту! Там, на яхтах подтягивали снасти, что-то подкрашивали, кто-то поднимал паруса… Надо же, они были на яхтах и не ощущали своего счастья, своей необыкновенности! Поодаль от этих яхт мальчишки и девчонки ещё младше Женьки на крошечных швертботах сновали по акватории яхт-клуба, ловко делая повороты и перекладывая парус с борта на борт…

Женька не знал, как долго он стоял, зачарованный, только вдруг услышал разговор…

– Вот ты его списал, а теперь сам переживаешь! Может, погорячился, Михаил Николаевич? Ведь толковый парень. Сколько он ходил с тобой? Многому уже научился… И потом, ты же понимаешь, что по уставу нашего клуба не можешь участвовать в регате, если в экипаже нет хотя бы одного юнги.

– Знаю, всё знаю. Но гонор у него появился не по чину. На матроса стал покрикивать. Если тот попросит помочь, отвечает: «А сам не можешь?». Яхту нашу «Галатею» стал называть «Галкой». Когда боцман его поправил, ответил: «А чё тут такого?». На палубе неаккуратен, от приборок отлынивает. Ты же и сам знаешь, что из неуважения к товарищам, к кораблю своему, к его названию всё плохое и вырастает. Книг не читает, нахватался верхушек и возомнил себя крутым яхтсменом… Да, в море он был неплохим помощником, но вот традиции наши не воспринял. Последней каплей было то, что он Олегу Романовичу, штурману нашему, нагрубил. Вот я и списал его. Можно сказать, выгнал. А юнгу… Да вот же, ребята ходят на швертботах. Присмотреться надо. Можно выбрать.

– Наверное, ты прав, – и после непродолжительного молчания, – Да, пойти в многодневное плаванье с тобой любой из этих мальчишек согласится. Это верно. Но, Михаил Николаевич, соревнования у них начинаются в один день со стартом регаты. А они ведь готовятся, тренируются… И каждый мечтает победить, выиграть свою гонку!

Даже не успев что-либо подумать, Женька стремительно повернулся, и, торопясь, почти выкрикнул:

– Возьмите меня!

Под пристальными, оценивающими взглядами Женька поёжился.

«Прогонят! Прогонят ведь! Вот сейчас спросят: «А ты кто такой? Что здесь делаешь? Посторонним нельзя!» – подумалось ему.

Потом тот, который был повыше, весь седой, одетый в светлые шорты и настоящую тельняшку, улыбнувшись, спросил:

– А что ты умеешь делать?

Нет, кажется, Женькина мечта так и останется неосуществлённой, потому что…

– Ничего, – честно признался он. – Но я всё-всё знаю про яхты!

– Так уж и всё, – заулыбался и тот, кого звали Михаил Николаевич. – Ну-ка, назови элементы рангоуты и такелажа.

Ну, это-то Женька знал и, торопясь, выдал всё, что прочитал и что крепко, на всю жизнь запомнил.

– Ещё я знаю названия всех парусов и курсов парусника относительно ветра.

– А знаешь разницу между яхтой и швертботом? – это опять спросил тот, что был в тельняшке.

Женька дёрнул плечами. В этом жесте была даже некоторая снисходительность: мол, такое только зелёные салажата не знают.

– А сам управлять швертботом, таким, на каких сейчас ребята ходят, сможешь? – седой пытливо смотрел на мальчишку.

Не знал Женька, что вопрос был задан с умыслом, и если бы он сказал «смогу»…

– Нет, не сумею я, – честно признался он. – Читал только.

– Молодец! – похвалил седой. – Ну что, Михаил Николаевич, возьмёшь юнгой мальца на выучку?

Сердце у Женьки заколотилось с бешеной силой – вот сейчас его мечта исполнится. Но Михаил Николаевич почему-то молчал. О чём он думал? Может быть, сомневался в нём? И как переменчивая погода весной – то светит солнышко и всё радуется теплу и свету, то набежит облако, закроет солнце, и всё становится неприветливо-тревожным, – так и у Женьки надежда сменялась отчаяньем! И снова надеждой! И опять… Ему хотелось крикнуть: «Возьмите, ну возьмите меня!»

– А родители-то разрешат? – спросил, наконец, Михаил Николаевич.

– Разрешат, разрешат! Мама целый день в больнице. На полторы ставки работает. И даже обрадуется, если за мной догляд будет.

– А отец? – не задумавшись, почему мальчишка говорит только о матери, спросил тот, что в тельняшке.

Женька, потупился – больно, ох, больно было вспоминать о той жизни.

– У меня нет отца, – и решив, что нужно говорить правду, добавил. – Посадили его. Пьяным милиционера порезал.

Все сразу стали серьёзными, а Михаил Николаевич сразу сказал:

– Беру, – надо же, он всё же услышал его мольбы. – Давай, юнга, представься. Как зовут?

– Женька.

– Э, так не пойдёт. Давай-ка полностью: имя, фамилия, отчество, сколько лет, где живёшь. Тебя же нужно будет в судовую роль записать.

Когда Женька вслед за Михаилом Николаевичем подошли к одной из яхт, что еле заметно покачивались около причала, он прочёл на её борту – «Галатея». Он был счастлив и… растерян. Ведь ещё несколько минут назад он и предполагать не мог, что вдруг осуществится, да ещё так неожиданно, то, о чём мечталось. С замирающим от счастья сердцем он вступил на борт. Широко раскрытыми глазами смотрел на всё, что его окружило. Манила темнота открытого люка – а что там? Задрав голову, разглядывал мачту с какими-то поперечинками наверху, и тросовые растяжки удерживающие её. А сколько различных приспособлений было установлено на палубе!

«Как интересно и… непонятно!» – мелькало в голове.

– Владимир Сергеевич, – позвал капитан, – зови остальных. Будем знакомиться с нашим юнгой,  – он не сказал «новым», потому что юнга не может быть «старым» или «новым». Юнга может быть только юнгой!

Тот, кого назвали Владимиром Сергеевичем, перебирал какие-то верёвки, а на слова Михаила Николаевича поднял голову, оценивающим взглядом посмотрел на Женьку, потом наклонился к люку и громко позвал:

– Эй, в трюме! Капитан просит всех наверх.

Из люка появился мужчина, по виду ровесник капитана, – и, чуть погодя – парень лет двадцати. У обоих были перепачканы мазутом руки.  Увидев Женьку, оба приветливо улыбнулись, отчего тому стало очень легко, сразу прошла скованность, и он улыбнулся в ответ.

– Ну, вот, Женя, это наш экипаж: Владимир Сергеевич – боцман. Будешь учиться у него всему, что нужно делать на яхте.

Боцман ничего не сказал, молча подал новому члену экипажа руку. И потому, что его рукопожатие было осторожным, можно было понять, что он очень сильный. Был он невысоким, коренастым и от этого казался почти квадратным. Женька подумал про него: «Сердитый какой-то».

– Олег Романович – наш штурман. Он многое тебе расскажет о том, как ориентируются на море. Сейчас они вдвоём с нашим матросом – Борисом делают профилактику двигателю.

– А мотор-то зачем на яхте? У неё же паруса! – удивился Женька.

Вытирая руки тряпкой, Олег Романович сказал:

– Двигатель – на всякий случай. А случаи на море бывают разные.

– Борис, – просто представился молодой человек.

До конца дня Женька облазил всю яхту, все закоулки. Мгновенно запоминал всё, что ему говорили, что и где хранится. Был в восхищении от того, как раскрывается стол в кают-компании: в одну сторону раскрыл – под крышкой лежат документы и карты, в другую – и за столом может разместиться весь экипаж. Ещё ему понравилось, как подаётся вода в умывальник – ногой давишь специальную педальку в полу, и из крана течёт забортная вода. Можно руки вымыть, посуду...

И даже обязанности юнги ему пришлось выполнять: он помог боцману разобрать верёвки и смотать их в бухты так, чтобы потом легко было распустить. Показал Владимир Сергеевич и несколько узлов. Самых необходимых. И наказал, что нельзя путать «бабий», «прямой» и «воровской» узлы.

Домой Женька помчался,  как на крыльях, мимо других больших и маленьких яхт, похожих и не похожих на «Галатею», мимо катеров…

И вдруг наткнулся на мальчишку. Хотел, было, обойти его, но тот загородил дорогу. В глазах – злость, и кулаки сжаты…

– Что, салага, в юнги записался? На моё место метишь! Вот я тебе сейчас врежу! – но почему-то вдруг отступил и шмыгнул в сторону, спрятавшись за корпусом одного из судов, что во множестве стояли на берегу.

Может быть, этот пацан был среди тех, с кем он столкнулся в парке? Почему он тогда оказался в яхт-клубе? Но долго думать об этом Женька не стал, а, оглянувшись, увидел, что в его сторону с борта «Галатеи» смотрит Михаил Николаевич. Мимолётная стычка с незнакомым мальчишкой не смогла испортить настроение вновь испечённого юнги, и он, помахав рукой капитану, чуть ли ни вприпрыжку побежал домой.

Конечно, вчера Женька, будучи ещё как бы посторонним, не замечал ничего, кроме «своей» яхты и её экипажа. А сегодня с утра ему оформили пропуск, и теперь на территории клуба он мог находиться на законных основаниях. И поэтому с разрешения капитана он обследовал всё-всё: побывал в эллинге, где ремонтировали яхты, пахло красками и сосновыми стружками, посмотрел на высоченную мачту с разноцветными флагами, на самом верху которой флюгер показывал направление ветра. А ещё там была какая-то крутящаяся штука. Михаил Николаевич пояснил: это устройство показывает скорость ветра, а флаги означают, что всем судам яхт-клуба выход в море разрешён.

Полюбовался Женька яхтами, готовыми в любой момент покинуть место стоянки и уйти в море. Обошёл и те, что стояли на берегу. Рассмотрел их со всех сторон, сравнивая с тем, что видел в книгах.

Катера же его мало интересовали. Да, он оценил обводы корпусов, созданных для больших скоростей, и красоту надстроек, ещё больше подчёркивающих их стремительность. Всё в них было сделано для того, чтобы мчаться по морю с бешенной скоростью. «Галопом» – подумал Женька, потому что представил, как эти красавцы прыгают, скачут с волны на волну, и брызги разлетаются в разные стороны, как комья земли из-под копыт коней.

«Нет, всё же яхта под парусами – это... Это...» – он не мог подобрать слово, но знал, что это прекрасно.

Мягко урчал двигатель, и «Галатея» осторожно пробиралась вдоль стоящих у причала яхт и катеров к выходу в море. Кое-где, предупреждая о подводных опасностях на фарватере, стояли вехи. За ними совсем близко был пологий мыс. Тот самый, который отгораживал бухту от буйных морских штормовых ветров и волн. Михаил Николаевич, с прищуром вглядываясь в свободное пространство впереди, чутко реагировал на движения яхты. На носу стоял Борис с отпорным крюком, готовый в любой момент предупредить столкновения с другими судами, и одновременно следя за глубиной – дно в бухте прекрасно просматривалось.

На корме, рядом с капитаном, не мешая ему, стояли штурман и боцман. И, конечно же, Женька. До сих пор ему приходилось бывать на яхте, стоящей у причала. А вот теперь она шла! Под двигателем, но шла! Это уже было плаванье! Трудно описать словами, что испытывал он: необыкновенная, переполнявшая его радость рвалась наружу, хотелось кричать, петь, прыгать... Но члену экипажа яхты не пристало уподобляться какому-нибудь зелёному пацану, которого взяли покататься на паруснике. Он был горд и про себя думал, что эти «Селены», «Мистрали», «Викинги», «Корсары», остающиеся в бухте, завидуют ему и их «Галатее».

Вот, наконец-то, и выходной створ, а впереди – море! Совсем не такое, какое он видел с берега. А…самое настоящее. Настоящее! С далёким-далёким горизонтом! С длинными-длинными пологими волнами, ласково то приподнимающими, то опускающими яхту! И рванувшимся им навстречу бризом!

А где-то там, за горизонтом и пока невидимый шёл его красавец чайный клипер «Катти Сарк»!

– Паруса ставить! – подал команду капитан.

Развернули огромный парус-грот. Женька внимательно наблюдал, как он закрепляется, как боцман крутит лебёдку, и белое полотнище поднимается всё выше и выше. Вот оно достигло самого верха мачты, наполнилось ветром... А он стоял, зачарованный, улыбался и ничего не слышал. Не слышал, что ему велел капитан.

– Юнга! Юнга, очнись! Подай кису со стакселем.

Что такое стаксель – передний треугольный парус на яхте, – Женька, конечно же, знал. Но «киса» – со странным ударением на втором слоге… Заметив его колебание, Михаил Николаевич, улыбнувшись, пояснил:

– Дай боцману мешок, что лежит у люка, по-нашему – киса.

За неделю, что они готовили яхту к первому выходу, капитан пригляделся к своему юнге и ему пришёлся по душе этот подросток, к тому же удививший его своими знаниями. Понравился ему и чайный клипер «Катти Сарк», который Женька принёс на яхту.

– Пусть это будет твоим и нашим талисманом, – сказал штурман, когда все налюбовались корабликом.

И вот уже «Галатея» под парусами, полными ветра, слегка накреняясь, неслась вперёд. А Женька…

Женька стоял рядом с мачтой, но парил, как чайка, где-то высоко-высоко! Да он сам был парусом! Он собой ловил ветер, собой разбивал набегающую ультрамариновую волну! И летел, летел вперёд к своей мечте! Хотя она, в общем-то, уже и осуществилась! И всё же что-то ждало – он это чувствовал, – ждало его впереди!

Потом, во время следующих выходов в море, а выходили они каждую субботу и воскресенье, он… нет, не потерял этого восторженного восприятия от плавания под парусами, но уже мог, не отвлекаясь, выполнять то, что ему поручали. Работы у него, у юнги было тоже немало: подать паруса для постановки или убрать снятые в каюту. Быстро найти нужные концы – он уже не говорил, как  какая-нибудь «сухопутная крыса», «верёвки». Вместе с Борисом заводил и подтягивал снасти… Делать это приходилось в любую погоду. Конечно, приятнее, когда волны длинные, спокойные, а над головой синее-синее небо и яркое солнце…

Но бывало и так, что ветер усиливался, срывая белую пену с крутых волн, которые иногда захлёстывали палубу! Тогда приходилось приспускать парус, уменьшая его площадь, привязывать его хитрым образом – «брать рифы». И спасжилеты надевать и, цепляясь за всё, до чего дотянешься, принимать участие в авральных работах! И держаться, держаться при сумасшедших кренах, при качке!

Когда впервые Женька попал в шторм, то, испугавшись... нет, не за себя, а за «Катти Сарк», остался в каюте. Сидел там и не выпускал модель из рук. Его звали с палубы, но он, боясь, что парусник упадёт и разобьётся, даже не отзывался. Решив, что у него «морская болезнь», в каюту спустился Олег Романович.

– Женя, тебе что, плохо? – но, приглядевшись, штурман понял, чем «болен» юнга, – Подожди, я сейчас позову Владимира Сергеевича.

Боцман в две минуты хитрым образом закрепил клипер на полке. После этого Женька уже не беспокоился за его сохранность и в любую погоду свои обязанности выполнял добросовестно, получая иногда скупые похвалы от капитана, чем страшно гордился!

Самому капитану тоже доводилось и снасти разбирать, и крутить лебёдки, если на руле стоял кто-то другой. Впрочем, как заметил Женька, Михаил Николаевич не особенно-то и командовал. Иногда только скажет: «Держи круче», «Увались» или «Растравите грот».

Несколько раз бывало, что снасти заклинивало в блоках. Тогда на юнгу надевали специальный пояс и цепляли к страховочному концу. Боцман тянул снасть и поднимал юнгу к верхушке мачты. Страшновато было там, на огромной высоте, когда палуба кажется очень далеко внизу и такой маленькой-маленькой! Чтобы прогнать страх, Женька вспоминал свой клипер и матросов, которые забирались на мачты ещё выше, чем он. И, зажав свой ужас, не давая ему одолеть себя, он делал порученную работу, хотя мачту мотало из стороны в сторону довольно сильно.

Доставалось юнге и картошку чистить, и приборку делать – мыть палубу и каюты, еду готовить на качающейся газовой плите, придерживая кастрюли, где варилась нехитрая еда. Но что значили эти мелочи, когда он, Женька был в настоящем плавании в море, был равноправным членом экипажа!

Когда же выпадали свободные минутки, Женька ложился на носу и, не отрываясь, смотрел, как форштевень разрезает волну. А ещё ему нравилось стоять у мачты около туго натянутого огромного паруса, придерживаясь рукой за ванты. И смотреть, смотреть, не отрываясь, на качающийся горизонт, на длинные-длинные волны, бегущие навстречу! И ждать, ждать, что вот-вот появятся на горизонте паруса «Катти Сарк»!

За эти плаванья он многому научился: новое входило в него как-то естественно, как будто он уже всё знал, знал названия всех этих хитрых приспособлений, снастей, элементов такелажа и рангоута.

Поначалу очень боялся боцмана. Капитана так не боялся, как боцмана. Ему казалось, что Владимир Сергеевич сердится на него за его неподготовленность, за то, что Женька ничего не знает, ничего не умеет. Поэтому и указания даёт одним--двумя словами, а то и вообще просто жестом. И ещё, что постоянно сравнивает его, Женьку с прежним юнгой, и это сравнение не в его пользу. Только потом он понял, что боцман добрый. Молчаливый, но добрый. С каким терпением он обучал его морским узлам и тому, где какой применяется. Некоторые показывал по нескольку раз. Особенно долго не давался Женьке «беседочный» узел: никак не мог заметить, когда и как боцман переворачивал петлю. Каждый раз боцман спрашивал: «Усёк?», а он, ничего не поняв, мотал головой. И тот спокойно и невозмутимо ещё и ещё показывал: раз, два, оп – и узел готов.

Приучали его и к ночным вахтам, назначая дублёром рулевого. В его задачу входило следить за горизонтом и предупреждать о появившихся огнях – это означало, что где-то там, у горизонта идёт какое-то судно. Иногда Женька засыпал, и его, нисколько не жалея, будили. Чаще всего это бывало, когда случалось нести вахту с молчаливым боцманом. А уж если оставался с Борисом...

Тот каждый раз жаловался, как он обманулся в одной девушке: встретил её в парке, познакомился. Каждый вечер гулял с ней по городу, дарил самые дорогие цветы, долго-долго, до сумерек катал её на лодке... На дискотеку с ней даже ходил...

– Какая девушка была! – с грустью в голосе вспоминал Борис, – Такая чудесная! Как она смеялась! Знаешь, Женька, влюбился я в неё! Ни в кого так не влюблялся! Как говорится, голову потерял! И надо же, как-то раз со всех ног бегу я к ней, встречаю... А рядом с ней какой-то «шкаф». И, представляешь, говорит она мне: «Познакомься, это мой муж». Эй, ты что, спишь? – не церемонясь, он тряс Женьку за плечо.

             Больше всего он любил, когда оказывался вместе с капитаном или штурманом.

Олег Романович рассказывал ему о том, как во времена парусных судов измеряли расстояния вблизи берегов:

– Раньше пройденный или предстоящий путь даже в трубках измеряли: сколько трубок выкуривал капитан, пока корабль идёт до определённого места, такое и расстояние. Ну, например: вон до того далёкого мыса могло быть восемь трубок. Ну, а потом, когда наука о земном шаре достигла определённых высот, решили расстояния измерять в милях, а скорость – в узлах.

– Олег Романович, я знаю, чему равна миля. А откуда взялась эта цифра?

– Это тоже интересно. Ты, Женя, географию и геометрию хорошо в школе усвоил? Помнишь, чему равна длина экватора? Ну, что же ты! Примерно сорок тысяч километров. Это триста шестьдесят градусов. А сколько минут? Так вот, если разделить длину экватора на количество минут в окружности, то и получим величину одной морской мили.

– А почему вы всё время подчёркиваете: «морская миля»?

– Видишь ли, в разных странах разными учёными мужами длина экватора вычислялась по-разному. Вот и получилось, что в разных странах мили разные. Немного, но всё же неодинаковые. А моряки смогли договориться.

– Хорошо. Действительно, хорошо! – Женька задумался, а потом снова стал расспрашивать, – Олег Романович, я знаю, что на море скорость измеряют в узлах. Читал, как это делали: выпускали с кормы длинный шнур с привязанным хитрым образом поплавком, который тормозился водой: корабль идёт, а поплавок стоит. Шнур выпускают с катушки, а на нём узелки навязаны. Сколько узелков сходило с катушки за час, столько узлов делало судно.

– Нет, Женя, это немного не так. Не за час. Посчитай, какой длины должен быть шнур, если корабль шёл со скоростью, допустим, шесть узлов? Это ж более одиннадцати километров! Поэтому время засекали по песочным часам, рассчитанным на 30 секунд.

Ночная тишина нарушалась только плеском воды за бортом. И Женька, как бы боясь нарушить эту тишину, молчал, обдумывая то, что услышал. Не укладывалась у него в голове связь между узелками за полминуты и расстоянием, которое проходило судно за час. Наконец, он не выдержал и спросил:

– А почему всё же за 30 секунд? И расстояние между узелками тоже ведь не любое было?

– Правильно, не любое. Помнишь, чему равна одна морская миля? Ну-ну, не обижайся, знаю, что помнишь. Так вот, если разделить тысячу восемьсот пятьдесят два – это миля – на сто двадцать, то получим примерно пятнадцать с половиной метров. Точнее ты завтра разделишь на бумажке. А если разделить три тысячи шестьсот – это число секунд в одном часе – опять-таки на сто двадцать, то получим тридцать. Тридцать секунд. Понял?

Женька просиял: надо же, как остроумно и... просто!

А капитан рассказывал ему об искусстве управления парусным судном.

– Понимаешь, Женя, ветер ведь не всегда попутный. Вернее, почти всегда не попутный. Поэтому на парусном судне можно идти под большим или меньшим углом к ветру. Увалишься – скорость будет выше, но до конечной цели будешь вынужден пройти путь более длинный. А если держать круче к ветру, то упадёт скорость, но зато путь будет короче. И вот в умении найти оптимальное сочетание и заключается искусство управления яхтой, вообще парусным судном. Это приходит не сразу. А во время гонки ещё нужно и тактиком быть: при маневрировании яхта, идущая левым галсом, должна уступить дорогу яхте, идущей правым галсом, при огибании препятствия то парусное судно, которое идёт дальше в море, уступает путь тому, кто лишён свободы манёвра. Следовательно, тот, кто уступает путь, теряет преимущество, скорость...

Постепенно, незаметно для себя Женька набирался опыта, пропитываясь самим духом моряка и яхтсмена…

«Галатея» шла, меняя галсы и преодолевая встречный ветер к четвёртому промежуточному финишу, пытаясь сократить отставание от лидера. Женька внимательно следил за «Рубиконом», за его манёврами и сразу докладывал Михаилу Николаевичу. Когда стало ясно, что противника не обогнать, капитан сказал:

– А не пора ли нам юнгу приучать к управлению яхтой? Ты всё видел, знаешь, какие команды подавать, как управлять при повороте. Давай, командуй! Смелее!

С лёгкой дрожью Женька взялся за румпель. И он откликнулся живым движением! Волны сбивали яхту, и тут же руль как бы говорил ему: «Поправь! Держи курс!». Лёгкое движение, и яхта снова направляется на выбранный на берегу ориентир.

Капитан краем глаза наблюдал за юнгой и улыбался: ему нравился этот подросток своей влюблённостью в парус, в море, всем тем, что роднило их всех!

– Командуй поворот, – негромко подсказал он Женьке.

Парнишка посмотрел на него, потом ещё раз на идущую впереди яхту, прикидывая путь до поворотного буя…

– Михаил Николаевич, а может быть, пройдём ещё немного левым галсом, а потом повернём. «Рубикон» обязан будет уступить нам дорогу, а мы, обогнув буй, сразу прямо к входному створу пойдём? А им ещё раз придётся менять галс.

Капитан с удивлением и даже с уважением посмотрел на юнгу: не ожидал он, что у этого совсем юного яхтсмена так быстро проявится тактическое мышление! Что он так вдумчиво будет управлять яхтой!

– Добро! Командуй сам.

– Приготовиться к повороту, – через некоторое время, стесняясь, почти прошептал юнга.

– Кто так подаёт команды? Ну-ка, давай так, чтобы тебя на «Рубиконе» слышали!

Сбросив от этих слов скованность, Женька уже громко, почувствовав себя равным среди равных, скомандовал:

– Приготовиться к повороту! Поворот оверштаг! – и через несколько секунд: – Поворот!

При этом он круто положил руль на борт, яхта быстро пошла влево, влево… Вот ветер перекинул паруса на другой борт, они сразу наполнились ветром, ни на секунду не заполоскав! А Женьку распирало от гордости – ведь это он сам командует экипажем и управляет яхтой! И его команды выполняют! Выполняют четко, как и положено выполнять команды капитана на хорошем судне дружной слаженной команде.

На лидере поздно спохватились, прозевали Женькин манёвр и, сменив галс, вынуждены были в соответствии с правилами уступить дорогу «Галатее». Да, они выиграли, обогнали лидера на самом финише. Но по сумме всех этапов они отставали от «Рубикона», такой же большой яхты, как и «Галатея».

Михаил Николаевич пошёл улаживать формальности, а заодно и узнать время остальных участников. Вернувшись, он отпустил всех в город, наказав купить продукты и кое-какие материалы для ремонта иллюминатора. Этот иллюминатор из оргстекла разбил Борис, уронив на него молоток.

– Как ты умудрился-то? – недоумевал капитан. – И надо же, как раз над моей коечкой. Надо было тебя самого там положить, чтоб прочувствовал, как там дует и захлёстывает! Спальник теперь вот сушить придётся.

– Да, как-то неудачно подпрыгнул этот молоток, – неловко пошутил виновник.

– А камни с неба не прыгали на иллюминатор? – в ответ съязвил Михаил Николаевич.

Из-за этого-то разбитого иллюминатора капитан в прошедшую ночь даже задремать не смог от холода, а уж когда случайная волна влетела в иллюминатор и вымочила его постель, вообще поднялся и так дожидался утра и своей вахты. И вот теперь рассчитывал поспать, пока экипаж будет в отлучке. Вахтенным остался Женька.

Михаил Николаевич проснулся от звонких голосов. Прислушался и понял, что по палубе ходят чужие люди. Он удивился – в отсутствие команды на яхте мог быть только вахтенный.

– Юнга! Почему на судне посторонние? – крикнул он.

Ему никто не ответил, и он удивился второй раз. Поднялся и, пригибаясь под низким потолком, прошел к входному люку. Люк оказался закрытым на ключ. Хмыкнув, он снова позвал Женьку. В ответ – опять молчание. Вот тут Михаил Николаевич уже всерьёз начал сердиться: как это так – отойти от яхты и не слышать, что его зовут! Сквозь мутные стёкла трудно было что-либо разглядеть, и тогда, не особенно задумываясь о последствиях, капитан с трудом, но всё же просунул голову в выбитый иллюминатор.

– Ну-ка, кыш с яхты! – сердито крикнул он на детей, бегавших по палубе.

Но не присутствие посторонних на борту «Галатеи» возмутило капитана, а отсутствие вахтенного. Он сколько мог повертел головой – юнги нигде не было видно. На всякий случай ещё раз позвал:

– Юнга! Женя, ты где?

Попытался поглядеть в другую сторону, но не смог этого сделать – голова не поворачивалась! Тогда он, уже пылая гневом – это надо же: вахтенный покинул судно! – попытался втащить голову обратно. Не тут-то было! Уши, совсем немного оттопыренные уши застревали в узком иллюминаторе! И так, и этак он вертел головой. Любая попытка освободиться доставляла такую боль, что в конце концов он смирился. А долго ли можно простоять на полусогнутых ногах с вывернутой головой? Тело затекло, мышцы на ногах уже ныли, края иллюминатора сильно давили на шею и голову… Но куда деваться – так и пришлось ему стоять в малоудобной позе, ругаясь про себя на чём свет стоит. Это помогало мало, и оставалось только ждать, когда появится этот раздолбай-юнга или придёт кто-нибудь из его команды!

– Выдеру! Как сидорову козу выдеру! – ругался капитан в адрес Женьки. – Придёт – утоплю! Выброшу в море – пусть попытается выплыть! А потом повешу сушиться на мачте! – и так далее, и так далее…

Эти угрозы он уже произносил вслух и вдруг услышал:

– Надо же, говорящая голова! – это подошёл его экипаж. – Капитан, а что это Вы тут делаете? – они сразу «просекли» ситуацию и откровенно дурачились.

Конечно же, Михаил Николаевич это понимал, но, не разделяя веселья команды, зарычал:

– Всех заставлю зубными щетками гальюн чистить! Всех до единого! Вытаскивайте меня!

Ситуация, несмотря на драматизм, вызывала желание продолжить веселье.

– Михаил Николаевич, ну что Вы сердитесь? Давайте мы Вас покормим, Вы и подобреете. Смотрите, как это удобно делать, если с ложечки, – елейным голосом сказал Борис, и остальным: – Путь к сердцу капитана лежит через его желудок!

– А тебя, Борька, я, как котёнка, вместе с юнгой утоплю! – впервые капитан назвал так своего матроса.

Боцман не стал шутить, а, подойдя поближе и оценив обстановку, сказал:

– Михаил Николаевич, давай вместе попробуем: ты тащи свою голову, а я уши тебе загибать буду! – это «загибать уши» вызвало взрыв хохота у уже собравшихся зрителей. – Может, так и пролезет. Ты её, голову-то, ещё руками тяни!

– Убью, боцман! Лучше пойди и найди этого олуха-Женьку, отбери у него ключ, а ему по шее надавай!

– Так это же ничего не даст! Голову-то всё равно надо будет вытаскивать! Не рубить же надстройку! – он тихонечко толкал голову капитана, а тот, вскрикивая от боли, ругался не переставая.

Толпа зевак становилась всё больше, подошли экипажи других яхт. Все давали советы, давясь от смеха:

– Михаил Николаевич, а может быть разбить иллюминатор по другому борту, протянуть канат, завязать тебе за ноги и тянуть лебёдкой!

– Лебёдкой нельзя! Ноги могут оторваться! – с совершенно серьёзным лицом рассуждал очередной член «консилиума».

– Слышь, боцман, голову надо не туда-сюда крутить, а всё время в одну сторону. Она тогда, как шуруп вылезет.

– А может просто подождать. Он похудеет – тогда и голова протиснется!

Тут появился Женька. На шее у него болтался ключ, а в руках – четыре порции мороженого, пятое он, не торопясь, долизывал.

Вытаскивая голову капитана из иллюминатора, затратили довольно много времени. Мороженое успело растаять, и его ели ложками, сидя у разложенного стола. Женька стоял спиной к входному люку, бесконечно страдал, чувствуя, что вышибут его через этот самый люк. Речь держал капитан. Уши у него были залеплены лейкопластырем и приклеены к голове – здорово он их всё же ободрал: не помогли ни мыло, ни шампунь, за которым пришлось бегать в ближайший магазин.

– Ты ушёл с вахты! Ты нарушил, грубо нарушил флотскую дисциплину! Оставил судно без охраны! Понимаешь ли, что совершил преступление! Ведь яхту могли захватить, взять на буксир и угнать в неизвестном направлении! На борту были посторонние! Что они там делали, ты знаешь? Что они утащили? Не знаешь! – Женьке казалось, что капитан, как Зевс, мечет в него молнии, и голос его гремит, гремит, как гром в сильнейшую грозу. Да это и была гроза. Гроза, которая обрушилась на него одного. И, может быть, поэтому он не замечал некоторого преувеличения в словах Михаила Николаевича.

Остальные члены экипажа, как присяжные заседатели, с притворно-скорбными лицами скребли ложками по чашкам, доедая Женькино мороженое.

– Кто так поступает, тот не достоин называться настоящим моряком. В других условиях я бы тут же выгнал тебя, но не хочу выбыть из регаты, когда до конца гонки осталось всего два этапа. А после финиша я тебя спишу на берег. Сможешь, если захочешь, ходить на шверботах. Но на крейсерских яхтах тебе не ходить! – капитан говорил искренне:  для него морские традиции и устав корабельной службы были святы.

Женька стоял перед этим «судом», опустив глаза, понимая, что капитан прав, что он, покинув судно в свою вахту, совершил нечто недопустимое с точки зрения морской этики! Но в то же время пытался как-то оправдать себя: ведь мороженое он пошёл покупать для всех, яхту он закрыл на ключ, убрав с палубы всё, что можно было бы украсть. Да, капитан лёг отдыхать, но всё же был на судне! И отсутствовал-то он всего минут десять, ну, может, пятнадцать.

– Вот моё решение: ты по-прежнему будешь числиться юнгой, но никакой работы выполнять не будешь – сами справимся!

То, что до конца гонки Женька остаётся на яхте, могло бы его порадовать, но теперь он становился просто пассажиром. Не пассажиром даже, а просто ненужным грузом, балластом! Он чувствовал, как это позорно для него! Говорить «я больше не буду» – это для пацанов, а он уже моряк. Ему бы сказать: «Я виноват. Но, капитан и вы все, если можете, простите меня на этот раз. Могу твёрдо обещать: больше такого не повторится». Но он молчал. Молчал виновато и в тоже время обиженно. Он поднял голову и посмотрел по очереди на остальных членов экипажа, надеясь увидеть в их лицах хоть какое-то сочувствие. Но нет, все были солидарны с капитаном.

А Михаил Николаевич продолжил:

– Сейчас – ремонтные работы. Владимир Сергеевич, посмотри, что ещё, кроме иллюминатора, следует починить. Думаю, пару часов хватит. Потом переведём яхту на буй – нужно освободить место у пирса для яхт, которые пока ещё не закончили этап. И тогда ужинать. Кто хочет ужинать в кафе – поднимите руки.

Предложение капитана было принято с восторгом. Надоели каши, особенно манная – кроме неё Борис ничего варить не умел. Да и не любил он кухарничать! Обычно по поводу его варева говорили:

– Спасибо! Всё было очень вкусно. Особенно кипяток в чае.

Остальные в экипаже тоже не считались хорошими кашеварами – в ясную погоду обычно варили самый простой супчик с тушенкой... А уж если штормило, то и вовсе было не до разносолов – питались одними бутербродами, запивая чаем из термосов.  Но уж если появлялась возможность поесть как следует, да ещё и заказать то, что пожелаешь, то команда в полном составе отправлялась на берег.

– Эй, на «Галатее»! Можно к вам? – это пришёл капитан «Рубикона».

– Сядь, – велел Михаил Николаевич Женьке, – наши проблемы посторонним знать не обязательно.  Заходи, Геннадий Борисович.

Женька уже знал капитана «Рубикона»: молодого, улыбчивого, умелого яхтсмена и ещё – их вечного соперника.

– Ну, Михаил Николаевич, здорово ты меня сделал перед поворотным буем! Не ожидал от тебя! Очень грамотно обошёл. Ценю! Как уши-то?..

Поговорили о том, о сём. Непонятно было, зачем он пришёл. Его не торопили, и, наконец, поняв, что дольше ходить вокруг да около неприлично, Геннадий Борисович, прямо сказал:

– Мужики, я вот о чём хочу вас попросить. При любом раскладе вы уже обеспечили себе четвёртое место. Я думаю, что на финише следующего этапа вы тоже не будете в числе последних. Так вот, если вы нам подыграете, пропустите вперёд, то в общем зачёте мы обойдём болгар и поляков. Ну, а уж мы отплатим, не сомневайтесь.

Женька видел, как все переглянулись.

– Ладно, будем считать, что столковались, – проговорил Михаил Николаевич.

– А что? Вполне можно. На этапе чего не бывает, – согласился и Борис.

И Олег Романович кивнул головой. Только боцман, по обыкновению, промолчал.

– Ну, я надеюсь... – с тем и покинул «Галатею» капитан «Рубикона».

Ещё немного посидели, обдумывая предложение соперника. И вдруг в этой тишине раздался взволнованный Женькин голос:

– Но ведь это не честно! Нельзя так! Не честно будет! – для него самого это восклицание было неожиданным.

Капитан резко повернул к нему голову.

– Мы не будем учитывать мнение человека, бросившего своё судно! – он был очень зол на юнгу.

– Михаил Николаевич, а ведь ты забыл, что на флоте при решении каких-то вопросов прежде всего спрашивают мнение самых младших чинов. В нашем случае это юнга, – боцман был явно на Женькиной стороне.

– Мал ещё! Без него решим, – сердито закончил обсуждение капитан.

Михаил Николаевич вкусно рассказывал о еде.

– Знаешь ли ты, Олег Романович, что такое «думлема»? – зачищая тарелку, говорил капитан. – Нет, ты этого не знаешь! Иначе не стал бы нахваливать своё варево, что готовишь на яхте и называешь его кулинарным шедевром. А «думлема» готовится в казане, в который слой за слоем укладываются ломтики курдючного жира, лук, мясо. По краям бараньи рёбрышки и кусочки телячьего филе. Укладывать надо плотно-плотно, и обязательно – с любовью. Потом – специи. Это всё красиво укрывается овощами. И, наконец, слой картофеля, опять добавляются специи, зелень... Казан ставится на огонь. И когда под крышкой, прислушайтесь, начинает шкворчать, огонь убавляется до «чуть-чуть», и всё, что там находится, начинает томиться. Томится, испуская такой аромат, что хочется попробовать ещё до того, как еда будет готова. А тушить-то надо часа полтора, а то и два. Зато потом...

– Ещё до этого «потом» все поумирают от голода! Или от избытка желудочного сока.

– Михаил Николаевич, ты, как я погляжу, раб желудка! И ещё – садист! Знаешь ведь, что Олег Романович у нас гурман. Нельзя же так смачно рассказывать о еде при таком заурядном ужине, – с укором заметил боцман, – Даже у меня сейчас слюнки потекли.

– Ну, то, что наш штурман любит поесть, я давно знаю. И ещё знаю его принцип, что вкусно – это когда много. А если это ещё и нечто необыкновенное… Так кто же из нас тогда раб желудка?

– Нет, я не раб! Раб – это унизительно!– улыбаясь, возразил Олег Романович, – А я живу, чтобы есть! Вы-то это скрываете, потому что обманщики и лгуны. Но я вижу, с какой жадностью вы все набросились на жратву…

– А ты сам?

– Так я и не отрицаю.

Такая перебранка шла, когда они ужинали в кафе.

Никто из них не мог предполагать, что в это время в бухту вдруг ворвался злой шквал. Он развёл большую волну, раскачал яхты у пирса... От почти метровых волн яхты, стоящие у пирса, раскачивались, бились бортами, ломали рангоут, обрывали снасти. Около них растерянно суетились экипажи, которые ничего не могли сделать – отойти от причала при прижимном ветре было невозможно! Пожалуй, лучше всех чувствовала себя «Галатея» – она, как поплавок покачивалась на волнах, стоя на буе. Что ей какой-то шквал, когда она и в штормах-то чувствовала себя совсем неплохо!

Женька, которому капитан велел ужинать за отдельным столом, раньше других вышел из кафе и отверженным изгоем вышел на берег. Дождь, принесённый шквалом, заканчивался, воздух посвежел, но огромная туча всё ещё висела над бухтой, закрывая полнеба. Впрочем, можно было ожидать, что скоро выглянет солнце и мир снова окрасится в свои праздничные тона. Для всех, кроме Женьки. Грустными глазами он смотрел на яхты.

Их «Галатея» легко всходила на волну и скатывалась с неё, изящно покачиваясь. Но что-то насторожило его. Он пригляделся: мачта тоже раскачивалась, но совсем не так, как яхта, а… С каким-то запаздыванием, что ли! Она… Она… И вдруг мальчишка понял, что оборвало штаг – оттяжку, идущую от топа мачты на нос яхты!

– Она же может завалиться назад в любой момент! Она же выломает всё там! – и не задумываясь, он бросился к чьей-то маленькой резиновой лодке.

Сколько он грёб, Женька не знал. Ему казалось, что бесконечно долго! Утлую лодочку захлёстывали волны, но он ничего не замечал! Не заметил, что опять хлынул дождь.

– Успеть, только бы успеть! – вслух подгонял он себя.

Женька не слышал, как с берега ему кричали: «Вернись! Вернись!». У него была одна сверхзадача – спасти яхту!

Зачалив лодку, он, поймав момент, вскарабкался на борт яхты, пробежал по мокрой палубе к мачте. Когда обхватил её руками, болтающаяся на ветру тросовая оттяжка несколько раз больно хлестанула его по рукам, по лицу. Не обращая внимания на боль, он держал мачту изо всех своих небольших мальчишеских сил! Яхту качало, болтало с борта на борт и с носа на корму!

«Не удержу ведь! Не удержу!» – он чувствовал, как выворачивает мачту, и от бессилья даже заплакал.

Вдруг рядом с ним оказался мальчишка в одних плавках – видимо, какой-то купальщик решил прийти ему на помощь. В какой-то момент мачта действительно начала падать и что-то затрещало, но им неимоверными усилиями, огромным напряжением мышц всё же удалось удержать её.

– Протяни фал на нос! – прерывающимся от натуги голосом скомандовал мальчишка.

Легко сказать – ведь яхту качает, и запросто можно слететь со скользкой палубы за борт. Освободив снасть и выбрав момент, Женька бросился на нос! Но что-то рвануло его назад, и он едва не шлёпнулся на палубу.

– Да давай же! – он, как от толчка, понял, что надо делать: прыгнул назад, отдал с лебёдки фал и вновь кинулся на нос.

Набежавшая волна сначала подбросила яхту вверх, а потом «Галатея» провалилась вниз, гулко хлопнув днищем о воду. Взмахнув руками, Женька потерял равновесие, и, если бы в последний момент его рука не задела за релинг, оказался бы в воде. Как от удара током, его пальцы судорожно ухватились за ограждение, и тут же он плюхнулся на самый нос яхты, свесил ноги по бортам – теперь можно было работать. Руки сами – он даже не задумывался, – надёжным узлом закрепили снасть. Спасибо боцману – его уроки не пропали даром.

Оглянулся – нежданный помощник выбрал снасть втугую. Всё, мачта теперь не упадёт, и можно перевести дух. В это время злые волны, как бы в отместку, успели хватануть его, достав чуть не до пояса.

 И только тут у Женьки мелькнула мысль: «Откуда он всё знает?» Пригляделся – что-то знакомое виделось ему в лице неожиданного помощника.

«А, старый знакомый, – вдруг узнал Женька мальчишку, вспомнил злые глаза, сжатые кулаки. – Как он здесь-то оказался?»

Это был тот, с кем он едва не подрался тогда, когда впервые попал в яхт-клуб и так неожиданно стал юнгой. Это был тот, кто мелькал время от времени на берегу во время их стоянок почти на всех промежуточных финишах.

Они плыли к берегу на крошечной резиновой лодочке и старались не глядеть друг на друга. Молчали. Женька грёб, лишь изредка, как бы ненароком, бросая быстрый взгляд на лицо своего случайного помощника. Но теперь в глазах у того злости не было. Сжав губы, он молчал, глядя на приближающийся берег –  видно было, что он принял для себя какое-то очень важное решение.

Из-за тучи, ушедшей дальше в море, выглянуло солнце, и Женька с восторгом воскликнул:

– Смотри!

Незнакомец оглянулся.

– Ух, ты! – восхитился и он.

Море было какого-то необыкновенного зелёного цвета! Не синим, как в хорошую погоду, не серым, каким бывает в шторм. А зелёным! И как будто светилось! Но не это поразило обоих: над заливом от воды слева до водной поверхности справа висела радуга! Полная яркая-яркая радуга, как ворота в необыкновенный мир! А над ней – менее яркая, но тоже полная дуга второй радуги! И под этими арками покачивалась спасённая ими красавица «Галатея». Затаив дыхание, забыв о том, что нужно плыть к берегу – оба здорово замёрзли, – они любовались необыкновенной картиной!

Волна, пологая у буя, вырастала у берега, со злым рычанием накидывалась на берег, в бессилии захлёстывая далеко на песок. И как бы решив рассчитаться за всё сразу, очередной вал высоко вскинул лёгкую резиновую лодку, потом швырнул её на берег, по самые бортики залив водой. Почти одновременно они оба выскочили из лодки, подхватили её…

Их уже ждали и тут же укутали в приготовленные одеяла, и только тогда Михаил Николаевич сухо и даже сердито обратился к Женькиному напарнику:

– Виктор, я же запретил тебе приближаться к яхтам! – он что-то ещё хотел добавить, но тот его опередил:

– Папа, это я виноват. Это я, когда он, – мальчишка мотнул головой в сторону Женьки, – ушёл с яхты, раскрутил крепление. Но когда он, не задумываясь, поплыл спасать «Галатею», я всё понял! Понимаешь, всё понял! Накажи меня, как хочешь, но не выгоняй меня совсем. Накажи и… прости. Я не смогу без яхты, без паруса…

«Папа? Так Михаил Николаевич – его отец! – думал Женька. – Это он своего сына... выгнал!»

– Ты... Ты хоть понимаешь, что сделал? – Михаил Николаевич едва сдерживался, – Ладно, потом поговорим. После финиша. В яхт-клубе, – и тут же, – А ты, Женька… Спасибо тебе! Заменяю своё решение об отстранении выговором за уход с вахты, – он вдруг приобнял мальчишку, а потом, отстранившись, добавил: – Слушать приказ: юнге приступить к исполнению своих обязанностей!

– Есть! – на выдохе, радостно сказал Женька. – Есть приступить к своим обязанностям!

И штурман Олег Романович, и Борис сказали ему несколько добрых слов. А боцман по своему обыкновению молча пожал ему руку. Но по тому, каким было это рукопожатие, Женька понял, что Владимир Сергеевич теперь стал относиться к нему, как к настоящему мужчине, как к настоящему моряку.

Радуясь, что он прощён, Женька рьяно стал прибираться в каюте, на палубе, стараясь в хорошем смысле угодить капитану. Ему совсем не мешало то, что остальные члены команды то сходили на пирс, то перепрыгивали обратно на борт яхты. Он мыл палубу! И был счастлив!

И надо ж было тому случиться, что Михаил Николаевич, в очередной раз широко шагнув с пирса, вдруг поскользнулся на мокрой мыльной палубе! Все оторопели, а он, вскидывая то одну ногу, то дрыгая другой, как в каком-то диком танце взмахивал руками, пытаясь схватиться хоть за что-нибудь... Закончилось это «сольное» выступление капитана тем, что он, обо что-то споткнувшись,  как был при «полном параде», так и рухнул за борт.

Женька охнул – ну что за невезение: то из-за него Михаил Николаевич застрял в иллюминаторе, уши ободрал, теперь вот – за борт выпал. Нет, он его точно выгонит! Да, действительно, у капитана была такая мысль. Но когда он в мокром жалком виде вновь предстал перед экипажем, боцман Владимир Сергеевич невозмутимо заметил:

– Вообще-то капитан должен покидать судно последним.

Мгновение, ещё одно, Олег Романович на это замечание боцмана сначала фыркнул, а потом  засмеялся. Все остальные, до того сдерживая улыбки, рассмеялись вслед за штурманом. Не выдержав – куда ушло раздражение, – заулыбался и капитан.

– Ладно, юнга, всё нормально. Я сам виноват. А ты молодец. Продолжай приборку.

Они готовили «Галатею» к выходу. У каждого были чётко определённые задачи: Борис и Женька заводили паруса, Владимир Сергеевич, исполняя ещё и обязанности завхоза, укладывал в рундуки продукты, Олег Романович и Михаил Николаевич ушли оформить документы и получить прогноз на ближайшие два дня. И только Виктор грустно сидел на краю пирса, свесив ноги, – капитан так и не разрешил ему подняться на борт.

Наконец, все было готово.

– Отходим, – скомандовал Михаил Николаевич, – Отдать швартовы.

 Женька смотрел на Виктора, и ему было жаль, что этот мальчишка остаётся на берегу. Сочувствовал ему, но понимал, что в отношении сына капитан не изменит своего слова.

«А ведь мы могли бы подружиться. Вот было бы здорово!», – подумал он и неожиданно решился.

– Подождите, подождите! – закричал он.

Быстро спустился в каюту и через несколько секунд снова был наверху.

– Витя! Вот, возьми, – он протянул ему маленькую модель стремительного парусника «Катти Сарк». – Это тебе! Подарок!

© Николай Труханов, 2014