Стакан молока

(Арман)

От автора

На написание этого рассказа меня вдохновил фантастический рассказ Ф. Достоевского «Кроткая», точнее, не только сам рассказ, а прием, использованный автором. Мне бы тоже хотелось назвать его «фантастическим» из-за неправдоподобности описания своей жизни трехлетним ребенком, но, кажется, жанр «арман» подошел бы лучше. Не являясь литературоведом, могу лишь предположить, что этот фольклорный жанр ранее не применялся в прозе, но для полной передачи эмоций героя нам нужно настроение армана: сожаление, бессилие, безысходность, чувство несправедливости, горечь от несбывшихся желаний, слабость и беззащитность перед ударами судьбы, после которых невозможно оправиться.

Мой герой – маленький ребенок. Но когда мы слышим его голос, трудно понять, а он и сам не знает, сколько ему лет – три, тринадцать, тридцать? Его голос – это сочетание наивности детских впечатлений и взрослой мудрости. Он способен интуитивно чувствовать и понимать истинную природу людей и брать на себя ответственность за чужую жизнь. Словом, все то, что ребенок делать не умеет и не должен по той простой причине, что он – ребенок.

Есть ли на свете человек, кто так же, как и я, любит молоко? Я очень люблю молоко. Сам не знаю, почему. Может, потому что оно белое и сквозь него ничего не видно, не то, что через воду. Вроде оно такое же… жидкое? что ли?.. но все равно другое. Конечно, я только делаю вид, что не знаю, почему так сильно люблю молоко. На самом деле я знаю: все из-за того, как оно пахнет. Нет, слово «запах» не совсем подходящее, скорее это аромат. Когда я думаю о молоке, то представляю себе кувшин, до краев наполненный чудесным молоком, и свежие булочки, и семью, сидящую за столом. Значит, молоко пахнет заботой и домом.

Я люблю молоко, но мне его пить нельзя, а раньше я мог пить его по целому стакану в день. Точно такой же стакан стоит сейчас в холодильнике, но я его не беру. Это для мамы. Она скоро родит мне братика или сестренку, и ей нужны витамины. Мне несложно отказаться от молока, ведь это для моего братика или сестренки. Но я хочу именно братика, потому что с ним можно играть. Сейчас мне играть не с кем, я играю только с машинками. Их у меня две. Одну – красивую, красную, без крыши – мне подарил папа. Давно уже. Наверное, давно. Я не помню, да и не разбираюсь в датах. Мама не любит вспоминать папу. Она очень злится и может даже бить тарелки, поэтому все тарелки у нас отбитые, и разбрасывать вещи. Один раз мама так рассердилась на что-то и сбросила кастрюлю с супом на пол. Но я не обжегся. Хорошо, что я успел спрятаться под стол. Я всегда успеваю спрятаться. Хватаю свои две машинки – и я уже под столом. Он у нас низенький, и я не могу переворачиваться, и лежу только на спине или животе. Пока мама не успокоится, я лежу и представляю себя в палатке, хотя никогда не видел палаток и не был на природе.

Я забыл рассказать про свою вторую машинку. Она моя любимая, хотя и не такая красивая, как папина, она простая. Папина машинка не для игры, ее нельзя ни разобрать, ни уронить на пол, она нужна для того, чтобы показывать ее дяденькам, которые приходят к маме. Они должны видеть, что у меня есть папа, он дарит мне игрушки, и самое главное – я не буду им в тягость. Вторая игрушка чуть больше папиной. Это грузовик, он синий, с желтыми колесами. Машинка такая старая, что у нее даже нет переднего стекла и одного колеса. Игрушку мне подарила старая бабушка из соседней квартиры. Она седая и добрая, и знает, что я люблю молоко, и всегда наливает мне его, но не в стакан, как мама, а в белую кружку с розовым цветком. Белое молоко в белой кружке. Я пью его жадно. И держу кружку крепко-крепко, двумя руками. Бабушка смотрит на меня и улыбается, но почему-то улыбка у нее получается грустной. Я допиваю молоко, но не отнимаю кружку от губ, стараясь вдохнуть в себя весь аромат молока, который там остался. Бабушка улыбается еще грустнее и отбирает у меня кружку. И я ухожу, я не говорю «спасибо» или еще что-нибудь. Я плохо разговариваю. Она все понимает и не обижается, за это я люблю ее еще больше. И она меня тоже любит, раз дает мне молоко, любит и жалеет. Один раз я слышат, как она сказала: «Бедный ребенок!». Эти слова я уже слышал от других, но не совсем понимаю, что они значат. Да, мы с мамой бедные, потому что у нас нет денег. Но теперь все наладится. Мама родит моего братика от богатого дяди, наверное, у него есть машина и много денег. Мне не нужны деньги, только немного молока каждый день, и чтобы мама была доброй и отпускала меня погулять во двор. Она не любит, когда иду погулять, потому что я могу споткнуться, упасть и испачкать одежду, и ей придется ее стирать, а у нее большой живот, и ей трудно. Я все понимаю, поэтому не бегаю, просто стою и смотрю на других детей. Они очень веселые и громкие, не то что я, все время бегают и зовут меня с собой, но мне нельзя. Мама не запрещала мне, я сам так решил. Но иногда так хочется побегать и поиграть с ними, хотя они иногда смеются надо мной, потому что я тихий и все время молчу. Но я не жалуюсь маме, а больше и некому; если честно, я боюсь, что она снова начнет кричать на меня. Не буду жаловаться, а то мой братик родится нервным и слабым, как я, и мама так же будет обзывать его задохликом и другими обидными словами, которые я стараюсь не запоминать. Иногда мама говорит их другим людям и доброй бабушке из соседней квартиры, мне было очень стыдно за маму, и что все они подумают, что я точно такой же, как она.

Вот и сейчас мама говорит эти ужасные слова, но до меня они доносятся, как через одеяло. Я часто сплю, натянув одеяло на голову, особенно когда к маме приходят разные дяди. Вот из-за одного такого она и злится сегодня, его давно не было. Она боится, что он больше никогда не придет, как мой папа, и ей придется одной растить двоих детей. А разве трудно растить детей, вот я сам вырос, и ей помогу с братиком.

Кажется, мама уже успокоилась. Я лежу на полу, но я сейчас встану и помогу прибрать вещи, которые она разбросала. Я всегда так делаю. Сейчас немного полежу и встану. Просто я сегодня немного устал. Нет, не от криков и не от того, что мама побила меня. Она последнее время часто делает, когда сердится, а я не успеваю спрятаться. Но сегодня я сам виноват. Я выпил молоко, стоявшее в холодильнике. Целый стакан. Я пил и не мог оторваться. Оно было таким вкусным, и пахло семьей, которой у меня никогда не было, и коровой, которую я никогда не увижу. Я пил и пил, и не сразу вспомнил и осознал, что молоко было для мамы, а значит и для моего братика, но ведь, когда он родится, он будет пить мамино молоко и не станет нервным и слабым, как я. Я стал таким, потому что не пил мамино молоко, она не кормила меня грудью, не хотела испортить ее форму. И, когда он родится, у него уже будет семья, я – его семья. Я лежу на спине и думаю, каким хорошим старшим братом я буду. Буду защищать его от ребят во дворе, от большой собаки с первого этажа, и даже от мамы, если понадобится. Я – хороший брат.

...Сейчас немного полежу и встану. Сегодня я устал… Хочу повернуться со спины на бок, но почему-то больно поворачиваться. Это странно. Та и не получается повернуться до конца, и я смотрю на кусок белого потолка, переходящего в белую стену. Мой любимый цвет.

…Еще через какое-то время поворачиваюсь еще немного, но, не удержавшись, сильно заваливаюсь на бок. Белая стена в красных брызгах и полосках, это цвет кетчупа, который я иногда ем, цвет папиной машинки и цвет крови на разбитых детских коленках и локтях. Это не мой любимый цвет. Он слишком яркий. На моей белой футболке он не смотрится, и на коричневом полу тоже. У мамы руки точно такого же красного цвета. Наверное, она ела кетчуп. Мама сидит на полу в углу, и тоже выглядит уставшей. Что же мы делали после того, как она побила меня, от чего же мы так сильно устали? Уборку мы не делали, вон вещи разбросаны, и обед не готовили.

Я хочу встать, но не могу. Странное чувство, что у меня что-то болит, но не пойму, что именно. Вот когда болят разбитые коленки, то болят только они. Я сейчас весь – разбитые коленки… Я очень не люблю красный цвет, а под моей головой красное пятно становится все больше и больше, может, я упал на пакетик с кетчупом? Почему мама не поднимет его, можно намазать кетчуп на хлеб и – весь день ходить сытым. Но она сидит и смотрит в одну точку. Может, она спит с открытыми глазами?

…Я тоже хочу спать. Я уже как будто засыпаю, но не полностью, а частями. Мои ноги спят, и руки, и спина, а живот и голова еще нет. Странное ощущение. Полтела уже спит, а голова продолжает работать, но тоже очень-очень хочет спать. Мои глаза видят все вокруг ясно и отчетливо, но как будто не видят, а просто фиксируют.

Вдруг я вижу на полу разбитый стакан, и вспоминаю, как сильно злилась мама. Неожиданно ко мне приходит никогда раньше не приходившая мысль: мама могла бы не кричать и бить меня, ведь я ничего плохого не делал. И, когда родится мой братик, она не станет добрее ни к нему, ни ко мне. И, самое страшное – возможно, я не смогу защитить его от нее, так же, как меня не никто не смог защитить ни мой папа, ни добрая бабушка из соседней квартиры.

Моя голова звенит от мыслей. Я должен, должен, должен защитить его, пока могу. Надо успеть предупредить его. Но как? Я смотрю на мамин живот и вижу моего братика. Он слабый, как я, и сильный, как и я. Я собираю все свои силы. Концентрирую все свое внимание и говорю ему осторожно, не желая напугать: «Знаешь, тебе не надо рождаться». Он удивленно смотрит на меня. Я повторяю настойчивей: «Не надо рождаться. Я прошу тебя». Он смотрит и улыбается. Я говорю: «В этом мире нет ничего веселого, и доброго ничего нет. Не рождайся». Он снова не понимает, а у меня так мало времени и сил, чтобы объяснить. Я уже кричу: «Пожалуйста, не надо. Прошу тебя! Поверь мне. Не надо. Поверь мне. Я больше не могу тебя защищать. Ты останешься один. Это тяжело». Он испуганно смотрит на меня и собирается заплакать. И сквозь рыдания я говорю: «Просто нам с тобой не повезло. Может, в следующий раз»...

© Алиса Стоун, 2015