Печать и Небо

(отрывок из романа)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пролог

В селении Нэ́длок шумела весенняя ярмарка. Среди повозок и шатров сновали празднично наряженные люди. Торговцы зазывали покупателей, блеяли овцы в загонах, крепко ругались наемные работники.

Через это кипучее торжище брел местный священник Хели́д. Ветер трепал его всклокоченные свинцово-седые волосы на виске. Завидев служителя Творца, односельчане почтительно расступались, брань стихала, ненадолго примолкали даже заезжие торговцы.

Бок обок со священником, подстраиваясь под его неспешный шаг, держался подросток. Это был бледный мальчишка с открытым лицом, который широко улыбался и здоровался со всеми, кого узнавал.

Вместе они подошли к лиловому шатру заезжего мага. Тот вышел навстречу – по-стариковски церемонно раскланялся со священником – и, откинув полог, пригласил посетителей внутрь.

Под куполом шатра парил голубоватый волшебный огонек. Его света вполне хватало, чтобы найти дорогу к столу среди полок со свитками, оберегами, кристаллами и прочим колдовским скарбом на продажу.

Хелид, устраиваясь на скрипучем стуле, произнес:

– Нам нужно поставить мальчику меди́йскую печать.

Старый маг тоже расположился за столом и обратился к подростку:

– Будь добр, подай мне левую руку. Будет немного щипать. Потерпи.

Цепко ухватив узловатыми пальцами ладонь юного посетителя, чародей заглянул ему в глаза, сосредоточенно пробормотал:

– Я буду задавать вопросы, а ты отвечай. Главное, не лги и ничего не выдумывай. Я все равно узнаю, если солжешь. Договорились?

Подросток мелко покивал магу, приготовившись к боли.

– Вот и славно. Как тебя зовут?

– А́рног. Меня зовут Арног, уважаемый.

– Не спеши. Печать накладывается постепенно... Сколько тебе лет?

– Тринадцать в начале весны исполнилось.

– Это вы правильно сделали, что обратились. Самое время сейчас печать поставить… Хорошо, Арног, теперь скажи, кто твои родители?

– М-м-м, я не знаю, – подросток в растерянности оглянулся через плечо на священника. – Уважаемый Хелид – мой приемный отец. Это он меня воспитал. А настоящих родителей у меня никогда не было.

– Вот как! Ну что ж, это правда. – Чародей сморгнул несколько раз. – Тогда остается последний вопрос: каков у тебя род занятий?

– Он певчий, – внезапно вмешался Хелид, до этого дремавший на стуле. – Здесь, в храме пристроен. Я службы веду, а он поет в конце.

– Так вам надо мальчика не в хлеборобы записывать, а в город его направить, чтоб он в сословие учеников попал. Глядишь, и до подмастерья вырастет. В столице сейчас попроще с этим стало, не то, что раньше.

– Да, отправим скоро. А пока пускай в хлеборобах походит.

– Как пожелаете, уважаемый. Как пожелаете.

Маг, наконец, выпустил руку подростка. Наблюдая, как тот хмуро потирает тыльную сторону ладони, с улыбкой пробормотал:

– Поздравляю со вступлением в сословие хлеборобов. – Обернувшись к священнику, добавил. – А с вас, уважаемый, три медные монеты за услугу.

Когда они выбрались из лилового шатра, Арног сощурился от яркого солнца. Громко, чтобы Хелид услыхал в ярмарочном шуме, сказал:

– Уважаемый, вы так мирно беседовали с этим магом.

– А зачем же нам ругаться? Это только в столице, да в крупных городах знатные мастера говорят: «Поп и колдун как вода и валун – врозь». Простым же людям ссориться незачем и делить нечего. Известно ведь, что медийские печати для порядка нужны. А порядок нам всем угоден.

С этими словами Хелид остановился у прилавка, чтобы купить новых перьев и чернил. Оставшиеся мелкие монетки высыпал во вспотевшую ладошку приемного сына, потрепал его по светлым волосам:

– Пойди, купи себе чего-нибудь.

Дождавшись, пока Арног скроется среди рядов со сладостями, Хелид в одиночку направился к лотку местной знахарки.

Эта толстая подслеповатая старуха долго щурилась, прежде чем поняла, что к ней идет священник. Тогда она без лишних слов достала откуда-токрохотный черный пузырек и поставила его перед Хелидом.

– И не вздумайте мне деньги давать! Я не для того полночи зелье это варила, чтоб у вас монеты выскрести. Нет, уважаемый, это по-соседски. Бесплатно.

Она тотчас отвернулась к другому покупателю, всем своим видом показывая, что дело сделано, и никаких денег она с Хелида не возьмет. Тот покивал с благодарностью, убрал пузырек за пазуху и побрел домой.

Дома он первым делом растопил очаг – весенний воздух на улице оставался пронизывающе свежим. Затем выпил полынно-горькое лекарство из черного пузырька. Морщась и потирая озябшие плечи, Хелид разложил на столе новые перья, чернильницу. Настало время написать настоятелю главного собора в столице – архиепископу Сеалаза́ру. Дело это было непростым.

Тридцать лет назад среди священнослужителей Пресветлого Намадариа́ра –единственно дозволенной религии в королевстве – разросся колючий куст непримиримых споров. Корни этого спора были глубоки: мальчиков-певчих издавна подвергали кастрации – жестокой процедуре, призванной сохранить их чудные голоса неизменными. Благодаря этому певчие успевали поднять свое вокальное искусство на небывалую высоту. Но плата за обретенное мастерство была не менее высокой. Среди курильниц и колонн сначала проходило отрочество, затем юность. А следом природа брала свое – певчие становились непохожими на «небесных хранителей». Тогда их выгоняли.

Споры разделили священнослужителей на два лагеря: одни говорили о жестокости самой процедуры, об искажении первозданного облика человека, о разбитых судьбах; другие– о посильной дани людей богоугодному делу.

Хелиду не повезло: на службе в своей столичной часовенке он имел неосторожность высказаться в защиту маленьких певчих. Слухи об этом дошли до архиепископа Сеалазара. Уже на следующий день он пригласил Хелида для беседы в главный собор. В светлых покоях среди благочестивых речей прозвучали слова «опасное свободомыслие», «смущение умов», «расшатывание мнений прихожан». А следом Сеалазар оттиснул свою личную печать – «Пресветлый Намадариар – единственный путь к Творцу!» – на письменном прошении Хелида. Из этого прошения следовало, что тот, оказывается, всегда мечтал держать приход в отдаленном поселении на западной окраине королевства. Так Хелид и оказался в Нэдлоке.

Через несколько лет глава духовной жизни королевства сменился.

Новый патриарх запретил кастрацию певчих, и тотчас все – в том числе архиепископ Сеалазар – единодушно поддержали его в этом стремлении уберечь мальчиков от «жестокосердной процедуры».

Хелид много раз писал в столицу, просил восстановить его на прежнем месте. Но никакого ответа от архиепископа не последовало.

Теперь, спустя много лет, Хелид писал ему вновь, только теперь просил уже не за себя. Щуря блеклые глаза, он неторопливо выводил строку за строкой, а точки ставил движением почти торжественным, словно пытался придать письму больше веса и убедительности. Рукава приходилось постоянно одергивать, чтоб не размазать чернил ненароком.

Вот Хелид внимательно перечитал готовое послание, поставил упущенную запятую. Запечатывая письмо в тубусе, он снова почувствовал горечь от недавно выпитого зелья. «Похоже, Арног отправится в столицу гораздо раньше, чем я полагал». С этой мыслью священник отправился во вторую половину дома, чтобы вздремнуть накануне полуденной службы.

Глава 1

В сельском храме Творца было тихо. Ярмарочный шум не долетал сюда. Три мраморные статуи небесных покровителей, украшенные голубыми лентами, дожидались праздничной службы в свою честь.

Арног стоял у деревянного аналоя и шепотом перечитывал особенно выразительные отрывки из священной книги Намада́р. Хрупкие страницы весьма красочно, с присущим всем храмовым книгам торжеством, рассказывали о появлении демонов.

– Великий плач настал повсюду, – внушительно, с расстановкой шептал Арног. – И Творец, и трое покровителей, и малые небесные хранители – все скорбели о судьбе падших. С горестным воем бросались демоны на врата Заоблачных Высей, но не могли войти. Виной тому была утраченная благодать. И до самых небес поднимался ужасающий крик – то Разрушителя терзали муки вечного одиночества.

Склонив голову набок, Арног представил врата Заоблачных Высей: каждая громадная створка сколочена из крепких желтоватых досок и, смутно напоминая что-то знакомое, украшена посередине большим выступающим ромбом. Створки плотно сомкнуты. Массивные опоры по краям, должно быть, простоят еще тысячу лет. На врата беззвучно бросается стая черных теней – размытых, но с отчетливо видными белыми клыками в разинутых алых пастях. Остальное окутано сияющим маревом недосказанности. Но стоило Арногу наложить поверх видения «ужасающий крик Разрушителя», как все поблекло, превратилось в обыкновенные ворота старосты, на которые гурьбой кидаются большие и маленькие черные собаки.

Подросток с разочарованием перелистал книгу и недовольно потер тыльную сторону левой ладони. Кожу еще пощипывало от волшебной печати.

Арног отыскал страницу с нужным гласом и принялся заучивать его наизусть. Следом наступил черед сочинить мелодию – это было самым приятным занятием: сам текст подсказывал, как нужно его петь. По сути, каждому гласу соответствовала своя, строго определенная мелодия. Но Хелид, сосланный в Нэдлок тридцать лет назад, успел позабыть, как звучали хоры в столице. Не в силах припомнить музыку, священник позволил Арногу отступить от канонов и придумывать мелодии для каждого гласа самостоятельно. Жалеть об этом решении не пришлось.

Подросток прикрыл глаза, сосредоточенно прислушиваясь к собственному голосу. «Да вознесется хвала»: в этой строке каждый новый слог следовало петь на одну ноту выше, чем предыдущий. «Заоблачные Выси»: здесь требовались самые высокие ноты, ведь – как рассуждал Арног – Заоблачные Выси очень высоко. А «Благословенье снизойдет» можно было пропеть, постепенно понижая голос. Звонко и быстро или плавно и медленно – все эти особенности Арног находил в самом тексте. Когда мелодия была готова, он несколько раз повторил ее целиком, чтобы отточить каждый звук.

Двери храма раскрылись. Подросток поднял взгляд от книги: к нему навстречу по красной дорожке шел Хелид. Старик зевал на ходу.

– Думал, прилягу ненадолго, да что-то заспался совсем, – его усталое лицо затеплилось улыбкой. – Выучил шестнадцатый глас?

– Да. Там особенно в конце красиво получается.

– Раз так, пора готовится. Скоро явятся люди. Идем.

Вдвоем они направились в каморку, которая находилась позади статуй. Там, среди пыльных полок, вешалок и нагромождений старой одежды хранилась храмовая утварь. Прикрыв дверь, Хелид обратился к приемному сыну:

– Сегодня день твоего рождения. А у меня приготовлен подарок. – Он вынул запечатанный тубус, улыбался и держал его перед собой двумя руками. – Здесь письмо архиепископу Сеалазару с просьбой принять тебя в столице. Если он не откажет, ты сделаешься певчим в главном соборе.

– О, спасибо вам огромное, уважаемый! – Арног восторженно просиял.

– Пока мой подарок будет храниться у старосты. Так будет надежней. Но когда придет время, ты его получишь. Это лучшее из того, что я могу тебе подарить. – Хелид отвел взгляд. – А сейчас давай будем готовиться…

Подросток вслед за священником начал переодеваться и все улыбался: «День рождения – это, наверное, самый лучший день на свете!».

Ровно тринадцать лет назад в Нэдлок на такую же весеннюю ярмарку съехались жители всех окрестных деревень. Тогда-то Арнога еще грудным безымянным младенцем и подбросили в храм, оставив в чаше для пожертвований. Никто из прихожан не захотел принимать чужого ребенка в семью, и Хелид оставил его на воспитание у себя.

Арног всегда знал, что Хелид не приходится ему отцом, при разговоре употреблял вежливое обращение «уважаемый», а вместе с тем испытывал к священнику глубокую привязанность. При этом полагал, что именно такая привязанность и бывает у сыновей по отношению к родным отцам.

Раньше он – наедине, украдкой, ведь это было почти предательством Хелида! – воображал своих настоящих родителей. Поначалу они представлялись доброй крестьянской четой. Но поневоле пришлось отказаться от такой мысли: добрая крестьянская чета вряд ли оставила бы новорожденного сына незнакомым людям. Следом явился образ измученной тяготами женщины: понеся от бесчестного человека, она, скрывая свой позор, бросила Арнога на произвол судьбы. Впрочем, этот образ сложился не сам собой, а с легкой руки сельской птичницы и старой знахарки, которые любили на досуге измышлять разные истории обо всех жителях Нэдлока.

Самому Арногу такое «рождение» не понравилось вовсе. Снова и снова он придумывал себе родителей, будто знал наперед, что никогда не найдет их, не узнает даже их имен. Этому не суждено было случиться.

К тринадцати годам Арног уже считал, будто и вовсе никогда не рождался. Он просто появи́лся в чаше для пожертвований! Со временем подросток не только принял эту мысль, но пошел гораздо дальше: начал с удовольствием любоваться ею, снова и снова утверждаться в ней.

Оставаясь наедине, Арног разыгрывал незнание – задавался одним и тем же вопросом: «Кто я?». И сладко утешался ответом, который подсказывал Намадар: люди, эльфы, даже северные гиганты – все рождались, как положено. Без союза мужчины и женщины появлялись только одни существа – небесные хранители.

«Небесные хранители спускаются к нам, ходят среди нас в земном обличье», твердили священные тексты. Арног, гуляя по Нэдлоку, тепло улыбался, глядел по-особенному открыто, представлял себя светящимся.

Кто еще мог похвастать таким происхождением? Однако заносчивость Арногу была несвойственна. Напротив, с потаенным вопиюще-сладостным смирением в душе он умалчивал о своем чудесном появлении на земле. То была его золотая тайна – благодаря этой тайне он верил в себя.

«Трое покровителей стоят выше прочих, ближе к Творцу». Три мраморных изваяния в храме обернулись статуями родных, которых все почитали.

Данареле́я – мудрая сестра – с ней можно было поделиться любым горем. Она утешала неизменной улыбкой, дарила спокойствие.

Зарфала́т – радостный воин – он был непонятен Арногу, как бывает непонятным самый старший брат, который уже обзавелся собственной семьей, живет отдельно и занимается каким-то своим делом. Но Зарфалат был весел, оберегал от напастей, и громким смехом рассеивал страхи.

Со слов священника Арног знал, что появился в чаше для пожертвований Харфаи́лу. А потому именно Харфаил – мечтательный путешественник – стал для него любимым средним братом. Подросток стремился во всем походить на этого покровителя. Кумир являлся повелителем ветров, и Арног полюбил ветер. В ненастную погоду удрав из Нэдлока и стоя на каком-нибудь пригорке, он знал: это средний брат треплет по волосам. В такие минуты хотелось завопить от восторга! Но Арног, как подобает младшему небесному хранителю, сдерживал себя. Только смеялся, словно стесняясь этой ласки. А чтоб наверняка добиться расположения, он выписал из Намадара и выучил наизусть все молитвы Харфаилу.

В тринадцать лет у него была большая семья. Однако подросток даже не догадывался, что в самом скором времени утратит ее.

Сейчас Арног стоял перед мутным зеркалом, разглядывал себя в отражении. Эту белую робу певчего сшила для него одна из селянок. С каждой новой стиркой ткань постепенно становилась серой. На левом локте в складках пряталось пятно: когда-то Арног нечаянно разбил флакон с благовонным маслом. Пятно до сих пор источало тонкий пряный аромат. Низ робы пообтрепался и, что особенно беспокоило, уже не доставал до пола как раньше. Только внутренняя сторона капюшона оставалась прежней.

Хелид тем временем переоделся и позвал Арнога за собой в зал, где уже собрались прихожане на праздничную службу.

Священник с подростком вышли из каморки. Арног встал под статуей Харфаила. Хелид занял место перед аналоем и, листая Намадар, поприветствовал прихожан – те шумно опустились на скамьи.

Пока Хелид читал вслух, разъяснял смысл притч, Арног наблюдал за людьми. Передние ряды сосредоточенно слушали, птичница Ка́нна даже кивала, будто подтверждая каждое слово. Селяне в среднем ряду рассматривали статуи покровителей или старательно шикали назад, призывая к тишине. Зато на последних скамьях то и дело шептались, кашляли. Арног с растущим беспокойством мысленно повторял глас: опасался забыть слова или мелодию. Хелид еще не слышал нового исполнения, не одобрил его.

Закончив чтение, священник громко объявил:

– Послушаем же шестнадцатый глас Возрождения!

Подросток вышел вперед, немного подождал, видя оживление среди прихожан. Запел. Поначалу голос был мягким, даже слегка шипел, будто бы от слабости: Арног намеренно скрывал силу, намереваясь выплеснуть ее в конце гласа. При этом он с удовольствием заметил, что на последних скамьях перестают шептаться. Приободренный, к середине исполнения Арног уже свободно играл с храмовым эхом – оно подхватывало окончания фраз, подпевало, подкрашивало мгновения тишины на вдохе.

Прихожане смотрели на Арнога. Ему нравилось властвовать над чужими взглядами – остановить, приковать. Власть эта держалась на пении. Умолкни, и она растает с последней нотой: люди снова начнут двигаться, кашлять. Отвернутся и все забудут, точно не было пения. Но пока летит голос, они не думают о себе, их собственные жизни спят. Пока не смолкнет эхо, люди будут жить только тем, о чем поет Арног. Теперь подросток тайно радовался, видя застывшие взгляды селян. Назойливая мысль, «Хелид читал – они шептались, а когда я пою – они молчат!», беспрестанно крутилась в голове. С растущим внутри воодушевлением он влил в голос немного баюкающей печали, стремясь очаровать даже самых «стойких», вроде сурового кузнеца.

Добравшись до фразы «Заоблачные Выси», подросток направил звук в нёбо. Голос его очистился от всякого шипения, от колебаний – свод храма поддерживал кристально-прозрачный столп звука. Несколько мгновений Арног был небесным хранителем во плоти. Но следом от переизбытка чувств тяжелый ком вырос в горле – Арног едва не сорвался с высоты. Страх провала мигом отрезвил подростка. Последние ноты он пропел, будучи собранным. Плавно смягчил голос, а потом затих.

Только образ небесного хранителя помог ему не расхохотаться во все горло от самодовольного счастья. В храме стояла звончайшая тишина! Даже Хелид молчал, хотя должен был объявить об окончании службы.

– Творец, – пробормотала знахарка Села́р. – Ребенку, и такой голос дать!..

Хелид кивнул прихожанам в знак завершения службы. Люди поднялись со скамей и потянулись к выходу. Только знахарка с птичницей задержались.

– Уважаемый, вам нужно подумать о способностях Арнога, – с беспокойной настойчивостью сказала Канна. – Нельзя же зарывать талант.

 Подросток ничуть не обманывался ни тоном, ни словами птичницы. Это давно стало традицией: раз в неделю он пел новый глас в храме, а Селар с Канной подходили к Хелиду после службы «поговорить о будущности мальчика». Должно быть, женщины готовились перед каждым разговором – их слова никогда не повторялись. Они всегда выдумывали что-нибудь новенькое: то сокрушались об отсутствии музыкантов в захолустном Нэдлоке, то восторженно предрекали Арногу место в столичном хоре. Примеряли разные настроения, спорили, говорили в унисон. По всему было видно – им очень нравится это занятие.

– Неужели соборы в столице откажутся принять его?! – Сегодня Канна придавала себе взволнованный вид, точно судьба Арнога решалась прямо тут, в храме. – Что же? Неугоден им певчий из глубинки? Выходит так? – спрашивала она с покорной горечью.

– Такой голос – дар Творца! – хрипло вставила Селар.

Арног смиренно опустил глаза: «Только не голос, а я сам – весь». Хотя он принимал подобные разговоры за традицию, было очень приятно. Его почти распирало от удовольствия. На щеках жарко пылал румянец.

– Мальчик поет как небесный хранитель! Я чуть не расплакалась прямо…

При этих словах Арног замер. В груди сделалось приятно и легко. Он поднял ясный взгляд на птичницу, всем своим видом подтверждая правильность догадки – удивился проницательности Канны.

– Да, сегодняшнее исполнение гласа удалось на славу, – священник положил горячую вялую руку на плечо подростка. – Как бы ни относился архиепископ ко мне лично, думаю, Арнога он охотно примет.

– Правильно. В столице. В Лаа́ре. Самое место ему, – отрывисто бубнила знахарка, перебирая складки серого платья на животе.

Арног наивно улыбался, глядя в пол. Будущее казалось ему прекрасным.

Глава 2

Арног перевернулся на спину и шепнул в потолочные балки:

– Харфаил, покровитель, да будут крылья твои мне щитом!

Затем легко выбрался из постели, стукнул голыми пятками по доскам пола. В окна светило утреннее солнце. Раскинув руки в стороны, Арног замер: по всему телу пробежала колючая волна, а во рту сделалось холодно и горько.

Заклинание Омовения творили все. Столетие назад Верховный маг создал столь простую магическую формулу, что ею могли пользоваться не только люди лишенные колдовского дара, но даже дети. С того времени повальные болезни редко вспыхивали в королевстве Эспалан. Вдали от больших городов в память о жертвах поветрий остались только Дома недугов: наглухо запертые каменные строения с ржавыми решетками. Прежде туда сгоняли больных. Не для лечения – чтобы сдержать мор.

Одевшись, подросток заглянул во вторую половину дома. Через восточные окна ему в лицо плеснуло весеннее солнце. Арног сощурился, прикрываясь ладонью. Как вдруг порывисто шагнул через порог: Хелид лежал на боку, укрытый одеялом – фигура его оставалась неподвижной. Над постелью тяжелым пологом висела глухая тишина. Священник сонно пошевелился, что-то неразборчиво промычал. Взведенные плечи Арнога опустились, и он вышел из комнаты, бесшумно притворив за собой дверь.

Подросток взялся за дело: проснувшись, Хелид должен будет подкрепить силы, а толковой еды в доме почти не осталось. В глиняном горшке под крышкой Арног отварил клубни сытника, испек на углях несколько яблок, чтоб мягче были. Затем отправился к колодцу за водой.

Минуя дом старосты, который единственный в округе был огорожен настоящим забором с крепкими воротами, Арног придержал шаг. Ему хотелось твердо запомнить эти широкие створки с выпирающими ромбами посередине, чтоб в следующий раз врата Заоблачных Высей вышли в воображении убедительней. Затем, покачивая пустым ведром, подросток двинулся дальше. Мимо притихшей кузницы, меж садов за плетнями.

Стоило Арногу вернуться мыслями к Хелиду, как он перестал покачивать ведром. В последнее время священник укладывался спать все раньше, а поднимался с постели все позже. Даже в самый разгар дня зевота одолевала его. Невозможно было этого не заметить.

Как улитка от малейшего прикосновения сразу же прячется в свой хрупкий домик, так и Арног с головой погружался в образ небесного хранителя всякий раз, когда испытывал малейшее беспокойство. Теперь он выпрямил спину, ласково улыбнулся одинокому ворону, сидевшему на плетне. «Ничего дурного с Хелидом не случиться. Он служит Творцу и покровителям, поэтому они в благодарность обязательно позаботятся о нем!». Арног соснисхождением усмехнулся своим страхам и вновь закачал ведром на ходу.

Колодец стоял под старым грушевым деревом. На треугольной крыше зеленел мох, лежали прошлогодние листья. Пока подросток с трудом крутил железную ручку, наматывая цепь на толстый ворот, опоры крыши покачивались и скрипели. Подняв тяжелую бадью, он перелил часть ледяной воды в ведро, а остатки выплеснул обратно в колодец и прислушался. В черной стылой темноте раздался занятный звук, будто на туго натянутую крышу шатра просыпали сверху горох. Пустую бадью Арног оставил на краю колодезного сруба, поднял ведро и бодро понес его к дому. Впрочем, скоро ношу пришлось тащить уже обеими руками.

Тут как назло довелось повстречать сельских мальчишек.

– О, сынок священника идет!

– Думаешь, ты один умеешь петь? А вот и нет! Ха-ха-ха! Я вот пою гораздо лучше! Слушайте все! На могилке ни ивового веночка, на кладбищенской землице ни цветочка! Я три ночи и три дня рыдала кряду! Отопри-и-и в могилу дверь – я рядом лягу! Ха-ха-ха! Пускай мне тоже робу сошьют!

– Может, помочь ведро донести? Нет, куда ж я лезу? Творец тебе в помощь!

Арног одарил насмешников улыбкой небесного хранителя и пошел дальше.

Сельские дети не принимали Арнога в свои игры: настоящих родителей у него не было, он не задирался, не обносил сады – он был другим, непохожим. Затем Хелид выучил приемного сына чтению и письму. Так подросток приобрел навыки, которые были крайне редки среди земледельцев, охотников или рыбаков – всех тех, кто относился к сословию хлеборобов. Однако грамотность стала еще одной преградой между Арногом и сельскими мальчишками. Быть может, прежде они еще могли – пусть даже с большим чувством собственного превосходства – принять «сынка священника» в свою компанию. Теперь же, когда он обладал недоступными другим знаниями, это стало невозможным.

Плетясь с полным ведром по дороге, он еще некоторое время слышал насмешливые выкрики, летевшие в спину. Потом все смолкло.

У крыльца дома Арног поставил ношу на первую ступеньку и с облегчением вздохнул, облокотившись о деревянные перила. Часть воды по дороге расплескалась, от усталости побаливали и плечи, и шея. Он представил, как руки под тяжестью ведра оттянулись бы до самой земли: тогда было бы очень удобно собирать грибы в лесу – даже наклоняться не надо. Он поднял ведро и, наконец, добрался до двери.

К полудню стало ясно: Хелид не сможет провести службу. Священник, едва добравшись до обеденного стола, тяжело опустился на скамью. В помятой домашней робе, заспанный, он был необычайно слаб. Все его силы ушли на коротенькое путешествие из спальни в первую половину дома.

Арног сначала отправился к старосте Нэдлока сообщить, что службы не будет. Потом побывал у знахарки Селар. Теперь, возвратившись домой, он кипятил воду в котелке: знахарка дала сухой травы, из которой следовало приготовить целебный отвар для Хелида.

Потрескивали поленья в очаге. Пока вода закипала, Арног присел возле приемного отца. Священник подпирал тяжелую голову рукой. Хотя глаза его были закрыты, он то и дело поводил плечами, шевелил ногами под скамьей, стремясь разогнать глухую сонливость. Арног позвал:

– Уважаемый.

Хелид чуть повернул голову, под веками приоткрылись мутные глаза, но он не отозвался – лишь посмотрел на приемного сына.

– Вам страшно?

– М-м-м… Чего мне бояться?

– У вас такая слабость.

– Это верно. – Прикрываясь рукавом серой робы, он протяжно зевнул и со стуком уронил руку на стол. – Так спать хочется, что в ушах закладывает… Страшно? Нет, меня не пугает смерть. Все уже сделано. Письмо архиепископу готово. Случись что, ты с этим письмом не пропадешь.

– Я совсем не то имел в виду! Да вы и не умрете! Творец не допустит такого!

– Ну уж… – Хелид улыбнулся. – Он, конечно, заботиться обо мне – как и о тебе, и обо всех – но я же только человек. А людям суждено умирать. – Однако увидев на лице Арнога острое беспокойство, священник со всей серьезностью добавил, – В свое время, конечно.

– Но ведь ваше время еще не настало?

Хелид рассмеялся с вялым добродушием:

– Если мне суждено уйти, да будет на то воля Творца. Я прожил немало. Да и сказать по правде, устал. Может оно и к лучшему, а? Как ты думаешь?

Священник улыбался так, словно говорил не о собственной смерти, а об окончании очередной ярмарки в Нэдлоке. Ошеломленный Арног во все глаза смотрел на него и думал только об одном: как заставить Хелида хотеть жить? Как выдернуть его из дремы, в которой сама смерть представляется не более страшной, чем новое сновидение? Подросток, направляясь к очагу, спросил:

– А вдруг та́м ничего нет?

Хелид выпрямил спину, присмотрелся:

– Ну как же нет? Есть. Ты и сам это знаешь.

Охрипший голос священника выдавал неудовольствие. Старик боролся со сном, а разговоры «мешали борьбе». Мешали спать. Тем временем Арног уже наливал душистый отвар в кружку, осторожно обращался с половником, с которого свисали горячие тряпочки разваренных стеблей.

– Ведь в Намадаре сказано… – Хелид глубоко зевнул, снова сгорбился и прикрыл морщинистые веки. – Я священник. Больше здесь не о чем говорить.

Подросток почтительно поставил перед ним тяжелую кружку и отступил:

– Мне еще многому нужно у вас научиться.

– Да, верно. Сколько знаний я еще не передал! Твой открытый ум нельзя держать в неведении, а я уже собрался умирать. – Сквозь пар над кружкой старик улыбнулся. – Ты славный мальчик.

Такая похвала смутила Арнога необычайно. Он растерялся, покраснел – отступив к очагу, смотрел в пустой котелок и чувствовал себя гадким.

Покончив с отваром, Хелид попросил Арнога проводить его во вторую половину дома к постели: сил теперь не доставало даже на ходьбу. Улегшись, старик тотчас уснул – не успел приемный сын выйти за порог.

Арног закружил по комнате. Он уже догадывался, что происходит с приемным отцом, но прятался от этой догадки, старался заглушить ее другими мыслями. «Почему покровители не помогают Хелиду, не придают ему бодрости? Ведь он каждый день проводит службы в их честь!». Между Арногом и покровителями воздвигалась стена непонимания: такая же глухая, как северная стена дома – ни дверей, ни окон. Явиться в храм с подобным чувством представлялось подростку богохульством.

А вдруг острый нож непонимания способен отрезать его не только от покровителей, но и от самого Творца и храма? От всего, что составляло привычную жизнь?! Арног представил себя стоящим на истертой храмовой дорожке перед покровителями: оторванный от молитв и полуденных служб, не приемлющий запаха благовоний. Чуждый всему. Подросток тотчас уничтожил эту мысленную картину – она пугала стоявшей за ней пустотой.

Арног обулся у порога и вышел на крыльцо. Полдень уже миновал. Солнце пряталось за высокой темной крышей соседнего амбара. Голые ветви яблонь покачивались на прохладном весеннем ветру, наливались соком. Арног сел на ступеньках крыльца и заплакал. Сбежать от мыслей не удалось.

Приемный отец все время спал. А недавно в храмовой каморке обнаружился крохотный пузырек черного стекла. Именно в такие пузырьки знахарка Селар разливала свои зелья. Эта находка разбила последние надежды.

У Хелида была сонове́я.

Такая болезнь случалась у иных людей в преклонном возрасте. День за днем убывали силы, от часа к часу клонило в сон. Целители разводили руками – ничего не поделаешь. А травники только увеличивали с каждым разом дозы всевозможных бодрящих средств. Соновею называли «милостью стариков» – она не причиняла страданий. Однако лечения от нее не существовало: однажды сон делался настолько глубоким, что перетекал в смерть.

Арног встал со ступенек и, опираясь на перила крыльца, посмотрел на оживающие после долгой зимы яблони. Прошептал им:

– Он же мой приемный отец! Нельзя его забирать, нельзя! Я же без него… просто не смогу. За что меня так наказывают?

Деревья набирались сил: с наступлением теплого времени, они готовились выбросить из почек молодую листву, а потом и белые цветы.

– Я в чем-то виноват, – подросток вытер слезы и закрыл глаза.

Он искал в себе грех, вспоминал проступки.

Недостаточное усердие при чтении свитков? Плохо выметенный угол в храме? Вспомнив о разбитом флаконе с благовонным маслом, когда на рукаве певческой робы осталось душистое пятно, подросток попытался убедить себя – вот повод покарать за неосторожность! Но ничего не вышло. Арног признал, что расколоти он даже сотню таких флаконов, это не стоило бы жизни Хелида. Подходящего греха так и не нашлось.

– Тогда почему все это происходит?!

Под натиском неразрешимых вопросов он поспешил облечься в лучшую броню – образ небесного хранителя. Арног со светлой грустью улыбнулся, представил себя сияющим. Ему так часто доводилось воссоздавать этот мысленный облик, так долго и глубоко пребывать в нем, что теперь он вспыхивал в воображении от малейшего движения воли.

Хотя вопросы пока остались без ответов, а у Хелида по-прежнему была соновея, все-таки стало легче. Воображаемое сияние дарило покой, ласковую отстраненность. Подросток расслабил плечи и поглядел в сад.

Вдруг он заметил, как за плетнем по дороге идут двое – знахарка Села́р и староста Фа́лган. Переговариваясь между собой, они свернули к дому священника и направились прямиком к крыльцу.

Глава 3

Селар, закутанная в темное платье с воротом и серую шаль, брела, с трудом переставляя дряхлые ноги в разбитых башмаках. Староста вел ее под руку – старуха тяжело переваливалась, покачивалась на ходу, напоминая оживший ларь для муки. Однако рядом с провожатым казалась небольшой.

Подстраиваясь под ее шаг, Фалган уже поглядывал издали на Арнога округлыми голубоватыми глазами. Его грузное, потливое, почти всюду – даже на бровях и ресницах – облысевшее тело томилось под теплыми одеждами. Поверх пестрел засаленный хазраа́нский халат с поясом. Староста славился необычайным умением добиваться у самых опытных торговцев столь низких цен, что это больше походило на грабеж. Халат он выторговал минувшей осенью на ярмарке почти задаром. Халат был трофеем, и Фалган с ним никогда не расставался.

Подобно двум тучам они взошли на скрипучее крыльцо, надвинулись на Арнога. Ответив на приветствие, Селар прохрипела:

– Как? Помогли мои травы?

– Не знаю, уважаемый Хелид лег отдыхать.

– Не помогли, – деловито заключила она.

– Ты нас к уважаемому проведи, – от старосты пахнуло яблочной наливкой. – Разбудить его придется – о делах надо поговорить.

Когда дверь во вторую половину дома закрылась, подросток прошел мимо теплого очага и сел на постель. К Хелиду его не пустили.

За стеной раздавались приглушенные голоса, покашливания. Арног не представлял, какие дела могли обсуждать староста, священник и знахарка так долго. Сейчас он заботился только об одном – поддерживать образ небесного хранителя. Воображаемое сияние унимало настоящие тревоги.

Он попытался разжечь свет ярче. Вдруг покровители заметят его и придут к младшему брату? Арног представил, как Харфаил обнимает его крылом – сверкающей белой громадой. Как, запрокинув голову, смеется Зарфалат, а на плечо кладет прохладную ладонь Данарелея. Виденье показалось таким манящим! Он зажмурился, напрягся всем телом и медленно, с шипеньем выдыхал через нос, словно это могло помочь воображению. Призывное сияние Арнога затопило первую половину дома, сквозь стены проникло во вторую. Вот жилище священника исторгло ослепительный белый свет. Яблони в саду затрепетали, бросая позади черные дорожки ломких теней.

Скрипнула половица. Арног открыл глаза и с обидным удивлением обнаружил, что никакого сияния нет! Только вечернее солнце спокойно льется в окна, лежит на столе и на полу скучными прямоугольниками.

Раскрылась дверь. В первую половину дома вышли знахарка со старостой.

– Приду завтра, – пообещала Селар.

Фалган, вертя в руках знакомый тубус, одобрительно оглядел подростка:

– А ты молодец, хорошо держишься.

Как положено небесному хранителю, Арног скромно улыбнулся.

Когда Селар с Фалганом ушли, он заглянул к Хелиду. В комнате пахло яблочной наливкой и какой-то мазью. Священник еще не спал: держа слабые руки поверх покрывала, смотрел на приемного сына. Старик обессилел. Сначала Арног подумал, что Хелида так утомил долгий разговор. Но следом, не столько понял, сколько почувствовал: разговор избавил священника от волнений. А успокоившись, Хелид, наконец, поддался слабости.

Подросток сел на край постели, сопя от возмущения, запоздалого раскаяния. «Их нельзя было пускать к Хелиду! Они все испортили!». Что же такого наговорили здесь Хелиду староста со знахаркой? Они лишили старика последней опоры – беспокойства. Теперь ему не за что было держаться.

– Арног, как прибудешь в Лаар… – священник зевнул. – Там на южной окраине, возле речки есть маленький храм. Совсем крохотный. Я вел службы там, пока жил в столице. Сходи туда. Сходи непременно. Хорошо? Там статуи покровителей – их ваяли эльфы. Эти статуи особенные. Совсем как живые. Просто посмотришь, и этого хватит, чтоб укрепиться в вере. Вообще, как прибудешь в Лаар, смотри по сторонам. На все смотри.

– Зачем? – подросток думал о своем.

– А я из тебя на столицу смотреть стану.

– Не говорите так! Не говорите! Не буду я никуда смотреть! – Это была тусклая попытка удержать приемного отца непослушанием. Но воцарившееся спокойствие оказалось гораздо сильнее: оно умиротворило Хелида, сделало его нечувствительным к ребяческим атакам Арнога.

– Я только хотел сказать об этом, – приглушенно, будто обиженно проговорил священник и отвернул лицо. Через мгновение он уже спал: всклокоченные на виске седые волосы, сомкнутые веки. Покрывало на старческой груди поднималось долго-долго, потом разом опадало и лежало недвижимым. Вновь начинало подниматься незаметно.

Подросток встал, поправил покрывало в ногах старика и покинул комнату.

Он бродил вокруг стола, часто останавливался. Арног пребывал в образе небесного хранителя, только воображение теперь не подчинялось ему полностью. Оно против воли хозяина дорисовывало картину. Подросток представлял сияние, а воображение окружало ореол света подступающей тьмой. Короткой вспышкой он рвал непроглядную черноту, а следом враг подбирался ближе. Уйти же от борьбы Арног не мог – это означало вернуться к соновее Хелида, к безучастности покровителей. И он мысленно сражался с неутомимой тьмой – порождением собственного ума.

Измученный бесплодной схваткой, Арног, не обуваясь, вновь вышел на крыльцо. Прохладный ветер освежил голову, раздул коричневую домотканую рубашку на спине, скользнул по голым ступням. В забытьи, не вспоминая о равнодушии троих покровителей, он в рассеянности шепнул:

– Харфаил, владыка ветров, благодарю…

Тотчас карие глаза с испугом широко распахнулись в вечерний сад. «А вдруг покровители просто не слышат меня? Что если они бросят Хелида больным?! Он один не справится!». Эта мысль так растревожила Арнога, что он опрометью кинулся в храм. Выскочив из сада за плетень, подросток наступил на острый камешек – боль напомнила про обувь. Однако возвращаться за башмаками было некогда.

Храм отчетливо белел в наступающих сумерках. Воздух, как и земля под босыми ногами веяли весенней, чуть сырой прохладой.

Арног взбежал по холодным каменным ступенькам, потянул темное кольцо высокой двери и скользнул в приоткрывшуюся щель.

Он различил свое дыхание – такая тишина стояла в храме. Магические светильники откликнулись на близость человека, сами собой вспыхнули золотистым светом. Подросток наспех отряхнул запылившиеся понизу штаны и двинулся по дорожке, зажатой между скамей. Неуверенный в себе и в покровителях, он не знал, какого приема теперь следует ожидать.

Возле аналоя Арног остановился, вскинул голову:

– Пожалуйста, не бросайте уважаемого Хелида. Вы нужны ему!

Покровители высились перед разгоряченным подростком на своих тумбах – замершие, задумчиво отстраненные. Равнодушные.

– Поймите, у него соновея. Зелья уважаемой Селар уже не помогают! Сегодня я сам готовил отвар, но он тоже не помог. Без вашей поддержки Хелид не справиться! Ведь вам легко исцелить его – вы же все можете!..

Арног примолк. Когда эхо его голоса унялось, в храме снова наступила тишина. Ничего не изменилось. Сколько раз он пел покровителям гласы, сколько раз молился – они всегда отвечали! Не размыкая каменных уст, Харфаил, Зарфалат и Данарелея одаряли Арнога ласковым вниманием. Тогда становилось легко и радостно посветлевшей душе. Хелид называл это состояние благодатью. Благодать и являлась ответом покровителей.

Теперь Арног настороженно прислушивался к себе – со всей чуткостью, на которую только был способен. Тщетно. Ни проблеска желанного умиротворения. Кругом колыхалось только серое марево беспокойства.

– Хелид служил вам! Хотя бы поэтому вы должны ему помочь! Должны!

Чем громче он взывал к покровителям, тем звонче, когда смолкало эхо, становилась тишина. Арног ищуще вглядывался в священные статуи. Как вдруг обомлел: «Да ведь они ни на кого не смотрят!».

В самом деле. Данарелея держала одну руку на животе, вторую – одаряющую изобилием и урожаями – протягивала вперед. Эта молодая женщина с длинными волнами мраморных волос улыбалась, низко склонив голову. Ее взгляд и улыбка были обращены вниз – к земле и воде. Там был источник ее кроткой радости, туда Данарелея изливала свою нежность. Зато одаряла, не глядя. Должно быть, потому одним людям доставалось множество богатств, а другим не доставалось ничего.

Справа высилась могучая фигура Зарфалата. Повелитель огня, ликуя, вскинул сжатый кулак. Однако он всегда смотрел поверх голов, точно обозревал свою победоносную армию. Кем был отдельный человек – с его слабостями и мечтами – в многотысячной армаде? Чем он был для Зарфалата? Обычным воином, орудием для достижения победы. Не более.

Слева стоял Харфаил – любимый средний брат. Подняв голову, с печалью и восхищением он вглядывался куда-то ввысь, обеими руками тянулся к небу. Он видел там нечто прекрасное. Вот только из числа покровителей Харфаил к прихожанам был равнодушней всех. Пребывая в чарующем полусне вдохновенья, он даже не задумывался о существовании людей.

Глаза Арнога широко раскрылись. «Им нет никакого дела до прихожан, до меня или Хелида. Они никого не видят, даже не смотрят на нас!».

Подросток был уверен: покровители – это его семья. Старшая сестра и двое старших братьев. Теперь, мучительно вглядываясь в неприступные бастионы лиц, он впервые осознал: у покровителей своя жизнь, в которой нет места никому. Небесный хранитель Арног, младший брат, – он не нужен.

Чем больше слабел Хелид, тем отчетливей Арногу холодила грудь тянущая пустота. Точно уходило, испарялось – не удержать – с каждым днем что-то очень важное. Сейчас перед мраморными статуями он понял, что это за пустота: она раздвинула границы на всю душу.

Это было одиночество.

Рубашка прилипла к холодной спине. Арног сорвался с места, подскочил к Харфаилу. Привстал, отчаянно потянувшись над высокой тумбой, схватил брата за каменную ступню. В смятении всхлипывал, сжимал ее:

– Харфаил, пожалуйста! Не бросай меня!

Арног гладил ступню покровителя, снова и снова просил об одном.

За стрельчатыми окнами давно потемнело небо, когда он унялся. Болела затекшая рука, босые ноги стыли на ледяном полу. Подросток отступил от статуи. Воспаленными глазами смотрел на повелителя ветров. Усталость и бессилие Арног принял за облегчение, дарованное свыше. Дверь храма тихо стукнула на сквозняке – в том почудилось обещание: «Иди, все будет хорошо». Оставив покровителей, он вышел из храма в ночь.

Глава 4

Солнце поднялось высоко, а Хелид не просыпался. Сколько Арног ни тряс его за руку, сколько ни окликал по имени – бесполезно. Растревоженный подросток побежал за Селар. Знахарка пришла, звякая склянками и гремя котелком. Долго приготовляла сложное зелье. То и дело она посматривала на приемного сына священника. Перетирая в ступке корень черноцвета, сказала:

– Арног, без меня знаешь – не лечат соновею. Ты меня, старую, прости, только не поднимется наш уважаемый. Сон у него крепчает уже, скоро…

Он впервые перебил старшую по возрасту:

– Но ведь хоть что-то можно сделать?!

Знахарка пожевала губами, перебирая мешочки с травами на обеденном столе. Добавила порошок из черноцвета в остывшее зелье. Помешала.

– Сейчас постоит – процежу. Потом уважаемого поить будем. Это средство хорошее. Только недолго оно действует, вот беда… Как очнется, не тяни – сразу говори, что хотел. Попрощаться там, прощения попросить, ежели обидел чем накануне. Старикам тяжело уходить так – в разладе.

– Не обижался на меня уважаемый Хелид.

– А ты все равно проси! – Знахарка сердито стукнула глиняным горшком о стол. – Много ли слов для того надо? Обидел – не заметил даже! Ничего молодые не знаете! А родители только прощают!.. – она накрыла горшок тонкой тканью для процеживания, помолчала и продолжила уже спокойно. – Но не отец он тебе, чего там. Хотя заботился. Как родного принял. Вчера вон, как за тебя просил! Наказы делал. Мы уж обещались…

Вскоре Селар уже поила спящего старика, вливала в рот по капле. Знахарка и подросток несколько часов провели подле священника, ожидая временного улучшения. Но Хелид так и не проснулся. На пике действия снадобья, когда Селар уговаривала священника очнуться, тот лишь невнятно мычал в ответ, не открывая глаз. Стоило Хелиду шевельнуться, и Арног по настоянию знахарки опять и опять просил прощения за неведомые грехи. Слышал ли старик хоть что-то? Этого они не знали.

С наступлением вечера Хелид умер.

Знахарка проводила его короткой молитвой. Потом тихонько сказала:

– Ну, вот и все. – Принялась собирать свои травы и склянки. – Священником он был хорошим. Будем помнить. Уверена, в Заоблачных Высях его примут тепло. Как дорогого гостя.

Арног сидел на краю постели. Смотрел в неподвижное лицо приемного отца. Все было точно так же, как несколько часов назад. Только покрывало на старческой груди больше не вздымалось. Глаза Арнога оставались сухи. Казалось, он истратил все слезы накануне.

Селар не собиралась оставлять подростка одного. Первым делом она заставила его выпить что-то горькое из пузырька, потом потребовала собрать коренья и травы в короб, а следом погнала созывать жителей Нэдлока.

Пока Арног обходил дворы, солнце легло за лесом. В глубоких сумерках вернувшись к дому священника, он обнаружил в саду и в доме целую толпу.

Его поминутно окликали, ерошили руками по волосам, обнимали, говорили с ним. Арног по-прежнему не плакал, только оставался бледным. То ли из-за потрясения, то ли из-за успокаивающего зелья он ничего не чувствовал. Внутри все отупело и остановилось. Арног понимал: от него ждут слез, его хотят утешить. Односельчане, не видя признаков горя, решат, что он не любил приемного отца, что он неблагодарный, черствый. Однако Арног искренне ничего не чувствовал. А лживо убиваться, подделывать скорбь в угоду ожиданиям селян он не хотел. Ходил меж людей, отвечал на вопросы и не испытывал стыда за ровное спокойствие. Только некоторое неудобство.

Мужчины ободряюще хлопали Арнога по плечу и после нескольких слов отходили. Женщины совали в руки еду, усаживали куда-нибудь и начинали говорить друг с другом. Одна Селар будто сошла с ума: в каком-то приступе властности знахарка буквально засыпала подростка множеством мелких поручений. Подбросить поленьев в очаг, найти рушник, перенести припасы из кладовой на стол, собрать всю годную посуду в доме для поминок. Казалось, теперь и глоток воды Селар не может сделать самостоятельно.

Совсем измучившись, Арног убрал со своей постели чьи-то узелки. Прилег и сразу провалился в сон – даже говор чужих людей не помешал.

В полдень следующего дня Хелида похоронили. Восточнее Нэдлока среди лесистых холмов лежало кладбище, окруженное дубами. С утра селяне прибрали погост: срезали кусты, подправили надгробные камни, сволокли с пути упавшее дерево. К Хелиду и после смерти относились с уважением.

Больше всего говорили о том, что некому провести заупокойную службу. Будто оправдываясь, староста Фалган в который раз пересказывал, как на рассвете отправил охотника в ближайший городок с запросом. Теперь следовало ожидать приезда нового священника в Нэдлок.

Арног, не слушая речей селян, смотрел туда, где покоился теперь его приемный отец. Могила была убрана с большой заботой. Надгробье – островерхую гранитную глыбу – привезли на телеге. Рыхлая земля совсем скрылась под ивовыми венками и белыми первоцветами. В головах могилы птичница Канна с малолетней дочерью швеи, согласно обычаю, жгли веточки яблони, дуба и рябины. Дым сразу возносился к небу, таял, подхваченный весенним ветром. То был добрый знак: душа покойного без труда поднимется в Заоблачные Выси.

– Иначе и быть не могло, – сказала Канна.

Вернувшись в Нэдлок, селяне справили поминки. День был теплым, поэтому столы вынесли и накрыли прямо в саду. Первым взял слово седоусый кузнец, следом говорил староста Фалган. Ветер трепал края расшитых скатертей. Арног ел наравне с другими, часто поглядывал на пустующее место во главе стола. Хотя тот стул со спинкой никто не занимал, туда ставили лучшее угощенье, а кружку понемногу наполняли вином. По традиции это место считалось отведенным покойному – перед долгой дорогой в Заоблачные Выси ему следовало подкрепить силы в родном кругу. Арног смотрел на стул и без труда мог представить священника – вот он неторопливо пьет из кружки. Черпает ложкой горячий суп и дует на него, так низко склонив голову, точно тяготится некой бедой.

Разрумянившаяся Канна подливала в нетронутую кружку:

– Пейте, уважаемый. Вино очень хорошее.

Весь облик птичницы дышал заботой: Канна была почти преступно довольна тем, что поминки справляются слаженно – как до́лжно.

Арног отвернулся. Казалось, все ненастоящее. Пройдет день, и столы с красивыми скатертями, говор селян, стук ложек, суета Канны – все развеется. Оставалось только подождать. До окончания поминок он смотрел в свою чашку. Только раз поднял голову, когда захмелевший Фалган в разговоре с кузнецом чему-то коротко рассмеялся.

С наступлением вечерней прохлады столы убрали. Посуду и остатки угощенья унесли. Затем селяне по двое, по трое, благодушные в сытости, стали разбредаться из сада священника по домам.

– Одному оставаться нехорошо, – сказала Селар, и увела Арнога к себе.

В душистой от множества трав и мазей комнате знахарка положила поверх сундука соломенный тюфяк, свернутое покрывало:

– Укладывайся тут. – Она вздохнула. – Уважаемый Хелид не просто священником был, но и наставником для всех нас. Хорошую жизнь прожил, много добра сделал. Он большой человек. Я рядом с ним – глупая, никчемная старуха. А все равно жалко мне его… Сама не знаю, почему.

Она зашаркала в свою комнатенку, отделенную от обширной первой половины дома и заперлась там. Арног устроился на тюфяке. Уже засыпая, он по звукам догадался, что старуха плачет за стенкой.

Глава 5

Утром подростка разбудили шаги и голос старосты Фалгана:

– Вставай, собирайся скорей! Тебя ждут возле храма.

Арног соскочил с сундука, растревоженный, сонный. Солнце уже светило в незнакомые окна. Торопливо одеваясь, он вспомнил, что находится в доме у знахарки. Сама хозяйка куда-то запропастилась. Заклинание Омовения бодрящей колючей волной прокатилось по телу. Арног скатал соломенный тюфяк и вместе со старостой вышел на улицу.

Пока они шли к храму, подросток заметил у Фалгана за поясом хазраанского халата знакомую вещь – тубус с письмом Хелида. Не сбавляя суетливого шага, староста положил пухлую руку на плечо Арнога:

– Послушай, уважаемый Хелид оставит тут немного денег и поручил мне обо всем позаботиться. Письмо к настоятелю – вот оно, – Фалган похлопал тубус у себя на животе. – Так что все в порядке. Но видишь, какое дело: на похороны уважаемого я деньги со всего села собирал. Ты ведь знаешь: весной запасы кончаются, взять неоткуда. Соседи твои каждый медяк считают. Тебе, конечно, об этом не говорят, но положение в Нэдлоке сейчас тяжелое. И я уверен, уважаемый Хелид не хотел бы доставить нам такие трудности. Поэтому я вот как рассудил… Новый священник уже приехал – теперь он будет в храме нашем службы вести. Приехать-то он приехал, а повозка стоит. Сейчас укатит извозчик – нам же его потом опять зазывать придется, чтоб тебя в столицу свезти. А если зазывать, значит, еще сверху доплачивать – сюда-то он порожним направится. Да и зачем гонять человека? Лучше вот как сделаем: сейчас тебя в Лаар отправим, а с извозчиком я заранее рассчитаюсь. Оставшиеся деньги разделю меж соседей, кто на похороны потратился. Тебе монета зачем? Главное, в столицу добраться. А дальше храм заботиться будет, когда певчим устроишься. Голос у тебя хороший, дорогу я оплачу – все! И волноваться не о чем. Ну? Что скажешь? – Фалган улыбнулся, ласково пожимая плечо подростка.

Не успев разобраться в суетливых словах старосты, Арног растерялся:

– Нужно прямо сейчас ехать?

– А чего? Поминки мы справили, с уважаемым Хелидом простились, как положено. Я ж тебе все объяснил!

– Хорошо, – Арног пожал плечами, невольно стараясь скинуть потливую ладонь Фалгана.

– Вот молодец! Идем скорей, а то, не ровен час, извозчик возьмет, да укатит.

Возле храма встречать нового священника собрались все жители Нэдлока. Неподалеку хлопала матерчатыми боками на ветру крытая повозка, запряженная парой серых лошадей. Возле нее крутились сельские мальчишки. А в толпе говорливых селян стоял широкоплечий парень в белой робе – как видно, он недавно принял обет служения.

Староста подтолкнул Арнога в спину:

– Иди, вещи собери. Да поторопись! А я здесь потолкую пока.

Арног бегом кинулся вниз по тихой сельской улице. Проплывали мимо знакомые сады за плетнями, дома и амбары. Через голые верхушки деревьев сквозила небесная синева. Даже островки прошлогодней травы по обочинам казались родными. В расставание с Нэдлоком не верилось.

Топоча башмаками, Арног взбежал на крыльцо и распахнул дверь. После похорон в доме обнаружились изменения. Стол был отодвинут к окну, пропала одна скамья. Зато в углу высилась горка чужой посуды. Серый пол, истоптанный пыльными следами, следовало бы вымести.

Арног поднял тяжелую крышку сундука. Затолкал в холщовый узел сменную пару одежды – остальное было в почине у швеи. Заглянул во вторую половину. Постель Хелида зияла голыми досками. Одеяло, простынь и покрывало унесли. Из суеверного страха никто не рискнул бы взять их в хозяйство – скорее, сожгли где-нибудь на окраине.

Арног тем временем поспешил в кладовую. Однако там его ждали пустые полки: накануне он собственноручно вынес припасы – все пошло на поминки. Только в углу валялось старое сморщенное яблоко. Подросток запер кладовую и встал посреди первой половины. Еще раз огляделся.

Тощий узел в руках вызывал недоумение: неужели несколько вещей – его единственная собственность в этом доме? Нет, было нечто важное! Но Арног тщетно пытался понять, что именно оставляет. Он вдруг поморщился: место Хелида теперь займет новый священник. Чужак будет вести службы, копаться в их каморке, а то и жить здесь, в их доме. Эта мысль неприятно поразила Арнога. Он поспешил уйти. Лишь задержался на пороге – погладил дверной косяк и, не оглядываясь, бросился через сад за плетень, по пустынной улице, прижимая к груди легкий узел.

Едва завидев толпу селян у храма, подросток вспомнил о белой певческой робе, которая могла пригодиться в столичном соборе.

– Ну? Собрался? Готов уже? – раздался оклик Фалгана.

– Сейчас, уважаемый, я только заберу…

– Да что ты копаешься!

Закончив осматривать подковы, от серых лошадей отделился немолодой усталый извозчик в потертых штанах и рубахе с заплатами:

– Эй! Куда спешка такая! Отдохнуть надо!

Староста бросил на Арнога сердитый взгляд и подступился к извозчику:

– Спешим! Да, спешим! Последнюю волю покойного выполняем!

Арног поднялся по ступенькам и скрылся от недовольного Фалгана в храме.

Внутри было тихо. Однако тишина эта уже не одаряла спокойствием. Уткнувшись в красную дорожку, – чтобы даже случайно не посмотреть на покровителей – он проскочил под сенью статуй в храмовую каморку. Сняв с крючка свою робу, Арног аккуратно свернул ее и уложил на самое дно мешка. Не удержался – крепко стиснул рукав белого облачения Хелида для служб, которое висело на соседнем крючке, и выбежал прочь.

Когда двери храма за ним закрылись, в лицо ударил солнечный свет и говор селян. Арног испытал облегчение: бросившие его и забывшие о Хелиде, занятые только собой – покровители остались за высокими стенами.

Канна сунула ему в руки мешок, источавший запах копченого мяса:

– Собрала, что смогла найти. Мы уж не дадим тебе голодать-то в дороге. – Она прижала подростка к себе. – Езжай в Лаар. Доброго тебе пути.

Фалган почти выхватил Арнога из ее объятий, потащил вперед:

– Вот провожатый до Лаара. Звать его Ка́ррок. Отвезет тебя в столицу, к собору доставит, письмо передаст кому надо. За дорогу я уже расплатился, все готово. Поезжайте, незачем медлить. Душа уважаемого Хелида обретет покой, когда будет исполнена его последняя воля. Поезжайте!

Усталый Каррок наградил старосту недобрым взглядом. Обернувшись к подростку, вяло постучал концом плети в деревянный борт повозки:

– Полезай, полезай туда. А то надоели мы тут хуже драконьего храпа.

Арног забралсявнутрь. Положил узел с одеждой и мешок, собранный птичницей, в дальнем сумеречном углу. Сам устроился на овечьей шкуре поближе к свету. В повозке пахло сосновыми досками и кислым вином. Селяне поглядывали на Арнога изредка – внимание их было поглощено новым священником, который рассказывал о своей прежней жизни в соседнем городке. До Арнога долетали только обрывки разговора.

Извозчик хотел трогаться, когда на сельской улице показалась знахарка.

– Стой!.. Да постой же!.. – задыхаясь, слабо кричала она. Седые волосы растрепались, Селар спешила. Кузнец взял знахарку под руку, чтоб та не упала в своих стоптанных больших башмаках. Вместе, уже не торопясь, они подошли к повозке. Переводя дух, старуха поправила волосы:

– Бери, – она сунула Арногу в руки фляжку, замотанную в тряпье. – Будешь пить отсюда. Два глотка в день! Запомни!.. Пей сейчас.

Арног вынул деревянную пробку и под надзором Селар отпил травянисто-горькой воды с едким запахом. Положил флягу на колени.

– Спасибо, уважаемая.

– Это зелье Штиля Души. Никто во всем королевстве такого не сварит! Оно поможет тебе – придаст спокойствия сердцу, чтобы справиться с утратой. Отправляйся. Харфаил да поможет в дороге! А я, как помру, повидаю в Заоблачных Высях уважаемого Хелида. Расскажу, что отправили тебя, сделали все как полагается.

– Добро, – буркнул в усы кузнец, хлопнул Арнога по плечу и скрылся за матерчатой стенкой вместе со знахаркой.

Щелкнули вожжи. Лошади застучали копытами в пыли.

Арног успел увидеть, как селяне потянулись в храм – показывать скромное убранство новому священнику. Канна со ступенек помахала рукой и тоже исчезла за дверью. Кузнец вел знахарку назад – виднелись их спины.

Тут следом за повозкой всей ватагой кинулись сельские мальчишки. Они хохотали, корчили рожи на бегу. Что-то громко стукнуло – это запустили камнем вслед. Арног поспешил отодвинуться вглубь. Но лошади несли все быстрей, и скоро мальчишки отстали. Арног вновь выглянул наружу. Мимо проплыл высокий забор старосты и ворота, украшенные ромбами на створах. Следом показался колодец под старым грушевым деревом. Когда дома и пристройки за плетнями кончились, еще некоторое время тянулись сады. А потом по обочинам поднялся нагой весенний лес.

Прогремев копытами по бревнам моста над шумной речушкой, лошади вскоре вытянули повозку на западную дорогу. Арног знал: на повороте раньше стоял указатель, возвещавший о близости Нэдлока. Теперь же указателя нигде не было видно. Должно быть, подточенный дождями и ветром, нынешней весной он не удержался в оттаявшей земле и рухнул – теперь мирно гнил в сырых прошлогодних листьях.

Повозка скрипела, тряслась. Дрожали матерчатые стенки, хлопая краями о сосновые борта. Вперед не поглядишь – все закрыто. Зато позади широкая дорога утекала по ухабам в Сорревеаль – эльфийский край на западе.

Арног улегся на овечью шкуру и рассеянно оглядывал лес, тянущийся по сторонам. Зелье Штиля Души начинало действовать.

Глава 6

Как-то извозчик постучал в стенку, предложив Арногу перебраться вперед:

– Чем длинней разговор, тем короче дорога.

Лошади остановились, и подросток устроился рядом с Карроком. Снова щелкнули вожжи, оси повозки тонко запели весеннему лесу.

– Уважаемый, скоро мы прибудем в Лаар?

– Скоро ли? Извини за грубость, но Нэдлок ваш – та еще ка́нхулова окраина! Раньше чем за две седмицы мы до Лаара точно не доберемся. Но ты мне лучше скажи, чего это ваш староста так спешил? Явно интерес был – от тебя избавиться. Насолил ему? – голос извозчика – громкий, полетный – перекрывал и стук копыт, и скрипы колес.

– Нет, я ничего плохого ему не делал…

– Знаешь, люди зрелые видят чуть больше молодых, – Каррок подмигнул. – Давай, выкладывай свою историю, а уж я скумекаю, что к чему.

Арног взялся рассказывать о жизни в селе. Извозчик, правя лошадьми, только хмыкал и кивал, глядел на дорогу впереди. Наконец, заключил:

– Понятно. Проныра ваш уважаемый Фалган. Могу побиться об заклад: деньги, что оставил твой приемный отец, не уйдут дальше кармана старосты.

Подросток пропусти эти слова мимо ушей – ему совсем не хотелось узнавать плохое о ком-либо из односельчан.

То и дело попадались на глаза деревянные столбики, покрытые сложными знаками. По словам Каррока, это были магические руны – они не позволяли расти траве, а во время ливней отводили воду, избавляя от распутицы. Без таких рунных столбов каждая поездка по не мощеной дороге обернулась бы настоящим испытанием как для ездоков, так и для лошадей.

Солнце поднялось высоко, когда повозка прибыла в тот самый городок, откуда недавно выехал новый священник Нэдлока. На окраине, среди кривых грязноватых улочек Каррок отыскал знакомого торговца. Тот продал ему дюжину бочонков дешевого вина. Это вино в Лааре можно было перепродать уже по столичным ценам. Весь скромный груз легко поместился в повозке. Арногу было поручено присматривать за бочонками на людных стоянках.

Снова зацокали подковы. Солнце спряталось, чуть заметно накрапывал дождь. Извозчик рассказывал о гигантах севера, уничтоживших одно из людских поселений минувшей зимой.

Впереди показалась полуразрушенная застава. Справа и слева от дороги сидели, подобно паре переросших грибов, две приземистые пузатые башни. Первая, покрытая трещинами, до половины обросла темно-зеленым мхом с теневой стороны. Зато вторая показывала крепкие каменные бока – она содержалась в порядке, кое-где даже виднелись свежие следы раствора. Частокол, призванный закрывать проезд по обочинам, давно лежал грудой почернелых от сырости бревен, а ржавые ворота с погнутыми прутьями замерли нараспашку. Из подновленной башни через дверцу выбрался мужчина в серой накидке. Каррок тотчас прервал рассказ.

– А это кто? – подросток ощутил повисшее в воздухе напряжение.

– Проедем – скажу. Сейчас не задавай вопросов.

 Поравнявшись с чужаком, Арног бегло оглядел его: фигура пряталась под накидкой, только лицо оставалось на виду – стальная седина, льдистые голубые глаза. Пока повозка проезжала заставу, незнакомец наделил путников лишь мимолетным взглядом. Скупо кивнул в ответ на сдержанное приветствие Каррока, накинул капюшон и отправился вглубь леса.

Застава миновала. Извозчик, наконец, оживился:

– Ты, значит, из Нэдлока никуда раньше не выезжал?

– Никогда… А уже можно спрашивать?

– Можно, можно. Он и так все узнает. Да нам нечего таить! – громче обычного произнес Каррок, деловито поправляя ворот рубахи. – Уже полвека по приказу короля на таких заставах, вместо солдат, селятся маги Грэ́виорга. Знаешь, это здорово охладило разбойничий пыл: только соберешь дружков-подельников, только спрячешься в придорожных кустах. И на тебе, пожалуйста – посередь лета падает с неба ледяная глыба. Поблизости. Как предупреждение. Одним словом, разбойники на лесных дорогах с тех пор повывелись. – Каррок ухмыльнулся. – Путешественники и торговцы восхваляют короля. Магов тоже все устраивает. Недовольны только служители Пресветлого Намадариара. Ну, не все, конечно. Только те, что высокого сана. Вот и ползут разговоры о «засилье нечестивых чар», о колдунах-убийцах, о таинственных исчезновениях праведных путников. – Извозчик рассмеялся. – Не завидую я королю. У него, ох, не простая жизнь! Идешь как по канату: с одной стороны маги наваливаются, с другой стороны священники напирают. И попробуй тут оступись! Вместе с королевством и с короной своей на голове в такую яму свалишься – ввек не выбраться!

Вдруг Каррок будто спохватился. Чуть пригнув голову, продолжил тише:

– Давай-ка я тебе лучше расскажу, как оно раньше было. Без магов на заставах. Я тогда молодой был. Вез горшки на ярмарку. Представь себе, позарились! Из-под деревьев – шестеро молодчиков с ножами! Я уж думал, попаду теперь не в город, а в Заоблачные Выси. Ан нет. Они окружить хотели, но из леса… – Каррок поскреб щетину на подбородке. – На дорогу такая страхолюдина выбралась – меня чуть медвежья болезнь не прихватила. Корни из боков торчат, гнилая вся, в листьях. Разбойнички как увидали –ножики побросали и врассыпную кинулись. Она – за ними. Уж не знаю, живы ли остались или она их в чаще где-нибудь переловила. Только я сразу обратно поворотил. Месяц еще толком спать не мог. – Извозчик легонько хлопнул Арнога по спине и улыбнулся. – Вот у тебя страхов много: они яркие, но короткие. А в моем возрасте страхи совсем другие становятся: длинные, из года в год тянутся, потому и скучные. Одних магов боюсь, как раньше умел – будто водой холодной на спину льют. Вроде помогают они людям, а все равно…

Сквозь зелье Штиля Души Арног представил, как убегает в чащобу. Только гонится за ним не кто-нибудь, а та самая «гнилая страхолюдина». И остался невозмутимым. Казалось, он привыкает к внутренней тишине.

– Так значит, воровства и грабежей теперь не осталось?

– Осталось! Как не остаться! Но все лиходейство теперь в городах творится. Маги там бесполезны – за каждой рукой в чужом кармане разве уследишь?Потому и хочу, чтоб ты в людных местах за бочонками приглядывал.

В прояснившемся небе разлился закат. Повозка стояла под деревьями. Арног, лежа на овечьей шкуре, закрыл глаза. Так легко было представить: никаких лошадей, Каррока и леса вокруг нет. Есть родной дом. Что-то стукнуло – это Хелид во второй половине укладывается спать. Желтый луч ложиться на сомкнутые веки – это сияние домашних магических ламп.

Хотелось, чтоб со слезами поднялась на поверхность и выплеснулась прочь глубинная боль. Но зелье Штиля Души притупило чувства, оглушило сердце. Арног стал рассудочен, сдержан. Скорбь об утраченном приемном отце, тревога от поездки в столицу – все лениво кипело на медленном, очень медленном огне опоенного зельем тела. «Хелид все равно бы умер однажды. Хотя я желал, чтобы это произошло как можно позже, в далеком-далеком будущем, он умер теперь. Можно ли исправить смерть, как поступок? Нет. Ее называют необратимой – мне остается только менять к ней отношение. Как этого мало». Он подтянул колени к животу. «А упроси я покровителей сделать Хелида бессмертным? Чтоб стал как эльфы… и тем самым нарушил законы Творца, которому служил всю жизнь. Был бы тогда смысл в его служении? Согласился бы Хелид на это? Одно верно: там, в Заоблачных Высях ему хорошо. А для меня главное, чтоб зелье подольше не кончалось».

Арног не понимал, что травянисто-горькая вода во фляжке отнюдь не является лекарством от боли, она только дает время осознать утрату. Ноискать противоядие от скорби в самом себе – на это недоставало сил. Бездумно упуская дарованное зельем время, он лег спать.

Однажды утром Арног сделал последний глоток, и фляга опустела. Зелье Штиля Души закончилось. В скором времени над гладью чувств должны были подуть суровые ветра сомнений и тревог. Он ожидал их спокойно.

Лес по сторонам зазеленел новорожденной листвой – липкой, едва явившейся из почек. Все чаще попадались трактиры, кругом разворачивались поля. А следом потянулись крупные селения. Оживление нарастало и на дороге: неторопливую повозку Каррока обгоняли конные всадники, громыхали навстречу пустые телеги. Несколько раз приходилось останавливаться, чтоб среди мычанья и блеянья пропустить большие стада.

В конце долгого пути повозка поднялась на вершину пологого холма.

По обочинам шумели нарядные толпы, люди теснились у стен постоялых дворов. Вереницы ярких флажков на веревках терялись в клубах дыма – веселые компании у костров запекали на углях сочное мясо. Раздавалось мычанье волов, смех в шатрах и брань у опрокинувшейся телеги. Поодаль угадывались очертания мрачных складов: по словам Каррока, торговцы хранили там много разного добра, не жалея денег на охрану товаров.

Отсюда же открывался вид на Лаар. Арног вцепился пальцами в сиденье. Смотрел на громадные стены вдали: за ними высилось великое множество тонких башен и сверкающих куполов. Закатное солнце окрасило камень в праздничные оранжевые тона, но даже тогда столица Эспалана представлялась грозным миражем – она подавляла царственным величием всякого, кто осмелился взглянуть на нее впервые.

– За час доберемся до западных врат. Кроме охраны там будет маг – он проверит наши медийские печати на руках. Без такой печати ты и шагу в Лааре не ступишь! – правя лошадьми, извозчик перекрикивал шум толпы. – Если стражники начнут требовать денег – ничего не давай!

– Но у меня ведь и так ничего нет, – забеспокоился Арног.

– Тем лучше. Никуда от меня не отходи. Сейчас главное – печати!

– А что бывает, если печати нет?

– Ну, без нее в столице долго не протянешь. Либо выставят из города, либо упекут в Оз-Фого́т за попрошайничество. Прямо тебе говорю: Лаар – как и Ти́онор, Ге́нэвен или Каленха́йм – не зря называют городом мастеров. Бездельников там не водиться. Вот подъедем к западным вратам, там у тебя печать хлебороба и проверят. Зато потом маги в городе узнают при надобности, как тебя зовут, откуда родом, к какому принадлежишь сословию. И самое главное, род занятий – кузнец там, зодчий или кто другой.

Арног забеспокоился еще больше:

– Но ведь я ничего такого не умею! Какой же у меня род занятий?

– Как не умеешь? – Каррок удивленно покосился на подростка. – А письмо к настоятелю собора откуда взялось? Тебя же певчим отправили! Разве нет?

– Да, певчим. Но я этому совсем не учился, просто пою и все.

– Большего и не надо. Примут – сами разберутся, учить тебя или не учить. А до тех пор и думать об этом нечего! Счастье спугнешь!

– Вдруг не примут? Как быть тогда? – Арног с надеждой посмотрел на провожатого: пусть развеет страхи, пусть ободряюще рассмеется.

Но Каррок ответил иначе:

– Тогда ищи другое занятие. Или уходи из Лаара. Не то печать руку сожжет.

– Как это?! Как сожжет?!

– Как на вертеле, – извозчик невесело хмыкнул.

Во все времена бо́льшая часть людей Эспалана принадлежала сословию хлеборобов. Это были землепашцы, скотоводы, рыбаки – все, кто жил вне крупных городов. Деньгами или частью урожая они выплачивали подати в казну. Король наделял их землей. Маги вызывали дожди над посевами. Отряды воинов вставали на защиту. А хлеборобы в свою очередь спасали королевство от голода. Так повелось исстари.

Хлебороб, желающий жить в городе, сталкивался с большими трудностями. Ни король, ни маги, ни воины – никто более не заботился о нем. Приезжий должен был сам проложить себе дорогу. Первым делом следовало найти мастера, который согласился бы взять его в услужение. То было нелегкое испытание. Однако и медлить было нельзя: если хлебороб долго оставался в городе неприкаянным, медийская печать начинала обжигать руку. С каждым днем все сильнее. А избавиться от боли удавалось только двумя способами. Найти мастера и получить от него заветную печать ученика – перейти в новое сословие. Или покинуть городские стены. Вновь выйти в поле, взять в руки охотничий лук, забросить сеть в реку. И оставить мечты о городской жизни. Королевство нуждалось в хлеборобах-кормильцах, но не в учениках.

– Как говорится: «Руку обжег – вставай за плужок». Так-то, Арног!

Под рассказы Каррока повозка приблизилась к западным вратам Лаара. Последнюю сотню шагов лошади преодолевали с большим трудом – такая толчея стояла здесь. Столица вздымала перед Арногом стены, оглушала гомоном, душила пылью. Впереди над толпой сверкали шлемы и наконечники копий – стража осматривала грузы. Только теперь Арног понял: за все дни пути он ни разу не помолился.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Западные врата Лаара остались позади. Тыльную сторону левой ладони еще покалывало после того, как маг проверил печать хлебороба. Но Арног не замечал боли – широко раскрыв глаза, смотрел на вечернюю столицу.

Людей кругом было великое множество, точно в Едином мире наступила последняя ярмарка: если не купишь сегодня, то уже никогда. Говор, смех, звон колокольчиков, стук – столица утопала в половодье звуков. Казалось, ни у кого нет времени даже оглянуться. Куда там! Нужно спешить, чтобы не наступили на пятки; следить, чтобы карета или всадник не зашибли.

Миловидная дама с корзинкой фиалок на углу – кто она? Господин в серебристом камзоле гневно стучит в дверь ювелирной лавки – кто он? Здесь перенималось все: фасон одежды, манера держаться, вкусы, мнения. Только опытный глаз умел отличить подделку. Арног же и подавно уверовал, будто попал в город, где живут одни богачи из сословия мастеров.

Улица за улицей повозка пробиралась к главной площади Лаара. Дорогу обступали роскошные дома, нависали над головой строгие башни, поодаль громоздились храмы. В долгом споре дерева и камня одержал победу камень.

Эту победу предопределял вовсе не страх перед пожарами – умелый маг усмирил бы пламя за несколько мгновений. Так воплощалось стремление блеснуть достатком. Родовое гнездо славного рода должно быть увековечено. Пусть многие годы спустя прохожие скажут: «Здесь жили такие-то». И город становился отраженьем горожан – за деревянными ребрами окраин пряталось каменное сердце Лаара.

Уже совсем стемнело, когда лошади остановились перед главным собором на пустынной площади.

– Приехали! – Каррок за матерчатой стенкой завозился.

Подросток взял узел с одеждой и настороженно выбрался из повозки. Шумные толпы остались где-то позади. Волшебные фонари сияли напрасно – заливали светом безлюдные просторы, вымощенные гладким камнем. Мимо прокатил одинокий роскошный экипаж и тотчас скрылся из виду.

Обернувшись к собору, Арног всецело уверился: сам Творец воздвиг это здание – ни человеческой жизни, ни силы сотен рук не хватило бы, чтоб построить такую громадину! Каррок, прихватив тубус с письмом, подтолкнул Арнога к широкой лестнице.

Внутреннее убранство окончательно подавило подростка. В блистательном зале тянулись ряды скамей и тонких колонн – здесь уместилась бы добрая половина Нэдлока вместе с амбарами и садами! Сияющими деревьями стояли ветвистые канделябры, в проходе темнели широкие чаши, полные пепла.

Далеко впереди ожидали трое: Харфаил, Данарелея и Зарфалат. Двое старших братьев и сестра – не чета статуям Нэдлока – теперь явились Арногу в наилучшем обличье. Под каждой тумбой скрытые курильницы истекали дымом благовоний: исполины, стоя на ароматном облаке, точно парили в воздухе собора. Их лица манили лаской, радостью, надеждой. Вот только прикоснуться к покровителям было нельзя. От одной такой мысли собственная рука мигом представлялась скорченной куриной лапкой.

Арног шел им навстречу. Взгляд его метался: то на покровителей, то в пол, и против воли снова обращался к ясным серебряным лицам. Как эти божественные существа могли пуститься на предательство?! Разве они способны оставить кого-то, забыть? Зарфалат, Данарелея и Харфаил – почему они бросили младшего брата? Почему позволили Хелиду умереть?!

Арног не заметил беседующих у подножия статуй двух немолодых людей. Первый, в ослепительно белом облачении священнослужителя, держался прямо, царственно. Зато второй, сложив полные руки на животе черной рясы, стоял с опущенными плечами и головой. В его волосах уже отчетливо пробивалась седина, толстое бледное лицо было усталым.

Каррок приблизился к служителям храма. Те прервали беседу.

– Уважаемые, светлого дня, – извозчик поклонился. – Мы издалека. Приехали увидеть настоятеля. У нас к нему дело.

– Мир праведнику, – неожиданно ясным, сильным голосом отозвался осанистый старик. – Какое же дело привело тебя к настоятелю?

Каррок, обернувшись, легонько потянул Арнога за рубаху на плече – тот совсем засмотрелся на покровителей.

– Арног, подойди… Вот мальчик. Он хочет быть певчим.

Подросток украдкой оглядел старца: под бледными веками торжественно и горячо пылали два черных угля глаз – было даже странно, что седые брови еще не вспыхнули, не обгорели от такого жара. Острые углы сухих губ приподнялись в покровительственной улыбке.

Каррок вынул тубус с письмом:

– Вот. Здесь письмо настоятелю. От священника – приемного отца Арнога.

Рука в белоснежном рукаве поднялась, раскрытая ладонь властно качнулась.

В ответ извозчик нахмурился:

– Нет. Я должен лично передать.

Ладонь оставалась в воздухе. Тогда заговорил пожилой монах в черной рясе. Голос у него был таким же вялым, как и лицо:

– Будь внимателен к словам. Настоятель перед тобой – архиепископ Сеалаза́р. И обращаться нужно – «Светоносный».

Арног настороженно всмотрелся в старческое лицо. Сеалазар – тот самый архиепископ, который сослал Хелида в Нэдлок! Глава духовной жизни столицы, и возможный преемник патриарха Иниромина. Хелид никогда не отзывался о нем дурно. Но значило ли это, что человек хорош?

– Не хотел оскорбить, Светоносный. Едино по незнанию… – Каррок торопливо вложил тубус в ладонь и отступил на шаг.

Лицо архиепископа нисколько не изменилось, даже улыбка не потускнела.

– Значит, ты хочешь быть певчим? – благожелательно обратился он к подростку, ломая печать. – Должно быть, хорошо поешь?

Рядом с исполинами-покровителями Арног ощущал себя крохотным, ничтожным. А Сеалазар – под стать собору – представлялся огромным как солнце. Хотел ли Арног стать певчим? Хорошо ли пел? И на какой вопрос следовало ответить вначале? Как сталкиваются песчинки и камешки в мокром сите золотоискателя, так и мысли в голове Арнога толкались и прыгали одна на другую. К сожалению, золота на дне сита не оказалось:

– Да, Светоносный. – Он сам не заметил выскользнувшего ответа.

Настоятель передал опустевший тубус монаху и развернул письмо. Улыбка не покинула лица Сеалазара – она лишь стала печальной.

– Хелид из Нэдлока. Припоминаю. Как же… Нисколько не изменился. Послушай, Ха́виш: «И если моя жизнь и служение хоть чего-нибудь стоили...», «Во имя Творца, прошу вас…». – Он утомленно вздохнул. – Если б я шел на поводу у каждого такого письма, мне не хватило бы времени даже молитву коротенькую прочесть. Что тут еще?.. Гордыня. Себялюбие. И богохульство. – Архиепископ поднял глаза на Арнога. – Твой приемный отец поставил свою жизнь, служение Творцу – все, против одного нелепого требования: он хочет, чтобы я принял тебя в певчие. Но Творе́ц даровал ему жизнь, а служение – добровольное. Как смел он чего-то требовать взамен?

Сеалазар неспешно направился к ближайшей чаше-курильнице.

– Я не виню твоего приемного отца за это – большинство людей таковы.

Беда заключается в ином: Хелид казался праведником. И никто не сознавал, насколько глубока в действительности трясина его греха. – Архиепископ остановился перед чашей с горячим пеплом, но, стоя спиной, по-прежнему обращался к подростку. – Мне очень жаль, мальчик, что ты воспитывался у подобного человека. Ничему хорошему он научить не мог. Впрочем, чего еще ждать от сельских священников? Остается лишь надеяться, что твоя душа не успела вкусить отравы его учений. Быть может, ты еще не слишком испорчен. – Сеалазар в последний раз окинул свиток взглядом. – Ах, снова богохульство... Ты поешь «подобно небесному хранителю». Ну разве может человеческий голос сравниться с тем дивным пением божественных созданий? Но спой, – архиепископ оживился. – Возможно, я ошибаюсь, и ты действительностанешь украшением нашего хора. – С этими словами он уронил письмо Хелида в чашу-курильницу.

Арног невольно дернулся – спасти письмо из огня! Но Хавиш, предугадывая его порыв, положил тяжелую руку на плечо:

– Ну, мальчик? Светоносный ждет.

Видя, как оранжевые языки пламени губят письмо, Арног точно уснул. В памяти заворочалось множество гласов, которые он выучил, для которых самостоятельно придумал музыку. Он выбирал. Своды собора давили на голову величием. В широкой плоской чаше догорало письмо умершего Хелида. С улыбкой на сухих губах вновь приблизился Сеалазар:

– Не надо стесняться! Скромность украшает, но сейчас прояви себя наилучшим образом. Ведь ты должен понимать, в хоре главного собора столицы поют только самые красивые голоса!

Подросток набрал в грудь чересчур много воздуха, задрожал:

– Да восславятся покрови… – Голос сорвался.

И Арног заплакал. Чужое место, тревожные взгляды Каррока, ожидания священнослужителей, громадный собор, смерть Хелида – все навалилось разом. Сотрясаясь от рыданий, подросток опустился на мраморный пол.

Каррок склонился над ним, тронув за плечо, зашептал:

– Арног! Что ты делаешь?! Перестань!

Тот разрыдался еще больше. Архиепископ и монах наблюдали за приезжими. Наконец, Сеалазар, снисходительно улыбнувшись, произнес:

– Но ведь нам нужен певчий, а не фонтан, – его покровительственный смех ненадолго заглушил плач Арнога. – Брат Хавиш, возьми этого мальчика и отведи куда следует. Полагаю, сейчас мы не услышим не только пения небесного хранителя, но даже пары связных слов. Ах, эти сельские голоса «неземной красоты»…

Монах небрежно ухватил Арнога за шкирку и куда-то поволок – подросток беспомощно возил ногами по скользкому полу. Видя это, Каррок взволнованно шагнул следом. Но Сеалазар остановил извозчика одним взглядом:

– Ты решил забрать мальчика на попечение?

– Нет, но… я же…

– Так в чем же дело? Ступай с миром, праведник.

Каррок проследил, как Арнога унесли за дубовую дверь. Потом махнул рукой и в большой досаде ушел из собора. Его ждали лошади и повозка.

Хавиш втолкнул плачущего подростка в темную комнату. Арног упал, ударившись подбородком о холодный пол – только узел с одеждой смягчил падение. Дверь захлопнулась, и стало совсем темно.

Он подтянул колени к животу, крепко обнимая узел, – дал волю слезам. В черноте комнаты сияло единственное стрельчатое окно, выходившее на площадь, где горели фонари. Оттуда едва различимо зацокали копыта – должно быть, это Каррок уезжал. А сверху поминутно доносились чьи-то шаги: комната находилась под лестницей. Подросток отчаянно всхлипывал, как вдруг совсем близко раздался недовольный мальчишеский голос:

– Эй, новенький! Ты еще долго будешь реветь?

– Хелид… умер.

– А нам убираться с утра. Ты всем спать мешаешь!

Вместо ответа Арног тоненько заскулил, стискивая узел. В темноте кто-то вздохнул.

– О́ним, отведи его на место Глэ́ма.

– Почему я? Я ведь уже сплю! – отозвался плаксивый голосок.

– Отведи, тебе говорят.

– Вот всегда я! – что-то хлопнуло.

Теплая мягкая рука взяла Арнога за локоть. Подросток, дрожа от всхлипываний, неловко поднялся, толкнув кого-то.

– Ну аккуратнее! – обладатель голоска, казалось, сейчас расплачется от обиды. – Сюда иди. Другим на ноги не наступай… Вот сюда ложись и спи.

Арног опустился на что-то прохладное, чуть влажное. Здесь пахло сыростью и благовониями. Он сжался, стараясь не всхлипывать. Кругом вновь стало тихо. Вскоре глаза привыкли к темноте – проявились очертания большой комнаты, массивные столбы-опоры и множество неровных холмиков повсюду. Арног отвернулся в угол: там стояла до того густая тьма, что было совершенно безразлично: открыты глаза или закрыты. Вспомнился Сеалазар – в белом облачении, будто сияющий, с властью в жестах. А рядом – одряхлевший, добродушный Хелид: седые волосы всклокочены на виске, зевает протяжно и улыбается.

Подросток перестал всхлипывать, но горячие слезы сами продолжали щекотать лицо. «Хелид хотел, чтобы я остался здесь. И собор – это лучшее место для примирения с покровителями. Если примирение вообще возможно…». Гулкая боль в горле не унималась. Замерев, Арног сам не заметил, когда чернота угла обернулась темнотой сомкнутых век. Он уснул.

Глава 2

Кто-то потряс за плечо, и Арног приоткрыл глаза. Перед лицом стояла каменная стена, на которую лилось желтоватое сияние свечи. Кругом раздавались зевки, мычание – бессердечная ночь растаяла, отобрав всякую возможность отдохнуть. В настоящем мире была лишь одна вещь близкая Арногу – узел с одеждой. За ночь узел прогрелся насквозь, и теперь, точно живой, мостился к телу. Подросток обнял его.

– Вставай, – скучно произнес знакомый голосок, перекрывая близкую возню.

Одно слово воскресило в памяти все – и прибытие в Лаар, и жгучие глаза Сеалазара, и горящее письмо покойного Хелида в чаше-курильнице. Арног тотчас очнулся. Над ним, склонившись, стоял мальчик: невысокий, плотненький, в сером балахоне.

– Как тебя зовут? – вчерашний плаксивый голосок принадлежал именно ему.

– Арног. – Подросток поднялся, держа теплый узел с вещами на груди.

Через широко распахнутую дубовую дверь, шаркая ногами, один за другим выходили незнакомые мальчишки в таких же серых балахонах. Бледным рассветом тлело стрельчатое окно. А по простору комнаты гулял сквозняк – легкий, пронизывающий – он скользил меж засаленных лоскутных покрывал, меж остывающих матрацев, будто выискивая тех, кто еще не проснулся. Арног вновь обернулся к собеседнику.

– Я О́ним, – солидно сцепив розовые пальчики на животе, представился тот.

Обряженный в балахон с откинутым капюшоном, он напоминал игрушечного монаха. Нижняя губа его выпячивалась, блестела свежей слюной.

– Тебе надо переодеться. Я принес. Вон. – В изголовье лежал серый квадрат, а поверх него две кожаные лодочки, отдаленно напоминающие обувь. – Ходить в другой одежде нельзя – тебя накажут. Ты только поскорее… – оглянувшись на дверь, Оним забеспокоился, разом утратив важный вид.

Заклинание Омовения колючей волной взбодрило Арнога.

– Только не вздумай делать это на виду у монахов.

– Что делать? – торопливо переодеваясь, подросток обнаружил, что серый балахон совсем тонок, нисколько не греет.

– Заклинаниями разбрасываться направо и налево. Мы в храме. А здесь запрещена любая магия. Если Хавиш узнает…

– Но ведь это Омовение! Что же мне, грязным ходить?

– Ну, – Оним посмотрел в окно. – Раз в неделю возле кухни греют воду, чтобы мылись все. Но дрова собору не бесплатно достаются – водичка всегда еле тепленькая. А за неделю-то измызгаешься до ушей. Поэтому, если честно, все тут пользуются Омовением. Только делают это в уборной или ночью. Когда не видит никто.

Скинув тяжелые башмаки, Арног сунул ступни в прохладные кожаные лодочки. Затянул пояс и принялся укладывать домашние вещи в узел – все это было из Нэдлока.

– Ты такой тощий, – с сомненьем произнес Оним. – И белый весь какой-то. Выглядишь, как Глэм, когда тот заболел. Его потому и выгнали – из-за болезни. Поэтому и тебя, скорее всего, тоже выгонят, – доверительно добавил он. – Готов? Нет, свой тюк, – мальчик-толстячок улыбнулся меткому слову, – свой тюк оставь здесь. Никто его не заберет, никому он тут не нужен.

После комнаты с низким потолком, главная зала собора показалась исполинской. Из пола каменными соснами тянулись ввысь ряды колонн. Запрокинув голову можно было увидеть, как опоры – с такого расстояния они казались не толще хвойной иголки – складываются под куполом в многолучевые звезды. По стенам клубами застывшего дыма ползли барельефы, черно-белые фрески – воплощение назидательных притч из Намадара. В ветвистых канделябрах потрескивали свечи. Но главным был купол над покровителями – поневоле верилось: через него можно сразу попасть в Заоблачные Выси. От чаш-курильниц исходил сухой жар. Собор явился Арногу пугающим видением: в древней ночи трое покровителей пытаются спастись из лесного пожара. Еще юный мир внезапно оцепенел в агонии. Замер навечно. Спустя много веков эту картину – окаменевшую от времени – люди сочли прекрасной. Стали приходить сюда, чтобы молиться.

Засмотревшийся подросток едва не налетел на ближайшую колонну.

Среди светлых скамей муравьями сновали мальчишки в знакомой серой одежде. Гулко стучали ведра, шуршали веники, раздавались смешки. Один из певчих – темноволосый, вихрастый – завидев Онима, вдруг с размаху шлепнул пыльной тряпкой о скамью – полетело эхо.

– Оним! Новенький! Чего копаетесь? Нам здесь что, одним убираться?

– Ну мы же идем! Идем уже, – плаксиво отозвался толстячок, а следом больно ткнул Арнога локтем в бок. – Это все из-за тебя. Сто лет одевался…

Подхватив ведро и совок на длинной ручке, они заспешили прочь – похоже, Оним стремился убраться подальше от понукавшего мальчугана.

Перед ними стояла чаша-курильница – ближайшая к выходу из собора: потемневшая от постоянного жара, полная горячим пеплом. Толстячок закатал рукава, взялся за совок. Привстав на цыпочки, он выгребал белесый пепел и ссыпал его в подставленное ведро.

Каждый раз у тяжелых врат храма накануне полуденной службы вспыхивала торопливая торговля благовониями. За две мелкие монеты можно было получить маленький мутно-оранжевый треугольник – аури́н. Когда проповедь заканчивалась, прихожанам надлежало бросить аурин в чаши-курильницы, и только потом – вместе с голубоватой ленточкой дыма – разрешалось вознести свои мольбы Творцу. Священнослужители уверяли: молитвы того, кто не воскурит благовоние, будут напрасны. За день чаши наполнялись тончайшим пеплом, и каждое утро его нужно было убирать.

– Когда чистить идешь, рукава сразу закатывай, – наставническим тоном пояснял Оним. – Вон, Ви́дрик полез недавно – рукава себе подпалил. Ладно еще, что пальцы обжог. Так ведь одежду испортил! – Толстячок хихикнул и понизил голос. – Хавиш, когда узнал, такое ему устроил!.. – Он опустился на пятки и подтолкнул ногой полное ведро к Арногу. – Наполнилось. Неси вон туда. Да смотри, не развей по дороге! А то обоих убираться заставят.

Подросток поднял легкое ведро и понес к выходу. Рядом с оконцем, откуда прихожанам продавались благовония, обнаружилась дверь. Арног вошел в каморку и остановился на пороге. Здесь сидел сонный монах, а на широком столе перед ним громоздилась душистая гора треугольных кусочков аурина. В углу тускло блестел жестяной ларь с поднятой крышкой. Никакой другой утвари в каморке не было – она бы здесь попросту не поместилась.

– Светлого дня, уважаемый. А куда ссыпать пепел?

Монах, дремотно опиравшийся подбородком на руки, поднял голову:

– Первый день что ли? – буркнул он.

– Да, уважаемый.

– Вон, в углу – сыпь. Да не напыли мне тут! – и отвернулся.

Ларь оказался непростым: у него были стенки, крышка. Зато вместо дна открывался провал, который отвесно уводил в подполье, в темноту.

Арнога решительно оттеснили – это был тот темноглазый мальчишка, который любил командовать Онимом. Ссыпая ароматный пепел во тьму, он покосился на подростка и шепотом спросил:

– Новенький, как тебя зовут?

– Арног, – также шепотом ответил тот.

– А меня Нэ́ртэн. На обеде расскажешь о себе, – качнув пустым ведром, мальчишка бесшумно выбежал из каморки.

Опустошив свое ведро, Арног вышел следом.

Оним встретил его недовольным взглядом:

– Ты так медленно все делаешь! Вот увидит Хавиш, и не примут тебя в хор! – грозил толстячок, выгребая из чаши-курильницы очередную порцию пепла.

Вскоре на свет показался донный уголь, над которым плясала малиновая пленка огня – она чуть колыхалась, от нее шел ровный жар.

– Если чаша погаснет, ты должен сказать об этом монахам. – Оним вытер вспотевший лоб. – Это последнее ведро. Неси. А потом будем подметать.

После уборки настало время обедать. Позади статуй покровителей располагались два широких входа. В один из них и направились певчие. Следуя за серыми балахонами, Арног с опаской пробирался мимо серебряного великана – прекрасный Харфаил был погружен в мечты. Только оказавшись за его сверкающей спиной, подросток испытал облегчение.

Недоступная прихожанам, открылась внутренняя часть собора: камень, дерево и металл соперничали между собой за право услаждать взгляд. Яркими грезами проплывали мимо витражи. Арног, никогда прежде не видевший роскоши, старательно держался посреди колонны певчих – к такой стене даже прикоснуться было боязно. А уж заблудиться среди бесчисленных переходов и арок – проще простого!

Потянулся сумеречный проход. Пропали куда-то вычурные украшения. Только бронзовые канделябры напоминали о богатстве верхних этажей. Зато в воздухе повис теплый запах свежего хлеба. Арног сглотнул. Через кожаные лодочки каменный пол холодил ступни.

Певчие пришли в просторное светлое помещение, которое примыкало к кухне. К аромату выпечки здесь примешивался густой дух копченого мяса и жареного лука. Голодные мальчишки наперегонки похватали глиняные плошки. Всей гурьбой окружили тучного монаха, который добродушно посмеивался и помешивал половником в огромном котле.

Над длинными столами понеслось мычание, стук ложек. Незамысловатая похлебка из сытника с хрящиками от костей исходила паром. К ароматным ломтям хлеба выдавали несколько стеблей пряных трав, чтобы уберечь певчих от болезней. Арногу казалось, будто он в жизни не ел ничего вкуснее.

– Арног, – буркнул Нэртэн с набитым ртом. – Меня сюда перевели из одного храма в Тионоре. А в певчие я сам пошел. Чем на улице с обожженной рукой – уж лучше здесь. – Он легонько стукнул наполовину опустевшей миской о стол. – А тебя на место Глэма прислали? Или родители отдали?

– Нет. – Арног с внезапной болью в горле тяжело проглотил еду. – Хелид умер. Это мой приемный отец. Он меня сюда отправил – написал письмо перед… Заранее.

– Ого! – крупный конопатый мальчишка, сидевший бок о бок с Нэртэном, облизал ложку. – Кем же был твой папаша, если достучался до Сеалазара!

– Простым священником. В Нэдлоке. Это село такое к западу отсюда.

Мальчишки, сидевшие поблизости, примолкли. Только ненасытный Оним продолжал чавкать. Нэнтэн хмыкнул:

– Значит, тебе просто повезло. Раньше здесь был другой певчий – Глэм. Он сильно заболел, и его выгнали. Так со всеми поступают, кто петь не может. А тебя, похоже, как раз на место Глэма взяли. – Нэртэн принялся крошить хлебный мякиш в похлебку. – Но ты пока особо не радуйся! Хавиш всегда выбирает лучшие голоса. Уж он наверняка соберет певчих из других храмов! И будет слушать. Если ты ему не понравишься – сразу выгонит. Но у тебя, наверное, хороший голос?

Арног пожал плечами:

– Уважаемый Сеалазар тоже спрашивал.

– Уважаемый? – Нэртэн весело перемигнулся с соседями. – Если у тебя мозги набекрень и ты захочешь с ним поболтать, говори – «Светоносный». А если между нами… – певчий оглянулся на монаха-повара и понизил голос. – Скоро ты перестанешь называть его «уважаемым».

Арног осторожно спросил:

– Он что, злой?

– Он редкостный канхул! – с жарким весельем выругался Нэртэн.

Другие мальчишки, сидевшие поблизости, тихонько захихикали и снова принялись за еду. Нэртэн тем временем продолжал:

– Если хочешь остаться здесь, спой так, чтобы понравилось Хавишу. И всегда выполняй все его поручения. Причем быстро.

– Да, – Оним аккуратно вытер рот ладонью, а ладонь – уже о балахон на груди. – Если не угодить Хавишу, он исхлещет до крови. Вон, Видрик знает.

Конопатый мальчишка, сидевший возле Нэртэна, закатал рукав. Глупо ухмыляясь, показал розовые рубцы на крепкой руке. На коже будто лежали розовые веточки – шрамы.

– Это они уже зажили, – горделиво сказал Видрик. – Почти месяц прошел.

Арног проследил, как полосы от ударов вновь скрылись под серым рукавом:

– Да за что могли так наказать?!!

– Я курильницу чистил. А рукав взял и загорелся.

Оним сосредоточенно жевал – в присутствии Видрика он, как видно, не собирался смеяться над случившимся. Арног молчал – веточки чужих шрамов пустили корни в его душе и теперь быстро разрастались кустом колючего страха. Как вдруг издали поплыл мелодичный колокольный звон. Все мальчишки наспех доели остатки похлебки и, на ходу дожевывая хлеб, заспешили прочь. Арног последовал за ними.

Певчие наперегонки вернулись в спальную комнату. За время обеда кто-то побывал здесь: на стенных крючках теперь висели кристально-белые одежды. Мальчишки скидывали серые рабочие балахоны и облачались в настоящие певческие робы. Нэртэн пытался пригладить вихры на макушке. Оним, отвернувшись в угол, щипал себя за щеки – надеялся выдать красноту за румянец. Видрик старательно разглаживал крохотные складки на плечах. Две дюжины других мальчишек от них не отставали. Глядя на это преображение, Арног внезапно опомнился – ему певческой робы не досталось. Нэртэн, видя его замешательство, усмехнулся:

– А тебе еще рано! Вот если примут в хор, тогда и робу получишь.

– Но если все сейчас уйдут, что мне тогда делать?

– Да откуда я знаю, что тебе делать? Ну, сиди здесь.

– Тебе с нами нельзя! – самодовольно вставил Оним, поправляя капюшон. – Может быть, тебя вообще в хор не возьмут. Да и поешь ты, наверное, плохо.

Арног отодвинулся. Понуро комкая серый балахон на груди, смотрел, как певчие готовятся к службе – двадцать семь подвижных белых фигур.

Вскоре спальная комната опустела. За стрельчатым окном сиял весенний полдень. В глухой тишине подросток поплелся к своему матрацу. Развязав узел с одеждой, достал измятую робу, которую сшили для него в Нэдлоке. Что и говорить, после стольких стирок любая ткань утратила бы белизну. На левом локте отчетливо темнело знакомое масляное пятно. «Может, разрешат петь в ней?». Арног откусил нитку, торчавшую из потрепанного ворота.

Как вдруг дверь в комнату распахнулась. Подросток, даже не оглянувшись, мигом затолкал робу обратно в узел.

– Тебя Хавиш зовет! – поймав на себе взгляд, Оним приосанился. – Да скорей же! Служба начнется – сам будешь дорогу искать!

Арног побежал следом за толстячком, но по дороге краем глаза успел заметить толчею возле окошка с аурином. Зал уже полнился говором.

Строгая тишина во внутренней части собора была потревожена топотом и тяжелым дыханием. Оним бежал впереди, перепрыгивал через несколько ступенек – из-под белоснежной робы мелькали темные кожаные лодочки.

Отдуваясь, Оним остановился возле двери с витиеватой ручкой, изображавшей птичье крыло. Это была келья Хавиша.

Арног уже собирался постучать. Но согнулся от внезапного удара в живот. Судорожно хватая ртом воздух, подросток оперся на стену рукой:

– Ты… зачем… – сипло, с горьким изумлением попытался выяснить он.

– Из-за тебя я уже опаздываю, – раздался над головой запыхавшийся, мстительный голосок Онима. – Лишь бы тебя Хавиш не взял!

Толстячок тотчас кинулся прочь. Шлепки его кожаных лодочек по полу вскоре стихли в дальнем конце коридора.

Арног выровнял дыхание. Болезненно морщась, выпрямился. Думать о коварстве Онима совсем не хотелось – Арног, будто вплотную приблизился к чему-то гадкому и сам едва не замарался. Спасение от неприятных мыслей нашлось в образе небесного хранителя. Сияющая воображаемая броня не подвела и на этот раз. Подросток грустно улыбнулся. Представил, как сияние его тела ложится на стену, на дверь с витой ручкой. Он постучал.

Келья Хавиша оказалась просторной. Хотя уже наступил полдень, кровать под тяжелым балдахином оставалась неубранной. На полу возле изголовья стояла початая бутыль вина. Пахло потом, несвежей периной.

Хозяин кельи сидел за столом и что-то писал. Толстая сгорбленная спина в черной рясе изредка шевелилась. Звякала крышечка тяжелой чернильницы.

Наконец, Хавиш отложил перо и повернулся к подростку:

– Как там тебя зовут?

– Арног, уважаемый.

– Налей вина мне.

Когда подросток подносил кубок, свободный рукав серого балахона съехал вниз до локтя. Хавиш внезапно вцепился в его запястье всей пятерней – стиснул, подозрительно блеснув глазами. Шумно потягивая вино, он не отрывал пронзительного взгляда от лица подростка. Арног прикладывал все усилия, чтобы не морщиться: когда первая вспышка испуга прошла, стало только хуже –теперь приходилось подавленно терпеть. Каждое мгновение было томительным и неприятным, хотелось немедленно освободиться из этой настырной хватки. Стараясь не смотреть в толстое лицо Хавиша, он осторожно пошевелил пальцами захваченной руки – чужие желтые ногти больно впивались в кожу. Монах со стуком поставил опустевший кубок и вытер мокрые губы рукавом черной рясы:

– Почему такой бледный?

– Не знаю, – Арног вспомнил об участи изгнанного певчего. – Я не болею!

Хавиш недоверчиво усмехнулся и отпустил его руку.

– Это мы еще проверим. Ну-ка, подними балахон. Повернись.

Арног смотрел на дверь кельи: выше тесемки штанов от колючего взгляда забегали мурашки. Откуда-то повеяло сквозняком. Через минуту подросток осмелился опустить балахон. А повернувшись, обнаружил, что Хавиш уже давно не смотрит на него – перечитывает какой-то свиток.

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать, уважаемый.

– Плохо. Налей мне еще вина.

Слушая глотки, Арног встал позади Хавиша. Кубок стукнул о стол.

– Пой. И не вздумай реветь. Я не Светоносный – терпеть этого не стану.

– Что петь, уважаемый?

– Что хочешь. Мне нужно узнать, стоит ли тебя держать в храме.

Внутренне подобравшись, Арног взял первые ноты. Как вдруг Хавиш обернулся – его толстое лицо кривилось от недовольства:

– Это еще что за еретическая мелодия?

– Я ее сам придумал, – осторожно признался Арног.

– Как ты сказал? Сам? Это тебе не балаганные песни! Это священные гласы из Намадара! Сам!.. – Монах отвернулся к столу, его голос вновь сделался вялым и тусклым. – За такое отношение к святыням ты будешь наказан.

Глава 3

Арног похолодел, вспомнив розовые шрамы на руке Видрика. А Хавиш все молчал и молчал, будто выискивая наиболее суровое наказание.

– Иди на кухню, возьми еды там, да отнеси звонарю на колокольню, – не оборачиваясь, бросил монах. – Все. Пошел прочь.

Арног выбрался из сумрачной комнаты. Лишь закрыв за собою дверь, он измученно перевел дух. Казалось, все силы остались в келье Хавиша.

Кухню он отыскал, хоть и не сразу. Там ему плеснули в глиняную плошку нестерпимо горячего супа, и сказали, где искать лестницу на колокольню.

Ступенька за ступенькой, пролет за пролетом – он стал подниматься. Сначала икры ног загудели от напряжения, потом болезненно закололо в груди. В мутные оконца проникало мало света. Каждый поворот, каждый угол представлялись неотличимой копией предыдущих. Арногу уже думалось, будто эта лестница ведет прямиком в Заоблачные Выси, а то и выше. В который раз присев отдохнуть, он утомленно потер разгоряченные икры: действительно, это был путь в Заоблачные Выси – умереть на одном из пролетов было не так уж сложно. Сердце неприятно билось где-то в горле.

Чтобы забыть о боли в дрожащих ногах, Арног попытался отвлечь себя мыслями. И тотчас нахмурился: «Оним же сам вызвался проводить! Тогда зачем ударил? А покровители позволили злу произойти. Если уж Харфаил, Данарелея и Зарфалат забыли даже обо мне – о младшем брате – заботятся ли они хоть о ком-то?». Арнога охватила глухая обида – не столько на Онима, сколько на старших братьев и сестру. «Зато теперь я в соборе – там, где и следует быть всякому небесному хранителю. Поэтому меня примут в хор. Никак иначе и быть не может». Подросток шмыгнул вспотевшим носом.

Через каждые четыре поворота показывалась запертая дверь с бронзовой ручкой. Потом двери закончились, а вместо них стали попадаться тканые гобелены. «Данарелея усмиряет морскую бурю», «Зарфалат высекает огонь», «Харфаил выпускает в небо птиц». Арног обиженно не разглядывал их.

Короткие передышки уже не помогали. Суп остыл – глиняную плошку можно было держать голыми руками. Арног готов был заплакать от усталости – лестница не кончалась! Она тянулась и тянулась вверх. «Как же так?! Ведь Хелид написал это письмо – он хотел, чтобы я попал в столичный собор. Неужели он знал, что здесь так плохо?!».

Однако вместо слез его душу охватила покорность. Не то трепетно-сладкое смирение, которое он испытывал в Нэдлоке: уронил тяжелое ведро с водой, сельские мальчишки придумали новое обидное прозвище – «К чему огорчаться? Никто ведь не знает…». Тайна появления на свет сейчас нисколько не утешала. Был Арног небесным хранителем или не был им – какая разница? Ноги все равно тряслись, жилы в них болезненно подергивались, он задыхался. Это была отупелая покорность животного.

Первая кожаная лодочка опускалась на холодную ступеньку. Затем другая. С каждым шагом внутри что-то выгорало, оставляя одну бессмысленную пустоту. Арног уже забыл, куда и зачем идет, лишь отстраненно ждал, когда ноги подкосятся, и он упадет. Только бы плошка при этом не разбилась.

Преодолев еще один пролет, он остановился. Лестница закончилась. В стене темнела дверь, окованная железом. Арног потянул за кольцо.

В лицо брызнуло яркое солнце, ветер весело заполоскал серым балахоном. Арног сощурился. Перед ним открылась узкая площадка: справа тянулась стена, посреди которой в глубокой нише пряталась дверца; слева белели низкие перила – за ними был только воздух и ветер. Под крышу колокольни отовсюду заглядывало глубинно-синее весеннее небо.

Арног приблизился к перилам, но сразу отпрянул, едва не пролив на себя суп из плошки. Забылись даже изможденные ноги.

Далеко-далеко внизу рябели черепичные крыши, сверкали серебром выпуклые купола. Лежали прямоугольники кварталов и округлые площади, по которым ползли соринки экипажей. И будто из-под земли столицу всюду пронзали спицы башен. С такой безмерной высоты Лаар напоминал яркое кружево. Неведомая ткачиха раскинула его до горизонта, вонзила великое множество игл, спиц и булавок – шпилей. Бросила поверх зеленую пряжу парков, привольно уронила реку – блестящую атласную ленту синего цвета. И оставила свое рукоделие на земле. Людям.

За тринадцать лет, проведенные в Нэдлоке, единственным образцом высокого строения для Арнога был сельский храм Творца. Теперь, держа на груди глиняную плошку с давно остывшим супом, он разглядывал Лаар.

Подросток обернулся на скрип: из-за низкой дверцы выбрался сгорбившийся звонарь. Когда монах разогнулся, стало видно, насколько он высок и худ – ряса висела на нем, как черное знамя на штандарте. Заросший бородой, со впалыми щеками, он дико оглядел подростка. Увидев плошку с супом, звонарь замычал и шагнул ближе – выхватил ее из рук Арнога и, не сходя с места, принялся с большой жадностью есть. Шумно втягивая остывший суп, он не слишком чистыми пальцами вылавливал со дна кусочки овощей и мигом отправлял их в рот. Чавкал и глотал с такой быстротой, что едва успевал отдышаться. Потом оглядел пустую плошку, сунул ее в руки замершему подростку. Хлопнула дверца. Арног остался на площадке один.

В чувство его привели звуки: откуда-то сверху послышалось хлопанье крыльев и сытое воркованье голубей. Нужно было возвращаться.

Когда Арног спустился с колокольни, служба уже закончилась, прихожане разошлись. Мальчишки снова были в серых балахонах. И все они собрались возле аналоя, за которым стоял Сеалазар. Архиепископ грозил пальцем:

– Я еще раз напоминаю: близится день Преображения – один из величайших праздников Пресветлого Намадариара! Из Сусалина, возможно, в столицу прибудет сам патриарх – Светозарный Иниромин! Если так случится, то он непременно почтит своим вниманием главный собор. Я уже не говорю о том, что на праздничной службе будет присутствовать лично его величество король Аурман. Вы понимаете, что это значит?

Певчие взволнованно переглядывались, но все молчали.

– Выступление на праздничной службе должно стать блистательным! – Сеалазар строго оглядел мальчишек в серых робах. – А чтобы укрепить вас на пути служения Творцу, я обещаю: тот певчий, который на празднике Преображения выступит лучше других, сразу перейдет в новое сословие. Я не оговорился. Один из вас станет подмастерьем! Нужно только приложить достаточно усилий. – Архиепископ улыбнулся. – Это все. Ступайте.

Мальчишки восторженно зашептались – даже присутствие Сеалазара не смогло удержать их. Кто-то обрадовано тер ладони, кто-то с нетерпением откашливался, точно выступать предстояло с минуты на минуту.

Вернувшись в общую комнату певчих, они продолжили обсуждать эту новость. Одни сгрудились у окна, другие, разложив одеяла широким кругом, оживленно болтали.Арног лежал на своем матраце, хмурился – изможденные ноги сделались точно чужими. Стоило пошевелиться, и мышцы неприятно подергивались.

По соседству бухнулся Видрик. Опершись подбородком о крупные кулаки, поставленные один на другой, он с интересом разглядывал Арнога.

– Что, наказали?

– Хавиш сказал, чтоб я отнес еду звонарю на колокольню, – мрачно ответил подросток; и мельком отметил, что впервые произнес имя взрослого человека, не прибавив к нему привычное «уважаемый».

– Да, – Видрик ухмыльнулся, – после этого на ногах не держишься. Но ты терпи. Завтра еще хуже будет. Всегда так. Сначала ноги просто вялые. А вот на следующий день они болеть начинают.

Подбодрив Арнога этим обещанием, мальчишка снова умолк. К ним подобрался Оним – пододвинул свой матрац, но лежал тихо. Только слушал. Нэртэн спал неподалеку, с головой укрывшись лоскутным покрывалом.

Арног заметил, что он сам, Нэртэн, Оним, Видрик и еще один смуглый незнакомец, всегда державшийся особняком, – самые старшие. Остальные были на три, а то и на четыре года младше. И эта разница в возрасте разделяла певчих. «Малыши» и «взрослые» не общались.

– А почему вы с младшими не разговариваете?

– А чего с этой малышней разговаривать? Больно надо, – Видрик пренебрежительно оглянулся через плечо, но потом снова положил голову на кулаки. – Только смотри, не обижай их.

– Да ты что! Я и не собирался!

– Не, ты не понял. Я вон как-то пошутить хотел: натянул одному капюшон на глаза и подножку поставил. Тот брякнулся, разревелся. А я чего? Я пошел дальше. Так они меня потом всей толпой поймали, когда с ужина возвращались. Ух, и отлупили же! – казалось, он вспоминает об этом с восхищением. – Мне так только от Хавиша доставалось. Не смотри, что маленькие – они числом берут.

– Правда? – Арног, повернувшись, посмотрел на «малышей» – сидевший поблизости кружок выглядел безобидно, некоторые смеялись.

– У них там свои правила. Нэртэна они слушать не будут, – мальчишка потер конопатый нос. – Не, если хочешь, конечно, можно поиздеваться. Но только на словах. Это они даже любят – сами потом ходят и обзываются. – Видрик вдруг пододвинулся и заговорил с таинственным воодушевлением. – Арног, а ты драться любишь?

– Нет, не люблю, – с опаской признался тот.

– А я люблю. Очень. Вот кому-нибудь нос расквасить или заехать под дых. Это так здорово! А если еще и тебя при этом хорошенько мутузят – ух, красота! Есть в этом что-то настоящее.

Последняя фраза прозвучала у Видрика принужденно – будто он подслушал ее где-то, а теперь решил ввернуть в разговоре.

– Что ж хорошего, если тебя бьют?

– Да ты не понимаешь! Это… Когда дерешься, все сразу такое яркое! Быстрое! Увернулся, и в лоб ему, – улыбающийся мальчишка, сжав кулаки, перекатился на бок. – Потом пнуть хорошенько, и снова – по лбу. На!

– Так ведь и тебе может достаться, – Арног настороженно следил за ним.

– Ну и хорошо! Значит, не с какой-нибудь размазней дерешься. А с хорошим соперником. Может, вы потом подружитесь?

Арног слабо представлял, как можно драку сделать поводом для дружбы. Но на всякий случай решил не возражать.

– А здесь я уже так давно не дрался, – Видрик огорченно обмяк на матраце. – И не с кем. С Нэртэном нельзя – он же у нас самый главный. Хотя я бы его, наверное, победил, – с оживлением добавил мальчишка. – Оним вообще в соперники не годится. Настоящая размазня. Один раз ткнул его в ребра. Даже не начали, как следует. А он – сразу реветь. Будто его десятеро на полу пинали. Говорю же – размазня.

Оним, лежавший поблизости, сделал вид, будто не слышит.

– Ну и с кем драться? С малышней? Один на один нечестно выйдет. Я же сильнее. А когда они всей толпой наваливаются, я и пикнуть не успеваю. С кем еще? С ним что ли? – Видрик презрительно кивнул в сторону смуглого певчего, который – по наблюдениям Арнога – все время молчал.

– А кто он? Как его зовут?

– Это Наи́з. Он хазраа́нец, поэтому такой смуглый, – проговорил Видрик без всякого интереса. – С ним драться нельзя. Он у Хавиша на особом счету.

– Почему?

– Поет хорошо. Может он, как лучший певчий, и станет подмастерьем.

 Видрик сделал скучающее лицо. Потом неожиданно оборвал разговор и, зарывшись под покрывало, притих. Прикинулся спящим.

Арног с любопытством принялся разглядывать мальчика-хазраанца. Тот сидел на матраце в самом углу, обхватив колени руками и склонив темную голову к серой каменной кладке. Наиз словно прислушивался к тому, чтопроисходит за стенами собора. Большие черные глаза, наполовину прикрытые веками, равнодушно смотрели в одну точку.

Чем дольше Арног наблюдал за ним, тем яснее испытывал странное чувство, растущее в верхней части груди и в шее – там разливался неприятный суетливый жар, егозящая неудовлетворенность. «Он у Хавиша на особом счету», «Поет хорошо», – настойчиво твердил голос Видрика. В глубине души Арног растерялся: ощущения, которые вызывал Наиз своим видом, были отчетливо неприятны. Однако это непостижимым образом привлекало! Казалось, ковырни взглядом поглубже, и в мальчике-хазраанце откроется нечто важное, нечто весьма существенное для самого Арнога.

– Его скоро выгонят, – совсем близко раздался голосок Онима.

От этих слов неведомое чувство толстым сытым котом улеглось внутри – довольное. Арногу стало гадко: он понял, что это за чувство. То была зависть. Смущенно улыбаясь и краснея, подросток воровато оглянулся, будто желая убедиться – никто не подглядел его мыслей?

– Почему это выгонят?

Разговаривать с Онимом не хотелось: коварный удар без всякого предупреждения возле кельи Хавиша прочно отпечатался в памяти.

– Потому что он самый старший из нас, поэтому и выгонят скоро.

Арног отвернулся и натянул покрывало до подбородка. Однако Оним, похоже, намеревался продолжить беседу:

– Да, раньше было хорошо! Пока, чик-чик, – двумя пальцами он со смешком изобразил ножницы, – кастрацию не запретили, можно было оставаться прежним и петь, пока внешне не изменишься. Но чтобы вырасти, чтобы растолстеть – это ж, сколько времени нужно! Чуть ли не до старости! А этот вонючий патриарх Иниромин все испортил. Взял и запретил, канхул. Хоть бы спросил сначала… – толстячок вздохнул. – Вот я бы с удовольствием согласился, чтоб мне так детство растянули.

– Потом все равно выгоняют, – не поворачиваясь, буркнул Арног.

– Ну и что? Тебе-то какая разница? Я же про себя говорю, – огрызнулся Оним. – Подумаешь, выгоняют! До этого времени еще дожить нужно. А вот Наиза не сегодня так завтра из собора вышвырнут – он сразу перестанет быть учеником! Сначала повоет на улице, когда печать хлебороба будет руку сжигать, потом сбежит из Лаара. И я тогда посмотрю, как он выживет за городскими стенами. Если звери не съедят, сам же от голода подохнет. Так ему и надо будет, этому Наизу! И тебя тоже выставят. Вас обоих! Понятно?

Арног укрылся с головой и заткнул уши. Пролежав так с минуту, он осторожно вынул пальцы из ушей – толстячок уже молчал.

Ранним утром глухой удар в дверь привычно разбудил певчих. Мальчишки завозились, выбираясь из-под нагретых за ночь лоскутных покрывал. Арног тоже поднялся и со стоном вновь бухнулся на матрац – густая тянущая боль уверенно поселилась в ногах. Тогда он решил одеться, стоя на коленях. Однако нынешнее утро оказалось щедрым на неожиданные события: когда голова пролезала в ворот, Арног почуял что-то неладное. Он ощупал левое ухо и обнаружил, что верхний его край уплотнился и припух. Это казалось тем более странным, что прикосновения не причиняли боли.

Во время уборки от постоянной ходьбы гудящие ноги размялись, а об изменившемся ухе некогда было вспоминать – Арног отвлекся: жесткой щеткой старательно оттирал дальние скамьи. Нэртэн заметил его усилия.

– Да брось ты их тереть! Пусть такие стоят!

– Но ведь нас накажут, если мы все не вычистим.

– Нет, первую от входа скамью можно вообще не протирать, – мальчишка усмехнулся, тряпкой смахивая пыль с барельефа поблизости. – Здесь даже ученики не сидят. Только всякие хлеборобы и канхуловы попрошайки. – Нэртэн улыбнулся и понизил голос. – Знаешь, кого я тут видел на прошлой службе? Здесь сидели канхулы из публичного дома! И одна была – смесь человека с северным гигантом! Высоченная, кожа серая! Страшная!

 К ним подбежал Оним. Игриво крутя пустое ведро за ручку, заявил:

– А тебя Хавиш зовет. «Сейчас же» сказал, – толстячка распирало от удовольствия: ему довелось быть вестником грозной силы. – Ну, уж сегодня он тебе точно всыплет! Всего в лохмотья исхлещет! Розгами! До крови! Он же видел, как ты заклинанием Омовения пользовался. Вот и решил проучить. Хотя нет, это за то, что ты плохо убирался! Медленно!

Внутренне подобравшись, Арног оставил щетку на скамье. С перепуга нырнул в образ небесного хранителя. Воображаемое сияние сразу прояснило ум: власть Онима кончилась на словах «А тебя Хавиш зовет». Остальное было послевкусием власти, которое мальчишка растягивал и смаковал.

Отыскав келью Хавиша, Арног ласково улыбнулся двери – когда пылаешь неземным светом, не так уж страшно взяться за витую ручку.

За порогом по-прежнему висел запах несвежей перины. Однако теперь здесь стало куда многолюднее, нежели в прошлый раз: посреди кельи стояло трое незнакомых мальчишек. В гнетущем молчании Хавиш оглядывал их, лениво вертел белое перо в толстых пальцах.

– Будьте вы хоть Ве́нциями Златоголо́сыми – если я решу, что этого недостаточно, то отправлю обратно. А вот ты, – монах обратился к Арногу, – просто окажешься на улице. Все ясно? Тот, кто споет лучше других, вступит в наш хор. Остальным здесь не место.

Глава 4

Хавиш вдруг указал пером на самого высокого из мальчишек.

– Сколько тебе лет?

– Мне четырнадцать, уважаемый.

– Так. Выйди отсюда. Ты петь не будешь.

– Почему? – он сжал кулаки от возмущения. – Я что, хуже других?!

– Да, хуже. Тебе четырнадцать – слишком взрослый. Хору такие не нужны.

– Последние два года – я́ солист в соборе Преображения! Дайте хотя бы спеть! Меня сюда все утро везли – и зря? Вам понравится мой голос!

Хавиш, тяжело оглядел его с ног до головы, бросил перо на стол.

– Закрой рот. И выйди. Третий раз я повторять не стану.

Безо всякой надобности растолкав соседей плечами, мальчишка ринулся вон из кельи. Когда дверь за ним захлопнулась, Хавиш обратился к следующему:

– Твой черед. Спой мне.

Мальчик запел, но голос его так сильно дрожал от волнения, что едва удавалось разобрать мелодию, не то, что слова. Монах покачал головой.

– Довольно. Скоро праздник Преображения – на службу явится сам король. Его величество А́урман не потерпит такого исполнения. Ступай.

Чем ближе подступала очередь петь, тем больше Арног погружался в образ небесного хранителя, и под натиском яркого света, волнение отступало.

Третий певчий был самым младшим. Над его узенькими плечиками покачивалась большая бледная голова. Тем неожиданней зазвучал голос – чистый, удивительно ясный. Не верилось, что такой красивый звук рождается в столь неказистом тельце.

Прослушав половину гласа, Хавиш довольно зацокал языком:

– Очень хорошо. Как тебя зовут?

– Са́жек… – большая голова низко опустилась.

– Что ж, – монах обернулся к Арногу, – остался только ты. Начинай.

Подросток окутался воображаемым сиянием – почти утонул в нем:

– Простите, уважаемый, но я знаю лишь те мелодии, которые придумал сам.

– А, те самые, еретические, – Хавиш дернул жирной щекой. – Ладно. Пой, как умеешь. Мне только голос нужно послушать.

Арног откашлялся и запел. Не соревнуясь с Сажеком – подобное небесному хранителю бы не пристало. Не боясь изгнания – нельзя выгнать из собора одно из тех существ, ради которых возводилось строение.

Хавиш остановил его жестом. Задумчиво пожевал толстыми губами.

– Кто обучал тебя пению в селе?

– Никто, уважаемый. Я сам учился.

– Но в хоре есть место только для одного певчего! Двух я не возьму.

Сажек, прижав тонкие руки к груди, вдруг вскинул синие глаза на монаха:

– Прошу вас, уважаемый, не берите меня!

– Это еще почему?!

– Я уже давно пою в соборе Возрождения – я привык жить там! Настоятель, Осиянный Тамалиен, заботится обо мне! Меня там любят! А здесь…

– Это что за выдумки? Все хотят петь в главном соборе!

– Прошу… – Сажек заплакал.

Хавиш недовольно отвернулся к столу.

– Ладно. Не хочешь петь у нас – возвращайся в свой храм. Уходи.

Шепча слова благодарности и размазывая слезы по щекам, мальчик юркнул за дверь. Из четырех певчих в келье остался только Арног.

– Новым певчим будешь ты, – сухо бросил Хавиш. – Теперь иди за мной.

Монах повел его длинными лестницами, переходами, через весенний сад во внутреннем дворе, через калитку и массивную дверь в охраняемой зубчатой стене из темного камня, пока они не оказались на улочке позади собора.

Пройдя немного вдоль сточной канавы, Хавиш потянул Арнога в раскрытую дверь незнакомого дома. Там они миновали двух стражников иподнялись по лестнице в комнату с необычайно богатой обстановкой.

За столом на высоком стуле со спинкой их поджидал дряхлый старик в пурпурном камзоле с серебром. Он сидел, низко опустив голову – будто спал. Рядом с ним молодая девушка в полупрозрачном белом одеянии бесшумно подкладывала в блестящую медную жаровню сухие стебли ароматических трав. Завидев Хавиша, она низко поклонилась.

– Вина. И мяса. Жареная свинина сгодится, – буркнул тот.

Девушка тотчас исчезла, а монах устроился за столом напротив старика.

– Мое почтение, мастер Изи́ль. Мы хотим взять этого мальчика в хор. Будьте так добры, наделите его знаниями. А плату я передам с посыльным.

– Что с печатью? Сделать из него ученика? Или сразу – в подмастерья?

– Нет, благодарю, мастер. Пока обойдемся старой печатью хлебороба.

Меди́ец поманил встревоженного Арнога длинным темным пальцем:

– Здесь нечего бояться. – Он откашлялся. – Подай-ка мне левую руку.

Старик не отпускал его ладони, попеременно скользил бесцветным взглядом с одного зрачка в другой – будто перелистывал страницы.

Кисть Арногу вдруг стало покалывать, голова заболела, сделалась тяжелой. Испытывая боль, он неосознанно вытянул руку из дряхлых пальцев чародея.

– Голова будет болеть, пока не поспишь. Когда проснешься, будешь помнить все гласы и мелодии к ним наизусть.

Медиец поднялся со стула и, не прощаясь, вышел прочь. Хавиш сурово оглядел Арнога – тот виновато потирал ладонь.

– Светоносный нуждается в обученном певчем. И совсем не нуждается в беспокойстве. Магический источник твоих знаний должен остаться в тайне. Если спросят, скажешь, что все гласы знал еще до приезда в Лаар. Ясно?

– Да, уважаемый.

– Тогда сейчас буду учить тебя пению.

Но тут появилась девушка с подносом и стала накрывать на стол. Наблюдая за ее ловкими руками, Арног вспомнил, как стремился очаровать прихожан в Нэдлоке. Сложней всего было пробиться к сердцу сельского кузнеца. Тот был бесчувственной твердыней. Но и его порой удавалось околдовать – не напором, а ускользающей светлой печалью. Твердыня задумчиво склонялась и внимала. Если теперь Хавиш откроет сокровенные тайны пения – а именно такие у него и должны быть, ведь он готовит певчих для главного собора столицы! – можно будет, в самом деле, завораживать прихожан! Их мысли, чувства – бисером нанизать на прозрачную нить голоса. Сплести глас. И этим сверкающим радужным узором опутать волю людей, пленить всех.

Девушка, едва опустел поднос, бесследно пропала – даже ее шагов по лестнице не раздалось. Хавиш сложил руки на животе черной рясы и сонно обратился к сочной ароматной свинине, томящейся под его взглядом:

– От начала службы и до самого конца – стоять неподвижно. Не кашлять, не чесаться, не чихать. Когда поешь, следи за выражением лица. Никаких гримас, только спокойствие и послушание. Головой не вертеть, смотреть на витраж, который над входом. Когда служба закончится, уходить надо без спешки. И последнее: даже пока вы не поете, часто моргать нельзя. Научись делать это редко и медленно. Чтобы получалось красиво. – Монах придвинулся поближе к столу, взялся за вилку. – Что непонятно, спросишь у других мальчишек. Ко мне с этим не лезь.

Арног в растерянности стоял посреди комнаты. Неужели это и был урок пения? Где тайны, постигнув которые, простой певчий из глубинки преображался в блистательного певчего столицы? Или разница заключалась лишь в поведении на службе? Набравшись смелости, подросток спросил:

– Уважаемый, разве вы не будете учить меня пению?

Вилка, занесенная над мясом, застыла. Хавиш опасно нахмурился:

– А я чему тебя учил сейчас? Пляскам что ли?

– Но это… не совсем пение. Вы говорите, как нужно себя вести, а не…

– Вот именно! Любой дурак петь умеет! Но если при этом у тебя рожа крестьянина, рот набок, и глазенки твои поганые бегают туда-сюда – это что, певчий?! А́наг джа́ар, – Хавиш выругался по-хазраански. – Твое поведение важнее голоса! И всегда так было и будет, ясно? Всегда и во всем. Людям плевать на твои умения! Они видят только… Дрянной мальчишка. Сейчас же возвращайся в собор. И чтобы Светоносный тебя не видел. Попадешься ему на глаза – всыплю розог. Все, пошел вон отсюда.

Арног выбрался на улицу. Разочарованный, он поплутал по закоулкам, пересек площадь. Сторонясь молчаливых монахов-стражей у входа, нырнул в прохладные сумерки собора.

После обеда певчие собрались в комнате под лестницей, начали переодеваться к службе. Арног по-прежнему оставался в сером балахоне.

– Чего такой хмурый? Завидуешь? – снисходительно улыбаясь, Нэртэн оправлял рукава белоснежной робы.

– Ой, да конечно же завидует! – раздался за спиной голосок Онима.

– Ничего я не завидую. Просто задумался.

 Стремясь выказать равнодушие, Арног немедленно улегся на матрац. Склонил голову на левую сторону – безболезненно опухшее ухо снова напомнило о себе. Похоже, оно не собиралось становиться прежним.

– Завидуй на здоровье. Что нам, жалко? – Нэртэн оглядел подростка. – Да и вообще, тебя могут принять. Получишь такую же робу, как у всех.

– Не примет его Хавиш, – с раздраженной уверенностью бубнил Оним. – Кому он тут нужен? В хор лучшие голоса набирают.

– Меня уже приняли. Только печать ученика еще не поставили, – говоря это, Арног не испытал ни радости, ни триумфа – только смутное предчувствие трудностей, едкий дым будущих тревог.

Оним замолчал, его пухлая нижняя губа поджалась уязвлено.

– Чего сразу не сказал? Это же здорово! – просиял Нэртэн. – А печать тебе позже поставят. Когда руку начнет жечь.Сейчас все мастера так делают.

– Зачем? Людям же больно…

– Эх ты! «Зачем», – Нэртэн хмыкнул. – Зато если мастер выгонит ученика, тот из города уйдет сразу. Из-за боли. У печати-то срок ожидания уже вышел! Для мастеров это очень удобно: бывшие слуги тебе не докучают, не просятся назад. Вот будь я мастером, я бы поступал точно так же.

Дверь комнаты внезапно распахнулась. В проеме появилась черная фигура Хавиша. Мальчишки обернулись на шум и в напряжении замерли: кто с одеждой в руках, кто – уже готовый к выходу.

Монах, почесав шею, кивнул толстым подбородком на Арнога:

– Ты, иди за мной, – он обвел взглядом других певчих. – А вы не копайтесь, прихожане уже собираются.

Последовав за Хавишем, подросток все же услышал, как в спину полетел сдавленный, но очень довольный смех Онима.

Монах, не оборачиваясь, направился во внутреннюю часть собора. Едва поспевая следом, Арног встревожено соображал, в чем же он успел провиниться? Во внутренней части Хавиш сразу свернул к лестнице и стал тяжело подниматься. На первой же площадке он остановился: в стене открывалось несколько стрельчатых оконных проемов, забранных витиеватой кованой решеткой – эти окна вели в главную залу собора.

– Сейчас начнется служба. Стой здесь и наблюдай за хором. Ты должен запомнить, что и как они делают. Запоминай хорошо! С завтрашнего дня начнешь петь вместе с другими. Тебе все ясно?

– Да, уважаемый, – Арног разволновался необычайно.

– И не вздумай уйти отсюда раньше времени! Отлучишься – пожалеешь.

Грузно переваливаясь, Хавиш спустился вниз, оставив подростка одного. Арног ощутил, как вспотели ладони. Потряс робу на груди, чтобы остудиться. «Как завтра петь?! Я же не готов! Я же совершенно не готов!».

Глава 5

Арног прижался к оконной решетке, вцепившись в холодные витые прутья. Его убежище находилось как раз над комнатой певчих. А внизу белые робы вереницей уже тянулись к статуям покровителей. Там они выстроились ровными рядами, оставив одного Нэртэна стоять впереди.

В тревоге Арног наблюдал, как перед аналоем сияет белизной одежд фигура архиепископа, но прислушался к его словам только в конце службы.

– Именно шестьдесят второй глас Возрождения поведает нам о духовной смелости, столь нужной для преодоления препятствий на пути к Творцу.

Вначале заиграл орган – зал главного собора наполнился золотыми колючими звуками, глубинным рокотом. Следом вступил хор.

Однажды летом в Нэдлоке прошел слепой дождь. Арног был на реке в тот день, и спрятался под ивами. Тысячи капель, сверкавших на солнце, летели в реку, падали на землю, в траву, в шелестящие камыши. А у старого коричневого моста повисла маленькая радуга – еще один многоцветный мост. Столько беспричинной радости было в этом солнечном дожде, что Арног выскочил из-под деревьев – ловил прохладные водяные искры, жадно дышал речным воздухом. Хохоча, просто так носился по берегу. Над рекой стояло волшебство: все вокруг было полнокровным, ярким!

Это случилось и теперь – в собор незримо снизошли небесные хранители. Солнечная радость голосов заискрилась бликами на теплой воде. Взмыла белым фонтаном. Звенящим дождем посыпалась на прихожан.

Пели хранители. А мальчишки нужны был только для одного – их белые робы были окнами в Заоблачные Выси. Глас летел оттуда!

Растаял грозный Хавиш. Покровители не предавали Арнога. И Хелид был по-прежнему жив! Он бродил по дому, не замечал всклокоченных седых волос на виске. Зажигал магические лампы по вечерам.

Это был дар Заоблачных Высей: утраченная Арногом благодать – с пением небесных хранителей она возвращалась!

Голоса и переливы органа стихли. Околдованный счастьем, Арног рассеянно смотрел, как певчие потянулись в свою комнату, как многоликая толпа прихожан собралась у подножия статуй. Когда в широких чашах для пожертвований звякнули первые монеты, подросток отвернулся от окна. Зачарованно поплыл вниз по каменной лестнице.

Арног вернулся в комнату певчих, по-новому оглядел мальчишек. Затем упоенно растянулся на своем матраце и обнял узел с одеждой из Нэдлока.

Нэртэн, надевая серый балахон, заметил это:

– Ты чего такой довольный? Хавиш не наказал?

Арног повернул голову, широко улыбнулся:

– Нет, просто вы так… красиво поете!

Мальчишка подозрительно оглядел его, ища следы насмешки. Но не найдя таковых, удовлетворенно хмыкнул и тоже улегся на матрац:

– Похоже, ты не такой дурак, как я думал.

Во время утренней уборки Арног обеспокоенно выметал мусор из-под скамей. Сегодня предстояло петь в хоре. Мало того, коварное тело подстроило западню: вслед за левым ухом опухло и правое! «Только бы Хавиш не узнал! А если это серьезная болезнь? Вдруг уши отвалятся?».

Одно радовало: теперь, как предсказывал маг, он помнил все гласы и мелодии наизусть. Казалось, Арног всегда знал их – только это «всегда» пробудилось лишь нынешним утром. Не прерывая размышлений, он взялся за совок – надлежало вычистить чашу-курильницу.

Человек из хлеборобов мог провести в городе один месяц. Затем медийская печать начинала постепенно сжигать левую кисть невидимым пламенем. Тем, кто не желал остаться калекой, следовало покинуть городские стены. Но был еще один выход – перейти из хлеборобов в сословие учеников.

Ученики обычно оставались слугами до самой старости. Потом их лишали этого статуса. Уже на морщинистой руке колдовская печать вновь оживала: напоминала о себе жгучей болью, требовала уйти из города. И по дорогам Эспалана брел дряхлый старик или немощная старуха. Иногда – до первого селения, готового их принять. Часто – до первой болезни, до первых холодов. А жизнь в королевстве продолжалась. Ведь не поднимется же народное волнение, если стражи вытолкают за городские врата седого попрошайку. Несчастный сам повинен – не выслужился в подмастерья, печать которых умолкала навсегда. Прав был извозчик Каррок: королевство нуждалось в хлеборобах-кормильцах, но не в учениках.

Лестница сословий, бытующая в Эспалане, показалась Арногу не менее тягостной, чем лестница на колокольню собора. Притом некоторые ее ступеньки поскрипывали сомнением. «Мне с такой легкостью подарили знание гласов и музыки. Почему бы магам общими усилиями не вложить, например, грамотность в головы всех людей? Тогда каждый человек в Эспалане умел бы читать и писать. Почему никто этого не делает?».

В задумчивости Арног чуть не столкнулся с пожилым монахом.

– Это ты Арног? Сейчас же иди со мной. Тебя зовет сам Светоносный.

Арног оставил ведро посреди собора и поспешил за черной фигурой. Монах повел его по лестнице на верхние этажи. Убранство там оказалось даже роскошнее, чем все виданное прежде. Однако подросток был так взволнован, что не замечал ни статуй, ни сверкающих хазраанских ваз в нишах.

Монах остановился перед высокими светлыми дверьми и постучал.

– Запомни, обращаться нужно «Светоносный», – пробубнил он напоследок и втолкнул Арнога в приотворенную дверь.

Покои архиепископа оказались просторны и светлы. Золотистое дерево меблировки, светлый ковер, легчайшие занавеси колышутся от теплого ветра.

В слепящем проеме широкого окна высилась фигура Сеалазара:

– Я знал твоего приемного отца Хелида… не с лучшей стороны. Однако в своем дерзком письме он упомянул, что ты умеешь читать и писать. Это так?

– Да, Светоносный.

– Хорошо. Тогда напомни-ка свое имя – я что-то запамятовал.

– Арног, Светоносный.

Архиепископ указал приглашающим жестом на стул с высокой спинкой, стоявший возле стола. Улыбнулся сухими тонкими губами:

– Присаживайся. Здесь есть перо, чистые свитки. Вот чернильница. – Также Сеалазар пододвинул к подростку золотое блюдо с темно-синим виноградом и, заложив руки за спину, направился к окну. – Угощайся, Арног. Это очень хороший виноград – его выращивают в южной части Эспалана. Там возле моря стоит город фонтанов – Ге́нэвен. Его еще называют городом мудрецов. Не знаю, насколько мудры его жители, но виноград они выращивать умеют.

Пока Сеалазар, отвернувшись, смотрел в окно, Арног отщипнул одну ягоду. Ее прохладный шарик легко лопнул во рту, растекаясь сладостным соком.

– Видишь ли, раньше письма для меня писал один наемный человек. Он делал это не из служения Творцу, а за хорошую плату. Однако его жадность смутила меня, заставила одуматься: смею ли я отдавать пожертвования добрых прихожан – хотя бы малую часть тех денег – в руки подобного человека? Нет. Ведь я пестую алчность. Поэтому теперь, Арног, обращаюсь с этой просьбой к тебе. Не согласишься ли ты стать моим писарем?

– Ну, если я справлюсь, Светоносный…

Сеалазар обернулся и довольно покивал:

– Вот и славно! Я хочу, чтобы ты освоился здесь, ведь отныне собор – твой дом. И, к слову, мне небезынтересно узнать твое мнение о его обитателях. Вот, например, брат Хавиш. Он слишком строг? Как ты считаешь?

Арног опустил взгляд на хрустальную чернильницу. Он был уже наслышан о поступках «брата Хавиша». Тот каждую неделю избивал кого-нибудь из певчих. Если должного повода не находилось, монах изобретал его – давал непосильное поручение. А следом сыпались удары розог, долгие молитвы с коленопреклоненьем на горохе, лишение обеда или ужина. Недавно одного из «малышей» он заставил трижды понюхать мергалийские соли. Мальчишка вернулся в общую комнату зареванный, но с отменным дыханием через нос – он провинился тем, что гнусавил во время пения. Подзатыльников же и оплеух от монаха никто и подавно не считал. Был ли Хавиш строг?

Видя растерянность нового писаря, Сеалазар не настаивал на ответе:

– Я знаю, вы – мальчики – недолюбливаете его, считаете чрезмерно строгим. Да, брат Хавиш строг. И вместе с тем он неизменно справедлив!

Архиепископ сел в широкое кресло у окна. Солнечный свет ложился на его белое облачение, на седину – придавал Сеалазару благостное величие.

– Его наставления идут от сердца, Арног. Он учит вас тому, чего сам был лишен долгое время, – послушанию. Брат Хавиш многие годы потратил на совершенствование духа: посещал святые места, бессонные ночи проводил в молитвах, возлагал на себя обеты. Внешне он являл собой образец служения Творцу! Когда пришло время, он явился в священный город Сусали́н – сам патриарх Инироми́н пожелал видеть его. Но то была непростая встреча: решался вопрос о возведении брата Хавиша в сан епископа. – Сеалазар погладил подлокотники кресла. – Мы все были обмануты внешним благочестием молодого служителя. Однако Светозарный Иниромин проницателен! Он узрел нечистые помыслы: Хавиш жаждал высокого положения в угоду презренному тщеславию – его душе не хватало кротости. Поэтому в сане ему было отказано. Брат Хавиш лишился своего былого положения среди служителей Творца. Теперь он простой монах и должен следовать дорогой искупления. Ты понимаешь это, Арног? Наказывая вас, он всем сердцем стремится привить вам послушание, которого сам был лишен. А вы же видите в том лишь суровость. Арног, ты помнишь притчу об углях в ладони Зарфалата? «Смирение возобладает над страданьем». Как верно это сказано! И можно ли притерпеться с земной долей, не обладая смирением? Нет, невозможно! – Сеалазар отщипнул себе виноградинку от роскошной грозди на золотом блюде. – Пожалуй, именно эту строку из Намадара мы и вынесем в заглавие первого письма. Итак, Арног, бери перо, свиток… Приступим. Если не будешь успевать – я стану диктовать помедленнее.

Вспотевшими пальцами Арног сжал перо, занес над чистым свитком.

– Пиши: от Светоносного Сеалазара. Настоятельнице силестрийской обители, Осиянной Танаи́де… С новой строки: «Смирение возобладает над страданьем». Арног, отступи немного вниз и снова пиши… Последние вести, Осиянная, омрачили мой дух. Маги Грэвиорга вновь требуют допустить их в хранилище священных книг. К чему настырным чародеям, извечно сомневающимся в могуществе Творца, нужны наши реликвии? Для каких неведомых изысканий? Свое намерение вторгнуться в вашу обитель, желание нарушить покой сестер, они называют просьбой. Однако эту «просьбу» – Арног, поставь здесь кавычки – они удосужились подкрепить личным дозволением его величества короля Аурмана. Что ж, Осиянная, нам остается только проявить смирение. – Сеалазар откашлялся. – С новой строки: воля короля незыблема. Ни в коей мере не сомневаясь в мудрости нашего владыки, я все же скорблю о принятом решении. Магам свойственно властолюбие, именно поэтому они пользуются при дворе таким влиянием. А наши кроткие братья и сестры вынуждены всюду терпеть притеснения. Однако теперь, я полагаю, мы вправе – в свою очередь – изложить его величеству нашу скромную просьбу. Уже давно следовало направить наблюдателей от главного собора в Грэвиорг. Мы должны убедиться, что за высокими стенами маги не чинят богохульных деяний. Как и вы, Осиянная, я глубоко тревожусь о тех несчастных детях, брошенных во тьму нечестивой башни. Кто знает, как происходит развращение юных душ, именуемое ученичеством? В какие чудовищные ритуалы могут быть втянуты невинные отроки? Я приложу все силы, чтобы открыть правду. Арног, с новой строки: что до вторжения магов в вашу обитель, Осиянная, – смиритесь. И примите их радушно. Ведь Творец заповедовал нам встречать злейшего врага с открытым сердцем. Конечно, иные, особо ценные книги и свитки, могут оказаться в пользовании братьев из окрестных монастырей. Однако я прошу вас оказать чародеям всяческое содействие: какова бы ни была цель их поисков, она должна быть достигнута. Вместе с тем, необходимо приставить бдительных служителей к каждому, кто войдет в хранилище священных книг. Не стоит ждать от магов почтительного отношения к нашим святыням.

Рассчитываю на ваше понимание, Осиянная. С новой строки: незримо поддерживающий вас, Светоносный Сеалазар.

Архиепископ приблизился и оглядел исписанный свиток.

– Хорошо. Очень хорошо, Арног.

Старик вынул из шкатулки тяжелый перстень, надел и оттиснул на письме печать. Теперь с края свитка алела треугольником надпись: «Пресветлый Намадариар – единственный путь к Творцу!». Пряча перстень в шкатулку, Сеалазар заметил заинтересованный взгляд подростка:

– У всех священнослужителей высших санов есть такие печати. Каждый сам выбирает изречение, запечатленное на ней. Это не простые слова, – он захлопнул крышку шкатулки. – Это наше понимание собственного пути, нашего предназначения в служении.

Арног вышел из покоев архиепископа. Следовало поспешить: в полдень начиналась служба – предстояло петь в хоре наравне с другими мальчишками. В одиночестве пробираясь по блистательным залам внутренней части собора, он раскусил, наконец, виноградные косточки, которые все это время прятал под языком. Рот наполнился терпкой горечью.

Свое первое выступление в хоре Арног не запомнил. В памяти осталась только прохлада белоснежной робы на теле, многоцветный витраж над входом в собор и неторопливая поступь мальчишек, с достоинством возвращавшихся в общую комнату. Натягивая серый повседневный балахон, подросток еще чувствовал, как взволнованно колотится сердце. Слишком много прихожан было на службе, слишком громко рокотал орган за спиной. Едва успел он переодеться, как Оним во всеуслышание, довольно поглаживая себя по животу, передал Арногу наказ явиться к Хавишу.

Сияя броней небесного хранителя, подросток вошел в келью. В широкой чаше на столе догорал кусочек аурина – благовоние было призвано заглушить тяжелый запах не то пролитого, не то выпитого вина. Хавиш стоял посреди кельи с коричневым изогнутым прутом в руках. Стараясь не смотреть на орудие наказаний, Арног сосредоточенно затопил комнату неземным светом – это было его единственной защитой.

Глава 6

– Ты плохо пел. – Монах не двигался с места, и эта неподвижность придавала черной фигуре еще большую грозность. – Очень плохо. Отвратительно. То, как ты волновался, можно было разглядеть с последней скамьи. Считаешь это правильным? Певчий должен быть самим бесстрастием, кротостью, чистотой! А не дрожащим полудурком с трясущимися губами. Следует выстегать тебя! До крови!

Скрипнув зубами, Хавиш сладострастно стиснул прут. Резво отвернувшись к столу, схватил чашу. Но чаша была пуста. Со вздохом сожаления он поставил ее на прежнее место. И привычно вялым, сонным голосом спросил:

– Это правда, что Светоносный назначил тебя писарем?

– Да, уважаемый. Простите, в следующий раз я буду…

– Заткнись. – Хавиш выронил прут, безотрывно разглядывая пустую чашу. – Твое жалкое малодушие, омерзительный трепет, эта неспособность оправдать возложенные на тебя ожидания – вся позорная слабость, так или иначе, подвергнется достойному наказанию. С сегодняшнего дня ты будешь носить обеды на колокольню. Каждый день после службы, запомни! И будешь делать это до тех пор, пока я не сочту, что ты исправился. – Монах направился к постели, где вытянул из-под подушки запечатанную бутыль. – Не приведи Творец, если звонарь по твоей вине останется голодным!

Спустя час на дрожащих ногах Арног спускался с последнего лестничного пролета колокольни. Оставалось пройти совсем немного, чтобы добраться до комнаты певчих – там ждал матрац и долгожданный отдых.

– Ой, ну и как прогулочка наверх? Подышал? Свежим воздухом!

Оним, широко расставив локти, встал на пути. Улыбаясь, он покачивался из стороны в сторону и пытался предугадать, с какой стороны Арног захочет его обойти. Подросток попытался проскользнуть вдоль стены. Но Оним уцепился за его балахон и, жарко сопя, принялся утробно выговаривать:

– Не-ет! Сначала ты должен сказать: «Пропустите меня, уважаемый Оним».

Внезапно у Арнога внутри открылась пустота, наполненная окрыляющей яростью, багровым светом – он будто исчез в этой вспышке. Однако тело Арнога двигалось само: изменившись в лице, оно схватило толстячка за плечи и с необычайной силой вдруг ударило спиной об стену.

Оним нелепо квакнул – от удара из него вылетел весь воздух.

– Еще раз тронешь меня – я тебе всю башку разобью! – прошипел «Арног».

Трясущимися губами толстячок пытался вдохнуть. Он слабо держался за чужой серый балахон – просто забыл отпустить. Во все глаза смотрел на совершенно незнакомого мальчишку – высокого, злого, порывистого.

– Арног?.. Арног?.. Ты чего?

– Слышишь, что я говорю? Слышишь?!

– Да ладно, ладно! – быстро забормотал Оним. – Я же пошутил!..

Пустое тело впивалось ногтями в его мягкие плечи, яростно всматривалось в расширенные голубые глаза. И вновь стало быстро наполняться Арногом.

Вначале он расслабил пальцы. Мельком оглядел застывшего Онима – только теперь заметил, что тот на полголовы ниже ростом. Глубоко смущенный собственной дикостью, подросток отступил назад. Потом быстро пошел прочь. Толстячок проводил его ошеломленным взглядом.

В комнате певчих Арног побоялся с кем-либо заговаривать. Сразу прошел к своему матрацу, лег. Спрятал дрожащие руки на груди.

Прижав Онима к стене, он не управлял собой и был кем угодно, только не небесным хранителем! Это напугало больше всего. «В небесном хранителе не может быть столько ненависти, столько злобы! Тогда… Тогда кто я?».

Вскоре вернулся Оним: отодвинул свой матрац в угол, поглядывал с опаской. Проснувшийся Видрик принялся дергать его за одежду, всячески подначивать на борьбу – тот лишь хныкал и брыкался. Нэртэн лениво следил за этой возней, но не вмешивался в происходящее.

Арногу внезапно открылось: Оним не пользует уважением среди певчих! Если «малыши» не обращали на него внимания, то «старшие» – особенно Нэртэн – помыкали им, делали все, что заблагорассудиться. В глазах Арнога толстячок вдруг утратил всяческую важность.

Когда наступил вечер, певчие направились во внутреннюю часть собора. Поначалу Арног приятно удивился тому, что время ужина подступило так неожиданно. Однако мальчишки в серых балахонах направились вовсе не на кухню. По узкой лесенке они спустились в глубокий подвал.

В этом подвале не было ни окон, ни стульев. Только длинные столы, уставленные бутылками, и раструб жестяной воронки, которая свисала из потолка в самом углу. Металлический конус холодно поблескивал в сиянии масляных ламп, развешанных по каменным стенам. А на полу под воронкой призрачно белела осыпающаяся гора пепла. Едва приблизившись к ней, Арног тотчас уловил знакомый запах аурина.

Как оказалось, подвал располагался точно под каморкой у входа в собор, откуда прихожанам продавали благовония. Весь пепел из чаш-курильниц, который мальчишки ссыпали в ларь без дна, по наклонной трубе сползал сюда. Над душистой белой горой плясали тончайшие пылинки.

Нэртэн дернул Арнога за рукав:

– Это мастерская. Мы ходим сюда по мере надобности. Монахи не желают этим заниматься – приходится нам отдуваться за них. А уж накануне праздника Преображения работы здесь будет навалом! Смотри…

Нэртэн набрал полную пригоршню белесого пепла и потребовал, чтобы Арног сделал то же самое. Вдвоем они высыпали все в одну кучку на грязный стол. Мальчишка подхватил засаленную бутыль и плеснул в пепел немного воды. Принялся месить, то и дело заставляя Арнога бегать к белой куче за новыми порциями. Очень скоро на столе появился светло-серый плотный ком. Трудясь бок о бок с Онимом, Нэртэн без лишних слов выхватил из рук у толстячкадругую бутыль. Тот накуксился:

– Ну отдай! Я же первый взял!

– Не видишь? Новенькому объясняю! – Мальчишка обернулся к Арногу. – В этой бутылке ауриновое масло. Самое дешевое. – Он вынул пробку и кивнул на ком, слепленный из влажного пепла. – Когда сделал вот такое тесто, лей в него. Только немного, а то все расползется.

На грязно-серый колобок медово потекла тягучая золотисто-оранжевая струйка. Густо запахло аурином. Нэртэн, не глядя, сунул бутылку Ониму.

– А теперь нужно месить до тех пор, пока все масло не впитается.

Через несколько минут он поднял и снова уронил на стол упругий душистый шар знакомого мутно-оранжевого цвета. Тесто было готово.

– Все. Теперь несешь малышне.

За дальним столом ожидали четверо самых младших певчих. Получив тесто, они расплющивали его в лепешку, а сверху прижимали деревянной рамкой, внутри которой была натянута сетка. Малыши наваливались на рамку всем весом, потом убирали ее – и на столе оказывалось множество готовых треугольников. Разделив кое-где слипшиеся кусочки, они аккуратно складывали их в корыта, стоявшие под стеной. Едва треугольники высыхали, как благовоние можно было выставлять на продажу.

Арног натаскал пепла на стол, расположился рядом с Нэртэном. По неопытности налил воды больше, чем требовалось – пришлось снова идти к белой горе, возле которой сновали другие певчие. Замешивая тесто, спросил:

– Но ведь получается, что прихожане каждый день сжигают в чашах один и тот же аурин. Ничего кроме масла не меняется, правильно?

– Ну да, – Нэртэн по локоть извозился в мокром пепле. – А что?

– Так они же за него платят! Они же думают, что он новый!

– И? – Мальчишка ловко подбросил очередной оранжевый колобок.

Арног растерянно уставился на собственное тесто, в которое еще не успел добавить ауринового масла. Грязно-серый шар почти сливался с досками стола. «А в Нэдлоке благовония зажигали только по праздникам».

– Нет. Ничего. – Янтарная густая струйка умастила пепельное тесто.

Скоро стало ясно: готовить аурин нелегко. Руки уставали месить, от густого запаха масла болела голова. Арног морщился, но старался не отставать – напротив него довольный Видрик возился с огромным куском теста и ничем не выказывал утомления. Более того, мальчишка глухо фыркал, посмеивался и, похоже, что-то лепил. Вот он дважды ткнул пальцем в оранжевый овал и с готовностью развернул его к Нэртэну с Арногом:

– Глядите. Это Хавиш!

На них смотрела безобразная голова с глубокими дырами вместо глаз. Тесто оказалось недостаточно густым, постепенно оплывало. Набрякшие брови «Хавиша» медленно опускались на впадины глаз – с каждой минутой он становился все более унылым. Мальчишки, увидевшие творение Видрика, покатились со смеху. И подхватили – оранжевые изваяния стали появляться одно за другим: с разинутыми ртами, лопоухие, даже рогатые. Четверо малышей, приставленных к нарезке аурина, с нескрываемым удовольствием расплющивали этих «Хавишей», прежде чем взяться за рамку. Пепельный сугроб в углу таял под жаркой нелюбовью – жизнь в мастерской кипела.

Однажды вечером, когда все укладывались спать, Арног неожиданновскрикнул и мелко затряс левой рукой в воздухе. Казалось, ладонь жалила злая оса! Но всего через минуту боль исчезла также внезапно, как появилась.

В полной тишине вместе с другими мальчишками Нэртэн оглядел растерянного подростка. Затем хмыкнул и стал деловито разуваться:

– Все. Печать проснулась. Завтра скажи Хавишу. Если, конечно, не хочешь еще помучиться. Ха! Представь, если она у тебя во время пения заболит?!

На следующий день Арног вместе с монахом снова посетили таинственный дом в переулке за площадью. Старый медиец, некогда наделивший Арнога знаниями всех гласов и музыки, тоже пришел туда.

Монах с чародеем, храня молчание, плотно пообедали. В конце трапезы старик утерся вышитой салфеткой и перед уходом бросил подростку:

– Теперь ты ученик. Твоим мастером значится сам Светоносный. Поздравляю с переходом в новое сословие.

С того дня волшебная печать не беспокоила Арнога.

Жизнь в соборе становилась размеренной – он постепенной привыкал к ней. Вместе со всеми уверенно пел на службах, месил ауриновое тесто. Писал под диктовку Сеалазара, носил еду звонарю на колокольню. Однако запруда внешнего умиротворения наполнялась и грозила прорваться мутной волной.

В светлых покоях архиепископа стояло зеркало. Оно было большое, как дверь в келью Хавиша, и такое же, на взгляд Арнога, тревожащее.

Припухлости на верхних кромках ушей за последние месяцы сместились куда-то назад, уплотнились. Изо дня в день по телу плавно растекалась бледность. Недуг ужасал своим коварством – ничего не болело! Арног научился без передышек подниматься на колокольню! Но неведомая хворь, должно быть, тайно подтачивала силы, чтоб проявиться разом, вдруг.

Глава 7

Как то утром архиепископ собрал певчих в главной зале собора. Встав за серебряным аналоем, он поискал взглядом среди мальчишек:

– Нэртэн, будь так добр, подойди поближе… Исполни нам пятьдесят четвертый глас Преображения.

Тот деловито насупился, вступил. Однако Сеалазар, не прослушав и половины гласа, остановил его – улыбаясь, уронил куда-то в сторону:

– Довольно. Что ж, Арног, теперь твоя очередь. Спой нам тот же глас.

Подросток оглянулся на кашель одного из монахов, скользнул взглядом по растерянным лицам певчих. Да, в памяти хранились все гласы и музыка к ним, а также все партии – маг позаботился об этом, чтоб хор звучал слаженно. Но неожиданное требование застигло врасплох.

Арног обратился к статуе Зарфалата – сейчас любая помощь была бы неоценимой. Одними губами беззвучно произнес:

– Зарфалат, покровитель, распали мое сердце отвагой! – Представил, как этот могучий и веселый воин склоняется над ним, со славной улыбкой мягко встряхивает за плечо. С глубинной радостью Арног ощутил внимание Зарфалата. Ободренный подросток нырнул в сияющий облик небесного хранителя – до самого дна – и запел. Сосредоточился на лице повелителя огня, точно обращался к серебряному изваянию. Впрочем, и без того все гласы Преображения посвящались именно Зарфалату.

Страх растаял. Какие волнения могли отделить небесного хранителя от Зарфалата – малое от великого, если оба являлись детьми самого Творца? Какие тревоги могли коснуться Арнога, когда рядом был старший брат? Он ликовал, гордился этой близостью, и петь о ней – самому хотелось.

Закончив глас, он взглянул на Сеалазара. Тот держал руки на аналое. В ближайшей чаше-курильнице щелкнул уголек. Архиепископ качнулся, оглядел скамьи в главной зале и буднично произнес:

– Арног, теперь солистом будешь ты, – одернул рукава белоснежного облачения и сразу направился во внутреннюю часть собора.

Еще минуту Арног осмысливал эти слова. Затем помчался следом. Уже миновав статуи, он различил далеко позади голоса Онима и Нэртэна:

– Вот видишь?! Я же с самого начала предупреждал! Он все умышленно…

– Да заткнись ты! Надоело уже тебя слушать – ноешь и ноешь.

Арногу некогда было прислушиваться к чужому разговору. Сеалазара он настиг у лестницы. Архиепископ как раз беседовал с Хавишем. Монах, заслышав топот, окинул Арнога новым взглядом. То было не мутное раздражение, не сонное безразличие – нечто другое. Словно он только теперь разглядел живое, одушевленное существо. Запыхавшийся подросток, чтобы не мешать чужому разговору, замер поодаль у витой колонны и ждал. Мысли Арнога разноцветным бисером просыпались на зеркальный пол: радужные крупинки вразнобой скакали на твердой поверхности, катились кто куда.

Наконец, Сеалараз обернулся к нему:

– Что такое, Арног? Ты недоволен моим решением?

– Нет, Светоносный, но это ведь… Я не готов! На службе будет столько людей! И плохо спеть… – выпалил подросток первое, что пришло на ум.

– Ах, вот оно что, – Сеалазар улыбнулся. – Теперь ты понимаешь, какая ответственность возлагается на солиста? Более того, Арног! Ответственность куда выше: не только прихожане, но и сам Творец будет слушать пение!

Если архиепископ рассчитывал подбодрить его этими словами, то явно не достиг цели. Напротив, Арног заиндевел от ужаса.

Воображение вдруг нарисовало чудовищную картину: возмущенные, красные от гнева прихожане вскакивают со скамей. Одни бегут к выходу, другие кричат на Арнога, потрясают кулаками. Гвалт и ругань в соборе – все бранят священнослужителей за гадкое пение солиста. Кто его назначил?! В гневе швыряют купленный аурин об мраморный пол – оранжевые кусочки благовония разлетаются во все стороны. А Сеалазар неловко извиняется, глубоко подавленный тем, что служба окончательно испорчена.

Благостный голос архиепископа развеял пугающий мираж:

– Ты славный мальчик, Арног. Я вижу в тебе не тщеславие, не греховную гордыню, но чистое стремление служить Творцу всеми силами. Ах да! Все забываю спросить: как поживают твои ушки? Они ведь не болят? – Заметив еще большее ошеломление подростка, архиепископ рассмеялся. – Не переживай, это скоро пройдет в любом случае. Куда важней нечто другое, Арног. Я вижу, как ты стараешься: пишешь для меня письма, прекрасно поешь в хоре – искреннее трудолюбие нуждается в поощрениях. Если именно ты споешь на празднике Преображения лучше других, я ни дня не стану тебя задерживать в сословии учеников. Твоих талантов достаточно, чтобы украсить руку печатью подмастерья! – Сеалазар покивал. – А теперь идем. Сегодня у нас много работы.

Закончив с письмами, подросток опоздал к обеду. В комнате певчих он быстро переоделся – на разговоры с Нэртэном уже не было времени. В дверь стукнули, и мальчишки парами потянулись к выходу.

Служба началась. Арног смотрел на витраж. Боковым зрением виделся и Сеалазар, и чаша-курильница в проходе, и колонны, и люди на скамьях. Однако перед глазами стояло одно изображение покровителей, выполненное цветными стеклами, сияющее многоцветной радугой.

Партия солиста начиналась только со второй половины гласа, поэтому Арног молчал. Зато ему удалось расслышать позади пение Наиза. Тот плавно переливал одну прозрачную ноту в другую, оттенки его голоса менялись – то наполнялись мягкой глубиной, то искристо звенели. Арног уверился: мальчик-хазраанец поет лучше остальных. Как мог Сеалазар не заметить такого красивого голоса? Почему не назначил солистом Наиза? Едва придя к этой мысли, подросток нашел и ответ: общеизвестное противостояние религий – Пресветлого Намадариара и Аль-Намада. Разница убеждений разделяла их больше, чем эспаланские леса и хазраанские пустыни: Аль-Намад не признавал трех покровителей – только Творца. Оттого-то архиепископ никогда и не поставил бы мальчика-хазраанца во главе хора.

Пока не настал черед петь, подросток все же осмелился чуть опустить взгляд – вряд ли даже сам Хавиш, зорко следивший за певчими, заметил бы такое крохотное движение. Открылся вид на прихожан.

В первом ряду сидели почтенные мастера из самых влиятельных кланов. Длинные юбки, камзолы, трости, сюртуки, зато драгоценностей почти не видно, разве что какой-нибудь перстень блеснет на желтоватой руке придворного или сверкнут маленькие серьги у бледных щек немолодой дамы – идя на службу, не принято было выставлять роскошь напоказ. Серые накидки из хазраанского шелка, молочно-белые эльфийские кружева, неброская вышивка серебряной нитью, немного жемчуга и пара капель бриллиантов. Приглушенные цвета нарядов хорошо сочетались с невыразительными, холодными лицами на первых скамьях.

Средний ряд терялся из виду за множеством голов и спин.

Зато у входа отчетливо виднелась дряхлая старуха в тряпье, молодой парень со злым обветренным лицом, а чуть поближе – пучеглазая девчушка, подпиравшая худеньким плечом сонного мужчину – не то отца, не то деда.

Арног пытался успокоить бьющееся сердце. «Зарфалат, покровитель, да пребудет опека твоя надо мной!». Вновь поднял взгляд на витраж и вдруг понял, что никуда больше смотреть не надо: двое братьев и сестра – сияющие на цветных стеклах – были перед ним!

Он взял первую ноту. Харфаил, Зарфалат и Данарелея улыбались ему с витража. Они были рядом. Под их ласковым вниманием Арногу вдруг открылась чудесная тайна: тремя полноводными реками покровители несли людям благодать. Но разве не был Арног небесным хранителем – их младшим братом? Значит, он тоже мог нести благодать другим!

Арног перевел взгляд с витража на худенькую девчонку, которая сидела у самого входа. Робко, первый раз подросток пролил немного благодати. Спустя минуту девчонка уже околдовано улыбалась. Тогда Арног засиял ярче – оделил знатных господ на первой скамье. Одна из дам прикипела к нему взглядом, тискала изумрудный кулон на груди. Но этого было недостаточно. В завершение гласа, где приходилось выводить самые высокие ноты, подросток собрался с силами, окутался воображаемым сиянием.

Весь собор затопило светом и благодатью! Под рокот и переливы органа небесный хранитель Арног видел: теперь все прихожане поддались его голосу. Однако вовсе не само пение влекло их, а то, что лилось в души вместе с гласом. Уйти от чар можно было, лишь заткнув уши или сбежав.

Еще немного допели голоса за спиной, стихли отголоски эха. Сеалазар торжественно объявил окончание службы и закрыл огромный Намадар.

Вместе с другими певчими неспешно возвращаясь в комнату под лестницей, новый солист ликовал: прихожане по одному поднимались со своих мест. Точно во сне брели к чашам-курильницам, чтобы сжечь аурин. Но сколькие взгляды искали именно его – Арнога – среди других белоснежных роб?

Вот, охваченный приятными переживаниями, воспоминаниями о прошедшей службе, он уже поднимался с плошкой супа на колокольню. Ноги так окрепли, что подъем не составлял труда – наказание, утратив мучительность, перестало быть наказанием. Теперь Арног видел в том возможность покинуть шумную комнату певчих, побыть в уединении.

Отдав звонарю плошку, подросток остановился у перил, густо покрытых птичьим пометом. Летний ветер с приятной ровной силой дул в лицо, хлопал серым балахоном по спине. В пропасти впереди открывался Лаар. Но город-исполин и высота больше не пугали – слишком часто Арног здесь бывал.

Прогуливаясь по площадке в тени карниза, он улыбался. «Стоило помолиться Зарфалату, как меня назначили солистом! Разве это не лучший знак заботы и любви покровителей? Как я только мог подумать, будто меня бросили?!». Арног подставил лицо теплому ветру и счастливо зажмурился.

Представилось: ясным днем по осенней дороге в Нэдлок въезжает карета –со сверканием стекол и лака, под цокот вороных лошадей. Поглазеть на экипаж сбегаются все местные мальчишки, да и селяне с любопытством собираются вокруг. Чуть колыхается штора за темным стеклом, дверца распахивается. Наружу выходит Арног в белоснежной певческой робе, в сказочной столичной дымке. Уже не хлебороб, а подмастерье. Он улыбается знакомым лицам, со всех сторон его обступает удивление, радость односельчан. Знахарка Селар и птичница Канна умиленно выспрашивают что-то. Староста Фалган – в засаленном хазраанском халате, красный от неловкости – стоит поодаль. Но Арног уже великодушно простил его за те самые «проводы» . Ведь столько времени прошло! К чему вспоминать былое? Седоусый кузнец хлопает по плечу. И, наверное, новый священник Нэдлока что-нибудь скажет. На следующий день Арног споет им глас на службе в родном храме Нэдлока. Затем в одиночестве отправится на сельское кладбище. Хелиду он тоже споет. А потом вдруг услышит в воздухе добрый старческий голос: «Хорошо, Арног. Очень красиво получилось».

Он открыл глаза, серьезно оглядел горизонт рассеченный множеством шпилей. Нет, никакого голоса над сельским кладбищем не послышится. А староста Фалган скорее золотой подаст нищему, чем покраснеет. Каретой тоже должен кто-то править – не сама же она едет. В воображаемой картине на козлах появился Каррок, но сразу исчез: извозчик не вязался с блистательным экипажем. А следом и сама карета исчезла – путешествие в роскоши мог позволить себе лишь уважаемый мастер, а не подмастерье.

– Карета… охи да ахи селян… – Арног грустно усмехнулся. – Внутри ты все такой же хлебороб. И мечты у тебя хлеборобские.

Как вдруг в северной части столицы ему открылось нечто удивительное – далекая, колеблющаяся в летнем мареве башня. Отсюда она представлялась маленькой, но было ясно: она выше колокольни собора! Подросток даже усомнился, не мерещится ли это? С прищуром, с некоторой ревнивостью – собор, где он был солистом, оказался не самым высоким – Арног разглядывал далекое строение. Отвлекся только на скрип низенькой дверцы. Сытый звонарь протягивал ему пустую плошку.

Спускаясь по бесконечным мраморным ступенькам, подросток насупился. «Что это за башня? Может, еще какой-нибудь храм? Но ведь нельзя же быть выше главного городского собора! А если не храм? Тогда это, должно быть, оскорбительно для Творца – чужая башня, которая выше колокольни!.. Хотя, кажется, я начинаю решать за Творца – что ему оскорбительно, а что нет».

Задумавшись, Арног врезался в массивную черную фигуру на одном из последних пролетов. К нему обернулся Хавиш с ворохом свитков в руках. Один из свитков с тихим шлепком упал на каменный пол.

Глава 8

– Простите! Простите уважаемый! Я не заметил… Я…

Арног тотчас подхватил свиток с пола, вернул его монаху дрогнувшей рукой. Тот хмыкнул, оглядывая певчего с головы до ног:

– А, носишь еду наверх? Я уж и забыл об этом наказании. – Впервые на памяти Арнога Хавиш улыбнулся, хотя улыбка на бледном обрюзгшем лице вышла кислой. – Ладно. Обеды на колокольню можешь больше не носить.

Утомленно плетясь к комнате певчих, подросток с облегчением выдохнул. До сих пор не верилось, что угроза нового наказания миновала.

Арногу вспомнились последние события. Сначала появился шанс перейти в сословие подмастерьев. Следом Сеалазар назначил его солистом. А тут еще Хавиш: простил за неловкость, да еще отменил старое наказание! Неужели все это принесла одна единственная искренняя молитва Зарфалату?

На подходах к общей комнате он услышал из-за двери смех и какую-то возню. Однако переступив порог, застыл от возмущения, от обиды.

Его узел с одеждой из Нэдлока был развязан! Старенькую певческую робу – сшитую односельчанкой для Арнога – Нэртэн напялил на себя. И теперь прыгал с матраца на матрац, голосил, кривлялся и приплясывал. Другие мальчишки со смехом дергали его за рукава, за капюшон. Нэртэн, подражая голосу Арнога, продолжал потеху:

– Нет, уважаемый Хавиш, не наказывайте меня! Я же умею читать и писать!

Заметив Арнога на пороге, Оним расхохотался во все горло:

– Погляди-ка! А мы тут твоего двойника сделали! Как, нравится?

Подросток подскочил к Нэртэну, вцепился в рукав своей старой робы:

– Отдай немедленно! Это моя вещь!

Мальчишка в ответ скорчил рожу и начал брыкаться. Оним в это время подошел к ним почти вплотную, чтобы хорошо видеть лицо Арнога:

– Была твоя, а стала наша! – толстячок порозовел от удовольствия. –Сейчас мы это тряпье все перемеряем! И «малышам» дадим. Но я второй! Я второй!

Арног отчаянно схватил Нэртэна, начал трясти:

– Снимай! Это мое! Кто тебе разрешал?!

Они упали на матрац, Нэртэн сопротивлялся. Но очень скоро его сопротивление обернулось нападением – теперь он с яростью бил Арнога и руками, и ногами. А следом горячо шепнул в воздух:

– Оним, Видрик, чего стоите?

«Малыши» тотчас примолкли, наблюдая за «старшими»: Арнога теперь били втроем – тот закрывался руками. Особенно усердствовал Оним:

– Вот тебе, канхул! Вот, гаденыш… Понял теперь? Понял?

Помрачневший Видрик внезапно отошел и плюхнулся на свой матрац.

– Почему не помогаешь?! Ты что, с ним заодно?! – с жаром выкрикнул Нэртэн, ненадолго предоставив плачущего подростка на расправу Ониму.

Видрик понуро отвернулся и буркнул куда-то в угол:

– Да ну вас. Трое на одного. Это не драка, а гадость какая-то.

– Ну и ладно! И без тебя справимся!

Распаленный ненавистью Оним в это время присел на корточки и старательно лупил Арнога кулаками. Пыхтел, старался попасть по лицу:

– Это я тебе сейчас всю башку разобью! Погоди.

Внезапно Нэртэн с такой силой пнул Онима в плечо, что тот упал навзничь – после короткого затишья отчаянно разревелся, путаясь в сером балахоне.

– Меня-то за… за что! Я же… помога-а-ал!!!

Нэртэн с отвращением разглядывал барахтавшегося Онима на полу:

– Помогал он! Ты что, совсем дурак – по лицу бить?! Синяки же на виду! Хавиш заметит – знаешь, что нам за это сделает?!

Теперь Оним уже не ревел – он выл, страшно корчился, хватался за ближайшие матрацы, стягивал их к себе в одну кучу, путался в покрывалах. Бремя обиды – не выплеснутой целиком – изводило его.

Арног захлебывался слезами. Мрачный Видрик смотрел прямо перед собой. Из-под горы одеял доносилась надрывная икота Онима. С какой-то вымученной досадой Нэртэн вдруг картинно махнул рукой:

– Да что вы за идиоты такие!!! Ай, да ну вас! – кинулся на свой матрац и тотчас целиком завернулся в покрывало, чтоб никто не мог его видеть.

Потом повозился, наружу высунулась рука – и скомканная роба полетела в сторону Арнога. Мягко плюхнулась подростку на голову.

– На, забирай, забирай. Больно мне нужна эта тряпка, – раздался глухой голос из-под покрывала. – И хватит ныть. Завтра еще получишь, понятно?

 Арног медленно стянул с головы белую робу из Нэдлока. Не поднимаясь, на четвереньках прополз в угол, где поверх матраца лежал его выпотрошенный узел. Лег поверх разбросанных вещей и скорчился, отвернулся. Прижимая к груди потрепанное певческое облачение, он безотрывно смотрел в каменную стену перед собой.

«Малыши» перестали следить за «старшими». Вновь заговорили меж собой. Сквозь собственные всхлипы и неясные стенания Онима, Арног различил доверительно-глухой детский голос:

– Все-таки хорошо, что мы с ними – отдельно…

Очнулся он глубокой ночью. Другие певчие мирно спали: в темноте и спокойствии черные холмики на матрацах казались одинаковыми. Ни голосов, ни обид, ни привязанностей – всех объединял глубокий сон.

Арног прокрался под стеной и выскользнул за дверь. Вернувшись из уборной в общую залу для прихожан, он остановился возле канделябра и поднял балахон – в желтом свете свечей отстраненно рассматривал синяки на теле. «Покровители опять не пришли на помощь, бросили одного. Все, как в Нэдлоке! Точно так же!». Он опустил задранный балахон.

Высились ряды одиноких тонких колонн, желтела череда пустых скамей – ночью в соборе царило запустение. Однако Зарфалат, Харфаил и Данарелея с наивной искренностью одаряли вниманием безлюдный зал. Подросток сел на первую скамью перед покровителями. Не поднимал глаз на старших братьев и сестру, не заговаривал с ними. В прохладном ночном воздухе слабо пахло аурином, изредка потрескивали свечи. Арног уронил в пол:

– Я знаю, вы не можете ни защитить меня, ни вернуть в Нэдлок. Не можете воскресить Хелида. Но одно вы умеете делать очень хорошо – прощать. Вот об этом я и прошу вас: простите меня. Заранее.

Утренняя уборка замерла, когда в главной зале собора появился сам архиепископ. Позади него плелся понурый Арног – голову он держал так низко, что нельзя было разглядеть его лица. Сеалазар подозвал певчих.

– Теперь ответьте, кто это сделал?

Мальчишки встревожено переглянулись, ничего не понимая.

– Арног, подними голову. Сейчас же.

Мрачно глядя на ближайшую колонну, Арног подчинился. Все певчие разом заволновались – на левой скуле подростка виднелась красная ссадина.

– Кто из вас осмелился на подобную дикость?

Нэртэн обернулся к Ониму, рассержено прошептал:

– Я же сказал не бить по лицу! Ну, ты у меня получишь сегодня!

Толстячок пододвинулся, горячо затряс балахон Нэртэна на спине:

– Это не я! Я по лицу не попадал – он же закрывался!

Эхо обширного зала сделало свое дело: донесло их шепотки до чуткогослуха архиепископа. Он сухо улыбнулся:

– Оним, будь добр, выйди вперед.

Перепуганный мальчишка заметался взглядом. Другие певчие расступились перед ним, давая дорогу. Молитвенно стискивая кулачки на груди, Оним сделал два осторожных шага к высокой белой фигуре.

– Итак, это ты ударил своего брата? Да-да, Арног – твой брат, ведь вы вместе поете в хоре, живете в одной комнате. Служите одному Творцу. Так ответь мне Оним, но не оскверняй свои уста ложью – ты обезобразил его лицо этой ссадиной? Говори же.

– Н-нет, Светоносный! Я не… Ссадина – я не знаю, откуда!

– Хочешь сказать, что не бил его?

– Нет!.. Бил, но я же, – Оним разревелся. – Не по лицу-у-у!

Бесчувственное эхо вторило его всхлипам и протяжному плачу.

– Значит, ты. Что ж, остается попросить брата Хавиша выяснить все подробности произошедшего. И впредь, надеюсь, подобная низость не придет на ум никому из вас.

От одного только упоминания Хавиша толстячка затрясло. Он завертелся на месте и в припадке страха перебил архиепископа:

– Но я же… бил его не один. Не один!

Сеалазар поднял седую бровь. Внимательно оглядел застывших мальчишек.

– Вот как? Кто же разделил с тобой этот гадкий проступок?

Оним уставился на замершего Нэртэна – тот побледнел, стиснул кулаки, готовый ко всему: как понести наказание, так и расквитаться с предателем. Толстячок понял, что ждет его по возвращении от Хавиша. И от отчаяния, от безысходности просто завопил на весь собор:

– Это не я!!!

– Довольно! – Сеалазар вскинул руку. – Видрик, отведи его к брату Хавишу.

Видрик понуро поволок рыдающего толстячка за собой – тихонько шептал ему что-то успокаивающее, оглядывался через плечо на Светоносного.

Когда в главной зале снова воцарилась тишина, архиепископ произнес:

– Это не просто ребяческая выходка. Вы поставили под угрозу сегодняшнюю службу. Службу Творцу! Люди, истомленные тяготами жизни, придут сюда облегчить душу в молитве. И что они увидят? Мальчика поющего о милосердии, но избитого собственными братьями...

Со спинки первой скамьи беззвучно соскользнула на пол тряпка для вытирания пыли. Кто-то из певчих шмыгнул.

– Вы все несете бремя вины. Попустительство греху – не меньший грех. Никто не заступился за брата, когда его били. А значит, каждый из вас согласился с происходящим. Каждый. По отдельности. В свой черед.

Сеалазар повернулся к Арногу и поднял его лицо за подбородок.

– Постой немного. Я исцелю тебя молитвой.

Положив горячую ладонь на ссадину, архиепископ закрыл глаза. Меж седых бровей залегла морщинка: он сосредоточенно шептал что-то.

Когда Сеалазар убрал руку, от ссадины не осталось и следа. Сурово оглядев певчих, он задержал взгляд на Нэртэне:

– Подобное не должно повториться. А теперь, Арног, следуй за мной. Сегодня для тебя много работы. И, надеюсь, ничто нас более не отвлечет.

Летнее солнце в окнах собора перевалило за полдень, когда Арног вернулся в комнату певчих. Сразу прошел к своему матрацу, улегся и отвернулся к стене. Онима, Нэртэна и Видрика не было – они пришли чуть позже. Толстячка привели под руки. Дрожащими губами тот неумолчно твердил:

– Я не сказал Хавишу… Я не сказал, что вы тоже били... Я не сказал...

Положив стонущего от боли Онима на матрац, Нэртэн решительно направился к Арногу – при этом вид его не сулил ничего хорошего.

– Прячешься за своего вонючего Сеалазара, да? Оним получил от Хавиша, а ты сейчас хорошенько получишь от меня!

Арног тотчас вскочил: не поднимая рук для защиты, мрачно глянул на черноволосого мальчишку исподлобья:

– Только попробуй. И завтра у меня все лицо в ссадинах будет.

Нэртэн, все еще стискивая кулаки, остановился:

– Оним, так это не ты его бил?.. Видрик, ты что ли?

– Нет. Это не Видрик. И не Оним. Я сам это сделал.

Нэртэн окончательно растерялся, во все глаза глядел на подростка.

– Как это сам? Ты что, дурак?

Дрожа под серым балахоном, Арног холодно бросил в угол:

– А я намеренно. Лицом об стену. Утром, когда к Сеалазару шел.

– И ничего не сказал?! Да мы сейчас…

– Только посмейте ко мне прикоснуться! Та́к себя изобью! – подросток ощетинился. – Всем от Хавиша достанется! Ясно?!

Нэртэн отшатнулся от бледного солиста. С минуту беспомощно перетаптывался на месте, сделал последнюю попытку:

– Онима же наказали! Хавиш его по-настоящему розгами бил!

– А мне все равно. – Арног охладел лицом.

Толстячок будто не слышал этих слов. Подавленный жестокостью Хавиша, он без единого звука лежал под темным покрывалом.

– Ты!.. Ты просто канхул, понятно?! – Нэртэн отступил, потерянно плюхнулся на свой матрац. В комнате певчих стало тихо.

Арног твердо уверился: его поступок еще долго будут обсуждать и осуждать. Он чутко спал всю ночь, вздрагивал и напрягался при каждом шорохе. Жестокая месть Онима или внезапное нападение Нэртэна – что-то подобное должно было случиться неотвратимо.

Однако настало утро, но никто из мальчишек так и не напал на него. А потом пришли такие вести, что Арног был попросту забыт.

Глава 9

Наиза выгнали из хора. Насовсем.

Мальчик-хазраанец убрался в главной зале собора. Пообедал вместе с остальными. Зачем-то отправился к Хавишу, и больше Наиза не видели.

Никто из «старших» не дружил со смуглым отщепенцем, поэтому о его изгнании не сожалели. Но это напомнило о шатком положении каждого певчего – любой мог оказаться на месте Наиза.

«Малыши» ходили притихшие. Нэртэн с Видриком до самого вечера ребячились, выделывали всякие глупости. В общей комнате катались по матрацам, мутузили друг друга и заливисто хохотали. В конце концов, Нэртэн вызвал всеобщее недоумение, когда неожиданно уселся в круг «малышей» и попытался поддержать их разговор. Только Оним – после вчерашнего наказания – никак не откликнулся на это происшествие. Толстячок провел день в глубоком молчании.

Переступив порог светлых покоев архиепископа, Арног сощурился от яркого света из окон. Сеалазар по своему обыкновению сидел в кресле. Уже второй день меж его седых бровей лежала тяжелая складка.

Подросток устроился за столом, придвинул перо с чистым свитком. Снял крышечку с чернильницы. Набравшись храбрости, все же спросил:

– Светоносный, пожалуйста, скажите, отчего выгнали Наиза? Он заболел?

Сеалазар с неудовольствием оглядел Арнога:

– Его никто не «выгонял», как ты выразился. Наиз проявил честность – признался, что петь больше не может, и вслед за этим покинул хор сам.

– Но что с ним теперь будет? Куда он пойдет?

– Своей дальнейшей судьбой Наиз распорядится по собственному разумению. Более не стоит об этом говорить. – Архиепископ потянулся за кубком с водой, который стоял на низеньком столике.

Пока он хмуро утолял жажду, Арног следил за ним, охваченный внезапным пониманием: Сеалазару вовсе не жаль Наиза – он был огорчен потерей певчего накануне праздника Преображения. В этом и крылась причина его плохого настроения двух последних дней.

– Итак, пиши, Арног. От Светоносного Сеалазара. Настоятелю собора Возрождения, Осиянному Тама́лиену. С новой строки: по воле Творца да не останутся пустыми руки смиренного просителя. Теперь отступи вниз и пиши далее… В преддверие светлого праздника Преображения сердце мое ликует вместе вашим, Осиянный. Уже известно, что в главный собор Лаара прибудет Светозарный патриарх Иниромин! А потому к нашей общей радости примешивается почтительное волнение. Достойно ли мы встретим Светозарного? Не вскроется ли досадное упущение тогда, когда исправить его будет невозможно? Я помню, каких волнений вам стоила пропажа щедрых даров, преподнесенных вашему храму кланом ювелиров. Вне всяких сомнений, вора постигнет суровая кара… Арног, поставь здесь восклицательный знак и пиши далее с новой строки… Забудем же, Осиянный Тамалиен, о том презренном нечестивце, ограбившем собор Возрождения. Хочу утешить вас: Светозарный Иниромин узнает об этом происшествии из моих уст, а потому я приложу все силы, чтоб даже тень гнусной истории похищения не пала на служителей собора Возрождения.

Селазар погладил подлокотники кресла и довольно кивнул.

– С новой строки… Теперь, Осиянный, когда ваш дух спокоен, я могу просить вашей помощи. К несчастью, один из лучших певчих моего собора покинул хор накануне праздника. И теперь, когда остались считанные дни до празднества Преображения, я пребываю в глубокой растерянности. Где отыскать столь чудный голос, который был бы достоин услаждать слух Светозарного Иниромина? Не станет ли оскорблением для его величества короля Аурмана отсутствие одного из певчих во время праздничной службы? Необходим ваш совет, Осиянный, ведь именно вы прославились талантом отбирать лучшие голоса для собора Возрождения. Ни в коей мере не прошу разрушать слаженную гармонию вашего хора с тем, чтобы отправить одного из мальчиков ко мне в главный собор. Я не могу просить об этом в свете предстоящего торжества, когда всякий настоятель особенно стремится порадовать Творца и прихожан. Нет, Осиянный, мне нужен лишь совет. Просить о большем означало бы утруждать вас лишними хлопотами, которых после кражи драгоценностей и без того достаточно. Жду вашего ответа, Осиянный Тамалиен. Арног, с новой строки: пекущийся о вашем благополучии, Светоносный Сеалазар.

Архиепископ приблизился к столу, открыл шкатулку и оттиснул на письме алую печать. «Пресветлый Намадариар – единственный путь к Творцу!» – этими словами заканчивались все послания Сеалазара.

Пока архиепископ перебирал свитки, подросток понуро разглядывал перо. Пестрое, удобное для пальцев, именно оно вершило многие события, как столице, так и за ее пределами. Хотя Арног только выводил слова Сеалазара на пергаменте, ощущение некой причастности присутствовало всегда. «Зачем столько учтивых слов? Это письмо могло быть намного короче». Из-под руки подростка вышло далеко не первое послание, а потому он научился понимать их истинный смысл. «Тамалиен, ты присвоил пожертвованные храму драгоценности. Скоро приедет патриарх, и только мне решать, как трактовать эту историю. Отдай певчего из хора, а взамен получишь мое покровительство. Если откажешься, будешь обвинен в воровстве. Всего наилучшего». Особенно неприятной для Арнога была треугольная печать – ее алый оттиск будто наполнял всякое письмо непререкаемой волей.

Сомневаться не приходилось: Осиянный Тамалиен не только отдаст певчего, но и, распустив хор, сам будет петь гласы, если этого пожелает Сеалазар.

На плечо подростка опустилась горячая ладонь. Вздрогнув, Арног поднял взгляд – архиепископ улыбался. Однако его черные глаза, в который раз напомнили подростку угли, под которыми таится багровый огонь.

– Похоже, ты немного устал. Но сейчас нет времени на отдых. Продолжим.

Во время обеда никто из певчих не заговаривал с Арногом. В шуме чужих бесед, среди ароматов приправ и копченого мяса, он сидел далеко от остальных мальчишек на самом краю дубовой скамьи – выскребал ложкой коричневую глиняную миску. Подставив Онима, он тяготился теперь чувством вины, но не перед самим толстячком – его по-прежнему нисколько не было жаль – а перед другими певчими, даже перед «малышами». Хотя сейчас мальчишки болтали о своем, беззаботно смеялись, томительная виновность в душе Арнога была отчетливой до яви. Воображение, подстегнутое совестью, рисовало: засаленные матрацы из общей комнаты вдруг поднимаются с пола, обступают Арнога тесным кольцом и удушливо сжимаются, наваливаясь плотными боками. Невыносимая тяжесть грязных одеял давит на грудь, на спину – нечем дышать.

Только мелодичный звон колоколов разбил мрачное видение. Подросток поставил пустую плошку в общую гору немытой посуды и побрел вслед за оживленными фигурками в серых балахонах.

Он тащился в самом хвосте колонны певчих, смотрел под ноги. Как вдруг Видрик, отстав от «старших», приблизился к нему. Арног мельком оглядел его, но не найдя признаков угрозы, снова опустил взгляд.

Видрик, широко улыбаясь, пробурчал:

– А ты, оказывается, коварный.

– Да? Я коварный?! – Подросток вскинулся. – А что бы сделал ты? Если б тебя били, если б над твоими вещами издевались? Ты бы сам-то, что сделал?

 – Не знаю, – мальчишка пожал плечами, рассеянно осматриваясь по сторонам. – Но я бы как-то по-другому поступил.

– Как? Как – по-другому?!

– Не знаю, – Видрик равнодушно следил за певчими, которые уже оглядывались назад, привлеченные громкими голосами. – Я бы что-нибудь придумал. Но не такое. Знаешь, как зверски Хавиш Онима избил?

Все возмущение Арнога разом угасло – покраснев, он отвернулся. Если раньше давящее чувство вины появлялось и исчезало, то теперь оно неотступно шло рядом – такое же настоящее, как Видрик в сером балахоне.

– Вот ты придумай сначала – как, а потом говори…

До комнатки певчих они дошли вдвоем, но в молчании.

Вечером Хавиш вызвал Арнога к себе. Пробираясь к его келье по сумеречным залам внутренней части собора, подросток измученно хмурился – зачем он понадобился монаху в такое время? Вот и витая ручка на массивной двери. Прежде чем взяться за ее холодные блестящие бока, Арног старательно затопил широкий коридор светом небесного хранителя – нырнул в спасительный образ, окутался им. Постучал – ответа не последовало.

Стоя на пороге кельи, он настороженно озирался, однако Хавиша нигде не было видно. На столе темнели две пустые бутылки из-под вина, на полу тускло поблескивала бордовая лужа, усыпанная острыми осколками. Как видно, одну из бутылок Хавиш по неосторожности разбил. Тяжелые шторы на запертых окнах чуть шевелились от сквозняка. Напоследок озарив келью небесным светом, Арног решил дождаться монаха в коридоре.

Как вдруг неведомая сила из темноты сбила его с ног. Арног упал, ударился локтями об пол. Серый балахон задрался – перепуганный подросток запутался в нем, и тут в спертом воздухе кельи что-то просвистело – кожу на спине хлестко обожгло. Подросток завопил от боли, барахтаясь, ничего не видя перед собой. Снова и снова, все быстрей и быстрей свистело в воздухе – на Арнога посыпались полосы жгучей боли. Он пробовал заслониться, отползти, но наступал руками на полы балахона, путался, падал. Дрожа и задыхаясь от ужаса, сдавленно вскрикивал.

Темноту кельи наполнил утробный хохот Хавиша. Подросток сорвал серую ткань с головы и увидел над собой широкий приземистый силуэт. Гибким прутом Хавиш рассекал воздух наотмашь.

– Охо-хо! – новый хлесткий удар обжег руку, но тотчас боль вспыхнула поперек обнаженного живота. Прут дважды бессильно хлопнул по штанам.

Арног в исступлении стал царапать руками темных воздух. Вот пальцы схватили прут – с такой силой рванули его, что хохочущий монах вмиг оказался обезоружен. Смех оборвался.

Хавиш вздернул подростка с пола. Сопя от бешенства, тяжело выдыхая жаркий запах вина в лицо, затряс Арнога как тряпичную куклу. Потом ухватил за воротник и свободной рукой стал отвешивать пощечины. Голова подростка моталась из стороны в сторону, каждый удар размазывал слезы.

– Звереныш!.. Убить бы тебя!.. – задыхался пьяный Хавиш. – Поганец!..

Пинком распахнув дверь, монах швырнул подростка в коридор на каменный пол. Дрожа от ненависти, оглядел его и скрылся в келье. Глухо грохнул засов. Во внутренней части собора опять воцарилась строгая тишина.

Дрожащий от пережитого ужаса, от недавних слез, от усталости, Арног выбрался на колокольню. Навстречу ему метнулся летний ветер. Он остудил мокрые дорожки на лице и ссадины от прута, раздул балахон на спине серым пузырем. Колокольня точно парила в темноте. Зато внизу всеми огнями сиял бескрайний Лаар, усыпанный искрами фонарей, окнами-огоньками, многоцветными углями подсвеченных куполов. С такой высоты столица блестела россыпью драгоценных камней на дымчато-черном бархате. Но Арног охотно променял бы эту сокровищницу на захолустный Нэдлок.

Он вытер лицо. «Вернуться бы! Петь в нашем храме, набирать воду из колодца, разводить огонь в очаге. А по вечерам зажигать волшебные лучины в доме. Пусть даже рядом не будет Хелида: я бы помогал новому священнику, лишь бы вернуться!». Арног опустил голову, всхлипывал все реже. «Но как вернуться? Сбежать отсюда? Ведь никто не согласится даром ехать в такую даль. А самому – без денег, без еды, без направления – никогда не добраться туда».

Он утомленно оперся о перила над пропастью. Из-за облаков вышла луна. На каменный пол легли робкие тени. «Допустим, мне удастся вернуться... Кому я нужен в Нэдлоке? Верно, староста Фалган с такой спешкой отправил меня в Лаар по одной причине – не терпелось избавиться. И никто из селян ему не воспрепятствовал. Даже Канна и Селар – все они хотели поскорее отделаться, спровадить. После смерти Хелида я стал им в тягость… Но нужен ли я здесь? Да. Ведь кто-то должен писать письма Сеалазара, петь под надзором Хавиша, месить ауриновое тесто в мастерской», – он с горечью закрыл глаза. «Нужны мои умения – не я сам. И глупо возвращаться в Нэдлок – не к кому и незачем. Пути назад нет с того вечера, как умер Хелид». Эта мысль отозвалось глухой тяжестью в груди. «Так неужели мне придется остаться здесь?! С Онимом и Нэртэном. Среди подлых писем Сеалазара. С Хавишем! Ведь он побил меня ни за что! Не наказал – побил. Без смысла, без всякого повода. Просто так!». Арног вскочил с пола, в отчаянии закружил по площадке. «Так не должно быть! Я же небесный хранитель – их жизнь не должна быть такой мучительной!».

Порыв ночного ветра упруго толкнул в грудь: подросток остановился, будто увяз в его невидимых струях. Услышал, как хлопают за спиной складки серого балахона. «Но если моя жизнь мучительна, а у небесных хранителей она совсем иная, так, может быть, я не…» – Арног взъерошил волосы, до боли вцепился в них. Эту недодуманную мысль он разорвал, изничтожил. Тотчас поспешил облачиться в сияющую броню.

Но сколько он ни улыбался, как ни озарял светом стены – ничто не помогало. Даже видение – вершина колокольни маяком безудержно блистает в ночи слепящим светом – не помогло. Вцепившись в перила, Арног смотрел вглубь самого себя и видел там одну пустоту: бездонное серое марево, вяло текущее во всех направлениях. В нем ничего не было. Даже покровителей.

Улыбка небесного хранителя оказалась искусственной. Неземной свет – выдуманным. Его прекрасная броня исчезла. Ночью на колокольне, со всех сторон овеваемой ветрами, он оказался беззащитен.

В ознобе подросток обхватил бока руками. Он вспомнил, как впивался пальцами в мягкие плечи Онима на лестнице, как Видрик недавно бурчал: «А ты, оказывается, коварный». Всему этому было лишь одно объяснение:

– Я не хранитель.

Он вздрогнул – голос, вырвавшийся на волю, был чужим. Низким, сильным. Арног старательно откашлялся, повторил:

– Я не хранитель.

Мальчишеский голос пропал. Внутри теперь низко гудело. Нечто дикое, незнакомое. Арног вскрикнул, схватился за шею. Но даже вскрик был чужим.

– Творец, да что же это такое?!

При каждом слове в горле и в груди все дрожало от такого гула. Арногу показалось, будто усилия для речи совершает он, а говорит за него кто-то другой. Кто-то сильный, большой. Взрослый.

Арног попятился от края, измученно привалился к низенькой дверце, ударился об нее затылком. Не чувствуя боли в исполосованной спине, зажмурился. Случилось самое худшее: у него ломался голос.

Да, кастрацию – вокруг которой горело столько споров, из-за которой Хелида сослали в Нэдлок – запретили. С тех пор маленькие певчие при первых же признаках взросления сразу покидали хор. Так случилось с Наизом, а теперь должно было произойти и с Арногом.

Подросток стукнулся локтями о дверь – оттолкнулся. Шаркая, побрел на лунный свет. Сел на перила. Он уже не боялся испачкать балахон. «Никто больше меня не накажет. Пусть Нэртэн с Онимом бьют кого-нибудь другого. Пускай Сеалазар сам пишет свои мерзкие письма. А Хавиш может достать хоть все розги, которые у него есть». Арног аккуратно перекинул ноги по другую сторону перил. Прочно оперся ладонями для толчка.

От одного взгляда вниз кружилась голова. Провал под ногами заканчивался маленькой площадью – тихой, залитой светом крохотных фонарей. Сначала Арног хотел помолиться Харфаилу, ведь повелитель ветров должен был сопровождать его во время падения. Но передумал. «Разве мои молитвы ему нужны? Разве я сам ему хоть сколько-нибудь нужен?!»

Арног спрыгнул вниз.

Глава 10

Ни встречного ветра, ни близости Харфаила. Воротник балахона удавкой врезался в шею. Чуть слышно сипя, Арног трепыхался над бездной. Он за что-то зацепился, что-то удерживало от падения! Удушье и боль в горле сделались нестерпимыми – в глазах потемнело. Однако сквозь накатившую мглу подросток успел заметить, как столица перед ним накренилась.

Зрение возвращалось. Но еще раньше, чем прояснилось в глазах, Арног с трепетной благодарностью ощутил под ногами надежный каменный пол. Лишь теперь открылась вся глубина кошмара – прыгнуть и не упасть. Он знал, что не сможет повторить подобный прыжок.

Перед ним стоял звонарь. Высокая сутулая фигура. Ветер трепал рукава черной рясы. Подросток открыл было рот. Но в тот же миг получил такую затрещину, что едва устоял на ногах – вся правая щека онемела от боли. В полном смятении Арног вновь поднял взгляд.

– Убирайся отсюда! – лицо звонаря перекосилось от гнева.

Не дожидаясь новой пощечины, Арног метнулся к двери, ведущей на лестницу. Площадка колокольни осталась позади. Он бежал вниз до тех пор, пока от постоянных поворотов не закружилась голова.

Подросток остановился, посмотрел наверх, запрокинув голову. Прислушался: никто его не преследовал. В тишине раздавалось только собственное шумное дыхание. Он вдруг понял, что за все время, пока носил еду на колокольню, ему впервые довелось услышать голос звонаря.

Всю ночь Арног ворочался на матраце: вспоминал издевательства Хавиша, свой прыжок в пропасть, думал о ломке голоса. Когда выгонят из хора – куда идти? Путь в Нэдлок отрезан, а статуса подмастерья от Сеалазара уже никак не добиться. Значит, после изгнания колдовская печать быстро сожжет руку. Звонарь лишь продлил мучения!

Засыпая, Арног все же одумался. Самоубийство осуждалось Намадаром как самый тяжкий грех. Может, происходящее – это испытание? Жестокое, но необходимое на пути становления небесного хранителя? Укутавшись в эту спасительную мысль, он шепотом помолился покровителям и уснул.

Утром в общую залу для прихожан монахи принесли лестницы, пузатые мешки. Среди стука, света и говора служители начали украшать собор ко дню Преображения. В строгой прохладе между колонн зазеленели свежие ветви дуба – священного дерева Зарфалата. Привычные фрески на стенах завешивались яркими гобеленами с изображением тех притч, в которых рассказывалось о деяниях повелителя огня. Пурпурные, алые, багровые ленты заколыхались над скамьями. Наибольшее внимание уделиличашам-курильницам: их вычистили до блеска, насыпали внутрь особого угля – над каждой чашей заплясало высокое рубиновое пламя. А в каморку у входа потянулась целая вереница монахов с корытами, полными аурина. Главный собор готовился к празднику, к приезду короля и патриарха.

Близилась полуденная служба. Арног уже стоял во главе хора – нынешним утром прежний голос вернулся к нему. Надолго ли? Этого никто не знал.

Сейчас Арног краем глаза посматривал на толчею у входа. Прихожане совали в узкое оконце деньги, а взамен получали мутно-оранжевые треугольники. Сегодня аурин должен сгореть в чашах-курильницах, чтоб скоро возродиться в душной мастерской.

Пока Сеалазар читал прихожанам строки из Намадара, подросток услышал за спиной смешливое фырканье. Нэртэн тихо позвал его:

– Арног, у тебя огромный таракан на плече.

Расчет Нэртэна был прост: солист испугается, начнет смахивать с одежды несуществующее насекомое, а сразу после службы последует суровое наказание за неподобающее поведение. Но Арног не поверил Нэртэну.

– Он уже на капюшоне, к шее подбирается…

Из-за колонны выглянул Хавиш – мрачно сощурился, поджав толстые губы. Похоже, монах заметил словоохотливость Нэртэна: вечером неудавшийся епископ намеревался сполна выместить боль разбитых надежд на мальчишке.

Сохраняя на лице выражение кротости, Арног напряженно рассматривал витраж над входом в собор. «Да осталось ли здесь место для Творца?!!».

Когда Сеалазар объявил глас, а за спиной загудели трубы органа, Арног успокоился. «Но ведь я здесь», и затопил залу светом небесного хранителя.

Он не призывал на помощь братьев и сестру – блистал собственной благодатью. Оттого петь стало легко, приятно. Оказывается, ни к чему следить за каждой нотой, выверять ее звучание по памяти. Зачем? Небесные хранители поют от сердца, искренне. Потому их пение – всегда прекрасно.

Глас кончился. Арног был счастлив: впервые его голос звучал так. «Божественно. Теперь на празднике Преображения и патриарх, и сам король будут околдованы. Тогда я получу печать подмастерья и останусь в Лааре».Улыбаясь, с колонной певчих он направился прочь – нужно было освободить место под статуями для прихожан, желающих пожертвовать собору деньги. Глядя на складки белой робы «малыша» идущего впереди, Арног рассмеялся – в таком шуме Хавиш все равно не расслышал бы смеха.

Как складно все получалось! Вчерашний излом голоса – всего лишь испытание. Последние мучительные месяцы в Лааре вдали от Нэдлока – все это нужно было для становления небесного хранителя! Жизнь, наконец, открылась Арногу – простая и ясная, как утренний свет в небе.

Его плеча коснулась чья-то ладонь. Безмятежно улыбаясь, он обернулся: немолодая дама в синем платье с отделкой из эльфийских кружев торопливо обмахивалась веером, отчего седые кудри взмывали над высоким лбом.

Ее покрасневшие глаза были влажны.

– Мальчик, – Она со стуком сложила веер. – Мальчик, ты слишком молод, чтобы помнить. Но, может быть, ты слышал о Ве́нцие Златоголосом?

– Да, уважаемая, – Арногу пришлось покинуть колонну певчих. Хавиш мог наказать за неучтивость к прихожанке, тем более такой важной даме.

– Ты слышал о нем. А я, – она значительно потрясла сложенным веером в воздухе, – а я слышала его пение!.. На, возьми, возьми! – дама схватила Арнога за руку и вложила в ладонь что-то тяжелое, прохладное. – Сегодня здесь мы вновь услышали Венция, который воскрес в тебе.

– Нет-нет, не Венций, – рядом оказался высокий сухопарый мужчина в сером камзоле. – У Венция были совсем другие верха. Я думаю, голосом наше юное дарование больше походит на Ронанти́на Печального. Да, именно.

– Почтенный Га́рон, – дама присела в реверансе.

Тот не ответил на приветствие – как видно, мастера из разных кланов занимали разное положение в обществе. Мужчина оглядел Арнога с ног до головы и небрежным жестом протянул ему золотую монету:

– Бери. Купишь себе леденцов.

– Спасибо, – Арног переводил взгляд с пожилого мужчины на даму.

Но они уже не смотрели на него – беседуя, направились к выходу. Впрочем, подросток не остался без внимания. К нему спешил Сеалазар.

– Что этот господин дал тебе?

Арног в ответ разжал кулак. На ладони блестела тяжелая золотая монета.

– Идем, – Сеалазар увлек его за собой в толчею прихожан.

Под серебряными статуями архиепископ остановился:

– А теперь выбери того покровителя, которому хотел бы сделать столь щедрое пожертвование. Ну, Арног?

Подросток с некоторым сомнением приблизился к чаше Харфаила – здесь было мало народу, обычно все толкались возле Данарелеи и Зарфалата. Под внимательным взглядом Сеалазара уронил золотую монету в чашу.

– Очень правильный выбор, ведь Харфаил покровительствует певчим, – одобрил его выбор архиепископ. – Теперь ты знаешь, как следует поступить в том случае, если прихожане вновь что-нибудь дадут тебе. Собор заботиться обо всех мальчиках – вам незачем владеть деньгами. Ты славно пел сегодня, Арног, и проявил щедрость. Истинный сын Пресветлого Намадариара – ты действительно заслуживаешь печать подмастерья!

Арног вернулся в комнату певчих последним, когда остальные мальчишки уже переоделись. Он сменил белую робу на серый балахон. Затем незаметно припрятал серебряную монету, подаренную дамой, в узел с одеждой. Блестящий кругляш с профилем короля Аурмана – первая в жизни плата за умения! Монету следовало сохранить. А потому, пока Сеалазар заставлял его расстаться с золотом, Арног скрывал серебро в другой руке.

Виновато пробираясь на кухню, подросток смущенно соображал, сможет ли теперь явиться на глаза звонарю? Тот стал свидетелем малодушной попытки наложить на себя руки. Однако эти размышления оказались излишни. На душной кухне толстяк-повар лишь покачал головой:

– Не знаю, мальчик, отчего так произошло. Но звонарь сказал, чтоб тебя к нему больше не присылали. Ни под каким видом.

– Но ведь тогда он останется голодным. Кто понесет еду наверх?

– Так ее и не надо носить! Там дверца в стене есть – подъемный механизм. Ты что же, думаешь, здесь много охотников на колокольню бегать?

Пока Арног плелся знакомыми коридорами внутренней части собора, его не покидало стойкое разочарование. «В столичном хоре откроют тайны голоса? Нет, здесь учат медленно моргать и напускать на себя кроткий вид. Стараешься быстрей подняться на колокольню, чтобы еда не остыла? Но есть дверца в стене и подъемный механизм. Зачем вообще думать о чем-либо, если все кругом – непредсказуемо? Все всегда иначе!».

В собор заглянуло утреннее солнце. А сонный Арног уже спешил к покоям архиепископа. Накануне Преображения Сеалазар отправлял одно письмо за другим. Чтобы все успеть, приходилось порой браться за перо не только утром, но иногда и после обеденной службы.

Сеалазар ждал, стоя возле окна, вертел в руках свой перстень – точно ему не терпелось поскорей оттиснуть печать на всех новых письмах.

– Светлого дня, Арног. Ты как раз вовремя! Сегодня у нас много работы.

– Светлого, Светоносный, – откликнулся подросток и примолк.

При каждом слове в груди дрожало. Снова гудело предательски низким, чужим голосом. Глядя на замершего архиепископа, он испуганно откашлялся в надежде, что прежний голос вот-вот вернется. Сеалазар уронил руки:

– Творец. За день до Преображения. Потерять еще и солиста.

Слова архиепископа прозвучали как приговор.

Глава 11

Арног подступил ближе, умоляюще воскликнул:

– Нет, Светоносный! Я могу петь! Просто заболел, – но, вспомнив об участи заболевших, тотчас пожалел о сказанном, сцепил вспотевшие ладони в замок. – Это пройдет! К полудню все будет…

– Довольно, – архиепископ поднял руку. – Оставайся здесь.

С этими словами он вышел из покоев. Арног судорожно соображал, как можно выйти из положения, метался взглядом по стенам.

– Светлого дня… Светлого… дня… – усилием воли он попытался вернуть прежний голос. Напрасно. Тогда попробовал говорить высоким голосом, в надежде замаскировать изменения. Однако звучание выходило неестественным. Перепуганный подросток торопливо зашептал молитву Харфаилу, но не успел закончить, как хлопнула дверь – вернулся Сеалазар.

– Садись, бери свиток и пиши.

Арног боялся вновь выдать изменения голоса, поэтому устроился за столом без единого звука, подхватил длинное пестрое перо.

– От Светоносного Сеалазара. Настоятелю собора Возрождения, Осиянному Тамалиену. С новой строки: в час нужды Творец одаряет праведников. Отступи вниз… Осиянный, я сожалею, что приходится отвлекать вас по такому поводу накануне празднования светлого дня Преображения. Однако дело не терпит отлагательств. Прошу вас оказать всяческое содействие подателю сего письма… Поставь здесь восклицательный знак. Далее: любая помощь, Осиянный, в сложившихся обстоятельствах будет неоценима. Рассчитываю на ваше понимание… Отступи вниз. Пекущийся о вашем благополучии, Светоносный Сеалазар.

В дверь постучали. На пороге появилась черная фигура Хавиша.

– Светоносный, вы звали меня.

– Брат Хавиш, следует срочно доставить это письмо настоятелю собора Возрождения, – архиепископ мельком глянул на притихшего Арнога. – Наш хор снова понес потери. Только Тамалиен может сейчас помочь.

Хавиш удивленно крякнул, поднял взгляд на Сеалазара:

– Светоносный, но ведь Преображение завтра. Какой же настоятель отдаст певчего накануне праздника?

– Не простого певчего. Мне нужен их солист!

– Да разве… Поймите, Тамалиен его не отдаст.

– С этим письмом – отдаст! – архиепископ с силой оттиснул печать и протянул желтоватый свиток Хавишу.

Затем, отвечая на невысказанный вопрос, сухо добавил:

– Да, он больше не может петь. Так некстати!

Едва за Хавишем закрылась дверь, Арног вскинул взгляд на Сеалазара:

– Светоносный, я могу петь! Это простуда – на колокольне было холодно...

– Король Аурман! Патриарх Иниромин! – Архиепископ махнул рукой, оживился, но оживление это было надломленным, обреченным; он налил себе воды в золотой кубок. – Нет-нет, они услышат прекрасное исполнение.Брат Хавиш должен успеть. Конечно же, он успеет.

– Подождите, Светоносный.Так... нельзя! Меня нельзя выгонять!

Сеалазар, наконец, взглянул на него – тяжело, со свинцовой досадой.

– Ты мой писарь. Этого достаточно, – Архиепископ пригубил кубок и отодвинулся к зеркалу. – Твое будущее мы обсудим позже.

Арног, судорожно комкая балахон на груди, сдавленно зашептал:

– Вы не можете меня выгнать, не можете, – он стеснялся собственного голоса, но не мог удержать слов, которые рвались наружу. – Я должен петь, потому что… Ведь я же… Я небесный хранитель!

Сеалазар медленно обернулся. Угли его черных глаз, наконец, полыхнули:

– Я не ослышался? Ты – небесный хранитель? – В тишине покоев архиепископ со стуком поставил опустевший кубок на стол. – Позволь узнать, как ты пришел к этой мысли? Ну же, ответь мне. Зачем стесняться?

Внезапно ослабевшим, но по-прежнему низким голосом Арног выдал самую главную тайну своей жизни, тайну своего появления на свет:

 – Да, я небесный хранитель. Именно поэтому так пою.

– Мальчик. Ты вовсе не небесный хранитель. Отнюдь. Ты кое-что другое, – Сеалазар горячо закивал. – Я помню твоего приемного отца. Как же! Хелид! Гордец, еретик и безумец – в свое время он выступал против решений главы Пресветлого Намадариара, против Светозарного Веарафана! Еще тогда Хелид отрекся от истинного служения Творцу, и потому был выдворен из города! Я сделал это – я подписал бумагу о его переводе из Лаара! Кто мог подумать, что этот нечестивец примется развращать юные души! – Архиепископ жестом пресек возражения Арнога. – Нет, мальчик, ты не виноват. Ни в чем! Вся вина лежит на Хелиде! Он сбил тебя с праведного пути! Внушил эту безумную мысль… Но я открою тебе глаза на истину, – Сеалазар заговорил тише. – Ты не небесный хранитель. Ты даже человеком называться не можешь. Слышишь? Ты полукровка. Помесь человека с эльфом – плод богопротивного союза. Вот, откуда рождался твой голос!

Арногу стало трудно дышать. Он мелко затряс головой, точно желая вытрясти из памяти эти слова архиепископа. Сеалазар продолжал:

– Я бы не заметил, как меняется твой облик, но брат Хавиш предостерег меня. В главном соборе солист – полукровка. Неслыханно! Однако к тебе отнеслись с пониманием. Я понадеялся, что близость Творца, что святость этого места укротит, облагородит… породу. Это стало моей ошибкой.

Арног выронил перо себе на колени. Сидел, не в силах пошевелиться.

– Ты не виноват. Ни в чем, – мрачно повторил архиепископ. – Хоть и зачатый во грехе, ты не выбирал происхождения, и был слишком мал, чтобы противиться ядовитым речам Хелида-еретика. Но теперь уже ничего не исправить. Семена зла пустили корни в твоей душе – проросли так глубоко, что даже святость собора не смогла выкорчевать их!.. Поэтому ты должен уйти. Если, конечно, не хочешь повредить духовному развитию других певчих. – Сеалазар скорбно оглядел подростка. – Возьми свои вещи, попрощайся со всеми. А пока ты собираешься, я распоряжусь касаемо твоей печати – теперь ты снова хлебороб и более не принадлежишь собору. Ступай.

Комнатка певчих под лестницей последний раз принимала Арнога – тишиной, светом единственного окна, запахом несвежих матрацев. «Ты полукровка. Помесь человека с эльфом – плод богопротивного союза» – слова архиепископа еще звучали в ушах. Ошеломленный рассудок защищался, искал опору: старательно подмечал очевидное. Штаны – коротки. Рукава измятой рубахи не достают до бледных запястий. Арног разглядывал дрожащие пальцы. «Куда? Куда идти?!». Праздничная служба, печать подмастерья, пребывание в Лааре – все ускользало прочь. Навсегда. «Самый огромный город! И я никого здесь не знаю!» Чувствуя озноб – хотя в комнатке было тепло – надел певческую робу, сшитую в далеком Нэдлоке. «Как скоро медийская печать сожжет руку?!». Вместо легчайших кожаных лодочек – рыжие выцветшие башмаки ржавым ядром узника на ногах. «Хелид! Покровители! Творец!.. Помогите, хоть кто-нибудь!».

Когда Арног вышел из комнатки, уборка еще продолжалась. Гулкое эхо вторило беззаботному смеху мальчишек, звону совков о края ведер. Статуи покровителей дожидались начала службы. Сегодня должны были петь пятьдесят девятый глас, посвященный Зарфалату. «Я знаю этот глас наизусть! Неужели он никогда не пригодится?!». Арног вздрогнул – на плечо легла рука монаха-стража. Из-под черного клобука раздался строгий шепот:

– Уходи тихо. Сейчас, пока Светоносный не осерчал. Ну? Или выпроводить?

Умоляюще озираясь по сторонам, Арног медленно побрел к выходу. Прочь уплывали колонны, скамьи, чаши-курильницы. Мальчишки провожали его любопытными взглядами. Один только Оним, заметив узел с вещами у Арнога в руках, сразу понял, в чем дело. Толстячок картинно помахал пыльной тряпкой на прощание и сдавленно рассмеялся.

Возле оконца, откуда продавали аурин, уже стоял юноша-медиец. Завидев бывшего солиста, он подозвал его к себе нетерпеливым жестом и произнес:

– Руку, пожалуйста. Нет, левую.

Под взглядом мага невидимые иголочки стали покалывать ладонь. Тем временем монах-страж у входа в собор внимательно рассматривал узел в правой руке Арнога. Однако через минуту ни чародей, ни монах уже не интересовались подростком: они спорили об оплате магических услуг.

Арног, щурясь от яркого утреннего света, спустился с последней ступеньки собора на гладкие камни. С площади уводили десятки дорог.

Высокие фонтаны, серебряные купола старинных соборов, кованые решетки оград с пиками наверху и бесчисленные башни Лаара. Арног на самые глаза надвинул капюшон белой робы из Нэдлока – его ничто не интересовало.

Расставшись с броней небесного хранителя, он едва выносил самого себя.

Казалось, душу заточили в теле отвратительного животного – плотного, дышащего, неуклюжего. В который раз Арног творил заклятье Омовения: чары смывали грязь, но не могли смыть оболочку полукровки, к которой эта грязь лепилась. «Уж лучше б звонарь дал мне спрыгнуть с колокольни!».

В Эспалане звучало презрительное – «полукровка», а в Хазраане слово «канхул» употребляли не иначе как в качестве оскорбления. Деревенские жители обычно приписывали таким полулюдям безумие, воровство и сношения с миром демонов. Горожане были куда терпимее – они сомневались в чистоте чьего-либо происхождения лишь при необходимости.Сельские россказни Нэдлока и городские сплетни Лаара сходились в одном: канхулы всегда наследуют черты внешности обоих рас. И только. Ни ужасающей силы северных гигантов, ни эльфийского бессмертия. Крупицей утешения полукровке могло послужить умение переносить лютый холод или обладание приятным голосом. Впрочем, последнее вызывало у Арнога большие сомнения: «Голоса бывают красивыми не только у эльфов, но и у людей. От природы. Еще неизвестно, с чьей стороны он мне достался».

Вечером заболела рука. Ожила медийская печать, и Арног знал, что уже не сможет ее остановить. Вначале кисть разогрелась, а потом появилась неприятная ломота в пальцах, жжение. Тайком от прохожих баюкая левую ладонь, подросток потерянно бродил по улицам Лаара до позднего вечера. Когда зажглись волшебные фонари, в глубине городского парка он отыскал беседку. Устроился на скамье внутри, подложил под голову узел с одеждой.

Ворочаясь, укладывая больную руку поудобнее, он едва сдерживал слезы. «Полукровка! Вот потому-то родители и бросили меня в Нэдлоке еще при рождении! Как я раньше не догадался?!». Арног вытер лицо рукавом. «Нет, никто не мог догадаться – ни я, ни Хелид, ни односельчане. Никто не знал, иначе просто задразнили бы канхулом, затравили. Хорошо, что не знали».

Арног проснулся от собственных стонов – левая кисть болела беспрестанно. Налилась тяжестью, огнем. Мыча и всхлипывая, сонный подросток сел на скамье, в утреннем свете сравнивая руки. Потом спрятал левую кисть в рукаве и выбрался из беседки.

Весь город оказался украшен ветвями дуба. Венки из резных листьев зеленели на дверях, кадки с молодыми дубками стояли у оград. Наступил праздник Преображения. Если верить Намадару, в этот день Зарфалат принес в мир первый огонь – пылающие угли в ладонях.

Не в силах сопротивляться, Арног понуро брел обратно к собору: как выяснилось, тот обладал невероятной властью над сознанием. Кто стал новым солистом? Кто по утрам пишет письма в светлых покоях архиепископа? Кого сегодня накажет несбывшийся епископ – Хавиш? Невозможно было не думать об этом! Зато вне стен, пропитанных душистым дымом аурина, становилось пугающе просторно. Слишком свободно.

Оним, Нэртэн, розги Хавиша, письма Сеалазара, гласы и длинные скамьи – все это удерживало лучше любых оков. Плохо или хорошо, главное – знакомо. А еще на кухне в огромном котле варили похлебку, тушили овощи.

Когда в животе заныло от голода, Арног вспомнил о серебряной монете, которую подарила знатная дама после службы.

По дороге ему попался крохотный рынок, целиком накрытый кроной ветвистого дерева. В этом прибежище торговцев царил уют: на лотках разложены фрукты и овощи, расхаживают зеленщики с плетеными корзинами. Женщины в темных платьях с белыми передниками стоят особняком: на земле перед ними кувшины молока, лукошки с яйцами. Слуги знатных господ, подражая хозяевам, чинно делятся новостями.

Здесь Арног купил себе хлеба с сыром, а оставшиеся деньги – целую пригоршню медных монет – запряталв узел с одеждой. Устроился в прохладной тени дерева на бортике фонтана и принялся за еду.

Трапезничая, Арног поглядывал по сторонам. Тут он увидел, как усатый торговец, стоявший неподалеку, облокотился о прилавок – пирамида солнечно-желтых яблок вдруг обрушилась. Плоды раскатились по серым плиткам мостовой. Торговец был грузен, а потому долго собирал просыпанный товар. Наконец, он вернулся на свое прежнее место: неспешно обтирал каждый желтый плод расшитым подолом зеленой рубахи.

Но одно яблоко осталось на земле незамеченным. Оно закатилось за колесо тележки с дичью. Арног деловито стряхнул крошки с колен. Напился из фонтана. Покружил по рынку, быстро поднял это яблоко, спрятал в широком рукаве белой робы и без лишней спешки удалился.

С наслаждением вгрызаясь в сочную мякоть, каждую коричневую семечку раскусывая отдельно, он криво улыбнулся. «Украл? Да, пусть так. Но раз уж никакой я не хранитель, значит, можно». Потом нахмурился. «Вот только воровать мне недолго. Когда медийская печать заставит уйти из Лаара?».

В полдень у врат главного собора столицы поднялась толчея. Точно в узком перешейке песочных часов прихожане задерживались у оконца с аурином. Арног прохаживался неподалеку, низко надвинув капюшон – опасался, что монахи-стражи его узнают и не пустят на праздничную службу. Украдкой подросток рассматривал собор: проведя внутри несколько месяцев, он почти не помнил, как выглядит это величественное строение снаружи.

В голубом небе плыла колокольня. Арног представил, как со стороны выглядело бы его падение оттуда – схватившись за волшебный фонарь, вновь испытал признательность к звонарю. «Так и буду всю жизнь: при каждой радости благодарить, и проклинать за спасение при каждой беде».

Он проскользнул в собор с последними прихожанами. Свободных мест на скамьях уже не было. Люди толпились у стен, в проходе меж чаш-курильниц. Арног понял, что не сможет пробраться через весь зал к первым рядам. А так хотелось вблизи взглянуть на патриарха Иниромина, на короля Аурмана!

Голос архиепископа – торжественный и властный – долетал до слуха, но сосредоточиться на нем не удавалось.

– В этот светлый день я призываю вас отринуть магию! Зажгите добрые свечи вместо холодных колдовских ламп, и пусть в очагах ваших ярко горят поленья, а не змеемудрые заклятия. Не оскорбите Зарфалата ложным огнем! Страдая, он принес из Заоблачных Высей раскаленные угли в ладонях. Движимый великой любовью к людям, он претерпел муку, чтобы одарить нас живительным теплом и светом истинного пламени!

Все тело охватило душное томление, за время службы рука заболела еще сильней. Справа постоянно напирал какой-то парень с длинными сальными волосами, почти на голову наваливался, хотя можно было стоять свободнее. Арног успел пожалеть, что пришел сюда.

Но вот, Сеалазар объявил шестидесятый глас Преображения. Блистательную залу заволокло нежное вступление певчих. Потом все смолкло. Первые ноты взял новый солист.

Арног невидяще уставился в залатанную накидку на чьей-то спине. Снежно-чистый голос с такой гармонией выводил глас, что мир пестрой квохчущей курицей вдруг уснул на своем насесте. Кругом незримо открывались проходы в Заоблачные Выси. Прихожане околдовано замерли.

Подросток не выдержал: горячечно пробрался меж людей к спинке ближайшей скамьи – никто даже не шикнул: все слушали глас – и, привстав на носки, жадно всмотрелся в нового солиста. Им оказался Са́жек. Тот самый тщедушный мальчик с большой головой, который слезами когда-то вынудил Хавиша не принимать его в хор. Однако теперь в просторной певческой робе, синеглазый, с вьющимися светлыми волосами – Сажек выглядел настоящим небесным хранителем. Только маленьким.

Будто гасли лучи на вечерней воде, а дорогу впереди заметало листьями: пронзительной печалью пение нового солиста причиняло страдания. Оно было мучительно-прекрасным. Арногу стало трудно дышать – удавка зависти перехватила горло. Грудь и лицо окатило едкой кислотой стыда: «Я пел чуть лучше Нэртэна. Но Нэртэн, по сравнению с Сажеком, – хриплый горлопан». И неприкаянность полукровки, наконец, четвертовала душу отчаянием.

Служба закончилась. Поднялся говор, визгливый скрежет сдвигаемых скамей, торопливо-смущенный шепот молитв. Мимо прошла пышная свита короля и патриарха, протопала личная охрана. Потом аурин в чашах-курильницах рассыпался белесым пеплом. Собор опустел.

Арног недвижимо стоял на прежнем месте, цепляясь за спинку скамьи. Издали ему улыбались три серебряные статуи. Улыбались как случайному гостю – они больше не были ему семьей.

Подросток уронил руки, и внезапно встревожился, закрутился на месте, осмотрел мраморный пол. Заглянул под ближайшую скамью – все напрасно. Узел пропал! А вместе с ним пропали все деньги, которые оставались на еду. Сразу припомнился длинноволосый парень, напиравший без всякой надобности. Когда же он перестал толкаться?

Арног выскочил из собора вон. Сбежал вниз по широкой истоптанной лестнице. Над праздничной площадью безмятежно синело небо. У шумливых фонтанов толпились разодетые горожане, в смежных улицах скрывались и появлялись бесчисленные экипажи. По гладким камням, воркуя, бродили серые голуби или, испуганно хлопая крыльями, поднимались в воздух.

Подросток стиснул пустые кулаки. «Покровители! Зарфалат, Данарелея и особенно ты, Харфаил!». Арнога затрясло. «Я вас просто ненавижу! Ненавижу, ясно?! Ненавижу!». Уходя, он беззвучно расплакался.

Арног брел к западным городским вратам, чтобы навсегда уйти из Лаара. Его знакомство со столицей должно было закончиться там же, где и началось несколько месяцев назад. Только тогда Арног въезжал в город с письмом Хелида, с надеждой на лучшее будущее. А теперь уходил отсюда, стискивая зубы, когда медийская печать хлебороба напоминала о себе жгучими прикосновениями. Впрочем, как только боль утихала, он тотчас забывал о ней и слепо плелся дальше – обряженный в белую певческую робу не по росту, утомленный и бледный, покрытый болезненной испариной.

Ближе к вечеру праздничные гуляния за городскими стенами кончились, истолицу затопило многолюдье. Зашумели таверны. Всюду, всюду мелькали, зеленели резными листьями дубовые веточки: в руках прохожих, в вазах на подоконниках, оброненные и уже истоптанные – под ногами на мостовой.

По мере того, как Арног покидал сердце города, камень строений сменялся деревом. Вот, потянулись западные окраины: волшебные фонари стали редкостью – должно быть, небогатые горожане лучше видели в темноте.

На одном из перекрестков Арног вскрикнул, схватившись за скрюченную левую ладонь. Это привлекло внимание стражника беседующего с молодой горожанкойнеподалеку. Подросток, крепко зажмурившись и хныча, остановился посреди улицы, боязливо укрыл покрасневшую кисть в рукаве. Обжигающую боль от медийской печати едва удавалось вытерпеть! Арног часто-часто задышал. Затем – под взглядом стражника – степенно перешел улицу и сделал вид, будто направляется к сапожной мастерской.

Как раз в это время мимо проехала черная карета: она остановилась у фонаря, хлопнула лакированной дверцей и тотчас тронулась с места, чтобы через миг скрыться за углом. Арног, постанывая от боли, глядел под ноги, а потому нечаянно натолкнулся на серую фигурку, закутанную в накидку с капюшоном – должно быть, это она вышла из кареты.

Перед Арногом в темноте капюшона, в завитках темных волос открылось узкое золотисто-смуглое лицо. Настороженно блеснули черные глаза:

– Ты кто такой?

Хнычущий подросток, морщась и баюкая левую руку, мутно оглядел ее с ног до головы и побрел дальше. Ему не было дела до чьих-то обид.

Фигурка в задумчивости постояла на мостовой, но потом, нагнав Арнога, пошла с ним в ногу. После минутного молчания вкрадчиво спросила:

– Печать жжет?

– Да-а…

– Пойдем со мной. Я помогу избавиться от боли.

(Выше опубликован фрагмент романа «Печать и Небо»)

© Артем Хегай, 2016