Исповедь незнакомца

Случайная встреча в аэропорту двух человек вылилась в размышления на тему Веры и Бога… Первая публикация рассказа.

До вылета самолета оставалось еще часа полтора, но находящийся на реконструкции накопительный зал в аэропорту Толмачево пассажиры нескольких рейсов заполнили до отказа. В поисках свободного места я прогуливался по залу и, проходя мимо красочного стенда c иконой Богоматери, призывающей пожертвовать на строительство православного храма, сбросил в ящичек оставшуюся в кармане мелочь. Повернувшись, я увидел, как грузный мужчина примерно моего возраста снимает с сидения сумку, показывая кивком головы, что рядом можно присесть.

– Верующий или летать боишься? – бесцеремонно начал разговор незнакомец.

– Там, куда я лечу, рубли не понадобятся.

– Значит в Бога не веруешь – это правильно. Наше поколение воспитано атеистами, и нам не понять неофитов, регулярно бегающих в церковь. Я не могу определиться, причислять ли их набожность к современной моде или, что еще хуже, к показному патриотизму, мол, смотрите, мы заодно с русским народом. Нет, я их не осуждаю, просто не в силах представить, как советский школьник, пройдя через пионерское детство и комсомольскую юность, изучая в институте марксистко-ленинскую философию и научный атеизм, вдруг уверовал в Бога. Для меня это тайна за семью печатями, – мужчина посмотрел на меня, ожидая возражений или одобрения. Я промолчал, очень уж щекотливая затрагивалась тема. В церковь я не хожу, но к вере предков отношусь с уважением.

– Я по профессии физик, – продолжил он, доверительно подвинувшись поближе. – В советские времена жил в закрытом городе Арзамасе, заведовал научной лабораторией, несколько раз выезжал за границу, посчастливилось посетить многие православные святые места. Во время таких экскурсий по храмам Великого Новгорода, Ярославля и Звенигорода я часто наблюдал за просветленными лицами истинно верующих. Когда же я, наряду с ними, пробовал перекреститься, как учила меня бабушка, то рука не поднималась. Пытался, но не мог. Ты-то сам крещеный? – в панибратском обращении незнакомца чувствовался снобизм некогда большого начальника.

Я кивнул.

– Странная штука – память, порой забываю, что случилось со мной на прошлой неделе, но в малейших деталях помню картину своего крещения, хотя мне тогда не исполнилось и трех лет. Церкви в нашем поселке не было, строился он в советские времена, когда вера в Бога, мягко говоря, не приветствовалась. Религиозные старички молились по своим домам и священнослужителя из районного центра приглашали лишь для совершения печальных обрядов отпевания. Раз в два-три года, когда количество народившихся в селе детишек достигало полусотни, заезжий батюшка устраивал таинство крещения. Вспомнилось, как из желающих окрестить своих чад набился полный двор у одной богомольной старушки, предоставившей свою комнатку, завешанную иконами, для проведения обряда. Не смолкающий писк младенцев, которых на моих глазах по очереди опускали в купель, вызывал у меня смутные ощущения предстоящей опасности. Мелкий тщедушный священник в черной рясе явно утомился, неся свою службу уже несколько часов в тесном и душном помещении. Допускаю даже, что пребывал он в отвратном настроении, поскольку чередовал слова молитвы с грозными выкриками нравоучений нерасторопной пастве. Всю одежду с меня сняли заранее, и я с волнением ожидал своей участи.

– Как нарекли младенца? – строго спросил священник.

– Сашей, – испугано ответила мама.

– Что, других православных имен не знаете? – злобно заворчал на неё поп. – Сегодня уже пятого Александра крестим.

Брать меня на руки, как других младенцев батюшка не захотел, а попросил маму приподнять сыночка, и потом довольно грубо макнул меня три раза головой в купель. Кому это понравится? Я тоже громко заревел, солируя в нестройном хоре новоявленных христиан.

Физик достал из сумки бутылку минералки и два пластиковых стаканчика, – Будешь?

Я отказался, покачав головой, а мой новый знакомый, смочив горло, продолжил свой рассказ:

– Бабушка Матрена еще до школы пыталась научить меня молиться и долго с раздражением на мою тупость объясняла, как надо креститься и класть поклоны. Не знаю уж, кто мне внушил, что Бога нет, но я противился бабкиной науке, даже пытаясь вступить с ней в дискуссию на религиозные темы. Аргумент бабушка приводила только один, но весомый, нанося своей сухонькой ладошкой болезненный подзатыльник. Она постоянно стращала меня божьей карой, повторяя, что Бог всё видит, где бы я не находился, и какую пакость не замышлял. Однажды, подставив табуретки одну на другую, я добрался до божнички, так у нас называли уголок, где стояли фамильные иконы и, всматриваясь в прокопченные святые лики седых старцев, ничего угрожающего в них не заметил. Даже наоборот, мне очень понравилась одна небольшая икона, где младенец прижался щекой к щеке матери, склонившей к нему свою голову. Столь пристальное внимание к иконам не прошло незамеченным, вскоре мне стали сниться жуткие сны. Нарисованные образы старцев из красного угла тянули ко мне руки, стараясь заключить в свои объятья, а я пытался убежать, но ноги намертво липли к полу. Даже после таких вещих снов вера в Бога во мне не пробудилась, хотя, запомнив наставления бабки Матрены, что нахожусь под неусыпным контролем высших сил, я старался соизмерять свои поступки с христианскими заповедями. Возможно, стать истинно верующим мне помешал случай, произошедшей в нашем классе.

– Ты что молчишь? – неожиданно спросил физик. – Тебе, может, не интересно меня слушать?

– Почему же, продолжайте, – откровения не в меру коммуникабельного пассажира напомнили мне юные годы. – Я тоже вспомнил, как стыдился набожности мамы, крестившую меня вослед, куда бы я ни собирался.

– Тогда я дорасскажу. В пионеры нас готовила молоденькая вожатая, как сейчас помню, Наташа её звали, вчерашняя десятиклассница, сделавшая неудачную попытку поступить в педагогический институт. Мне она очень нравилась – смешливая, задорная, в белоснежной блузке и комсомольским значком на привлекательной возвышенности, – приятные воспоминания освежили улыбкой лицо физика.

– «Пионер всем ребятам пример», – повторяли мы вслед за нашей вожатой и разучивали пионерскую клятву, обязуясь помогать старшим, хорошо учиться, любить Родину и Коммунистическую партию и далее в том же духе, все элементарные и апробированные временем правила советского воспитания. Накануне торжественной даты – годовщины Великой Октябрьской революции, когда нас собирались принять в пионеры, Наташа завела разговор о религии.

– Бога нет, – безапелляционно сообщила она. – Космонавт Юрий Гагарин научно подтвердил, что в космосе только безвоздушное пространство. И мы, будущие пионеры, с ней полностью соглашались.

– Бог есть! – вдруг среди всеобщего единодушия произнес твердым голосом Филимон, или короче Филя, мой сосед по парте. – А безбожники все будут гореть в аду, – добавил он, низко опустив голову.

– Филя, ты что, верующий? – удивилась Наташа. – Может, ты и крестик носишь? Я хочу предупредить, невежественным и темным школьникам нет места в пионерской организации. Сознайся, ты носишь крестик?

– А вам-то что? – насупился Филя. – Какое вам дело?

– Нет, подожди, это принципиальный вопрос, – настаивала пионервожатая, подойдя к нам поближе.

– Давайте, ребята, посмотрим, носит ли Филимон крестик. – Наташа быстро расстегнула пуговицу на рубашке Фили. Он выскочил из-за парты, пытаясь убежать, но вожатая, обхватив его сзади за плечи, продолжала расстегивать рубашку, и все увидели маленький образок на тесемке.

– Есть крестик, есть, – закричали взволнованные дети. Филя вырвался и стремглав вылетел из класса, оставив на парте свой портфель.

– Вот видите, ребята, – продолжала как ни в чем не бывало пионервожатая, – сегодня мы выяснили, что не все из вас достойны стать пионерами. Поднимите руку, кто еще носит крестик.

В классе наступила тишина. Крестик висел и на моей шее, но я испуганно промолчал, предав своего Бога.

Три дня Филя не ходил в школу и неожиданно, когда уроки уже закончились, появился вместе с отцом. Внеклассные занятия с нами, как обычно, проводила пионервожатая. Отец Фили, крупный старик лет пятидесяти, кряжистый с черной нестриженной бородой, протолкнув вперед сына, спросил:

– Энта, што ли, тебя раздевала?

Филя только кивнул. Подойдя к Наташе со словами: «Давай глянем, есть ли на тебе крест», Филькин отец обеими руками рванул белую блузу пионервожатой, распустив её на две половины. Класс в страхе замер, а Филькин отец, добавив: «Не погань, антихристка, детские души», смачно сплюнул на пол и затопал своими кирзовыми сапожищами к выходу. Наташа стояла некоторое время в оцепенении, прикрыв грудь скрещенными руками, только крупные слезы катились по её покрасневшему личику, а потом, громко зарыдав, выбежала из класса.

Вот такая, брат, печальная история, с тех пор крестик я больше не надевал. Тот инцидент широкой огласки не получил, моя любимая пионервожатая навсегда уехала из села, и повязывали красные галстуки нам уже без неё. Ну, а теперь ты поведай, как звать-величать, откуда и куда путь держишь, в гости, наверное, собрался?

Я представился, сообщив, что летал на сорокалетие выпускников Томского политехнического института.

– О, мало того, что мы тезки, так, оказывается, еще и учились вместе! Я тоже физико-технический факультет ТПИ закончил, только на два года раньше, в семьдесят третьем. Ну, как там Томск? Давненько я в нем не был! – глаза моего нового знакомого загорелись неподдельным интересом.

– Стоит, хорошеет, хотя, если честно, я его почти и не видел, встретились с друзьями в родном геологическом корпусе и потом в загородном пансионате пообщались два дня и обратно на вокзал, – впечатления от встречи с друзьями и городом студенческой юности переполняли меня, но я не захотел делиться ими с первым встречным.

– А я сейчас вспомнил, как мы в Томске с друзьями в храм ходили аккурат под самое Рождество. Представляешь, конец первой экзаменационной сессии, а в моей зачетной книжке еще ни одной отметки. И предметы вроде бы я знал не хуже остальных, но при встречах с преподавателями, впадая в ступор, заикался, путал термины и нес околесицу. Замаячила перспектива с треском вылететь из института. Мой приятель Толик Свиридов, решив поддержать меня, а скорее всего, иронизируя над моей фатальной невезучестью, с серьезным видом спрашивает:

– А ты молитву перед экзаменами читаешь?

Я смутился, не зная, что сказать.

– О, это обязательно, без студенческой молитвы ни за что не сдашь, хочешь научу? – И, не дожидаясь моего согласия, начал напевать гнусавым голосом: – «Господи, ежи еси на небеси, на экзамены шпаргалку принеси», или вот еще: «Святая Мария – девица не дай на экзаменах провалиться». – Он громко расхохотался, очень довольной своей шуткой, хотя мне было не до веселья.

Староста нашей группы Коля Еремеев, большой любитель женского пола, тоже встрял со своей подковыркой:

– Чего над парнем издеваешься, не видишь, на нем лежит проклятье безбожника. Саня, – говорит он, – тебе надо срочно в церковь смотаться, свечку поставить.

Находившиеся в комнате общежития будущие физики-теоретики дружно захохотали от нелепости и абсурдности такого предложения.

– А что, мужики, может, и правда сходим в церковь, – выдал идею Свиридов. – Я, кстати, там никогда не был.

– И я, и я, – раздалось несколько голосов.

– Тебе нельзя, – остановил порыв Толика староста. – Ты комсорг, узнают в деканате, вышибут из института.

– Да, кто нас увидит, – замахал руками бесшабашный Толик.

Шумною толпой по искрящемуся новогоднему снегу мы отправились в Петропавловский собор – шестикупольный храм на склоне горы, известной нам как «Мухин бугор». Ну, ты это, наверное, знаешь, так звали промышлявшего на том месте грозного разбойника, на старости лет раскаявшегося и ставшего монахом. В храме шла вечерняя торжественная служба, и священник в золотом одеянии и в митре, инкрустированной, как мне представлялось, драгоценными камнями, читал нараспев слова молитвы. Среди прихожан преобладали маленькие старушки и бородатые старички, а из молодых рядом с батюшкой усердно клали поклоны две миловидные девушки. Внутреннее убранство храма заворожило меня своей роскошью, и я пялился по сторонам, рассматривая фрески и иконы. Николай, толкнув меня в бок, шепнул довольно громко:

– Не туда смотришь, обрати внимание на тех барышень, вот где надо невест присматривать, они здесь скромные и набожные….

– Не слушай его, Саня, – шепнул уже с другой стороны Толик. – Это они пришли грехи свои любовные замаливать, гляди, как стараются.

– Цыц, богохульники окаянные, – зашипела на нас седенькая старушка. – Коль зашли в святой храм, так и стойте тихонько у стенки.

– Вы как хотите, а я пойду с девчонками знакомиться, – Николай стал пробираться в центр храма, а мы как бараны последовали за ним.

– Аллилуйя, аллилуйя, – запел священник, и все прихожане, опустившись на колени, стали отвешивать поклоны. Оставались на ногах только наша группа и священник.

– Мужики, давайте деру, – скомандовал староста, и мы рванули к выходу, впопыхах уронив нескольких стоящих на коленях верующих.

Выбежав из храма, мы ржали над нашим приключением до упада, сейчас-то я сожалею о той глупой хулиганской выходке, а тогда, признаюсь, муки совести меня совсем не мучили, но как ни странно, с той поры экзамены и зачеты стали даваться мне без особого напряжения.

Физик замолчал, и повисла неприятная пауза. Сказать мне было нечего, посадку еще не объявляли, но уходить без видимой причины представлялось невежливым, и для поддержания разговора я спросил первое, что пришло на ум:

– А вы куда летите?

– Оправляюсь к дочери и внукам в Марокко, вот напоследок посетил родные края, где не был четверть века. Исполнил, как говорится, сыновний долг, побывал на могиле бабки Матрены и родителей, а также старшей сестры, к которой я не смог прилететь на похороны. Наш сельский погост в березовой роще с обилием вороньих гнезд и истошными криками черных птиц навеял на меня безысходную тоску и раздумья о бренности нашего бытия. Жену я схоронил еще три года назад, и остаток жизни видимо проведу на чужбине. Знаешь, что самое страшное в этой жизни – одиночество, когда рядом нет ни друзей, ни близких, мне об этом родная сестра постоянно твердила. Сама она прожила тяжелую жизнь сельской труженицы. Сначала голодное военное детство, потом неудачное краткосрочное замужество, а напоследок страшная смерть в авто аварии единственного сына. После этого она, уверовав в Бога, стала настойчиво в каждом письме просить меня окрестить дочь. Доводы сестра приводила малоубедительные: наши отцы и деды тысячу лет сохраняли православную веру и мы обязаны передать её детям и внукам. Сложно внушить безбожным родителям веру своим детям. Дочь к тому времени уже школьница и по-взрослому рассудительная наотрез отказалась принять крещение. «Религия это добровольный выбор каждого и нельзя насильно принуждать человека к принятию той или иной веры», – твердила она прописные атеистические истины. А в результате вышла замуж за иноверца, приняла ислам и улетели жить в дальние края, а внуки мои уже и по-русски не разговаривают.

Помолчав минуту, случайный знакомый перешел на другую тему:

– Вот ты рассказываешь, с однокурсниками общался, а я всех растерял, ни разу на встречи не ездил, а ведь поначалу звали. Да что друзей, родных и близких навестить забывал, карьеру делал, а отпуска на курортах да за рубежом проводил. Хотя родные обо мне помнили, сестра сохранила нашу фамильную икону и наказала соседке вручить мне, если я на её могилу приеду. Хочешь посмотреть?

Он достал из пакета небольшой образ Корсунской богоматери. На почерневшей от времени доске младенец Иисус прильнул щекой к щеке Богородицы:

– Считается, что эта икона чудотворная, её называют еще «Умиление». Мне бабка Матрена рассказывала, что Дева Мария, когда увидела свой портрет, написанный апостолом Лукой, произнесла: «Моя благодать пусть будет с этой иконой!» Кстати, такой же иконой тысячу лет назад крестили Святого Владимира, в городе Корсуне, ныне нашем Севастополе.

Объявили посадку на Бишкек, и у стойки на выходе мгновенно выросла очередь, я встал, чтобы проститься с говорливым собеседником, а он, взяв меня за руку, заторопился с окончанием своей исповеди:

– Вчера после посещения кладбища я случайно пришел к строящемуся православному храму, фундамент которого заложили еще во времена моего последнего посещения родного поселка. Рядом с заросшей бурьяном стройкой сиротливо стояла маленькая часовенка, видимо, средств, собранных земляками для осуществления с размахом задуманного проекта, хватило лишь на это безыскусное сооружение. Опустившись на скамейку рядом с часовенкой, я почувствовал, как спазм перехватил дыхание, и слезы непроизвольно стали катиться из глаз. До позднего вечера, сидя на скамейке, я вспоминал год за годом пролетевшую жизнь и сделал вывод, что неправильно её прожил: не любил родных и близких, не общался с друзьями, не помогал инвалидам, а только строил карьеру и тешил свое самолюбие. Знаешь что, тезка, возьми эту икону, нечего ей делать в арабской стране, передай в какой-нибудь храм или сам храни, а при случае поставь свечку в помин моей безбожной души.

Я попытался воспротивиться, но физик сунул мне икону под мышку и, взяв свою сумку, уверено зашагал в другой конец зала. У стойки я оглянулся. Александр махал мне правой рукой, а потом на мгновение, приложив её ко лбу, несколько раз размашисто перекрестился, а напоследок перекрестил и меня.

© Александр Камышев, 2015