Скотина

Первая публикация рассказа.

Он ничем не отличался от своих сверстников, которым под тридцать, – невзрачный, низкорослый, худощавый молодой мужчина. Всё время был сам по себе, ходил с опущенной головой, молчаливый. Ни с кем не имел дела. Пусть даже с отцом или соседом, или друзьями – ему разницы не было. Никого не считал он своими близкими, как будто все вокруг были чужими, не лучше тех незнакомцев, что проживали в других домах, на других улицах. Существовал ли кроме него ещё какой другой люд? – да пусть они все пропадут пропадом, даже если перевернется земля, если наступит судный день! – ему всё было пофиг. Не проявлял ни капли капли интереса, эмоций, сочувствия, да и ладить с кем-то, строить отношения он вовсе не стремился, вечно казался отстранённым, каким-то бестолковым. Лишь бы его самого никто не трогал… Ни о чем никогда не думал, разве что о повседневных пустяшных делах, и представлял из себя полное ничтожество, пустоту. Будто животное. Скот.

Его невозможно было вообразить без наушников в ушах, подсоединённых либо к мобильнику, либо к плееру, весь день, на улице, дома и на работе, даже когда нужно ложиться спать – он их не снимал. Грохочущая, надоедливая зарубежная музыка все время гремела у него в ушах. О чем там так громко поют, он не понимал, да и не было у него желания понимать; ну, а что делать, когда не знаешь чужого языка, то-то и оно. Самое главное – были бы уши всё время заняты, лишь бы гремело что-нибудь в определённом ритме. Нельзя было представить себе его без всего этого. В этом смысле он был словно законченный наркоман. Не дай бог, случится что-то с наушниками или с плеером, ну, скажем, перегреются, зависнет – тогда он становился растерянным, дурным, бешеным, срывал на окружающих зло.

Увы, в последнее время в нашей жизни прибыло таких пустоголовых горе-человечков. Они везде – и на улице, и в учебных заведениях… Даже в правительстве и в парламенте развелись. Не читают книг, чтобы почерпнуть в них мудрые мысли, не слушают хотя бы малой толики того ценного, человечного, что прибавляет ума. Видимо, они – так называемые техно-мутанты, порождённые цивилизацией и техническим прогрессом, только идущим вспять, по нисходящей, а может быть, пленники цифровых технологий, всё равно что мухи-цокотухи, обделенные умом и человеческими качествами, у которых голова – лишь видимость. На научном языке их ещё называют «виртуальными рабами». Недалеко от истины…

У Марлена не было как таковой настоящей работы, но внешне он вроде работал. Кто спрашивал его о работе, тому он отвечал, что техник. Да какой там техник!.. В те, уже прошедшие времена, когда он с натяжкой окончил школу, отец повёл его поступать в политехнический институт, но туда он не прошел; впрочем, иначе и быть не могло. После этого он стал помощником монтёра районной электрической сети, тем более что организация находилась рядом с домом, и проработал там два или три года. Вот и всё его образование… Как-то раз, прочитав объявление на двери здания, где работал, он подался на должность помощника техника-осветителя областного театра. Там не надо было вкалывать, не покладая рук. Да и его присутствие или отсутствие на работе никого особенно не трогало. Ему только это и нужно было. Главное, чтобы никто не беспокоил его, не лез со своими упреками или заумными речами, советами… Когда в театре должна была идти какая-нибудь постановка, то он занимался на сцене перемещением нужных атрибутов, просто выполняя поручения своего начальника, куда бы тот его ни направлял. Бывало порой, что у техника случались «неотложные дела» – а на самом деле похмелье, и тогда Марлену поручали заниматься освещением спектакля. Вот и вся работа его была. Начальник ему не доверял, потому что тот не вникал в саму суть спектакля, оттого и освещал сцену, как попало, и его не волновало где, в каких местах, каким цветом освещать, как освещать, подходит ли освещение тому или иному образу, событию, происходившему на сцене. А чего было ждать от него, когда у него своё, желанное играет в наушниках, и плевать он хотел на спектакль и на его содержание!.. Какое ему дело до спектакля… Поэтому к нему обращались лишь в самых крайних случаях, когда положение становилось уж совсем безвыходным.

Отец его был заслуженный геолог, настоящий знаток своего дела, имевший непререкаемый авторитет среди своих коллег. В те далёкие восьмидесятые годы, когда он был ярым защитником идей коммунизма, который, по замыслу, должен был победить и восторжествовать во всем мире, своего первенца назвал Марлен – искренно, с чистыми помыслами взяв первые слоги имён Маркса и Ленина, чтобы сын рос умным, проявлял заботу о неимущих. Отец никогда не думал, что его единственный сын станет таким ничтожеством, без единого огонька в душе и на сердце, серым, нелюдимым, можно сказать, живым трупом. Когда тот подрос – как-никак и ума прибавлялось, – то отстранился от людей и целыми днями просиживал в своей комнате, у телевизора; отец себя успокаивал тем, что, может быть, сын станет творческой личностью. А как же, вдруг из него выйдет выдающийся писатель, как Тугелбай или Айтматов, а может быть, поэт, как Алыкул, или артист театра, как Муратбек Рыскулов, даже киноактёр, как Бейшеналиев, Чокморов, а возможно, и художник, как Айтиев, – мало ли что, главное высший пилотаж… Тогда отец был бы на седьмом небе от счастья. Но нет, не оправдались его надежды. Он наблюдал за сыном и видел то, что тот слушает лишь зарубежную музыку низкого пошиба, по телевизору смотрит одни глупые, развлекательные шоу… И когда отец, обеспокоенный, сказал сыну о том, что надо бы смотреть передачи на кыргызском, чтобы знать свой язык, традиции, чтобы хоть как-то приблизиться к своему народу, сын в ответ выпалил:

– На кой чёрт они мне нужны, эти бараны!..

От таких слов недоросля в жилах отца вскипела кровь, перехватило дыхание. Он попытался образумить сына, объяснить, что не бывать человеку без родного народа, что в один прекрасный день можно остаться одному у обочины, как отбившаяся собака, и вот тогда наступит настоящая трагедия; но не слушал сын отца, все сказанное проскакивало мимо ушей. Да и все советы, всю жизненную премудрость сын постоянно мимо ушей пропускал. Он ни с кем не дружил, и в школе, и в более поздние годы не то чтобы не ухаживал за девушкой, а вообще отец никогда не видел его хоть с какой-нибудь подругой. Никого к себе не подпускал. Порой отец гнал от себя неприятные мысли, будто сын его ни на что не способен как мужчина. Да как же его самого спросишь об этом… Если и спросить, вряд ли честно ответил бы этот глупец. Скорее всего, обозлившись, лишь нагрубил бы. Несмотря на это, отец решился ещё раз поговорить с отпрыском, с надеждой думал, что вот, мол, скажу, может, до него и дойдёт… Сказал: мать твоя, не дождавшись твоей женитьбы, ушла в мир иной, не сбылось её желание, а сам я, как видишь, из-за плохого здоровья рано вышел на пенсию – на «свалку», долго ли буду жить, неизвестно, скорее всего, скоро протяну ноги, поэтому привел бы ты невесту, подарил бы мне внука, вон смотри, другие дети как поступают…

– Зачем плодить смертных? Ведь они когда-нибудь всё равно помрут!.. – ошарашил сын отца таким вот ответом.

– Эх, дурак ты, иметь детей – значит, продолжить род свой, это есть появление нового человека. Чтоб не прервался наш род, мой, твой род не прервался! Пусть это будет мужчина или женщина, они обязаны оставить после себя продолжателя своего рода на земле… – постарался отец хоть как-то образумить сына. А тот хоть бы что, наоборот, надувшись, угрожая и размахивая руками, сильно хлопнул дверью и ушёл. Конечно, отцовскому желанию не сбыться никогда, надежде пришёл конец. После всего отец даже не пытался разговаривать с сыном на эту тему, просто перестал. А что толку слова на ветер бросать, если всё равно не слушает. Прервётся род, вот и всё! Как, каким образом его сын стал таким, можно сказать, скотом? Да, скот. Если не брать во внимание того, что он ходит на двух ногах, как и все, то в остальном нет разницы между ним и животным, которое, не имея разума, существует лишь благодаря слепым инстинктам: хочу – не хочу… Никакой разницы! Сын, который думает только о себе, не имеет никакого желания помочь другим, равнодушный ко всему, бессмысленно проживающий свои дни, довольствующийся тем, что попадётся, не знающий, зачем живёт на этой земле, не забегающий в будущее… Не то, чтобы размышлять о судьбе человечества и мира, – он не хочет иметь ничего общего даже со своим народом… В чем его отличие от скотины? Боже мой, откуда взялся такой бестолковый оболтус?! Как появился такой тугодум – ни искры, ни огонька в его душе, как?!.

А может, недоглядел, когда тот был ещё маленьким, отец ведь отсутствовал неделями, месяцами – уходил на геологические изыскания; из-за этого, наверное? Но и тогда он старался каждый раз пораньше примчаться домой, думал о сыне – как он там, какое воспитание получает, ведь так было… Считал дни, чтобы как можно быстрее увидеть сына. И как только появлялась возможность, он ходил к нему на собрания, начиная с детского сада, и потом в школу, непрестанно говорил правильные вещи. А может быть, Сакиш, жена его, упустила что-то?.. Она тоже всю себя целиком отдавала сыну, потому что он единственный, говорила она, и всей душой любила его… Но она давно ушла из этого бренного мира, не было ей даже сорока. Наследственность сыграла с ней злую шутку, заболела белокровью. Чего только она ни делала, чем только не лечилась – всё без толку, осунулась, истощалась день ото дня, смотрела на всех умоляюще и в конце концов отдала душу. Несмотря на своё состояние, она слабыми руками, как могла, прижимала сына к груди, целовала его в шейку, затылочек… Трудным было её расставание с ребёнком, не хотела оставлять своё кровное дитя, самого дорогого человека на свете. Пусть земля будет ей пухом!.. А вот что из сына вышло… Может быть, слишком уж избаловали его, что ли? Кто знает?.. Как хорошо, что Сакиш не увидит сына, каким он стал, не отличающегося от животного, без всякой гордости за себя, за свой род, без всякого ума. Может, сердце её и выдержало бы, но, потеряв рассудок, она всю жизнь горевала бы, это точно. И какое ещё худшее наказание нужно для матери, чем увидеть пустоголового, равнодушного ко всему, с чёрствой душой сына?! Может быть, это оттого, что ради будущего, ради возможной карьеры сына отдавали его в русскоязычный садик, а потом и в русскую школу? Хотели ведь избежать трудностей, то есть сделать так, чтобы не было трудно сыну, дома с ним разговаривали на русском, может, из-за этого он сердцем и душой не смог потом принять свой народ, сами оторвали его от народа, что ли?..

…Молчаливый, замкнувшийся в себе Марлен и сегодня, не отставая, как тень, ходил то с одним, то с другим работником театра, делая вид, что помогает им по работе. В ушах, как всегда, наушники неизменные, родные… Внезапно он разозлился и чуть с ума не сошел от ярости, когда кто-то выдернул эти наушники у него из ушей – как будто отобрали счастье; рассвирепев, он резко обернулся, готовый расстерзать обидчика. Перед ним стоял директор:

– Ты можешь хотя бы время от времени вытаскивать из ушей наушники и поглядывать на свой мобильник?! А?! С тобой давно пытаются связаться твои соседи, никак не могут дозвониться! Между прочим, я тоже… – на повышенных тонах директор отчитал его и тут же, смягчившись, почему-то с жалостью взглянул в глаза. Нет, он больше не ругался, этот директор, как часто бывало, и не прогонял его.

– Мариш, иди-ка сюда, – сказал он мягко, притянул за рукав, и, взяв руку повыше локтя, отвёл Марлена в сторонку. – Ты теперь зрелый человек… Мужайся, на все воля Бога, ушёл твой отец в мир иной, твои соседи позвонили мне, так как не смогли до тебя дозвониться. Я отпускаю тебя… Иди домой, иди.

До Марлена не сразу дошло значение его слов, дошло не до конца. Что это значит: «Ушёл в мир иной», раньше таких слов он и не слышал, как это можно понять? Но начальник есть начальник, и помощник техника лениво побрёл домой. А что делать? Попробуй не выполни поручения начальства, сказал – и всё…

Марлен с отцом жили на втором этаже пятиэтажной «хрущёвки». Двухкомнатную квартиру отец получил ещё в шестидесятые годы, дали ему тогда жильё в организации, где он работал, как молодому специалисту и молодожёну. Всем их имуществом была эта самая квартира. Марлен увидел перед домом толпившихся людей, но как-то не придал этому значения. Среди них были и малознакомые соседи, и совсем незнакомые люди. Они стояли группками по два-три человека. Когда Марлен подошёл к дому, почему-то все посмотрели на него таинственно и как бы жалея, и тут же освободили дорогу. Парень даже не поздоровался ни с кем, молча и, как обычно, понуро поднялся в свою квартиру. Он никогда с соседями не общался, тем более с чужаками.

Женщины, столпившись, стояли на лестнице, вроде бы лица знакомые, но и среди них встречались те, кого он совсем не знал. Какое ему до них дело…

Дверь квартиры он нашёл открытой. В прихожей и в комнатах тоже были люди, они тихонько и жалостливо перешептывались, при виде Марлена все умолкли. Он прошёл мимо них, вошёл в комнату, где на диване лежал отец, прикрытый старым одеялом, вокруг него на стульях сидели три-четыре мужчины с грустными лицами. Отец ведь болел, сколько Марлен себя помнит, отец всё время болел, наверное, люди пришли к нему, повидать. Молодой человек так же прошёл мимо них всех и закрылся у себя в комнате. Из-за наушников, в которых непрестанно звучала музыка, он не услышал, о чём бормочут люди, сидящие возле отца. По привычке Марлен включил телевизор и плюхнулся на кровать. И только тогда вспомнил, что говорил ему отец, когда Марлен уходил на работу:

– Мариш, почему-то сегодня у меня сердце неспокойно, сильно стучит… Вызови скорую…

Тогда ему казалось, что отец преувеличивает. Ведь он всегда недолюбливал отца.

– Единиц нет, – только и буркнул в ответ.

Отец, давая ему пятидесятисомовую купюру, попросил:

– Как выйдешь из дома, сразу же позвони, побыстрее вызови скорую помощь, ведь ты забывчивый и сам знаешь это, так что, пожалуйста, не забудь… – Он сказал это, тяжело дыша. А Марлен совсем забыл про его просьбу. В принципе можно врачей и завтра вызвать. Не возьмёт же его Бог, кому этот старик нужен…

Через некоторое время послышались приглушенные разговоры людей, и кто-то громко заплакал. Вдруг дверь комнаты Марлена резко распахнулась:

– Ты смотри, разлёгся себе этот дуралей! Давай вставай! Быстро!!! – Эрмек, грузный мужчина, живущий напротив их квартиры, с яростью ворвался в комнату и резко дёрнул Марлена за плечо. – А ну-ка, дай это! – он со злостью выдернул наушники из ушей и бросил на пол.

– Ты что?! – Марлен, рассвирепев, резко вскочил, как будто хотел подраться с соседом. – Чего тебе надо?!.

У Эрмека от неожиданности перехватило дыхание, он с изумлением смотрел на Марлена, растерявшись, не мог вымолвить ни слова. Потом, немного придя в себя:

– Эй, суволуч! Сабака! Твой атец умер, панимаешь?! – вскричал он во всю мочь, объясняя ситуацию на ломаном русском, думая, что, возможно, по-кыргызки тот не понимает, не доходит до него.

У Марлена на уме было только одно – как бы поскорее найти наушники и вставить их в уши… Он был очень озлоблен на выходку соседа.

– Ну и что, что умер?! – закричал он в ответ, выпучив глаза. – Я, что ли, виноват?!.

Люди, которые заглянули в комнату вслед за Эрмеком, чтобы выразить сыну соболезнование, растерялись, стояли, как ошарашенные, не зная, что и сказать. Поведение Марлена не входило ни в какие рамки, уму было непостижимо. «Боже! У него отец умер, единственный… Оказывается, бывает на свете и такое дитя, такое бестолковое, жестокое?! – думали все с изумлением, у всех на душе оставался неприятнейший осадок. – А может, и наши дети так же?..»

– Олду… олду… умер, ну и что? Что я сделаю?.. – упрямо ершился Марлен, стараясь произнести хоть несколько слов на кыргызском, чтобы от него отстали и чтобы он мог, подняв наушники с пола, воткнуть их опять в уши.

– Как это так?!. О, горе! Оказывается, он настоящий дурак! – как всегда, Эрмек не мог стерпеть. – Эй, я тебе гаварю, что атец умер… Панимаешь ты это? Атец умер!!! – снова на ломаном русском попытался объяснить он.

– Да-а…

– Надо бы похлопотать о покойном! Похорони отца! – раздались голоса.

– Чего? Как? Обязательно мне, что ли, его хоронить? – Марлен вконец разозлился. А как же, ведь его покой нарушили, и как же тут не разозлиться. – Все набросились на меня, бля!.. Как собаки!..

У соседей терпение лопнуло, и усатый молодой мужчина, стоявший за Эрмеком, набросился на Марлена, когда тот собирался то ли сесть, то ли опять лечь на кровать, влепил ему со всей силы затрещину:

– Это кто тебе бля, а?!. Мы, что ли, виноваты в том, что хотели тебе помочь похоронить отца?! Скотина!..

Защищая голову руками, Марлен почему-то присел.

– У-у-у… Суки… – он горько заплакал от злости и безысходности. И плакал он не о покойном отце, а от обиды, из-за своей беспомощности, ведь никогда ещё его никто так прилюдно не бил, не унижал, с ним впервые произошло такое. За столько лет, сколько он живет на белом свете, не то чтобы поднять на него руку, никто даже голос на него никогда не повышал, ну, разве что на работе – но на то она и работа. И к тому же ощутимый удар по затылку вызвал сильную боль, даже искры из глаз посыпались…

– Не надо, хватит. Прекрати! Не напрягайся, сволочь он… Толку от него никакого. Скотиной стал, тварь! – презрительно бросил Эрмек. – Из-за уважения к памяти покойного мы сами позаботимся о похоронах. – И люди, находившиеся в комнате горе-сына, развернулись и, возмущённые, пошли к выходу.

– Каким был хорошим человеком покойный… Этот на отца никак не походит… Скотина!

– Разве он хорошо поступает?! Мы его жалеем, а он нас ругает!..

– Боже! И такое бывает, да?..

– Он не сын, он не стал сыном!

– Собака!..

– Да лучше б не было его на этом свете…

Когда, с болью в душе, огорчённые соседи ушли, Марлен почесал пострадавший затылок, посидел немного, пока голова перестала ныть, и, как ни в чём не бывало, снова плюхнулся на кровать…

И всё-таки люди есть люди. Наутро все соседи собрались, все как один бегали, хлопотали, кто-то собирал деньги, кто-то занимался могилой, в общем, всем миром кое-как похоронили покойного. Кто знает, из-за того, что покойный рос в детском доме и не мог или не хотел отыскать своих родичей, как ни крути, но никаких родственников на похоронах не было. Когда мужчины стояли в намазе за упокой души усопшего, то сына его не позвали, просто не удостоили вниманием после вчерашнего его поступка. Все, кто был свидетелем этого события, да и кто услышал о том, отворачивались от Марлена. Сходились в едином мнении – не стоит он ни гроша, даже для умершего отца.

 В то же утро, на следующий день после кончины отца, как будто ничего и не произошло, Марлен отправился на работу, даже не дождавшись похорон. Видимо, те, кто увидел его в театре, доложили директору, что помощник осветителя находится на работе. Директор тут же его вызвал к себе:

– Марлен, что неминуемо, то и произошло, теперь мужайся. Тяжко тебе… Крепись. На, возьми вот, пусть это будет нашей помощью от имени коллектива театра, – И он дал ему в руки конверт. – Иди, не задерживайся сейчас в театре, похорони отца…

Марлен вышел на улицу. Как-никак отец для него всегда готовил стряпню, а теперь его нет в живых. Вспомнив, что со вчерашнего дня ничего не ел, Марлен неспешно направился в ближайшую столовку. По дороге открыл конверт, который получил от директора, обрадовался, увидев там достаточно синих и жёлтых купюр. «Да, ведь этих денег хватит почти на месяц! Оказывается, это здорово, когда умирает отец», – решил про себя он…

© Айдарбек Сарманбетов, 2015

Перевод с кыргызского Бакыта Нышан