Эхо, возвращенное жизнью

Повесть

Повесть написана по рассказам моей матери, основана на реальных событиях. Это время Великой Отечественной войны, мой отец воевал, умер уже после войны, но от тех военных ран, которые его все-таки догнали. Военное время в тылу, далеко в горном селе Нарынской области… Все то, что они перенесли, все тяготы и лишения, голод, неизмеримое горе и потери близких…

УДК 821. 51
    ББК 84 Ки 7-4
    Ш-64
    ISBN 978-9967-27-612-3
    Ш-4702300100– 15

…Все мы, живущие в этом прекрасном, разноцветном мире люди, дети своих родителей, не важно, если по каким-то причинам иногда детей растят бабушки, дедушки, родственники и интернаты. Все равно мы остаемся их детьми, их продолжением на этой земле.

Я хочу рассказать о своих родителях, о моих папе и маме, о своих корнях, ибо глубоко убеждена, что каждый человек должен знать свою родословную. Знать своих предков, знать, чем они занимались, и какие это были люди. Не быть манкуртами, без прошлого, без рода и племени, без разума и памяти. Удивительная и потрясающая это штука – память. Часто она играет с нами в самые разные игры, иногда не можешь вспомнить то, что было всего пару дней назад, а иногда она забрасывает нас на несколько десятилетий назад. И тогда происходят удивительные вещи, и перед глазами появляются цветные картины из прошлого. Картины из твоего детства и юности, и вызывают они в тебе и угрызения совести, и трогательно – нежные, радостные чувства, ибо смотришь на них и оцениваешь уже все по другому.

Я почти не помню своего отца, он умер, когда мне было шесть лет, сказались старые военные раны, которые все– таки, догнали его через почти два десятка лет после войны, и сделали свое черное дело. Его не стало, мама осталась одна с детьми. Нас у мамы было пятеро, две сестры, два брата и я, самая младшая в семье. Конечно же ей было трудно поднимать нас, но никогда, ни единого раза, мы не видели, что она жалуется на свою участь, на свою жизнь. Эта миловидная, светлолицая женщина, совершенно потрясающей судьбы, была самим воплощением мягкости, порядочности, природной интеллигентности, жизнерадостности, доброты и отзывчивости.

Очень часто мама нам рассказывала о своем детстве, о юности, о наших, давно ушедших предках, об отце. Это были удивительные рассказы, нет, скорее даже сказки для нас, и мы, дети, слушали ее с открытыми ртами, забывая обо всем на свете. Когда мама рассказывала о своем детстве, я всегда удивлялась, мне казалось, что этого не может быть, и все время переспрашивала ее: «Разве ты тоже была маленькой?» Рассмеявшись, мама отвечала: «Все мы родом из детства». Почему-то эти ее слова навсегда врезались в мою память.

Когда вспоминаю о папе, перед глазами почему-то встает картина, мы всей семьей сидим за дастарханом. На не высоком столике бешбармак, отец режет, нет скорее даже крошит мясо, своим остро отточенным ножичком, с красивым, необычным рисунком на рукоятке, и немного не дорезав протягивает оставшийся кусочек, кому –то из детей. Мне всегда доставалось первой, как самой младшей, а самый последний кусочек, папа протягивал маме. Никогда, ни одного раза, мама не съела этот кусочек сама, она всегда отдавала его кому-то из детей, на что отец всегда недовольно бурчал, мол, не хочешь, не ешь. А мама не могла иначе, даже если и хотела, не съела бы. Она была просто мамой, для которой ее детки были важнее ее самой.

Помню еще, как папа часто сидел с соседом, на бережку небольшого арыка, который находился перед нашим домом, и не спеша вел с ним беседу о жизни, о закономерностях в природе, рассказывал разные интересные истории. Он часто вспоминал войну, кровопролитные бои и погибших своих товарищей. Иногда он читал друзьям свои стихи, написанные на войне и старательно записанные в небольшую школьную тетрадку. После смерти папы, тетрадка куда-то исчезла, искали мы ее везде, но так и не нашли. Отец знал несколько фраз на немецком языке, перевод которых в то время был нам не понятен, не доступен. Но звучали они для нас как-то странно-завораживающе. Не понимали мы тогда, что в тех нескольких немецких фразах заключался глубокий смысл перенесенных им страданий и лишений, что в них пахло болью, потерей друзей и однополчан, в них был след страшной войны, и запах смерти, пролетевшей над ним, в нескольких сантиметрах.

Этих рассказов отца я не помню, только много позже, когда их по-новому рассказывала нам мама, я сидела и слушала, мне хотелось плакать, потому, что были они очень трогательными и задевали самые тонкие струны моей души.

Когда папы не стало, я часто брала в руки его шапку-ушанку, прижимала ее к лицу, нюхала и говорила, что она пахнет папой. Не понимала я, что тем самым, в очередной раз причиняла боль маме, и не замечала, как она в это время не заметно для нас, украдкой, вытирала слезы кончиком своего платка. Запах отца еще долгие годы преследовал меня, но со временем он забылся. Наверно так и должно быть, сейчас когда я стала чуть старше своего папы, я старюсь вспомнить, его запах, но к сожалению у меня это не получается, вспоминаются только черты его лица, и то, только опираясь на старые фотографии. Время беспощадно, к сожалению или к счастью, но все идет так, как идет, нельзя остановить ход времени, нельзя все повернуть вспять, не возможно ничего вернуть.

Мама, какая удивительная это была женщина, спокойная, рассудительная, мудрая и бесконечно, бесконечно любящая своих детей. Пусть будут благословенны все матери на земле, ибо Всевышний только их наградил такой необъятной необъяснимой любовью, к своим детям.

 Чем измеряется материнская любовь? Я не смогу ответить на этот вопрос, я не знаю такой меры. Все на свете имеет свою меру, деньги, терпение, отношения, состояние, фрукты, овощи в конце концов, все. Но нет меры материнской любви. В детстве, по ночам, лежа в постели, я часто слышала тихий шепот мамы. Мне было ужасно интересно, о чем она шепчет, а главное кому она это шепчет? В абсолютной ночной тишине, лежа на своей железной кровати, стоящей у окна, мама произносила какие-то слова, их совсем не было слышно. Как я не напрягала слух, не могла разобрать ни одного слова, но имели они уникальное, магическое свойство. Прислушиваясь к ним, я проваливалась в какое-то бездонное пространство, улетала куда-то ввысь, мне было спокойно и хорошо, я засыпала. И только теперь, когда у меня взрослые дети и уже есть внуки, я понимаю, что это была молитва мамы, и содержала она просьбу за своих детей, за их будущее, за их здравие и хорошую жизнь. Не было ни одной ночи, что бы мама не просила за своих детей, читая молитву, обращенную к Богу, шепча, отправляла ее в бесконечную Вселенную. Сейчас и я, в свою очередь, каждую ночь шепчу уже свои молитвы, прося Всевышнего, оградить моих деток от несчастий, от хвори, от непосильных проблем. Прошу что бы они состоялись в этой жизни, были хорошими людьми. Были счастливы со своими семьями, а главное, что бы, не были черствы и бедны душой, и знаю, что в это время мой сын, в соседней комнате, так же прислушивается к моему шепоту, напрягая слух и не понимая, кому и зачем я все это говорю.

Эта повесть написана по рассказам моей мамы, и посвящена моим родителям. Я постаралась подобрать именно те, самые простые, без всяких сложностей выражения и слова, коими рассказывала мама. Не могу судить, что из ее рассказов выдумка, а что имело место быть. Я просто хочу донести это, до своих детей и внуков, близких родственников, племянников и племянниц, что бы остался след в их душе о потрясающих людях, об удивительных событиях, о непростой жизни их предков. Сейчас совсем другое, по своему удивительное время, у наших детей появились другие ценности, много лжи и фальши появилось в жизни, но почему то все равно хочется верить в хорошее, в счастливое завтра, как когда-то верили наши родители. Хочется, чтобы наши дети и внуки, следующие молодые поколения помнили, о той ужасной, кровопролитной, жестокой войне с фашистами. Что бы знали, чего стоило им, этим солдатам, их дедам, и прадедам, отстоять эту мирную жизнь, и если когда ни будь, мои внуки и правнуки случайно наткнувшись на эту книгу, прочтут ее, представят себе события давно минувших дней, и хоть на минуточку в их сознании появится благодарность своим предкам, моя цель будет достигнута. Зерно доброты, благодарности и вечной памяти будет посажено в благодатную почву.

Мои папа и мама прожили удивительно яркую, полную самых разных событий жизнь. Уже после войны они работали в колхозе, добились больших успехов, мама за высокие достижения была делегатом двух партийных съездов. Сам Михаил Калинин, наш Всесоюзный староста, как его называли, вручал ей вымпел, «Лучшей колхознице», и наградил медалью. Они были счастливыми родителями пятерых детей, родившихся после войны. Жили дружно и счастливо, ибо знали, какую цену пришлось им заплатить, за эту жизнь.

В свои последние дни, мама навестила всех родственников, друзей и знакомых. Проведала больных, с кем давно не виделась, не обделила вниманием даже самых маленьких, а в самый последний вечер, пригласила на ужин родственницу со стороны мужа. Был накрыт дастархан с разными вкусностями. Ничем мама не выдала себя, что она уже предчувствовала свою кончину. Весело говорили о разном, вспоминали ушедших родственников, смеялись над шутками детей. Когда гости разошлись мама, сказала невестке, «Сегодня со мной не ложи сына, забери его к себе, пусть у вас спит». Затем почти заставила сноху записать несколько строк, «Будешь говорить эти слова в плаче, когда я умру», сказала она, прошлась по дому, подняла разбросанную детскую одежду, что-то поправила и зашла к себе в комнату. Утром, мама не проснулась. Ее не стало. Невольно приходит мысль, наверно вот так, тихо, без суеты и эмоций, уходят из жизни хорошие люди…

Доброта мамы не имела границ, она любила повторять, «Доброту трудно раздать, она все время возвращается». Пока живы родители, есть возможность на секунду окунуться в беззаботное детство, юркнув в объятия мамы и папы, уткнувшись в их грудь, дать волю слезам, или своим воспоминаниям, не важно, главное, что на секунду можно забыть все свои проблемы и неудачи, все обиды. Потому, что только в детстве мы получаем самые яркие ощущения, самые яркие чувства без фальши. Потому, что в том мире, мире детства, нет лицемерия, нет обманов, не понятна горечь потерь, только в детстве испытываешь искренний восторг, от совершенно не значительных вещей. Только в детстве горькие слезы высыхают от одного прикосновения ласковой руки мамы. Я, белой завистью завидую тем, у кого еще живы родители. Спешите, не упускайте такую уникальную возможность, окунитесь на миг в безвозвратное детство, почувствуйте на себе, что такое счастье и постарайтесь передать это неповторимое, потрясающее чувство своим детям. В любом возрасте пока живы родители, мы будем их детьми, и будут они называть нас тем самым, ласкательным именем, из нашего далекого детства, а внуки услышав это имя, будут тихонечко хихикать, у нас за спиной…

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ СИДЕЛИ У ОГНЯ…

(Повесть написана по рассказам моей мамы)

Посвящаю моим родителям

Часть 1. РАЗИЯ

Вечер, в небольшой уютной комнате в камине горит огонь, потрескивание дров, придает обстановке необычную гармонию и удивительную теплоту. У огня сидят две женщины и тихо в полголоса о чем-то беседуют. Глядя на них не трудно догадаться, что это мать и дочь и что их неторопливая беседа доставляет обоим огромное удовольствие. Молодая женщина, тридцати пяти лет, явно рассказывает маме о своей жизни, вероятно о своих детях, о семейных проблемах, огорчениях и радостях. Было видно, что старушка слушала ее с большим интересом. Она, то улыбалась услышанному, то становилась серьезной и огорченно качала головой, то ласково, явно жалея ее, гладила свою дочь по голове. Вскоре обе женщины замолчали, и каждая из них глядя на завораживающие языки ярко горящего пламени, ушли в свои воспоминания, куда-то далеко, далеко, в прошлое, куда можно было заглянуть только самой, в самые сокровенные уголки своей памяти…

Старушка, уже седовласая с мягкими чертами лица женщина, с серо– зелеными глазами, улыбалась еле заметной улыбкой, улыбалась сама себе, улыбалась своим воспоминаниям. Вероятно, ей вспомнилось нечто очень нежное и очень трогательное, по выражению лица было видно, что они вызывали у нее приятные чувства…

Как же это было давно, а вот вспомнилось и как будто совсем недавно. Замуж ее выдали рано, не исполнилось и пятнадцати лет, за сына очень влиятельного в айыле человека. Он был на несколько лет старше нее, высокий брюнет, с тоненькими, только что пробившимися, красивыми усиками. Единственный сын своих состоятельных родителей, баловень судьбы – Нияз считался завидным женихом во всей округе. Все девушки заглядывались на него, а он, понимая, что находится в центре внимания, грациозно гарцевал на своем прекрасном скакуне с ловчим соколом на руке, демонстрируя свою ловкость и браваду, хвалясь прекрасным конем Байтору, подаренным ему отцом. Отец очень любил своего сына, и очень баловал его. Тому было много причин; и то, что Нияз был долгожданным, отец дождался сына уже в преклонном возрасте, и то, что он был единственным выжившим ребенком в семье, и то, что он был продолжателем рода Байсал Калпы, и ряд других, очень личных для их семьи причин. Капризы и желания сына исполнялись зачастую мгновенно, без всяких отговорок, отец оберегал его от всяких неприятностей, окружал своей любовью сына намного больше, чем мать, чему сдержанная, скромная и умная Толгонай не обижалась, она понимала, почему муж так оберегает их сына. Не смотря, на все привилегии, Нияз вырос довольно скромным, воспитанным, умным, добрым и учтивым юношей. Родители, глядя на него, не могли нарадоваться. Им действительно можно было гордиться своим сыном. У Нияза был особенный дар, красиво слагать стихи, которые он с большой охотой, читал в кругу своих друзей. Еще у него был красивый голос, и он часто читал утренний или вечерний Намаз, его голос звучал так проникновенно и завораживающе, что слушающие его сельчане порой не могли сдержать слез.

Да и Разия была очень заметной девушкой в айыле, тоже из довольно известной, благополучной и хорошей семьи. Светлолицая, с необычными серо-зелеными глазами она выделялась среди своих подруг. Длинная черная коса, тонкая стройная фигура, к тому же образованная, воспитанная, учтивая и приветливая, с веселым, озорным нравом она тоже нравилась многим джигитам. Разия была дочерью служителя айыльной мечети Кадыралы и красивой женщины Айчурок. Родители гордились своей единственной дочерью, старались ни в чем ей не отказывать, отец баловал ее обновками, как мог, когда ездил по делам в район обязательно привозил ей какой-нибудь подарок. Дочь была удивительно похожа на отца, «словно две капли воды», поговаривали айылчане, оба светлолицые, оба зеленоглазые. – «Кадыралы, наверно твои предки были не кыргызы», подшучивали над ним друзья, «может быть русские или татары есть в крови а?». Ничего не отвечал на это Кадыралы, только старался не обострять эту тему, улыбаясь, быстро переводил разговор на что-нибудь другое. В айыле знали, что он из рода Баялы, знали, что появился он в их селе тринадцатилетним летним подростком, прибился к мечети, помогал взрослым. Байсал Калпа заметив, что юноша старательный, послушный и богобоязненный, взял его к себе в помощники, так и вырос, Кадыралы служа при мечети. Он был очень сообразительным и старательным юношей, никогда ни в чем не отказывал нуждающимся в его помощи односельчанам. Не боясь, брался за любую работу, а потому вскоре обучился многим ремеслам и слыл среди айылчан мастером на все руки. Вырос Кадыралы и превратился в статного, мужественного, привлекательного, воспитанного джигита со стальными мускулами и красиво сложенной фигурой. Приглянулась ему племянница его благодетеля и покровителя Байсал Калпы, красавица Айчурек, с неотразимо красивыми глазами горной лани. Джигит, недолго ухаживал за своей избранницей, несколько дней повстречался украдкой с Айчурек, и понял, что это именно та девушка, с которой он построит свою дальнейшую семейную жизнь. Без которой он не представляет свое будущее. Дядя и родители девушки не были против, Кадыралы в айыле уважали и стар и млад за его отзывчивость и трудолюбие, за учтивость и скромность. Вскоре они поженились и родились у них трое детей, старшая дочь – Разия и два сына – Ыдырыс и Сакбек. Кадыралы помогал айылчанам строить дома, был и каменщиком, и плотником, и штукатуром, но особенно он любил заниматься садоводством. Сад, посаженный им возле мечети, славился на всю округу своим разнообразием и вкусными плодами, айылчане так и называли его – «Сад Кадыралы».

«Разия, ай Разия, стой глупая девчонка», вдруг откуда-то из прошлого донеслось до слуха старой женщины сидящей у камина, глаза ее засверкали, на лице появилась веселая, задорная улыбка. Это было в первый же день, когда ее привезли в дом мужа, гости ели, пили и веселились в доме, а она сидела одна, в юрте, специально выделенной для молодых, за ширмой, как и положено невесте. Подружки уже ушли по домам, и ей было довольно скучно сидеть одной. Юрта для такого случая была чисто прибрана и украшена коврами, висел красивый тушкийиз, вышитый собственными руками свекрови Толгонай, рядом аккуратно сложена большая кипа одеял, ее приданное. Вдруг из-за этой кипы донесся непонятный шорох и непонятные звуки. Как же она могла не посмотреть, что там? Разия осторожно отодвинула край занавески, прислушиваясь к шороху, «Что это там такое, кто это там?», подумала она, не решаясь выйти. Любопытство взяло верх, девушка быстро подошла к тому месту, откуда доносился шум, отодвинула доски прислоненные к юрте и ахнула, оказалось, что за досками, в уютном гнезде из сухого сена рябая курица высиживала яйца. У Разии мгновенно созрел план, она успела соскучиться по своей маме, ведь она сидела здесь уже несколько часов, и ей было одиноко. «Надо сходить к маме», подумала она, «Возьму эти яйца, скажу маме, что свекровь передала, это и будет оправданием, почему я пришла». С этими мыслями, она сняла с головы тюбетейку, вытащила яйца из под курицы, положила их в свою шапочку, потихоньку высунула голову за дверь, улица была пуста, из дома доносились смех, шутки и песни гостей. Разия вышла из юрты, еще раз оглянулась, на улице не было ни единой души, ничего не опасаясь, и ни о чем не думая девушка побежала. Понеслась, не оглядываясь с тюбетейкой в руках по узкой, пыльной дороге, к отчему дому.

– Разия, ай, Разия, стой, глупая девчонка, – послышался сзади голос свекрови. – Ой, глупенькая, зачем взяла яйца, они уже живые цыплята, они уже должны были вылупиться на днях. Ой, глупая, что ты наделала, вот вернешься, я тебе задам, о Всевышний, что за глупая невестка мне досталась, вразуми ее отец небесный! –  причитала женщина качая головой. Но Разия не слышала этих слов, она бежала к маме, к себе домой, неслась во весь опор, по пыльной дороге, и вскоре темнота поглотила ее быстро удаляющийся маленький силуэт…

Долго еще весь айыл обсуждал и смеялся над этим случаем на свадьбе, он обсуждался на каждом торжестве, где собирались люди, и даже в каждой семье сопровождаясь веселым смехом и новыми уже выдуманными подробностями. Острословы придумали такую шутку и говорили новым невесткам, «Смотри, не сбеги как невестка Байсал Калпы с тухлыми яйцами», и, покатываясь от неудержимого хохота, шлепали себя по ноге.

Сама Разия и родители не обижались, даже иногда вместе со всеми смеялись над шуткой, но Нияз всегда остро воспринимал это, и старался одернуть шутника, или и того хуже, припугнуть, если эту шутку говорил кто-нибудь из молодых джигитов.

Поводом для шуток айыльных острословов был и другой случай произошедший с Разией, когда она была уже женой Ниязбека, и прожила в его доме почти год. Однажды зимой Разия закончив свои домашние дела, вышла на улицу. Недалеко от дома на пригорке катались ее подружки и ребята сверстники. Девушка, недолго думая схватила выделанную шкуру барана и побежала к подружкам. Ах, как ей было весело с ними, они скатывались с горки один за другим, кто на шкурах, кто на самодельных санках, вокруг слышался ребячий смех, визг, стоял веселый щебет подростков и сыпались обычные ребячьи шутки. Щеки Разии раскраснелись, волосы выбились из под платка, вся одежда в снегу. Она забыла обо всем на свете; и что она замужем, и что непристойно замужней женщине вот так беззаботно находиться среди ребят, и что она может дома получить взбучку от свекрови. Она сейчас была таким же подростком, находилась в своей ребячьей стихии, ей было легко и весело.

«Ай Разия, вот я тебе, вот увидишь, вернись только домой, уж я тебе», – вдруг услышала Разия крик свекрови, она обернулась на голос Толгонай, «Апа я сейчас, еще немного покатаюсь и приду», задорно и беззаботно ответила невестка и стала подниматься на горку, и так была захвачена азартом катка, что не заметила как к ней подошла свекровь и схватила ее за полушубок. «Ох, глупая, что же это ты делаешь а, как же тебе не стыдно, ведь ты уже замужняя женщина, ну-ка иди домой, стыдно перед людьми, что скажут они, что у Байсал Калпы невестка, как горная коза скачет по горам. Что не воспитана, и не знает обычаев наших предков. О силы небесные, что за наказание нам досталось, о Создатель дай мне терпения и силы, вразуми эту глупую девчонку, прошу тебя», бубнила себе под нос Толгонай? Так ругая Разию, свекровь тянула ее за рукав к дому, а та, упираясь ногами, словно упрямый ослик, не хотела идти и просилась еще немного покататься. Этот случай тоже давал пищу для шуток острословов, рассказывая при удобном случае про него, все смеялись до слез, перебивая друг друга и дополняя язвительными, веселыми, якобы подробностями.

Женщина перевела ласковый, полный любви взгляд, на сидевшую рядом дочь. – «О Аллах, как же она похожа на своего отца», подумала старушка, «и чем становится старше, тем больше похожа, «О Аллах храни ее, дай ей счастья, храни ее деток», обратилась она мысленно к Богу, и нежно обняв дочь, ласково погладила ее по голове своей мягкой любящей рукой мамы.

И снова мысли ее улетели далеко, глаза стали грустными и лицо говорило, что ее воспоминания кружат где-то в очень важном и очень тревожном для нее времени.

У Разии было уже два сына, старшему было чуть больше четырех лет, младшему почти три и под сердцем она носила третьего ребенка, которому не суждено было родиться на этот свет. Знойное лето в разгаре, поспел урюк и вишня, колхозники вышли на сенокос, готовясь к долгой и холодной зиме. Запах свежей травы разносился по округам. Летняя природа наполняла воздух растительными благовониями, и тополь готовился распустить пух в семенах, чтобы только дождаться легкого порыва ветра, что бы разнести новую жизнь по округе. По лугам, полям и водоемам разносился запах пряностей, уже не цветочный, а сладкий травный. Этот пьянящий аромат скошенных горных трав кружил головы.

Страшное слово – война, как гром среди ясного неба, пронесся ураганом, по земле, своей сокрушительной силой разрушая семьи, мечты и судьбы. Всем айылом провожали на фронт мужчин. Везде слышался плач, крики и причитания, а Разия словно остолбенела. Не было никаких эмоций, ни один мускул не дрогнул на ее лице, ни одного звука не произнесла она, ни одной слезинки не проронила, и только во взгляде была невыносимая боль, на нее не возможно было смотреть. Она прижала к себе двух сыновей и смотрела на мужа так, словно прощалась с ним навсегда. Ниязбек нежно обнял жену, «береги детей», сказал он тихо, затем взял на руки сыновей, крепко прижал к груди, вдохнул такой сладкий и родной запах своих деток, поцеловал их. Это был последний поцелуй отца, больше Ниязбеку не суждено было увидеть своих мальчиков. Жизнь распорядилась по своему, его дети умерли от болезней и от голода задолго, до возвращения их отца с фронта.

Время было такое, страшное было время, вздохнув тяжело, подумала женщина, много тогда погибло односельчан, и молодых, и старых. Война, много горя принесла она людям…

«Ах память, память, как играешь ты с нами, то становишься такой хрупкой, беспомощной, то заставляешь вспомнить давно прошедшие события, которые старательно пытаешься забыть, ибо причиняют они невыносимую боль», подумала старая женщина, почувствовав покалывание в сердце и приложив к нему свою морщинистую руку.

За два года до войны по направлению колхоза, Разия окончила курсы по сельскому хозяйству, это послужило поводом ее назначения председателем колхоза. Выбор был совсем небольшой, в айыле не осталось мужчин, все были призваны на фронт, а из женщин мало кто тогда владел грамотой. Назначив Разию, никто не задался вопросом как она, двадцати двух летняя женщина может справиться с такой ответственностью, никого не интересовало, согласна она или нет, просто назначили потому, что кто-то должен был исполнять эту работу, надо было кормить бойцов.

«Все на фронт, все для победы!» Это были главные слова на тот момент для всего Советского народа.

У Разии на руках остались два малолетних сына, старики и дети близких родственников, всего 14 человек, их надо было как-то кормить, не смотря на все лишения, и трудности, старательно исполнять свои служебные обязанности и жить дальше.

Вторая зима, после начала войны была особенно холодной, особенно голодной и жестокой. В айыле обессилевшие от недоедания и болезней старики и дети попросту умирали медленной и мучительной смертью. Колхоз все что мог, сдавал в район, каждая оплошность и нарушение жестоко наказывалось, а не выполнение плана грозило арестом и ссылкой. Колхозникам, почти ничего не выдавалось, по полмешка пшеницы на всю зиму и больше ничего. Как должны были выживать сельчане, никого не интересовал. Весь урожай отправляли на фронт, никто даже не смел, задать вопрос, «Как им жить?..»

Однажды, очень поздно вернувшись с работы, Разия застала душераздирающую картину. Вся семья жила в одном доме, состоящей из двух не больших комнат. В неуютной прихожей был привязан маленький теленок и ягненок. С ушей теленка тонкой струйкой стекала кровь, а в огромных бездонных глазах застыл страх и ужасная боль. У очага возились ребята постарше, племянники мужа Жандарбек и Аббас, которые нанизав на прутик, поджаривали отрезанные уши теленка. Женщина не выдержала, выбежала на улицу, слезы душили ее, и не хватало воздуха. «Что делать, как накормить семью?». С этой мыслью шла она по дороге, не понимая, куда и зачем идет. Было очень холодно. Сменив влажный хмурый ноябрь, наступила зима, но еще не успела установить свои правила. Не успела укрыть снежным покрывалом всю землю. Но ночи были уже очень холодными, было ясно, не сегодня, так уже завтра выпадет снег, и зима будет долго охранять глубокий сон всей природы. Разия не чувствовала, что прохудившиеся сапоги пропускали воду и ноги были мокрыми, и что тело продрогло до костей. Мысли были заняты, где раздобыть хоть немного хлеба? Ноги сами собой привели ее к току, где осенью собирали зерно с полей после жатвы, прежде чем отправить пшеницу в район. Молодая женщина сквозь рыдания, не владея переполнявшими ее горькими чувствами, рассказала сторожу о случае с теленком, о том, как голодают ее родные, что она уже не в силах смотреть, как мучаются от недоедания ее близкие, и от безысходности совсем по детски расплакалась. Седой старик, с умными, добрыми глазами, погладил ее по голове своей шершавой, трясущейся рукой: «Ничего дочка, надо терпеть, не смотря ни на что, надо выжить, назло всем врагам», мягким голосом произнес старец. Так страдаем не только мы, всем людям сейчас нелегко, всему Советскому народу, а эти дни пройдут, война скоро кончится, и жизнь снова наладится, все плохое забудется, все будет хорошо, надо в это верить». «Иди за мной», потянул он Разию за рукав, «давай поднимем эти доски», кивком головы показал он на настил, что был выстлан еще до войны колхозными плотниками, а это была большая, просто огромная площадь. Под слабым освещением единственного фонаря они подняли несколько досок и там под ними, смешавшись, с землей, песком, грязью и мелкими камушками, еле– еле виднелись зерна пшеницы. Разия вскрикнула от радости, она словно маленькая девочка захлопала в ладошки и бросилась обнимать сторожа. О, это был подарок небес, не чувствуя усталости, ликуя от восторга и не смотря на плохое освещение, Разия стала быстро собирать эти зерна, очищая их от земли, от грязи, пересыпая зерно с ладони на ладонь и так собрала почти целую чашу которую подал ей сторож. Но было уже очень темно и не было возможности собрать побольше зерна. «Остальное соберем завтра, на рассвете, приходи пораньше», сказал старик уставшим голосом. Разия долго не могла уснуть, ей казалось, что если она уснет, зерна соберет кто-нибудь другой, или они просто сами куда-то исчезнут, поэтому пришла на ток ни свет ни заря. Килограммов десять, двенадцать будет, сказал старик, посмотрев на собранное зерно. Радости Разии не было конца, ликующее сердце было готово выскочить из груди. Она поделила поровну со сторожем, добычу и прячась от посторонних глаз, побежала домой. Главное, чтоб ее никто не увидел, не донес на нее, не отняли. Главное в целости принести этот бесценный груз домой. Это зерно свекровь немного поджарила, и перемолола в ручных жерновах, сделанных из двух плоских камней, потом понемногу варила похлебку для семьи, растягивая чтоб на дольше хватило.

Кто знает, может быть, это зерно спасло нас тогда от голодной смерти, подумала старая женщина, не отрывая взгляда от огня и опять глубоко, очень тяжело вздохнула. В те времена и за меньшее могли арестовать, как врага народа, могли такое не смываемое клеймо поставить, что человек не мог оправдаться уже никогда, и не только он один, и его дети могли страдать всю жизнь. НКВД особо ни с кем не церемонилось, и долго не разбирались, достаточно было одного устного доноса какого ни будь недоброжелателя или завистника. Но, не смотря на всю сложность и жестокость времени на озлобленность, не смотря на все утраты, голод и лишения, айылчане сумели сохранить уважение друг к другу, и дружелюбие.

Разия через день возила в район молоко и сметану, на молзавод, а когда возвращалась домой уже ночью, выгружала пару фляг дома, остальные отдавала соседям. Вся ее большая семья собиралась вокруг фляг, начинали кто пальцем, кто кусочком грубого помола, совершено почти черного хлеба, водить по стенкам фляги, на которых оставалась сметана и молоко, то есть попросту облизывали эти фляги. Это был для них праздник, так она кормила своих родных и односельчан, так они выжили в самую страшную голодную военную зиму.

Старушка сидящая у камина попыталась встать, но почувствовав острую боль в суставах опять опустилась в кресло. «Да… годы, мои годы», с горечью подумала она и снова что-то вспомнив грустно улыбнулась сама себе. Она вспомнила как в ту самую голодную зиму, придя с работы, быстро покормив чем могла своих стариков, она заставляла их подняться не смотря ни на что, поддерживая их под руку водила по комнате, иначе было нельзя. Иначе у совсем обессилевших от голода стариков кровь застаивалась в жилах, слабели и дрябли мышцы, руки, и ноги не согревались. Каждый день могло случиться так, что они бы не поднялись совсем, и уже навсегда. Нельзя было допустить этого, изо дня в день Разия почти насильно заставляла их ходить, пусть еле волоча ноги, пусть причиняя боль, но все же ходить, ходить, ходить…

На что она тогда надеялась, как справлялась со своими чувствами, что придавало ей силы жить и работать?.. Да, как и все люди, она не теряла надежды, что скоро кончится война, что вернутся мужчины с фронта и все будет по прежнему хорошо.

А это «ХОРОШО», все не наступало, все не приходило… В эти самые дни она получила похоронку на мужа. Ее горю не было предела, она потеряла двух сыновей, третий сын родился мертвым, и муж погиб где-то в снежных, холодных полях России. Ничего у Разии не осталось, в душе пустота и щемящая боль. Сердце ныло так, что она не могла ни спать, ни есть, «Как это пережить, стоит ли вообще жить дальше», не раз задавала она себе этот вопрос? «А как же остальные, ведь она в ответе за остальных, целый айыл смотрит на нее, надеется на нее. Родные и близкие, старики, дети, пусть не ее это дети. О нет, она не может оставить их. Они не выживут без нее, она теперь должна жить ради них. Скоро наступит весна и непременно станет легче, надо жить, и выжить, не смотря ни на что», такие мысли придавали ей силы, заставляли подниматься каждое утро и работать, работать, чтобы выжить.

Наступила долгожданная весна. О, сколько было надежды на эту весну, и что станет легче жить, и не будут больше голодать, и что, наконец, кончится эта проклятая Война, что вернутся в айыл все мужчины, вернется и ее муж, ее надежда и опора, ее сокол – Ниязбек. Несмотря на похоронку, где-то в душе теплилась маленькая надежда, что муж жив, «на войне бывает всякое», все время повторяла свекровь, и эта надежда передалась ей. А пока, пока надо было запастись терпением и работать, исполнять обязанности председателя колхоза, уж чего-чего, а забот у нее хватало, начиналась горячая пора.

Надо было готовить выживший скот на перегон в горы, на пастбища, надо было продумать все, до мельчайших подробностей о посевной. Где найти лошадей и быков, чтобы вспахать землю, съездить в район попросить зерно для посева, а главное найти людей, в айыле остались только дети, женщины и старики. Пригодных для работы в колхозе среди них не так уж было и много, многие не выжили в эту зиму, умерли от голода, и болезней, рабочей силы почти не осталось. Кем их заменить? Как уложиться в сроки? Вот какие мысли были у Разии сейчас, и казалось, что в данный момент ее больше ничего не интересовало. Она была очень ответственной, да и нельзя было иначе в то время.

В один из таких дней, рано утром к ее дому подошла небольшая группа айылчан, несколько аксакалов, и детей. Разия вежливо поздоровалась с ними, ожидающе посмотрела на седого старца. В его взгляде она прочла нескрываемую мольбу, казалось, одно не осторожное слово и слезы брызнут из этих выцветших глаз. – «Разия, кызым», медленно начал старик дрожащим голосом, «скоро вы будете перегонять скот на пастбища, мы вот собрались со стариками, посоветовались и ни свет – ни заря пришли просить тебя от имени всех односельчан – возьми и нас с собой в горы. Мы не будем вам в тягость, тоже будем помогать, мыть фляги, смотреть за скотом и постараемся сами кормить себя, будем охотиться, ставить капканы, ловить силками куропаток и других птиц, ловить рыбу, позволь нам ехать с вами»… Как она могла отказать этим старикам, зная все о их нуждах и лишениях, конечно, не могла, даже вопреки всем запретам райкома, даже пред страхом, что ее за ослушание арестуют. Разия отвернула взгляд в сторону, она понимала, что односельчане пришли к ней из уважения, как к председателю, признав ее старшей на данный момент в айыле, пришли посоветоваться, чтобы она не получила выговор или того хуже от начальства свыше. Немного подумав, женщина тяжело вздохнула, зная, чем грозит ей ее решение, ответила твердым, но не громким голосом – «Хорошо ата, готовьтесь, через несколько дней будем переезжать. Но вы поставите свои юрты чуть ниже колхозных, если приедет проверяющий из района, я скажу, что вы перекочевали сами, что никакого отношения к колхозу не имеете и что сами кормите себя…». Это была большая и очень опасная ответственность, и за меньшие провинности людей арестовывали, сажали в тюрьмы и расстреливали как врагов народа, как тогда говорили за «саботаж, и не выполнение партийных постановлений и требований военного времени» — такое уж жестокое было время…

Разия была девушкой воспитанной, старалась всем уделить хоть немного внимания, особенно уважала старых людей, была с ними приветлива и при встрече учтиво расспрашивала их о здоровье, делах, детях и внуках. Будучи председателем колхоза, она все же не позволяла себе заезжать в айыл верхом на лошади, считала это верхом наглости и не учтивости. Подъехав к домам, у крайней избы соскакивала со своей лошади и ведя ее под уздцы, немного опустив голову, медленно шла по улице, при этом тихонько кивала головой встречным. Айылчане уважали ее за эту воспитанность и тактичность, и сами старались в разговоре с ней быть взаимно вежливыми.

Чтобы сдать собранное молоко и сметану, нужно было сначала фляги навьючить на лошадей, привезти их в село погрузить в телегу и уже, потом отвезти на станцию. Пока спускались с пастбища, становилось темно, и было страшно ехать одной, но кобылка, на которой верхом сидела Разия, сама хорошо знала дорогу. Горная тропинка в ущелье, по которой нужно было ехать, была очень узкой, с одной стороны был высокий овраг, с другой грозно бурлила горная река, девушка никогда не торопила свою лошадку, отпускала поводья и та сама вывозила всадницу в нужное место. Иногда кобылка, зафыркав, останавливалась, словно почувствовав какую-то опасность, всматривалась в темноту и прислушивалась к разным шорохам. В такие моменты молодой женщине становилось особенно страшно, душа от страха замирала, она закрывала глаза и прижималась к шее своей лошади, всецело доверяя ей свою жизнь, не переставая при этом молиться, обращаясь к Всевышнему и духу своего свекра.

Однажды, пока она сдавала фляги с молоком и сметаной, у нее украли двух лошадей. Это было нешуточное дело, подсудное, и ничто не могло оправдать ее. В военное время это было серьезным делом, могли и расстрелять за это. Долго ходила Разия на допросы по этому поводу в НКВД. Каждый ее день был наполнен страхом, что она сегодня уже не вернется домой, не увидит больше своих близких. Каждый день следователь, который вел дело, задавал почти одни и те же вопросы. Он все допытывался, куда и кому она продала колхозных лошадей, сколько она получила денег, на что потратила, и кто помогал ей. Но приехав в айыл и посмотрев, как и в каких нуждах живет председатель колхоза, НКВДшник вдруг вынес заключение о ее невиновности. Что лошади, действительно были украдены не известными преступниками. Почему он так поступил, осталось загадкой для нее, но эти пропавши лошади, врезались в память Разии на всю ее жизнь. Сколько переживаний, слез принесли они не только ей, а и всем ее близким и родным. После оправдательного заключения, Разие позволили работать дальше, и исполнять свои прежние обязанности, но райком все же объявил ей выговор за допущенную халатность, выговор в те времена был равносилен приговору суда.

Так проходили дни, месяцы, конца войны не было видно, разрушались мечты, и таяли надежды, никакая радостная весть не могла заполнить пустоту в сердце Разии. Но с приходом весны, действительно стало немного легче, они уже не так сильно голодали. Дети самодельной сетью ловили рыбу, ловили птиц, было большим праздником, когда ребята, обнаружив норку полевых мышей и крыс, разрывали ее руками и палками, кто как мог и находили там запасы зерна. О, тогда они просто ликовали, ведь это был хлеб….

От Ниязбека по -прежнему не было никаких вестей, в айыле почти каждый день получали похоронки, извещение о смерти сына, мужа, брата или отца. Почти каждый день в каком-то дворе слышался, плачь и причитания. Потеряв всякую надежду и посоветовавшись с родными, Разия решила провести поминки по мужу, зарезали единственного, чудом уцелевшего барана, позвали односельчан. Все сидели в юрте, вспоминали Ниязбека, говорили о войне, о проклятом Гитлере и фашистах. Вдруг снаружи послышались голоса, это приехал почтальон, одноногий Садыр, в руке он держал треугольник, губы его дрожали, он не мог произнести ни единого слова, и только трясущимися руками протягивал Разие письмо. Женщина ничего не могла понять, вокруг все замолчали, стояла звенящая тишина, и в этой мертвой тишине почтальон еле выдавил из себя: «Ниязбек жив, это письмо от него», произнес совершенно чужим, глухим голосом, вероятно из-за пересохшего горла. Разия осторожно, словно боясь что-то повредить в нем, открыла конверт, но как ни старалась не могла прочитать ни строчки, слезы застилали глаза, руки отказывались слушаться, все вокруг кружилось. Со стороны казалось, что она вот-вот потеряет сознание и упадет. Разия подняла голову, блуждающим, растерянным взглядом оглядела присутствующих. Казалось женщина никого не видела и не узнавала никого, боясь еще раз ранить своих близких, она едва слышно прошептала: «Я поеду в район к Исмаилу байке», с этими словами женщина вышла из юрты. Мысли путались, и сердце громко стучало в груди, она не знала радоваться ей или плакать, – что значит жив, правда ли что муж жив, что с ним случилось, значить произошла ошибка, почему произошла эта чудовищная ошибка? Мучая себя такими вопросами, и не находя на них ответа Разия не заметила, как приехала в райисполком. Исмаил байке близкий родственник мужа, увидев ее на пороге своего кабинета сразу почувствовал, что, что-то случилось, ему передалось ее волнение, в его глазах застыл немой вопрос.

«Проходи Разия, проходи, что случилось, что привело тебя ко мне?», спросил он взволнованно. Женщина молча протянула ему маленький треугольник солдатского письма. Исмаил байке долго изучал письмо, вновь и вновь перечитывая его. Все это время, Разия не отводя взгляда, пристально следила за ним, за его лицом и только когда он поднял на нее свой взгляд, она поняла, – «Да, Нияз жив». Письмо было написано много позже, чем пришла похоронка, как о погибшем в боях. В письме Ниязбек объяснял, что они попали в окружение и долго пробивались к своим. Что он жив, был ранен, к счастью ранение легкое, лежит в госпитале, но уже поправляется, и что скоро его выпишут, и он вернется в свой полк. Расспрашивал о своих близких, родных, о детях и о знакомых. Это была радость для всех, для семьи, для родных, для односельчан, давно в айыле не было хороших вестей…

Да, это было счастье, самое большое, самое желанное, вновь появилась надежда на счастливое завтра. Надежда что скоро кончится война, а значит скоро вернется домой ее любимый муж и все будет хорошо.

«Хорошо? – подумала вдруг Разия, – О, мой Аллах, что я ему скажу о детях, как я ему все объясню, я не смогла уберечь их, нет мне оправдания. О Аллах прости меня, я не смогла спасти подаренных тобой детей, и что я скажу мужу»? Горе переполняло Разию, она вспомнила своего очень желанного первенца, Шамиля, такой славный, очаровательный, крепенький и красивый был мальчик. Несмотря на свой малый возраст, он сочинял стихи, и так ладно, на свой детский манер, медленно, словно распевая, читал их сидя верхом на камне перед домом, погоняя его прутиком, представляя, будто сидел на самом настоящем скакуне. Порой возле него собирались мальчишки, и даже старики, чтобы послушать малыша. Однажды, когда люди из района и военные привезли в их айыл помощь семьям фронтовиков, Разия как и все айылчане привела своих сыновей в юрту где раздавали одежду и продукты. Собрался весь айыл, это были дети, родители и близкие тех, кто ушел на фронт. Они молча получали небольшие кулечки что вручали им военные и поблагодарив отходили, освобождая дорогу другим. Один из аксакалов увидев, что подошла Разия с детьми, вдруг обратился к старшему из военных с просьбой: «Уважаемый, вот подошла наш председатель, как и мы стоит тут, в очереди, я не буду говорить о всех ее достоинствах, одно прошу, послушайте стихи ее сына Шамиля. Мы понимаем, что вы занятые люди, что вам вероятно некогда, но поверьте, вы не пожалеете, прошу вас, послушайте его стихи». В юрте повисла тишина, все ждали, что скажет старший из военных. Высокий статный офицер, с ромбиками в петлицах немного помявшись, пригласил в юрту маленького Шамиля с мамой и братиком, – «Ну что же, говорят, ты сочиняешь стихи, прочти нам, мы с удовольствием тебя послушаем», обратился он к мальчику. Разия посадила Шамиля к себе на колени, мальчик, явно обрадовавшись такому всеобщему вниманию, по привычке взяв в руки прутик, начал читать свои стихи. Да, конечно у любого человека возникнет вопрос, мол, ну что за стихи, в таком возрасте? Какой-нибудь детский лепет. О, нет, это не было детским лепетом, это был крик детской души, эта была боль, это был, плачь ребенка, которую маленький мальчик выражал, как мог. В своих стихах Шамиль рассказывал, как он скучает по отцу, как они голодали, как мама родила мертвого младенца, что в айыле от голода умерли многие люди, он звал отца на помощь, он молил его вернуться живым, убив всех фашистов, в стихах звучала тоска и невыносимая боль души маленького человека…

Шамиль замолчал, вокруг нависла гнетущая тишина, женщины вытирали слезы кончиком платка, старики, молча опустив головы, смотрели в землю, стесняясь показать свои скупые, мужские слезы. Люди из района, которые привезли помощь семьям фронтовиков, не могли скрыть своего волнения, им трудно было смотреть в глаза присутствующим вокруг сельчанам. Один из них погладил по голове Шамиля и по отечески, ласково похвалил мальчика за стихи. Шамиля, его братишку Шарипа и их маму одели с ног до головы, дали продуктов для семьи. Там были консервы, сахар, хлеб и конфеты, о, это был бесценный подарок. Вкус тех конфет, Разия помнила всю свою жизнь…

Ее сын, ее первенец Шамиль после этого случая в течении нескольких дней, умер, словно сгорел. Он не плакал от боли, ни на что не жаловался, просто лежал, и не было у него сил двигаться, не мог поднять голову, лежал и с мольбой в глазах смотрел на маму. Люди вокруг тихо шушукались, что малыша сглазили. Разия не знала, что еще ей сделать, куда и к кому бежать. Казалось, она перепробовала все, что только было возможно, но спасти сына ей не удалось.

«О, мой бедный мальчик, зачем я тогда позволила тебе при всех рассказывать свои стихи, нельзя было этого делать, почему я тебя не остановила, зачем я тебя туда повела?», терзала себя Разия. Она готова была отдать свою жизнь сыну, отдать свое сердце, пожертвовать всем, что у нее было, что бы только он жил, что бы как прежде обнимал ее, и бегал, словно новорожденный жеребенок, радуясь ветру и солнцу. Но, увы, ничего уже нельзя было сделать. Шамиль умер на рассвете, когда первые лучи солнца вот-вот должны были появиться из-за горы. Он взял за руку, сидящую рядом маму, словно хотел что-то сказать, но сил не было, он мягко, по детски ласково улыбнулся, посмотрел на маму в последний раз, прощаясь с ней навсегда, еле слышно вздохнул и тихо закрыл глаза. Его не стало. Горю Разии не было конца, словно перестало биться ее сердце, словно и она умерла вместе со своим сыном, ничто не могло ее утешить и удержать в этом мире. В большой обиде на свою долю, на свою судьбу она замкнулась в себе, без всяких эмоций, без всяких чувств исполняла каждодневную работу, автоматически отвечала на какие-то вопросы, порой совершенно бесцельно и очень долго бродила по полю, словно искала что-то потерянное и очень для нее дорогое. Люди конечно все понимали, старались меньше ее беспокоить, но была война, и надо было жить и работать, надо было кормить семьи и бойцов на фронте, а значит не было тогда личного горя у людей, была одна, общая на всех, но очень большая и страшная, и называлась она – Фашизм.

«Это было время, когда одна жизнь, сама по себе ничего не стоила, и в тоже время она стоила безмерно много», с горьким сожалением подумала старушка, сидящая у камина….

Ах, если бы был жив свекор, знаменитый на всю округу знахарь и провидец, «Калпа», как называли его люди, высшим чином в знахарстве. Сколько людей он вылечил, скольким помог, порой даже самые безнадежно больные уходили от него здоровыми, им становилось намного легче и они верили, да и со стороны было видно, что Байсал Калпа вылечил их. Старая женщина, с безысходной грустью вспомнила этого величественного и мудрого, очень приятного, седовласого, с роскошной, как и волосы, седой бородой, старика. Который одним своим видом внушал к себе непроизвольное уважение, признание окружающих, а порой даже страх. Но она, единственная невестка, этого всеми уважаемого человека, никогда его не боялась, скорее наоборот, возле него она вела себя словно капризная девочка, всем своим видом показывая, что имеет право так при нем дурачиться. Такое ее поведение объяснить было просто. До замужества, еще девчонкой Разия каждый день прибиралась в мечети, где служил ее отец, это ей доставляло огромную радость, она считала себя приближенной к великому человеку. Люди в айыле поговаривали, что мечеть построена на сбережения Байсал аксакала, что при строительстве глину замешивали на говяжьем и конском жиру, это предохраняло стены от дождей, ветра и солнца. (Развалины этой мечети сохранились до наших дней). Девочка, бегающая среди пришедших помолиться стариков и юношей, мелькала то тут, то там, помогая своему отцу, и считалась своей среди них, а привычка вести себя вольно в присутствии Байсал Калпы так и осталась у нее навсегда.

Нередко, придя с курсов, будучи уже женой Ниязбека, Разия садилась за маленький круглый деревянный столик, и капризно просила свекровь покормить ее, «Я очень сегодня устала, апа, налей мне пожалуйста айран», говорила она. Женщина ласково улыбнувшись и тихо бормоча себе под нос, «Вот глупенькая, совсем стыд потеряла, ведет себя так, будто тут я невестка, а не она, еще и приказывает мне, скоро мне на голову сядет», все же шла и наливала ей айран в пиалу. Разия была довольна, а свекор садился рядом, и своей мягкой, всегда приятно пахнущей разными травами рукой гладил ее по голове. Так он поступал очень часто, садился рядом с невесткой и гладил ее по голове. «Может быть, поэтому до старости у меня нет ни одного седого волоса» с благодарностью подумала старушка, подбрасывая поленья в камин.

Свекор всегда заступался за невестку, всегда старался найти объяснение ее ошибкам и вольным или невольным провинностям. «Разия у нас умница, придет время, она спасет многие жизни», часто повторял свекор, о чем тогда говорил старец, невестка не понимала, и только когда его не стало, а умер он примерно за год до войны, все чаще вспоминала эти слова. Разия знала, что свекор занимается врачеванием, что люди считали его не только знахарем, но и провидцем, чуть ли, не колдуном. В один из дней, когда она еще только начинала привыкать к семейной жизни, произошел невероятный случай, который заставил Разию поверить в магические силы свекра. Нияз часто задерживался с друзьями, иногда до полуночи его не было и молодой женщине приходилось одной лежать в постели в ожидании мужа. Ей конечно было страшно, но она никогда, никому не жаловалась. Была полночь, Разия готовилась ко сну, вдруг ни откуда появился маленький белый верблюжонок. Он начал прыгать по юрте, словно хотел поиграть с девушкой, схватив зубами, стянул висевшую ширму, стал стягивать с приготовленной постели одеяло. Разия от страха не могла шевельнуться, и только смотрела на верблюжонка широко открытыми от испуга глазами. В этот момент появился свекор. «Ах ты проказник, что это ты надумал, хочешь напугать мою невестку?», громко крикнул Байсал Калпа. «Уходи, уходи, она до смерти перепугана, уходи а то я тебя сейчас накажу, исчезни скорее», властно промолвил он. Верблюжонок исчез. Разия не могла понять, что это было? Откуда появился этот верблюжонок и куда исчез. Во сне или наяву все это происходит? «Не бойся, этот верблюжонок хранитель нашего рода, он никогда не причинит тебе зла, он больше не придет к тебе, он не хотел тебя напугать, просто он еще мал, как и все дети, он любит играть», сказал свекор успокаивающим голосом. «Где твой муж, почему его нет до сих пор, уже полночь, где он может задерживаться так поздно, вот я ему задам, собачий сын» пробурчал старик, выходя из юрты.

Разия не знала, что и как сказал свекор сыну, но только с тех пор Нияз никогда не оставлял ее одну, никогда больше не сидел с друзьями до полуночи, и верблюжонка она тоже больше не видела. Только через очень много, много лет, когда ей было около шестидесяти, лишь однажды она увидела во сне этого верблюжонка, но это был уже не тот маленький игривый верблюжонок. Это был старый, слеповатый, совсем беззубый верблюд. Был очень измучен долгой дорогой, голодом и болезнями. У него были разбиты копыта, раны на ногах кровоточили, а из глаз катились слезы. Наверно, он немало скитался по свету, чтобы найти нас, подумала тогда во сне Разия.

Конечно, в айыле были и такие, которые не верили в магические способности Байсал Калпы, и даже сидя где-то на тоях, подшучивали над ним, говорили, что он шарлатан, что только берет с людей деньги и подарки, но конкретно ничем помочь не может. Так однажды, один из молодых джигитов, хоть и доводился старцу дальним родственником, на тое, среди множества гостей оскорбил старика, назвав его мошенником. Что старик только хвалится, но ничем людям не помогает, и что люди зря к нему ходят. Ничего не сказал старец в ответ, на глупые выходки пьяного джигита, только очень пристально, как –то по особенному посмотрел ему в глаза, покачал головой и молча вышел из юрты. Вечером все гости разошлись по домам, и джигит тот сев на своего коня неторопливо поехал за село, в свою юрту, к своим лошадям и овцам. Его жена с ребенком остались в селе, у родителей, и он был один. Не смотря на то, что был пьян, он все же проверил лошадей, проверил овец, закрыл загон и лег спать. Вдруг сквозь сон он услышал жуткое рычание, это было похоже на рычание тигра, откуда здесь тигры, сквозь дремоту подумал конюх, не веря своим ушам, он приоткрыл глаза. То, что он увидел в следующий миг, заставило его вскочить. Забыв обо всем на свете, он взмолился, «О Всевышний, спаси и сохрани меня, что это такое, о Аллах, в чем я провинился, прости мои грехи», бормотал парень, замирая от страха, а меж тем тигр мягко ступая, плавно приближался к нему, не прекращая свой страшный рык. И тут парня словно осенило, озарила мысль, словно он увидел, в чем его спасение. Он бросился на колени и что есть мочи крикнул: «Калпа, прости меня, дурака, Калпа прости мои оскорбления, я глупец и я ничтожество. Я посмел усомниться в тебе, я больше никогда не позволю себе таких поступков, о Калпа прошу тебя, пожалей моих родителей, пожалей моего маленького сына, прошу тебя», слезно, не смея поднять головы, снова и снова бормотал он, словно заклинание, эти слова. Тигр остановился, перестал рычать, немного постоял, не отводя взгляда от конюха, словно раздумывая на чем-то, затем медленно повернулся, также мягко ступая по траве, пошел в сторону гор. Отойдя немного от своей жертвы, страшный зверь повернул голову, очень пристально посмотрел в глаза застывшему от удивления и страха парню, затем тихо скрылся из виду. Долго не мог прийти в себя конюх, боялся пошевелиться, ноги не слушались, холодный пот струйкой стекал по спине, шее, лбу и попадал в глаза, рубашка на нем взмокла. Немного опомнившись, джигит вскочил на коня и помчался в село, к дому Байсал Калпы. Было время утреннего намаза. Разия как всегда встала пораньше, чтобы согреть воду для омовения свекру и свекрови и стала невольным свидетелем того, как конюх, прискакав к их дому, ни свет, ни заря, с порога бросился на колени перед стариком Байсалом. Слезно просил прощения у старца, не смея посмотреть ему в глаза, не смея подняться с колен, все просил и просил простить его. «Иди своей дорогой», промолвил старик и не повернув головы в сторону парня, зашел домой. Долго в айыле обсуждали этот случай, конюх повторял и повторял свой рассказ, все время добавляя какие-то свои новые подробности, вскоре его рассказ настолько преобразился и оброс добавлениями, что люди слушали уже сказку, с невероятными приключениями конюха и Байсал Калпы. Был ли на самом деле этот случай или нет, никто не знал, но слушали с удовольствием все.

Это был еще один из случаев, когда Разия воочию убеждалась в неординарных способностях своего свекра.

 Старик принимал больных в отдельной, специально выделенной юрте, что стояла перед домом. Однажды свекровь позвала невестку и велела отнести в юрту еду и чай. Когда Разия вошла в юрту, то увидела, как Калпа расстегнул булавку на грудном кармане, и войдя в транс, что-то тихо прошептал. Из кармана выползла маленькая белая змейка, Разия не поверила своим глазам, от испуга прижалась к косяку юрты и не отводила взгляда от змейки. Свекор взял в руки змейку и начал хлестать больную женщину, стоящую перед ним, при этом непрерывно что-то шепча себе под нос. Больная стонала так, словно ее стегали кожаным ремнем, платье на спине разрезалось, словно от ударов клинка, на ее теле действительно появлялись рубцы, из которых выступала кровь. Так продолжалось некоторое время, обессиленная женщина рухнула на землю, и только теперь старик вытер пот с лица и положил змейку обратно в карман и застегнул его на ту же булавку. Больная эта, была женой одного очень важного чиновника из города, привезя ее к целителю, чиновник сказал, «Сейчас арестовывают всех знахарей, тех, кто не законно занимается врачеванием и отправляют в Сибирь. Но если ты вылечишь мою жену, я выдам тебе документ, что ты народный целитель и тебя никто не тронет». Выбора не было, старик должен был справиться с этим и вылечить женщину. Вскоре больной действительно стало легче, она больше не боялась темноты, не впадала в приступы эпилепсии и не бросалась на людей, была вполне здорова, приветливо общительна и даже весела. Чиновник исполнил свое обещание и выдал старику документ народного целителя. Свекор был очень рассудительным, мудрым, сдержанным, немногословным довольно сурового вида человеком, настоящим старейшиной рода Саяков. К нему приезжали люди и просто посоветоваться, и больные издалека, каждый в надежде, что Байсал Калпа именно тот, кто им нужен, что именно он им поможет, и вера их в большинстве случаев оправдывалась. Приехавших настолько было много, что иногда приходилось ждать очереди несколько дней. Но попав к старику-знахарю и получив лечение больные возвращались к себе здоровыми, и очень довольными, никто не жалел, что пришлось долго ждать своей очереди. Иногда свекор внезапно обращаясь к своей старухе или к Разие говорил: «Иди, встречай, к нам идет женщина или мужчина с таким-то, таким-то вопросом, иди, объясни, ей или ему сделать то-то и то-то, или она найдет свою пропажу там-то», и действительно выйдя на улицу они убеждались, что Байсал-Калпа не ошибся, к ним действительно пришел посетитель, и именно с тем вопросом. Они передавали слово в слово сказанное провидцем, а вскоре эти люди возвращались к Калпе с благодарностью.

Однажды Разия стала свидетелем еще одного странного и невероятного случая. Она как всегда хлопотала по дому, был полдень, свекровь вскипятила чайник и не найдя заварки, поджарила немного муки, добавив в него молоко и шепотку сахара с солью. Так делали многие айыльчане, когда заканчивалась заварка, но не досмотрела и мука пережарилась, стала почти черной. Вдруг со двора из юрты послышался громкий голос Байсал Калпы, «О глупая женщина, что ты наделала, о горе мне, из за твоей выходки Аллах меня наказал, о глупая Толгонай». Свекровь и Разия испуганно переглянулись, «Что это с отцом, почему он ругается?», шепотом спросила невестка, обратившись к свекрови. «Не знаю, о Всевышний, что могло там случиться, пошли, посмотрим», также тихо ответила она Разие и обе кинулись в юрту. Когда они вбежали, то увидели странную картину, Байсал Калпа стоял посередине юрты, и вытянув вперед руки ощупывал вокруг себя пространство словно слепой, словно искал выход и не мог найти. «Ата что с Вами?», испуганно вскрикнула Разия. Старик, обернувшись на голос, но словно никого не видя, громко сказал «Разия кызым, подойди поближе. Я ничего не вижу, а все твоя свекровь, это она глупая, только что из белого сделала черное. Это из-за нее я теперь не вижу. Как же это ты решилась на такой грех? Нельзя слышишь, нельзя из белого делать черное. О, Создатель прости наши грехи, прости старуху мою, спаси и сохрани нас о Аллах», говорил свекор, озираясь вокруг себя. Толгонай с невесткой не знали, что делать, Разия растерянно и испуганно смотрела то на свекра, то на свекровь, ведь она только что была свидетелем того, как женщина пережгла муку. «Прости меня глупую», кинулась в ноги мужу жена, «я хотела заварить тебе чай, а заварка кончилась, вот я и сделала куурма», оправдывалась она испуганно. «О Аллах, если нужно так, то накажи меня. Это я во всем виновата, накажи меня, не трогай мужа, он ни в чем не виноват. Столько добра он делает людям, о Всевышний помоги ему, верни ему зрение», горько запричитала Толгонай. Разия не знала, что ей делать, свекор действительно ничего не видел, только теперь она поняла, что произошло. Калпа сидя у себя в юрте увидел, что именно сделала жена, «вот что означали его слова, «Нельзя делать из белого– черное», о Аллах, неужели он теперь ослепнет навсегда, чем же ему помочь, что делать, что делать?», думала она, нервно теребя в руках свою косынку. «Разия, подойди ко мне, – вновь позвал старик, – помоги, посади меня на мое место», – сказал он, когда невестка взяла его под руку. – Слушай меня внимательно, скажи Ниязбеку, чтобы завтра, до рассвета, съездил в горы, к священному роднику и привез оттуда воды, это очень важно, что б только до рассвета набрал, может Аллах смилостивится и вернет мне зрение», промолвил старик с горечью. Целую неделю ездил Ниязбек в горы, к священному источнику, отправлялся в полночь и только под утро возвращался с водой. Целых семь дней и семь ночей не выходил из юрты Байсал Калпа, родные и близкие все это время находились в тревожном ожидании, «что теперь будет?», спрашивали они друг друга. Все эти дни из юрты слышался шепот и издавались наводящие на всех страх, странные звуки. Никто из родных не решался войти в юрту, все боялись крутого нрава Байсал Калпы. И только на исходе седьмого дня, уже в сумерках старик вышел на улицу, осмотрелся вокруг, кивнул стоявшим неподалеку брату Курманалы и сыну Ниязбеку, строго посмотрел на жену Толгонай, «позови ко мне своего отца», сказал он Разие и направился к мечети. Все с облегчением вздохнули, «значит Калпа вылечил себя сам, значить он вновь видит, слава Всевышнему», шептались между собой ожидавшие возле юрты.

Ах если бы был жив Свекор снова подумала Разия, он непременно бы спас своих внуков и Шамиля, и Шарипа, второй сын тоже вскоре умер от болезни. Когда Разия не знала, как поступить, какое принять решения в том, или ином деле, она мысленно обращалась к духу Байсал Калпы, веря, что он ее слышит и непременно даст понять, что ей дальше делать, и свекор действительно помогал, снился или подавал знаки, которые были понятны только ей.

Хоть и сложно было Разие справиться со своим горем, она все же понимала, что не может бросить близких, свою работу и колхоз на произвол, поэтому собрав силу воли в кулак, мужественно продолжала исполнять обязанности председателя, обязанности сестры и невестки. Надо было жить, надо было надеяться на лучшее и подбодрять остальных, на нее в ту пору ровнялись многие…

Самое трудное было прокормить семью, найти что-нибудь съестное для своих, хоть она и была председателем, все равно достать хоть немного хлеба и продуктов была задача не из легких, если что-то и перепадало, то это обязательно делилось на всех колхозников поровну, Разия не могла иначе поступить. Было настоящим праздником, когда корова, теленок или овца срывались нечаянно со скалы, или с обрыва, о, это был дар небес. Старики быстро разделывали тушу, ставили на огонь большой казан и каждый из присутствующих свою долю мяса перевязывали бечевкой, чтоб не смешалось с долей другого человека, бросали в казан и ждали, не отходя от него. Сваренное мясо вылавливали, разливали по бидонам бульон, и каждый нес домой своей семье посланную Богом пищу, выражая бескрайнюю благодарность Всевышнему. Разия приносила домой мясо и бульон, но так как бульон был уже холодным, обязательно надо было его разогреть, в то голодное время, это было целой наукой. Нельзя было показывать дым из трубы, сельчане голодали, и если у кого-то из трубы валил дым, значит там есть пища, значит там готовили еду, и все старались попасть в этот дом, чего бы это ему не стоило. Сообразительная женщина делала так, как научил ее свекор. Брала тонкий тростник, (чий), поджигала его, и когда он немного разгорался, приглушала огонь, воткнув тростник в золу, тогда дыма почти не было видно, но жар хоть и медленно, но все же согревал еду.

За каждодневными делами Разия немного отвлекалась от своего горя, и от забот как накормить семью. Дела в колхозе шли хорошо, неимоверными стараниями, но они все же выполняли план по сдаче зерна, масла и мяса. Однажды Разия как всегда повезла в район молоко и сметану, телега была сломана, поэтому фляги пришлось навьючить на трех лошадей. Как и всегда она задержалась до темноты, пока оформляла бумаги, у нее опять увели лошадей. Это уже был неминуемый арест, тюрьма или ссылка, а быть может даже расстрел, так как ее уже привлекали за подобный случай. В полной растерянности и тревоге Разия вернулась домой. Ребятишки и старики, с нетерпением ждавшие ее возвращения, увидев ее тревожный взгляд, вдруг все замолкли и ожидающе смотрели на свою кормилицу. Нависла давящая тишина, все понимали, что случилось нечто очень нехорошее, ужасное, но никто не смел, нарушить эту тишину. Разия медленно подняла голову и оглядела окружавших ее родных, мысленно она уже прощалась с каждым из них, «Как же им сказать, какие подобрать слова, как им объяснить, что меня возможно уже завтра арестуют», думала она. – «Апа», нерешительно обратилась Разия к свекрови, «Может так случится, что на днях меня арестуют, но вы не беспокойтесь, я постараюсь им снова все объяснить, ведь я не виновата ни в чем, может все и обойдется». Все конечно понимали, над их дружной семьей нависла беда, но в страхе что они могут потерять любимую невестку и сестру Разию, свою кормилицу навсегда, никто не мог вымолвить ни единого слова. Дети, сжавшись в кучку замерли в тревожном ожидании, старики понуро опустив голову тоже молчали.

Свекровь первой нарушила гнетущую тишину, «Кызым», обратилась она к Разие, «ты должна бежать, беги к своим родителям в Чуйскую долину, поменяй свое имя, ты должна спастись ради мужа и ради своих будущих детей, кончится война, вернется мой сынок Ниязбек, кто встретит его? Кто позаботится о нем? Беги доченька, не смотри на нас, мы тут все вместе как –ни будь, выживем, а ты сегодня же ночью беги». Свекровь была очень мудрой женщиной, она и без подробностей все поняла, быстро продумала и приняла решение, хоть и нелегко было ей расставаться с невесткой, старушка за несколько секунд продумала намного лет вперед, и решительно высказала свое мнение. Вся семья со слезами на глазах, молча, выслушали слова старухи Толгонай, никто не посмел возразить ей, все понимали, как нелегко далось ей это решение, и чем грозит им отъезд их единственной кормилицы. Только маленький семилетний двоюродный братик Ниязбека, Аббас, не мог сдержать рыдания, не понимая, что делает, Аббас вскочил на ноги, и начал срывать висевшие на гвоздиках скалки и доски для раскатывания теста, срывая бросал их на пол и плача навзрыд почти кричал «на тебе, на тебе», кому он это говорил, понимали все, но никто не решался остановить мальчика. С начала войны этот день, пожалуй, был самым черным, самым несчастным днем для них.

Немного придя в себя, начали собирать в дорогу Разию. Дядя мужа старик Курманалы взял в руки красные сапожки невестки, которые как-то были приобретены еще до войны свекром на базаре в районе, оторвал каблук, вырезав из куска выделанной толстой кожи подметки, пришил их в два слоя к сапогам, «Так тебе будет удобнее ходить», промолвил он. Свекровь всыпала в маленький льняной мешочек талкан, завернула в чистую ткань хлеб, выпеченный из кукурузной муки, положила в куржун металлическую маленькую чашку, небольшой ковер, вытканный своими руками, два платья сшитых после женитьбы сына, в районном центре, у портнихи татарки. Плетенную из конского хвоста веревку, и спички, «в дороге все пригодится», сказала свекровь, опережая возражения невестки. Разия какое-то время сидела с поникшей головой, не смея посмотреть в глаза своим родным, ее мучили сомнения». Может быть все обойдется, пронесло же в первый раз, может быть вовсе не надо бежать, как я оставлю их, они без меня пропадут, будут голодать, кто им поможет, а может быть их вместо меня арестуют? О Всевышний, что мне делать, как поступить?», обратилась она к Богу, в надежде, что он даст ей какой-то знак. Возможно Разия так и не решилась бы оставить близких, но от таких мыслей ее сбил голос свекрови, неожиданно твердый и громкий, «Разия, кызым, некогда раздумывать, нет времени на сомнения, беги и спасай свою жизнь, нас не арестуют, старики уже слишком стары, а ребята малы, они маленькие еще что бы привлекать их к ответственности, не беспокойся за нас. Если приедет НКВД мы скажем, что ты уехала сдавать молоко еще вчера поздно вечером и так и не вернулась домой, что мы сами очень обеспокоены. Я бы отправила сейчас с тобой кого-нибудь из мальчиков, но тогда возникнут подозрения. А так, мы просто ждем тебя из района и не знаем, почему ты задерживаешься. Вставай, время дорого, поторопись, до рассвета тебе нужно уйти как можно дальше от айыла». С этими словами она потянула Разию за рукав, заставляя подняться. Все подошли к ней и стали прощаться, старики еле сдерживая слезы, обнимали и целуя в лоб свою невестку, благословляли. Ребята, окружив и обняв ее, плакали, не хотели отпускать, сильнее прижимаясь к ней, и только свекровь, не поддаваясь эмоциям, внешне оставалась спокойной, она тихо утешала детей, поглаживая их по голове. Разия понимала, какая буря творится в душе у мамы, так она называла свою свекровь, но сейчас, когда нужна была твердость и сила воли, свекровь почти насильно оторвала детей от Разии, и вытолкнула невестку за дверь. Проводив Разию за село, пожелала ей доброго пути, последние ее слова особенно запомнились, «Доченька», сказала пожилая женщина,»Когда-то твой свекор выбрав тебя в жены своему единственному сыну, сказал что ты продолжишь его род, будешь счастливой матерью и хранительницей очага потомков Байсал Калпы. Ты получила его благословение, он будет оберегать тебя в этом нелегком пути, его дух будет сопровождать и хранить тебя и твоих детей всегда. Ничего не бойся, иди смело, да будет шаг твой легок, а дорога коротка, если в пути потребуется твоя помощь кому либо, не отказывай, помоги. Иди доченька, иди и не оглядывайся назад, и будь счастлива, и имя твое теперь Сияда, навсегда забудь, что тебя звали Разия. Вернется Нияз, у вас будут еще дети, пусть и они будут счастливы…

 Свекровь дожила до возвращения сына с фронта, но потом через несколько месяцев ее не стало, она умерла, но невестка о ее смерти, о всех подробностях мук, лишений и страданий ее семьи, о бесконечных, изматывающих допросах НКВД, по поводу ее исчезновения, узнала уже после войны. Свекровь вероятно уже тогда чувствовала, что свидеться больше не придется, но знала, что ее сын Нияз, и ее невестка, будут еще счастливы, что у них будут детки, и все у них будет хорошо.

Так в ночь побега навсегда исчезла женщина по имени Разия, и вместо нее появилась Сияда. Началась новая никому еще не известная жизнь, новая биография– «нового» человека…

Часть 2. СИЯДА

Сияда ступила в темноту, сердце бешено колотилось, готовое вот-вот выскочить из груди, в душе все смешалось, и щемящая боль, и страх, и слезы, и сомнения. Куда она идет, что ждет ее впереди, какие трудности, что будет с семьей, как они выживут без нее, что будет с колхозом? Женщина понимала всю серьезность своего поступка, бросить колхоз на произвол судьбы, когда идет такая жестокая война, когда важен каждый килограмм пшеницы и каждый литр молока, ее побег считался предательством. Слезы душили ее, хотелось кричать и плакать навзрыд, сердце разрывалось на части. Но она все же шла вперед, твердо ступая по дороге, ведущей в горы. Там, где-то за горами, за перевалами располагалась благодатная, хлебная Чуйская долина, которая уже в те времена славилась как долина благополучия, достатка и счастливой жизни. Родители Сияды, Кадыралы и Айчурок с детьми переехали туда как раз перед самой войной, неплохо устроились, отец ее работал в колхозе чабаном, мать и два братика, Ыдырыс и Сакбек помогали ему. «Я найду их», немного успокоившись, подумала Сияда, ночная мгла окружала ее, дорога еле виднелась, казалось, сама природа помогала ей незаметно для людей покинуть село. Женщина ускорила шаг, нужно было как можно дальше отойти от села, если даже будет погоня среди скалистых гор и густых лесов ее не смогут найти, а горы эти она знала хорошо. Днем Сияда старалась уйти с большой дороги, и шла едва заметными горными тропами, но ночью это было опасно, можно было заблудиться, или встретить лесных, диких зверей, поэтому она снова выходила на дорогу. Так молодая женщина шла больше суток, пила родниковую воду, и грызла черствый хлеб, что дала в дорогу свекровь. Подошва на ее сапожках продырявилась уже на второй день, тогда Сияда взяла веревку, плетенную из конского хвоста, тоже предусмотрительно положенную в куржун свекровью, плотно обмотала сапоги и дальше продолжила свой путь. К вечеру второго дня она, решив отдохнуть, присела возле маленького родника, сняла сапоги, умылась, помыла ноги, напилась сладкой родниковой водицы и незаметно для себя задремала. Сколько она пробыла в таком состоянии, женщина не знала, только проснулась, словно от толчка, словно на нее кто-то пристально смотрел. Испугавшись Сияда открыла глаза, сон словно рукой сняло, недалеко от нее сидел мальчик лет десяти, двенадцати и не отводя своих искристых, лукавых с легка прищуренных глаз, пристально смотрел на нее. «Кто ты?», громко спросила она, «что ты тут делаешь, ты здесь один?». Какое-то время она думала, что еще спит и мальчик ей только снится, так далеко от жилья, от айылов, не возможно было кого-то встретить, но юнец оказался словоохотливым и даже большим болтуном. Он рассказал, что идет в Чуйскую долину к сестре, что родители умерли от голода, и он остался один, а родная сестра еще до войны вышла замуж и уехала в «Суусамыр», и что зовут его Касым. Чумазое от пота и пыли лицо мальчика вызвало у Сияды невольную улыбку. На нем была выцветшая вельветовая курточка явно с чужого плеча, бесформенные заношенные видавшие виды штанишки, на ногах прохудившиеся ботинки. «Вчера, рано утром я увидел, как в гору поднимается женщина и подумал, что она, вероятно, тоже идет на перевал мне захотелось непременно догнать Вас. Вы очень быстро шагаете, весь вчерашний и сегодняшний день я шел за Вами и только сейчас догнал. Эжеке, возьмите меня с собой, мне страшно одному, пожалуйста эжеке, очень прошу Вас, я не буду Вам в тягость», слезно просил малец. Сияда выслушав мольбу ребенка даже обрадовалась что ей не придется идти одной,»с ним не так страшно будет и не так одиноко», подумала она, «ну конечно можно, вместе нам веселее будет идти и не так страшно, правда?», спросила она мальчика. «Ты вон, какой уже взрослый, прямо настоящий мужчина, будешь меня оберегать и защищать в дороге», весело сказала она, затем взяла его за руку и они быстро зашагали по бесконечной, пыльной дороге на перевал. До ночи нужно было подняться на гору, найти место для ночлега, мальчик что-то тихо рассказывал скорее сам себе, чем ей. Так незаметно они поднялись на хребет, увидев большие валуны, решили там заночевать, нарвав веток и сухой травы, сделали постель и не заметили, как уснули.

Сияда всегда просыпалась очень рано, еще до рассвета, так уж повелось, да и работа обязывала вставать рано, вот и сегодня она проснулась ни свет, ни заря, мальчик мирно посапывал рядом. Тихо, чтобы не разбудить его Сияда поднялась и пошла к речке, умылась, попила воды. Поднявшись на самый хребет горы, взглянула вниз, в сторону родного айыла. Там внизу, раскинувшись, лежал Жумгал, ее Родина, место, где все было связано с радостными и горестными событиями в ее жизни, там она родилась и выросла, там она встретила свою любовь и познала счастье материнства, там лежали могилы предков и три маленькие могилки ее детей. Сияда дала волю своим слезам, она зарыдала, прощаясь с Родиной навсегда, куда она идет, в какую неведомую даль, что ждет ее впереди, зачем бросила родных, бросила родной дом и отправилась в неизвестность, за что так не справедлива к ней судьба, за какие грехи. Так плача и причитая, Сияда долго не могла успокоиться. Мальчик, который проснулся от плача женщины, не понимая, что происходит, тоже всхлипывая, размазывал кулачками слезы по лицу. Молодая женщина впервые была так далеко от дома, она чувствовала свою беззащитность и одиночество, от этого чувства сердце замирало от страха, перед дальней дорогой, которая неизвестно куда приведет ее. Вдоволь наплакавшись, Сияда посмотрела на Касыма, мальчик, не понимая от чего плачет его спутница, весь съежившись, со страхом озирался вокруг, словно ожидая нападения невидимого чудовища. «Не бойся, я больше плакать не буду, это я так прощаюсь со своим домом и со своей Родиной, подойди ко мне», вдруг собравшись, промолвила женщина. Мальчик подошел, Сияда обняла его, поцеловала в лобик, «иди, умойся, надо идти, если по дороге встретятся чабаны, мы у них выменяем немного хлеба, вот на этот ковер», сказала она. Повеселевший Касым быстро умылся и они взявшись за руки продолжили свой путь, женщина в последний раз оглянулась, посмотрела в низ, далеко, далеко еле виднелся айыл, «теперь из-за гор ее не будет видно», тяжело вздохнув, подумала она, но надо было идти и два путника смело шагнули в неизвестность.

К полудню спустившись с горы, они достигли долины, недалеко от речки увидели несколько юрт, это были чабаны. Они пригласили путников в юрту, напоили кумысом, расспросили, куда держат путь. Узнав куда путники идут, один из аксакалов покачал головой, «О дети, видно не с проста вы тронулись в путь. Видно большая нужда заставила вас решиться на такое. Ваша дорога очень опасна и далека, в горах можно встретить и голодных волков, и шакалов, да и лихие люди попадаются. Пусть Всевышний хранит вас в вашем нелегком пути. Старайтесь идти днем, а ночью найдите безопасное место для ночлега, опасайтесь волков», промолвил старик. Сияда обменяла у них немного хлеба на ковер, и они пошли дальше. Впереди и вокруг, всюду, куда хватает взгляда, были громадные горы, их склоны и вершины. Выше них было только небо. Ближе к дороге горы были ниже, более округлые, как будто овальные. Они густо поросли лесом. Издалека казалось, что это толстые спины огромных мохнатых медведей, а шкуры у них зеленого цвета. Но шерсть на спинах медведей – это многолетние ели, и сосны. А подальше цепью виднелись настоящие высотные пики. Осенью эти пики покрывались белым снегом, который сходил только в конце лета. Среди таких громадных, величественных гор, двое путников казались затерянными, совсем маленькими, еле заметными точками.

Касым оказался неугомонным, заводным мальчиком, он, то скакал по камням, то пускался вдогонку за пролетавшей мимо бабочкой, то ловил кузнечиков в высокой зеленой траве. С ним было действительно легко и спокойно. «Как хорошо что у меня вдруг нашелся попутчик», подумала она, «одной было бы страшнее». В дороге они иногда останавливались, что бы немного передохнуть. Но до темна, надо было пройти большую часть пути, поэтому особенно не рассиживались, надо было торопиться. Вдруг мальчик, забежавший немного вперед, громко вскрикнул и замер, Сияда стремительно рванулась к нему, боясь, что его укусила змея. Но подбежав, увидела, что это была разорванная окровавленная одежда, превращенная в лохмотья и обглоданные кости человеческого тела. Увиденное наводило жуткий страх, в воздухе пахло ужасной, мучительной смертью, запах не успевшей еще засохнуть крови, привлекал всевозможных насекомых.

«Какой -то одинокий путник видно попался голодному волку», сказала Сияда почти шепотом и резко потянула за рукав мальчишку. «Пошли скорее от сюда, надо до темноты найти место для укрытия», сказала она и путники рванули с того ужасного места. Дальше они просто мчались, скорее прочь от того места, но немного пробежав они остановились как вкопанные, боясь шелохнуться и не решаясь бежать дальше. Недалеко от дороги, на большом плоском камне лежал огромный серый волк, вероятно, он был сыт, потому, что никак не отреагировал на появившихся людей. Он лежал, словно греясь на солнце лениво прикрыв глаза от удовольствия. Сияда дернула за рукав Касыма: «Пошли в обход», сказала она мальчику, «это он, этот волк напал и съел того бедолагу и пока сыт, он нас не тронет, пошли быстрее». Что есть мочи побежали они в обход того опасного места, от страха они бежали не смотря на усталость, голод и жажду. Уже в сумерках, когда не осталось больше сил сделать хотя бы еще один шаг, и они просто валились с ног, увидели заросли камыша возле речки, «вот здесь и заночуем», решила Сияда. Пожевав немного хлеба, мальчик быстро заснул, но она не могла сомкнуть глаз, сердце бешено колотилось готовое разорваться от страха, услышь она хоть один непонятный звук. Озираясь на каждый шорох, женщина не переставала читать молитву, обращаясь к Богу и к духу свекра, могущего Байсал Калпы, прося оградить их от опасности, и защитить их. Только когда стало немного светать, и заря окрасила в розовый цвет облака на востоке, она заплакала, она благодарила Бога, благодарила своего свекра, за спасенную им жизнь, только теперь женщина поняла, насколько опасно было ночевать здесь, в камышах, насколько беззащитно было их укрытие от диких животных.

Утром Сияда разожгла огонь, вскипятила в чашке воду, бросив в кипяток немного талкана, сварила похлебку и разбудила Касыма. «Вставай соня, нам еще долго идти, впереди еще несколько перевалов, надо торопиться. Давай немного поедим, а затем продолжим путь,», предложила она мальчику, а тот, обрадовавшись, а может быть из благодарности за все, обнял Сияду, словно это была его мама, и очень ласково, по детски поцеловал ее в щечку. Сияда улыбнулась, «ничего, мы с тобой обязательно одолеем эту дорогу, и ты найдешь свою сестру», сказала она погладив мальчика по голове. Женщина и подросток, быстро зашагали по бесконечной дороге, все дальше и дальше удаляясь от родных мест. К вечеру они перешли еще один перевал и обрадовались, увидев в дали, на склоне горы юрты и людей. Это были доярки, которые заканчивали вечернюю дойку, кто-то из них уже сдавал молоко, кто-то все еще доил своих коров. Где-то в этих местах должна была работать ее подруга по курсу, Айгуль, «может быть это ее колхоз», подумала Сияда, подойдя ближе она отправила мальчика к дояркам наказала расспросить женщин какой это колхоз и кто у них заведующий. Касым быстро вернулся, Сияда очень обрадовалась, да, действительно это был колхоз, где жила и работала Айгуль. Она попросила Касыма сходить еще раз, но уже прямо к заведующей, скажи ей так, слово, в слово, Вас у воды ждет ваша подруга Разия из Жумгала. Смотри, не перепутай», сказала она строго. Сияда пошла к речке, умылась, стряхнула пыль с одежды, сняв сапоги, вошла в воду. От холодной воды приятная прохлада разбежалась по телу. Женщина присела на камень и ожидающе взглянула на склон, откуда должна была появиться ее подруга Айгуль. «Как давно мы не виделись, какая она стала сейчас? На курсе Айгуль была самая веселая и находчивая девушка, пожалуй и самая красивая», подумала женщина вспомнив веселое время обучения. Как она умела красиво говорить, красиво ходить, и красиво одеваться. Не только ребята, даже девушки восхищались ею. Из их колхоза она первой записалась на курсы, хотя родители были против ее обучения. В то время по специальной программе, во всех районах по Кыргызстану обучали безграмотных молодых и старых людей. Учиться было обязательно, приезжал человек из района и переписывал по фамильно всех, из каждой семьи хотя бы одного человека. Семья мужа решила послать учиться и Ниязбека и его жену, принимая во внимание, что у них уже было начальное образование. Свекор тогда сказал свое решающее слово, никто не смел, ослушаться его, решение Калпы считалось мудрым, правильным и неоспоримым.

Вдруг на склоне появилась бегущая вниз женщина, ее халат развевался на ветру, казалось, что она летела словно птица, Сияда сразу узнала ее, это была Айгуль, ее любимая подружка. Женщина подбежала и с разбегу бросилась на шею подруги, и крепко обняла ее, при этом не переставала засыпать ее вопросами, и не сдерживала слез, которые лились ручьем. Сияда тоже плакала и от волнения не могла вымолвить ни единого слова. Так плача две женщины долго стояли обнявшись, сквозь слезы разглядывая друг друга. Айгуль все задавала и задавала какие– то вопросы, Сияда немного успокоившись, сдержанно, не смотря на вызванную боль, от пережитого, очень подробно отвечала, не прекращая вытирать глаза своим платком, потому что каждый заданный вопрос вызывал у нее град слез. Каждый ответ был связан с событиями ее жизни, которые нанесли ей кровоточащие раны. Айгуль плакала вместе с ней, тоже рассказывая о себе и о своей участи, что она тоже потеряла родных и близких, что от мужа давно не было писем, в прошедшую зиму она потеряла пятилетнего единственного сына, «Неизвестная болезнь забрала моего жеребеночка», рыдая промолвила Айгуль, «я ничего не могла сделать, возила в район, но и врачи не смогли спасти его. О Всевышний, в чем я виновата, в чем мой грех, за что ты так наказываешь меня», причитала женщина, Сияда не перебивала ее, переживая вместе с подругой деля с ней ее невыносимое горе, ласково поглаживала ее по спине. Долго сидели женщины у воды плача и вспоминая свою прошлую жизнь. Перенесенное горе и лишения обеих, груз и ответственность, лежащая в настоящее время на их плечах, и долгая разлука еще больше сблизила обоих.

Вдруг Айгуль замолкла, повернулась к своей подруге, тяжело вздохнула и громко сказала, «Что это мы с тобой плачем, слава Аллаху руки, ноги, голова целы, пережили такую страшную зиму, уже не так сильно голодаем. Да, потеряли близких. Но Всевышний даровал нам жизнь, и даст Бог дети у нас еще будут. Надо верить в хорошее, вера– это огромная сила». Так здраво рассуждая, она вдруг тихо запела, Сияда невольно подхватила песню и вот, уже не было тех двух рыдающих, несчастных женщин. Были две молодые, красивые, полные энергии и уверенности в счастливом будущем, жизнерадостных девушки. Они пели. Пели песни, доставляющие им безграничное удовольствие, вспоминая детство, учебные годы и счастливую беззаботную молодость, в их глазах засветилась уверенность в счастливом завтра. «Зачем нам с тобой так убиваться и плакать, мы с тобой две совсем ничтожно маленькие, еле видимые песчинки во Вселенной. Посмотри сколько сейчас вокруг горя, сколько детей остаются сиротами, сколько людей инвалидами, и сколько погибло в этой страшной войне, а мы с тобой сидим и жалеем себя. Все еще у нас будет хорошо, прекрати плакать, надо жить дальше и надеяться на лучшее, разве не так?», обратилась с вопросом Айгуль к Сияде. Взгляд ее был острым как лезвие ножа, в лице застыла решительность и невероятная уверенность в правильности своих слов, не допускающая никаких сомнений. Эта уверенность передалась и Сияде, «да, конечно ты права моя дорогая», ответила она, «несомненно права, скоро кончится война, вернутся наши мужья и все на самом деле будет хорошо», добавила она.

«Ну что, моя родная, давай искупаемся, смоем с себя все наши слезы, беды, потери и несчастья. Пусть Всевышний отныне пошлет нам только хорошие, радостные события», – сказала Айгуль, снимая с себя платье. «Хорошо моя милая, давай», азартно подхватила Сияда предложение подруги. Обе раздевшись, вошли в реку и стали брызгаться, заливаясь веселым смехом, словно две совсем маленькие девочки, забыв обо всем на свете. Им было хорошо вдвоем, для них сейчас не было войны, не было ни смертей, ни потерь, ни горя, не было голода и тяжелых забот. Вдруг Сияда заметила, что некогда, белая, нежная кожа Айгуль на спине и на боках была в ужасных царапинах и ссадинах, -«Что это? вскрикнула она показывая на тело подруги. «Ах моя дорогая, все это от бедности, пожалела платья во время сенокоса, не так-то их у меня много, вот сшила из грубой мешковины и носила, а оно так царапает, когда машешь косой», с сожалением в голосе ответила та. «Аллах мой, ну что ты, это всего лишь платья, не жалей их, я тебе подарю одно свое, носи пожалуйста его на сенокос, на работу, прошу тебя возьми его и хоть иногда вспоминай обо мне», спешно выпалила Сияда. Выйдя из воды, она тут же вывалила содержимое своего курджуна, взяв одно из платьев, протянула подруге. Женщины повеселели, и только теперь оглянувшись вокруг, поняли, что уже стемнело, что они невероятно устали и проголодались, что чуть поодаль их ждет маленький, тоже очень проголодавшийся мальчик. Обняв подругу за плечи, Айгуль повела их в свою юрту, накормила вкусным бульоном и хлебом, Касым поев, быстро уснул, а подруги всю ночь то тихо в полголоса пели, то шепотом, чтобы не разбудить мальчика, говорили, снова и снова вспоминая перенесенное горе, говорили о войне, и о былой довоенной жизни.

Утром Айгуль разбудила своих гостей, плотно накормила их, дала в дорогу немного запаса еды и хлеба. Увидев, в каком состоянии сапоги Сияды, подарила ей свои почти новые черные туфли на плоской подошве и несколько монет. Немного проводив их, показала какой дорогой лучше идти, «Два дня назад селем снесло мост, но там есть старик лодочник, за не большую плату он перевезет вас на ту сторону», сказала она. Затем крепко обняла подругу, поцеловала, и еле сдерживая слезы, прошептала «Иди, ничего не бойся, везде есть хорошие люди, они помогут, будь счастлива, может быть, еще увидимся, пусть Аллах хранит вас в дороге».

Долго стояла Айгуль смотря как все меньше и меньше становятся силуэты двух путников, пока они совсем не исчезли из виду, затем повернулась, посмотрела в сторону юрты, тяжело вздохнула и опустив голову думая о чем-то своем тихо побрела к дояркам.

«Так уж случилось, что я так больше и не увиделась со своей любимой подругой. Ах жизнь, жизнь, все крутишься, семья, дети, работа и заботы. Думаешь, что все еще впереди, а повернешься, и оказывается, что уже подошла старость». «Интересно, как сложилась судьба Айгуль, вернулся ли ее муж с войны, есть ли у нее дети? Можно было как-то найти время и повидать ее, съездить к ней в гости, сколько было бы радости. Ах жизнь, жизнь, ты всегда диктуешь свои правила», с сожалением подумала старушка.

Сияда и Касым вскоре добрались до большой реки, после недавнего дождя воды было много, река свирепо бурлила, пугая своим шумом. Действительно моста нигде не было видно, «где же лодочник?», подумала Сияда и попросила мальчика пробежаться по берегу и поискать лодочника. Касым быстро нашел его и позвал свою спутницу, «он здесь», крикнул малец, женщина неторопливо подошла к ним. Оказалось, это был русский старик, с совершенно седой бородой и усами, и с голубыми добрыми глазами, в совершенно потрепанной фуфайке и потерявшей цвет кепке. Старик внимательно оглядел подошедших людей, он не знал кыргызского языка, но жестами и знаками спросил, куда они держат путь, на что Сияда тоже жестами показала, что идут очень долго, и дорога их еще далека, и что им нужно перебраться на другой берег. Лодочник на пальцах показал, сколько нужно заплатить монет, женщина протянула монеты, которые дала ей Айгуль, старик кивнул головой и жестом пригласил их сесть в лодку. Ни Сияда, ни Касым ранее не катались в лодке, поэтому с радостью и большим интересом прыгнули в нее. Плыть было интересно, но все же боязно из-за бурлящей вокруг воды, старик ловко управлял лодкой, но все же пассажиры порядком промокли, пока добрались до берега. На берегу, они жестом поблагодарили старика, махнули на прощание ему рукой и продолжили свой путь.

К вечеру путники добрались до небольшого лесочка. На краю леса стоял глинобитный домик, во дворе была привязана лошадь и бегала большая белая дворняжка. Увидев людей, собака громко залаяла. Из дома вышел седой, бородатый старик, с недружелюбным выражением лица, с ружьем в руках и довольно суровым голосом спросил, «Кто такие, что тут ищете?». Путники испугавшись громкого голоса и неприветливого вида старика – молчали, старик подошел к ним поближе и повторил вопрос. Сияда дрожащим, неуверенным голосом ответила, что они идут в Чуйскую долину к родителям, что заблудились, и тихо попросила старика пустить их переночевать. Аксакал, немного помедлив, все же пригласил путников войти. Все трое вошли в дом, в небольшой комнатке у печи возилась женщина преклонного возраста, взглянув на вошедших, она поприветствовала их, кивком головы указала, где путники могут присесть, при этом растерянно и вопросительно взглянула на мужа. «Жена, принеси чай гостям, хотя какие сейчас гости, идет жестокая война, кругом много беженцев, много сирот, много всякого народа бродит по этим горам и лесам, кто из них хороший, кто нет, от кого ждать беды, откуда узнаешь?»

«Простите ата, мы мирные люди, идем к родителям, они еще до войны переехали. В эту зиму много айыльчан погибло от голода, холода и болезней, говорят в Чуйской долине легче жить, «говорят, там всегда бывает много хлеба», тихо отозвалась Сияда. Хозяева немного подобрели, угостили их похлебкой и горячим чаем, так сидя за столом, они еще долго говорили о перенесенных ужасах и лишениях и своих гостей, и их семьи. Оказалось, что у них было пять сыновей, всех призвали на фронт, что уже потеряли троих, на них пришла похоронка. Сияда как могла, постаралась утешить пожилых людей, рассказала о похоронке мужа, и что когда уже потеряла всякую надежду, пришло письмо о том, что он жив. Услышав об этом, старики воспряли духом, переменились в лице, глаза повеселели. «А что, старуха, может и наши соколы, вот так, где-нибудь в окружении, или в лесу у партизан, о Аллах, услышь наши молитвы, верни нам наших сыновей, сохрани им жизнь», бормотал старик, вытирая слезы, жена, сидя рядом тоже молилась и плакала. Наплакавшись, старики предложили путникам немного поспать, «вам нужно немного отдохнуть, разбужу очень рано, до рассвета, вас никто здесь не должен видеть, иначе арестуют и нас и вас, тогда конец нам всем. Вижу, натерпелись вы много, много лишений перенесли, жалко мне вас, уходите рано, даст Аллах, доберетесь скоро до родителей», сказал старик и тяжело вздохнув, покачал головой, «эх время, что оно еще нам уготовило, в чем наша вина о Всевышний?»

В ходе разговора выяснилось, что старики были сторожами на полях, где выращивали какую-то лекарственную траву. Что сеяли ее и собирали специальные люди из района, из нее делали разные, очень нужные лекарства, для отправки на фронт, для раненых бойцов. Что старикам строго, на строго было запрещено пускать кого либо на эту территорию. Вот почему старики вначале были так суровы и неприветливы. Только теперь поняла Сияда какому риску они подвергли и себя, и ни в чем не повинных людей. Что если бы приехал проверяющий внезапно, их могли расстрелять без суда и следствия, от этой неприятной новости она поежилась, словно от холода, поджала под себя ноги, плотнее укуталась в одеяло и не заметила, как уснула. Она проснулась от тихого толчка, «вставай кызым», услышала она голос старушки, «пора в дорогу пока не рассвело, успеете уйти подальше от нас, да хранит вас Аллах в дороге, идите дети мои, уходите скорее, доброго вам пути».

Путники быстро вышли из дома, на улице было совсем темно и очень прохладно, старик проводил их немного, показал дорогу и благословил, «Прости нас доченька, если мы были неприветливы, и недолжным образом встретили, время такое да и работа у нас, сама видишь. Еще хочу сказать тебе, слышал я про твоего свекра, Байсал Калпа великий был человек, великий знахарь и молдо, про него у нас тут небылицы рассказывали, не мне судить, что правда, что нет, знаю только, что люди его уважали и восхищались его способностями, мир праху его. Иди доченька дух твоего свекра будет охранять вас в этом далеком и нелегком пути, и да поможет вам Аллах, Омиин», промолвил он подняв голову и протянув руки к небу, прося благословления у Бога. «Спасибо Вам ата», промолвила молодая женщина, -«простите нас, что мы вот так, нечаянно вторглись в ваш дом, подвергли вас опасности, просто у нас не было другого выхода, я буду всегда помнить о вас, да продлит Всевышний ваши дни, и пусть вернутся ваши сыновья с войны», почти шепотом промолвила молодая женщина, боясь нарушить предрассветную тишину. Сияда и Касым взявшись за руки, побежали по дороге, все быстрее и быстрее, подальше от опасного места. Немного рассвело и они мчались уже во весь опор, словно за ними уже гнались, чтобы арестовать, бежали до тех пор, пока не свалились от усталости у небольшой речки. «Порой страх придает невиданную силу», подумала Сияда, не зря говорят – «У страха глаза велики», «но кажется мы довольно далеко уже, и нас никто не догонит, надо отдохнуть и немного поесть, Касым достань чашку, давай чай вскипятим», немного отдышавшись, сказала она. Подкрепившись, путники пошли дальше, оставалась меньшая часть их пути. Уже чаще попадались селения, и идти было гораздо легче, веселее и безопаснее.

К вечеру они добрались до села, где проживала сестра Касыма, порасспросив людей, они быстро нашли ее дом. Молодая, миловидная женщина, увидев, что к ее дому приближаются два путника, стала приглядываться, и вероятно узнав своего младшего брата, с криком «Касым, мой дорогой, откуда ты, о Аллах, как ты сюда добрался?» – бросилась обнимать и целовать мальчика. Касым плакал, не мог выговорить ни единого слова, только потирал кулачками глаза и всхлипывал, не веря, что он все же нашел свою сестру и пришел конец его страданиям, он все крепче и крепче обнимал сестру, словно боялся вновь ее потерять. Сияда тоже взволнованно молчала, и только по дрожащим губам и выступившим слезам можно было понять, как трудно ей сейчас не разрыдаться, так же как и этот маленький мальчик. Вдоволь наплакавшись и наобнимавшись женщина обратила внимание на стоящую рядом с ними Сияду. «Касым, кто это с тобой?», обратилась она к мальчику. Касым глотая слова и сбиваясь, начал рассказывать, но сестра прервала его, «пойдемте в дом, отдохните, поешьте что-нибудь, потом все мне в подробности расскажете», сказала она. Путники вошли в небольшой, чисто прибранный домик, никого в доме не оказалось, «я одна живу», ответила молодая женщина, «муж на войне, а детей пока нет», сказала она, перехватив взгляд Сияды и прочитав немой вопрос в ее глазах. Кулипа, так звали сестру Касыма, быстро собрала на достархан нехитрый ужин, небольшой кусок хлеба из кукурузной муки, похлебка ( жарма), и айран, «это все, что есть у меня», вздохнув промолвила женщина, «Война, будь она проклята, будь проклят этот Гитлер, пусть его накажет Аллах. О Всевышний, как мог родиться такой жестокий человек, у каких родителей, сколько народа он уже уничтожил, сколько принес страданий людям, как носит его земля, чтоб он провалился», запричитала Кулипа. Слезы градом полились из ее глаз, было понятно, какую ненависть она вкладывает в свои слова, и что ей тоже пришлось вынести много боли и страданий. В комнате повисла тишина, Сияда опустив голову, теребила край достархана, вспоминая свое перенесенное горе, мальчик испугано моргал глазами, готовый вот-вот разрыдаться. Кулипа долго не могла успокоиться, да и рассказ младшего брата о смерти родителей и родных вновь и вновь вызывал у нее слезы и причитания. «О проклятая война, сколько горя принесла всем людям, сколько страданий, чем мы прогневили тебя о Всевышний?», плача причитала женщина, «остались мы с тобой сиротами», сказала она, обратившись к брату и крепко обняла его.

Немного успокоившись, Кулипа стала расспрашивать Сияду, о ее семье, о родителях и детях. Так, за разговорами они не заметили, что уже начало рассветать. Только когда прокричал во дворе петух, Кулипа забеспокоилась, «О Всевышний, ты даже не отдохнула, я глупая не подумала, что тебе еще идти дальше, прости меня, отдохни часок, потом пойдешь, я за это время что-нибудь приготовлю, позавтракать».

Утром Сияда проснулась от доносившегося со двора шума, она выглянула в окно. Хромой старик, в камзоле опирающийся на трость, подбрасывал дрова в очаг, две женщины возились у казана, и тихо переговаривались. Во дворе стояла запряженная в телегу лошадь. «Уже проснулась?», спросила заглянувшая в комнату Кулипа, «идите, умойтесь, позавтракаем и дядя моего мужа немного Вас подвезет». «Какие чудесные люди», подумала Сияда, «Свекровь говорила, что везде есть хорошие люди, и она была права. «Кто я этим людям, никто, а они готовы делиться со мной последним кусочком хлеба, готовы помочь мне, а я только привела к ним их мальчика, который был мне только в радость. Да мир, не без добрых людей», с такими мыслями Сияда вышла во двор, поздоровалась со всеми и пошла к речке, протекавшей неподалеку. Она умылась, попила водички, на душе было спокойно и тепло, лучи солнца и приятный прохладный ветерок нежно ласкали ее лицо. «Эжеке», услышала она голос Касыма, «пойдемте в дом, Вас ждут. Вам повезло, почти полпути Вам не нужно будет идти пешком, дядя подвезет Вас, а там остается совсем чуть– чуть. Спасибо Вам эжеке, если бы не Вы может быть я не дошел бы сюда, и не нашел бы свою сестру. Может быть, мы еще встретимся когда-нибудь, я буду всегда помнить о Вас, пусть Аллах хранит Вас, будьте счастливы эжеке», с такими словами мальчик крепко обнял свою спутницу. За несколько дней они стали родными. Сияда тоже крепко прижала к себе малыша, и опять ее сердце защемило, опять проснулись воспоминания, вспомнились оставшиеся вдалеке родные, и умершие дети, и перенесенное ею горе. Так обнявшись, они стояли некоторое время. Каждый из них, вероятно, вспоминал что-то свое. Оба были взволнованы и не хотели разжимать своих объятий. К ним подошла Кулипа, и тоже обняла их, на ее глазах тоже были слезы, ей передалось их волнение, «Знаете, какой бесценный подарок Вы мне сделали эжеке. У меня никого не осталось на этом свете, детей у меня нет, муж на войне. Вот уже полгода от него нет писем, я не знаю, что с ним, родители как оказалось, умерли этой зимой. У меня теперь только этот мальчик, и если позволите Вы теперь моя старшая сестра. Вы стали нам родной, спасибо, что помогли моему брату, пусть Всевышний вознаградит Вас. Пусть у Вас всегда, все будет хорошо. Мы будем помнить о Вас, и благодарить судьбу за эту встречу», волнуясь, произнесла она. Сияда посмотрела на обоих своими серо-зелеными, лучистыми глазами, и тихо сказала «Это небеса помогли нам встретиться, и это Касым помогал мне в пути, он настоящий храбрый мужчина. Он очень хороший, я его полюбила всем сердцем, в этой не легкой дороге я обрела младшего брата. Пусть Создатель хранит Вас обоих, будьте счастливы и вы, я тоже буду всегда помнить о вас», с этими словами все трое взявшись за руки, как родные пошли к дому. Впоследствии, Сияда не раз вспоминала их, рассказывая о своей долгой дороге из Жумгала в Чуйскую долину, «Иногда сама жизнь решает за нас, посылая нам разные встречи и испытания. Вот так и мы с Касымом, свела нас судьба и породнила совсем чужих людей. Теперь у каждого из нас, в сердце есть местечко друг для друга», говорила она слушавшим ее рассказ родным.

Через несколько часов Сияда добралась до села, где проживали ее родители, порасспросив людей, она нашла и дом. Подойдя к дому, она увидела, что во дворе у очага возилась ее мама, больше никого не было видно. «Как же она постарела и похудела, видно и им пришлось не сладко, «мамочка, как же я соскучилась по тебе, мама как же я люблю вас», пронеслось в ее голове.

«Мама», – тихо позвала Сияда, но женщина ее не услышала. «Мама», уже громче позвала она. Женщина резко обернулась, и от неожиданности вскрикнула. Айчурек чуть не лишилась чувств, еле сдерживаясь, почти прокричала – «О, Всемогущий Аллах, кто это, Разия это ты?», не веря своим глазам, женщина подбежала, по ее лицу можно было понять, насколько она была удивлена и растеряна. «О Аллах мой, Разия, кызым, откуда ты, что случилось, как ты сюда добралась, как ты нашла нас?», засыпала она вопросами свою дочь, крепко ее обнимая и прижимая к груди. Слезы градом лились у обоих, давно не видевшая свою дочь, мать долго не отпускала ее из своих объятий, боясь, что это сон, и если она разомкнет руки, Разия вновь исчезнет. Ноги не держали обоих, боясь упасть, обнявшись, оба присели на топчан. В объятиях мамы Сияда почувствовала себя вновь маленькой и беззащитной девочкой, как она скучала по этим рукам, по этому запаху, по этому голосу. «Мама, моя милая мамочка, моя самая любимая, самая хорошая на свете», она крепко прижалась к матери и дала волю слезам. Как ей хотелось в этот момент вернуться в свое беззаботное детство, забыть перенесенные страдания, лишения и потери близких. Будто не было ничего этого; горя, войны и всего пережитого. Не было смертей, ничего, что вызывало невыносимую боль в сердце. В этот момент во всей Вселенной была только она и ее мама. Были нежные объятия, ласковые слова, и добрые глаза ее любимой мамочки. «Я благодарю Всевышнего, что вы у меня есть, апа», произнесла Сияда, все еще не разжимая своих крепких объятий, «Да продлит Аллах вашу жизнь. Вы мое счастье, вы мое богатство, вы все, что мне нужно на этом свете, и вы все, что у меня осталось сейчас», шептала дочь, уткнувшись в грудь своей матери. Айчурок все еще не могла поверить, что обнимает свою девочку наяву, не могла справиться со своим волнением, слезы все лились и лились, не переставая из ее красивых, карих глаз. «Мое солнышко, ты моя звездочка, ты моя вселенная, ты мой мир и моя жизнь», говорила она, прижимая дочь к сердцу. «Как же я тосковала по тебе, мой верблюжонок, мой цветочек, отец тоже то и дело говорил, что каждую ночь видит тебя во сне. Я вижу, как он очень скучает по тебе, ты же его любимица, он страдает от того, что не было от тебя никакой весточки, и этой осенью собирался поехать в Жумгал, проведать тебя», рассказывала Айчурок, своей дочери не переставая гладить ее по голове и целовать ее руки, лицо и волосы. «Отец», пронеслось в голове Сияды, «О, Аллах мой, мама, где папа, где Ыдырыс и Сакбек, где они, мамочка, как они, здоровы ли, не болеют ли?», перебила она вопросами свою мать. «О да кызым, все у нас хорошо, отец работает в колхозе чабаном, сейчас они с Сакбеком пасут овец, а Ыдырыс скоро придет, он помогает соседям, те сегодня стерегут овец».

«Ата, мой дорогой, самый любимый на свете ата, какой он стал, постарел наверно, как его нога, все болит наверно, а мои братишки наверно уже выросли, стали совсем большие, как же я давно их не видела и очень соскучилась по ним». «Апа как вы жили все это время, трудно было?», спросила Сияда свою мать, хотя и сама понимала, что без трудностей не обошлось. «Ах доченька, по всякому было, с начало было трудно, но потом люди помогли нам освоиться здесь, отец пошел работать в колхоз чабаном, дали нам вот этот домик от колхоза. В июле мы все переезжаем на джайлоо. Там очень хорошо и нам и детям, Ыдырыс с Сакбеком ловят рыбу и птиц, собирают ягоды. Отец кроме работы в колхозе, как всегда занимается садоводством, плотничает, помогает людям. Вот только с начала войны стало труднее, отца оставили, не взяли на фронт из-за ноги, а так в селе почти никого из мужчин не осталось. Все на фронте, ох какое горе принес нам этот Гитлер, чтоб его наказал Всевышний», тяжело вздохнула женщина, «этой зимой нам особенно трудно пришлось. Голодно, хлеба почти не видели, весь урожай осенью отправили в район, здесь оставили совсем немного, для посевной, и понемногу раздали семьям колхозников и семьям фронтовиков. Мука кончилась еще в январе, остальное время жили кое– как, ребята рыбу насушили, а отец как всегда сухофруктов вот и пережили как-то мы эту зиму». «Столько горя было вокруг, в селе почти в каждой семье получили похоронку, а то и две, три, столько сирот и вдов, одинокие старики, когда же закончится эта проклятая война. Разия, кызым, а где твои детки, где мои внуки?» вдруг вскрикнула мать. И этот вполне логический вопрос матери был еще одним поводом для града слез и причитаний обеих женщин. «Мамочка, можно воды, так хочется пить, и еще мамочка меня теперь зовут Сияда, это очень важно, мама, запомни Сияда, забудьте, что меня звали Разия», виновато и еле слышно, боясь потерять сознание, промолвила дочь. «Я, потом не спеша расскажу вам все, когда придет отец, ладно», устало и умоляюще взглянула она на мать. Внутри Айчурок все похолодело. В глазах появился страх, что же такого могло случиться, что ее родной дочери, ее умничке пришлось поменять имя. «О, Всемогущий Аллах, спаси и сохрани ее от бед и несчастий», подумала со страхом женщина. Но вслух произнесла, «моя звездочка, ну конечно, как же я не подумала, вот глупая. Ну конечно же ты голодна и устала, а я, тут сижу, слезы лью, о Всевышний, что же это я?», засуетилась женщина. Она принесла воды, быстро поставила самовар, под казаном разожгла огонь и стала готовить достархан, ее ловкие движения были так знакомы, были такими родными и любимыми. Сияда слыша родной голос и от нахлынувшей на нее нежности и внутренней теплоты, разомлела, глаза ее стали медленно закрываться, и она не заметно для себя уснула. Проснулась Сияда от того, что кто-то ее обнимал и громко плакал, «Апче, ты приехала, апче, мы так скучали по тебе, так волновались за тебя», бубнил обнимавший ее подросток. «Аллах мой, Ыдырыс это ты, мой верблюжонок, как ты вырос, совсем взрослый, я тебя не узнала даже», бросилась обнимать и целовать своего братишку Сияда. Да, это был Ыдырыс, ее братик, шалун и непоседа, повзрослевший, загоревший, с красивым разрезом глаз, как у мамы и черными, как смоль волнистыми волосами. Сколько раз этот непослушный мальчик получал от нее взбучку, выхватив у своей сестры какую-то вещичку, причем совсем ему не нужную, пускался в бег, обзывая ее– «зеленоглазой лягушкой». Убегал, а она догоняла и давала ему подзатыльники. «Как время быстротечно, как все изменилось, и люди, и весь мир», подумала Сияда, крепко обнимая и целуя своего братика. Ыдырыс возмужал, не по годам выглядел взрослым и серьезным, раздался в плечах и руки стали крепкими. Сестра чувствовала, что это уже не тот маленький мальчик – проказник, это взрослый, рассудительный и сдержанный мужчина. От нахлынувших чувств она долго не могла выпустить его из своих объятий. «Как быстро летит время», вновь подумала она, вспоминая довоенное счастливое время и беззаботное детство, «как давно я их не видела».

«Ыдырыс», позвала мать сына, «беги к отцу, сообщи ему добрую весть, суюнчу. Пусть поторопится домой», сказала мама, но вдруг вспомнив, подозвала сына поближе и что-то тихо прошептала ему на ухо. Ыдырыс удивленно посмотрел на мать, потом на сестру, кивнул головой и помчался к отцу. Через некоторое время немного отдохнувшая Сияда решила помочь маме и спросила ее «Мама, чем тебе помочь, давай принесу воды», сказала она, подойдя к маме ближе. Мать подала ей ведра, показала, где можно взять воду, «там есть колодец, смотри не облейся», улыбнулась женщина, явно радуясь помощи дочери. Сияда взяв ведра, вышла на улицу, колодец находился недалеко от дома, она набрала воды и понесла домой, но не успела пройти и двух шагов, как сзади услышала голос отца, «доченька, солнце мое». Сияда уронила ведра, увидев бегущего прихрамывая к ней отца, она с криком– «Ата, родненький, ата», кинулась ему на встречу. Дочь бросилась отцу на шею, а он, забыв, что она уже взрослая и сама является мамой, подхватил ее, приподнял и стал кружить, приговаривая, «Доченька, моя умничка, моя хорошая, мое солнышко, моя красавица, ты нашла нас, какая ты стала взрослая». Это была встреча любящих отца и дочери, после долгой разлуки, после перенесенных страданий и горя. Кадыралы всегда любил свою дочь больше чем сыновей, всегда баловал ее, и если мальчишки обижались, говорил им– «девочки подрастут и уйдут в чужой дом, выйдя замуж. Им предстоит многому научиться и многое перенести, что бы ужиться с чужими людьми, так пусть хоть в отцовском доме ей будет хорошо и вольно. Я буду баловать ее, насколько у меня хватит сил. А вы не обижайтесь, вы же мужчины, а не девчонки, так поступайте по мужски. Всегда защищайте свою сестру и почитайте ее». Вот и сейчас отец прижал дочь к своей груди, готовый пожертвовать собой, если это нужно будет для нее, отдать душу, лишь бы не было плохо его любимице. «Кызым, ну что ты моя звездочка, говорил отец, гладя ее волосы, все теперь будет хорошо, мы вместе, теперь ты дома, я с тобой кызым, и больше ничего плохого с тобой не случится», приговаривал отец. Вышли соседи, услышавшие шум на улице, все они стали свидетелями необъяснимой и необъятной отцовской любви к дочери, и смотря на них не могли сдержать своих слез. Вскоре подошел Ыдырыс ведущий лошадь за уздечку, с сидевшим верхом на ней, совершенно загоревшим младшим братиком Сакбеком, который всхлипывал и размазывал кулачками слезы по чумазому от пыли лицу и писклявым голосом тихо звал свою старшую сестру. «Апче, я скучал по тебе, апче я так тебя люблю», еле слышно произносил он. Сияда всегда заступалась за него, ведь он был самым младшим в их семье. Соседские ребятишки боялись обижать его, потому, что его сестра никому не давала спуску, так надает подзатыльников или оттаскает за чуб, что это надолго потом запоминалось. Молодая женщина протянула руки к братику, что бы снять его с лошади. Сняв, так и не поставила его на землю, так и держала его на руках, своего младшего брата и целовала его в носик. Ыдырыс тоже подошел и обнял сестру вместе с братиком, и отец не смог стоять рядом он прижал к себе всех троих своих детей. Все плакали, от радости или из-за долгой разлуки и перенесенных страданий, было не важно. Важно было лишь то, что они теперь все вместе. Обнявшись, они стояли долго, не решаясь разжать объятия. Собравшиеся вокруг люди, глядя на них, тоже плакали, не понятно почему, но слезы лились сами собой, и никто не хотел уходить.

Айчурек не дождавшись своих, вышла на улицу, то, что она увидела опять заставило ее разволноваться, боясь, что вновь расплачется, еле совладав собой, позвала их в дом. «Ай ну хватит слезы проливать, слава Всевышнему все живы, здоровы. Кадыралы вот и дочь наша с нами, слава Всевышнему, ну все хватить стоять тут, на улице, идите домой все. Наша дочь приехала к нам из Жумгала», громко сказала она, повернувшись к соседям. «Идите, идите в дом, дочери надо немного отдохнуть, потянула она мужа за рукав. Дочка устала с дороги, еще бы не устать, такая дальняя дорога», покачала она головой. Как только вошли в дом, Айчурок попросила всех присесть, и вопросительно посмотрела на Сияду. «Доченька скажи нам главное, почему тебя теперь зовут не Разия, а Сияда, мы должны знать, как вести себя, и что говорить при людях. Не дай Бог что-то не так скажем, быстренько вкратце расскажи, а когда уйдут соседи, расскажешь все подробно», почти шепотом произнесла она. Сияда коротко рассказала причину. Молча слушавший до сих пор, отец, повернулся к сыновьям. «Вашу сестру зовут Сияда, запомните это навсегда, не забудьте, это очень важно», сказал он строго.

Вечером, как бы случайно заглянувшие в дом Кадыралы, соседи расспрашивали Сияду, как живут люди в Жумгале. Как прошла посевная, сколько зерна собрали в прошлом году, по сколько центнеров раздали колхозникам и все подобные вопросы, которые волновали в то время каждого. Сияда вкратце отвечала на вопросы, старалась не показывать виду, что в курсе всего происходящего в их колхозе. Затем все стали говорить опять о войне, о Гитлере, о погибших односельчанах, и уже глубоко за полночь соседи разошлись по домам.

На утро то ли от усталости, то ли от перенесенных страданий, горя, и нервного перенапряжения, или от того, что придя в дом своих родителей расслабилась, Сияда не смогла встать с постели. У нее был сильный жар, она лежала вся в поту, чувствуя ужасную слабость и ноющую боль во всем теле. Кадыралы и Айчурок не отходили от дочери, мать, приложила ко лбу дочери мокрый платок, смочив его в холодной воде, – «Доченька, ангел мой, что с тобой кызым, жизнь моя, чего тебе хочется, скажи маме», шептала она, гладя Сияду по волосам. Вдруг отец решительно встал. – «Иди, запряги лошадь в телегу», приказал он сыну Ыдырысу, «поеду, привезу доктора, что-то серьезное тут, нам самим не справиться. О Аллах спаси и сохрани ей жизнь, она мой свет и моя жизнь, она мой воздух на этой земле», говорил Кадыралы, заботливо поправляя одеяло, на его глаза наворачивались слезы, он тяжело вздыхал, сокрушаясь по поводу болезни дочери. Приехавший доктор был уже не молодой с проседью мужчина, чеченец, в белом халате и очках в круглой, роговой оправе. Он был скорее похож на сову, нежели на доктора. Послушав и осмотрев Разию, покачал головой, «Все от голода, и от нервов, видно много перенесла ваша дочь, много страданий и лишений, ох война, как много горя принесла ты людям», огорченно говорил доктор. «Придется вам привезти ее завтра в нашу сельскую больницу, назначения все будут завтра, а сейчас я сделаю ей укол и она должна проспать до утра. Не бойтесь через месяц, другой она поправится, только обязательно выполняйте мое назначение», строго сказал он, затем, позвав отца на улицу, вышел, вздыхая и качая головой. Айчурек посмотрела в окно, доктор, взяв мужа под руку, шел, что-то возбужденно объясняя ему, по их лицу было видно, что они очень встревожены. «О Аллах, что же такое с ней, как же ее спасти, Отец небесный пожалей мою дочь, ей и так не сладко пришлось все это время. Ты забрал ее детей, она тоже мой ребенок, оставь ее нам, прошу тебя. О Всевышний, прости грехи наши. Я не знаю, в чем мы провинились перед тобой, если хочешь, забери мою жизнь, только моего ангела не тронь, мою звездочку, пожалей ее о Аллах», шептала мать. Слезы застилали ее красивые глаза, и сердце громко стучало, готовое разорваться на части от боли за дочь. Всю ночь мать и отец не отходили от постели Разии, всю ночь они шептали молитвы, прося Бога исцелить и сохранить жизнь их доченьке. Разия была в беспамятстве, температура не спадала, и она порой старалась вскочить и выбежать на улицу, она, то звала мужа и детей, то звала своих папу и маму, то обращалась к духу своего свекра. Ее черные как смоль волнистые волосы разметались по подушке, все тело было в холодном поту. Ей приснилось, что ее детки Шамиль и Шарип стоят, рядом с ее кроватью показывая ей ободранные до крови руки и ноги. «Мамочка, почему ты нас оставила, нам так было плохо без тебя, мы скучали по тебе и плакали. Мы хотели найти тебя и тоже пошли через перевал, нам так больно мамочка обними нас, мы нашли тебя мамочка», всхлипывая, говорили они. В бреду Сияда пыталась обнять детей, не понимая, что происходит, звала их вновь и вновь. Только под утро начал спадать жар, и она уснула, отец с матерью тоже задремали.

Рано проснувшиеся Ыдырыс и Сакбек заглянули в комнату, застав всех спящими, тихо, чтобы никого не разбудить вышли на улицу и стали хлопотать по хозяйству. Покончив с делами, Ыдырыс вскипятил самовар и пошел звать родителей – «Отец», позвал он, тихо войдя в комнату, мы с Сакбеком все сделали по дому, пойдемте пить чай, вам нужно ехать к доктору, а то жара начнется, «папа вставай», сказал он озабоченно. Кадыралы проснулся, словно от толчка, «О Аллах, мы все проспали, надо же ехать к доктору, Айчурек, вставай, уже совсем рассвело, подготовь дочку, собери все, что нужно, вдруг ее положат в больницу. Врач вчера просил не опаздывать», торопил он жену. Айчурек разбудила Сияду, «ну как ты доченька, как ты себя чувствуешь, ты под утро заснула, да и температура кажется уже меньше, давай кызым я тебя умою, переодену, и папа отвезет тебя к врачу в больницу, хлопотала мать, наливая дочке воды для умывания. Сияда была очень слаба, тело ее не слушалось, глаза закрывались сами собой, ноги не держали ее, поэтому матери пришлось и умывать и переодевать дочку самой. Наспех, немного перекусив, Кадыралы повез дочку в местную больницу к доктору. Дорога была не близкая, вся в ухабах, еще весной дождями ее сильно размыло. Телега подпрыгивала на каждой кочке и яме, хоть Кадыралы старался ехать не так быстро, объезжая все ямы, но все же Сияду порядком растрясло. Каждый толчок, вероятно, причинял ей боль, и она начинала стонать, все это передавалось отцу. От бессилия, как помочь дочери у Кадыралы слезы ручьем лились из глаз, он не переставал читать молитвы, обращаясь к Богу, моля его облегчить участь своей любимицы.

Небольшая сельская больница состояла из трех не очень больших, одноэтажных зданий. Во дворе было много как больных, так и посетителей. Войдя в корпус терапии, Кадыралы быстро нашел нужную дверь, в коридоре на койках лежали больные, которым не хватило мест в палатах.

Доктор еще раз осмотрел пациентку, назначил рентген, через некоторое время посмотрев снимки утвердительно кивнув головой, словно сам себе подтверждая вчерашние свои подозрения по поводу диагноза больной.

«Уважаемый, обратился он к Кадыралы, я понимаю, путь не близкий, и дороги у нас в очень плохом состоянии, вам будет трудно возить ее каждый день, но все же положить в больницу вашу дочь я не могу. Совершенно нет мест, вы должны каждый день до обеда привозить ее, получив уколы забирать ее обратно, надо ехать как можно медленно, чтобы больную не растрясло в дороге, относитесь к ней как можно бережнее. Придется привозить ее довольно долго, она должна получить уколы, ее здоровье сильно подорвано, появились язвы на легких, и у нее сильное нервное переутомление, предстоит серьезное лечение», быстро говорил врач, записывая что-то в карточку. Что оставалось делать любящему отцу, конечно же, он согласился привозить дочь каждый день, «в телеге ее действительно сильно трясет на этой проклятой дороге, буду носить ее на руках, если нужно, сделаю все для нее, пусть только поправляется мой цветочек», подумал обеспокоенный отец.

Десять дней Кадыралы носил, Сияду в больницу взвалив себе на спину, по дороге, когда чувствовал усталость, присаживался отдыхать, но нужно было идти, и он снова нес ее, нес свой, быть может, самый ценный груз, нес бережно и осторожно, что бы ни причинить ей лишних страданий. Дочь жалела отца, и просила, чтобы он вез ее на телеге. «Папа, дорогой, я прошу тебя, давай на телеге поедем. Тебе тяжело и дорога не близкая, ты сильно устаешь», слезно просила она отца, но Кадыралы был не преклонен, «нет кызым, ничего я сильный, ради тебя моя жизнь, я вынесу все, ты только поправляйся быстрее и не болей больше», отвечал он, гладя Сияду по голове. Люди, бывшие свидетелем происходящего, удивлялись необъятной отцовской любви, выносливости и упорству Кадыралы. Вскоре дочери стало лучше, и уже можно было ездить на телеге. На десятый день доктор осмотрев больную, остался доволен, «ну вот и все, завтра можете уже не приезжать, уколы уже не нужны. Ваша дочь почти здорова, остальное лечение можно проводить и дома, нужно будет еще месяц попить лекарства, и иногда привозить ее в больницу, ко мне на прием», улыбаясь, сказал он отцу. Радости родных не было предела, наконец, Сияда была здорова, был хороший аппетит, ее щечки немного порозовели, на лице все чаще стала появляться улыбка, она уже старалась помогать маме по хозяйству. Родители бесконечно благодарили Всевышнего за свою дочь, отец, читая намаз, обязательно выражал свою бесконечную благодарность богу, за спасение жизни дочери. Вся семья была вместе, все старались подбодрить друг друга, вместе брались за любую работу, и все им было по плечу. Родители, глядя на своих детей, не могли нарадоваться, с их лиц не сходила ласковая любящая улыбка. Старательная, работящая Сияда, и как-то быстро повзрослевшие Сакбек и Ыдырыс дружно справлялись с домашней ежедневной работой, помогая отцу и матери. Соседи, глядя на их дружную семью, ставили своим детям в пример. Это доставляло огромное удовольствие Кадыралы и Айчурек. Им верилось в дальнейшую счастливую и радостную жизнь, в хорошие события, но особенно все ждали что вот– вот, быть может совсем скоро, закончится война….

«Сейчас я даже старше своих родителей», подумала старушка, не отводя взгляда от языков пламени, «Как быстро летит время». Мама и папа прожили трудную жизнь, но никогда не жаловались на судьбу. Всегда находили время для детей, для друзей, для родственников. Вырастили детей, всегда трудились и никогда не теряли надежды. Старушка стала вспоминать лица отца и матери. По ее напряженному лбу было видно, что это, нелегко ей дается. Она хмурила брови, качала головой, будто была недовольна сама собой, и тяжело вздыхала. «Наверно я стала совсем старой, и моя память опять меня поводит», подумала она. «О, Аллах, прости меня, прости грехи мои, дай мне возможность дожить до конца своих дней в ясном уме и твердой памяти. Не допусти, что бы я стала обузой для моих детей. Благослови и храни детей моих, не посылай им тяжелых испытаний, дай им благополучия и счастья, пусть их жизнь не будет такой тяжелой, как наша. Не допусти Всевышний, что бы мои дети узнали, что такое война, что такое голод и что такое потеря близких. Тихо шептала старушка, сидящая у камина, обращаясь к Богу, прося защиты для своих детей, как все матери на земле. Едва слышный, шепот медленно уносился вместе с дымом в небо, словно Вселенная принимала молитву старой женщины…

Часть 3. НИЯЗ

Бескрайние Украинские степи, стоит невыносимая знойная жара. У небольшой высотки в окопах лежат солдаты. Вторые сутки здесь идет жестокий бой, от целого полка осталась половина бойцов, многие остались, навсегда лежать, на подступах этой высотки после очередной атаки. Наверху хорошо укрепленные, фашистские дзоты поливают беспрерывным огнем. Есть приказ – взять высоту, приказы не обсуждаются, а значить нужно ее исполнить любой ценой. Стоит полуденная жара, сильно печет солнце, воздух раскален, ужасно хочется пить, но воды нет. Жажда мучает всех, у многих растрескались губы и пересохло в горле. Солнце зависло в зените, над самой головой, укрыться от него негде, солдаты стараются прижаться ко дну окопа, чтобы хоть немного защитить себя от прожигающих лучей.

Нияз тоже лежит на дне окопа, короткое затишье. Глаза его прикрыты, но сон не идет, все время думается о воде, мучает жажда, и голод. На какой-то миг видимо он все же задремал, потому что, увидел, как, к нему подошел отец, посмотрев на сына в упор, покачал головой и тяжело вздохнул, «открой рот сынок», сказал ему он. Нияз открыл рот, отец вынул из нагрудного кармана маленький восточный кувшинчик, который как-то, еще задолго до войны купил у заезжих торговцев из Самарканда, и капнул из кувшинчика одну каплю воды сыну в рот. Приятная прохлада пробежала по телу Ниязбека. От неожиданности он открыл глаза, не понимая во сне или наяву, он видел отца. Вдруг почувствовал, что уже не так сильно хочет пить, словно он действительно непонятно как, утолил только что мучавшую его жажду. Он понял, что его отец, великий Байсал Калпа пришел к нему на помощь, видя, как трудно его сыну, как он сейчас страдает – «О мой дорогой отец, ты все чувствуешь, я благодарю тебя, пусть земля будет тебе пухом», поблагодарил мысленно Нияз своего отца. Лежа на дне окопа, он глянул в небо, природа словно решила сжалиться над солдатами, решила немного облегчить их участь, на небе собирались тучи и дождь не заставил себя долго ждать. Это было спасение для замученных от усталости и жары бойцов. Но напиться дождевой водой было не возможно, даже собрать эту воду натянув брезент, было невозможно из-за беспрерывного вражеского огня. Тогда смышленые солдаты стали рыть небольшие ямки, на склоне высотки, в которых довольно быстро стала собираться вода, стекающая сверху. Но когда они нагнулись чтобы напиться, то увидели, что вода скорее напоминала кровь, нежели воду. На склонах лежали тела убитых бойцов, тела их товарищей, и дождь, омывая их раны, струйками, стекал вниз, наполняя ямки вырытые солдатами. Никто из них не мог решиться пить эту воду, смешанную с кровью их однополчан, друзей, которые положили свои жизни в этой земле. Но жажда взяла верх. Видавший виды старшина, уже немолодой, с пышными усами, в совершенно выцветшей гимнастерке, «хохол», как называли его в полку, вдруг сказал бойцам «сынки не пейте сразу, не торопитесь. Дайте воде отстояться немного, кровь свернется и ляжет на дно, а вода будет сверху, вот тогда можно и пить», говорил он, углубляя свою ямку.

Вкус той дождевой на половину с кровью воды, Нияз помнил всю свою жизнь, и наверно не он один.

«Отец дал мне знак», подумал Нияз, «дал знак, что скоро будет дождь, о Всевышний, в этом мире есть совершенно не объяснимые вещи, вероятно, дух отца почувствовал, как нам сейчас тяжело, капля воды которую он капнул мне во сне, придала мне невероятную силу. Будто я вдоволь напился воды из нашего горного священного родника, усталости как не было. Удивительно, отец не раз приходил ко мне во сне, но как будто не во сне, а наяву и подавал разные знаки. Воистину отец был великим целителем и провидцем. Мой дорогой отец, ты даже с того света готов прийти мне на помощь, как мне тебя не хватает», думал Нияз вспоминая родные черты своего отца.

 Нияз был единственным, долгожданным и очень желанным ребенком в семье, а потому, конечно же был довольно избалован, ему ни в чем не было отказа. Если конь, то непременно самый лучший скакун, если ловчая птица, то непременно самый ловкий и хорошо обученный сокол, была у него и собака хорошей породы. Родители всегда его хорошо одевали, отец специально ездил в город и покупал сыну все самое лучшее. Родившиеся до Ниязбека дети, не прожив и нескольких месяцев, умирали. Никто не мог понять причины, ни сам Байсал Калпа, ни другие табыбы к которым обращался за помощью отец, не могли ничем помочь им, не могли установить причину смерти малышей, и когда через несколько лет, одним ранним утром, родился еще один сын, отец, взяв малыша на руки поднялся на гору и там на вершине громко три раза прокричал– «Тебя зовут Нияз», так оповестил он вселенную, что у него, великого целителя и ясновидящего родился сын. Чтобы сохранить жизнь подаренному ему Богом младенца, Байсал Калпа совершил ряд магических действий, он окунул младенца в священный источник, раздал милостыню нищим, зарезал барана и раздал мясо соседям, и на несколько лет отдал младенца своему родному брату Курманалы, у которого тоже не было детей. «Кто знает, может быть, поэтому я и выжил», подумал Нияз вспоминая рассказ матери о своем рождении, – «Вот и сейчас отец старается помочь мне, мир праху его,», вздохнул он, чувствуя ужасную тоску по нему.

Несмотря на все эти привилегии, Нияз все же рос мальчиком воспитанным и послушным, был учтив со старшими, а среди ровесников старался не отличаться, и только на какие-нибудь острые словесные перепалки мог дать серьезный отпор обидчику. Сверстники его немного побаивались, да и отец Байсал Калпа внушал людям некое непроизвольное почтение, а быть может даже страх. Когда Нияз стал юношей, отец как-то подозвал его и спросил, «Вот и подрос ты сынок, смотришь год другой и женим тебя, скажи какая девушка тебе нравится?», сын смущенно глядя в пол молчал, – «скажи тебе нравится дочь почтенного Кадыралы?», спросил отец, «если нравится, мы на днях посватаемся и наденем Разие серьги, и будет у тебя названная невеста», улыбнувшись проговорил отец. «Придумаете то же мне, ничего я не хочу, и не нужно никого сватать», смущенно ответил Нияз и капризно махнув рукой выбежал на улицу. Сзади послышался тихий смех отца.

Конечно, Разия нравилась Ниязбеку, она не была похожа на других девушек, статная, миловидная, светлолицая с длиной черной косой, очень веселая и остроумная. Она хоть и была еще подростком, но все же привлекала внимание почти всех айыльных джигитов. Вскоре видя заинтересованность своего сына, Байсал Калпа все же решил посвататься к дочери Кадыралы. Собрав своих родственников и объявив им свое решение и назначив день, когда пойдут сватать, старик начал собирать положенные по обычаю, в таких случаях подарки. Съездил в город на базар, купил серьги для невестки, несколько кусков ткани для нарядных платьев, пальто и несколько платков, так же не забыл и ее родителей. Все родственники понимали женитьба сына Байсал Калпы на дочери Кадыралы, это вопрос времени, и дело решенное, вот так мудро и дипломатично, без нажима на сына, не затрагивая его самолюбие, была выбрана невеста Ниязбеку. Дело было состряпано так, как будто он сам ее выбрал, Нияз даже и не заметил, как согласился. Видимо уже тогда мудрый Байсал Калпа заглянул далеко вперед, был убежден в правильности своего выбора для единственного и любимого сына. Так была засватана Разия, и был назначен день свадьбы, но все же ее родители попросили сватов, подождать конца учебы дочери, «да и приданное соберем к тому времени», говорил Кадыралы. Сваты согласились. Иногда Нияз увидев, что Разия с одноклассниками идет со школы домой, подъехав сзади, подхватывал Разию, сажал впереди себя на коня, а недалеко от ее дома осторожно придерживая, ссаживал. Девушке, конечно же нравились такие ухаживания Ниязбека, она молча улыбалась ему при встрече, и специально старалась побольше попадаться ему на глаза.

Сидя в окопе, в минуты затишья, Ниязбек часто вспоминал жену и детей, они ему часто снились, «как они там, трудно наверно им, как живут, всегда ли у них есть хлеб?», думал он. Воспоминания причиняли невыносимую боль, его охватывала ужасная тоска по дому и близким, и тогда Нияз начинал писать письма в стихах. Стихи были проникновенные, о чувствах, что шли из сердца. Читая эти письма Разия и близкие всегда не могли сдержать слез, они были понятны всем, и задевали самые тонкие струны души. Как-то приснился ему сон, он увидел, что кто-то срубил две совсем молоденькие арчи, растущие у дома, внутри него все похолодело, непонятная тревога охватила его. «Не к добру этот сон, что-то случилось с моими маленькими сыновьями», подумал Нияз, и сердце его бешено забилось, но от бессилия, не зная, как им помочь, он крепко прижал к себе письма, полученные ранее из дома. Слезы лились из глаз, и душа рвалась на Родину, к своей семье, к своим родным.

 Дар стихосложения, вероятно, передался Ниязбеку от отца, великого Байсал Калпы, который тоже славился своими ладными речами, люди любили слушать его рассказы о былых временах, иногда эти рассказы Калпа читал в стихах. Когда старец читал Куран, люди плакали от его голоса, захватывающего, завораживающего и проникновенного, он обучил этому и своего сына, Ниязбека. Будучи уже на фронте, Нияз часто уединившись, читал вслух Куран. Среди солдат были такие, кто внимательно слушал, повторяя с ним заветные строки, но были и такие, что делали замечания. «Что ты так стараешься, нет Бога, если бы он был, не допустил бы такой страшной войны, не позволил бы родиться такому тирану как Гитлер, давно бы уже уничтожил всех фашистов», громко говорили они. Нияз ни с кем не спорил, лишь тихо вздохнув, «это испытание, которое мы должны достойно вынести, пусть даже ценой своей жизни», отвечал он. Вообще он был человеком не многословным, говорил только тогда, когда в этом была острая необходимость, но с друзьями он любил философствовать о жизни, о человеческом долге, о природе, о необъяснимых, магических вещах, спорить о смысле жизни и иногда читал свои стихи. Среди солдат он ничем не отличался, но непроизвольно вызывал у всех уважение из-за своей сдержанности, рассудительности и умных речей. Иногда он поражал товарищей неким предвидением, якобы подсказанных ему, по его словам, отцом. Некоторые из бойцов хоть и с недоверием, но все же прислушивались к его словам.

Однажды, было это еще в то время когда их часть пробиралась из окружения к своим. Солдаты уже несколько дней шли, не зная отдыха, шли лесами, стараясь не вступать в открытый бой с врагом, все были очень голодны, провизии не осталось, питались лишь ягодами и дикими плодами, что росли в лесу. На одном из коротких привалов Нияз уснул крепким сном, во сне приснился ему отец, он подошел, погладил сына по голове и тихо прошептал: «Устал, мой сокол, и очень голоден, ничего, скоро вы вдоволь наедитесь, держитесь железнодорожного пути», и исчез. Нияз проснулся от чувства, что его действительно только что погладил отец, своей пахнущей травами рукой. Он не понимал было это наяву или во сне, все было как в тумане, он узнал эту руку, такую родную и такую знакомую с детства. Немного погодя Нияз подошел к старшине, «Нужно держаться железной дороги, скоро мы найдем там провизию», сказал он, ему в полголоса. Старшина удивленно посмотрел на бойца, «откуда ты это взял, даже если ты и прав, на железной дороге постоянно много фашистов, они хорошо охраняют ее, все время проверяют пути», нервно произнес он. «Иди, иди отсюда, и больше никому не говори об этом», махнул он рукой, но отойдя немного и здраво порассуждав, решил доложить об услышанном командиру. Уж слишком хорошо знали Нияза в части, солдаты поговаривали, что он хоть и не многословный товарищ, но иногда поражает их своими способностями предвидеть какие-то события. «Кто его знает, может быть действительно стоит рискнуть и поискать, что ни будь съестное для солдат на путях», думал старшина пока шел к командиру. Посоветовавшись, командиры решили все же отправить в разведку небольшую группу, они должны были пройти вперед, вдоль железнодорожного пути, солдат действительно нечем было кормить, «провизия кончилась еще неделю назад, а голодный боец, много не навоюет», покачав головой, вымолвил старшина. Быстро собрали разведгруппу из семи проверенных бойцов, командир разъяснил им их задачу, «главное не обнаружить себя, не вступать в бой, постараться добыть провиант, а главное постарайтесь остаться в живых», добавил он, пожимая руку каждому бойцу.

Ждали разведгруппу сутки, по истечении суток прибежал старшина, от бега и волнения не сразу мог говорить, но по его виду солдаты поняли, что «хохол», принес радостную весть. «Нияз ты был прав, у нас теперь есть провизия», выпалил запыхавшийся старшина. Вскоре он, довольный, с широкой улыбкой на лице раздавал бойцам консервы, «одну на двоих, одну на двоих» приговаривал он, вручая солдатам банку немецкой тушенки. Оказалось, что разведгруппа действительно не так далеко от их расположения обнаружила разгромленные вагоны с провизией, предназначенные немецким солдатам. Но днем из предосторожности не стали выходить из укрытия, а ночью нагрузились, кто, сколько мог унести.

Нияз вспомнил, что когда ему особенно было плохо, всегда во сне к нему приходил отец и обязательно помогал ему. Вспомнил он, как однажды у него распухла нога, прямо на стопе появился огромный нарыв, от острой, пронизывающей все тело боли он не мог сделать ни единого шага, нога вся раскраснелась и поднялась температура. До санчасти идти было очень далеко, а ехать не на чем, и Нияз уговорил санитарку сделавшую перевязку, подождать сутки, «может быть нарыв сам лопнет, я потерплю»,сказал он ей. Но к вечеру температура поднялась еще больше, невыносимую боль причинял каждый шаг. Часть шла в наступление, поэтому они не останавливались, и ушли далеко вперед от медсанчасти. Нияз понимал, что идти ему дальше не возможно, и отставать от своих нельзя. Поразмыслив, он решился на невероятный шаг. -«Пристрели меня здесь», попросил он друга и односельчанина, «идти я больше не могу, буду только мешать всем, прошу тебя друг, больше терпеть эту боль нет мочи», произнес с мольбой в голосе он. Друг похлопал его по плечу и постарался успокоить, «Я тебя понесу на себе, если надо, ничего, буду нести, пока хватит сил, ты главное не сдавайся, и не такое ведь пережили», сказал он, взваливая его себе на спину. Вскоре объявили привал, Нияз снял сапог и увидел, что нога начала чернеть, «Наверно это все. Началась гангрена, пришел мне конец», подумал он. Он начал вспоминать всех своих родных, папу, маму, сыновей, и жену. Стал мысленно прощаться со всеми и незаметно для себя уснул, и опять приснился ему отец, «Ну что ты сынок раскис, думаешь о смерти, нельзя так сын, рано тебе еще умирать. Ты обязательно вернешься домой и будешь счастлив сынок», сказал он, затем расстегнул булавку, ту, что была у него на нагрудном кармане, и уколол ею, его распухшую ногу. От неожиданной острой боли Нияз проснулся и увидел, что нарыв, на ноге лопнул и стекший гной, смешанный с кровью образовал целую лужу, а на месте нарыва виднелась огромная дыра. Ах, как сразу легко стало у него на душе, боль, мучившая его несколько суток, исчезла, стало легко дышать, и хотелось кричать от радости. Подошедшая санитарка удивленно осмотрела место нарыва, «вы родились в рубашке, я думала, что у вас началась гангрена, и что в лучшем случае если успеем в госпиталь, то останетесь без ноги, Вам удивительно повезло», щебетала она, обрабатывая и забинтовывая опять ногу. Дальше Нияз уже шагал в первых рядах, в глазах опять появился блеск, появилась светлая надежда, что он все же вернется домой живым и невредимым. «Без надежды на войне нельзя, да и вообще в жизни без нее плохо. Хочется всегда верить в светлое и радостное будущее, в доброту людей, в счастливое завтра». Так думал Нияз шагая в строю.

Но были на войне и другие случаи, о которых не хотелось вспоминать, и забыть их было не возможно. Он вспомнил как в одной украинской деревне, бойцов не пускали ночевать в свой дом сельчане. Их часть вошла в большое село уже в сумерках, шел сильный, холодный дождь. Солдаты порядком промокли, и были голодны, хотелось отогреться у огня и что-нибудь поесть. Но войдя в село, они увидели, что у ворот каждой хаты стоит либо женщина, либо мужчина с огромной оглоблей в руках, и их нахмуренные лица ничего хорошего не обещали. Командир попытался договориться с жителями, что бы пустили солдат переночевать, но они наотрез отказались это делать, «Идите прочь», говорили они сквозь зубы, при этом угрожающе размахивали палками. Надо было, как то разместить солдат, и тогда командир грубо оттолкнул хозяина первой попавшейся хаты. Пинком открыв дверь, запустил в дом несколько бойцов, «Эти солдаты воюют за вас, за вас они погибают в сражениях. Каждый из них герой, каждый из них достоин королевских покоев, а вы, кулаки, сволочи, зажрались, не признаете Советскую власть, хотите отсидеться как крысы, ничего у вас не выйдет, мои бойцы, будут эту ночь спать в тепле, гады, ну-ка, кто из вас посмеет выгнать их», кричал он, размахивая своим пистолетом. Нияз и еще шесть бойцов ночевали в избе, в которой было две комнаты и пристройка. Одна комната была довольно большой, у стены стояла русская печь, во второй комнате, судя по стоявшей в ней кровати и висевшей женской одежде, видимо спала сама хозяйка, в доме было тепло и пахло свежевыпеченным хлебом, на печи спали дети. Хозяйка посмотрела на вошедших солдат неприветливым, нахмуренным взглядом и ничего не сказав, ушла в свою комнату. Бойцы поняли, что им здесь не рады, а потому недолго думая, расположились прямо на полу, и быстро уснули. Уснул и Нияз, ему приснился нехороший сон, какая-то огненно-рыжая кошка рвала когтями и грызла зубами его шапку ушанку, он резко открыл глаза, почувствовал сильную головную и ноющую боль в теле. Боль нарастала, появился жар, горело все внутри, «О Аллах спаси и сохрани меня, что еще за напасть ждет меня, нельзя было заходить в этот дом, хозяйка прокляла нас», шептал он. До утра он уже больше не сомкнул глаз, всю ночь он читал молитвы, обращаясь к Богу и к духу своего отца. Утром военврач осмотрев его, отправил в госпиталь, «нужно серьезное лечение, здесь одними уколами не обойтись», сказал он прислушиваясь к дыханию больного, «вероятно нужно хирургическое вмешательство, везите срочно в госпиталь, там будет видно», закончил он. Целый месяц Нияз пролежал в госпитали, «человек выносливое существо», думал он, лежа на койке, «какие бы трудности не были, если есть твердость характера и внутренняя сила веры, он вынесет все. Сколько всего пришлось вынести мне и моим товарищам в этой проклятой войне, сколько страданий, сколько смертей, сколько дорог прошагали мы, города, деревни и села, бескрайние степи и леса, сколько всего увидели, а вот лежу здесь, живой, здоровый, даст Аллах, кончится война, поеду домой, как я соскучился по своим родным, по своей земле и горам, я должен вынести все и вернуться живым. Во истину, на войне солдат живет надеждой» подумал он…

Поздним летом 1945 года Нияз вернулся домой, узнав о всем случившемся, о смерти сыновей, о побеге жены, о страданиях которые они перенесли без него, долго не мог успокоиться. Немного поразмыслив нерешительным голосом промолвил «Ничего, апа, я вернулся живым и здоровым, дальше все будет хорошо, я все для этого сделаю, а сейчас, позвольте мне поехать к жене, поеду, посмотрю, если есть там работа, устроюсь, потом постараюсь перевезти всех вас», сказал он обращаясь к маме и не смея поднять глаза. Толгонай не раздумывая, благословила сына, быстро собрала его в дорогу и пошла, провожать за село.

«Иди сынок, ты вернулся живым с такой жестокой войны, видел так много смертей, перенес много страданий, волею Аллаха ты остался жив, и ты сейчас на своей родной земле. Ты должен продолжить род твоего отца, воспитать своих детей настоящими, трудолюбивыми и честными людьми. Помни, чей ты сын, какого человека, какого рода и племени. Я проводила так же и твою жену, в силу сложившихся обстоятельств, ей пришлось бежать, хоть она ни в чем не была виновата. Я сохранила ее для тебя, и она тебя ждет, иди сынок и пусть дорога твоя будет легка, и да хранит тебя в твоем пути Всевышний и дух твоего отца Байсал Калпы, Омиин», вознесла мать руки к небу, благословляя сына в дальнюю дорогу.

Толгонай долго смотрела вслед все дальше и дальше удаляющемуся Ниязбеку, пока он не превратился в совсем маленькую точку на горизонте, но она не уходила, Толгонай все шептала и шептала молитвы, прося у Всевышнего, как и все матери на земле, благословения для своего сына…

ЭПИЛОГ

Как часто мы обижаем своих родителей, обижаем недостатком внимания, не задумываясь какую боль причиняем им, или принимаем все их заботы, как должное. Живем своими планами, своими проблемами и заботами. Но проходит время, и мы теряем их, теряем навсегда, не понимая цену происходящего. Конечно же мы плачем, но в этот момент мы скорее жалеем себя, что мы остались без своих папы или мамы, не думая в этот миг о них, и лишь по истечении какого-то времени к нам приходит настоящая тоска по ушедшим родителям. Лишь через некоторое время мы стараемся вспомнить их лицо, их привычки, их нежную заботу о нас, у нас это не совсем получается, вот тогда мы плачем по настоящему. Тогда мы начинаем понимать, кого мы потеряли, какую опору в жизни, и какую незаменимую защиту. Никто больше на свете не будет любить и заботиться о нас так, как они, и тогда возникает сам собой вопрос, «а что я, сделал для них?». Мало кто может ответить на этот внезапно возникший и застигнувший нас врасплох, вопрос. Нас начинает мучить совесть, за свою грубость и невнимание, за свою безответственность, за не оправданные надежды наших родителей, за свою нескончаемую занятость, и даже безразличие. Хочется крикнуть на весь мир, «Простите меня, мама, папа», слезы будут литься градом, но вернуть время вспять не возможно, и останется эта боль внутри нас, и будет всегда напоминать нам о наших ошибках, и угрызения совести не дадут нам спокойно спать. Конечно же они нас простят, как прощаем своих детей сейчас мы, потому что они нас любят, по тому, что будучи даже там, на небесах они не задумываясь готовы отдать за нас жизнь еще раз, готовы защитить нас от бед и несчастий. Наши дети, они тоже зачастую обижают нас, иногда непроизвольно причиняют боль, это плата за наши ошибки, за наши грехи, это эхо возвращенное жизнью.

Поэтому пока не поздно, пока есть время, дети, уделите внимание своим родителям, позвоните, расспросите, как они живут, как их здоровье, навестите их, уже вместе со своими детьми.

Вдохните и продлите их жизнь, потому, что в такие моменты, они вновь приобретают надежду, вновь верят в светлое, и по радостному блеску в их усталых глазах можно понять, как хорошо им в кругу внуков и детей…

© Ширинова Курманалиева К., 2015